Хобби

Зимой в сельхозкооперативе «Путь к успеху» на всех работы не хватает, особенно шоферам да трактористам. Тогда же одни с унынием, а другие весело напевая что-нибудь из нелитературного репертуара или матерно наговаривая, ставят технику на прикол. Среди вторых находятся юмористы. Эти под общий хохот прикручивают проволокой технику к стене или столбу, в кабинах оставляют клочки картона с грозным предупреждением: «Заминировано», «Товарищ! Не парься! До тебя всё разворовали», «Не влезай – убью! Или заставлю бесплатно работать вместо себя».

Поневоле новоиспечённые лодыри традиционно устраивают прощальное застолье с самогонкой, байками и историями из жизни земляков. И только после этого расходятся по своим берлогам, по меткому выражению Кости Клеща, до весны сосать лапу. Сосёт лапу и Георгий Степанович Иванов. Правда, в отличие от многих товарищей по вынужденной зимней спячке, имеется у него переходящий из года в год запас финансового жирка (то бишь энного количества российских купюр в стеклянной банке), скрашивающего виды на жизнь.

В зиму Иванов по обыкновению входит с боязливым ожиданием долгого безделья: за свою жизнь так и не нашёл себе хобби. Да и не очень горел желанием. Через глаза хватает ему работы на технике в кооперативе. Охотников и рыбаков в его роду отродясь не водилось, оттого и он чётко придерживается традиции не отрываться от дивана на охоту и рыбалку. Говорит вполне серьёзно, мол, звери и рыбы без него не скучают, в панику не бросаются и о встрече с ним под ёлкой не мечтают.

«Мне дома сытно да тепло, - думает при виде рыбака с зимними снастями на плече. - По нынешним ценам один мизерный пескарь в реке за 30 километров дороже золотой рыбки из сказки Пушкина». В два раза больше охотников Георгий Степанович не понимает любителей зимней рыбалки. Целыми днями сидят они непугаными воронами на трескучем морозе, да охота пуще неволи. Хобби!

– Днями без перекуров лёжкой лежишь на диване, – по нечётным числам увещевает мужа Елена Алексеевна без тайной корысти, а то и не дай бог обиды, а из единственного желания пристроить его к делу. – Того и гляди, ржавчиной покроешься, – произносит без тени гнева.

Муж в пререкания не вступает, на жену не обижается. Не станет он своими объяснениями отвлекать дорогую ему Елену Алексеевну от женской домашней работы. Откуда ей знать, что не просто так он на диване валяется! Во-первых, с осени с ног сбился в поисках хобби! Чтоб, значит, от тоски до весны не превратиться в заплесневевший сухарь. А то и ржавчиной действительно покрыться. Во-вторых, третьего дня небезызвестный Костя Клещ резонно заметил упрекнувшей жене: «Трудно вовремя остановиться, когда самозабвенно и азартно валяешься на диване». Ответ его тут же стал достоянием односельчан и едва ли не девизом оставшихся без работы мужиков.

«Вот если бы метели взыграли злобой да закидали деревню снегами, – оправдывал себя Георгий Степанович в один из таких дней, – тут уж деваться некуда, откапывай двор. Дай бог, чтоб спина выдержала».

Теперь же спине охотно лежалось на диване. Не известно, сколь долго мысленно мыкался бы он в поисках хобби, не посети его желание выйти во двор.

– Вдохну-ка я морозного воздуха, – сказал жене. – Если девки гуляют, то и моей душе повеселеет.

– Не стесняйся своих чувств и желаний, – не преминула ответить Елена Алексеевна, – коль они тебя с дивана подняли. Другой жизни для них не будет.
На крыльце Иванов с удовольствием потянулся. Прошёлся от крыльца до калитки, радуясь скрипучему снегу под ногами.

И надо же было в эту минуту проходить мимо соседу Илье Евгеньевичу с женой Ириной Федосеевной.

Весь из себя чрезмерно важный, словно и не дояр вовсе, а какой-нибудь министр пусть даже и краевого уровня, Илья Евгеньевич освободился от державшей его под локоть руки жены.

– Привет, сосед! - облокотился на частокол.

Прищурился и, вероятно, из зависти к чужому успеху, произнёс с едва скрываемой ехидцей, словно хотел уколоть больнее:

– Петро Бурлак, сказывают, собственную книгу издал. Про всех нас в ней пропечатал: чего было и чего не было. Скоро презентация в библиотеке. Приходи. Послушаем историю о том, как автор до такой жизни докатился.

– Хватит лясы точить! – взяла его жена под локоть. – Пора корову поить.
Они ушли, а в душе Георгия Степановича зародилась думка, потянулась к свету тоненьким стебельком травинки сквозь асфальт. Позднее он и сам, перебирая возможные варианты хобби, вероятно, догадался бы заняться сочинительством, но процесс приблизила встреча с соседом.

«Всё-таки не кирпичи в кузов кидать – от авторучки в руке спина не переломится!»
Так или примерно так думал он, провожая соседей взглядом и желая их корове вкусного сена и высоких удоев, а хозяевам резкого скачка закупочной цены на молоко и роста богатства.

Нечаянно настигшей его идее Георгий Степанович обрадовался так, как если бы схватил за хвост жар-птицу, за которую на столичном рынке отвалят мешок американских долларов и он на них большим тиражом издаст собственную книгу.

Книгу ещё только предстояло сочинить, но лиха беда начало.

– Куй железо, пока горячо! – призвал себя к литературному труду повеселевший Иванов. От замаячившего на горизонте необычного предприятия тепло разлилось по всему телу. Не лишённый юмора, но редко им пользовавшийся Георгий Степанович чувствовал себя в несколько крат лучше вчерашнего. Минуту назад жизнь казалась проходящей окольными от него путями, теперь же восхитился он ярким солнцем в голубом небе, белым до синевы снегом, зелёным дятлом на берёзе во дворе и немножко собой.

Весёлая барабанная дробь дятла призывала Иванова не отвлекаться на посторонние мысли, тут же закатать рукава куртки и прямо на морозе предаться сочинительству.

Синицы с кормушки с любопытством наблюдали за ним.

Заспанный Тузик вышел из будки, покружился на месте, принялся чествовать хозяина весёлым лаем. Будь во дворе лошадь, она бы радостным ржанием тоже приветствовала рождение нового писателя. Таковой у Ивановых отродясь не водилось, но это не мешало разраставшемуся в душе торжеству. Для полноты картины недоставало аплодировавшей за окном Елены Алексеевны.

Уши его пылали огнём. Энергии души хватило бы на прокрутку большого каменного жёрнова на заброшенной старой мельнице, но Георгий Степанович решил направить её по сочинительскому каналу.

Первой на ум пришла рассказанная Пироговым на прощальном ужине история про односельчанина Дерябина.

«Дерябин жил по соседству, – принялся воспроизводить по памяти. – О, у него несчитанное поголовье гусей, уток, кур, овец. Он выйдет на крыльцо и, когда надевает калоши на босу ногу, держится за бельевую проволоку. Ага, видит – гуси вышли за ограду. Берябин прямо с крыльца им что-то: гыр-гыр-гыр. Глядь – гусак голову поднимает и как если бы загипнотизированный возвращается во двор. Гуси молча тянутся за ним. Или овцы. Они пасутся на увале, их с крыльца видно. Лежат овцы, отдыхают, а уж вечер. Выходит сосед на крыльцо: гыр-гыр-гыр. Ну, никак не понять, какую абракадабру оглашает. Овцы поднимаются, спускаются во двор. Что он им такое говорил? Какое заклинание знал? Его жена никогда не занималась птицами и животными. Да и в огороде я её редко видел. Интересно Дерябин высаживает рассаду помидоров. Мы ведь с ней нянчимся как? Из дома – в парник. Потом только в огород высаживаем-тетёшкаем. Это же сплошная морока. А Дерябин? Едва огород вспашут, он ящик с помидорами под мышку, выходит с ним огород, к борозде, что на грани с соседями от плуга всегда получается. И чуть ли не с плеча раскидывает по корешку в борозду. Я как-то поинтересовался, мол, вырастут ли помидоры. Он ответил: «Надо будет – вырастут». И ведь всегда у него были помидоры».

– Ну, вот, – довольно произнёс Георгий Степанович. - Перенесу историю на бумагу – и в дамках.

Знай он, через какие творческие муки придётся пробиваться до последней точки в рассказе, ни за какие коврижки не бросился бы с головой в литературный омут. Но он не знал; широко шагнул…

– Сбегай за хлебом в магазин, – некстати оборвала Еле-на Алексеевна начальный творческий процесс.

Как правило, всякий муж есть подневольный у жены человек. Взбрыкивающие мужья ищут семейное счастье в других гнёздах, да и то далеко не всегда находят. Многие кукушками мечутся по жизни.

В отличие от них Георгий Иванов жил оседло, обеими руками держался за жену и считал, что она за ним как за каменной стеной. Будь на то её воля, он ради сохранения семьи готов среди ночи сорваться с кровати и помчаться туда, не зная куда. Подобного героического поступка в качестве доказательства крепкой любви жена пока не просила. Была благопристойного воспитания, мужа пуще себя берегла. В огонь да полымя не толкала, от необдуманного броска под бешено несущуюся по безлюдной степи тройку гордых белых коней его предостерегала. Муж волчком крутился по малому домашнему кругу (зима не в счёт!). Свободным от заданий и просьб Елены Алексеевны и собственного желания ей помочь во всяком деле оставался только при исполнении производственных обязанностей в «Пути к успеху». (Путь тот твёрдой поступью вёл в другую сторону от успеха, но сейчас говорить о нём не уместно).

По дороге в магазин мысли о Дерябине как-то сами собой выморозились. Так вымораживается постиранное бельё, после чего в избе щедро источает чудесный свежий запах улицы. Без пяти минут писатель в душе тоже чувствовал запах чего-то нового, им неизведанного; был весел. Пестовал надежду в скором времени произвести фурор толстой книгой своих рассказов («У меня собственных историй – завалиться и не выбраться!» – раздухарился). По возвращению домой мечтал одной левой рукой свернуть первую попавшуюся на литературном поприще гору. Даже внутренне возгордился собой.

– Ой, дядя Георгий! – удивилась молодая продавщица. – Вы сегодня сияете радостью! Никак по второму разу влюбились?! А мой муженёк рано утром убегает на рыбалку, возвращается поздно. В толк не возьму, любит ли меня.
– Бери с меня пример, Алёна! – широкой улыбкой одарил продавщицу польщённый Иванов. – Чаще улыбайся! Себе жизнь продлишь, друзей порадуешь.
– Заодно врагов побесишь, Алёна, – добавила стоявшая за Ивановым почтальонка Марья Михайлова.
– Я не злая, баба Маша, – пошутила продавщица. – Даже своим врагам желаю я иметь во дворах по три машины: скорую, полиции и пожарную.

Они посмеялись, и никому пока не известный писатель Георгий Иванов заторопился из магазина.

Издали у своего дома увидел автомобиль давненько не заезжавшего родственника. Иной мужик возрадовался бы поводу посидеть с гостем за бутылкой водки, а настроение Георгия Степановича дало крен: за разговорами до творчества не дойдёт.

До творчества не дошло ни в этот вечер, ни в последующие дни. Гостей приносило в дом, как с горы приносит щепки бурный весенний ручей. Грешным делом хозяин подумал об их сговоре помешать его сочинительству. Родственники забегали повидаться, справлялись, все ли живы-здоровы. А то и тысячу-другую занимали до получки или пенсии. Всех Ивановы привечали, до потёмок засиживались с гостями, если те не торопились домой.

Не надеясь на память, иногда будто бы по неотложному делу Георгий Степанович выходил из зала, записывал вполне корректные выражения гостей и коротко, как бог на душу положит, исподволь рассказанные ими истории. «Возьму быка за рога, – успокаивал себя, - когда гости разъедутся-разбегутся». До того хотелось скорее первый рассказ сочинить, аж за ушами свербело.

Надеяться оказалось много проще, чем схватить быка за рога или заарканить Пегаса. Через какой-нибудь час попыток сочинить развёрнутый рассказ о Дерябине и его «гыр-гыр-гыр» стало очевидной необходимость принять на себя лошадиную дозу труда. Такой дозы под руками не оказалось, но Иванов упорно доказывал себе, что не напрасно утром съел две больших чашки пельменей и запил пятью стаканами крепкого чая. Этого должно хватить на день занятием для души, не отрываясь на обед.

Так и сяк в первый присест бился он над рассказом. «Москва не сразу строилась!» - утешал себя, понимая тщетность потуг. В голове была кладезь мыслей, а на бумаге не складывалось ни одно цельное предложение, достойное признания непризнанного литературного творца. Будто на воде вилами писал. Снова и снова возвращался к истории Пирогова, добавлял своё. Невольно выучил так, что от зубов отскакивало бы, доведись отвечать учительнице на уроке. А едва брался он за авторучку, мысли, по меткому выражению всё того же Кости Клеща, разбегались наутёк (так он характеризовал директора сельхозкооператива, когда тот не мог чётко изложить задание подчинённым). Слова в его толковании не дружили меж собой.

В одну из мучительных минут творчества Иванов сравнил себя с нерадивым чабаном, от которого овцы испуганно разбежались по горному склону. Закусив удила, виртуальными красными флажками обставлял слова, но они просачивались сквозь пальцы, не оставляли следа. Расставлял капканы и сам в них попадался. Искал родственные связи между словами, вместо одних ставил другие, переносил с конца предложения в начало и наоборот… Всё вкривь и вкось.

«Мыслей – пруд пруди, а текста – кот наплакал, – кри-тически оценил итоги первого печального раунда. – В поле бы сейчас! – морщил лоб. – Там я свой человек. Впрочем, если долго мучиться…»

Долго мучиться не позволила с некоторым изумлением наблюдавшая за ним Елена Алексеевна. Без назойливых расспросов, шума и гама бросила мужу спасательный круг. За ней же оставался выбор оптимального варианта возвращения его в действительность. Могла попросить пойти бить баклуши с картёжниками на их съёмном пристанище, точить лясы с соседом, вернувшимся домой трезвым. Можно, конечно, отправить на хуторе бабочек ловить, да там летают опасные по нынешним беспринципным временам особи. Наконец, без опаски за жизнь можно послать мужа насладиться свистом рака на горе, но Елена Алексеевна не знала, скоро ли тот засвистит, а у неё день рождения на носу.

– Дорогой, – отложи письмо турецкому султану, – прыснула легонько. – Сбегай до магазина за хлебом.

Таким образом Елена Алексеевна остановила ещё не набравший оборотов маховик литературного творчества мужа.
С покупкой он вернулся без малейшего желания запустить остывший маховик. Спросил, требуется ли его помощь по хозяйству, и завалился на диван. «Бодливой корове Бог рога не дал, – без огорчения, но и не без иронии оценил свои писательские способности. – Зато узнаю, почём фунт лиха», – ёрничал. Прислушался к внутреннему голосу. «Залежишься на диване, – услы-шал, – спину сохранишь. А над рассказом голову сломаешь. Ты думал: тяп-ляп, и в дамки? На кой ляд тебе такое хобби?»

Он ещё долго перепирался с внутренним голосом. Представлял, как поутру засядет за рассказ – от стола трактором не оторвать.
Как и следовало ожидать, трактор с мехлопатой бригадир к нему не прислал. Просто утром, исходя из свежих планов, жена вежливо послала его в магазин и аптеку со списком из десятка пунктов. В очереди жутко перенервничал он из-за высоких цен и медленного обслуживания. Не то чтобы раскрутить маховик творчества, но от навалившихся поручений даже подойти к нему не получилось. Так повторилось на следующий день, через день и через два. Отрывочные мысли о рассказе  посещали, но падая вечером на диван от усталости, Георгию Степановичу разочки ничего не хотелось.

«Ты себе и представить не можешь, – услышал он внутренний голос, в очередной раз проснувшись ночью, - сколько мучений принял на себя Лев Николаевич Толстой, сочиняя толстенный роман «Война и мир». Или вспомни Николая Васильевича Гоголя. Он вообще предал огню рукопись своего романа. Тебе несказанно повезло в сравнении с ними – не сочинил ни одной книжной страницы».

Мужчина почувствовал лёгкость в душе. Вскочил с дивана, набросил на себя фуфайку, шапку и в тапочках выскочил в объятия лунной, светлой ночи. Хочешь – книгу читай; хочешь – рассказ пиши. Или песни пой.

Георгий Степанович радостно хватил морозного воздуха, вскинул руки.
- Гыр-гыр-гыр! – крикнул, сам того не ожидая.

Стоял и хохотал. Впервые с того самого дня, как чёрт дёрнул его выбрать непосильное хобби.

В доме на удивлённый вопрос жены: «Во славу чего ты только что абракадабру прокричал?» ответил весело:
– Пушкин ни дня без строчки не мог; ему няня за хлебом в магазин бегала!
Елена Алексеевна поняла его (по исписанному в первый день тетрадному листку догадалась о попытке мужа сочинить рассказ).

– Завтра моя очередь за хлебом пойти, – улыбнулась. – Но ты хотя бы произвольно на доступный язык переведи «гыр-гыр-гыр» Дерябина.

– Я бы перевёл, да ни одна цензура не пропустит.

Прежде чем заснуть, всё ещё весёлый, успел он подумать, что настоящее его хобби – трактор. «Мы с ним на «ты». Зиму порознь перекантуемся, а весной снова сойдёмся в труде. Тут тебе и увлечение, и работа!»