Про Веру. 2. Мама

Что такое судьба? Некий предопределённый жизненный путь, записанный в небесной книге? Можно ли что-то изменить? К сожалению, философская категория судьбы, скорее всего, относится к области непознаваемого.

Вера с возрастом, когда появилось время предаваться размышлениям, стала задаваться вопросом: «А хотела ли бы она, чтобы её жизнь сложилась как-то иначе, по-другому?».

Этот вопрос периодически всплывал откуда-то из глубины сознания, когда было особенно тяжело или обидно в разных жизненных ситуациях. И тут же возникала мысль, что «по-другому» - это родиться в другой семье, у другой мамы?
И тогда, в том альтернативном варианте судьбы, её жизнь подарила бы ей другое дитя, другую дочь или может быть сына. Она вышла бы замуж за своего любимого, а не осталась бы одна в неполных девятнадцать. Едва успев о таком подумать, душа её сразу срывалась в безмолвный крик: «Не-е-т!», а на глаза наворачивались слёзы и сердце сжималось.

Нет, она не хотела. Ничего не хотела бы изменить. 
Маму она любила с самого первого взгляда, когда только увидела свет и почувствовала тепло. Светом была мама, теплом были её руки. Конечно она не помнила этого момента, но это жило где-то внутри, в душе, в сердце.
 
«Мама» - это слово и сейчас отзывается теплом.
 
Маме было тридцать лет, когда у неё родилась Вера. Да, Вера родилась только у мамы. И хорошо, и правильно. Вера никогда не докучала маме вопросами типа: «А где мой папа?». Она понимала, что такие вопросы кроме боли ничего не приносят. Она не хотела быть дочерью этого курчавого длинноносого Сашки, улыбающегося с фотографии. Предателя, от которого мама бежала из самой Москвы, из большой квартиры на Старом Арбате, где была домработница и полное благополучие.

Все эти знания Вера получала буквально «из воздуха», находясь незаметно среди взрослых, сидя тихонько в своём кукольном уголке. Она точно знала, что, когда ей исполнилось пять лет, мама отправляла её, очень хорошо получившиеся фотографии, в Москву. Она точно это знала, что там, в Москве, жили бабушка, тётя, которую звали Маргарита и он, Сашка.
 
Они не хотели её знать, несмотря на явные фамильные черты. Совсем не нужна была им эта большеглазая девчушка с правильным тонким носиком и с большой нарядной куклой на руках.

Иногда к нему в столицу заезжали бывшие сослуживцы, говорили: «Сашка, поезжай посмотри, какая у тебя дочка растёт!».
Нет, не приезжал. Никогда! Ну и Бог ему судья!

Когда на экраны вышел фильм «Начало» с Инной Чуриковой в главной роли, Вера была подростком. Фильм ей не был понятен, не доросла, наверное. Но эпизоды, где героиня фильма Паша Строганова, играет роль Жанны Д’Арк показались ей просто грандиозными. И Инна Чурикова стала для неё лучшей актрисой современности. Особенно в том эпизоде, где Жанна говорит: «Повесить предателей!».
Вот! Вот она справедливость! Предателей вешают. Слышишь, Сашка! Предательство – худшее из преступлений! И как же ты жил с этим? Как прожил свою жизнь?

Мама никогда больше ему не писала, ничего не просила. У неё был стальной характер. Она не позволяла себе плакать, Вере тоже.  И Вера знала, что плакать плохо. Слёзы – это слабость.

И ещё у Веры была такая особенность характера, если ей случалось быть поставленной в угол, она могла стоять там сколько угодно, но не просить прощения. Ведь ни одна её проказа не была сделана со зла, с преднамеренной вредностью, потому и просить прощения, не за что. Через время её просто выпускали из угла с прочтением необходимых наставлений. Потом и вовсе отменили эту меру пресечения ввиду бесполезности.
Что это было? Детское упрямство? Или вера в справедливость?

Мама работала медсестрой, подрабатывала уколами. Малышкой Вера с удовольствием ходила с ней к людям и тихонько сидела где-нибудь на стульчике, пока мама делала укол, доставая шприц и иглы из блестящего стерилизатора, который она приносила с собой. Разовых шприцов тогда ещё не было.

У мамы были золотые руки во всём, что касалось медицины. Самые крошечные малыши не плакали от её уколов. Поэтому подработка была всегда.
Так и жили. Вера не знала, что бедно. Она не видела богатства, не знала какое оно.
 
В их южном городе, где она жила с мамой и бабушкой Вера росла вполне счастливо.
Её любили мама и бабушка, настоящая родная, любимая бабушка, мамина мама. Её любили многочисленные дяди и тёти - сёстры и братья её мамы. Они приезжали в гости каждое лето с жёнами-мужьями и с детьми. И тогда их дом наполнялся детским смехом, криками, беготнёй.

Мама пошла работать в больницу, когда Вере только исполнилось пять месяцев, нужно было как-то жить, выживать. Младенца-Веру нянчила бабушка. Мама очень много работала. Вера скучала. Когда мама спала после ночной смены, Вера старалась проскользнуть в комнату, влезть на кровать к маме. Она поднимала пальчиками её закрытые веки и канючила: «Мама, не спи! Мама не спи!». Бабушка подхватывала её на руки и уносила.

У Веры сохранилось воспоминание. Лето. Крыльцо, ведущее на веранду, чисто вымыто и на влажных ещё досках сидит мама, пытающаяся уйти на работу в ночную смену. Вера ещё совсем маленькая, сидя у неё на коленях орёт благим матом: «Мама, не уходи!». И это чувство утраты, разлуки с мамой, переживалось каждый раз, когда мама уходила.
 
Когда Вере исполнилось тринадцать лет, не стало бабушки. Тогда Вера впервые увидела, как мама плачет. Потом они с мамой научились жить и выживать вдвоём, трудно и горестно привыкая, поддерживая друг друга.

Бабушки не стало летом, и они до самой зимы, до холодов, до самых коротких, рано темнеющих дней бегали к ней на кладбище. Потом как-то испугались, показалось, что за ними кто-то идёт. Что-то брякало в такт их шагам. Почти стемнело и стало страшно. Правда, потом поняли, что брякала мелочь в мамином кармане. Но на кладбище ходить каждый день перестали.

Надо было жить и они жили. Вера научилась готовить. Потом взялась за шитьё. Сшила себе модное форменное платье, коричневое с большим воротником из белого гипюра с острыми углами и высокими манжетами. Потом маме сшила платье. Получилось. Пригодились бабушкины уроки.

Жизнь продолжалась, мама работала, подрабатывала, а Вера училась. И тоже подрабатывала. У них обеих очень ладно и ловко выходило вязание. В большом спросе были вязаные шапки и шапочки, самые разные. С отворотами и без отворотов, с ушками и без ушек, береты всех мастей, спортивные шапки домиком, шапки с помпонами и без.

Так и жили, маленькой семьёй из двух человек, помогая друг другу. Потом их опять стало трое. Мама стала бабушкой, а Вера мамой. Мама помогала Вере растить дочку, которая появилась у Веры на втором курсе института.
Потом Верина дочь вышла замуж, и бабушка ещё до семи лет выращивала правнучку.
До рождения второй правнучки мама не дожила. Но малышка получила её имя.

Мамы не стало, когда Вере исполнилось пятьдесят. Все эти годы она была дочкой, маминой дочкой в самом лучшем смысле этого слова. Мама была ее теплом и светом, нерушимой стеной.

Хоронить маму пришла вся больница, где она проработала сорок два года, большую часть этих лет - старшей медсестрой крупного отделения, она была руководителем сестринской практики, наставником многих и многих поколений выпускников медицинского училища.
 
А для Веры она была мамой, просто мамой.
 
Теперь некому было звонить Вере на работу и спрашивать в девять вечера, собирается ли она домой? Вера всегда задерживалась на своей серьёзной бухгалтерской работе в государственном учреждении.
 
Теперь никто не ждал дома. За дверью квартиры было темно и пусто. И Вера долго, очень долго заходилась криком, войдя в пустую квартиру. Уже не было маминого запрета на слёзы. Она рыдала долго. Месяцами. А боль всё не проходила.

Мамы нет уже шестнадцать лет. Она улыбается с маленькой фотографии в рамке, сидя рядом с большим букетом крупных ромашек и с серой кошкой на руках. Кошку звали Кити и она ушла от Веры вслед за мамой.
 
Лет десять назад к ней переехала дочь с мужем и с двумя дочками, Вериными внучками. Уклад жизни поменялся, пришлось привыкать. И Вера привыкла.
Иногда Вере так хочется попросить совета, спросить: «Мама, что делать? Как поступить?». Мама не отвечает или Вера не умеет услышать. Но на душе становится теплее, ощутимо теплее.