Будни землемера

               

      По улице закавказского городка N шли трое мужчин, неряшливые, а в прошлом – подтянутые боевые деникинцы. Не стоит ужасаться, теперь они мирные пьяницы, по прозвищу «три мушкетёра», с боевым настроем только на рутинную работу землемеров, которой хватало при всех режимах. Когда-то эти ребята перешли на сторону красных, после гражданской перебрались в Закавказье и трудились сначала топографами, потом, как уже сказано, землемерами в министерстве сельского хозяйства. В городок N они откомандированы прагматичным бакинским руководством для решения неиссякаемых земельных споров между неуживчивыми аборигенными общинами. Свои посреднические навыки «мушкетёры» обязаны были согласовывать с центром и затем закреплять на топографических картах. Рабочий день тягок! Сейчас три друга добросовестно спешили после камеральных работ в пивную, чтобы принять на грудь, так что от блажных предвкушений тротуара им уже не хватало. Всем было за сорок, то есть мушкетёры шагнули в тот возраст, когда молодые деньки с хохотом разбежались, а старость не торопилась навстречу, плутала ещё где-то за перевалами.
      Немногим старше остальных был Серж Привольский – темноголовый и мрачноватый, с военной выправкой и яркими, чуточку задумчивыми голубыми глазами. Разговаривал Серж всегда резко, отрывисто, будто команды отдавал, откусывая у слов хвосты, а настроение его всю жизнь раскачивалось из стороны в сторону, чисто метроном, – не ухватишь. Пару лет назад Серж прервал бесцветные отношения с женой, которые за годы совместного тусклого проживания исчерпали себя. Решив придать полному забвению житейские неприятности, он без колебаний подал на развод, променяв семейную жизнь на весёлую братию приятелей, знакомых ещё по юнкерскому училищу.
      Светловолосый Колька Дроздов – полная противоположность Сержу: выгоревшие, местами подсвеченные рыженой непокорные вихры щетиной торчали по всей небольшой головке, насаженной, как на жердь, на длинное туловище. Кем он был в армии? Твердил, что писарем, и этому можно верить, ибо в сгиб его правого указательного пальца навсегда въелись тёмные метки, говорил, чернильные. Небольшие, смеющиеся серые глазки и чуть-чуть вздёрнутый нос выдавали рубаху-парня, башка которого до отказа набита шалопутными идеями, без устали генерировавшими одну шкодливую выходку за другой. Весёлый, как смеющееся солнышко, и распираемый сложностью собственной личности, он был неугомонным заводилой компании. Предугадать, что Колька выкинет, было совершенно невозможно, когда появлялся странный блеск в его глазах, и в такие моменты всё существо мушкетёра ликовало, разбираемое охальным вдохновением.
      Третий член команды – Валерка Усманов, не очень уверенный в себе недотёпа, с креном в мозгах, круглым румяным лицом «Ванечки» из предместья и вечно открытым ртом, никогда не отказывающимся от лишней рюмашки. Ни одна женщина на протяжении взрослой жизни Валерки не пожелала заглянуть в булькающий кисляком колодец его души, что мушкетёра однако не смущало. С безучастным взглядом карих глаз, Усманов в беседах предпочитал уклончивую манеру разговора, при этом выражение полного безразличия к происходящему не сходило с апатичного лица, да и мысли в голове бродили всегда лениво, как коровы по лугу. Если ему приходилось пуще обычного ворочать извилинами, Усманов напряжённо супился, морщил в гармошку лоб, становясь при этом ещё менее привлекательным для разборчивых продолжательниц рода человеческого.
      Обрисовав вкратце наших героев, вновь вернёмся к улице, по которой они вышагивали с выражением людей, кому сейчас и чёрт не брат. Их радовало, что августовский день клонился к вечеру и только что пролился короткий освежающий дождь. Яркое солнце бросало последние золотые блики на мокрую землю, играло цветами радуги в каплях, оставшихся в траве, и отдавшая долг службе троица весело двигалась по бесчисленным лужицам к ларьку с шаловливым прозвищем «Солёненький огурчик». Мушкетёров переполняли светлые чувства в предвкушении лениво-бездумного вечера. Первой их встретила буфетчица Клавка – дама с пышной грудью, длинным носом и пятнистым лицом привокзальной попрошайки, сумевшей выбраться из потёмок прошлого на свет Божий. Завидев завсегдатаев заведения, она широко улыбнулась им и, навалившись бюстом на прилавок, проворковала:
      – Ну что, сизокрылые, отдали денёк службе? Пора, говорите, о себе позаботиться?
      – Чем торгуешь сегодня, подруга? Весь ли товар на прилавок выложила? – хохотнул Колька Дроздов.
      – Но-но, охальник, осторожнее, а то схлопочешь!
      Буфетчица выпрямилась и стёрла с лица улыбку:
      – Будете чо брать аль опять зашли лясы точить?
      – Ладно уж... не обижайся на Коляна, – вроде как извинился за приятеля Привольский. – Это он так, для разгону.
      – Угу, оскорблять беззащитную женщину для разгону – ему что сплюнуть себе под ноги.
      – Смотри, какая ты у нас беззащитная! А Мамедка твой на что? Иль он у тя толь для чо другого? – опять хохотнул балабол Колька.
      – Твоё декольте даёт простор воображению! – поддерживая разговор, закрутил тяжеловатую для себя фразу Усманов.
      Колька, не ожидая такого литературного выверта из уст приятеля, согнулся от смеха пополам, чем вовсе вывел из терпения буфетчицу.
      – Во как двину щас по харе, вот тогда вображенье-то и сыграет!
      Клавка, с неприязнью взглянула в коровьи глаза Валерки, ей стала надоедать глумливая компания.
      –  Но-но, поосторожнее насчёт хари! – прогудел в ответ Усманов. Зрачки его сузились, что являлось предвестником неджентльменских перемен в настроении мушкетёра.
      – Хорош, хорош злиться... – своевременно вступил в деликатный спор Серж. – Ты вот что, Клава! Дай-ка нам пивка бутылки поо... четыре на брата и три беленькой, правильно я говорю? – обратился он к приятелям.
     – Правильно, и закусеря какого-никакого, – подтвердил, разгибаясь, Дроздов. Он окинул недовольным взглядом пивную:
     – Вообще... что-то мне не по нутру атмосфера этого расслабляющего заведения. Хозяйка нас не жалует сегодня. А не провести ли нам акцию по сближению человека с природой?
      Пока Клавка, не обременяя себя этикетом, выставляла на прилавок покупки и швыряла сдачу, Дроздов ответил на безмолвный вопрос, появившийся в Валеркиных глазах:
      – Для особо понятливых разжёвываю: не провести ли нам, говорю, производственное совещание на ближащей полянке за городом?
      – Зашибись! – глядя на друга, произнёс восхищённый Усманов.
      Лихая компания зашагала к выходу.
      – Смотрить, полянку не загадьте, пьянь землемерная! – догнал их мстительный голос буфетчицы.
      «А не пошла бы ты известно куда, матушка!», хотелось подкинуть ей Кольке, прежде чем выйти за порог, но он сдержался.
      В течение получаса приятели выбирались на поселковую окраину и около лесочка разложили небольшой, давящийся сырыми после дождя прутьями, дымливый костерок, разгонявший комаров. Пока ещё над слабо тлеющими углями пеклась, нанизанная на сучковатые веточки колбаса, «мушкетёры» разговлялись водкой, запивая её пивом. Ароматная закуска далеко распространяла запахи, возбуждая аппетит у набежавших бродячих собак.
      Прошёл час и южная ночь, оживляемая летающими огоньками светлячков, поглотила городок вместе с его окрестностями. Лишь на главной улице N, – если можно так назвать раскисший от дождя просёлок, – раскачивались на столбах фонарные лампочки, маяча в темноте лучистыми жёлтыми пятнами в тучах мошкары. Дать свет на все улицы – средств у администрации не хватало, их освещение коммунальщики доверили звёздам, мерцающим в просвете облаков с высоты хмурого неба.
      А тем временем на поляне уже вовсю полыхал костёр, метались в безумной пляске оранжевые блики, добавлявшие пикнику свою долю веселья. По мере сгущения винных паров и поднятия настроения, пиршество принимало откровенно шумливый характер, песни переходили в рёв, и друзья всё глубже опускались на дно человеческой коммуникабельности. С подачи Кольки они принялись на четвереньках скакать по поляне, рычать и лаять на собак, пока не разогнали всех, после чего скалили зубы, рычали уже друг на друга и радостно хохотали.
      Справа, в отдалении теплился ещё один костерок, слышалась несвязная речь, проскакивали и нелицеприятные выражения, угрожающие целостности чьего-то семейного очага – гуляки явно были не одиноки в чернильной гуще тёплой южной ночи.

      Спиртное закончилось, наступала пора возвращаться в дом, отданный под общежитие, но ноги плохо слушались своих хозяев и было принято решение заночевать поближе, в родной камералке. Прихватив несколько бутылок пива, остававшихся после пикника, гуляки с трудом доковыляли в ночной мгле до служебного помещения и только, когда отперли дверь, вздохнули с облегчением. Света зажигать в зале не стали, чтобы не привлекать комаров с болотистых окрестностей. Первым делом в темноте разобрались с остатками пива и повалились спать прямо на пол, подложив под головы нащупанные в шкафу папки с синьками. Верхние стёкла в зарешёченных окнах давно выбиты и кровососы, коим доступ в помещение был свободен, затянули над ухом радостные трели. Сбоку послышалось журчание ручейка – видимо, кто-то из ночлежников, не оправившийся за порогом, теперь в кромешной темноте опорожнялся в пустую пивную тару, – куда ж деваться, раз до двери быстро не добраться! Вскоре все, посетовав на неудобства и всласть почертыхавшись, окунулись в беспокойный сон, но ненадолго. Истязаемые маленькими вампирами, землемеры, проворочились минут сорок:
      – Господа офицеры, думаю, придётся ретироваться, пока полностью нас не высосали N-ские кровопийцы! – первым подал голос заводила Колька.
      – Я через город пьяным в общежитие не потопаю, – предупредил Валерка. Дроздов с ним согласился и нашёл оригинальный выход:
      – Здесь низина, а комары высоты не любят. Поэтому полагаю, лучше договориться со сторожем бахчи и отлежаться у него на вышке. Тут не очень далеко, как думаешь, Серж?
      Сначала в ответ послышался шорох, потом звонкий шлепок, после чего откликнулся Привольский:
      – Думаю, пожалуй, правильно. Там наверху эти твари вряд ли гужуются в таком буйном количестве.
     На том все трое пришли к консенсусу.

     Впечатления вечера, проведённого на природе, оказались настолько сильными, что мушкетёры добирались до вышки долго, оставляя петлявший за ними угарный дух. Не обошлось без происшествий – бахчу охраняли собаки, однако появившийся сторож урезонил псов и за червонец согласился уступить свой насест уважаемым в округе «инчинерам», при этом даже оставил им бурку. Так что полуночники, избавленные от атак полчищ насекомых, уснули наверху сразу же, впав в тяжёлое без сноведений забытье. Грубо сколоченное сооружение оказалось вполне пригодным для ночлега, над дозорной платформой даже имелся травяной навес на случай дождя, однако с вечера распогодилось и с неба не капало. 
      Первым пиво разбудило Николая. Было ещё темно, голова гудела, как встревоженный улей, а рядом старательно выводили рулады Серж и Валерка – их храпы волнами гуляли над бахчёй. Заспанный Колька широко зевнул, с трудом припоминая, что лежит на полу камералки. Как же неохота вставать! Может поозоровать, да под Сержа? Неет, нельзя, проделкам надо знать меру! Да и народ с утра нагрянет на работу, увидит лужу. Николай заставил себя подняться и на непослушных ногах заковылял в темноту искать дверь. Продолжая зевать, он перешагнул край «насеста», за которым зияла только пустота, и, ничего не поняв, спланировал в, без малого, семиметровую глубину, смачно шмякнувшись в грядку с созревшими арбузами. Это было его последней шуткой за истёкший день. Занимавшийся рассвет уберёг других собутыльников от участи приятеля.
      
      Пришёл в себя Дроздов в больнице, с удивлением отметив, что лежит на высокой кровати, с головы до ног упакованный в гипс и обмотанный бинтами, словно мумия фараона, – ни пошевелиться, ни слова сказать! Головная боль стягивала стальным обручем виски и мысли, мешала вспомнить, что же произошло? Слабую попытку Дроздова растормошить память прервал человек в белом халате, внезапно появившийся у кровати. Встав над мумией, он, не скрывая радости, произнёс:
      – Ну как, уже в себя пришёл? Отлично! Везучий ты, долговязый! Тебе мама об этом не говорила?
      Боль вновь погрузила Дроздова в забытье.
      Потекли томительные дни, в течение которых в палату время от времени заходили медсёстры и колдовали с мумией, распространяя в воздухе острый запах карболки. С доктором Николай привык изъясняться глазами: при согласии прикрывал их, а если вдруг было что-то непонятно, таращил более обыкновенного. Русская нянечка периодически заливала через лейку питание в ротовую щель между бинтами. Смесь была жидкая, безвкусная, слишком водянистая. По завершении процедуры, нянечка заканчивала общение с больным дежурной поговоркой, видимо, призванной для лучшего усвоения только что залитого:
      – Сытому пузу и вздремнуть не в обузу!
      Пациент не разделял безмятежного мироощущения нянечки. Хоть организм и пошёл на поправку, но душа тосковала, тело под бинтами зудело, спать было трудно, нутро уже просило чего-то позитивного. Однажды после всех процедур, когда больной с вялым безразличием глядел в потолок, к нему впустили посетителей – закадычных дружков, Сержа и Валерку. Они ввалились, словно домой, заполняя собой всё пространство палаты. Их появление обрадовало Николая, он смотрел на друзей лихорадочно блестящими глазами, и собутыльники верно истолковали немой вопрос, томящийся в глубине зрачков приятеля.
      Серж заговорщицки подмигнул Дроздову и вытянул из внутреннего кармана пиджака белоголовую бутылочку, но тут же отправил назад, заслышав, как за его спиной открывается дверь. В палату вошла недовольная медсестра, проверила больного и строго сказала:
      – Поспокойнее граждане, очень громко топаете, это всё-таки лечебница!
      – Больше не будем, сестрица, – засуетился Серж. – Мы же всё понимаем!
      – На это и рассчитываю, – смягчилась медсестра. – И чтобы без глупостей там всяких, ясно?
      – Яснее не бывает, – опять откликнулся Серж.
      Дождавшись, когда медсестра выйдет, он вновь полез во внутренний карман, а угрюмый Валерка извлёк откуда-то резиновую трубку от клизмы с длинным пластиковым наконечником для ввода в известное место. Опустив один конец трубки в бутылку с водкой, Валерка по-деловому ввёл наконечник клизмы в отверстие на забинтованном лице приятеля, где должен находиться рот, и открыл зажим. В дальнейшем живительная влага пошла самотёком в утробу Кольки, а Усманов следил, как уровень жидкости в бутылке опускается всю ниже и ниже, пока наконец не послышался характерный свист, означающий одно – лекарство закончилось, и операция по возвращению друга к жизни завершилась успешно. Что может быть приятнее ощущения горячего прилива свежих сил для больного! Серж довольно скалил зубы, наблюдая, с какой благодарностью глядит на него приятель.
      – Ну, как Коль, полегчало?
      Тот ещё раз признательно прикрыл глаза, – спиртное разливалось теплом под бинтами.
      – Ты хоть помнишь, как навернулся с вышки?
      Глаза друга расширились и выпучились, словно у испуганной птицы.
      – Понял, не помнишь! – произнёс Серж. – Ты свалился мордой прямо в арбузы. Врач сказал, что полосатые тебя и спасли, ну, и что выпимши был тоже, конечно, а то бы... сам знаешь. Ничего... теперь всё хорошо пойдёт. Выздоравливай, брат!
      Приятели потоптались ещё немного в палате и покинули Дроздова, дав ему возможность отдыхать и усваивать вместе с водкой полученную информацию. До выздоровления оставалось ещё долго. Слава Богу, друзья не забывали, навещали.
      Всё это случится позже описанной гулянки, завершившейся передислокацией Николая с бахчи в больницу. Пока утром в милиции составлялся по всей строгости закона протокол о кульбите в арбузы, в камералке раньше всех появился на рабочем месте жёлтый и скукуженный, словно скомканый лист пергамента, картограф Равиль Чаплыгин. Он был местным, N-ским, и, как татарин, не уступал по части Бахуса «мушкетёрам». Над его внешностью долгое время хорошенько трудилось спиртное и сегодня заплывшие глазки источали муку человека, испытывающего гнетущий похмельный синдром. Чаплыгин не ведал о случае на бахче и ничто не отвлекало от глодавших его мыслей. Из опыта он знал, что «мушкетёры» не всегда успевали с вечера залить в себя всё разом. Судорожно сглотнув набежавшую слюну, Равиль намётанным взглядом принялся обшаривать помещение камералки, пока действительно не обнаружил бутылку пива, хоронящуюся под столом. Рядом среди пустых стояла ещё одна, неполная, отчего в глазах мелькнула радость, но немедленному опохмелу помешала невовремя хлопнувшая входная дверь. На пороге камералки возник, сверкая лакированной лысиной, сотрудник Чесноков. Его давно выгнала из бакинской квартиры сожительница, после чего Чесноков основательно запил. Фиолетовый нос, покрытый сеточкой прожилок, говорил о том, что теперь только в районном городишке может найтись для него, геодезиста, скромное местечко чертёжника. Он видел, как Чаплыгин, держа в руке бутылку с оставшимся замутневшим пивом, собирался опохмелится, и немедленно пожурил эгоиста:
      – С утра да на рабочем месте? Поделился бы с товарищем, Равиль.
      Его оппонент некоторое время размышлял, но затем снизошёл и протянул страждущему другую, неполную бутылку.
      – Вижу, пробу уже снял? – прокомментировал факт Чесноков. Сгорая от нетерпения, он приложился к горлышку и забулькал, но не допил до дна, неприятно крякнул и сказал, обращаясь к сослуживцу:
      – Плохое пиво, мочой воняет.
      – Другого нет, – пожал плечами Чаплыгин и жадно принялся опорожнять из «горла» свою, после чего скривился и произнёс:
      – А ты прав, действительно мочой отдаёт. Совсем разучились варить.
      – Моё допьёшь?
      – Нее... и от этого-то мутит.
      Посуду вернули в общую кучу.
      – Здрасте!
      Это поздоровалась, переступив порог камералки, копировщица Ирина Рамазанова – огромная пожилая полукровка, не обременённая большой семьёй. Из-за больной матери она вечно нуждалась в деньгах и дни напролёт изматывала себя сдельщиной. Одарив коллег обаятельной улыбкой, обнажая при этом резцы, которым позавидовала бы ломовая лошадь, она гулко процокала на широких каблуках к своему столу. Прежде чем склониться с рейсфедером над калькой, ещё с вечера наколотой на ватман с наброском угодий, Рамазанова ошеломила опохмелившийся коллектив сообщением:
      – Новость слышали? Наших «мушкетёров» сегодня не ждите! Попались ночью на краже арбузов с бахчи.
      – Да ты чо?! – поразились Чаплыгин с Чесноковым, «два Ч», как их шутя называли.
      – Даа, пока сюда шла, всё узнала! Двоих взяли, а пьяный Дроздов кинулся бежать от сторожа на дозорную вышку, и когда тот с ружьём догнал его, он прыгнул с вышки головой вниз. Сейчас без сознания в больнице. Говорили, чуть шею себе не свернул! 
      Равиль этому не поверил. Он, прикрыв ладонью рот и смрадно рыгнув, тут же возразил:
      – Это чо ж? Деникинец испугался кянчишки с «ружжом»?
      – Нуу, я точно не знааю... Надо в милицию звонить, выяснять... Фу! Что ты пил сегодня? Разит непотребно!
      – Не стоит звонить в милицию, мы уже здесь!
      Никто из присутствовавших, занятых разговором, не обратил внимания на Привольского с Усмановым, стоявших в распахнутых дверях.
      – Вай-вай! Вас что, уже выпустили?! – растерялась Рамазанова. – Заходите, да! Чего в дверях встали как истуканы.
      – Что значит выпустили? Нас никто сегодня ещё не сажал, «да»! А во-вторых – мы не деникинцы, а отставные красные командиры, ясно, «да»!? – саркастически ответил со строгим достоинством Серж, на что Усманов подтверждающе что-то рыкнул.
      Равиль виновато засуетился:
      – Уфф, уж как мы рады вам, целым и невредимым! А где Дроздов?.. Вы простите ребята, мы тут ваше... мм... пиво выпили...
      – Гхм-гхм, мы не в претензии, – успокоил Усманов.
      Трудовой день начался, духота сгущалась с каждым часом, распаривая людей и привлекая мух. Они неотступно ползали вслед за рейсфедером по кальке Рамазановой, слизывая и размазывая тушь быстрее, чем та успевала высохнуть. Копировщица была вне себя от наглости беспокойных тварей, отмахивалась от них и проклинала начальство:
      – Вот, дрянь летающяя... Когда же нам наконец поставят сетки на окна и дадут вентиляторы? Сколько можно обещать?
      Землемеров забавляли её эмоции, и они советовали:
      – Придётся тебе, Ира, днём отсыпаться, а ночами работать здесь, когда мухи изволят почивать.
      – А комары тоже будут почивать? Нет уж, как-нибудь... А вы чего такие вялые сегодня? Рисуйте, рисуйте, а то без работы меня оставите!
      Землемеры, смеясь, затачивали карандаши и лениво водили ими по ватману, перенося на него с абрисов границы крестьянских угодий. На днях им предстояла командировка по яйлагам верхом на лошадях и бесконечные перемеры спорных наделов, а пока... флегма одолевала людей. Оставалось терпеливо дожидаться блаженного вечера, когда жара спадёт и помыслы обретут привычные очертания. Жаль – пока без Дроздова.

2016