Кот в мешке

Так не хотелось идти на работу, так не хотелось! Так не хотелось вылезать из-под одеяла, так не хотелось! Где же Барсик? Он всегда любил лежать на моей кровати в ногах и греть их.
 «Барсик!» - крикнул я. Тишина. Ну  что, пора вставать. Быстро встал, сунул ноги в тапочки, побежал в туалет и запнулся о что-то мягкое. Под ногами лежал Барсик и хрипел. Я наклонился, чтобы погладить его, только дотронулся до его головы, как он ощетинился и вцепился своими острыми зубами мне в руку. Я резко отдернул руку. Из раны текла кровь. Побежал быстрее в ванную, промыл рану и обработал «зеленкой».  Поставил варить кофе, вернулся в комнату, чтобы отругать Барсика, а он лежал без движений в другой части комнаты, забившись в угол. Я окликнул его, но он не ответил. Подошел, осторожно потрогал ногой в тапочке, он не шевелился. Перевернул его. Он был мертв.
Надо было что-то делать. Набрал номер рабочего телефона. Раздались длинные гудки, трубку никто не брал. Было еще очень рано.
Нашел в кладовке мешок. Когда-то в нем привозил картошку из деревни. Завернул кота в старую простыню и положил в мешок. Быстро вышел из дома на улицу. Платоныч как всегда с утра мел тротуар. Дворник он был примерный, специалист  в своем деле, дока. Вроде работал только по утрам, когда все еще спали, никогда не мешал никому, а двор был всегда чистым. Один грех только был за ним: любил горькую, любую. В общем, пил  все, что горит.
- Здорово, Никодим Платоныч!
- Здорово, здорово, как говорится, здоровее видали. А я смотрю: мешочек с утра захватил, обрадовал старика. Вот спасибо, вот молодец! Да, давно ты меня не баловал! Много, что ли, бутылок-то?
  - Платоныч, на работу опаздываю. Не в службу, а в дружбу, помоги. Здесь, в мешке, совсем не бутылки, а труп.
У Платоныча изо рта выпала “беломорина”.
  - Какой такой трупп!?
  - Кота моего, Барсика, помнишь?
  - Да как же не помнить? Гоняю его постоянно, потому как гадит везде, а как весна, так от его визгу покоя никому нет. Спать не дает.
  - Так вот, он теперь в этом мешке лежит без движений. На тебе сотню, пожалуйста, похорони по-человечески, то есть по-кошачьи, то есть по-хорошему. Вечером я к тебе зайду.
Платоныч снял видавшую виды шапку, которую можно использовать как реквизит на съемках  фильмов.
- Ты уж извини, что я так про него, о покойниках не принято плохо говорить, а, в общем, не плохой кот был, не чета некоторым, и гонял их тут всех, только шум стоял, и ласковый. Иногда я его даже гладил, а он: «МУР-МУР, МУР-МУР…»
У Платоныча по щеке поползла слеза. Вдруг он очнулся от раздумий:
- Ну, тоды ладно. Такмы и быть. Куда его туда, - он выхватил из рук сотню, спрятал в карман фуфайки.
- Ладно, на сегодня хватит. Вот, значит, и так хорошо сегодня поработал. Пора и честь знать.
  - Опять нажрешься.
  - А…после работы – имею право. Это вот тебе на работу. Сам говорил, что торопишься. И то правда. Ну пока, до вечера.
Пришлось ловить такси. Рука болела. Её всю ломило, и она будто горела. Приехал чуть раньше, чем обычно приходил на работу. В холле встретил директора.
  - Ну вот, пример для коллектива, товарищ Троцкий, вы как всегда вовремя и никогда не опаздываете. Он протянул для пожатия руку.
- А что это у вас с рукой?
            - Да кошка укусила и померла.
Он, как ошпаренный, отдернул руку.
  - Надо бы вас врачу показать! Значит так. Идите в поликлинику, а я пока распоряжусь.
О чем распорядится, директор так и не сказал. Но это ничего хорошего не предвещало. Это была одна из его руководящих фраз, которая могла означать любые непредсказуемые действия.  Было еще две: поощрить и наказать. Первая из которых у него   не пользовалась популярностью и применялась крайне редко. Он быстро зашагал. Почти побежал в сторону своего кабинета.
Я не спеша вышел на улицу и пожалел, что потратил деньги на такси. Но  с другой стороны, подумал я, теперь на кошачий корм денег не надо тратить. А Барсик был котом привередливым, просто кое-что никогда не ел. Мог голодать сколько  угодно и ждать еды, которую он привык есть. В основном, это была рыба. Причем очень любил карасиков. Когда летом я его брал с собой в деревню. Там он все время проводил на улице. Дома почти никогда не ночевал. Приносил к порогу полевых мышей. Потом они куда-то исчезали.
Так не спеша, плелся я в сторону поликлиники, повесив голову, еле передвигая ноги. Ни одной хорошей мысли. Грусть, тоска, нерешительность. Не заметил, как очутился у большой старинной ограды, которой была обнесена поликлиника, построенная еще в XIX веке меценатом Зусманом-Щедриным. Поговаривают, что даже больничный персонал он содержал на свои деньги.
Поликлиника находилась в глубине сквера. Зайдя за ограду, я увидел, как от калитки до центрального входа по обеим сторонам дороги стояли высокие старинные ели. Снег с дороги был убран и аккуратно сложен к их основаниям. А этой зимой снега выпало немало. Снег, поднимаясь от асфальта до елок под углом, выбранным местным дворником, как будто тот был дизайнер ландшафта, подчеркивал красоту зеленых красавиц. Утренний воздух был чист. Снег искрился в лучах начинающего восходить солнца. Я поймал себя на мысли, что давно уже не замечал таких причуд природы. Работа - дом. Этот ежедневный маршрут в переполненном автобусе или маршрутке, при выходе из которого низ брюк всегда грязный, а на обуви нет ни одного живого места.
Вдруг я очнулся от размышлений, услышав свою фамилию.
- Еще раз повторяю:  кто здесь товарищ Троцкий!
 Я вдруг увидел, что из приоткрытой двери поликлиники выглядывала женщина в белом халате и накинутой на плечи фуфайки.
- Я Троцкий, - отозвался я.
- Это Вас кошка укусила и померла?
- Да!
- Тогда следуйте за мной!
 Толпа расступилась и сделала шаг от меня, чтобы я не задел их даже одеждой. Вслед из толпы раздалось: «Контра недобитая, сам-то за границей загнулся. Вот родственнички остались и пользуются…» В поликлинике, пока шли по коридору, за спиной слышался шепот: «Вот опять блатного ведут лечить без очереди».
Я ужаснулся состоянию больничного интерьера. Под ногами лежал старый порванный, заклеенный разноцветными заплатами линолеум. Стены с облупившейся частями штукатуркой были закрашены в желтый цвет, называемый в народе «слоновкой». Из проносившихся мимо туалетов с вечно неприкрытыми дверями шел характерный «аромат», смешанный с запахом больницы.
Войдя наконец в светлый коридор, только сейчас я заметил прекрасную фигуру своей провожатой. Стройная линия плеч плавно переходила в узкую линию талии и так далее все ниже и ниже…Чтобы познакомиться с медсестрой, я неудачно пошутил: 
-  Извините, а как к Вам обращаться? Вы, случайно, не правнучка Сусанина будете?
- Зовут меня Виктория Земляникина. И сопровождаю я Вас по просьбе вашего руководства. Ваш начальник звонил в поликлинику, спрашивал о Вас. Интересовался Вашим здоровьем. Видимо, Вы там ценный специалист. 
- Да, ведущий специалист. Так же, как Вы сейчас, -  попытался опять сострить я.
- Ну, вот и пришли.
На двери зеленого цвета висела табличка:
            «ГЛАВНЫЙ СПЕЦИАЛИСТ О.Р.ГЛИСТИН»
- До свиданья, - сказала Виктория, - а если захотите узнать мой номер телефона, то можете спросить  в регистратуре, там Вам скажут.
Я осторожно толкнул дверь ногой и через шаг был в кабинете. Кабинет был просторный, с высоким потолком, из которого торчал огромный ржавый крюк, на котором  висела старинная, вся в пыли, люстра. За огромным старинным видавшим виды столом сидел врач в больших темных очках. Блестевшая в лучах пробивавшегося сквозь закопченные шторы солнца лысина резко переходила в аккуратно стриженую бороду. Он что-то писал, перечеркивал, потом опять писал и сквозь зубы повторял: «О, ядрен огурец!» Наконец он обратил внимание и на меня.
- Ну, что же, мил человек, проходите, присаживайтесь, покажите свою рану сначала сестре.
Я только сейчас заметил, что в углу кабинета, «спрятавшись» за фикусом, сидела  старенькая бабушка и перебирала в картонной коробке карточки. Бабулька,  услышав призыв, поправила очки и с видом профессора проговорила:
- Ну, что-с у нас произошло, что приключилось? Присаживайтесь, рассказывайте, раздевайтесь.
- А раздеваться-то зачем?
- Как это зачем? Вы же на прием к врачу пришли! Он здесь распоряжается! А вдруг этот зверь Вас еще за что-нибудь укусил, а Вы только руку показали?
- Что всем дался мой кошак? Одно только, что он уже старый совсем был, от этого и помер, наверно.
- Молодой человек, если Вы сейчас не разденетесь и не перестанете намекать на мой возраст, я вызову санитаров из психиатрического отделения. А то вдруг ваш кот умер не от старости, а от бешенства? Кстати, уколы от бешенства будем в любом случае вам делать!
- Слушайтесь, слушайтесь сестру, -  сказал врач, - она вам плохого не посоветует. У нее очень большой опыт.
- Судя по возрасту, конечно, -  съязвил я.
- Слушайтесь, слушайтесь, -  продолжал врач, - она даже с самим Павловым работала и с Бехтеревым, у нее очень большой опыт. 
- Едрен огурец, -  у бабушки поползли очки на лоб.
- Ой, простите, Маланья Акакиевна, сорвалось. Совсем замучили этими отчетами. Денег не дают ни копейки,  поликлиника разваливается, разговора нет никакого даже о закупке какого-либо оборудования или инструмента. Вот сижу и распределяю последнюю мелочь.
           Я сдался и разделся по пояс. Протянул больную руку. Сестра развязала повязку. Осмотрела рану.
- Да, здорово вас покусал этот кот, а прививки ему делали?
- Нет, прививок ему никто не делал.
- Да? А где он сейчас находится? Вернее его тело?
  - Схоронили утром, а что?
- Придется эксгумацию делать и нести тело в ветлечебницу. Вот вам бумага и ручка. Пишите подробнее, как все произошло.
- Вы мне рану сначала обработайте, а то, как я вам писать буду?
Она молча встала и зашагала к раковине. Открыла кран. На кончике крана собралась огромная капля воды, и послышался шум.
- Опять воду отключили, - проворчала она. - Пойду в кубовую за водой. А вы, молодой человек, подождите пока, - и она удалилась, скрипнув дверью.
Пока она ходила,  у меня было время подробнее рассмотреть кабинет врача. Стол, за которым тот сидел, был изготовлен из мореного дуба в стиле ампир. Массивная столешница опиралась на такие же ножки в виде звериных лап. На фасаде стола прямо под столешницей шла резьба в виде какой-то вязи, а в центре большими буквами изображены инициалы  “ZS”. Наверное, стол самого Зусмана-Щедрина. Кресло, на котором восседал Глистин, было подобно  трону с высокой спинкой, которая увенчивалась головой  зверя, похожего на древнеегипетского бога Амнузиса. Крышка стола была обита зеленым сукном. На столе среди раскиданных в беспорядке бумаг и папок стоял старинный чернильный прибор и пресс-папье. Чернильный прибор напоминал сфинкса, только этот был с носом. И раскрашен он был в стиле древнеегипетского художника Хесира. А пресс-папье имело форму пирамиды, в вершину которой было продето кольцо, как мне показалось золотое, а в месте крепления к пирамиде врезаны два больших изумруда.
Доктор держал в обеих руках по листку бумаги и глядел то на один, то на другой, то, прищурив глаз, смотрел в потолок. Вдруг замурлыкал незаурядный блатной шансон, какой всегда слушают таксисты и водители автобусов, напоминающие возчиков на скрипучих допотопных кибитках, гоняющих с выпученными глазами сами на зная куда, залудивших стакан бодяжной водки:
            Манька вдруг в кусты помчалась.
            Ну, я бегом за ней.
            И на чем-то поскользнувшись,
            Очутился я на ней…
- Как некрасиво, - заскрипела пришедшая сестра, - как некрасиво! До чего общество опустилось, если выдающийся доктор, потомственный интеллигент, такие вот куплеты распевает! А что уж говорить о водителях маршруток, - словно прочла она мои мысли! Доктор покраснел, замахал руками.
- Что Вы, что Вы,  Маланья Акакиевна, я со своей зарплатой должен еще ниже опуститься, до самого асфальта.
- А вот мы, - продолжала она, - были бедные, но гордые. Голодали, а культуру для вас сберегли. А вы!!! Наша культура - это последнее, что осталось в России! Да! Культура! Это не то, что сейчас подразумевают под этим! Настоящая культура – это бескорыстное служение народу, неважно, где и кем ты работаешь, нам такие вещи еще в Смольном преподавали.
  - Да Вы еще и Смольный успели закончить? - Не выдержав, выпалил я с удивлением.
  - Да, она у нас сама история, - вставил Глистин.
- И Смольный, - продолжала Маланья Акакиевна, - и в первую империалистическую санитаркой на фронт пошла добровольцем. Имею Георгиевский крест, - с гордостью сказала она. - А как гражданская началась, в монастырь ушла. Грешно было даже смотреть, как русские люди, православные, друг друга убивали. И зачем? Непонятно. В те времена индульгенция была только у большевиков. А вскоре и они начали друг  друга предавать. Постричься в монахини не успела, ходила послушницей, как нагрянули и туда эти, в кожаных куртках. Правда, не хулиганили, а только попросили покинуть обитель. А я возьми и скажи все, что о них думала. Сначала меня да еще несколько послушниц в келье закрыли. А когда монастырь разграбили, нас с собой забрали в город. Потом в Магадане работали на сортировке рыбы. Потом меня перевели на Дальний восток. Там я работала в морском госпитале.
 - А внук-то Ваш на японца похож, похож, - вставил Глистин.
Санитарка покраснела и молча начала обрабатывать мою рану.
 - Ну, вот и все. Рану я вам обработала, перевязала. Все вопросы теперь к господину Глистину, а мне пора в соседний корпус в хирургическую палату. И  как  в прошлый раз незаметно исчезла.
- А что мне дальше делать?
  - Сейчас придет ваша давешняя провожатая и поведет оформлять в стационар, я уже распорядился.
  «Знакомая до боли фраза», - мелькнуло у меня в голове.
- Почему все распоряжаются мной как вещью?! Кто вам позволил?! Неужели все из-за кошака!?
  - Тут дело не в вашем кошаке, а в порядке прохождения лечения . Кстати, как его звали-величали? Это нужно для описания истории вашего заболевания.
  - Барсик.
- Неоригинальная кличка.
  - Конечно. Барсик – обыкновенный кот, каких бывают тысячи, миллионы… Не породистый, дворовый.
- Так-с сколько ему было лет? Больше десяти, наверное?
  - А сколько кошки живут?
  - Не знаю.
  - Вот видите, держите кота неизвестной породы, без возраста, без справок о прививках, а может, еще и дурное воспитание получил.
- Конечно, Смольный он закончить никак не смог бы, время сейчас другое. Но воспитан он был не хуже Вас, доктор.
  - Зачем вы меня с котом сравнили?
  Я, не обращая внимания, продолжал.
- В отличие от вас доктор, он песни бандитские не мурлыкал. Кормил я его хорошо, так что по помойкам он не бегал, на чужих котов не задирался и вообще вел скромный образ жизни.
  - Да, кстати о помойках. Вы, что следили за ним, когда он гулял, или он совсем из дома не выходил?
  - Нет, почему же, гулял во дворе.
  - И вы всегда его сопровождали?
  - Нет, конечно.
  - Вот видите! А что он по помойкам не лазал, может кто- нибудь подтвердить?
  - Сможет, - простонал я и вспомнил про Платоныча. А потом вдруг подумал, что тот расскажет, как кот в подъезде гадил, и т.д.
Наш разговор прервало появление моей прекрасной провожатой. Вот единственное яркое пятно в моей жизни за последние сутки.
  - Так! Проводите этого господина в палату N6.
- Да, там все приготовлено?
- Конечно.
- А почему в N6?! - закричал я и вспомнил Чехова.
  - Молодой человек, вы слишком много задаете вопросов!
  Я поднялся со стула и молча заковылял за Викторией.
Опять тот же интерьер, коридоры, коридоры. Остановились возле лифта. Я пронзил Викторию своим взглядом, как рентгеном. Причем смотрел я как бы от пола до потолка. Прозрачный белый халатик был накинут, как мне показалось на голое тело. Свет, падающий сверху на ее пышную, но аккуратную грудь проникал ниже, делая матовыми покровы ее одежды. Она, прочитав мои мысли, покраснела.
- Ну, что уставились? Как Вам не стыдно, а еще больной.
- У меня только палец поцарапан, - сострил я, - а все остальное здорово, хоть в космос полетай, но и на другие дела тоже  готов…
- Все вы мужики одинаковы. Так Маланья Акакиевна говорит. Вцепились наглыми глазами в невинную девушку.
- А вам разве не приятно, когда мужчины на вас внимание обращают?
- Зачем задаете пошлые вопросы? - Тихо прошептала она и, обмякнув, облокотилась на стену. Я приблизился к ней, и словно электрический заряд прошел между нами.
- Я только хотел… - сказал я. В это время открылись двери лифта, и из него выглянула Маланья Акакиевна.
- Прошу покорнейше, проходите поскорее, поскорее, не стесняйтесь.
Вошли в лифт. Он был огромен. Пока я его рассматривал, Маланья Акакиевна читала ПРАВИЛА техники безопасности пользования лифтом: 
1. Лифт является средством переноса грузов и людей в вертикальной плоскости.
2.Грузоподъемность лифта ограничена его геометрическими параметрами.
3. Пользоваться лифтом без лифтера СТРОГО ВОСПРЕЩАЕТСЯ.
4. ………
В углу стояла старинная кованая огромная кровать времен Наполеона. На спинке разместились два ангела, стойки переплетены коваными цветами, а посредине красовались “ZS”. В середину букв вплетена виноградная лоза, да так искусно сделана, что при тусклом свете выглядела вполне настоящей. Над кроватью на стене висел старинный настенный коврик, на котором в жанре батика на фоне сада камней и фанз были изображены мужчина и женщина. Мужчина был в воинском снаряжении с огромным самурайским мечом, а женщина, склонив голову, протягивала платок этому самому самураю. На платке были вышиты, какие-то иероглифы. Под самым потолком в черных кожаных ножнах был прикреплен, как показалось, тот самый самурайский меч. Я очнулся, как кто-то тронул меня за плечо. Маланья Акакиевна одной рукой толкала меня в плечо, другой указывала на кресло.
- Так Вы и здесь лифтером подрабатываете?
- А кому же еще? За такие деньги, если это пособие можно назвать деньгами, никто не хочет работать. Будут лучше водку пить, да спать на печи, чем приносить пользу обществу. Отойдите от дверей, а то прищемит!
В углу лифта я увидел электронный пульт управления лифтом, под ним плазменный монитор и еще какие-то  мигающие кнопки.
Она посадила нас в кресла, пристегнула ремни, надела зачем-то шлемы с затемненным забралом и скомандовала:
- Поехали на чердак!
Что-то засвистело, завизжало, и я почувствовал всем телом ускорение, да такое, что меня вдавило в кресло со страшной силой. Продолжалось все это, видимо, не очень долго, потому что я успел сосчитать только до пяти, а по ощущению показалось, что мы поднялись аж на Эверест. Очнулся от командного голоса лифтера:
- Ну, вставайте! Приехали!
Я встал. Потянулся. От таких ускорений затекли ноги. Я не мог двинуться с места.
- Проходите, пожалуйста, вперед. Выходите из лифта.
- Да ноги затекли от ваших поездок. Дайте передохнуть.
- Такой еще совсем молодой человек, хорошо сложенный. Наверное, и спортом занимаетесь? И ноги затекают? А я, вот помню, когда с Рерихом через пустыню Гоби шла, то застигла нашу экспедицию песчаная буря. Сидели, в три погибели согнувшись, часами. Верблюдов с головой песком заносило, а мы держались.
  Глаза ее после бурной речи заблестели, а она продолжала:
- И только губы наши шептали: «Вперед, только вперед».
Так Маланья Акакиевна рассказала еще один эпизод из своей биографии.
При выходе из лифта на стене, около дверей, я увидел небольшой плакат:

                ПЛАН ДУХОВНОГО И ФИЗИЧЕСКОГО РАЗВИТИЯ

1. Подъем, созерцание.
2. Йога.
3. Зарядка.
4. Работа.
5. Обед.
6. Созерцание.
7. Работа.
8. Уроки рукопашного боя (стиль « Мухи-цокотухи»).
9. Созерцание.
10. Ужин.
11. Хор.
12. Подстрижка деревьев и прополка клумб в саду поликлиники.
13. Вечерний бег.
14. Чтение.
15. Шивасана.

- Это какие-то чудеса в решете. Она что, здесь проводит столько времени? - Спросил я Викторию и показал головой на лифтершу?
- Она здесь живет.
- Как?
- А вот так. Живет уже почти целый год. Пришли солидные люди. Представились сотрудниками отдела по борьбе с нищетой. Что помогают пенсионерам улучшить жилищные условия. И вот вам результат. Оказались мошенниками. Обманули старую доверчивую интеллигентную женщину. Подделали бумаги и теперь в квартире Маланьи Акакиевны проживают бандиты, мошенники.
- А она разве не могла в суд подать?
- Да что вы, какой суд? Вас как будто не кот укусил, а вы с    дерева свалились. У них, кто занимается таким  бизнесом, все под контролем: и суды и власти, и вообще все. Да и с внуком проблемы.
- А что с внуком?
- Что вы, какой любопытный? Будет еще время, расскажу.
Коридор поблескивал идеальной чистотой пластика. Монотонный свет неоновых ламп, шум кондиционеров. Немного пройдя, остановились возле едва заметной абрисом тонкой линией двери, на которой сияла огромная лампочка красного света. Под лампочкой находилась такого же размера красная кнопка. Вероника нажала ее, и дверь открылась. Она пропустила меня вперед и захлопнула дверь.
В большой светлой комнате, суетились какие-то люди. Я увидел свободную кровать и, почувствовав сильнейшую усталость, едва раздевшись, сразу уснул.
Проснулся от людского шума. Открыв глаза, увидел людей, окруживших мою кровать и что-то громко обсуждавших. Поняв, что они говорят обо мне, я быстро встал и начал одеваться. Разговоры стихли. Из толпы вышел лысый с бородой человек  небольшого роста и картавя спросил.
- А, что Вы, товарищ Троцкий,  один на съезд приехали или с делегатами? А  они, наверное, еще в дороге, подождем. Необходимо набрать кворум. Сейчас у нас будет завтрак. Я заказал столик  на двоих. Будем пить чай! Непременно чай!
Вдруг его монолог перебил голос из динамика, спрятанного где-то высоко под потолком.
- Господа! Прошу пройти к завтраку!
Тот, что с бородой поднял голову и крикнул.
- Сколько раз тебе дураку повторять! У нас здесь господ нет, а есть только товарищи, товарищи! Не…т! Нужно после завтрака приказ издать на расстрел за такие слова! Непременно расстрелять!
-Что встали?! - Закричал высокий рыжий в тельняшке  и начал свистеть в свисток.
- Бегом! Марш! - Толпа побежала куда-то, и я за ней, подчиняясь стадному инстинкту. Шеренгу  бежавших замыкал этот рыжий в тельняшке и свистел вдогонку в свой паршивый свисток и, вынимая его изо рта, кричал:
- Шире шаг, неугомонный не дремлет враг!
Вбежав в широко распахнутые двери, очутились в столовой. Столы были разбросаны по большой площади, находились на разных уровнях, разделены газонами с травой, лесными тропками. В больших бочонках, расставленных между столиками, росли пальмы и фикусы. Я понял, что фикус пользовался в этом учреждении особой популярностью.
Этот, что в тельняшке заорал:
- На первый, второй рассчитайсь! За столы садись! К приему жратвы приготовиться! – И, сорвав листок с фикуса, начал скручивать из него цигарку, насыпав на листок вместо табака перец со стола, приговаривая:
- Знатный табачок сегодня братки завезли, не переживайте, я не жадный, чтобы все одному выкурить, оставлю, табачку на всех хватит.
Вместо столика для нас с этим, с бородкой, на лужайке, покрытой густой зеленой травой, стоял огромный пень, а вместо стульев рядом торчали пеньки поменьше. Из травы и соломы был сооружен небольшой шалаш. Мы присели на пеньки поменьше и стали ждать, пока принесут. Этот с бородкой нетерпеливо ерзал на пне и, не выдержав, закричал:
- Если через минуту не принесут чаю, то придется поджечь шалаш.
Мгновенно после этих слов из шалаша выбежала официантка в старинной чухонской одежде, в руках неся еще дымящийся самовар. Она поставила самовар на стол, а он треснул легонько официантку ладонью по заднице. Та покраснела, ойкнула и стеснительно опустив голову, скрылась в шалаше, наверное, в поисках стаканов и сахара.
Пока  ждали посуду, я осмотрелся вокруг. Недалеко от нас, через фонтан, за огромным столом сидели и завтракали люди, одетые в полосатые комбинезоны, прямо как арестанты. Стол изобиловал всякими яствами и графинами со спиртным. У меня от голода и зависти начало сводить челюсти. Я вспомнил, что не ел  уже больше суток.
Вдруг один из этих полосатиков, наверное, самый главный ударил своего соседа в глаз с размаху и заорал:
  - Ну ты, одноглазый, сыграй нам Мурку, - тот отскочил в угол с прищуренным синим глазом и заорал Мурку:
            Вышла Мурка на панель,
            И зардели щеки.
            Вдруг откуда ни возьмись
            Мент розовощекий…
- Давай, давай наяривай, - кричала толпа, но больше похулиганить им не дали. Появились ОМОНовцы в черных масках и комуфляже, положили всех на пол и вывели из столовой. А главарь шайки орал, извиваясь под ударами дубинок:
- Я еще вас поимею, волки позорные, в натуре…
Почувствовав толчок в спину, я очнулся от созерцания. Это был Рыжий.
- Че, засмотрелся. Видишь, как у нас тут все поставлено. Выбирай на любой вкус. А на ужин у них баланда с гнилой капустой, ха-ха-ха. При чем в столовую придут через тоннель-подкоп. Бригада из метростроя уже работает. За все заплачено. А ты все же курить-то будешь?
- Нет, я не хочу, да и, собственно, не умею.
- Не можешь – научим, не хочешь – заставим!
- Товарищ Балтофлотец! Дайте ему позавтракать, а то чай скоро остынет. Да и сами присоединяйтесь!
- Да я как-нибудь, - сказал он почему-то тихо и печально. Мне бы только кипяточку.
И матрос  достал  из привязанного за спиной рюкзака большой медный старинный чайник.
- Вот, вот, - проворчал тот, что с бородкой, наливая кипяток из самовара, - и сухариков прихватите, - он зачерпнул пригоршню сухарей со стола и сунул матросу за пазуху.
- Спасибо, товарищ Егоров, - прогремел матрос.
- Тише, тише. Конспирация прежде всего. Моего псевдонима вслух не произносить.
- Хорошо. Понял. НЕ глупый. Отчаливаю. Лево на борт, отдать концы!
Я с жадностью пил чай с сухарями. Никогда не думал, что они могут быть такими вкусными.
- Сегодня под вашей кроватью соберем срочное собрание нашей ячейки.
- Почему под моей именно?
- Потому что мы каждый день меняем конспиративную квартиру, чтобы жандармы врасплох не нагрянули.
- А что, и такое бывает?
- Да, каждый раз всех ловят и ведут на уколы. А потом все почему-то засыпают кроме меня и становится скучно…
- А вы почему не спите?
- Все некогда времени хронически не хватает. Пишу записки к съездам, критику…
- На кого?
- На всех. Вот теперь, батенька, буду на Вас писать.
- Да, конечно, критика на Троцкого, наверное, выглядела бы не плохо, но он ее теперь не услышит.
Я испуганно оглянулся на голос, произносивший мой реквием.
Облокотившись на шалаш и куря сигару, Стоял Глистин и  слушал наш диалог.
- И что вы собираетесь со мной сделать?!
Я? Я хочу выписать вас из клиники. То есть как? А вот так. Пройдемте кА ко мне в кабинет.
Так не честно поступать! Заорал Егоров. А, кто за чай с сухарями заплатит? Проч руки от народа белая контра! Врач посмотрел пристально в глаза Егорову и сказал
Спать!
У Егорова подкосились ноги и он упал в проем шалаша. Чухонка уложила его на сноп соломы и он захрапел. А говорил, что не спит. Подумал я, все пишет да пишет.
Мы открыли какую то дверь и очутились опять в том же заскорузлом коридоре, перед тем же кабинетом.
Войдя в кабинет врач увалился в кресло и жестом показал мне на стул.
А я вам уже и курс лечения прописал. Но так получается, теперь мы вас выписываем.
Так! Объясните тогда в чем дело!?
Вы, что не хотите выписываться из больницы? Это симптом, да какой!
Нет, что вы, что вы с большим вам сказать удовольствием!
А за удовольствие молодой человек платят. Но я это извините так к вашему так сказать возражению.
Но.
Никаких но, я здесь командую. Переодевайтесь в сою одежду и указал пальцем на ширму, рядом со столом за которым сидела Маланья Акакиевна и что то как всегда писала.
За ширмой я обнаружил выстиранную и отутюженную свою одежду, рядом на табурете свой портфель, бумажник и пропуск на работу.
При выходе из за ширмы Маланья Акакиевна протянула мне листок бумаги.
Вот Ваш больничный, пойдемте я Вас провожу.
- А что Вы мне там понаписали? Что с историей болезни? Не отразится ли это на моей работе? А где, наконец, Виктория Земляникина?
- Идите к выходу, у меня мало времени! - Властно сказала Маланья Акакиевна.
«Хорошо, - подумал я, - узнаю ее координаты в регистратуре».
- А Вам адрес ее и телефон никто не сообщит – это секретные данные. И даже в справочном бюро ее адрес отсутствует. Не советую искать с ней встречи.
- Почему?
- Много Вас таких, сумасшедших, и все про Викторию спрашивают. Впрочем, я раньше была когда-то тоже статной барышней, - заметила она. - Доброго Вам здоровья, – сказала она, закрывая за мной дверь клиники.
Я зажмурился от солнечного света. На улице светило солнце. И не только светило, но было уже жарко. Снега не было, и кое-где начала вылезать зеленая трава. Прямо у ступенек подъезда стояла черная “Волга” нашего директора. Водитель Лева, сверкая золотыми фиксами, открыл мне дверь. Прыгнул за руль, спросил:
- Вас куда отвезти, Семен Макарыч, домой?
- Да, домой.
- Тогда поехали.
И мы плавно тронулись.
А директор наш молодец, зря я про него так плохо думал. Даже свою служебную машину прислал за мной. Вот ведь времена наступили. Как это его угораздило? Да нет, наверное, квартальный опять провалили.
- И совсем вы не правы, Семен Макарович. Теперь Вы у нас директор. Назначили прямым приказом министра.
- А что, Иван Ивановича на пенсию наконец-то отправили?
- Да нет. Он сейчас, наверное, вашу койку в поликлинике занял. Помните, ему щенка породистого лабрадора подарили на юбилей?
- У него их столько было, что мне и не упомнить, какие подарки каждый раз вручали и премии. Помню только, после каждого его юбилея на следующий день голова трещала.
- Так этой собаке почти год уже. Пошел он с ней утром на прогулку, а она с поводка сорвалась и убежала. Искали несколько суток, так и не нашли. Поиски прекратили. И вот однажды Иван Иванович выходит из своего подъезда на работу, я как всегда в машине жду, дверь для него открыта. И в этот момент его пес прыг из кустов и давай его кусать. Я его монтажкой хотел отогнать, а он на меня! Я бегом в машину. Только двери успел закрыть, а он упал без движений.
- Кто, Иван Иванович?
- Да нет его кобель!
- Ну я Иван Ивановича в больницу. Там его долго зашивали. А собаку, то есть ее труп, на обследование. Оказалось, что он прививок ей никаких не делал, а где она все это время находилось, уже никто не скажет. А Иван Иванович теперь в той самой поликлинике на обследовании.
За разговором я не заметил, как мы подъехали к дому. На газоне у подъезда Платоныч ковырял лопатой землю, рядом стоял какой-то приготовленный для посадки кустарник.
- Завтра утром за Вами заеду, Семен Макарыч. В котором часу заехать?
- Как за бывшим директором.
Я вышел из авто. Платоныч расплылся в улыбке.
- С возвращением, так сказать, в родные пенаты.
- Платоныч! Где ты таких слов нахватался или уже опохмелился?
Он помрачнел.
- Сначала люди нормальные, воспитанные здороваются, а уж потом глупые вопросы задают. А без тебя действительно скучно было. Но вот газеты я сейчас сам в киоске покупаю
- Неужели? Что с тобой произошло?
- Спасибо тебе за кота! - И у Платоныча как всегда поползла по щеке настальгическая слеза.
- Похоронил, что ли?
- Окстись! Живой твой Барсик.
Я чуть от этих слов не упал.
- Платоныч, дай, пожалуйста, мне закурить!
- Ишь, до чего тебя там довели, даже курить научили! - И он достал “Беломор”.
Я затянулся и у меня пошла кругом голова.
- Ну, давай, рассказывай.
- Ты как на работу уехал, я этот твой мешок в кладовку и кидысь в киоск. Набрал на всю сотню! Огурчики открыл, стакан налил, вмазал, закурил. Вдруг смотрю, а мешок шевелится. Ну, думаю, допился, пора завязывать! Налил еще, вмазал, закурил, взял огурец, а он у меня аж в горле застрял! Смотрю, а мешок то все равно шевелится. Думаю, надо идти закопать от греха, а то водку пью, а дело не сделал. Взял мешок то, а он шевелится. Я его открыл, а из него этот твой кот как выпрыгнет и давай мне сапоги кусать! Видимо, в благодарность за освобождение. И тут звонок в дверь. Открываю, стоит женщина, в годах конечно, но такая красивая, статная, антилигентная. А за спиной у нее участковый с управдомом. Мол, дескать, понятым меня взять, что бы твою квартиру осмотреть. А кот твой залез под стол и «МУР-мур, МУР-мур». У Платоныча опять поползла слеза.
Я стоял и молча слушал его бредни. Но вроде он был не пьян. А когда он был трезвый, он никогда не врал.
- А я их и спрашиваю, - продолжал Платоныч, - вы пришли по поводу кота? Так он жив и здоров. Проходите ко мне, как говорится, убедитесь.
У участкового поползла фуражка на затылок и он выпалил:
- Вот, Платоныч, за что я тебя уважаю, хоть ты и выпивоха, но у тебя всегда порядок. И с котом разобрался и вообще, буду ходатайствовать  на звание лучшего дворника тебя, так сказать. Ну, в общем, я здесь лишний. Только одно - распишись в протоколе, что кот по имени Барсик, проживающий по адресу такому-то жив и здоров. Ну, вот и хорошо. Я пошел. А то дел по горло, не до котов. С людьми работаю, а не с животными. Барсик фыркнул и полез под стол.
- Ну, пока, пока, - заторопился участковый и почти    бегом засеменил к выходу. За ним следом и управдом ушел.
А вот эта женщина Как посмотрит мне в правый глаз!
- А почему в правый?
- Да левый закрыт был. Накануне шандарахнулся я об перила он у меня и заплыл. Как посмотрит и говорит:
- Вы пить больше не будете!
- Ишь ты, указывать мне! - И налил  полстакана. А потом думаю: «На, смотри, как Платоныч могет», - и налил до целого. А она мне так тихо тихо:
- Спать.
Думаю: «Ну вот, на старость лет, сколько я их сюда переводил, а теперь, вишь, сама пришла и сразу в постель норовит». Но тут ноги мои подкосились, в глазах помутнело как с литра, и я, заснувши, упал в койку. Утром встал раньше обычного. Голова свежая, а на столе смотрю початая вчерашняя и стакан полнехонький. «Экономно, - думаю, - получилось». Только за стакан, а сам думаю: «Дай-ка сначала «Посуду вымою». Вымыл. Только опять за стакан, думаю: «Сначала в квартире приберусь». А потом смотрю, и на работу пора.
Так с тех пор и не пью. А вот с этой женщиной у нас теперь совместная жисть получается. Жить-то ей негде. Обманули ее и как твоего Барсика  чуть не схоронили. Скоты. Хуже скотов! Выкинули из квартиры бедную женщину. А зовут ее, величают, аж слуху приятно: Маланья Акакиевна.
У меня из рук выпал портфель прямо в весеннюю лужу. Платоныч отскочил от брызг.
- Да! Недолечили тебя. Руки совсем не держат. А я хотел тебя свидетелем на свадьбу позвать. Ближе у меня знакомых нет.
- Да! Что за наваждение. А где она работает, не сказала?
-  А мне какая разница? Главное, человек она хороший. А работает она в больнице. И сын ее будет жить теперь у меня!
Из открытой форточки раздался знакомый голос. Картавя кто- то запел:
Смело товарищи, в ногу,
Духом окрепнем в борьбе.
В царство свободы дорогу
Грудью проложим себе…..
- Спасибо тебе, Платоныч, за все. А свидетелем я у тебя на свадьбе буду. А из форточки раздалось
- Непременно – это архиважно.
- Да, не возражаешь, если мы твоего кота к себе заберем?  Это ведь он нас познакомил.
- Если бы не он, волочить бобылем до конца своих дней.
- Не возражаю, - ответил я и, развернувшись, пошел домой.
Открыв дверь квартиры, я почувствовал нехарактерные для моего жилья запахи. Пахло свежестью, хорошей едой и чем-то домашним. На кухне кто-то гремел посудой. Я зашел на кухню и встретился  взглядом… с Викторией.