Предновогоднее

В далеком 1990 году пребывал я в рядах Советской Армии в архангельской области. В канун Нового года настроение было на нуле. Душа просила праздника, но праздником и не пахло: новогоднюю ночь мне предстояло провести на караульном посту в лесу, охраняя неизвестное содержимое каких-то складов, а до дембеля оставался еще целый год.

Зимой основная боевая задача личного состава нашего кадрированного полка состояла в уборке снега. Обычно за ночь его наваливало столько, что к обеду мы еще не успевали очистить территорию, и уборка продолжалась все светлое время суток.

Однако в тот день нам неожиданно повезло. После обеда меня вызвал командир батареи.

— Возьми с собой двух бойцов с мозгами и проведи покраску КПП, — приказал он. — После праздника комиссия из штаба округа приедет.

— Товарищ капитан, я тогда Баданина с собой возьму, — тут же отозвался я.

— Когооо? — выпучил глаза комбат, — я же сказал: с мозгами!

— И Фарманюка, — добавил я примирительно.

Капитан задумался.

— Ладно, бери,— согласился он, — но за залеты отвечать будешь сам.

Почему для покраски КПП требовалось наличие мозгов, комбат не уточнил.

Мы получили ведра с серой краской, молоток, гвозди, щетки и валики для покраски и отправились на КПП. Задача была не хитрая: с помощью молотка и гвоздей укрепить на стенах отстающие края фанерной обшивки, а затем эти стены покрасить.

Микола Форманюк сразу же принялся обстукивать молотком углы вверенного нам помещения. До армии он был трактористом под Ивано-Франковском и работу свою любил. Армейскую службу он тоже любил. Вообще, складывалось впечатление, что ему доставляет удовольствие все, за что берется.

Лёха Баданин закурил и присел на табурет у входа. Работать он не спешил. Обычно Лёха был немногословен, и его воспоминания о «гражданке» звучали скромно: километры на коленках под землей в шахте по добыче не помню чего, где-то под Мурманском; сестра — мать-одиночка; невеста — сука-шлюха-вернусь-убью; много водки на чьей-то свадьбе или проводах в армию; выбитый молотком зуб… Но сейчас его вдруг потянуло на разговор по душам.

— Мужики, б**, — с болью в голосе заговорил он, — а ведь на гражданке сейчас уже все косые ходят!..

— Отож! —оживился Коля, — Батька кабанчика вже зарізав. Завтра брат приїде з дружиною… Ох, скільки горілки буде! Вона ж у нас своя, домашня.

Лёха не остался в долгу и блаженно прикрыв глаза, принялся в деталях вспоминать, как встречал Новый год с пацанами до призыва в армию.

Ну, а мне было нечем порадовать друзей. Новый год я обычно встречал дома с родителями. Рассказ о бокале выпитого шампанского и прогулке по ночному Невскому они бы не оценили.

Неожиданно в стене под фанерой Коля нащупал что-то круглое и стеклянное. И тут, как в доброй сказке, нашему взору явился непочатый флакон тройного одеколона.

Комбат напрасно был невысокого мнения о лёхиных мозгах: из нас троих он оказался самым сообразительным. Тут же «молодой» солдат был отправлен в «чипок» за лимонадом и конфетами.

Одеколон мы по-братски разлили по кружкам и разбавили лимонадом. Пенистая субстанция тошнотворно пахла дешевым парфюмом и не вызывала ни малейшего желания ее пить. Но обратного пути уже не было.

— С наступающим, мужики! — выдохнули мы и опрокинули в себя кружки.

Через пару минут на душе заметно потеплело. В глазах Лёхи я прочитал, что жизнь налаживается, и мое сердце наполнилось любовью и пониманием к окружающим.

Однако Коля не сумел разделить нашего блаженства и разочарованно твердил, что ему выпитая смесь совсем не помогла. Лёха предложил ему «догнаться», понюхав свежей краски. У Лёхи был по этой части большой опыт, и он подробно объяснил Миколе, как использовать для этого полиэтиленовый пакет.

Микола нацедил в пакет вонючей краски и нырнул в него лицом. Нам с Лёхой сделалось совсем жарко и мы вышли покурить на крыльцо. На улице уже стемнело, шел мелкий снег. На плацу полк готовился к строевому смотру и ветер доносил до нас нестройный припев с тюркским акцентом:

«Как дорога ты
Для солдата,
Родная русская земля!»

— Не допомагає! — снова раздалось из КПП.

Лёха махнул рукой и сказал, чтобы Коля не портил нам вечер. Тот обреченно вздохнул и приступил к покраске стен. Не могу вспомнить, что при этом делал я сам, и как долго все это продолжалось.

Помню только, что я пребывал в состоянии эйфории и невесомости и ужасно хотелось есть. К счастью, приближалось время ужина.

— Ужин! — заорал Лёха. Побросав кисти, мы рванули в сторону столовой по протоптанной в глубоком снегу тропинке.

Я летел, не чуя под собой ног. Отталкиваясь от земли, я пролетал, как мне казалось, метра по три. Плавно, словно в замедленной съемке, я приземлялся и снова взлетал. Лёха бежал в десятке метров за мной и, судя по издаваемым звукам, испытывал такое же воодушевление.

Пролетая мимо штаба, я на полном ходу врезался головой во что-то вертикально поставленное и плотное.

— Ах ты, подлец! — загремел надо мной начальственный баритон. И не успел я распознать перед собой усы и папаху командира полка, как получил увесистый удар кулаком в кокарду. Я снова взлетел над сугробами и плавно приземлился, на этот раз кверху ногами. При этом я не переставал громко радоваться происходящему.

Вытаскивая меня из снега за ворот и снова одаривая оплеухой, рассерженный полковник не переставал вопрошать: «Да что же ты, сынок, такой подлец?!»

Слово «сынок» выдавало в нем не отеческую заботу, а наоборот, неописуемую ярость. Об этой особенности командирского лексикона мы все знали.

— Виноват, трищ полковник! — отвечал я, не переставая хохотать.

Оказавшись в очередной раз в лежачей позе, я увидел, как мимо нас строевым шагом промаршировали Лёха с Колей, безупречно козырнув полковнику. Командир тоже взял под козырек и проводил их одобрительным взглядом.

— Товарищ младший сержант, — снова обратился он ко мне, — бегом марш в казарму и доложите своему командиру, что я Вам объявил двое суток ареста! Выполнять!

— Есть! — заорал я и, обогнув трусцой плац и казарму, снова направился к столовой.

В столовой меня встретили как героя дня. Давясь от смеха, Лёха с Колей наперебой рассказывали сослуживцам, как я отважно протаранил лбом командира полка. День прошел не напрасно.

31 декабря командир полка самолично появился на утреннем разводе. После поздравлений с наступающим Новым годом и краткой политинформации он объявил, что не всем посчастливится встретить Новый год на караульном посту.

— Есть среди вас подлецы, которые проведут эту ночь на «губе» — отрезал он.
Его взгляд блуждал по рядам, но не находил, на ком остановиться.

— А где этот сержантик, которому я вчера впаял двое суток? — вдруг заволновался он, — Два шага вперед!

Никто не шелохнулся. Полковник нахмурил брови и пошел вдоль строя, вглядываясь в лица. Обойдя строй, он еще раз потребовал от неизвестного наглеца сделать два шага вперед. Но теперь его голос звучал не столь уверенно.

— Да будь же ты мужиком, сынок! — снова и снова взывал он. Но полк упорно молчал, желающих быть мужиком не находилось.

Я выдохнул с облегчением. К моему счастью, полковник был не частым гостем в казарме и никого из солдат в лицо не знал.

Наконец, командир и устало сказал:

— Товарищи, а если завтра война? Вот как с такими как вы Родину защищать?! — и удалился, обреченно махнув рукой.

Защитник Родины из меня действительно не получился. Впрочем, товарищу полковнику тоже больше не пришлось воевать. Через полгода он нас покинул и занял спокойную должность начальника военной кафедры в каком-то институте.