У ангелов хриплые голоса 18

Продолжение шестого внутривквеливания.

Кадди пришлось уговаривать на пари.
- Ему будет больно, - упрямо качала головой декан на все приводимые аргументы. - Не жалеешь его, пожалей его пациентов — он ведь работать не сможет.
- Если он будет продолжать принимать викодин, он всё равно скоро не сможет работать.
- И всё-таки я тебя не понимаю — ты же вроде его друг?
- И хотел бы им оставаться. Поэтому заключить пари прошу тебя.
- И вот так прямо мне об этом говоришь? Уилсон, честное слово, ты при всей своей положительности обезоруживающе нагл.
- А у меня выхода нет. С тобой он забьётся, особенно если ты поставишь на кон свободу от амбулатории на пару недель, со мной — нет, и на тебя он не будет злиться потом, а на меня — будет.
- И, по-твоему, это честно?
- Плевать на честность, лишь бы действенно.
- Интересно, вот услышь кто-нибудь со стороны наш разговор, остался бы в неприкосновенности твой имидж самого сострадательного, честного и порядочного врача в больнице?
- Не знаю, не уверен, поэтому беседую с тобой наедине и прошу никому об этом разговоре не рассказывать, - он улыбнулся и пристально посмотрел на неё странным, завораживающим из-за усиливающегося в такие напряжённые моменты косоглазия, взглядом.
- Ну, допустим. И чего ты хочешь добиться?
- Хочу, чтобы он, наконец, признал проблему и отдал себе отчёт в своей викодиновой зависимости.
Кадди подумала несколько мгновений, решительно кивнула головой:
- Хорошо. Положим, он даже это признает. И что потом? - она уставилась на Уилсона давящим начальственным взглядом, изогнув бровь так, что над ней на лбу образовалась тонкая морщинка.
Уилсон растерялся — он, как обычно, продумал только первую половину плана и, похоже, понятия не имел, что делать со второй.
- Потом? - переспросил он. - Ну, потом с этим, может быть, можно будет как-то бороться... не знаю... ну, лечат же как-то зависимость...
- Перестань. Ты не хуже меня знаешь, как лечат зависимость. И — это самое фатальное — основной провоцирующий фактор останется при нём, к каким методикам мы бы не прибегали. Боль никуда не уйдёт. А значит, искушение будет не просто искушением — оно будет стократ. И детоксикацией тут не обойтись. Ты что молчишь?
Уилсон упёрся взглядом в пол в десяти сантиметрах от носков своих туфель, его ладонь соскользнула с пояса и потянулась к шее. Кадди ждала.
- Я не перестаю чувствовать свою вину перед ним за этот викодин, - наконец, проговорил Уилсон через силу. - Ты же помнишь — это я его подсадил, как бы для того, чтобы он мог начать реабилитацию. А на самом деле я просто не мог видеть этих приступов, когда он сжимал зубы до того, что дентин начинал крошиться. И видеть не мог, и уйти не мог — вот и сыграл с собой в поддавки за его счёт. А он тогда сопротивлялся, но на моей стороне была его боль. Хорошенького я себе союзника нашёл, правда? И это мы с его болью вдвоём уболтали его на наркоту. А теперь...
- Не казни себя, - мягко сказала Кадди, протягивая руку и трогая его за запястье. - Назначение наркотических анальгетиков было тогда показано и оправдано. И то, что ему не удалось от них уйти на реабилитации, не твоя вина. Я знаю, ты всё делал, чтобы ему помочь.
- Ещё не всё. То, что я тебя прошу сделать — из той же оперы вообще-то.
- Уилсон!
- Кадди, ты знаешь средние сроки продолжительности жизни наркоманов? А средние сроки продолжительности их активной жизни, в своём уме и в согласии с социумом? Мне приснился сон на днях...
- О чём сон?
- О нём. О Хаусе. Как будто я иду вечером по городу мимо какой-то мусорной кучи, и там сидит грязный такой небритый бомж и играет на гитаре — зарабатывает на дозу и, может быть, на стакан виски. И вот я присматриваюсь к нему и вижу... Я потом до утра заснуть не мог.
- Не надо, Джеймс... - теперь её хватка на его запястье стала крепкой, а голос задрожал.
- Ты сделаешь, что я прошу?
- Да.

хххххххх

Затишье сгустило воздух в желтовато-белесый туман с самого утра, и зной был не пронзительный, палящий, а мягкий, размытый, как мохнатый клубок солнца, скорее, угадывающийся, чем видимый на этом мягком размытом небе. Уилсону всё это напомнило таинственный берег из сна с мальчишкой-велосипедистом, но не тревожило — наоборот, так спокойно ему уже давно не было. Он сам безжалостно вытащил вяло сопротивляющегося Хауса сюда сразу после завтрака, только вместо привычного каменистого пляжа привёл его на песчанный — всё равно людей поблизости не было.
- Я бы вообще-то предпочёл прогулке постель, - заметил Хаус, которому за ночь удалось поспать от силы часа три урывками, а предыдущие сутки он и вовсе глаз не сомкнул.
Уилсон махнул рукой, обводя широким жестом весь пляж:
- Чем тебе не постель? Десятки квадратных миль чистейших простыней в твоём распоряжении. Между прочим, сухих и даже подогретых.
- А ты помнишь, что тебе нельзя загорать, - попробовал очередной аргумент, Хаус.
- Чепуха. Гамма-лучи мне, значит, можно, а солнечные лучи нельзя? И потом, я же в футболке.
Он, действительно, оставался в своей тонкой серой футболке с длинными рукавами, привычно закатанными до локтей — видимая кожа на запястьях и предплечьях шелушилась.
- И чего мы сюда попёрлись, скажи пожалуйста? - продолжал ворчать Хаус, балансируя при помощи трости, чтобы скинуть кроссовки. Песок слегка обжигал ступни, но это прикосновение было скорее приятным, чем болезненным. - Мог бы носить свою футболку и в номере.
Уилсон тоже расстёгнул и снял сандалии, поставил их рядом с собой  аккуратной парой, как в магазине, зарыл ступни в песок и поднял на Хауса невесёлый взгляд:
- Не знаю... Там душно, воняет лекарствами, всё какое-то не своё, казённое... Я чувствую там себя, как умирающий в хосписе, Хаус. И я знаю, что ещё через пару дней, после второго сеанса, всё станет только хуже. Дай мне передышку.
- А мне кто передышку даст? - хмыкнул Хаус, смиряясь, скорее, не из-за слов, а из-за вот этой самой тоски Уилсона, прорезавшейся в его голосе, едва речь зашла о гостиничном номере. Ну, и что? В конце концов, поваляться на песочке тоже неплохо. Он стянул футболку, бросил и уже примерился было растянуться на песке, но Уилсон придержал его за плечо и положил на песок свою ветровку:
- Лучше сюда голову клади, раз уж полотенца не взяли — замучаешься потом песок из своих кудрей вытряхивать. И, кстати, штаны тоже снимай.
- А это ещё зачем? - нахмурился Хаус, не слишком любивший публично демонстрировать безобразный шрам на бедре.
- Снимай-снимай, не всё же мне одному лечиться. Сейчас получишь сеанс отменной физиотерапии. Да снимай, говорю - чего ждёшь? Давай, - и сам почти силой стянул с него джинсы. Правда, и особого сопротивления не встретил. Хаус уступил, как теперь уступал ему почти во всём. Только спросил:
- И что теперь будет?
- Могильный курган, - завывающим зловещим голосом объявил Уилсон. - Ложись, - и стал нагребать на него горячий песок. Прикосновение почти обжигающей, но всё же не обжигающей сыпучей тяжести к больному бедру оказалось приятнее грелки. Боль словно растворялась в этом тепле, растекаясь под ним горячим потом.
- Ну как? - спросил Уилсон, насыпав поверх его ног и живота песчанный холмик, действительно, чем-то напоминающий курган. - Как тебе такая физиотерапия? Приятно? Нога меньше болит?
- Нормально, - лениво откликнулся он, чувствуя, как от мягкого, но пронизывающего насквозь жара по телу расползается ленивая истома.
- Ну вот, а ты хотел в номере торчать. Где бы я там тебе столько песка нашёл?
Он не ответил — лень было говорить. Солнце, по-прежнему размытое в мохнатый клубок, отливало желтизной даже через опущеные веки. Крики чаек, шум моря, доносящиеся издалека голоса детей сливались в общую музыкальную композицию, которую, в принципе, когда-нибудь можно будет сыграть на рояле, когда-нибудь потом, нескоро...

На побережье установился хороший тихий день. Уилсону сегодня уже было намного лучше, он даже кое-что поел, и, не считая слабости, чувствовал себя почти здоровым. А ещё у них оставалось двое суток до следующей процедуры. Конечно, этого было мало, и, конечно, само её предвкушение способно было стереть улыбку с губ и прогнать её же из глаз, и Уилсон боялся следующей процедуры больше предыдущей, но он старался не думать о предстоящем хотя бы день, хотя бы несколько часов, просто наслаждаясь теплом, покоем и обществом Хауса в его лучшей и приятнейшей ипостаси — «Хаус расслабленный, доверчиво дремлющий и не протестующий против копошения пальцев Уилсона в пегих кудлатых прядях на своей голове». Антей получил в распоряжение свою аккумуляторную батарею и заряжался без зазрения совести от засыпающего друга до тех пор, пока сопение Хауса не сделалось совсем уж монотонным, а струйки песка, начавшие осыпаться с его живота, не засвидетельствовали достаточную сладость сна. Тогда Уилсон убрал руку от его волос и, обхватив колени, стал смотреть перед собой.

Бряканье велосипедного звонка сначала просто возникло на краю сознания, и только потом, словно очнувшись, он перевёл взгляд и увидел, что мальчишка сидит в седле, придерживаясь вытянутыми носками пыльных своих плетёнок. Корзина с раковинами и камешками на продажу стояла на багажнике, голубые глаза изучали Уилсона с ожиданием, словно вопрос уже задан, и Уилсон должен ответить.
- Куи? Куи хас прегунтадо? - переспросил Уилсон, и его на миг накрыло не слишком приятным дежа-вю: мальчик в футболке с длинными рукавами, обречённым взглядом и механической игрушкой в руках.
Мальчишка - велосипедист улыбнулся и поднёс палец к губам:
- Тс-с! Не разбуди его, - он указал глазами на спящего Хауса. - Сам знаешь: если он проснётся, мне придётся исчезнуть.
- Ты... ты говоришь по-английски?
- Только пока он спит... Ну, как ты, не сдулся ещё? Последние два дня тебе тяжеловато дались.
- Откуда ты это знаешь?
- Мне сказала та девушка, которая отвозила вас в больницу. Она говорила, что тебе было больно, и тебя тошнило, и что ты можешь струсить и не довести дело до конца.
Уилсон покачал головой:
- Боли я не боюсь.
- А чего ты боишься? Смерти? Её нечего бояться — её ведь вообще нет.
- Если бы её не было, люди не умирали бы.
- Люди не умирали бы, если бы она была. Есть жизнь. И есть её берег. А сейчас ты просто застрял на этом берегу.
- Лучше оставаться на берегу, чем... На берегу у меня, по крайней мере, есть ты.
Он думал, что на последнее мальчишка возразит, но тот согласно кивнул:
- Верно. Я всегда у тебя есть, а ты есть у меня. Но оставаться всё время вдвоём там никак нельзя. Кто-то всё равно должен приходить, чтобы другой мог оставаться. Значит, должно быть место, откуда приходить, и куда потом помнить дорогу.
- Грег...
- Что?
- Кто ты? Или что? Воспоминанием ты быть не можешь — я ведь тебя не знал ребёнком.
Мальчишка знакомо улыбнулся:
- Можно подумать, ты меня знал взрослым. Какая разница, ребёнок или старик. Ты слышал легенду про золотой возраст? Это тот возраст, в котором мы оказываемся на берегу. Сколько бы нам ни было лет, для золотого возраста это неважно.
- И сколько тебе? Двенадцать? Тринадцать?
- Да при чём тут я? Это — твоё представление о моём золотом возрасте.
- Грег...
- Что?
- Почему мне так хорошо и так грустно с тобой?
- Потому что здесь Берег. И ещё потому что...
- Что?
- Ничего.
- Договаривай! Почему? Потому что я умираю?
- Потому что я — не Грег.

Какая-то из особенно бесцеремонных чаек визгливо гаркнула над самым ухом, и он вскинул голову, ошалелый, заспанный, внезапно выдернутый в реальность. Надо же! Заснул сидя, уткнувшись лбом в колени. И этот навязчивый сон, от которого того гляди придётся спасаться успокоительным...
Пока он спал, переменчивая погода опять переменилась — снова поднимался ветер и гнал по пляжу песок, как февральскую позёмку. Он успел насыпать песчаной крошки в лицо крепко спящему Хаусу, и успел разбудить пока невысокие волны, на которых уже вовсю резвились сёрферы — смуглый бородатый мужчина, девушка в зелёном купальнике и красиво сложенный блондин в красно-синих плавках.
Уилсон свернул брошенную рядом футболку и негрубо, но бесцеремонно стряхнул ею песок с лица Хауса:
- Эй, просыпайся, на нас песчаная буря надвигается.
Хаус заворочался, осыпая с себя рукотворный курган, сел и, щурясь и зевая, скользнул просыпающимся взглядом по сёрферам. Зацепившись за блондина, его взгляд вдруг сделался пристальным, затем изумлённым, брови поползли вверх, он зашарил по песку рукой в поисках трости, но как раз в этот момент сёрф развернулся к берегу, и блондин, сверкая ослепительно белозубой улыбкой, приветственно помахал им рукой.

- Ты — идиот! - глаза Хауса гневно сверкали. - Ты зачем сюда припёрся?
- А что такое? У меня отпуск, - Чейз задрал подбородок — его глаза смеялись. - Где хочу, там его и провожу. А здесь дёшево — не сезон же... Да ладно вам, Хаус, я даже остановился в другом отеле, чтобы вас не демаскировать. Знаете же, что сёрфинг — это моё. И все знают. Никто ничего не заподозрит — здесь всегда полно серфингистов.
Хаус, у которого, видимо, возражения на этом и закончились, только головой покачал, подобрал свои джинсы, футболку и стал поспешно одеваться.
Уилсон стоял рядом, держа в руках свою осыпанную песком ветровку и  словно не мог определиться, на том или на этом свете находится, с приоткрытым ртом уставившись куда то себе под ноги. Чейз протянул было руку, чтобы бесцеремонно встряхнуть его за плечо, возвращая к действительности, но, ухватив, замер — плечо было слишком худым, и кости Уилсона показались ему лёгкими и хрупкими, как у птицы.
Уилсон отвёл взгляд от тонкого следа ребристых велосипедных шин на песке и поднял голову. Слабо улыбнулся:
- Здравствуй, Роберт, рад тебя видеть.
- Привет, Джеймс, - стеснённо ответил Чейз, выпустил его плечо и стал искать, куда деть глаза.
- Неважно выгляжу, да? - понял Уилсон, но его улыбка при этом парадоксально сделалась веселее.
- Да нормально выглядишь, просто...
- Истощал, побледнел и вокруг глаз круги, - подхватил Хаус. - А ты как думал? У него же рак — забыл? Он сюда вообще-то умирать приехал...
- Правда? - ухмыльнулся Чейз. - Тогда я, наверное, ошибся и принял здешнее стильное кладбище за крутой онкоцентр, а погребальные письмена на его груди — за мишень для лучевой.
Уилсон шевельнул плечом, чтобы просторный вырез ставшей для него теперь слишком широкой футболки скрыл виднеющуюся метку, и спросил, заодно и меняя тему:
- Роберт, скажи, пожалуйста, ты, когда там катался, здесь, рядом с нами,  больше никого не видел?
- Кого?
- Мальчика на велосипеде.
Чейз покачал головой:
- Нет. Не знаю, я мог и внимания не обратить — мало ли на свете мальчиков и велосипедов. Да вон, смотри, там катаются целой стайкой.
Уилсон посмотрел — вдалеке сновали силуэты ребят-велосипедистов. Ему показалось, что и светлые кудри мелькнули.
- У меня тут тачка запаркована, - махнул рукой Чейз, прижимая подмышкой доску для сёрфинга. - Пойдёмте, я вам кое-что привёз.
Он наклонился, поднял с песка и подал Хаусу трость. Хаус молча взял.
«Тачка» Чейза оказалась маленьким мини-купером, таким же сине-красным, как его плавки. Сунув сёрф на заднее сидение, с переднего Чейз вытащил джинсы, белую футболку и пляжные пластиковые сланцы.
- Бездельник средней руки на отдыхе, - прокомментировал он свой вид, облачившись во всё это. - А вам я документы сделал — подумал, вдруг вам надоело шарахаться от каждого копа и расплачиваться через принстонские банкоматы и виртуальные кошельки? Паспорта, права, карточки, страховку, Уилсону медкарту скопировал — так, на всякий случай, даже оставлю рецептурную книжечку с заверением — подписи уже стоят, будете вписывать сами, что нужно. Там много.
- Спасибо, Чейз, - пробормотал немного растерявшийся Уилсон.
- Только, уж извините, ненормальные ники вы себе сами выбрали, я не стал путаницу вносить, так что Джиорджио Экампанэ — это вы, Хаус, ну а ты. Джим, как записался, Соло-Дайер.
- Джосайя? - притворно ужаснулся Уилсон, бросив взгляд на протянутый кусочек пластика. - Я что, еврей?
- Ну да, ужасно не похож, - засмеялся Чейз. - Не то, что Хаус — вылитый латинос.
- Папа был латинос, - проворчал Хаус, запихивая вновь обретённые документы в карман джинсов. - А я в маму пошёл.
Он не хотел признаваться, но владение документами — даже фальшивыми — могло существенно облегчить им кое-какие моменты, и Чейза следовало поблагодарить. В то же время само его появление, как напоминание о другой, безвозвратно утраченной жизни, причинило неожиданную боль, даже удивившую Хауса — он предположить не мог, что будет так больно. И если это почувствовал он, то что почувствовал Уилсон?
- Ну, что? - между тем потёр руки Чейз. - Может, мы посидим где-нибудь в пабе?
- И засветимся на всё побережье Мексиканского залива?
- Да перед кем? Хаус, вы умерли — кому придёт в голову, что это не так? А Уилсон уволился и уехал туда, куда захотел — имеет полное право — кто и зачем должен его искать? Здесь у нас вообще знакомых нет — от кого прятаться? Поедем, найдём какое-нибудь тихое местечко, посидим. В конце-концов, не факт, что у меня вообще ещё когда-нибудь будет случай с вами увидеться. Особенно с тобой, Джеймс. Онкоцентр здесь и впрямь крутой, но сам понимаешь, у тебя далеко не стопроцентные шансы вернуться.
Безжалостная прямота Чейза заставила Уилсона вздрогнуть. Но, перехватив обеспокоенный, даже тревожный, взгляд Хауса, он поджал губы и полез на переднее сидение мини-купера, тогда как Чейз тоже смотрел на бывшего патрона с вызовом и ещё каким-то нечитаемым, странным чувством. Хаусу ничего не оставалось, как сделать вид, что всё в порядке, и тоже плюхнуться, только на заднее сидение. Порыв упрекнуть Чейза в жестокости ему пришлось подавить, как абсолютно для себя нехарактерный — очень хотелось, но, не удержись он, Чейз бы, пожалуй, удивился до икоты, да и Уилсон не удержался бы от комментария.
Колёса на песке слегка пробуксовывали, мотор надрывался, и Чейз слишком сосредоточился на том, чтобы двинуться с места, чтобы разговаривать.
- Может, тебя толкнуть? - дружелюбно и вполне предсказуемо предложил Уилсон.
- Лучше стукнуть, - в свою очередь — и тоже предсказуемо — выдвинул встречное предложение Хаус.
- Как это на вас похоже, - насмешливо заметил Чейз, снова вдавливая педаль, и автомобиль, наконец, выбрался с песочной стоянки на убитую, хотя и без какого-либо покрытия дорогу. Здесь дело пошло лучше, и Хаус, наконец, задал вопрос, который вертелся на языке:
- А если без вранья и подхалимажа, зачем всё-таки приехал?
- На сёрфе покататься, - снова ухмыльнулся Чейз. Знакомый до последней белокурой прядки, он почему-то казался сейчас Хаусу незнакомым, непривычным, и не потому, что Хаус успел отвыкнуть от него — изменился сам Чейз, в нём появилась какая-то самоуверенная независимость и, что самое странное, она шла ему, делая словно бы взрослее и мудрее.
- И всё?
- Не всё. На сёрфе покататься, вкусить прелести мексиканской кухни и получить свой допинг.
- Какой ещё допинг? Вы о чём?
- О ваших издевательствах. Давно не слышал — телефонная доза ниже пороговой, не штырит, у меня уже, можно сказать, ломка началась. Сейчас доедем до какого нибудь заведения — бара или кафе — закажем текилы, пожуём что-то, политое этим жидким огнём, который здесь выдают за особенности национальной кухни — я угощаю, вы поиздеваетесь, назовёте меня несколько раз идиотом, и я, счастливый, уеду.
Хаус нахмурился, пытаясь разгадать эту загадку, а Чейз протянул руку включил магнитолу — старый добрый Армстронг с классическим «Мекки-найф». Специально для Уилсона, тут и гадать не надо. Вон он уже, начал незаметно для себя отбивать ритм ладонью по небрежно брошенной на колени ветровке.
Заведение у которого Чейз заглушил мотор, выглядело довольно убого, но Хаус, едва бросив взгляд на табличку над входом, понял: это — то, что доктор прописал для их компании. В переводе на английский заведение называлось: «Три проходимца».
- Ты здесь уже был? - спросил он Чейза.
- Кофе пил утром. Здесь неплохо — ничем противным не воняет и людей немного. Зайдём?
- Даже если мы скажем «нет», ты ведь не отстанешь? Ладно, пошли. За твой счёт, - ещё раз напомнил он на всякий случай.
Внутри, действительно, оказалось неплохо — прохладно, чисто и почти пусто. Чейз занял столик у окна, из него тоже виднелся залив, но под другим углом, далеко, до горизонта.
- Что вы будете есть, Хаус.
Выбор оказался не слишком велик, и он заказал себе мясо с фасолью и острым соусом, а Уилсону брокколи с яйцом и орехами, тушёную говядину и апельсиновый сок.
- Прямо по учебнику: «Питание при раке вилочковой железы», - тихо заметил Уилсон.
- Я тебе открою тайну, - наклонился к нему Хаус. - Это питание разработано специально для больных раком вилочковой железы только потому, что... тс-с... оно им подходит. Чейз, поторопись с выбором — это всего лишь еда.
Чейз кивнул и сделал заказ. Хаус выдернул из вазочки салфетку, перегнул, сложил, снова перегнул и сделал длиннохвостую птичку с острым клювиком, посадил на подоконник. Вдруг отрывисто спросил:
- Так ты зачем приехал-то, Чейз?
Чейз дёрнулся, быстро взглянул на него, усмехнулся уголком рта, откашлялся и, наконец, заявил:
- Мне нужен ваш генетический материал.
- Че-го?
- Кровь, слюна, буккальный соскоб, - терпеливо растолковал Чейз. - Впрочем, сперма или сопли тоже подойдут.
- Хочешь создать в пробирке совершенного человека? - хмыкнул Хаус.
- На основе вашего генотипа? Разве что совершенного монстра.
- Тогда зачем? - спросил Хаус уже серьёзно.
- Кто-то инициировал возобновление расследования по вашему делу, появилась версия, что труп, найденный на складе, вам не принадлежит, на понедельник назначена реэкспертиза ДНК.
- Кремированного тела?
- Кое-что осталось неуничтоженным — остатки одежды, белья, образцы со вскрытия, кровь. Какое-то время это всё хранится запечатанным — мне так сказали. ДНК трупа вполне можно определить по этому. А ваша хранится в базе, но её опечатали, и я не могу ни достать, ни изменить. А нужно сделать так, чтобы и в образце оказалась ваша. Техническую сторону дела я обеспечу — добился, чтобы меня включили в комиссию, и образцы попадут ко мне в руки, но вашего материала на подмену образца у меня нет — я к вам даже на квартиру ходил, только там всё опечатано, да и не факт, что возможные образцы не пересохли.
Хаус повернулся к Уилсону, уставив ему в переносицу указательный палец:
- Вот твои ностальгические звонки в прошлое. Я предупреждал. Могу спорить, что эти круги по воде пошли не просто так.
Уилсон не ответил, но видно было, что замечание Хауса сильно задело его его — он даже приоткрыл было рот, чтобы что-то сказать, но тут же передумал и, хмуро сжав губы,  принялся вяло ковырять вилкой в принесённой официантом тарелке.
- Эль вазито пуро дель пластико кон ля тапа, - попросил у официанта Хаус, и когда тот принёс пластиковый стаканчик с крышкой, отхаркнулся, сплюнул туда, закрыл крышечкой и торжественно вручил стаканчик Чейзу:
- Довези в целости — не расплескай. Удачи на таможне.
Чейз насмешку пропустил мимо ушей, но стаканчик завернул в целофановый пакет и спрятал в карман.
- Не надо, - вдруг сказал, до сих пор подавленно молчащий Уилсон.
- Чего не надо? - озадачился Хаус.
- Подлога. Пусть тело опознают.
Хаус изумлённо заморгал:
- Что это значит, скажи мне? Агония задавленной совести? Или я тебе настолько надоел, что ты хочешь, чтобы меня посадили? Нет, скорее всего, мне ничего и не грозит, даже если всё выяснится — с просьбой о депортации в Мексику обращаться вряд ли станут по такому поводу, как нарушение режима УДО и забитый сортир, - хмыкнул Хаус. - Но всё-таки твои мотивы...
- А как насчёт поджога и убийства? - мрачно перебил Уилсон. - Если тело не твоё, то напрашивается вывод, что оно чьё-то...
- Вот именно, - поддакнул Чейз. - А так никаких вопросов не возникнет.
- Вопросы возникнут позже — одновременно с Хаусом. И ответить на них правильно будет тогда не просто трудно — невозможно.
Хаус пожал плечами:
- Я же тебе ещё когда сказал, что не собираюсь нигде возникать.
- Правда? - горько усмехнулся Уилсон. - Нет, сати — это круто, мне даже лестно немного, но... - он вдруг резко повернулся к Чейзу. - Не делай этого, Чейз, пусть труп опознают, пусть Хаус считается пропавшим. Тогда это будет ошибка экспертизы, а не подлог. Если бы можно было всё вернуть, я вообще скрыл бы, что видел его там, хотя нет... - вспомнил он. - Ещё же Форман... Нет, Чейз. пусть они роют сейчас, пока Хаус в относительной недосягаемости,  пусть роют по горячим следам, пусть поймут, что произошло, и ты лучше помоги им, а не мешай, чтобы картина того, что случилось на складе, была точно и доказательно восстановлена, пока это ещё возможно. Иначе, когда история всплывёт через какое-то время, и уже никто и никак не докажет, что найденное тело не было умерщвлено специально, Хаусу просто не поверят.
- Ты что, рехнулся? - обалдело спросил его Хаус. - Ты что, рассчитываешь, что я туда с повинной явлюсь?
- Самый благоприятный вариант — конечно, если удастся доказать, что  лечащий врач, страдающий наркоманией, просто закинулся с пациентом на пару так, что не только не мог ему помочь, но и сам чуть не сгорел, а потом уехал по подложным документам вместе с умирающим другом. Красивая история — понравится и присяжным, и судье, особенно если судьёй будет женщина. Это, конечно, всё равно приведёт и к реальному сроку, и к насильной реабилитации, и, возможно, к потере лицензии, но хотя бы к небольшому сроку и потере лицензии с правом перелицензирования.
- Думаешь, меня очень волнует сейчас лицензия? - скептически хмыкнул Хаус.
Уилсон ответил не сразу, выцарапывая вилкой по тарелке какой-то узор.
- «Сейчас» — это не очень долго, - наконец, проговорил он, не поднимая головы. - Через пару месяцев, когда я умру, тебе придётся что-то с этим решать. Как ты будешь жить, кем и как работать, на что вообще существовать... Ты сжёг мосты за спиной, но хотя бы впереди оставь себе шанс...
- Ты не умрёшь, - сипло сказал Хаус — так, что Уилсон поднял голову и пристально посмотрел на него. - Во всяком случае, не через пару месяцев, поспешно добавил он тут же, — ведь мы за это и торговались.
Уилсон снова отвёл взгляд, скрябнул вилкой так, что раздался пронзительный, действующий на нервы звук:
- Не всегда получаешь то, что хочешь.
- С другой стороны, если ваша смерть будет подтверждена, вы сможете просто сменить имя — собственно, уже сменили - и жить где-то подальше от Принстона, - сказал Чейз. - Вы талантливы, умны, на рояле блестяще играете, разбираетесь в тысяче вопросов — я думаю, вы найдёте работу и не в медицине. Но это только если ваша смерть будет подтверждена, и вас не станут искать и вспоминать.
- Хаус — врач, - сказал Уилсон тихо. - Не просто потому, что у него красивый диплом. Ты уже пытался бросить медицину, - напомнил он, снова поднимая взгляд на Хауса. - После тюрьмы ты собирался заниматься чем-то другим, но ты не смог, и сейчас не сможешь. Если хочешь остаться после моей смерти в здравом уме и не пустить остаток жизни псу под хвост, тебе придётся легализироваться, как врачу. Я напишу всё, что нужно, мы заверим это у нотариуса, ты найдёшь адвоката, ты, наверное, отсидишь какой-то срок, но ты сможешь снова получить лицензию, ты сможешь работать, жить.
Хаус покачал головой;
- Мне поздно.
- Нет.
- Уилсон, у меня странное чувство — как будто я охотничий трофей, и вы с Чейзом меня сейчас вот прямо тут расчленяете и делите.
Уилсон покачал головой с выражением отчаяния в глазах:
- Просто не делай этого. Не усугубляй того, что уже есть. И не тяни Чейза за собой — он-то в чём виноват?
- Я, может, за себя сам буду решать? - скривил рот Чейз.
- Ну нет. Сегодня у нас Уилсон за всех решает, - в тон ему насмешливо откликнулся Хаус. - За меня, за тебя. Вершитель судеб, блин!
Уилсон покачал головой и вдруг закрыл руками лицо:
- За себя я ничего не могу решить, - глухо сказал он. - Если бы мог... Если бы хоть ты мог за меня решить, но за меня уже всё решено и ничего не изменишь. Но ты хотя бы не умирай со мной!
Чейз, не привыкший к таким сценам, сидел с пришибленным видом, переводя взгляд с Хауса на Уилсона и обратно и не зная, что и какими словами говорить.
- Расплатись, - велел ему Хаус. - Пошли отсюда.
- Так что я буду делать с ДНК? - с отчаянием вопросил Чейз, вставая.
- Что, не знаешь, что делают с ДНК? Этому же на первом курсе меда учат. Транскрипцию на матричную РНК, разумеется.
- Вы и в аду на сковородке будете шутить? - укоризненно заметил Чейз.
- Ада нет. Сковородок тоже. Ну, то есть, сковородки есть, но не в аду. Ты ведь не прямо сейчас уезжаешь?
- Нет, вечером. Ночью самолёт из Поса-Рика.
- Тогда давай вернёмся на берег. У нас будет время ещё раз всё обдумать. А ему, - кивком головы он указал на всё ещё сидевшего неподвижно и с закрытым лицом Уилсона, - на берегу лучше и спокойнее.
Они уже выходили, пропустив Уилсона в дверях, когда Чейз тронул Хауса за плечо и серьёзным шёпотом спросил:
- И совсем нет никакой надежды хотя бы на два-три года?
- Есть, - так же тихо ответил Хаус и показал Чейзу кончик ногтя.