Гулливеры сельвы

        Двери вагона со скрежетом раздвинулись и я, подталкиваемый кем-то сзади, ступил на освещённую осенним солнцем платформу Мытищ. Мне нужно было посетить местное издательство, потормошить её забывчивых сотрудников на предмет выплаты гонорара. Чтобы не хлюпать пустым желудком, я завернул по дороге в городскую столовую – денежные дела нельзя решать натощак. Заведение в этот неурочный час было полупустым. Я набрал на поднос тарелок с едой, расплатился и направился к свободному месту у окна. Рядом за другим столиком сидели двое – уверенный в себе тип в форме железнодорожного контролёра, а напротив него – высокий неряшливый старик в засаленном демисезонном пальто нараспашку, без пиджака, однако при галстуке поверх мятой бумазейной сорочки. По виду – бомж, но это неважно, – чекушка за пазухой всегда роднит души. Оба беседовали уже давно, судя по стоявшим между ними пустым стаканам из-под компота. Я уселся поудобней и приступил к трапезе прямо с подноса, не переставляя тарелок на липкий стол. Начал со свиной поджарки – моё любимое кушанье. Первое блюдо, щи оставил на потом. Единственного столового десерта, компота из чернослива, я не взял, – к нему недоверие, с тех пор как вместо ягоды чуть раз не отправил в рот варёного таракана. Покончив с вкусной поджаркой, решил, что мало, и пошёл за второй порцией, а когда вернулся с тарелкой, мой поднос исчез и уборщица уже вытирала сальной тряпкой столик.
      – Вы зачем всё моё уже убрали? – закосноязычил я вне себя от возмущения. – Разве не видели, что щи нетронуты, хлеб почти цел, а на стуле лежит шляпа?
      – А ты... А ты...– объярилась тётка, – иди давай со шляпой в ресторан, там можно до вечера сидеть жрать. Иишь, приезжая...
      Из уст уборщицы вырывались зловонные слова. Ответь ей – никто не поручится, что она не махнёт в тебя вонючей тряпкой. Я пересел на другое место. Подумать только, сколько раз здесь обедал и только сейчас узнал о себе столько интимного. Настроение подпорчено, поджарку ел без хлеба, уже не рискуя за ним отлучиться и невольно прислушиваясь к тому, о чём продолжают спорить два субъекта за соседним столиком. Моя скоротечная перепалка с уборщицей оторвала собутыльников на мгновение от обсуждаемой темы, затем они снова вернулись к ней.
      –  Хреновый вы, русский народ! – повысил голос бомж.
      – Это почему ж? – задиристо обиделся вагонный контролёр.
      –  Невыдержанные и ...ххамы.
      –  А ты-то сам что, не русский, что ли?
      –  Ннетт.
      Старик взял заляпаный стакан и задумчиво повертел его в пальцах.
      – А кто ж ты тогда? – наседал железнодорожный работник.
      Что скажет бомж? «Контролёру» стало интересно и мне тоже.
       –  Серб, – вполголоса произнёс собеседник.
      Такое признание явно удивило «контролёра», и он спросил первое, что, наверное, пришло на ум:
       –  А как же ты тогда, старина, здесь оказался?
       –  Долго рассказывать, – уже тихо ответил бомж.
Дальше разговор между субъектами не вязался. Наконец «контролёр» поднялся, высморкался в платок, после чего аккуратно его сложил, придавил пальцами и опять сунул в карман. Когда руки освободились, он вытащил расчёску, пригладил ею жиденькие космы и натянул на голову форменную фуражку. Ну, теперь можно в бой. «Контролёр» по-хозяйски прошёлся вдоль буфетной витрины, прицениваясь, не купить ли что ещё, а может всё сразу, но передумал, сморщил радужный, в прожилках нос и отбыл из заведения. Пока железнодорожный работник демонстрировал у витрины свой финансовый достаток, бомж не поднимал глаз, устремив задумчивый взгляд в пустой стакан. «Серб! – подумал я. – Вот славный материал для небольшого рассказа». В Москве сербов – пруд пруди, в принципе их от русских не отличишь. Тем более, что почти все они в паспорте давно пишутся русскими, подправив на новый лад имена и добавив к фамилиям окончание -ов. А этот сам себя назвал и, как я услышал из разговора, традиционной симпатии к русской нации не питал.
     Бомж оторвался от стакана, глаза наши встретились.
      –  Здраво! – поймав его взгляд, сказал я по-сербски.
      –  Добар дан, – хмуро ответил он по-хорватски.
Мне при разных обстоятельствах приходилось сталкиваться с теми и другими, поэтому языки и акценты я в принципе различал.
      – Почему вы ответили мне по-хорватски? – перейдя на русский, спросил я старика. – Вроде же, как случайно услышал, назвались сербом.
      – Я хорват. Здесь большинство наших называют себя сербами. Так проще, меньше вопросов... На, Мотя, забери бутылку, – повернулся он к уборщице.
      Через четверть часа мы оба сидели в сквере, греясь под сентябрьским солнышком, и разговаривали. Собеседник представился мне:
      –  Родион Александрович, в прошлом – Родойко.
Родойко – имя сербское, но я уже не стал соваться со своей осведомлённостью и назвал в свою очередь себя, а также то, чем занимаюсь. «Хорват» вскинул брови и загадочно улыбнулся. Потом пошутил:
       – Странная, однако штука жизнь. Хотел сегодня съездить в Москву, исповедаться в костёле, а тут вдруг вы подвернулись.

      Родион Александрович провёл бурную молодость, затем судьба привела его в Россию, и он прожил здесь больше тридцати лет. Ему удалось закончить курсы счетоводов, и нынешний бомж долгие годы проработал в заводской бухгалтерии. Сейчас он сидел рядом со мной на лавочке и «исповедовался» в своём житье-бытье:
      – В мире за десятилетия многое поменялось и теперь мне в моём возрасте уже ничто в принципе не угрожает.
      Я растерянно насторожился, но бомж спокойно продолжал:
      – А вроде когда-то прятался, скрывался, где придётся, ии... ведь всего боялся! Боялся назвать себя, заводить друзей, сболтнуть лишнего. И вся беда от того, что в юности завербовался, – подумать только! – солдатом-наёмником в засекреченный отряд спецназначения. Погнался за шустрыми денежками. Слишком поздно понял, что обратного пути может и не быть...
      Недурное вступление! Так я узнал, что Родион Александрович, в прошлом солдат-контрактник Рой, служил в особом «забугорном» спецподразделении. Наёмникам приходилось выполнять разные задачи деликатного свойства, но об этом Рой коснулся лишь вскользь. Подробно поведал только о своём дезертирстве из отряда. Государства, на которое работал, тоже не назвал, хотя догадаться было можно. Рассказывая, «хорват» не слишком щадил своего самолюбия, отчего думаю, говорил от сердца. Слушая, я предполагал ограничиться в перспективе небольшой статьёй, однако по ходу изложения рассказчик довёл до моего слуха нечто такое, что заставило меня даже забыть на время цель своего визита в Мытищи.  Об этом «нечто» речь впереди, а сейчас я, выдав старику небольшой аванс (моё неизменное правило) и незаметно включив в кармане куртки диктофон, внимал сбивчивой временами речи бывшего наёмника. Конечно, затем мне пришлось основательно потрудиться, перекраивая плёночную запись в старательно изложенную человеческую драму, прежде чем довести её до сведения читателей. Все события, не имевшие непосредственного отношения к последним армейским приключениям контрактника, я опустил, сохранив только, что считал главным. Полагаю, художественный опус из этой истории получился. Мой собеседник, несмотря на жаргонные спотыкания (от них я постарался избавиться), излагал мысли в целом литературно грамотно и интересно – заслушаешься. Начал он обстоятельно и ниже предлагается всё мною услышанное в виде интригующего рассказа:
       «Был жаркий влажный май. Тропическое солнце обрушивалось, можно сказать, жёлтым потоком на верхушки деревьев и скатывалось с них на почти скрытую мутной водой тропу. По ней, окутанная облаком мошкары, понуро брела, обливаясь потом, цепочка людей, и среди них я, долговязый солдат-контрактник «иностранного легиона». Двадцать оборванных командос – столько на этот раз осталось от полусотенного карательного отряда, брошенного в болотистые джунгли на усмирение «коммунистов». Партизан мы не увидели, зато они хорошо знали о нас. Бездарно спланированное мероприятие с треском провалилось – мы попали под перекрёстный миномётный обстрел и теперь остатки отряда, спасаясь от преследования, пытались затеряться среди болот. Команду принял на себя капрал-сенегалец, решительный и безжалостный негр. На наших глазах он зарубил мачете нескольких отстававших, причём приказал их затем оттащить подальше и затолкать поглубже в болотистую промоину, чтобы не видно было следов. Хотя раненых при поспешном отступлении полагалось добивать, но состоявшаяся экзекуция произвела на вымотанных людей гнетущее впечатление, и никто больше не смел выказывать слабости. Наёмники, подавляя усталость, старались из последних сил, двигаясь за размашисто вышагивающим неутомимым командиром. Многочасовой изнурительный марш дал результат – мы оторвались от противника. Предстоял сущий пустяк – отдохнуть и выбрать верное направление на базу. Но как с этим справиться среди бесконечных заболоченных джунглей, не имея ясного представления, где находишься, и без рации – её в начале операции разнесло миной вместе с офицером и радистом. Посчитав, что отдых в нашем положении пока преждевременная роскошь, капрал велел продолжать путь. Раз есть подобие тропы, значит она куда-то выведет, и логика сработала. Трудно представить, сколько ещё времени шеренга наёмников продиралась сквозь джунгли, но мы неожиданно выбрались на поляну с жалкой деревушкой на ней. Поселение состояло из нескольких веточно-соломенных лачуг на корявых сваях и оказалось пустым – очевидно, жители разбежались при нашем приближении.  Только в одной плетёной халупе лежала в гамаке больная старуха-индианка – у неё не хватило ни сил, ни желания скрыться. Метис-наёмник Франсуа выволок старуху из хижины, стащил по бамбуковой лестнице вниз и грубо швырнул к ногам капрала, – с краснокожими обитателями джунглей не церемонятся, все они «красные» до мозга костей. Во время принудительного допроса я, прикуривая, незаметно отвернулся, поочерёдно слыша лишь вопли и рёв троих – индианки, переводчика Франсуа и командира. Что ж делать, нам необходим был проводник! Ради этого старухе вкололи сначала инъекцию от лихорадки, затем стимулятор, а чтобы не орала, в глотку залили дозу рома. Мы блаженно отдыхали, ожидая действия «лекарств». Меньше, чем через полчаса бабка была как новенькая и уже шлёпала босыми высохшими ногами по водянистой тропе в нужную нам сторону, а весь сброд – в кильватере за ней. Приглядевшись внимательнее, я подумал, что индианка не так уж и стара, измотал её лишь приступ болезни. Видно было, как слабость постепенно стала возвращаться к женщине, походка становилась неуверенной, а когда оборачивалась, губы что-то шептали. Франсуа пытался её поддержать, но индианка оттолкнула руку.
       – Что она говорит? – поинтересовался командир.
       – Застрелить просит, – ухмыльнулся переводчик.
       – Передай: выведет – застрелю, не выведет – накормлю глиной, – глумливо пообещал капрал. – А пока воткни-ка ей ещё укол. Воды не давай.         
       Мы продолжали идти с индианкой во главе, чередуя ей инъекции с редкими глотками рома, которые женщина принимала не без заметной доли удовлетворения – индейцы спирт любят от мала до велика. Пьют до потери пульса даже дети.
      Ближе к вечеру местность вокруг повеселела, стала суше, чувствовалось, что район базы уж не так и далёк. На пути попалась возвышенность, которую прорезал ручеёк – лучшего места для бивака в нашем положении не придумаешь. Люди воспрянули духом. Капрал велел остановиться и послал двух контрактников на разведку, а остальным приказал наломать прозапас веток и расчистить пространство для опознавательных костров. Ночью обязательно должны барражировать патрульные вертолёты – наша надежда на скорейшее завершение всех мучений. Временно забыв об усталости, мы уже перешучивались и занялись дровами, а индианка в полном изнеможении опустилась на траву. Я взглянул на неё. Лихорадочный взгляд женщины уже ничего не выражал, кроме страданий от нестерпимой жажды. Капрал велел напоить проводницу. Кто-то передал индианке, наполненную солдатскую флягу и она жадно прильнула к ней губами, зажмурившись и судорожно глотая прохладную воду. Капрал деловито взглянул на дрожащие красно-коричневые руки, удерживающие флягу, неспеша вытащил из-за пояса пистолет, тщательно прицелился в овальное донышко и выстрелил. Индианка упала навзничь, удивлённо выкатив глаза и раскинув руки. Отброшенная пулей фляга описала дугу и заскакала по откосу, со звоном подпрыгивая на камнях и разбрызгивая воду. Никто не ужаснулся, не удивился, все хорошо знали, что ждёт проводницу. Патрульный вертолёт не примет индианку на борт, а отпускать пленных было не в правилах.
      С наступившими короткими сумерками вернулись разведчики, принёсшие дурную весть: местность в округе кишит повстанцами и отдалённый выстрел определённо должен встревожить их. Подлая индианка завела контрактников в какой-то партизанский район и надо было принимать одно из двух: готовиться к бою или, не откладывая, уносить ноги обратно в джунгли. Выбрали последнее. Покидая бивак, мы подложили под «проводницу» противопехотную гранату с выдернутой чекой, – обычный обмен любезностями с красными, – а сами побрели, придерживаясь по компасу противоположного базе направления. Задача повторялась: оторваться от партизан. Затея теперь совершенно пустая – оторваться от одних повстанцев, чтобы двигаться навстречу другим. Мы уподоблялись волкам в загоне. Прошли уже с километр, как до отряда докатился звук взрыва – граната сработала. Сопутствовавшее эхо послужило катализатором на наш заячий отход в темноту бездорожья, скорость ног возросла и, если бы их всё-таки не сдерживала чрезмерная утомлённость наёмников, передвижение могло перейти в неуправляемое бегство. В крайне нервозной обстановке пролетел час, прежде чем выяснилось, что на пятки нам пока никто не спешил наступать. Напряжение спало и все в известной мере приободрились, хотя, казалось бы, странным, чтобы измученных командос отпустили восвояси – законы войны это исключают. Скорее всего, повстанцы подали своим собратьям весть о нашем отходе и где-нибудь отряд будет ожидать сюрприз, – дай Бог, чтобы это случилось нескоро. Уже стало совсем темно, когда джунгли раздвинулись и мы вступили в полосу кустарникового редколесья. Спустя ещё пару-тройку часов блужданий по заболоченной местности, я каким-то шестым чувством уловил притаившуюся впереди смертельную опасность. Не размышляя ни секунды над ложной боязнью показаться трусом, я плашмя плюхнулся лицом в жидкую грязь, подняв вокруг себя фонтаны брызг. Шум от них был заглушен встречным свинцовым ливнем, который вдруг вспорол тишину ночи. Продолжался ливень, срезая над моей головой ветки, секунд десять-пятнадцать, потом на мгновение смолк. Не дожидаясь, когда пулемётчик начнёт потрошить упавших, я вскочил и, петляя среди кустов, совершил несколько отчаянных прыжков в сторону, прежде чем снова свалиться в воду. Пули веером прошлись надо мной и впились в кого-то бегущего следом. Я отполз, дождался следующей паузы, вскочил, прыгнул кошкой в другую сторону, опять упал и тут же отполз. Снова треск пулемёта и пули вокруг. Когда очередь ушла вбок, я ещё раз повторил свой гимнастический трюк и скрылся в зарослях. Определённо, противник обозревал окрестность перед собой в окуляр прибора ночного видения, но кусты мешали ему бить прицельно и теперь он стрелял наугад. Наконец пулемётчик решил, что резоннее поработать с теми, кто ещё огрызался, и перенёс огонь на лежавших. Веселился он недолго, – дробная трель выстрелов внезапно оборвалась, музыканта кто-то остановил. Бой уже шёл позади, когда я, пригибаясь, наобум понёсся куда-то, всё больше удаляясь от района злосчастной засады. Итак, я скрылся, или, выражаясь казённым языком, дезертировал с места сражения, был вроде целёхонек и совесть меня не грызла. Вокруг уже не было ни своих, ни чужих. Оказавшись в обманчивом зловещем одиночестве, я вспомнил о пистолете и проверил обойму. В карманах оставались ещё гранаты, а автомат и ранец я потерял, наверное, машинально скинул тяжесть, когда давал стрекача. Сохранилось мачете в кожаных ножнах и фляжка, – они были пристёгнуты к поясу. Что сделано, то сделано. Самое главное, что пока остался жив благодаря пробудившейся звериной прыти. Остальное не слишком донимало, сентиментальность сейчас – злейший враг. Ясно одно: наёмники навсегда остались лежать, уткнувшись лицами в грязь и если найдутся раненые – их прикончат. У некоторых есть родные, они получат одноразовую (условия контракта жёстки) компенсацию. Вот и всё, что досталось моим случайным спутникам, которых я раньше не знал и никогда больше не увижу (как я ошибался!). Я поспешно согласовал свой дальнейший маршрут со светящейся стрелкой компаса, пристёгнутого к запястью вместе с часами, и продолжил движение уже в джунгли, рискуя наступить в темноте на какого-нибудь ядовитого гада. Рассвет встретил на дереве, спрятавшись в гуще листвы и веток и притянувшись ремнём к стволу. Лицо и другие незащищённые участки тела я густо смазал мазью от мошкары, после чего погрузился в тревожный сон. Пошёл дождь. Время от времени мои конечности затекали, и я пробуждался. Убедившись, что ничто не угрожает, менял положение на дереве и засыпал снова, и так до вечера. С наступлением темноты слез на раскисшую землю и, чавкая по ней разбухшими ботинками, двинулся дальше. До нового утра. Есть поначалу не хотелось, только пить. Поэтому, прежде чем продолжать путь, я напивался болотной воды, предварительно подсолив её и опустив во флягу обеззараживающую таблетку. Их выдали на базе вместе с ампулами сыворотки от змеиных укусов и у меня ещё оставался неплохой запас недели на две. Что случится потом – старался не думать, в моём положении это бессмысленно. Осмелев, я мучительные ночные блуждания сквозь буш сменил на дневные, двигаться уже старался строго «по азимуту» в направлении далёкой горной гряды. Она проглядывала поверх мглистого горизонта, когда кусты расступались на каком-нибудь скалистом возвышении. Там Венесуэла. Надо постараться добраться до неё, а дальше будет видно. Так потекли мучительные дни, в течении которых я, не разводя огня, утолял голод ящерицами, жуками и прочей мразью, к чему нас раньше под надзором инструкторов принуждали в спецшколе. Иногда удавалось подцепить на наживку из пиявки пиранью. Такое случалось, когда стали попадаться полноводные ручьи. Вытянув прожорливую тварь из бурлящего потока на берег, я дробил ей голову камнем, но и после этого зубастые челюсти хищницы продолжали опасно щёлкать. Скажу сразу, вопреки ожиданию, пираний попадалось немного, – кроме меня на них видимо охотилось немало других зверюшек, так что реки этой рыбкой были скудны, а жаль. Зато я приучил себя переходить вброд любые водные преграды без особой боязни быть атакованным кровожадными хищницами. Наступил сезон дождей, вода с неба лилась почти беспрерывно, превращая ручьи в бурые потоки грязи. В том было своё преимущество – исчезли полчища вездесущих муравьев, чьи виды достигают иногда размеров до нескольких сантиметров. Когда они лавой перемещаются на новое место обитания, шум от них и запах аммиака бывает слышен далеко, предупреждая всё живое о надвигающейся чёрной смерти. С дождями прибавилось комаров с мошкой – злостных переносчиков малярии с лихорадкой, и я благодарил армейский порядок с его обязательными прививками перед операциями в джунглях. Так что заработать лихорадку я пока не опасался, но переносить зуд от сборища кровопийц – это что-то ужасное. Если не удержаться и расчёсывать укушенные места, зуд может довести до исступления. Сначала я мазался отпугивающей насекомых мазью, потом заменил её глинистой грязью – этому приёму нас тоже обучали. Кровопийцы взвивалась тучей из-под ног, когда приходилось пересекать поляны, заросшие высокой и упругой, как проволока, травой. Ступив в безобидную с виду травку, сразу проваливаешься по пах. Затем ноги приходилось поочерёдно выдёргивать из тугих сплетений, как из капкана, отчего каждый новый шаг давался с исключительным трудом. Первозданная силосная масса порой достигала груди, и я брался за мачете, чтобы не увязнуть навсегда в море цепкой зелени. Борьба с высокой травой сильно изматывала и, сражаясь с ней, мечтаешь лишь об одном – добраться до леса, край которого приближается слишком медленно.
      Я уже углубился в район, занятый высокоствольной первобытной сельвой. Подлесок пропал и отпала необходимость время от времени сквозь него прорубаться, до помутнения в голове взмахивая мачете. Прокладывать себе путь во влажной духоте тропиков – это кошмар. Руки, методично внедряющие тяжёлый клинок в сплетение ветвей и лиан, неимоверно устают, со лба льют ручьи, но пропитанную липким потом униформу из-за насекомых и пиявок не снимешь. Так и продвигаешься по нескольку метров в час, проклиная и жару, и службу, и самого себя, благоухающего непотребным духом. Поэтому я вздохнул с облегчением, ступив в полутьму леса и не встретив перед собой стены зелени. По опутанным лианами древесным стволам, достигавшим в высоту, наверное, метров шестидесяти, безостановочно струилась дождевая вода. Сцепившиеся в вышине кроны в бессильной ярости выкручивал ветер, но у земли стоял неподвижный густой сумрак. Передвигаясь, я наткнулся на мощное дерево, под лопастыми корнями которого зияла пустота, настолько обширная, что могла вместить, наверное, газетный киоск. Без раздумий, я решил провести ночь в этой нише и тут у входа заметил на мшистой коре двух тропических чёрных пауков. Это были самые крупные особи на свете. Каждый – величиной с десертную тарелку и нёс в своих мощных челюстях смертельный яд, но я мечтал о другом. При моём приближении один паук прыгнул куда-то вбок и пропал, но второго я успел броском мачете пригвоздить к дереву. Добив паука, я осторожно заглянул в нишу. На меня дохнуло плесенью, гниющими остатками чьей-то трапезы и свалявшейся шерстью. Привыкшее к темноте зрение отметило, что дно пустоты обильно усеяно поверх мха кусками коры, прелой листвой и трухой. Животных остатков я не заметил, хотя какой-то хищник тут, несомненно, раньше побывал. Я бесцеремонно занял его место и первым долгом решил разжечь костер. Для этого расчистил внутри дупла площадку, уложил на неё столбиком кору посуше и после ряда попыток, поджёг всё огоньком зажигалки. Повалил белёсый едкий дым, мне пришлось выбираться наружу и пережидать, пока «дрова» не перестанут чадить. Наконец занялось пламя и начало жадно пожирать подсохшую древесину. Дым и жар вызвали переполох среди разных змеек, ящериц, больших и малых пауков и прочих насекомых, проживавших в дупле. Вся эта нечисть, о несметном количестве которой я и не подозревал, повыбиралась из своих щелей и устремилась из дупла вслед за мной. Я выждал время, когда паникёры разбегутся. Затем опять забрался в нишу и, дабы огонь не ослабевал, время от времени принялся подкладывать в костёр новые куски коры. Жар вытеснил из дупла вместе с насекомыми сырую вонь, водух стал намного суше и впервые я почувствовал удовлетворение от подобия уюта. Дав возможность костру прогореть до углей, я бросил на них тушку паука и уже через несколько минут ел извлечённый из его тела ком белой мякоти. По вкусу «паучина» напоминала отварных креветок из прошлой жизни, но была гораздо нежнее. Я старался растянуть удовольствие подольше, как в ресторане, и сожалел, что упустил другого членистоногого. Запив «паучину» водой из фляги, я прижался спиной к тёплой стенке своей временной обители и с наслаждением выкурил остаток последней сигары. Должно быть я задремал, потому что видел во сне ягуара, который ярчайшим днём бродил вокруг и сотрясал воздух грозным рыком. Я даже чувствовал его горячее дыхание, разъедающее мои лёгкие, отчего закашлялся и открыл глаза. Их стал резать вязкий дым, костёр бесконтрольно разгорелся, уже охватывая противоположную стенку моего убежища, к которой он был ближе. Я вскочил, как ошпаренный, и попытался пламя затоптать. Во все стороны посыпались из-под ног искры, но огонь не унялся, и я выскочил наружу под стекающие с листвы водяные струи. Со второго яруса деревьев надрывали гортани обеспокоенные ревуны, доносились ещё какие-то ухающие звуки, они то усиливались, то пропадали, но не насовсем, – встревоженный лес испугался огня внизу и предупреждал своих обитателей об опасности. Радуясь, что не угорел, я отошёл на десяток шагов от корней великана и бессильно наблюдал, как его утробу старательно вылизывают оранжевые языки. Помимо сознания стал нарастать животный страх за свою жизнь, – загорись сельва, и я обречён. Однако, опасался зря: никакой огонь не в состоянии разбушеваться в пропитанном влагой дождевом лесу во влажный сезон. Мне не раз встречались повреждённые молнией деревья с частично выгоревшей сердцевиной. По ним видно было, что дальше огонь не распространялся. Вот и сейчас вода, бегущая вниз по стволу, приглушала пламя, не давала ему окрепнуть. Выев сухое содержимое ниши, огонь остановился, ослаб и через какое-то время распался на тлеющие шипящие угли. К утру и они погасли, а я всё это время топтался рядом, держа наготове в одной руке пистолет, другой – отмазывая пиявок и не смея отойти в лес подальше – бродить ночью по сельве нельзя.
      На рассвете я с тяжёлой головой уже двигался по пропитанному водой мху на запад, временами балансируя руками, когда крепкая солдатская обувь скользила на выступающих узловатых корнях гигантских, обвитых лианами деревьев. Я ухитрялся сохранять равновесие, стараясь не споткнуться о валежник с прячущимися под ним огромными муравьями, сколопендрами, тарантулами, и с опаской обходил трухлявые пни – прибежища змей. Впрочем, змей, если случалось их убить, я вносил в свой пищевой рацион, но специально на них не охотился. Проще ловить и запекать ящериц. Когда были гранаты, глушил в речных заводях рыбу, которую в основном пожирали внезапно появлявшиеся нивесть откуда аллигаторы. Естественно, я с рептилиями не спорил из-за добычи, – что им стоит окружить меня и тоже поделить между собой. Некоторые индейские племена охотятся на аллигаторов и поселяются у болот вблизи их скоплений, но мне следы дикарей в джунглях пока не попадались. Вообще, сельва по части людского присутствия сродни Сахаре, и я уже не боялся в открытую разводить костёр, а когда зажигалка иссякла, наловчился добывать огонь, высекая искру ударом куска кремния о мачете. Искру при этом направлял на сухую труху и птичий пух из дупел, этому нас тоже обучали. Кстати, в этих древесных полостях я теперь ночевал, предварительно изгнав их постояльцев уже известным приёмом. Если там бывали птичьи гнёзда, я, не юродствуя, переправлял в свой желудок любое живое содержимое. В дуплах, в которых выводили потомство птицы, не было надобности разжигать огонь, – опасных насекомых там не было, кроме блох. Я забирался в такие гнёзда и спал относительно спокойно. Иногда ночами слышалось рычание ягуара, охотившегося в округе. Читатели, возможно, считают, что сельва кишит этими королями тропиков, но ошибаются. За всё время скитаний я только раз неожиданно столкнулся со страшным хищником. Он царственно пересёк мой путь, двигаясь от одного древесного исполина к другому, и сделал вид, что меня не заметил. Я по достоинству оценил его деликатность – пистолетной пулей такого зверя не прошибёшь. Добычей ему служат обезьяны-ревуны и кабаны. На стадо последних ягуар, внезапно появившись, наводит панику, и когда дикие свиньи в страхе рассыпаются, хищник выбирает жертву послабее и задирает её. Обычно, это молоденькая свинка. Со старым секачом ягуар сражаться избегает, бережёт своё уязвимое брюхо. Идя через сельву, я убедился, что она в целом бедна продуктом, доступным для поддержания жизнедеятельности человека неискушённого и, окажись он в ней, – неминуемо погибнет от голода. Чтобы только попытаться продержаться какое-то время в этом зелёном аду, необходим курс спецподготовки, минимумом которого обладал я. Возвращаюсь к кабанам. Они встречаются здесь, и матёрых предводителей стад я опасался больше ягуара. Вепрь – это вредная и подлая тварь. Однажды, когда я выбирался поутру из дупла, метрах в пяти подо мной с шумом протопало стадо диких свиней. Их главарь учуял человека и, задрав рыло, несколько секунд подозрительно буравил меня своими маленькими злобными глазками. Его настроение видимо передалось стаду, которое, повинуясь неуловимому приказу, начало останавливаться. Вепрь, наверное, вспомнив какую-то старую обиду, подскочил к дереву и встал, опираясь на ствол, что называется, на дыбы. Между нами оставалось ещё больше двух метров, и я встретил безрассудного зверя пистолетным выстрелом в уязвимое место – в пятак. Взревевший от боли кабан свалился, вскочил и, с визгом покружив вокруг дерева, в бессильной ярости ударил его со скрежещущим звуком своими клыками, потом ещё несколько раз. Такое сражение свиньи с древесным исполином поначалу рассмешило меня. Когда же, повинуясь настроению злобствующего лидера (потом подумалось, это была «матрона»), повизгивающее стадо, бросив чавкать, устремилось к стволу и стало его таранить литыми бивнями, вколачивая в моё сознание страх. Конечно, сидя в дупле дерева, я считал себя в безопасности, но всё же армия взбешённых животных, нашедших себе достойное занятие, обескураживала. Я полагал – в подобном состоянии им нипочём даже дюжина ягуаров, всех растопчут и сожрут. Дабы не добавлять адреналина в кровь взбесившимся тварям, я счёл за благо притаиться в дупле. От бесконечных, наносимых словно тяжеленным обухом ударов, ствол легонько вибрировал, но чтобы его измочалить у основания, потребуется не одна неделя непрерывной работы. Видать, стадо это поняло и оставило свои попытки немедленно свалить гиганта к радости поднявших торжествующие вопли обезьян. Думая, что свиньи теперь совещались, не пора ли им сменить гнев на милость и отправиться восвояси, я окончательно успокоился и даже задремал. Когда проснулся, кабаны всё еще были под деревом. Слышалось их бесконечное звучное чавканье, словно они нашли россыпь желудей и насыщались ими. Желудей в тропиках нет и меня заинтриговало, что звери едят, но я поостерёгся любопытствовать. Раз звери успокоились, они рано или поздно уйдут в сторону реки к водопою, а мне остаётся, не выдавая лишний раз себя, терпеливо ждать такого момента. Прошла ещё одна томительная ночь в дупле. Стадо продолжало чавкать, не уходило, и я со светом набрался духу выглянуть, разобраться, что же твориться вокруг. В глаза бросилась шевелящееся тёмная масса кабанов, заполнившая все прогалины между деревьями. Показалось, что тут было уже не одно вчерашнее стадо. Свиньи, чавкая по грязи и расталкивая друг друга, выгребали рылами землю под моим дуплом, корни великана полностью уже обнажились и дерево стояло на них, как на ходулях. Пример подавал потерпевший вепрь – его я распознал по размером и мешанине запекшейся крови с землёй на месте носа, из которого, мне показалось, мелькнуло что-то белое. Вероятно, нижние бивни были обломаны о корневище, но зверь не унимался. Завидев меня, вепрь приостановил свой остервенелый труд, в исступлённой ярости бросился, расталкивая других, в пространство под деревом и ударил обломками клыков, наверное, в центральный, уходящий в землю корень. Его фанатичному примеру последовало несколько молодых кабанов, но остальные методично продолжали совершать подкоп. Отброшенная земля тут же утрамбовывалась следующими рядами, которых в свою очередь подпирали задние – всем нетерпелось принять посильное участие в предстоящей расправе. Лес затравленно молчал. Я ужаснулся увиденному, поскорее выбрался из дупла и по двум лианам стал панически карабкаться вверх, всё больше утрачивая контроль над своими безумными действиями. Страх не знает границ и я, оказавшись в его власти, стремился, ломая отросшие ногти, ввысь, лишь бы быть подальше от одержимых тварей, – один вид их чёрных спин теперь приводил меня в трепет. Когда я с ловкостью лунатика добрался до второго лесного яруса, гигант дрогнул подо мной и под выкрики расставшихся с оцепенением ревунов стал медленно заваливаться на другие деревья. Последовал оглушетельный встречный треск, падение приостановилось. Я воспользовался этим моментом, по сцепившимся ветвям перебрался на соседнее дерево и затаился. Снизу доносился шум кабанов, но мне их из-за плотной листвы уже было не разобрать. Оседлав один из молодых древесных развилков, я притянул себя к ветке ремнём и в таком незавидном положении просидел несколько часов, пока не утихла суматоха внизу. Когда шум, производимый стадом, в конце концов улёгся, а моё тело перестало трястись от пережитого страха и физического переутомления, я решился. Держась за лианы и не обращая внимания на визг засновавших вокруг обезьян, я опять перебрался на свой прежний гигант, теперь уже безвольно привалившийся к другим стволам, и по нему вновь добрался до дупла. Спускаться оказалось гораздо сложнее и опаснее, чем карабкаться вверх, куда толкало меня отчаяние. Естественно, имей я больше самообладания – не стал бы выглядывать из дупла и карабкаться куда-то, рискуя сорваться в гущу кабанов, – ведь знал же, что деревья в сельве на землю не падают. Меня гнал в тот момент животный ужас – подальше от страждущего моей плоти свиного стада. Теперь кабаны удалились в чащу, а я, предельно опустошённый, вернулся в своё дупло и, что странно, крепко уснул. Наверное, расслабился после нервного спада. Так прошла моя третья ночь в этой лесной обители, причём о пище и питье даже не вспомнил. Наутро все мышцы и суставы онемели от перенесённого напряжения и вероятно от предельного истощения организма. Тем не менее, хотелось ещё спать, но я заставил себя перемочь слабость и по вывороченным корневищам спуститься на перепаханную свиньями землю. Постоянно проваливаясь в оставленные зверьём траншеи и глубокие следы, уже заполненные водой, я стал выбираться из страшного места. В пути наткнулся на выглядывавшие из грязи когти ленивца и вымазанные остатки шкуры с шерстью – видимо ленивец свалился от сильнейшей встряски с какой-то ветки. Возможно, свиньи его приняли за меня, в ярости растоптали и сожрали, после чего победно удалились. Я выдернул за коготь кусок смешанного с землёй предплечья и забрал с собой. Забегая вперёд, скажу, что кабанов больше никогда не видел, только иногда слышал, как они продираются сквозь пойменные заросли. В таких случаях я спешил вовремя ретировался, избегая нечаянной встречи с далёкими от благородства животными. В спецшколе один из контрактников поведал раз нам, как его отец на охоте подстрелил секача и с тесаком кинулся на кабана с дерева, чтобы добить ударом в сердце. Бедолаге не повезло, – он был растоптан вепрем ещё до того, как подоспели другие стрелки. Сейчас, невольно вспомнив об этом рассказе, я содрогнулся, а по спине прошёлся морозец.
        Опять обильно потекло с листьев от дождя, начавшегося где-то наверху. Подставив под тонкую струйку флягу, я, запасшись терпением, трижды наполнял её водой и выпивал. Затем по возможности отмыл от грязи кусок «руки» ленивца и, выбрав место под деревьями посуше, постарался развести костёр. Вспыхивавший в сырости огонёк постоянно давился дымом, а я, без устали поддувая, возвращал его к жизни. Когда костёр всё же разгорелся, я провялил трофей и принялся есть побуревшие остатки плоти полусырыми. При этом я долго пережёвывал срезанный ломоть, следя, чтобы он превращался во рту в кашицу. Только тогда глотал. Больше двух кусков есть пока не стал, тем не менее некоторый прилив сил уже ощутил. Завернув кость с прокопчённой мякотью в листья, я притянул всё к поясу и отправился дальше. Когда ноги уставали, делал привал, отправляя в рот новый кусочек мяса. На другой день остатки ленивца насквозь провоняли и стали несъедобными. Пришлось переходить на жуков и ящериц, искать их в течении дня до самого вечера, напоминавшего мне, что пора занимать подходящее дупло для ночлега. Если такового не находил, приходилось взбираться по скользким лианам повыше и, оседлав какой-нибудь древесный развилок, пристёгиваться там. Проводить ночь в подобной лесной колыбели неудобно и опасно, и я прибегал к такой ночёвке в крайних случаях. Едва начинало светать, я сползал на покрытую толстым мхом землю и в царящем сумраке старался двигаться в сторону запада, разговляясь в пути полусъедобными кореньями, гусеницами – в целом, чем придётся. Часто вообще ничем не удавалось поживиться и тогда по нескольку дней кряду скитаешься голодным и пьёшь только воду с листвы и из лужиц. Особым подспорьем неожиданно оказались огромные лесные тараканы, величиной до десяти сантиметров. Они шныряли под ногами, но их надо было ещё изловчиться поймать. Жирные брюшки этих насекомых я научился отправлять в рот сырыми, сперва подавляя усвоенное поколениями отвращение, но со временем даже с удовольствием – голод не тётка. Думаю, что с тестом на выживание я справился во многом благодаря тараканьему меню.
       Безостановочно летели дни жизни в сельве, и я сбился со счёта, сколько же всего их было. Местность уже стала пересечённой и посуше, вокруг заметно посветлело. Это значит, что верхушки деревьев поредели и, хотя солнечные лучи увязали в листве, серый свет от них частично добирался до земли. Однажды, когда обходил глубокий овраг, внезапно почувствовал постороннее присутствие, словно за мной кто-то наблюдал, но сам искусно прятался, чтобы не попасться на глаза. Не старый ли ягуар, или пришедшая с гор пума, которые, не в силах справляться с кабаном, переходят на человечину? Если так, то без автомата я обречён. Но ягуары-людоеды не бродят по пустынной сельве, а прибиваются к индейским посёлкам. Тогда кто же, или что же? Может от самой реки по моим следам пробирается голодный аллигатор? Или ползёт анаконда? Вряд ли – от заболоченного района я отошёл достаточно далеко, пошли предгорья. Внешне не выдавая своего волнения, я метался в мыслях, пытаясь выявить причину своего обоснованного беспокойства – интуиция на опасность до сих пор меня не подводила. Не знал только, чего ожидать – прыжка ли хищника или отравленной стрелы, пущенной в спину каким-нибудь реликтовым людоедом. Выпавшее на мою психику новое чувствительное испытание ближе к вечеру обернулось нежданным сюрпризом: из темноты леса меня радостно окликнул знакомый голос. Я остолбенел. Фууу, так это же вродее... ну да, Фернандо из отряда. Выходит, и ему повезло выжить, но как же мы всё-таки умудрились столкнуться в таком бескрайнем зелёном аду? Поневоле вспомнишь поговорку: «мир тесен». Напряжение стало спадать. Я отозвался и, на всякий случай держа руку у пояса на пистолете, двинулся в сторону голоса. Успевший не меньше моего зарости кучерявой бородкой, Фернандо уже шёл навстречу, изображая улыбку на своей пергаментной физиономии. За ним вырисовывался его сожитель по казарме, немец Карл, как и Фернандо, облачённый в остатки выцветшего тряпья вместо униформы на измождённом переходами костлявом теле. Оба контрактника – без оружия, за плечами болтались подобия солдатских ранцев, больше похожих на дырявые торбы странствующих дервишей. Естественно, я выглядел не лучше – скорее хуже, чем себе мог представить. Разницу понял, когда заметил мелькнувшие на лицах бывших наёмников плохо скрытые штрихи брезгливого сочувствия. Меня это задело:
      – Вам что-то во мне не нравится? Мы не на курорте.
Экс-контрактники хрипло рассмеялись.
      – Ну, если ты, Рой, нас тоже узнал, сделай милость, отведи руку от пистолета, – прошепелявил, стоявший позади дружка, Карл. В зубах чувствовались провалы. Неужели цинга успела потрудиться над его дёснами, и теперь из-за этого немец жевал какую-то зелень? А может быть та цинга бывала в образе крепкого костлявого кулака? Ладно, пусть милые тешатся, не моё это дело.
       Через полчаса мы уже кружили около смрадного костра, рубя и укладывая вокруг него ветки и валежник. Затем на всей этой копне расселись и пропустили по нескольку глотков отдающего болотом рома, – спиртное в походах наёмникам положено и у Фернандо с Карлом оставалось зелья ещё с четверть фляги. Из всех командос только я и турок Азиз, идя на дело, заменяли выпивку шоколадной к;лой. Теперь точно знаю, что зря – фляжка рома очень бы в моём положении пригодилась. Выпив, закусили по бедности несколькими запечёными мучнистыми тараканьими брюшками и для полного комфорта закурили сигары из листьев, набитых подсушенным мхом. С голодухи всех развезло, языки заплетались. Со слов Фернандо, ещё пятерым командос удалось вырваться. Потом они разбились на две группы, и каждая выбрала свой маршрут спасения. У Фернандо с Карлом сохранилась одноместная палатка (я свою посеял вместе с ранцем) и им, под защитой костра, не пришлось ночевать на суках и в дуплах.
      Слушая дружка, Карл всё время утвердительно поддакивал, и я уловил, как он почти незаметно подмигнул приятелю. Фернандо рассказал, что они с Карлом решили подобно мне, но, разумеется, совершенно случайно, держаться по азимуту в сторону вершины Ла-Неблино на венесуэльской территории. Там в посёлке Эль-Кармен на Риу-Негру у Фернандо жили родственники. У меня в Венесуэле – ни родных, ни близких. Задача стояла – вырваться бы живым из этой проклятой передряги, предав забвению все контракты на свете. Необходимо оказаться в нейтральной Венесуэле, потом как-нибудь дотянуть до Европы, а там уж добраться до Югославии. Несмотря на шум в голове, я ещё в состоянии был контролировать мысли и заплетающимся языком изложил джентльменам удачи свою незатейливую версию, что в суматохе боя был контужен, а когда пришёл в себя, вражеский пулемёт молчал и никого вокруг уже не было. Контрактники поверили мне или сделали вид. В свою очередь я поинтересовался, чем они питались всё это выстраданное время. Карл, бегло взглянув на Фернандо, рассказал, что с «подножным кормом» пришлось туго, думали даже, что умрут с голоду. Только однажды им встретилось какое-то поселение, скорее стойбище с индейской семьёй, где они позаимствовали продукты питания. Что случилось с индейцами, можно понять, ибо, когда наёмники покидали стойбище, оружие без патронов оказалось для них бесполезным грузом. Как я забылся пьяным сном, не помню. Пробудила лившаяся на меня вода с листьев – значит шёл дождь. Участки тела, где глину смыло, были искусаны комарами и москитами. Голова трещала от боли, в желудке пекло и подташнивало, а связанные по всем армейским правилам конечности затекли и окоченели. В молочном свете зародившегося дня я разглядел, что костёр погас, ветки вокруг, кроме тех, что подо мной, собраны в кучу и на них ходила ходуном небольшая солдатская палатка – голубки поутру занимались в ней аэробикой перед завтраком.
       – Что это значит? – не вполне осознавая реалии случившегося, прорычал я. Неужели буянил, раз связали? Правда, сам своего куража не помню.
       – Эй, да отзовитесь же! – продолжал я выступать. Палатка сделала ещё несколько энергичных рывков и, вздохнув, обвисла. Надо же! Откуда такой задор, ведь сами-то почти мощи... Думы прервал голос Фернандо:
       – Лежи спокойно, трус... – далее следовали казарменные нецензурности.
       – Да развяжите, никуда я не денусь. А то меня сожрут сейчас чёрные муравьи. Вон... они уже выползают на свет Божий.
       – Ничего, и нам оставят. Ты прости уж, Рой, но в нашей группе было трое, – пробурчала палатка, цинично оставляя мне возможность домысливать услышанное. Боль в голове моментально утихла, в ней вертелись обрывки мыслей, друг друга мрачнее, но я всё же игриво произнёс:
       – Что за шутки? А ну, закругляйте свой туалетный сеанс и развязывайте скорее. Не в казарме, чтоб дурачиться!
      Мне не ответили, однако теперь без слов было понятно: гомики задумали что-то мерзкое. Фернандо – караиб наполовину, то есть наполовину уже каннибал. Закон джунглей жесток – один использует другого и выживает за его счёт. Когда подельники перемигивались, неужели мне не стало всё ясно! Вот вам, пожалуйста, закономерный финал в погоне за зелёными бумажками с изображением какого-то маразматика на них. Подтереться ими всеми! Немедленно надо было вчера, сославшись на нужду, отойти в сторонку и пристрелить в спину обоих. На всякий случай. Ко всему, перешла бы в мою собственность и их ещё крепкая палатка. Жаль, как твердят русские, что хорошая мысля... Одним словом, подходящий момент безвозвратно упущен. Я понял, что обречён. Говорят, сильные личности достойно встречают неумолимую кончину, я же к таковым не относился, хотя меня и приняли в командос. Чувствую, нервы сдали окончательно, в брюхе очень громко заурчало, забурчало, пробрала липкая дрожь, но я на первых порах лишь обмочился.
       Я лежал, гнетомый безрадостными думами, тело позорно тряслось и унять эту малодушную реакцию организма было не в моих силах. Голубки тем временем выбрались из палатки и засобирались в путь-дорогу. Вылезли, в чём их маменьки, будь они неладны, на свет воспроизвели. Наверное, сразу же татуированными. Первым делом оба принялись ковырять полужидкую грязь под корнями и давай вымазываться ею. От москитов, конечно. Ручьи с веток сводили на нет их старания, голубки злобно кляли дождь и продолжали мазаться. Упорство восторжествовало – кое-что на теле всё ж таки осталось. Затем они накинули на себя свои дервишеские лохмотья, которые тут же прилипли к их размалёванным фигурам, свернули палатку и уложили её в ранец. Я беспомощно выжидал, принятся ли эти ублюдки разделывать меня сразу, предваритеьно перехватив лезвием мачете горло, или всё же сначала застрелят. Из моего же пистолета. Кровь, разумеется, выпьют, не подавятся – в сельве с солью дефицит.
      Наконец, все приготовления к дальнему переходу голубками закончены, и они приблизились ко мне.
       – Скотина всё ж таки ты, Рой, и последний трус, предал всех. Как ты убегал, все видели: и те, кто выжил, и те кто сдох там в болоте, – процедил сквозь зубы Фернандо, не забыв при этом наградить меня смачным плевком и крепко пнуть ногой. – Ну, не трясись, знаю, чего боишься. Не мы съедим тебя с голодухи. Ха, смотрите, обоcc... уже!  Давай, Карл, ему добавим.
       Продолжая выражать своё презрение, оба принялись сосредоточенно мочиться мне на голову. Затем подошла очередь высказаться Карлу:
       – Выберемся, всё расскажем в части, каким ты был героем. А теперь лежи и подыхай в дерьме, как паршивая собака.
       Наёмники оправили пояса, подкинули на плечах ранцы и, подкрепившись глотками рома, отбыли восвояси, оставив меня гнить в одиночестве. Я лежал, не в состоянии толком изменить положение тела – руки и ноги плотно привязаны к древесным колодам, – их предусмотрительно вырубили из подходящих веток. Не знаю, сколько времени пробыл в неподвижности, прикидывая, долго ли продлиться агония, когда после дождя меня облепят муравьи, и вдруг вновь увидел голубков. Ну, думаю, засовестились, решили всё же добить, не оставлять бывшего подельника на мучительную смерть. Контрактники вернулись и стали в сторонке шептаться: один гомик в чём-то долго убеждал другого. Наконец пришли к согласию и оба направились ко мне. Я лежал как бревно. Дружки нагнулись, крякнули, переворачивая меня на живот. Кто-то из них разрезал путы на руках, освобождая локти. Потом оба удалились. Навсегда.
      Минут через пятнадцать-двадцать я, уже полностью развязавшись сам, сидел и массировал онемевшие конечности, восстанавливая кровообращение. Затёкшие члены начали заполняться свежей кровью, а с нею пришла ужасная боль, хоть кричи, – то в тело возвращалась жизнь. Пусть в этом зелёном аду она продлиться возможно уже недолго, но и за такой подарок спасибо. Окончательно встать на ноги удалось не раньше, чем, наверное, ещё через час. В сумрачном лесу я не мог фиксировать время: пистолет, часы, компас, мачете и другие жизненно важные для меня предметы разбойники отобрали и унесли с собой. Я приспособил под костыль одну из срубленных вчерашних веток и, опираясь на него, побрёл, пошатываясь, наугад. Без оружия я оказывался беззащитным даже перед большим ревуном – хорошо, что эти создания в целом робки и вроде вегетарианцы. Те места, где мои руки и ноги притягивались подельниками к колодкам, покрыла синева, кое-где выступила кровь. Поэтому мне надо обязательно двигаться и двигаться, чтобы окончательно разогнать эту кровь по телу, освежить её кислородом. К вечеру необходимо отыскать подходящее дупло, – вот только как теперь в него забраться и очистить от насекомых, я пока не представлял. Откуда-то появилась небольшая болотная черепаха, – значит близко водоём. Увидев меня, черепаха свернула в сторону, намереваясь удрать, но я успел наступить на неё. Раздавить не удалось, только вмял черепаху в гниющую листву под ногами. Тогда я начал колотить по её панцирю костылём в том месте, куда она спрятала голову. Потом просунул костыль под черепаху и наступил на неё ногой вторично. Раздался характерный хруст. Немного спустя, черепаха была уже мною расчленена, и я занялся трапезой, выедая всё, что ещё недавно было укрыто костяной коробкой. Покончив с изысканным блюдом гурманов, я подставил рот под струйку воды, стекающую с листьев, и, переодически глотая, стоял так до тех пор, пока не напился: нужно было «разбавить» отдающие рыбой черепашьи потроха. Ночь, как водится, провёл в подходящем дупле, куда на удивление удалось забраться легче, чем думал. Не обращая внимания на снующую вокруг мелочь, я уснул. Проблемы появились утром – от скрюченного положения мои конечности распухли, раны загноились. К прочим радостям, сильно разболелся живот, отчего выбрался из своего логова и спустился на землю с превеликим трудом. Когда оказался внизу, голова закружилась, а желудок тут же прослабило – неужели я отравился вчерашней черепахой? Опираясь на свою палку-костыль, я какое-то время бесцельно ковылял в гуще леса, пока меня с утроенной силой не прошибло ещё раз. Затем позывы стали проявляться с настораживающей частотой, заставив призадуматься – не открылась ли дизентерия у меня. Спустя несколько часов почти непрерывных извержений недр своего сидалища, я обессилел настолько, что совсем не мог держаться на ногах. Хотелось упасть на отдающую гнилостным смрадом листву и просто долго на ней лежать. Я понимал, что тогда это будет конец. Желая его отдалить, я опустился на четвереньки и, превозмогая боль и недомогание, бесцельно продолжал стремиться куда-то вперёд, потеряв остатки представления о времени. Под проваливающимися в грязь коленками и руками чавкало, опущенная голова безвольно болталась, когда плечи проталкивали её сквозь тростник.  Мелькнуло в мыслях, что наверное выполз к реке, но мне уже стало всё равно, где нахожусь, и я как жук продолжал упрямо перемещаться вперёд. Дождь перестал, вокруг сильно посветлело и посвежело. Я не задумывался, почему стремлюсь к открытой воде, не думал об аллигаторах, для которых буду желанной добычей – просто тупо полз вперёд в ту сторону, откуда тянул свежий бриз. Теперь вода подобралась под мышки и, чтобы не нахлебаться, я приподнял голову. Ослабевшие мышцы шеи еле держали её на весу, но сквозь тростник я увидел широко разлившуюся реку и впереди метрах в пятидесяти мирно бродящих по отмели трёх обнажённых индейцев. Мужчина держал в руках плетёную корзину, а две женщины собирали, наверное, молюски и клали их в короб своему спутнику. Трудились по-индейски молча, но, встречаясь взглядами, добродушно взаимно улыбались. Сознание моё прояснялось, сердце радостно забилось. От сборщиков молюсков исходили мир и спокойствие. Их настроение передалось мне, и я почувствовал, что спасён. Открыв рот, собрался уже вскриком привлечь внимание людей к себе и своему плачевному положению, но не сделал этого. Меня настораживали габариты сборщиков. Они видимо находились значительно дальше от меня, чем представилось вначале, но выглядели настолько внушительно, что расстояние до них невольно скрадывалось. Индианки были пропорционально сложены, хотя немного полноваты на вид, и никак не меньше двух с половиной метров росту, а мужчина, как мне показалось, ещё более чем на голову выше их. Ничего, напоминающего оружие, при них не было. Все бродили по щиколотку в воде, которая сейчас, когда я стоял на четвереньках, почти касалась моего заросшего подбородка. Но вот, женщина, прервав молчание, что-то сказала другой и её голос уподобился, если добавить немного аллегории, донёсшемуся до меня громовому перекату. Мужчина после её слов рассмеялся столь же раскатисто, но голосом куда более мощным и низким. Фу, ты... Неужели я, бездумно блуждая, наткнулся на тех мифических великанов, о которых ходят упорные слухи среди индейцев? Некоторые из охотников уверяли нас, что в недоступных джунглях где-то у границы Бразилии с Венесуэлой обитают племена гигантов. Они не желают ни с кем контактировать и убивают любопытных. Их все избегают и горе тому несчастливцу, кто при случайной встрече с гигантом не имеет при себе отравленных стрел. Контрактники, когда им приходилось выслушивать подобные страсти, внимали россказням какого-нибудь краснокожего попугая со снисходительным почтением и, отдавая должное его находчивой фантазии, поощряли её бутылкой дешёвого рома. За первым индейцем появлялся второй, но на всех наивных мошенников рома не напасёшся и его уже прогоняли с базы пинками.
      Сейчас сознание окончательно вернулось ко мне, отодвинув все недуги. Я опасливо попятился назад, стараясь отступать предельно медленно и бесшумно. Спустя несколько минут перемещения креветкой, я осторожно развернулся и двинулся на четвереньках туда, откуда выполз. Обуянный страхом, вновь испытал сильнейшие спазмы живота, словно помпой ставшие выдавливать из моего тощего брюха уже только пену. То было последней вспышкой взбунтовавшегося организма. После непредвиденной нервной встряски, очистившийся кишечник больше меня не мучил и понос прекратился, как отрубило. Даже ноги вскоре пошли на поправку и не складывались больше под моим весом. Я вынужденно продолжал «осваивать» зелёный ад. Счёт времени был полностью утерян при беспорядочных рысканьях по сельве, направленных теперь лишь на поиски пропитания. Я совершенно перестал бояться змей, которые меня, к счастью, ни разу не укусили. Их иногда удавалось убить и съесть, а различные «кусачие» насекомые просто выпали из моего внимания. Остерегался только муравьёв, запах их уже издали улавливало обострившееся обоняние. Блуждая обросшим по сельве, с постоянно вертящейся головой, выискивающей притаившегося врага, к чему-то прислушиваясь и принюхиваясь, я всё больше возвращался в первобытное состояние. Не знаю, в кого бы я превратился окончательно, не столкнись случайно с десятком обычных индейцев-охотников. Встреченные мною люди отнюдь не производили впечатления тех свирепых людоедов сельвы, о коих рассказывали небылицы. Во всяком случае, лесные жители меня немедленно не съели. Для них я выглядел не слишком аппетитно, и они пиршество отложили, пока я не обрету форму, как мы потом жутковато перешучивались. Эта горстка людей состояла из семи разновозрастных женщин и трёх пожилых мужчин, пытавшихся жить уже оседло. Племя вымирало, детей не было, и индейцы в общем благосклонно приняли меня в свою среду. Они имели лишь отдалённое представление о цивилизации за пределами своего привычного обитания и диву давались всему, о чём я им впоследствии рассказывал. С этими наивными и простодушными людьми я прожил в сельве ещё около шести, не скажу, что несчастных, лет. Прожил эти годы без помыслов вернуться к прошлому. Я привык к незатейливому спокойному быту, освоил охоту на аллигаторов, сбор ядовитых и лекарственных растений, получение вытяжек из коры хинного дерева, постройку травяных хижин и другие необходимые для выживания в сельве премудрости. Я научился изготовлять каное и поражать из тростникового «духового ружья» обезьянок, а также заготовлять мясо впрок так, чтобы оно не портилось. К моему глубокому прискорбию, почти все мои спасители и учителя за это время умерли от недугов, которыми видимо я их случайно наградил, сам оставаясь в здравии. Традиционные индейские снадобья и способы лечения, а также заклинания никому не помогли. Живой пока оставалась только одна милашка из самых молодых моих сожительниц. Я очень привык к ней и, горя желанием вылечить, уговорил покинуть лес. После продолжительных блужданий, нам удалось наконец выбраться из затерянного мира, попав к миссионерам, однако долго моя индианка всё равно не прожила, скончалась от туберкулёза.
      С тех пор минуло больше сорока лет, но память по сей день хранит печаль воспоминаний о несчастном племени, тихо умиравшей у миссионеров индианке, покорно смирившейся со своей участью и поистине ставшей единственным близким мне в жизни человеком. Несомненно, маленький род оказался обречённым в изоляции, процесс вымирания был необратим и моё случайное появление его не остановило, а только ускорило. В своей беспутной прежней жизни я не слишком часто обременял себя моралью, однако к этой девушке привязался, пытался её вырвать из цепких лап чахотки и даже, – чего греха таить, – забрать с собой в Хорватию. До сих пор не могу забыть её грустного признательного взгляда перед кончиной.
      Сам так и не женился, навсегда оставшись бобылём, и теперь скрашиваю своё одиночество воспоминаниями прошлого, порой в обнимку с бутылкой».
 
      Чувствуя, что я хочу что-то сказать, Рой спохватился:
       – Нет, вы не подумайте, что я какой-то безвольный алкоголик. Иначе не дожил бы до своих лет. Бутылки мне вполне хватает недели на две и пью, когда от тоски невмоготу. Люблю после принятия петь. Даже ночами. Так, тоже от тоски. Иногда мне за это от соседей по коммуналке...
        –  У вас есть жильё? – невольно вырвалось у меня.
        –  А вы всё время думали, что я ночую по чердакам?
        Я смутился, а «бомж» вдруг вытащил не очень свежий паспорт, открыл страничку с пропиской и сунул мне под нос так близко, что пришлось отодвинуться со словами:
       –  Что вы, я вам абсолютно верю.
       –  Живу в Тайнинке. В гости не приглашаю, у меня там не слишком... уютно. 
       – Простите, перебью вас, – остановил я «хорвата». – Хочу обратиться к вам с необычной просьбой, если позволите.
       –  Смотря какая просьба.
       – Разумеется. В целом вам возможно покажется странным, но... Одним словом, вы не могли бы подтвердить всё, что расказали про великанов, если я вас сведу с приятелем-этнографом?
      Вернувшись в разговоре к великанам, я оседлал своего любимого конька, – другие события в чужой мелодраме меня волновали меньше.
       – Могу. За бутылку я всё могу, но если на диктофон, – оооо! Это будет стоить дороже, – заговорщицки подмигнув, хитро засмеялся собеседник, указывая глазами на карман моей куртки. Затем он тут же посерьёзнел и стал оправдываться:
       – Шучу я. Согласен, давайте ваш телефон.
       Я замялся. Рой подождал секунду и, словно забыв, о чём спрашивал, сам продолжил тему о гигантах:
       – Встреча с великанами хорошо сохранилась в моей памяти, её невозможно предать забвению. Полагаю, этих огромных могучих созданий, когда-то перекидывающихся гремучими фразами между собой, уже нет в живых. Вымерли, наверное, и все их соплеменники.
       – Как давно не существует и вымерших трёхметровых патагонцев-тэхуэльче. Остались какие-то недомерки, а теперь и тех уже мало, – выскочила на волю нежданная мысль, которая не раз и раньше донимала, правда в другой компании (фото 1, 2, 3, 4).   
       Рой взглянул на меня с удивлением, однако промолчал. Я дал ему сверх уговора ещё «на бутылочку» и «бомж» (теперь это слово можно взять в кавычки), поправив галстук, тут же засеменил к ларьку. Дожидаться его я естественно не стал.
      Вечером позвонил приятелю, учёному-этнографу, охотнику до сенсаций. Звали приятеля Игорь Сергеевич Поляков и мы, как это случалось, договорились встретиться после работы, почаёвничать у меня дома. Поляков и я – редкостные любители пирожных и бесконечных дебатов за чашкой чая о происхождении племён и народов, но в эту субботу тема была особой. Едва приятель уселся за стол, как я вывалил ему всё, что слышал от Роя. Как и ожидалось, друг отнёсся к сообщениям «бомжа» с огромным интересом, и мы весь вечер двигались по исхоженному кругу: я критиковал рассказ хорвата, приятель – моё невежество.
       – Сегодняшняя история в подобных великанов, к сожалению, не верит, – оспаривал меня приятель, не забывая отправить ложечкой в рот аппетитный кусманчик принесённой «праги» и запить глотком пахучего чая. – Уверения спутников Магеллана, видевших гигантов-техуэльче, считают предвзятым преувеличением, вымыслом, а найденных в могильниках исполинов, – длина их скелетов три метра десять сантиметров, – относят к гигантским пещерным ленивцам, видимо похороненных по всем пещерным правилам своими сострадательными сородичами. И всё это потому, что мы, – этнографы, археологи и другие творцы науки, – не в ладах со случайными открытиями, разваливающими карточные домики устоявшихся концепций. Тем не менее, жили и до сей поры живут очевидцы, встречавшие племена гигантов, и среди таковых волею случая оказался возможно ваш «хорват». Жаль, что не получилась встреча с ним.
      Проспорили с приятелем почти до полуночи, пока нас не разлучила моя супруга. К полному единому мнению всё равно не пришли, и учёный муж уехал к себе домой, до конца не высказавшись. Мы расстались до одной из следующих суббот. Только теперь уже мне придётся мчаться за пирожными и разводить нас будут его домочадцы. Кривлю душой, я абсолютно верил в невольное столкновение случайного рассказчика с великанами, а спорили с приятелем за чашкой чая лишь по стародавней привычке, раскачивая интерес к текущей теме.
      Игорь Сергеевич не стал тянуть. Предварительно позвонив, он появился опять у меня на этой же неделе, принеся несколько распечаток из разных источников, некоторые со своими комментариями:

       «1) В декабре 1960 года газета «Правда» поместила на последней странице колонку со следующим сообщением:
«В джунглях на севере Бразилии было обнаружено племя людей высокого роста».
      Соображения:
«Правда» – газета сугубо политическая, очень осторожная и ответственная за свои публикации. Сообщения, не относящиеся к политике, в «Правде» не печатали. Значит, найденное племя состояло из индейцев, рост которых не укладывался в общеизвестные человеческие нормы для высоких людей, и такой факт даже политизированная печать не смогла обойти молчанием.
 2) Из неустановленных источников:
В истоках реки Ориноко на юго-западе Гвианского нагорья в 1960 году было открыто племя очень высокорослых людей «панаров» (не их ли имела в виду «Правда»?).
      В первой половине шестидесятых годов прошлого века бразильские исследователи послали экспедицию в вышеназванный район и обнаружили кроме панаров ещё пять таких же племён людей-гигантов. На контакт великаны не пошли, бросая в исследователей огромные камни. Поэтому учёные только приблизительно могли оценить средний рост панаров и посчитали его более, чем в два с половиной метра, а их вес из-за массивности телосложения обязан соответствовать нескольким сотням килограммов. Учёные считают, что этих индейцев-гигантов на сегодняшний день осталось не более двухсот человек.   
      3) Английский учёный-путешественник Джеральд Олстон, исследуя в 1991 году юго-восточную часть Венесуэлы, неожиданно встретил там индейцев-гигантов. Олстон опрометчиво вступил с ними в контакт и был взят в плен. Кроме него в плену оказалось несколько обычных индейцев, которых гиганты использовали в качестве прислуги и живых игрушек для своих детей.
      «Они (гиганты) были смуглокожими людьми скорее белой, нежели монголоидной расы, имели средний рост три метра и с лёгкостью могли ударом кулака расплющить в лепёшку человеческую голову».
         В последнем Олстон убедился, когда один из великанов, будучи в ярости, превратил ударом кулака в месиво череп индейца. Сам Олстон тоже раз пострадал, когда ребёнок, играя с ним, как мы с кошкой, нечаянно сломал путешественнику руку и та долго болела. Гиганты были не просто вытянуты в длину подобно неграм-ватузи, рост которых 2, 1 метра. Великаны имели могучую комплекцию и наверняка весили больше трёхсот килограммов каждый. Олстон пробыл в плену полгода, пока ему не удалось бежать в компании с одним из индейцев и добраться до цивилизованных мест.
      4) Фрагмент из дневника Антонио Пигафетты, спутника Магеллана. Описание встречи с патагонцами Южной Америки:
       «...мы достигли наконец 49°30' широты в направлении Южного полюса. Так как наступила зима, то суда остановились в одном безопасном для зимней стоянки порту. Тут мы провели два месяца. Однажды мы вдруг увидели на берегу голого человека гигантского роста, он плясал, пел и посыпал голову пылью... Он был очень хорошо сложен и такого роста, что наши головы достигали только до его пояса. Его широкое лицо было все расцвечено красной краской, около глаз — желтой, на щеках нарисованы два сердца. Скудные волосы его были раскрашены белой краской. Одет он был в шкуры одного животного [вероятно, гуанако (прим. авт.)], искусно сшитые вместе... В руке у него был короткий тяжелый лук и пучок не очень длинных бамбуковых стрел... Женщины великанов не такого высокого роста, как мужчины. Их вид нас крайне поразил. Груди у великанш длиною в полтора локтя [где-то около семидесяти сантиметров (примеч. авт.)], они раскрашены и одеты так же, как и мужчины, но спереди кусок меха прикрывает их срамные части... Один из великанов был выше ростом и ещё лучше сложён, чем остальные, и столь же смирный и добродушный, как и они. Он плясал, подскакивая, и при каждом прыжке ноги его вдавливались в песок на целую пядь [17,78 см (прим. авт.)]. Он прожил у нас много дней, так что мы его окрестили и дали имя Хуан...»
      Затем Магеллан с тайными намерениями пригласил на свой корабль и других великанов:
      «...Двоих из них капитан-генерал захватил при помощи очень хитрой уловки для того, чтобы повезти их в Испанию. Он дал им много ножей, ножниц, погремушек и стеклянных бус; всем этим заняты были обе руки великанов. Капитан при этом держал две пары ножных кандалов и делал такие движения, как если бы хотел передать их великанам, которым эти вещи пришлись по вкусу, так как они были из железа, но они не знали их назначения. Им очень не хотелось отказываться от этого подарка, но им некуда было положить остальные подарки. Видя, что они не склонны отказываться от кандалов, капитан знаками показал им, что может прикрепить их к их ногам и таким образом они могут их унести с собой. Они кивнули головами в знак согласия, и в ту же минуту капитан наложил кандалы на обоих. Увидев, что обмануты, они рассвирепели, как быки, громко крича: «Сетебос» [«Зэтэб», что значит на языке тэхуэльче «дьявол» (прим. авт.)], и призывая его на помощь. С трудом связали мы руки остальным двум и отправили их с девятью нашими на берег, с тем чтобы они указали место, где спряталась жена одного из захваченных нами великанов. Пока они находились в пути, один из великанов высвободил свои руки и пустился бежать с такой быстротой, что наши вскоре потеряли его из виду. Действительно, эти великаны бегают быстрее, чем лошади...
      Когда у туземцев болит желудок, они, вместо того чтобы очистить его, засовывают в глотку стрелу на глубину двух и более пядей и изрыгают смешанную с кровью массу зелёного цвета... Волосы у них острижены, как у монахов, в виде тонзуры, но они длиннее. Голова охвачена хлопчатобумажным шнурком, к которому они, отправляясь на охоту, прикрепляют стрелы. Капитан-генерал назвал этот народ патагонцами (рис.1). Одеты они в шкуру упомянутого уже животного, и других жилищ, кроме как из шкур того же животного, у них нет; в этих домах они кочуют с места на место, подобно цыганам. Питаются они сырым мясом и сладким корнем, называемым ими «капа». Каждый из захваченных нами великанов съедал сразу по корзине сухарей и залпом выпивал полведра воды. Они едят также крыс вместе с кожей...»
    5) Набросок с натуры корабельного живописца, увековечившего встречу семьи патагонцев-техуэльче и учёного-натуралиста с корабля капитана Байрона в 1766 году у Магелланова пролива (рис. 1).
       – Ну, как впечатления? – спросил меня Игорь Сергеевич, когда я просмотрел распечатки. – Дополнят эти сведения ваш рассказ?
       Я остолбенел:
       – Простите, с чего вы взяли, что я готовлю рассказ? Дневник Пигафетты мы и раньше обсуждали. Считаю, Рой встретил ту же самую расу великанов.
       – Будет вам, не скромничайте. Небось, на диктофон вся беседа с ним записана.
      Чувствую, терпение покидает меня, в голосе прозвякивает металл – неуловимые следы вызова:
      – Да, записана. И, как вы догадались, канву рассказа уже действительно почти подготовил.
      –  Поздравляю.
      Я ответил шутливым поклоном и потряс удерживаемыми в руке листками:
      –  Тогда я волен ими распорядиться?
      – Скажу «нет», всё равно используете, – улыбнулся приятель. – Конечно вольны. За коробку пирожных. А если серьёзно, то уважте, включите в рассказ тогда вот что, – гиганты и у нас в стране жили. 
      С этими словами Игорь Сергеевич протянул мне ещё одну вырезку. Я пробежал её глазами. Распечатка выпадала из общего контекста и утяжеляла рассказ, но желание приятеля всё равно исполнил. Речь шла о Булгарском царстве на Волге, которое в 922 году посетил вместе с посольством багдадского халифа историк Ахмед ибн Фадлан. Он писал, что в ставке булгарского владыки содержался на цепи человек огромного телосложения. Правда, в живых его ибн Фадлан не застал, поскольку великана удавили из-за злобного буйного нрава. Так что, ибн Фадлан увидел только его скелет, размеры которого поразили араба:
       «...И я увидел, что голова его подобна большой кадке, а вот рёбра его подобны самым большим сухим плодовым веткам пальм, а в таком же роде кости его голений и его локтевые кости. Я изумился этому и удивился. По рассказу булгар, великан был пойман далеко на севере, в стране Вису» и «от одного только взгляда гиганта, дети падали в обморок, а у беременных женщин случались выкидыши».
      Вероятнее всего, великан был пленён при «меховом» походе булгар в район Печоры, где обитала летописная «весь».   
      Случай захвата с доставкой великана из северных краёв оказался не единичным. Когда в 1135 – 1136 годах арабский путешественник и богослов Абу Хамида аль Гарнати посетил город Великие Булгары, он не только увидел пленённого живого гиганта, но довольно часто с ним разговаривал:
       «...а я видел в Булгаре в 530 году [по мусульманскому календарю] высокого человека из племени адогитов [возможно – «ладогитов», живших на северном берегу Ладоги], рост которого больше семи локтей [примерно три с половиной метра], по имени Данки. Он брал лошадь под мышку, как человек берёт маленького ягнёнка. А сила у него была такая, что он ломал рукой голень лошади и разрывал мясо и жилы, как другие рвут зелень. Правитель Булгара изготовил ему кольчугу, которую возили в повозке, а шлем для его головы, как будто котёл. Когда случалось сражение, он сражался дубиной от дуба, которую держал в руке как палку, но если бы он ударил ею слона, то убил бы его. И был он добрым, скромным; когда встречался со мной, то приветствовал меня и здоровался со мной почтительно, хотя моя голова не доставала ему до пояса, да помилует его Аллах». 

      – Сообщения арабских учёных заслуживают доверия, – подытожил Игорь Сергеевич.
      – Поразительно! – подался вперёд я. – Не верится, что и среди нас бывали такие.
      Мой рост – метр семьдесят пять, у Игоря Сергеевича и того меньше, но приятель словно не заметил моего шаловливого выпада, и я вернулся к серьёзному тону:
      – Ваши распечатки, конечно, наводят на мысль, что племена гигантов раньше жили повсеместно. Обстоятельства их быстрого исчезновения, а возможно и просто деградации нам сполна неведомы, но...
      – Давайте на эту тему мы с вами в другой раз потолкуем, – остановил меня приятель, взглянув на часы. – Просто, мне уже пора, а вы... мужайтесь, дописывайте свою «историю».
      Игорь Сергеевич взглянул на меня шутливо-выжидательно, но я молчал. Приятель отвёл взгляд, вздохнул и вяло изрёк:
       – Только, чур, имени моего в ссылках нигде не упоминайте. Ни к чему такое уважение.
      Я учёл просьбу и имя приятеля изменил.

2011