Хождение за три моря

       – Чем могу быть полезен?
      Заводской юрист Альфред Маркович, улыбаясь, рассматривал меня сквозь линзы очков. В них ещё отражались чёртики его мыслей, от которых юриста временно отвлекли. Крутить вокруг да около мне не хотелось, поэтому брякнул, как на духу:
      –  Хочу, Альфред Маркович, навсегда бросить...
      –  Жену, что ли? – шутливо перебили меня.
      – Неет, с женой вопрос давноо решён, – отвечаю ему в тон. – Работу.
      –  Поздравляю.
      –  Что мне за это будет?
      –  Что будет – скажу, но порядочные люди обычно всё-таки дорабатывают до пенсии и продолжают трудиться, пока ноги держат. Вы же не инвалид, там, или больной какой – просто... здоровяк, – сгладил юристконсульт определение. Он с любопытством ждал от меня ответа и я не кривил душой:
      – Надоело, Альфред Маркович! Четверть века как на заклание на работу хожу и просвета не вижу. Опостылела такая жизнь.
      – Понимаю, теперь хотите всё бросить и жить с огорода картошкой.
      – Да пусть так… Но мне надо знать: не привлекут ли за тунеядство?
      – Сколько вам лет, уважаемый.
      – Сорок семь стукнуло.
      – Отлично! Государство наше демократичное, вас не тронут, раз вам уже скоро полтинник. Трудовой стаж казне...– юрист блеснул линзами, – вижу, тоже отработали?
      Я поспешно кивнул, сказав «Да».
      – Ну вот видете! Можете теперь, уважаемый, нигде не трудиться. Кроме своего огорода. Он у вас большой?
      – Приличный.
      – Совсем хорошо. Только законов не нарушайте. И я бы, наверное, сбежал на свою дачу после обязательного, – юрист неожиданно хохотнул, – двадцатилетнего трудового минимума, да вот, с возрастом пока заминка. Мне только сорок два, а вы можете уже откланяться.
      Я с недоверием взглянул на линзы, пытаясь разобраться с подтекстом услышанного. Альфред Маркович помог мне:
      – Будут ещё вопросы – прошу вас, всегда искренне рад.
Поблагодарив за информацию, покидаю кабинет. Уверен, что едва закрылась за мной дверь, юрист схватился за телефон. Мелькнула озорная мысль вернуться и что-нибудь ещё спросить, но передумал.
      Заявление об уходе решил подать начальству сразу же. Разумеется, я лишаюсь регулярного денежного содержания, но это не пугало. Конечно, умирать на огороде ради собственного пропитания тоже не собирался. Всё-таки, владея технически английским, да ещё немного японским, можно сносно подрабатывать переводами и не подпрыгивать по утрам на кровати от звона будильника.
      Я отработал со дня подачи заявления положенные две недели и, подписав все сопутствующие бумаги, впервые в жизни почувствовал себя вольным казаком. Бросаю напоследок взгляд на своё рабочее место, где добросовестно протирал штаны десятилетия. Над столом висит прикреплённая к стене клейколентой распечатка из повести Белле Фенольо «Страстная суббота». В заключение ещё раз читаю её содержание:
     «...Там стояли люди, которые каждый день замыкались в четырёх стенах на лучшие восемь часов суток, на то время, когда в кафе, на спортивной площадке и на рынках происходят интереснейшие встречи, когда с поездов сходят таинственные незнакомки, когда летом манит к себе река, а зимой – заснеженные холмы.
    Вот они – несчастные люди, которые никогда не видят сами и судят обо всём по рассказам других, люди, которые должны просить разрешение уйти с работы, даже если у них умирает отец или рожает жена...»
       Оставлю, думаю, выдержку тому, кто сядет за этот стол. Может быть новичок успеет что-то из неё извлечь, хотя вряд ли. Мой бывший начальник сорвёт с кафельной плитки листок, измочалит его и швырнёт в корзину.
       Завод покидал под насмешливые ухмылки бывших сослуживцев. Когда встречался с ними глазами, сослуживцы старательно отводили их – прощаться со мной, самовольно записавшимся в тунеядцы, никто не желал. Наконец, в последний раз за истекшие годы осталась за спиной проходная и я, с увольнительной в руке, минуя равнодушного ко всему на свете вахтёра с кобурой, вышел из респектабельной сытой тюрьмы на долгожданную свободу. Свежий ветерок тут же занялся моим забитым конторской пылью дыхательным аппаратом, приятно поглаживал залысины. Я взглянул на часы – одиннадцать. С этой минуты всё оставшееся в жизни время уже моё. Пока обходил улицею административный корпус, сверху меня окликнули. Поднимаю голову и вижу на балконе пустующего в неурочный час конференцзала трёх своих приятелей. Это – Жора Лейбович, Сеня Эйдлин и Лёня Фридман. Все они уже шагнули в кандидаты и доктора наук, перекочевали «в тот эшелон» и сейчас слишком дорожат своим реноме, чтобы прощаться со мной на людях. Мы вместе учились, затем по рапределению прибыли на номерной завод молодыми специалистами. Мы любили совместно проводить отпускной досуг в байдарочных или лыжных переходах, отдыхая в них от суеты мирской. Через грядущие шестнадцать лет, отсчитываемые от дня сегодняшнего, из приятелей никого не останется в живых, а, спустя ещё годы, я волею судеб окажусь в дальнем зарубежье, чтобы немощным стариком глядеть в серый потолок палаты и как милостыню ждать от медсестры подачи судка.
      – Толяаа, Толяаа, привеет! – пока ещё машут мне приятели с высоты четвёртого этажа. – Ты мо-ло-дец! Счастливого путиии!
      Я доволен оценкой и гордо смотрю на друзей снизу вверх. В их понимании я конечно камикадзе, хотя в действительности это не так. Просто, у меня перед ними своё преимущество – нет учёной степени, крепко привязавшей всех троих к номенклатурному караваю.
      Я улыбаюсь бывшим сослуживцам во весь рот и в ответ тоже машу рукой, с горечью сознавая, что сейчас сквозь туман десятилетий прощаюсь со своей беспечной молодостью. На глазах у всех срываю с левой руки часы «Победа», подаренные ещё отцом. Показывая приятелям, что с режимной службой покончено, я широко размахиваюсь, словно намереваюсь навсегда отшвырнуть часы подальше, затем прячу их в карман брюк.
     Спустя два часа гуляний по залитому солнцем центру Москвы, трясусь электричкой домой, донимая себя думами, чем бы всё-таки пооригинальнее отметить это краеугольное в своей жизни начало. Наконец меня осенило. Я проезжаю свою остановку, схожу на платформе Зеленоградская и направляюсь в расположенное за путями поле, покрытое жёлтым ковром майских одуванчиков. И вот – кульминация! Бросивший службу почти пятидесятилетний инженер вошёл в цветы и, оглянувшись по сторонам, словно юный подросток, кувыркнулся в одуванчики. Минут пять я беззаботно барахтался в колышащихся на ветру жёлтых волнах, как выпущенный на волю конь, переворачиваясь со спины на живот, потом обратно. Каждодневный рабочий костюм принесён цветам в жертву. Его уже не отмоешь и придётся скорее всего выкинуть, но всё же это мелочи по сравнению с важностью поворотного момента в моей биографии. Мыслями, как в таком неприличном виде ехать домой дальше, я не желал забивать свою голову. Из экзальтированной выходки выводит чей-то окрик с боковой тропинки:
      – Наверняка с женой развёлся!
      Я злюсь – при чём здесь опять жена? Однако, подавляю недовольство и тоже весело выкрикиваю:
      – Давно, а теперь вот и с работой.
      – Ещё один тунеядец! – неожиданно хохотнуло в ответ.
      – Это почему вдруг?
      Осанившись, я уже стоял на ногах, но мужик только махнул рукой и скрылся в подлеске. Ругнувшись, я скинул с плеч весь в жёлтых пятнах пиджак, вывернул его наизнанку, перекинул через руку и направился к платформе. После обидного замечания благодушие спало и теперь сожалел, что вконец испортил ещё неплохой костюм. В расписании поездов – большой перерыв, так что спустя только два с половиной часа я начинаю трястись электричкой в обратную сторону с пиджаком на локте и в измятых, жёлтых от пыльцы брюках на ногах. В вагон не вошёл, простоял у выхода, ощущая дыхание людей за спиной. Отметил, что некоторые сходящие на остановках пассажиры меня сторонятся, наверное, принимают за провалявшегося полдня в траве пьяного. А вот и моя станция, спешу выйти на платформу и затеряться среди приехавших. По случаю окончания рабочего дня в разбредающейся толпе оказалось с десятка полтора неряшливых, уже поднабравшихся посельчан и я в целом вписался в их замызганный колорит. К сожалению, не обошлось без инцидента, едва не закончившегося трагически. Народ с поезда спешил по домам и магазинам, железнодорожное полотно уже переходили те, кто жил по другую сторону линии. Встречная электричка заставила люд приостановиться. Всех, кроме «поддавших». Они, словно тушканчики, перескакивали рельсы перед самым носом приближающейся со скоростью в сто километров в час электрички. Один не расcчитал, споткнулся о торец шпалы и упал животом на рельс. Несущаяся на него под вой сирены стальная махина была уже метрах, мне показалось, в двадцати. Почти все вокруг, как по команде, отвернулись, чтобы не видеть мгновения, когда колёса набегающего поезда рассекут свою жертву пополам. Я не отвернулся, а дико закричал с платформы «Ааааа!!!». И откуда столько силы в лёгких взялось! Вероятно, вместе с сиреной мой страшный крик дошёл до сознания пьяного и привёл в действие скрытый механизм самосохранения. Руки упавшего вдруг резко отжались от утрамбованного гравия, словно древнеримские катапульты. Они подбросили мужика куда более, чем на метр вверх над рельсом, отклонив его тело назад и усадив боком на насыпь. Электричка проносится рядом с правым плечом потерпевшего, едва-едва не задевая его буксами колёс. Поезд прошёл, мужик, как ни в чём не бывало поднялся уже совершенно трезвым, деловито перешагнул рельсы и, отряхиваясь, скрылся в посадках, а у перехода тем временем приводили в чувство упавшую в обморок женщину. Кто-то, обгоняя меня, мимоходом бубнит в пространство перед собой: «Псих!» К кому это? К «тушканчику», едва не оказавшемуся под колёсами? Нет, определённо ко мне. Будь помоложе, эдак лет на пятнадцать, потребовал бы от любителя чужой крови ответа, сейчас же промолчал. Через неполных сорок минут я, продолжая переживать чуть не разыгравшуюся на моих глазах драму, пытаюсь непослушными пальцами отпереть дверь своей избушки за оврагом. Она досталась мне в наследство от матери (московскую квартиру отбила жена при разводе). Наконец после нескольких попыток я попадаю ключом в замочную скважину, поворачиваю бородку сначала не в ту, затем уже дважды в нужную сторону, отпираю замок и распахиваю створку. Вот я и дома, дневные происшествия уходят в тень подступающих сумерек. Я раздеваюсь, включаю газовую колонку и принимаю горячий душ в специальном закутке под лестницей, ведущей на чердак. Помывшись и одевшись в свежее, сажусь за пустой стол, но света в комнате пока не зажигаю.  Людская суета осталась за порогом, я задумался. Из сумрачных углов стала расползаться по помещению вместе с темнотой тоска, поэтому я перевёл взор на окно, за которым ещё догуливал своё время наполненный событиями день. Вот, думаю, и всё с тобой, вольный казак. Нет больше службы. Догуливай и ты своё время, пока здоровье позволяет. Что будет потом, не тужи сейчас о том. На столе появляется поллитровка. Для снятия напряжения, оставшегося от дня минувшего, опрокидываю в себя полстакана зелья и заедаю куском хлеба с ветчиной из холодильника. На сегодня хватит впечатлений. Так и не включив света, заваливаюсь в постель, чтобы почти тут же провалиться в глубокий и продолжительный сон.
      Проснулся я на следующее утро около одиннадцати, проспав в общей сложности часов четырнадцать – адекватная реакция организма на регулярные недосыпания. После уже считай полудённых процедур и завтрака, засел за перевод журнальных статей – многолетняя привычка, которой следовал, регулярно подкрадывая казённое время на производстве. Где-то в три работа завершена. Я рассовал переводы по заказным конвертам с заготовленными адресами и отнёс на почту. Как обычно, получу за них через месяц гонорары, являющиеся извечной темой интересов почтовых работников. Кроме своего поселкового отделения я пользовался ещё тремя в Москве, из которых делал такие же рассылки и куда раз в неделю наведывался за деньгами, как на праздник. В общем, жить можно. Итак, разослав конверты, получив денежный перевод и корреспонденцию с библиографией заказываемой литера  туры, я решил налегке прогуляться в сторону речки. У меня шевелились в голове заготовки некоторых планов, их требовалось потщательнее обмозговать и предпринять определённые шаги для реализации. Всё очень просто – я решил купить домик в Приазовье. Капитал для этого был: мать оставила мне жестяный короб с десятью килограммами серебряных полтинников, собираемых ею смолоду – не худшее из увлечений юной девушки. Три четверти монет отчеканены в двадцать четвёртом и двадцать шестом годах. «Это значит, – посвящала меня в тайны клада мама, – что в них, согласно слухам, сорок процентов платины. Говорили, – было такое вредительство со стороны государственных чиновников, за это некоторых якобы даже расстреляли». Конечно, насчёт платины надо помалкивать, но я после маминых слов всё же занялся элементарной проверкой, призвав на помощь закон Архимеда. Родительница оказалась права – что-то похожее по удельному весу на платину в сплаве было. Да и цветом монеты чуточку отличались от серебряных. Ну и что? Живи проще. Государство объявило о скупке серебра и золота у граждан, вот и используй момент. Пусть монеты посчитают чисто серебряными, спокойнее будет. Решено. Обменяю серебро на деньги, а пока, не откладывая, надо ехать на юг дом присматривать. Полусонное Приазовье лучше всё-таки оставлю запасным вариантом. Давай-ка попробую поискать что-нибудь в жгучих черноморских субтропиках. Всякое случается, может что-то подходящее и обломится. Заодно и парочку монет с платиновой начинкой прихвачу. А чего? В качестве образцов. Кто знает, вдруг улыбнётся удача найти там понимающего человечка и сплавить монеты подороже. Рискованно, ну и что!
     С такими задумками я через день направился к кассам Аэрофлота.
     Ещё через четверо суток вновь трясусь в переполненном вагоне электрички, на этот раз уже из Адлера в сторону Гудаут и схожу на станции Бармыш. Здесь живут мои хорошие знакомые, у них я не раз останавливался, приезжая в отпуск. Наступил июнь, я появляюсь, как всегда, словно снег на голову, но мне рады. Да, свободная комната есть, и я выдаю хозяевам щедрый аванс за полмесяца вперёд. Так стартовала моя упоительная эпопея по устройству своего светлого будущего. Беготнёй в заботах о нём заняты все дни, а вечерами я восcедал за рубленым столом под виноградником и в относительной прохладе приводил в порядок распаренные летним зноем мысли. Бывало, подсаживался кто-то из отпускников. Женщины с детьми неизменно интересовались моим столичным бытом и занятостью, подбивали на семейные откровения. Мужчины больше отмалчивались, погружённые в свои расчёты, а если чем и интересовались, то только хозяйской чачей. По их словам, крепкие напитки отпугивают комаров, только поэтому их и пьют. Естественно, после принятия, языки отдыхающих развязывались, словесные выражения теряли подконтрольность, начинались придирки, а к комарам пропадала всякая восприимчивость. В таких случаях я предоставлял нализавшихся самим себе и уходил в дом. Лёжа на койке, прикрывал веки и уже в тёмном одиночестве домысливал подобранные за день варианты.

      Прибыв в один из душных вечеров из Гудауты, я увидел сидящего под виноградником незнакомого мужчину. Он произвёл бы впечатление интеллигентного, не разденься в чужом месте по пояс. Скинутая рубаха небрежно брошена на стол, и мужчина лёг на неё локтями. «Наверное уже набрался», – думаю я и всё же спрашиваю, подтягивая под себя табурет:
      – Разрешите?
      Незнакомец, не поворачивая головы, безразлично пожал плечами. Он был трезв.
      – Отдыхаете? – не отстаю я.
      – Нет. Сезонник.
      На этом разговор, казалось, завершился и я, тоже опёршись локтями о стол, сначала минут двадцать отдыхал от поездки, ни о чём не думая. Поостыв, извлёк на свет Божий свой замызганный блокнотик и занялся прикидкой списанных за день вариантов. Все продающиеся дома в округе, как повелось, обладали в основном двумя существенными недостатками: были убоги и очень дороги, но я не терял надежды, что в конце концов всплывёт что-нибудь приемлемое. Ведь есть люди, которые по той или иной причине срочно уезжают. Надо только успеть застать их за таким решением, подписать купчую и... слетать на пару дней за деньгами. Конечно, нескольких недель для подбора подходящего дома недостаточно, приходится надеяться на удачу... Бегающая по двору ребятня, игравшая в войну, постоянно сбивает меня с мыслей. К детям добавились комары. Нет, думаю, сегодня в такой духоте кровососущие не дадут возможности продуктивно думать.
     – Здорово комары кусают, – подал я голос, зашлёпав себя ладонями по оголённым рукам.
     –  Даа, это такая тварь... – ответил мужчина.
     – Странно, вы сидите без рубашки, а насекомые видимо вас не беспокоят. Антикомарином намазались?
     –  Неет, уксусом.
     –  Он мало помогает.
     – Надо регулярно. Со временем уксус пропитывает поры, долго не смывается и никакой гнус вам уже не страшен. Я к этому привык в тропиках.
     –  Очень интересно.
     –  А вы из Москвы?
     –  Оттуда. Анатолий, – подал я руку, знакомясь.
     –  Алексей, просто Лёша.
     –  Вы только приехали?
Лёша усмехнулся:
     –  Уже три месяца. Я же сказал, что сезонник.
     – Можно ещё полюбопытствовать: сами откуда? – спросил я, хотя по мягкому выговору было ясно, что Лёша с Северного Кавказа. Однако, в ответ прозвучало:
     –  Из Николаева.
     – Извин-ите, – икнул я невольно, – ааа... чем здесь сезонники подрабатывают, если не секрет?
     Вопрос – чересчур некорректный, но я не сразу уразумел, что перешагнул границу деликатности, обязательную при разговорах с незнакомцами. Алексей удивился, тем не менее удовлетворил моё любопытство. Я бы даже сказал – охотно:
     –  Не секрет. Занимаюсь дизайном, расписываю стены и потолки в домах.
     – Вы, Алексей, значит художник, – сказал я утвердительно. В ответ услышал странное:
     –  Никогда в жизни не рисовал.
     –  Как же тогда у вас получается?
     – Всё произошло случайно. Отдыхал лет пять назад в одном абхазском доме, и вижу, хозяин решил пустить по стенам бордюр. Я и говорю ему: «Хочешь, всё разрисую тебе в комнатах в лучшем виде?» Он согласился, я принялся за дело и хозяину понравилось. После мне пошли заказы. С той поры так и езжу в Абхазию, каждый сезон привожу домой... деньжат.
     –  А вы женаты?
     –  Нет.
     – Насчёт деньжат – неплохо, но без навыков к рисованию... – начал я опять было, однако Алексей остановил мои расуждения:
     – Уметь хорошо рисовать, конечно, здорово, но главное в дизайне всё же вкус, а он у меня оказался.
     – Сегодня, Алексей, вы у кого-то работали?
     – Да, довершил разрисовку в соседнем доме, завтра отправлюсь с утра в Гульрипш.
     – А где будете ночевать? – опять задаю дурной вопрос, но собеседник невозмутим:
     – Там же, где и работал. Вы слышите отсюда гвалт?
     –  Прослушивается.
     – Пятница, гости напились, а я ни шума, ни табачного дыма не выношу. Да и подносить начнут, а мне нельзя. Пересижу здесь часика три, пока не уедут.
      «Наверное, закодирован или зашит», – всё же подумалось мне. Хотелось ещё поговорить, однако не давало покоя комарьё. Поэтому неожиданно предложил:
     – Алексей, пойдёмте в помещение. Я снимаю угол, там есть диванчик. Так что вы даже можете на нём и переночевать, а я с хозяйкой договорюсь.

     Вскоре мы сидели за комнатным столиком и пили чаёк с хозяйским тутовым вареньем. Окно распахнули, света внутри не зажигали, – вполне достаточно лампы во дворе. Комары хотя и досаждали, но гораздо меньше, чем снаружи. У меня возникли ещё вопросы к Алексею, которые теперь в известной мере касались меня:
     – Алексей, как я сделал вывод, с вашим левым приработком нет смысла трудиться на казну.
     –  Всё верно, Анатолий, на госслужбе я уже век не состою.
     –  А как же, простите, к вам относится милиция?
     – Занималась мною – и дома в Николаеве, и здесь в Абхазии. Потом отстали.
     –  Поразительно. Я, например, на днях бросил казённую службу. Юрист сказал, что меня не тронут из-за возраста. Вы же похоже мне ровесник, но при этом уже... ммм...
      Я не произнёс предосудительного вслух, но Алексей понял и неожиданно попросил на несколько секунд включить свет.
     – Анатолий, внимательно посмотрите на мою макушку, что вы там видете?
     Он наклонил голову. На макушке была ямочка, меньше, чем с копеечную монетку и я ответил:
     – Да вроде залысинка небольшая... Правда, на ней глубокая ямочка... Алексей, у вас была травма головы. Вы – инвалид?
     –  Да, инвалид. Войны, – подправил собеседник, гася свет.
     – Ой, как говорят в шутку, я вас очень не понял. В войну вы, извините, под стол...
     –  Смотря какую войну.
     – Какую же ещё? – спросил я, предположив, что меня чуточку разыгрывают. Алексей рассмеялся:
     –  Прошло больше двадцати лет – срок давности, теперь могу и рассказать.
     Ответ заинтриговал: тогда возможно, что Алексей участвовал в далёких венгерских событиях пятьдесят шестого. Пока строил догадки, собеседник приступил к рассказу, начав издалека:
      – По специальности я инженер-автомеханик, в своё время закончил в Харькове. Правда, после школы собрался было поступать на гуманитарный и полагаю, в университет меня взяли бы. Останавливала армия – служить ужас как не хотелось. Да и вообще подумал: а вдруг действительно, полноценного филолога из меня не выйдет. Ведь, школьные стишки – это так, детский лепет. Решил: нет уж, получу сначала твёрдую инженерную специальность, прежде чем с музой любовь крутить. Вот и поступил на автомеханический, где военная кафедра была. Значительно позже понял свою ошибку, но поезд ушёл. В общем, закончил я с грехом пополам институт и распределились мы с приятелем в Пржевальск, в автоколонну – хотелось на романтический восточный мир поглядеть.
      –  Поглядели?
      – Хм, да ещё как! Не переставали удивляться, особенно с непривычки в первые месяцы.
      –   Там киргизы?
      – В основном. Пошли раз с Васьком, – так приятеля звали, – после работы в распадок за городом, к роднику, хотели с двумя девахами вроде пикничка сообразить...
     –  А девахи – нацменки.
     – Упаси Боже, киргизы увидели бы – хана нам. А так – свои русские, хоть и из местных. Девки поотстали – им нужно было, ну а мы с Васьком идём себе, перешучиваемся. Почти дошли уже до родника, смотрим – навстречу нам три скуластых мильтона. Совковой лопатой по носу двинешь – не попадёшь. «Стойте!» – кричат. Мы остановились, ничего не поймём. Один мильтон подходит ко мне и от души – хрясть в морду. Я упал. Поднялся, он опять мне – хрясть! Опять упал, изо рта, носа – кровь ручьём, а Васьк; стали дубасить два других мордана. Тоже свалили и пинали лежачего по всем своим восточным правилам. Какой-то киргиз с горки спускался к городу, остановился и стал смотреть. Мильтоны что-то по-своему сказали ему, он засмеялся (я сам это видел), и пошёл себе дальше.
      –  А как же девки?
      – А они и не появились. Наверное, увидели издали мордобой во всей раскрутке, так и повернули назад – кому охота втягиваться в свидетели! В общем, доставили нас распухших и окровавленных в отделение, стали допрашивать. Кроме нас ещё четверых киргизов задержали, но никто из них не был избит. Продержали в отделении ночь. Утром начальству автоколонны позвонили, а затем отпустили с разбитыми мордами и намятыми боками без всяких объяснений и извинений. Мы так толком и не узнали, за что нас отоварили. По слухам, какая-то кража на базаре случилась, и мы попали под раздачу. Однако, почему своих киргизов-воров пальцем не тронули, а случайных русских инженеров били? В общем, судиться – бесполезно, ещё больше шишек получишь. Одним словом, собрались мы уезжать назад на Украину, но во Фрунзе нам отказных бумаг не дали. Велели отрабатывать положенный срок, правда, перевели в другой городишко... Я это к чему всё вам рассказываю – ...
      –  Пока не знаю, – машинально ответил я честно, однако тут же поправился:
      – Рассказывайте, рассказывайте, я всё понимаю – это имеет смысловую подоплёку к вашей...
     Смотрю, собеседник недоверчиво косится на меня.
      –  В том-то и дело, – говорит он, – что почти никакой связи с дальнейшей моей историей здесь нет. Так, может, самая малость. Но в душе осталась обида. Знаете, боольшая обида. У меня и сейчас потребность хотя бы высказаться... Вижу, и вы моё слюнтяйство не разделяете?
      Стало понятным, что Алексей не мне первому об этом рассказывает. Я подыграл ему:
      – Причём здесь слюнтяйство? Сам родом из таких мест и отношение аборигенов к «Старшему Брату» мне довелось тоже прочувствовать. Правда, в менее вульгаризированной форме: просто, раз мимоходом чуть не получил ножом в брюхо.
      Алексей засмеялся:
      –  Вы любите Джека Лондона?
      –  Любил в молодости.
      – Читали его рассказ «Бесстыжая», если не ошибаюсь сейчас в названии?
      – Не помню, вроде – нет.
      – Там машинист-американец поехал, по-моему, в Перу за длинным рублём. Он хорошо описал отношение латиноамериканцев к белому человеку. Любые аварии на железной дороге по вине тамошних аборигенов завершались призывами к кровожадной толпе: «Бей гринго!» И начиналось избиение. Так вот, Киргизия чем-то похожа. Конечно, автоколонна, где с Васьк;м служили, – не милиция: нас инородцев тут хотя тоже били, однако уже административно, по карману. Ну, а выйдешь за ворота – сталкиваешься с уличными, как это сказать, издержками быта, что ли. Там это налажено.
      – А в чём выражалось? – любопытствую я.
      – Как в чём? В автобусе тебя ни с того, ни с сего толкнут задницей как следует, а ты глотай. За пивом в очереди невзначай ударят локтём. Я возник, а он хвать с прилавка кружку и с матом размахивается, чтобы влепить пивную кружку мне в физиономию. Хорошо, другие отняли. В общем, мы были рады с Васьк;м, когда вдруг призвали из военкомата на армейские сборы. Понимаете, года ещё не прошло после института, как уже отправляют на переподготовку. Понятно, кое-кого нами отмазали, за мзду, разумеется, но мы помалкивали – рады были радёшенки, что отбываем из этой дикой республики. Хотя бы на положенные полгода, а потом – потом видно будет. Кроме нас оказалось ещё два десятка таких же «рыжих». Сказали, что отправят, слава Богу, под Красноярск, а привезли... Вы не поверите сразу – привезли под Запорожье, почти домой. Набралось нас там из разных мест шестьдесят человек. Вместо зимнего военного обмундирования выдали чёрные рабочие комбинезоны с ватниками и направили под видом разнорабочих на берег Днепра крушить ломами мёрзлую землю, копать какие-то канавы. Вокруг – охрана, но тоже под видом рабочих. На контакты с населением – запрет. Сказали, что копаем канал, но мы предположили, что подготавливаем площадку для секретного объекта. Кормили, правда, сытно, мы даже поздоровели. Так продолжалось до февраля, прежде чем объявили нашу часть работ завершёнными. Днепр к тем дням уже вскрылся. Наш рабочий отряд в полном составе собирались посадить ночью на баржу и отправить по реке, но вместо этого умыкнули в товарняк и перебросили в мой родной Николаев. Там, тоже ночью, загнали в трюм транспортного судна для отправки на войсковую переподготовку, сказали – в Одессу. Мы уже представляли, что это за переподготовка. Кроме нас загнали в трюм ещё несколько таких же рабочих команд. Я приуныл – в родном городе как никак нахожусь, а с отцом-матерью не дали повидаться. Хотелось прямо с транспортника дать хотя бы телеграмму, однако мне отказали до прибытия в одесский порт. До него плыть меньше суток, а мы уже не знаю, сколько времени болтаемся в грохочащем от работающих дизелей трюме и всё никак не доберёмся до места назначения. Когда пошла сильная качка и у многих началась морская болезнь, я понял, что мы далеко в открытом море и Одессой тут не пахнет.
      – Куда везут? – спрашиваем дежурных офицеров.
      – Вопросов не задавайте, привезут, куда положено, – слышим один и тот же ответ.
     Нас уже выпускали из жуткого душного трюма на палубу судна, на прохладный свежий воздух, но лишь ночами. Где находимся, какие места проплываем – полное неведение. Только усилились волнение и качка, однако мы к ней уже привыкли. Прошло недели две. Чувствуем, воздух на палубе ночами сильно потеплел. В дальнейшем он всё продолжал теплеть и теплеть.
      – Слышь, Лёха, – говорит Васька, – а ведь мы в тропиках.
      – Да брось ты, – отвечаю, а сам ищу на небе знакомые созвездия и не нахожу их в привычных местах. А Васёк настаивает:
      – Я тебе говорю: мы в тропиках и плывём по океану. В натуре, наш транспорт может и не единственный такой.
     Так мы наконец догадались, куда нас везут. Конечно же на Кубу – не в Африку же, думаем. В трюме пошло шептание, оно росло час от часу, но офицерьё свирепо пресекало все вредные толки и продолжало повторять, как попугаи:
      – Разговорчики! Везут, куда надо! Что? Молчать!
      Мы давно уже позабыли, что сами в ВУЗах тоже получили звания офицеров. Запаса. Однако на судно нас загнали в комбинезонах «разнорабочих» и заставили подчиняться строгой солдатской дисциплине. Так что, здесь мы оказались безликими...
      – А чем же вас кормили там, в трюме? – срываюсь на неожиданный вопрос. В ответ, Алексей только махнул рукой:
      – И не спрашивайте, одими сухарями и ещё чем-то, чуть ли не жмыхом. Да что – сухари! Питание – хуже тюремного, даже воду давали в обрез...
      – Простите, Алексей, за дурную привычку перебивать, – возвращаю я рассказчика вновь к прежнему началу. – И долго вас мотало по океану?
       –  Да уже не очень. Меньше, чем Колумба, – улыбается Алексей и продолжает:
«Лёха, а Лёха, – помню, шутит раз шёпотом Васька. – А ведь мы прямо в пасть к империалистам плывём. Пустят вдруг в нас американцы торпеду и поминай, как звали».  Я на это отвечаю ему: «А ты не каркай, словами ничего не изменишь». Конечно, мы не могли предполагать тогда, что транспорты охранялись нашими подводными лодками, о чём американцы безусловно знали. Во всяком случае на рожон пока никто не лез, до Кубы мы добирались без приключений, если не принимать во внимание бреющие полёты американских самолётов над палубой транспорта. Один из пилотов настолько перестарался, что не смог вывести машину из пике и врезался в воду. Обо всём этом мы узнали, конечно, позже.
      Ещё на следующие сутки шум дизелей внезапно смолк, для ушей – непривычная тишина и мы стали подозревать, что наконец добрались до места назначения. Раз так, нас будут теперь вводить буксирами в порт. Это видимо и происходило, поскольку раздалась давно ожидаемая команда: «Собрать вещи, приготовиться!..»

      Я удивлённо поглядел на возбуждённого Алексея – изложение им событий всё отчётливее приобретало форму приключенческого жанра. Алексей продолжал:

       – ...Голосище офицера, – его фамилия была Миколайчик, – порождал жуткое эхо, отражаясь от металлических переборок. Сотни человеческих тел, конечно, сразу засуетились, но прошёл ещё не один час, прежде чем мы почувствовали несколько глухих ударов по корпусу судна, а потом со скрежетом заработала якорная цепь. Мы поняли, что пришвартовались.
      Минут через сорок-пятьдесят я вместе с другими уже выходил из жаркого влажного трюма, как из бани, на палубу, но, вместо прохлады, сразу же окунулся в ночную духоту: тропики – есть тропики, что поделаешь! Без света, ощущая только спину впередиидущего, мы продолжали обливаться липким потом, пока медленно спускались в темноте по трапу куда-то вниз. Многодневное пребывание на океанских просторах дали себя знать и, даже ступив на твердь пристани, я при ходьбе ещё долго раскачивался на непослушных ногах. Они никак не желали мириться с неподвижностью бетона под ними. Нас развели по грузовикам, которые, приняв людей, включили моторы и повезли живой груз неизвестно куда. Как оказалось – в армейские казармы.
     Утром нам выдали обмундирование, от него впечатление, что это наследство ещё времён американских поставок. После едва тёпленького душа с каким-то суррогатом вместо мыла, мы переоделись.
      – Сеньоре командантэ! – закривлялись мы друг перед другом, щеголяя экипиривкой. – Разрешите в сортир...
      –  Я тебе покажу «в сортир», я тебе покажу «в сортир» ... – грозит кулаком Миколайчик. Он в развалку подходит к нам, сам уже одетый в непривычную глазу форму. Люди, хихикнув, смолкли. Наведя порядок, Миколайчик развернул свой корпус на девяносто градусов, хлопнул в ладоши и зычно скомандовал, обращаясь ко всем сразу:
      –  Кончай веселье, приготовиться к слушанию...
      Нет особой нужды рассказывать, как родной «спецкомиссар», выступая в казарме, говорил об интернациональном долге. Он призывал к защите завоеваний братского кубинского народа от подобравшихся к ним когтей американской агрессии, уточняя этим смысл нашего прибытия на Остров Свободы. Одним словом – привычная демагогия. И без этого ясно, что у кубинцев на случай вторжения дефицит в военных специалистах. Но чем бы могли помочь мы кубинскому народу, – мы, бывшие студенты, отстрелявшие за всё время учёбы в ВУЗах где-то в среднем по семь автоматных патронов на сборах? Оказывается, кое-чем всё же могли. Спустя несколько дней адаптации, Миколайчик отобрал людей и объяснил задачу. Согласно её пунктам, за каждым из отобранных будут по утрам заезжать товарищи «милисианос» на мотоциклах с коляской и проводить с нами военные учения. Меня прикрепили к водителю по имени Хосе, фамилии его уже не помню. Это был весёлый темноволосый парень, одетый в лёгкую куртку военного покроя с примостившимся сбоку подсумком на брючном поясе. Конечно, время на дорогах неспокойное, поэтому у Хосе на всякий случай болтался на плече автомат. Мне такого оружия не полагалось, взамен ему на мотоциклетной люльке торчало какое-то чудище, породившее кучу вопросов.
      – Что это? Пулемёт? Зачем он мне? Случись что-нибудь, я и пользоваться такой штуковиной не умею, – обращаюсь к инструктору-переводчику. Он учился в Москве и изъяснялся по-русски прекрасно.
      – А вам и не придётся, – отвечает инструктор. – Пулемёт этот всё равно не стреляет и стоит так, для вида.
      –  Значит и я посажен для вида?
      – Да вы не беспокойтесь за себя, привыкайте пока к обстановке. Хосе будет вас возить по сельским дорогам, вы с пулемётом – символическое прикрытие. В принципе, ездить без седока в люльке у нас уставом запрещено, поэтому...
      – Простите, какое прикрытие? Мне непонятно... – бесцеремонно прервал было я переводчика.
      – Отставить разговоры! – гаркнул вдруг на меня один из наших офицеров. До сих пор он прохаживался рядом и, казалось, ни к чему не прислушивался.
      – Приказано ехать – садись и ехай... твою разэтак... без обсуждения. В дороге всё поймёшь!
      От его окрика я вздрогнул и тут же послушно влез в мелковатую люльку, едва уместившись в ней. Хосе, улыбаясь, натянул мне на уши пилотку, надел ветрозащитные очки, крикнул «хоросё», после чего сам по-ковбойски вскочил в седло. Мотоцикл взревел двигателем, выбросил густую порцию жуткого чёрного дыма и помчался по шоссе, с визгом преодолевая «лихие повороты». К сожалению, Гавана была в стороне от нашего маршрута, но всё равно ехалось здорово. Первый раз в жизни катался в тропиках и это уже вызывало огромный интерес у меня, северянина.
      – Но вы же из Николаева, какой же там север? – естественно, дивлюсь я.
      – Для Кубы – всё север, где снег лежит зимой, – возразил мне Алексей и вернулся к теме:
      – Здесь же были тропики, однако жары, пока едешь, не чувствуешь, встречный воздух сильно умеряет её. Вдоль шоссе – пальмы, по бокам банановые и тростниковые плантации, смуглые крестьяне у обочин, негры на полях. Те, кто неподалёку, приветственно вскидывают руку – присутствие в люльке пулемёта вызывает уважение. Мы мчались с Хосе в сторону южного побережья, и прокатались по дорогам и просёлкам весь день до самых болот – очевидно, гостеприимный Хосе решил показать мне живописные окрестности. В пути перекусывали, заправлялись на бензоколонке. Перебоев с горючим вроде не ощущалось – его систематически доставляют на Кубу наши танкеры. Американцы к этому привыкли, наверное, и про нас думали, что баржи везут бензин, – засмеялся собеседник. – Впрочем, может я и ошибаюсь. Одним словом, в казарму возвращались по темноте, которая наступила в течение каких-то пятнадцати минут. Чтобы сократить путь, Хосе круто свернул на боковой просёлок и понёс, что называется, по кочкам. Крепление люльки было жёстким. К этому добавлялось отсутствие подушки на сидении, отчего мотоцикл скакал по ямам и ухабам подсохшего грунта, как бодливый телок, а моё сидалище испытывало при его отчаянных прыжках все дантовы муки. Хотелось пить, но вода вышла. Хижины в посёлках беднейшие, стоят на сваях, к дверям ведут лестницы без перил. Все жители после захода солнца погружаются в глубокую спячку и будить их из-за фляги воды не совсем этично. Потерпим до казарм. Однако мы заметили, что в одном из строений сквозь щели бамбуковой двери просвечивают тусклые полоски света. Хосе решил устроить передышку. Он остановился, выключил фару и слез с сидения. Потом в потёмках поднялся по ступенькам и рывком открыл дверь, сорвав, наверное, её с крючка. В проёме при свете керосиновой лампы я успел отметить, что хижина полна народа, были вроде и женщины с детьми на руках. Все повернулись лицами к Хосе, который уже направил на них автомат. «Трррррр», – гулко затрещала трель длинной очереди. В такт ей срезанные пулями люди валились, как снопы. Барабанная дробь выстрелов сопровождалась визгами и криками. Я поразился свершившемуся и от неожиданности застыл с распахнутым ртом. Хосе между тем, опустошив магазин, заменил его и, войдя внутрь, добил выстрелами всех, кто проявлял признаки жизни. Сделав своё дело и не вспомнив о питьевой воде, он поспешил спуститься с лестницы и сел за руль. Мотор тут же заурчал, мы двинулись дальше. Конечно, нас изучали из щелей других домов, но никто не рискнул выглянуть за дверь. Я отметил, что в одной из хижин, к которой он теперь направил мотоцикл, спешно погасили свет. Хосе это не ввело в заблуждение. Остановившись, он одержимо рванулся к дому, но поднялся по лестнице ровно настолько, чтобы выставить над головой автомат и вслепую пройтись длинной очередью по бамбуковой стенке – осторожность теперь не помешает. Сменив магазин (они были рассованы по карманам и ещё лежали в подсумке), экзекутор прислушился к стонам, затем прыгнул на порог, вышиб дверь, и адская работа была довершена уже внутри помещения. Спустя полминуты, Хосе опять сидел за рулём. Ничего не пытаясь объяснить, он перезарядил автомат, закинул горячий ствол за спину, и мы поскакали на колёсах дальше. В одной из деревенек вновь беспечные обитатели выдали себя светом. Всё повторилось до мельчайших подробностей.
      В казарме давно дали отбой. Я добрался до койки, нашёл в себе силы раздеться и лечь. Через минут двадцать пришли, спотыкаясь в темноте, ещё несколько наших.
      –  Лёха, – шепчет Васёк, – а Лёха, как ты после...
      – Никак, – прервал я товарища и повернулся на другой бок. Шептаться о впечатлениях было страшно.
      На следующий день «милисианос», как ни в чём не бывало вновь заехали за своими русскими напарниками. Прибыл и мой Хосе. Я не мог пересилить себя, чтобы ответить на приветствие, и уклонился от его забот – натянул пилотку на уши сам. Хосе словно этого не заметил, выкрикнул своё «хоросё» и мы снова помчались навстречу подвигам в другой болотистый район.
      В деревнях Хосе успевал с кем-то пошептаться, с темнотой – неожиданный налёт на выбранный дом и расстрел обитателей, а я в это время поджидал его в люльке с бутафорным пулемётом. Что и говорить – мы сработались.
      По прибытии в казармы, вдвоём с Васьк;м отправились к своему офицерью и, несмотря на неурочный час и заспанные рожи Миколайчика да другого белоруса, Шесторина по фамилии, в решительных выражениях потребовали сменить нам род военных упражнений.
      – А ну марш по койкам! – взревели офицеры вне себя. – Приказы не обсуждают. Не будете выполнять – обещаем устроить кое-что повеселее.
     Обещания оказалось пока достаточно, чтобы выбить из нас духовитость, и через пять минут Васёк и я уже лежали на койках, борясь с бессонницей.
     Третий день не принёс перемен, если не считать разразившейся после обеда грозы. Предусмотрительный Хосе захватил для меня дождевичёк. В остальном – всё, как обычно: таинственные встречи, ночные наезды, расстрелы и – домой в казарму спать.
      На четвёртый день шестеро из нас забастовали, мы с Васьком в их числе. Начальству твёрдо объявили, что приехали на Кубу не записываться в расстрельную команду.
      – Нам понятно, – кипятились мы, – что кубинцы отстреливают ночные сходки возможных заговорщиков. Нам понятно, что из-за боязни мести – желающих у них не густо лезть вторым номером в люльку с пулемётом. Другое дело – русские: мы временщики, нам здесь не жить, но...
      – Марать рук убийствами «колхозников» мы больше не будем! – горячится оренбуржец Самохин.
      – Отдавайте под трибинал, расстреливайти нас – всё равно больше не поедем! – храбрится кто-то ещё. 
      Видя, что команды с угрозами на нас уже не действуют, начальство приступило к уговорам. Вначале без эмоций. Только когда подкатили мотоциклы, Миколайчик вновь разорался и схатился было даже за кобуру, но Шесторин удержал его, сказав:
      –  Х ...с ними, не хотят – не надо. Других найдём.
      Он о чём-то переговорил с удивлённым инструктором, потом подозвал старшину и оба отправились в соседний барак. Через некоторое время мы услышали, как мотоциклы затарахтели двигателями и разъехались. Значит, нашли других.
      Нам заменили задание «на более весёлое», как и обещал Миколайчик. Лично меня надолго отправили в отряд милисианос, ориентированный на засады, куда дели остальных – не знаю, больше их не видел.
     – И Василя тоже?
     – Василя после встретил в госпитале. Потом он пропал без вести в Плайя-Хирон. Нас эта мясорубка крепко зацепила, я вот остался жив.
     Ответ смутил меня, но всё же спросил:
     – До Плайя-Хирон чем вы, Алексей, занимались на том «более весёлом задании», извините уж?
      Повидимому, дела были в действительности не из весёлых, отчего Алексей поначалу замолчал, и я терпеливо дожидался, пока он соберётся с мыслями. Наконец, маховичок воспоминаний сдвинулся с места, вновь стал набирать обороты и рассказ продолжился:
     – Меня прикрепили к двум милисианос и посадили в болото.
     –  То есть как это?
     – В самое настоящее комариное болото, недалеко от побережья. Посадили в засаду на диверсантов с подводных лодок и катеров, а это уже вам не «колхозники» – это американские боевые пловцы-убийцы. В основном их набирали из кубинцев-контрреволюционеров, «гусанос» таких называли. Появлялись они со стороны моря всегда неожиданно, чаще ночью, когда бывал прилив, а ты в болоте тухни и жди тех из них, кто ухитрился проскочить патруль. Жди с оружием наготове среди бамбука, бывало и по горло в воде, а там, кроме комаров, ещё аллигаторы. Раньше на хищников здорово охотились из-за кожи и мяса, поэтому людей они вроде в целом побаивались. Но не все. Так что, сиди и жди, пока тебя не сменят или не разорвут крокодилы. Для милисианос главное – не позволить диверсантам пробраться в глубь болот, там их уже чёрта с два отыщешь. А отыщешь, попробуй ещё излови в тростнике. Потом они спрячутся в хижине у родственников или знакомых, где их конечно ждут свои люди. Потом – шпионаж, диверсии. Слава Богу, за все месяцы на меня ни разу не вышли, а то сейчас вполне возможно не сидел бы здесь. Ведь, эти диверсанты – профессионалы в своём деле! Одним словом, получил я в болотах стопроцентную тропическую лихорадку, чуть не сдох, и меня отправили в Гавану в военный госпиталь. Проволялся там ни много, ни мало – полгода, при мне привезли туда среди прочих наших и Васька. Когда болезнь немного отступила, как же мы были рады друг другу! Всласть не могли наговориться в курилке – нам выдавали настоящие гаванские сигары, я тогда ещё баловался этой дрянью. На ноги нас, конечно, поставили и уже собирались отправлять тех, кто переболел, назад в Союз, а тут на наше собачье счастье – Плайя-Хирон.
     –  И вас после болезни заставили воевать?
     – Не сразу, конечно. Чувствовалось, что приближается гроза, поэтому нас попридержали с отправкой домой. Нам бы не возникать, ан нет, нажрались ихнего рома и опять со своими требованиями: немедленно отправить в Союз на продолжение курса лечения. Положено и всё тут! Нас и отправили «лечиться» к заливу Кочинос. Кочинос значит – Свиной, «Свинский залив», мы его прозвали. Специально и окопы на высотах для нас подготовили. Внизу в нескольких километрах – океан, а нас разбросали по гребню возвышенности. Окопы были выбиты в известняке, полметра шириной и глубиной сантиметров в тридцать. Хороши окопы, ничего не скажешь – попробуй укройся, да ещё с амуницией! Ранец бросишь перед собой в эту канаву, ляжешь в неё ничком, а казённая часть вся наружу. Пытались углубить, да куда там, – сапёрная лопата известняк не берёт. Как американцы высаживались, не видел. Помню только, что били по нам от души. Наверняка, огонь корректировали. Бесконечные взрывы фугасов перед нами, позади нас, среди нас. Кто побежал из этого ада, тех снесло сразу. Я воздержался от искушения броситься наутёк, уткнулся носом в дно канавы и потерял счёт времени.
      – Простите, Алексей, я читал, что налёты американской авиации были кратковременными и силами только нескольких самолётов вдоль побережья. И то их отсекли.
      –  Значит я вру, тогда нечего больше и слушать.
      – Не горячитесь, только теперь с ваших слов знаю всю правду...– пытался выкрутиться я из неловкого положения, но Алексей уже зажёг свет, отошёл в угол комнаты и, повернувшись спиной, стянул с себя брюки. Вместо зада – какой-то бесформенный наплыв розовой мякоти. Я невольно ахнул:
      – Как же вы после такого ранения ходите?
      – Ранение в общем-то в основном поверхностное, поэтому и хожу. Правда, стометровки уже не возьму, – улыбнулся рассказчик.
     Добившись эффекта, удовлетворённый Алексей натянул штаны, выключил свет и спокойно продолжил, будто не проскакивало между нами кошки недоверия. Выдержка у него, конечно, завидная.   
      – ...Одним словом, очнулся в госпитале. Лежу на кровати, как в том окопе, – на брюхе. Голова перебинтована, зад – тоже. Мне сошлифовало осколками некоторый слой «больших ягодичных мышц», если использовать медицинскую терминологию. Ещё один осколок застрял в темени, но его удачно извлекли, пока я пребывал, что называется, «в отключке». Рана затянулась, хотя дырочка на голове осталась – черепные кости после травм не нарастают.
      Мы оба помолчали, прежде чем Алексей сказал, вздохнув:
      – Вот так-то вот. Прибыл на Кубу здоровым, а убыл инвалидом. Ещё благодарил судьбу, что снесло ползадницы, а не полчерепа, – ведь мог бы прилечь в окопе и в другую сторону...
     Я попытался перевести беседу теперь в иное русло:
     – Значит, как приехали домой, несколько лет отдыхали, потом занялись дизайном?
     – Даа, несколько лет растянулись на долгие годы. Работал всё больше на подхвате – с инвалидностью особо не разбежишься.
     – Не мелькала мысль, вернуться в автоколонну?
     – Ой, если это про Киргизию, – не напоминайте мне о ней. Государство пенсию дало, но маленькую, по специальности не брали, а вахтёром где-то – не хотелось. Вот и пришлось ориентироваться на случайные приработки.
      – А ...увлечениями молодости в сложившихся условиях не пробовали вновь заняться?
      – Было такое – не получилось. От умственного напряжения голова так трещала, хоть на стенку лезь. Вот с дизайном повезло, подумываю даже дачку в плавнях за Николаевым купить, завести кобла и рыбалкой заняться. Со временем.
     Меня подмывало спросить в шутку, не подумывает ли он ещё жениться для полного боекомплекта, но сдержался, обошёл стороной щекотливую тему. Вместо этого сказал:
      – У меня, вот, тоже есть желание приобрести домик где-то на юге. Но, как говорят, есть желание – нет возможностей.
      – Зачем же тогда бросили работу?
      – Ну, это уж дело принципа.
      – Наверное ваш принцип опирается на доходное хобби?
      – Да, я переводчик, но доход с этого так, – рабочий паёк. Мой приятель, например, втихомолку делает из серебра колечки с серёжками, и навар с них погуще, – вру я.
      – А металл?
      – С автомобильной свалки берёт аккумуляторы и из клем выплавляет серебро, – продолжаю врать я. – Кроме того, у него есть серебряные полтинники...
      – Не такие ли?
В свете, идущем со двора, я неожиданно увидел в руке Алексея подвеску с блеснувшими четырьмя, по-видимому серебряными царскими монетами.
     – Купил у одного мингрела из Очамчиры за трояк. Ему срочно напиться нужно было.
     Внезапная откровенность Алексея сбивает меня с толку и я в свою очередь извлекаю из кармана и показываю ему серебряный полтинник, опасно раскрываясь при этом:
     – У вас царские, а приятель дал мне советский, причём – двадцать четвёртого года!
     Я сделал упор на дате. Потом добавил:
     – Приятель просил узнать, можно ли такие в Абхазии реализовать подороже, чем в государственной конторе.
      Алексей повертел монету в пальцах, стукнул ею о стол, прислушался, стукнул ещё раз и безразличным тоном предложил:
      – Рискните дать мне её на время в качестве образца. Я наведу справки в Гульрипше среди знакомых, после чего верну вам с результатом опроса.
      Я не рискнул. 
      На рассвете проснулся от шума в комнате и увидел, как Алексей, уже одетый-обутый, вместо двери перекинул ноги через подоконник, спрыгнул во двор и, не простившись, отправился восвояси. Откуда-то выплыла хозяйка и о чём-то его спросила. В ответ Алексей показал на моё окно, громко произнёс обиженным голосом: «Там золото продают!» и пошёл дальше, оставив хозяйку в растерянности, а меня в недоумении. Пребывал я в нём недолго, удивление на выпад Алексея рассеялось минут через пять, я снова оказался во власти морфея и пробудился только в половине девятого от, как показалось, громкого милицейского стука в дверь. Спросонья сорвался с кровати и вскрикнул:
      – Что случилось?
      Вместо милиции на пороге появилась хозяйка. Нимало не смущаясь, что я стою в одних трусах, она вошла в комнату и, прикрыв дверь, заговорщицким шёпотом спросила:
      – Извините, что разбудила, но мне сказали, вы продаёте золото!
      – Эльвира Чошовна, с чего вы это взяли?
Хозяйка не слушает и настаивает:
      – Я знаю, золото у вас есть. Мы купим.
      Как выглядит это моё золото, – банковскими слитками, николаевскими рублями или в виде ворованных дамских украшений, – её не интересовало. Просто – золото, этим уже всё сказано. Таким образом, от полтинника, скакавшего вчера по столу от руки Алексея, уже пошёл по Абхазии резонанс и его теперь не остановить.
      Я рассчитался с недовольной хозяйкой за комнату и без завтрака отправился в сторону электрички, сказав, что хочется съездить в Сухум. На самом деле помчался в Адлер, надумав сесть на самолёт до Ростова. Оттуда рукой подать до Приазовья.

2011