Узы Гименея

        Зал судебных заседаний был полон. На скамье подсудимых сидела женщина лет сорока пяти с хмурым лицом, хранящим следы былой привлекательности. Её руки, не гнушавшиеся тяжёлой работы, с припухшими голубыми прожилками, просвечивающими сквозь бледную кожу, теперь устало лежали на коленях, голова склонилась то ли под откровенно любопытными взглядами собравшихся, то ли под тяжестью воспоминаний о невозвратном.

       Жаркое сухое лето 1972-го помнилось многим. Возникшие в июле массовые лесные и торфяные пожары, кольцом окаймляли столицу, наполняли её смрадом и гарью. Москва кашляла и задыхалась, погружаясь в дымную мглу. Температура в тени превышала +30°С и населению было рекомендовано покинуть опасную для здоровья зону. Те, кто не имел возможности выехать, наглухо закрывали окна, затыкали щели мокрыми тряпками и уединялись у телевизоров в надежде на благие вечерние новости. Люди, как манну небесную, ждали дождей, а их всё не было. Это душное, но, пожалуй, самое счастливое лето своей жизни, помнила и подсудимая.
       Тогда ей шёл восемнадцатый год. Зина завершила своё школьное образование и поступила на работу в местную столовую. Началась её трудовая жизнь. Дабы всё стало понятнее, ненадолго заглянем в детство героини рассказа.
       Семья, в которой Зина росла третьим ребёнком, жила в ближнем Подмосковье и слыла неблагополучной, что по российским меркам нередкость. Мать, Надежда Кузьминична, статная женщина, своими яркими лучисто-синими глазами, тёмными, почти чёрными волосами и пышным бюстом смолоду притягивала внимание мужчин. От блудливых кавалеров не было отбоя, но девушка не спешила с выбором, подыскивая на истоптанных каблучками танцевальных пятачках и в прокуренной атмосфере поселковых вечеринок подходящую пару. Она не считала себя ветрогонкой, просто искала, как многие её сверстницы, устойчивого человеческого счастья. Кто в юности не мечтал о подобном! Мечтала и Надежда, недаром её таким именем одарили. Однако действительность слишком тривиальна. Золотого петушка она Наде на серебряном блюдечке не преподнесла, ограничив выбор спутника жизни кучкой потенциальных пьяниц и дебоширов. Принимай, кобылка, воз, каким он в землю врос, впрягайся в лямку да тащи век до своей ямки. И медведю ясно, что достатка в доме при подобном раскладе не получится, хоть ты вон из кожи вылези. Муж! Часто – одно лишь название. Её вечно пьяненький избранник всё больше погрязал в болоте ревности и рукоприкладства. Раз бьёт, значит любит, твердит поговорка, и Надежда в аккорд побоям аккуратно рожала ему ребятишек. На четвёртом решила, что хватит усложнять себе жизнь. Муженёк довольствовался случайными заработками в среде ларьковых грузчиков, пьянствовал и дрался. Четвертинки в день для подпитки боевого духа ему оказывалось маловато. Бутылка – ещё куда ни шло, от одного запаха содержимого которой у пробудившегося алкоголика пускался в пляс чебурашка в голове и чесались ладони. Жена в синяках привычно ходила на работу, – кто-то ещё должен был трудиться, чтобы семья сводила концы с концами. Однако, как не старалась Надежда Кузьминична, ненаглядный в её отсутствие уже тащил из дома всё, что можно было продать и пропить. После одной из потасовок с собутыльниками, мужа надолго посадили в тюрьму и гордиев узел развязался сам собой – супруги развелись. Таким образом, будучи ещё не старой женщиной, Надежда Кузьминична осталась одна с четырьмя детьми на руках, навсегда избавившись от пропившего разум великовозрастного пятого. К Надежде вернулось время забот по устройству личной жизни, но как заметно оно отличалось от прошлых лет! Зрелость с морщинками вокруг глаз да непоседливая ребятня за столом вытеснили молодость. Тем не менее, Надежда Кузьминична, не утратившая интереса к мужскому полу, не впала в меланхолию, а принялась энергично подыскивать себе нового спутника жизни и сносного отца разновозрастной детворе. Мужчины появлялись в доме, кое-кто даже помогал растить детей, но долго не задерживались. Время шло, подрастал мальчуган, взрослели девчонки, а полноценной семьи так и не получилось. Удручённая невезеньем, Надежда Кузьминична теперь втайне мечтала поскорее выдать замуж дочерей, – авось им подвернётся удача.
       С тоской наблюдала Зина, как мать тащила по извилистому мутноватому руслу жизни сестру с братом. Старшая к тому времени вышла замуж и уже не жила с ними, да и Зине тоже хотелось поскорее вырваться в самостоятельную жизнь. Безрадостное детство определило выбор. Как уже было сказано, свою трудовую деятельность Зина начала с работы в поселковой забегаловке. Изо дня в день девушка кисла в пропахшей луком, скорее распивочной, чем захудалой столовой, в которую заглядывали лишь выпивохи. С утра до вечера собирать и мыть грязную посуду да отмахиваться от развязных рук ухмыляющихся пьянчуг – любому наскучит, и Зина занялась поисками другой работы. Однажды в Москве «У Трёх Вокзалов» она увидела на стенде объявление, предлагавшее работу в ресторане московского ипподрома. Девушка использовала подвернувшийся шанс. Проблем с оформлением в отделе кадров не возникло, официанток не хватало, надо было только закончить специальные курсы. Выцыганив денег у матери, Зина преодолела этот барьер. Молодость расстояния не пугают и об удалённости новой работы от дома девушка не думала. Главное, что выпала из поля зрения прилипчивых завсегдатаев поселковой харчевни. Теперь, чтобы успевать к началу трудового дня, приходилось вставать в пять часов. Прохлада раннего утра сменялась вагонной духотой электрички, а затем тяжёлым воздухом метрополитена, вентиляция которого втягивала с улиц смрад и гарь чадящих торфяников. В ресторане её вместе с двумя другими новенькими встретил строгий распорядитель, в чьи обязанности вменялась необходимая в таких случаях вводная беседа. Затем был двухнедельный испытательный срок, он пролетел незаметно, и Зина стала официанткой.
         С раннего утра посетителей в пустом зале обычно сидело за столами человека два, три, которые, коротая время, курили и в полголоса обменивались новостями. С кухни доносился перезвон кастрюльных крышек и командный бас шеф-повара, взбадривающего своих полусонных подчинённых. К началу завтрака появлялся многочисленный обслуживающий персонал ипподрома. Люди быстро заполняли зал, рассаживаясь, громко смеялись и переговаривались через головы друг друга. Вот тогда у работников ресторана начинался аврал. Стараясь быстрее обслужить прибывших и разгрузить помещение, официантки рыбками сновали с подносами между столами, виртуозно увёртываясь от столкновений.
       – Смотрите-ка, у нас новенькая появилась, – придержал подошедшую к столу Зину невысокий паренёк с чёрными, блестящими, словно маслины, глазами.
       – Осторожнее, молодой человек! Я же могу из-за вас пролить кофе, – розовея, возмутилась Зина.
       – Какая прелесть, она ещё не разучилась краснеть, – пришёл в восторг паренёк, – тебя как зовут, красавица?
       – Зина, – ещё больше заливаясь румянцем, ответила официантка, – уберите руки, пожалуйста.
       – Пожалуйста, – отпуская девушку и лаская её взглядом, произнёс парень, – а меня – Алан.
       Убежав на кухню, Зина с рвущимся из груди сердцем дожидалась, пока Алан покинет ресторан.
       – Ты что? Прячешься, что ли? – спросила Зоя новую приятельницу.
       – Да, так... – ушла от ответа Зина.
       – Я видела, ты обслуживала столик с жокеями, – сказала Зоя, – с ними поосторожнее. Знаешь, какие они ушлые.
       – А у меня и в мыслях ничего такого нет, – пробовала отнекиваться Зина.
       – Ладно уж, «ничего такого», – хитровато улыбнулась официантка, – а чего у самой щёки-то горят?
       Зина не стала спорить, но оставшее время до конца смены мысли её были заняты Аланом, а вечером она натолкнулась на него у входа в метро.
       – Пойдём прогуляемся по Москве, – без предисловий предложил новый знакомый.
       – Что ты ко мне цепляешься? Московских девчонок не хватает? – с напускной заносчивостью возразила Зина.
       – А ты мне больше приглянулась, – парировал ухажор, – к тому же я сам не москвич и в столице недавно. Живу в общежитии, а ты где?
       –  А тебе не всё равно?
       Ответ не слишком вежлив, но Алан решил объясниться:
       – Если я тебя чем-то обидел там в ресторане, то прости. Не хотел. Только не надо так со мной разговаривать. Или тебе нужен москвич, осетином брезгуешь?
       – Причём здесь это? Просто ты очень резвый – с места в карьер, как на своей лошади, – усмехнулась Зина.
       Собеседник чуточку поморщился:
       – Ну, во-первых, не лошадь, а конь, потому что конь – крылья джигита. А во-вторых, я такой, как ты сказала, «резвый» от природы.
      Секунду подумав, джигит завершил мысль:
      – Темперамент такой.
      Темперамент для кавалера первое дело, тут уж не возразить, не отмахнуться, и Зина согласилась прогуляться.
         
      Алан был весел, как ребёнок, горяч и нетерпеливо нежен. Он рассказывал много занимательных историй, анекдотов, с ним было легко. Обжигающий взгляд влюбчивого юноши обещал, манил, и мысли девушки закружились хороводом вокруг занимающегося алою зарёю счастья. Иногда, правда, голова прояснялась и тогда Зина видела себя мухой, несущейся в липкую паутину, выбраться из которой будет трудновато, но долго сопротивляться набегавшему волнами чувству не хватало опыта. Молодые люди стали всё чаще проводить свободные вечера вместе. На свиданиях Алан, влюблённо глядя на девушку, проникновенным голосом выводил свои соловьиные трели, причём так увлечённо, что Зине в эти моменты безумно хотелось собственного гнёздышка.
     Однажды после скачек Алан пригласил Зину в ресторан, в котором засиделись допоздна. Громко играла музыка, шампанское туманило сознание, а в жокее проснулся гусар, жгучие угольки глаз которого, разгораясь, освещали всю глубину его страсти. Теряющая голову девушка в танце льнула к кавалеру, беспричинно смеялась, не замечала, как постепенно попадает под власть пробуждающегося, незнакомого ранее желания.
      В тот памятный вечер Алан увязался провожать Зину домой. Они едва успели на последнюю электричку и когда вышли на нужной остановке, шёл второй час ночи. Здесь воздух был чище, чем в Москве, не так резко отдавало гарью торфяных болот. Опустившаяся на землю прохлада приятно освежала, бодрила, но не возвращала Зининым мыслям былой ясности. Откуда же ей взяться, когда девичью талию согревала рука вышагивающего рядом джигита. К дому подошли молча, в полной темноте, – фонари, как всегда, не работали. В беспредельной глубине неба мерцали холодными огоньками звёзды. Посёлок спал. Только шорох крыльев и попискивание летучих мышей нарушали покой почти белой ночи, да ещё изредка сквозь тишину дремлющей природы прорывался вой дерущихся котов. В нерешительности потоптавшись у калитки, Зина пригласила «провожатого» в дом, объяснив заспанной матери, что до утра далеко, электрички не ходят, а ночевать молодому человеку негде, поскольку тот не местный. Надежда Кузьминична отнеслась с пониманием к сложившейся ситуации, молча провела ночного визитёра в комнату, указала на кровать с железными спинками и ушла досыпать.
      Раннее утро застало Зину в смятой постели рядом с Аланом. Спустившись с небес на землю, объятая ужасом предстоящего объяснения с матерью, грешница спрятала лицо во внезапно вспотевшие ладони и горько разрыдалась. Однако Надежда Кузьминична восприняла случившееся на удивление спокойно тем более, что намерения Алана оказались самыми серьёзными. Конечно, со свадьбой не поспешишь, – невеста ещё не достигла восемнадцатилетнего возраста. Тем не менее, cоблюсти условности было делом чести, и Надежда Кузьминична забегала по знакомым. Разве могла мать, горящая желанием, пристроить чадо, предположить, что выправленная подслащённой рукой липовая справка о беременности, приведёт дочь к страшной трагедии.
 
     Свадьбу справляли дважды. Вначале – вполне скромную в посёлке. В небольшой приёмной поселкого совета равнодушная ко всему на свете секретарша достала книгу регистраций смертей и браков. Затем, видимо всё-таки вспомнив о торжестве момента, выразительно подняла указательный палец вверх, улыбнулась и поставила пластинку с эпиталамой Гименею в исполнении Муслима Магомаева, вместо принятого в таких случаях марша Мендельсона. Вышеупомянутый марш звучал обычно в стенах Дворца Бракосочетаний, но поскольку сам Дворец ассоциировал у большинства пар с пышным подвенечным нарядом невесты, а у Зининой мамы средств на это уже не нашлось, молодым пришлось довольствоваться поссоветом. Впрочем, Зина была счастлива и без претенциозного платья. Пока Магомаев усердно выводил свою партию, секретарша раскрыла книгу и под слова гимна: «Пою тебе, о, Гименей! Ты соединяешь Невесту с Женихом. Ты любовь благославляешь...», сделала соответствующую запись в книге, предложила всем расписаться и поздравила новобрачных со столь знаменательным событием их жизни. Утвердившись в своём новом статусе юридически, молодые в сопровождении свидетелей торжественно отправились домой, к праздничному столу. Там их уже с нетерпением дожидались остальные приглашённые, которые под небогатую закуску, сдобренную обильной выпивкой, пожелали новобрачным долгой безоблачной жизни.            
      Спустя несколько дней после свадьбы, Алан на радостях уволился с работы и повёз жену на родину показывать родным. В сущности, он уговорил Зину переехать жить в Осетию, Надежда Кузьминична не стала возражать и благословила дочь в дальнюю путь-дорогу. Приняли симпатичную невестку хорошо, засыпали подарками. Многочисленная родня, собранная по этому поводу, гуляла несколько дней к ряду. Но праздники промелькнули и начались будни. Муж никогда не посвящал Зину в тонкости национальных традиций осетин. Семья Худоевых была большой и до сих пор чтила клановые обычаи, уходящие своими мохнатыми корнями в глубь укрытых плесенью веков. Родители и ещё двое взрослых сыновей с жёнами и потомством жили под одной общей крышей и подчинялись отцу Алана. Старшие невестки занимались приготовлением пищи и воспитанием детей. Участь младшей, место которой заняла Зина, была незавидна. Она должна была выполнять многочисленные обязанности по дому: подметать двор, убирать помещения, обстирывать новую родню, прислуживать во время приёма пищи. Причём мужчины и женщины ели на разных половинах дома, что безусловно впечатляло. Эти своеобразные традиции частенько брали верх над здравым смыслом. Тем не менее усваивая тонкости обычаев горского народа, Зина знала теперь, что не могла ни сидеть при старших, ни разговаривать с мужчинами в семье. Такой порядок безусловно угнетал склонную к простоте общения северянку, нежданно-негаданно провалившуюся в семнадцатый век. Патриархальные устои родни Алана не вписывались в привычный образ жизни молодой женщины и легли тяжёлым бременем на её плечи. С непривычки, Зина, оказавшаяся в услужении домочадцев мужа, очень уставала, хотя и стремилась достойно сносить трудности незнакомой жизни. Старшие невестки словно не замечали её стараний и вели себя до оскорбительности неприветливо. Жена среднего брата откровенно радовалась Зининому появлению, позволявшему ей уйти от рабских обязанностей младшей. Алан же, вернувшись в лоно старинных традиций и вынужденно придерживаясь их, на людях никак не мог выказывать своего расположения к жене, что было бы для осетина равносильно потере лица.

      Больше восьми месяцев выдержать такое средневековье Зина не смогла и вернулась к матери, за ней следом, примчался  муж. Зина уже была беременна и Алан, прибывая в радостном ожидании наследника, принялся всячески оберегать молодую жену. С пониманием отнесясь к ограничению близости с супругой, он переключается на других женщин. А как же без них, если с родной женой сейчас нельзя. Вон, в Ингушетии вообще четырёх жён можно будет заводить, а в богатой свободными бабами России и того больше. И молодой жеребчик взял аллюр по части случайных связей, уверенно выделяя из уличной толпы доступных партнёрш. Пренебрегая коварством блуда, беспечный Алан разбавляет досуг легкомысленными девицами с тем же прилежанием, с каким неразборчивый читатель поглощает бульварные романы. Тайные свидания взвинчивают его нервную систему, одарённую неуёмной страстью горских предков. Шуршание чужих юбок, гул питейных заведений притягивают горца и, по мере сгущения винных паров, пиршества часто принимают неуправляемый характер. 

      Недолго сияла взаимная любовь в семье Худоевых. Бездумное скольжение по обманчиво гладкому полю жизни вело Алана к атрофии супружеского чувства. Когда семейное счастье спотыкается о порог неверности и чуткое женское сердце замечает фальш в поведении любимого, безоглядно счастливая пора в жизни любой пары заканчивается. Конечно, вначале Зина, скрипя сердцем, закрывала глаза на амурные похождения мужа, рассматривая их как временное явление, связанное с её беременностью. Не хотелось думать, что гулянки могут угрожать целости семейного очага, однако их растущая частота поколебала уверенность замужней женщины. Отметив появившуюся у Алана в общении с ней небрежность, Зина словно очнулась от дурмана. Ускользающие от постороннего взгляда переливы чувств на лице мужа требовали объяснений. Червь подозрений и ревности, поселившийся в сознании жены, уже не давал покоя, глодал её тоскующее сердце, и Зина решилась на разговор, трудный, но необходимый.
       – Ты что же, уже не хочешь ребёнка? – чуждая дипломатии, в лоб спросила она мужа.
       – Что за фантазии, дорогая? – умея быстро ориентироваться, сделал недоумевающее лицо Алан.
       – В чужой руке ломоть всегда больше, кажется, не правда ли? – сказала, волнуясь, Зина, намекая на растущий интерес мужа к другим женщинам.
       В её словах слышался вызов, однако, пришедший домой «навеселе» Алан не стал обострять разговора и, пытаясь свести всё к шутке, начал неловко пересмешничать. Скоморошество супруга раздражало измученную ревностью Зину, в поисках душевного покоя она настаивала на внесение ясности в их отношения. И тут случилось непредвиденное. Весёлость мужа вдруг как рукой смахнуло. Её сменила безрассудная агрессия, когда Алан, потеряв над собой контроль, невменяемо завопил:
       – Да что ты ко мне привязалась...!
       Уста любимого принялись исторгать на двух языках матерщину и в унисон ей супруг ударил жену раз, потом – другой, в пьяном угаре зацепив живот. Согнувшись от боли, Зина пронзительно закричала. Этот крик вернул Алана к действительности, но было поздно. Зина выла и корчилась на полу не в состоянии подняться. Прибежавшая на шум мать поняла всё и готова была убить зятька, но тот уже умчался вызывать врача. «Скорая» приехала быстро и забрала несчастную женщину в больницу. Через несколько часов Зина разрешилась мёртвым мальчиком.
      Огласки делу не дали, Зина сказала, что неудачно упала. После случившегося Алан притих, прекратились легкомысленные пирушки, на случайных работах «сверхурочно» не задерживался, всегда возвращаясь домой вовремя. Однако, потрясение молодой женщины было настолько серьёзным, что Зина первое время не хотела даже смотреть в сторону опостылевшего муженька, а не только возобновлять с ним отношения. Алан, не находя себе места, пытался вернуть расположение жены, валялся в её ногах, но та уклонялась от каких-либо объяснений. Впервые Худоев серьёзно задумался над своим положением. Идти ему было некуда, он продолжал жить в доме тёщи, мозоля всем глаза и моля о прощении Зину.
      Месяцы неопределённости шествовали друг за другом, в течении коих Его Бездушие Время совершало свою бесстрастную работу. Оно методично отдаляло, растворяло в повседневных заботах Зинино горе, притупляя, как ни странно, полученный ею удар. И произошло, казалось, невероятное – супругов примирила подоспевшая весна. Воздух благоухал дивным ароматом черёмухи, куковала кукушка, а на краю поляны, дразня обоняние аппетитным запахом, томился на позаимствованном у знакомых мангале румяный шашлычок. Зина и Алан в обнимку нежились под лучами тёплого майского солнышка, наслаждались радостью бытия. Сближение с природой делает человека сердечнее, оттаяла и Зина. Мир в семье был восстановлен и хотя любовные ласки возобновились, прежней радости всё же в них не чувствовалось – разбитую чашку склеить трудно.

      Словно перелётные птицы, проносились года, на протяжении коих Алан, сжимая в кулачках крохи воли, старался вести себя благопристойно. До сих пор это ему удавалось, а новая беременность жены, которую врачи и не обещали, почти окончательно загладила остававшиеся шероховатости между супругами. Казалось, счастье вернулось под оставленную им когда-то крышу. Алан практически не пил, на сторону не глядел и терпеливо дожидался наследника. Правда, с очередной работой пришлось расстаться. О причинах Алан не распространялся, а Зина не расспрашивала. Зная задиристо-петушистый характер мужа, она могла только предполагать, что Алан опять не сошелся с кем-то характером. Тем не менее, Худоеву удалось устроиться в мясную лавку разделывать туши. Можно считать, ему просто повезло. В доме появились деньжата и ежедневные мясные блюда. Семья вздохнула свободнее.

      К радости мужа, у Зины родился мальчик. Это событие ко многому обязывало выходца с Кавказа тем более, что Алан вроде бы остепенился. Но случилось обратное: рождение сына вновь выбило джигита из седла и опять надолго, – слишком уж рьяно застоявшийся в трезвости папаша взялся отмечать появление наследника. Зине оставалось с ужасом констатировать, как с трудом налаженная супружеская жизнь затрещала по всем швам. Она пригрозила Алану: «Не прекратишь «квасить» – нас потеряешь. Мы с сыном уйдём от тебя».
      Похожие слова Зина повторила по телефону родне мужа, всколыхнув отлаженную полусонную жизнь осетинского дома. Старшие братья появились у Зины внезапно. Они пригласили мужа за порог и провели с ним воспитательную беседу, после которой бывший жокей засветился синяками и садинами. Точно такими, когда он на скачках кувыркнулся с галопирующей лошади. Убедив Алана, что это лишь увертюра, а главная музыка ещё впереди, воспитатели отбыли назад домой. Побитый задумался. Он понял, что Зина уже не та несмышлёная, по уши влюблённая девчонка, встреченная им когда-то в мареве жаркого лета. Терять жену, сына, да и кров над головой, равно, как и возвращаться в Осетию под пригляд родных, Худоеву ох как не хотелось, и незадачливый гуляка вновь присмирел, понимая, что супруга выполнит обещанную угрозу. Река жизни, казалось бы, входила в прежние берега, но, к несчастью, Алан уже прикипел к водке. Срывы случались, – сначала изредка, затем чаще, пока всё опять не вернулось на круги своя. Работа давно забыта, где водка, там и соблазны. Зина не строила больше воздушных замков. Просто изо всех сил старалась сохранить семью ради растущего сына. От осетинских родственников, которые частенько вызывали её на телефонные переговоры, у Зины тайн не было. Те понимали, насколько женщине тяжело одной справляться с развесёленьким муженьком, и видели выход лишь в возвращении брата с семьёй в Осетию, однако Зина наотрез отказывалась от такого варианта. Даже вопреки сварам, участившимся в материнском доме, из которого Зина в конце концов решилась уйти. Масла в огонь подливал родной братец – вполне сформироваршийся тунеядец, спевшийся с Аланом на почве пьянства. Оба всё «свободное от работы» время занимались поисками путей добычи «бормотухи». Затем благородное пойло переливали в изнывавшие от жажды желудки и завершали весь процесс терзающими душу и слух завываниями, именуемыми песнями. Чтобы развалить этот семейный дуэт, Зина занялась хлопотами по получению отдельной жилплощади. Начала она с содержательного заявления в поселковый совет, невзирая на то, что аналогичных просителей было предостаточно и твёрдой уверенности в положительном результате задуманного не было. И всё же после двухгодичного «обивания порогов» и стояния в очереди, напористой Зине удалось вымучить не бог весть какие, но две смежные комнатки с общей кухней в старом коммунальном доме. Для Худоевых это событие вылилось в праздник. Особенно радовалась Зина, – главное, что новое жильё находилось достаточно далеко от материнского очага и давало надежду на разрыв пьяных родственных уз с братцем. Действительно, их контакты практически прекратились, даже водка вроде забыта. Ровно до тех дней, когда общительный Алан, устроившись грузчиком во вновь открывшийся ларёк, нашёл Зининому братцу замену в лице других собутыльников и начал возвращаться домой всё более и более «навеселе». Свинья везде грязи отыщет. Витая в удушливых волнах перегара, Алан не заметил, как сын Егорка пошёл в школу и уже перебрался в шестой класс, а Зина давно работала швеёй на комбинате по индивидуальному пошиву одежды и практически одна тянула семью.

      Годы текли своим чередом. Опять по земле гуляла весна, дразнящая запахом смолистых почек молодых побегов. С каждым днём солнышко всё больше прогревало освобождавшуюся от снега землю, постепенно подсыхали раскисшие дороги. Ноги в резиновых сапогах теперь «горели», их выкручивало, нестерпимо мозжило. Наступала пора смены обуви на более лёгкую и однажды Зина, не дожидаясь окончания рабочего дня, в обед пошла домой переобуться.
      Ступив из яркого весеннего полдня в дохнувший сыростью коридор, Зина подошла к своей двери, отперла и толкнула её. Зрение с трудом свыкалось с сумраком комнаты. Негодуя, что муж до сих пор ещё тухнет в постели, Зина рывком раздвинула шторы. Сноп света ворвался в помещение и ошеломлённому взору женщины предстала картина. На кровати лежала совсем ещё юная девица с холодным взглядом прозрачно-голубых глаз. Не сделав ни малейшего движения, чтобы прикрыться, шлюха, улыбаясь, нагло рассматривала застывшую на месте хозяйку. Рядом с девкой находился опухший от возлияний, заросший щетиной Алан. Захваченный врасплох, он раздосадованно выругался.
       К горлу Зины подкатил клубок пробудившихся обид. Вспомнились пролитые слёзы, просьбы и уговоры, попытки выдернуть супруга из трясины алкогольного разгула. И вот теперь, презрев элементарные людские нормы, лохматый муженёк перешагнул черту, в прошлом может быть ещё отделявшую его от африканского павиана. В мгновение ока испарились остатки мечты о семейной жизни. Ущемлённое самолюбие вновь взбаломутило душу, заставило Зину немедленно действовать. Содрогаясь от чувства гадливости, она вбежала в комнату сына и, собрав кое-какие вещи, кинулась вон из дома. Алан что-то кричал вслед, но кровь, молотом стучавшая в висках, не позволила ей разобрать слов бесстыжего. Господи, внемлешь ли ты? 
      Потом они с Егоркой почти год мыкались по съёмным комнатам, переезжая с места на место. От знакомых Зина слышала, что уже бывали приводы мужа в милицию, имели место случаи мелкого воровства и что Алан взялся их активно разыскивать. Как ни хотелось Зине сталкиваться с человеком, растоптавшим её жизнь, но они всё же встретились. Произошло это возле школы. Первым заметив жену, Алан спрятался за угол здания и лишь когда та поднялась на крыльцо, показался на глаза. Путь к отступлению был отрезан, и Зина спросила отравленным злобой голосом:
       – Чего ты здесь крутишься? Добиваешься чего?
       – Я пришёл взглянуть на сына.
       Отёкшее лицо Алана расплылось в знакомой жизнерадостной улыбке, так не вязявшейся теперь с обтрёпанным обликом пропойцы.
       – Никак ещё помнишь о нём?
       – Конечно, а ты сомневаешься?
       – Сильно сомневаюсь. Языки судачат, тебе в милиции уже и память должны были отбить. Ведь ты там теперь частый гость.
       – Значит, интересовалась мной?
       – Чести много! Слава впереди тебя по посёлку катится.
       Алан жалко заморгал, шмыгнул носом и решился:
       – Зин, а давай, возвращайся домой. Хватит уж в прятки играть.
      Лицо бывшего друга жизни потемнело, словно погасло, когда он тихо произнёс:
      – Мне без тебя плохо. Очень плохо, Зин.
      – А молодуха что же? Не ухаживает за тобой?
      – Ты о той девке, что ли? Так это ж так, несерьёзно.
      – Ещё бы! Кому охота за тобой грязь вывозить?
      – Мне она не нужна, – прошепелявил Алан, прикрывая языком щель в передних зубах.
       – Я ведь одну тебя люблю. Веришь? Да и сын ведь у нас уже совсем большой, всё понимает, – давил на больное бывший жокей. – А с пьянкой я завяжу, клянусь! Заживём, как у Христа за пазухой.
       – Твоими бы устами да мёд пить, – усмехнулась Зина, а сердце больно ёкнуло. Очень уж изменился Алан за прошедший год. Куда только подевалась удаль, которой когда-то, в далёком семьдесят втором, покорил молодой джигит наивную простушку из Подмосковья. Улетучились привычные развязность и самонадеянность, уступив место неуверенности. Перед Зиной переминался с ноги на ногу худой мужичишка с непрошенной синевой под глазами и испещрённым морщинами осунувшемся, заросшем щетиной лице. Он пытался вернуть расположение бывшей подруги, матери его сына, убеждал её силой своего артистизма, на который был когда-то большой мастер, но теперь всё выглядело жалко. Чувствуя это, Алан волновался, путал слова, заикался и заискивающе заглядывал в глаза жены, сохранявшей устало-твёрдое выражение лица. Поняв тщетность своих потуг, он совсем сник и жалобно произнёс:
       – Я ведь пропадаю без тебя, Зин. Понимаешь...
       По щекам Алана, догоняя друг друга, катились слёзы. Мужчина плакал и женское сердце не вынесло этого. Глаза её увлажнились, с лица исчез налёт угрюмой озабоченности. Ею завладела сумятица чувств, в которых ещё предстояло разбираться, но одно Зина знала наверняка – ради сына она попробует ещё раз, постарается вытянуть мужа из моря разливанного, в котором тот барахтался, теряя остатки сил. На женское счастье, заблудшее в туманной дали прошлого, рассчитывать не приходилось, его уже не вернуть. Мысль о воссоединении была неприятной, но Зина почти смирилась с ней.
      В дверях школы появился Егор.
      – Привет, Егорка. Пойдём домой, сынок. Будем опять вместе жить, – украдкой смахивая слёзы, произнёс Алан.
      – Привет, пап. А как же мама? – с вопросительным удивлением рассматривая обоих родителей, ответил Егор. Из школьных дверей выходили с сумками весёлые однокласники, некоторых поджидали папы и мамы и было заметно, что возмужавший Егорка рад давно не виденному им отцу, даже такому. Но он всё же повторил вопрос:
      – А мама согласна?
      – Согласна, согласна, – заторопился отец. – Правда, Зина?
      Опустив плечи, Алан выжидающе топтался на месте. Зина поймала взгляд сына и ей ничего не оставалось, как утвердительно кивнуть головой:
      – Да, сынок. Пошли домой. Пожалуй, вместе нам всё-таки будет лучше.
      Алан вздохнул с облегчением, его лицо вновь засветилось улыбкой, только улыбка теперь была тёплой. Маленький человечек схватил за руку переросшего отца Егорку и буквально потащил в сторону дома.

      Переступив порог родного жилища, Зина огляделась. В углу плотоядно урчал, словно переваривая хранящиеся в нём продукты, старый «Север». Однако, открыв его дверцу, хозяйка обозрела немытую пустоту, – холодильник забыл, когда последний раз принимал покупки. Морозильная камера тоже пустовала. Бросилось в глаза отсутствие телевизора. Даже обычно сдержанный Егор спросил отца:
       – Батя, а где телик?
       – Знаешь, сынок, – замялся батя, – пришлось продать, а то очень кушать хотелось, а кушать было нечего.
       – Как ты деликатно стал выражаться, – не утерпела Зина. – А работать не пробовал?
       – Кто ж меня возьмёт, дорогая! Сама сказала – слава по пятам катится.
       – Я сказала – катится впереди тебя, – поправила его с улыбкой жена. – Небось и за квартиру ни разу копейки не заплатил, как мы ушли.
       Алан смущённо отвернул голову в сторону. Он стыдливо прятал взгляд, словно пёс, которого отчитывали за украденную сосиску.
       – Даа, – продолжала задумчиво Зина, – гуманные у нас порядки, не «буржуйские»: живи и не плати всю жизнь – знаешь, что на улицу не выгонят.
      Она выдвинула удивительно полегчавший ящик стола и ахнула:
      – А ложки с вилками зачем загнал?
      – Так ведь они тоже буржуазный пережиток, а кушать можно и руками, – испытывая перед сыном неловкость, жалко пошутил Алан.
      Родные шутки не приняли. Егор ушёл в другую комнату, а мать принялась чистить, мыть, убирать мусор, машинально фиксируя отсутствие привычных предметов домашней утвари. «Возможно, я поторопилась, зря простила, – раздумывала Зина, усердно взмахивая тряпкой. – А теперь вновь взвалила на плечи эту ношу. Надолго ли хватит его благих обещаний? А что потом? Новые унижения, скандалы, зуботычины». Недостаток словесных аргументов муж раньше частенько дополнял кулаками. Зина успела передохнуть от житейских передряг, а вот теперь опять поддалась жалости. Но кто пожалеет её? Старая мать? Брат-пьяница или быть может сёстры? У них своя жизнь, свои проблемы, да и не любила Зина особенно плакаться людям в жилетку. Каждый сам выбирает свой путь и устраивать свою жизнь должен тоже сам. В этом она была твёрдо убеждена.
       
       Жилью медленно возвращался прежний облик. Теперь Зина помимо основной работы брала заказы на дом – вечерами её швейная машинка строчила, как пулемёт, подшивая занавески, простыни и наволочки для нужд железной дороги. Сдельный приработок был невелик, однако ощутим для семейного бюджета. К тому же, Зина, используя любую возможность, бралась «за недорого» перешивать старые вещи для поселковых старух и детишек.
       Худоева по просьбе знакомых жены вновь взяли в мясную лавку. В посёлке сочувствовали Зине, уважали за то, что не давала мужу опуститься окончательно, однако в целом больше ценили её швейные навыки. И когда Зине случалось обращаться с просьбой к кому-либо, она редко встречала отказ.
      Приступив к работе, Алан приходил домой теперь трезвый, регулярно приносил всю зарплату, лишь немного оставляя себе на пиво. Он поправился, кожа на лице натянулась, расправляя преждевременные морщины, одутловатость спала, появился прежний блеск в глазах. Новая, подогнанная по фигуре заботливой рукой жены одежда дополняла посвежевший облик мужа. Уже через полгода Худоевы смогли купить телевизор и заменить старый тарахтевший холодильник.
      Года два прошли на удивление спокойно. Алан с видимым удовольствием открывал для себя упущенные радости обычной жизни. Летом он побывал с Егоркой в московском зоопарке, где сам, словно ребёнок, вцепившись в решётку вольера, готов был часами глазеть на диковинных для него зверей. Особенно им с сыном приглянулись белые медведи, избалованные подачками зрителей. Звери, привалившись спинами к каменным нагромождениям, сидели с протянутыми лапами, выпрашивая лакомства и устраивая из-за них потасовки, веселящие праздную публику. Похоже, Алан с Егоркой сдружились и теперь проводили вместе почти всё свободное время, то катаясь на велосипедах, то купаясь в подмосковных водоёмах, то гоняя мяч по лесным полянам. Ближе к осени ходили за грибами, устраивая состязания по сбору белых, а зимой не пропускали ни одного выходного, чтобы не выйти на лыжах в лес. Пару раз они даже съездили в Москву на каток, ибо в посёлке льда не заливали. Но этот вид развлечения не прижился, – много времени отнимала утомительная дорога.
       Итак, прогулки шли на пользу, папа с сыном бывали веселы, у обоих по щекам разливался румянец.
        И всё бы хорошо, если не бес ревности, заворочившийся в тесной груди джигита. Его Зина, наблюдавшая за развитием дружбы родных мужчин, успокоилась, и это отразилось на её внешности. В ней нежданно проснулась дремавшая доселе стать, которую тут же отметил намётанный глаз мужа. Казалось, радуйся за жену и за себя. Ан нет, Алан вскипел ревностью, она забурлила, заплескалась через край, и как всё у него, начала приобретать уродливые формы. Внимание мужчин, заглядывавшихся на сочную Зину, бесило теперь в целом невзрачного мелковатого Алана, и он готов был растерзать всю мужскую половину рода человеческого. Если бы мог, конечно. Но, раз не мог, бессильную злобу вымещал на жене. Несчастная Зина вновь зацвела синяками. А тут ещё пришла беда, которой не ждали. Уличённый в неоднократном жульничестве, Алан вылетел с работы. Как всякий слабый человек, он вернулся к водке, опять стал топить в ней свои неудачи, сорвавшись с поводка, на котором его долго и старательно удерживала жена. И вновь всё покатилось под гору, набирая обороты и сшибая встречающиеся препятствия. Блеснувший лучик Зининой надежды погас и все её новые попытки образумить мужа уже не давали результата. Заслуживший дурную славу среди работодателей, Алан устраиваться на работу больше не желал, и разом повыползали, словно тараканы из щелей, старые дружки. Однако, всё это уже когда-то бывало, самым страшным для Зины оказалось другое. Однажды, вернувшись домой раньше обычного, она застала картину странного веселья, возмутившую до основания душу женщины. В тесной комнате, за уставленным бутылками столом, с отцом и ещё двумя приятелями-выпивохами сидел на кухонном табурете осоловевший Егорка, который пригубил не одну стопку за компанию, как выразился его папаша.
       – Ещё сыну нальёшь, убью! – прокричала, бледнея, Зина.
       – Для этого надо характер иметь, – насмешливо возразил заплетающимся языком Алан, – а при тебе молоко киснет, до того ты скучная и правильная. Без перца, – разъяснил пьяный муженёк.
      Пререкаться с ним не имело смысла. Зина помогла подняться сыну и довела Егорку до кровати, укрыла одеялом. Вскоре тот, тяжело посапывая, уснул. Зина отнесла на кухню табурет, затем вернулась в комнату. Квёлые приятели по-прежнему сидели за столом и, подойдя к ним вплотную, Зина попробовала вразумить муженька:
       – Алан, ты оказывается не только легкомысленный человечишко, но ещё ии... вредный! Надо же додуматься – сына поить.
       – Так он же мужик, школу заканчивает, а ты, курица, помалкивай. Кто хозяин в доме???
       Подняв голову и уставившись невидящими глазами на жену, Алан, в приступе самоутверждения, попытался стукнуть кулачком по столешнице, но рука соскользнула, и он ударился подбородком о край стола.
      – До чего зенки залил! Будет ли когда-нибудь этому конец? – перешла на угрожающий шёпот Зина.
      В комнате словно ледяным ветерком потянуло, один из дружков торопливо выскользнул в коридор, другой почему-то замешкался.
      – А ну, выметайся и ты отсюда... чтоб ноги твоей больше здесь не было, – сорвавшись на визг, выкрикнула хозяйка в лицо собутыльника. Соседи за стенками притихли, – давно так не выступала Зина.
      – А я что? Я ничего! Он сам меня зазвал в гости, да ещё четвертной остался должен, – оправдывался оробевший собутыльник.
      – Какой такой четвертнооой? – встрепенулся Алан, приподняв голову и еле ворочая языком. – Я, что ли должен вас всех поить? А закуска? Кто из нас... эта... тут, ты или я?
      – Какая закуска??? Уж не кусок ли чёрствого хлебаа? – удивлялся гость.
      – Ах ты ссука экономная! Вот тебе!
      И Алан неуловимым движением провёл ногтем указательного пальца от воротника рубашки собутыльника до самого пояса. На пол посыпались пуговицы. Затем хозяин махнул ещё разок, и ещё. Изумлённый гость, почти протрезвев, вскочил со стула и стоял посреди комнаты в располосованной на ленты сорочке. Наконец речь вернулась к нему и он, обращаясь к Зине, выкрикнул:
       – Твой мужик с башкой не дружит, берегись его!
       А потом кинул Алану:
       – Леший!
       – А ну, прроваливай, нече здесь сслюной брррызгать, – распорядился хозяин.
      Это были его последние слова. После них Алан окончательно утратил способность к членораздельной речи, что-то промычал невнятное, стал сгибаться и, соскользнув со стула, кулем свалился на пол. Гость ещё раз взглянул на то, что осталось от рубашки, плюнул в сердцах и вывалился за дверь.
      – Глаза бы мои вас всех не видели, – простонала Зина, поражённая не меньше выпивохи открывшимся ей способностям мужа. 


                *****
      Вконец измученная женщина так и не смогла удержать Алана на поверхности. Тот с возрастом вовсе обезволил, по макушку увяз в винно-водочном болоте, переливая стакан за стаканом пагубное зелье в свою непросыхающую утробу. Не справляясь с собой, Алан в загулах становился зол и вреден. Жена ещё несколько раз заставала пьяненького сына в компании нализавшегося до горячки, ржущего по-конски папаши, и Зине даже стало казаться, что её собственная жизнь тоже насквозь пропахла вонью беспросветных алкогольных буден мужа. Она лихорадочно искала выход из создавшегося тупика и не находила его. Развестись? Но ревнивый характер пропойцы не позволял надеяться, что развод избавит Зину от человека, который пиявкой присосался к ней.
       – А ты подавай, подавай на развод. Я тогда тебе устрою... Я кавказский человек, – грозился Алан и мрачно добавлял:
       – Мне терять будет нечего.
      Всё решил случай. Восстанавливая по минутам тот страшный день своей жизни, Зина вспоминала...
 
      Была суббота. По нетвёрдой походке вошедшего на кухню мужа она поняла, что благоверный уже заправил свой бачок горючим.
      – Что Зинк, доигралась? Придётся тебя накааазать, – спотыкаясь на гласных, прошлёпал мокрыми губами Алан. Он вплотную подошёл к жене и схватил со стола нож, которым та только что крошила капусту для борща.
      Зина вздохнула:
      – Положи ножик. Вижу, опять наклюкался с дружками... Иди-ка проспись, пока Егорка в школе. Нечего ему лишний раз на тебя такого любоваться.
      Алан «ножик» не положил. Сейчас он держал его в вытянутой руке, словно горский кинжал. Продолжая раскручиваться, Худоев дёргал щекой и шумно сопел:
      – Егорка, говоришь?  А ты помнила о нём, когда с Витькой кривым в подъезде обжималась? Люди – они ведь всё видят! – отступая назад и закрывая дверь из кухни, сообщил муж.
      – Какие ещё люди? Какой Витька? Ты что, опять до чёртиков налил глаза, «белку» уже словил? – холодея, спросила Зина.
      От нездорового пронзительного взгляда мужа стало зябко. В Зине тяжело поднимался беспомощный ужас, и она попятилась к окну.
       – Что, красавица, очко заиграло? А когда с Витькой лапалась, ничего не беспокоило?
       Алан, словно заворожённый, медленно приближался к жене, на лице играла безумная улыбка. Хорошо его зная, Зина понимала, что необузданный норов, подобно злобному зверю, в любую секунду может вырваться на свободу. Обычно всё в таких случаях завершалось оскорблениями и дракой, но сейчас пьяному дураку вздумалось ухватиться за нож.
       Маленькое помещение не позволяло маневрировать, да и времени на раздумье у Зины не оставалось. Она, словно затравленный зверёк, шмыгнув мимо Алана, юркнула под стол соседей. Муж захохотал, ему доставило наслаждение погонять жену по кухне. Держась свободной рукой за край стола, он присел рядом на корточки и хищно взглянул на перепуганную женщину.
       – Куда ты от меня деенешься? – мстительно выговорил джигит, картинно поигрывая стальным лезвием перед лицом жены.
       Взгляд его заставлял ёжиться, прятать глаза. Зине казалось, что всё происходит не с ней. 
       – Ну что, шалаава, молись. Если успеешь... – рычал пробуждавшийся в Алане зверь, с явной издевкой примеряясь, как сподручнее ткнуть жертву: недаром же мясником работал.
      Наступал момент, когда искушение для Алана могло стать непреодолимым. Потом, отрезвев, он будет жалеть о содеянном и плакать, биться лбом о пол, но сейчас пропойца находился во власти вскипавшего бешенства. Видно, собутыльники основательно потрудились, подначивая его шутки ради. Они не раз при случае мстили Зине за неуступчивый «антиалкогольный» характер, похихикивая потом за углом над её «синичками». Зина тоже выдавала муженьку хорошую сдачу, однако теперь, когда благоверный держал наточенный нож, в ужасе ощутила своё бессилие. Как спастись? Пожалуй, невозможно. В какой угол под столом не сунься – пырнёт сдуру и поминай, как звали. Решали мгновения. Отметив, что Алан, наслаждаясь её положением, чуть замешкался, Зина в порыве безысходности страшно закричала и, крепко схватившись двумя руками за маячившее перед глазами лезвие, круто вывернула нож из кисти руки мужа. Не ожидавший такого от супруги, семейный тиран, подавшись вперёд, пытался вернуть потерю. Этого не удалось – жена сильно укусила за палец. Испытав резкую боль, Алан дёрнулся, хотел подняться, но ожесточившаяся Зина не отпускала. «Любимый» всерьёз испугался и отчасти протрезвел. Стараясь высвободиться, он начал смеяться, кричать, что пошутил, только жена уже не внимала ему. Дальше всё свершилось быстро, словно в тумане.
      Ещё плохо соображая, что же произошло, женщина бросила нож, оттолкнула обмякавшего мужа и выскочила из-под стола. Жажда жизни приподняла Алана с пола. Превозмогая себя, он пытался говорить, но из горла вырывалось только бульканье. Пронеслись секунды и муки супруга прекратились – узы Гименея были разорваны. Отрешённо глядя на свою кровь, струившуюся из сжатых кулаков, и на тёмно-красную лужицу, быстро расползавшуюся под мужем, Зина ужаснулась тому, что сделала. В кухне уже толпились прибежавшие на крик соседи из своего и ближайшего дома. Кого-то начало рвать, и он выскочил в коридор. Зина лишилась чувств.   
    
      В СИЗО, в стороне от суетного мира, у Зины появилось достаточно времени осмыслить случившееся, заново пережить разыгравшуюся на кухне драму. Странно, но душа безмолвствовала. Ей теперь не было жаль Алана, лишь отдельные моменты трагедии болью отдавались в лабиринтах памяти.
      Внимание подследственной привлекла большая муха, старавшаяся выбраться на волю. Свет уходящего дня, пробиваясь сквозь грязное стекло зарешёченного оконного проёма, выделял насекомое, ползающее на фоне кремовых облаков. «Вот и я оказалась за решёткой, – грустно, без раздражения думала арестованная. – Боролась за лучшую долю, а отняла чужую жизнь. За «это» дадут много. Что ждёт сына? Трудно ему будет без матери».
      Отгоняя тяжёлые воспоминания, Зина сосредоточилась на мухе. «Если выберется, выберусь и я», – машинально загадала арестованная, наблюдая за хаотичными блужданиями насекомого по стеклу. Наконец муха, добравшись до приоткрытой форточки, улетела. Зина, вздохнула, прилегла на койку и смежила веки. В который уже раз она начинала перелистывать страницы пережитого. Растревоженные мысли метались, вызывали на лице гримасу горечи. По-прежнему беспокоил сын. Где он? Что думает сейчас о матери? Неужели пойдёт по стопам отца? Тогда это будет самой ужасной местью Алана. Местью с того света. «Ну, что ж теперь поделаешь...», доносился откуда-то с улицы голос Анны Герман. Сейчас он бил по ушам, тупо отдавался в голове. Да, случившегося не исправишь.

      Предварительное расследование мучительно затянулось в поисках истины. Показания свидетелей постепенно проливали свет на картину преступления. Беспутная жизнь Худоева и Зинины мытарства с ним примелькались в посёлке многим. Задиристый, не в меру обидчивый и любвеобильный, закадычный друг «зелёного змия» Алан давно сыскал лихую славу среди посельчан, и его насильственная смерть не вызвала у людей острого сочувствия. Наоборот, большинство встало на сторону Зины. Всё время она боролась с пьянством мужа, – пьянством, отравляющим существование и близким, и самому Алану. Многие были убеждены, что преступление совершилось в состоянии аффекта. Были и такие, кто добровольно приходил свидетельствовать о мутном образе жизни покойного, третировавшего не только жену, но и сбивавшего с пути собственного сына.
      Наконец, следствие завершено, материалы уложены в папки и дело передали в суд. В нём собранные показания были тщательно изучены, приведённые аргументы признаны заслуживающими внимания и, после опроса свидетелей, суд удалился на совещание. В зале осталась томиться возбуждённая публика, над которой висело монотонное гудение. Похожее можно услышать летним днём вблизи пчелиной пасеки или в изобилующей мухами поселковой распивочной, где когда-то начинала свой трудовой путь Зина. Сидя за решёткой, обвиняемая не выказывала на публике своих переживаний. Она тупо смотрела в пространство перед собой, отрешённо дожидаясь окончания судебного процесса. Казалось, женщине безразличен приговор и только едва заметное подрагивание пальцев сложенных на коленях рук, выдавало её внутреннюю напряжённость.   
      Наконец, соблюдая благочинный порядок, заседатели вернулись на свои места. Окинув пристальным взглядом сразу притихших присутствующих, судья начала зачитывать обвинительное заключение, которое вначале слушали не очень внимательно, пока не прозвучали слова:
       – Суд постановил: признать Худоеву Зинаиду Васильевну виновной в преступлении, предусмотренным статьёй 108 Уголовного Кодекса Российской Федерации...
      Зал замер, чтение приговора продолжалось:
       – ...и назначить наказание в виде лишения свободы сроком на два года с отбыванием в колонии общего режима...
      По рядам сидящих, словно морская волна по песку, прошуршало недовольство. Судья приостановилась, подняла глаза и строго взглянула в зал. Убедившись, что шептуны замолчали, она завершила чтение приговора:
       – Однако, учитывая вышеперечисленные смягчающие обстоятельства, суд, согласно статье 61 Уголовного Кодекса Российской Федерации постановляет: срок считать условным и обвиняемую освободить в зале суда.
      В гробовой тишине послышался глубокий вздох человеческого сердца, вырвавшийся из груди измотанной женщины. Все сразу громко заговорили, задвигали стульями, сквозь этот шум прорывался визгливый женский голос:
      – ...Терпеть столько времени скотство и самостоятельно отправить его... это, простите меня, просто подвиг!
      – Чудны дела твои, Господи! – вздохнул другой голос.
      Решётку отомкнули и ошеломлённая Зина, не до конца ещё осознавшая своей свободы, шагнула навстречу сыну. 
      Мать и сын – как они сейчас нужны друг другу!

2011