Севастопольское восстание 1830г. ч. 6

Севастопольское восстание 1830 года. ч.6

(Продолжение. Предыдущая глава:http://proza.ru/2021/11/16/565)

«В истории искать примеры надо…»
В. С. Высоцкий

Теперь посмотрим, как развивалось народное восстание в Севастополе.
Для начала приведем цитату из книги С.Н. Сергеева-Ценского «Севастопольская страда»:
«Для того, чтобы вспыхнуло восстание, нужно достаточное количество горючего материала, собранного в одном месте в вопиюще яркую кучу, которая не может не броситься всем в глаза; но, кроме этого, нужны еще оружие и вожди.

Для бунта сойдут и топоры, и вилы, и простые колья; для восстания же необходимо, хотя бы в ограниченном количестве, то самое оружие, которое является средством физического угнетения народа. Это, мне кажется, непременный закон восстаний. И вождями должны быть люди, хорошо знакомые с употреблением оружия.

В севастопольском восстании все эти данные были налицо. Склад оружия, правда очень небольшой, имелся; кроме этого склада, оружие было у восставших на руках.
Вождями восстания были матросы унтер-офицерского звания (квартирмейстеры).

Что же касается до горючего материала, то он, конечно, был в изобилии везде в России; здесь же, в Севастополе, творились тогда властями в целях личной наживы такие страшные безобразия, какие и полагались на далекой окраине, не весьма давно приобщенной к государству».


Напомню, что будущая «мятежная» Корабельная слободка была окружена сплошным оцеплением отряда полковника Воробьева в составе двух батальонов пехоты, при двух орудиях.
Пробираться через такое оцепление, даже ночью, для местных жителей было крайне сложно. Накануне восстания этот отряд был усилен еще одним батальоном пехоты.
С конца мая 1830 года в «карантинных» слободках тайно началась подготовка к восстанию.
 
Кроме отставных нижних чинов (и членов их семей) в слободках оказалось около 300 рабочих флотских и рабочих экипажей (которые занимались ремонтом и строительством кораблей на верфях) и не были обучены тактике пехотного боя.
Для обучения они, и прочее мужское население слободок, были разбиты на 3 отряда, одним из которых командовал квартирмейстер 37-го флотского экипажа Тимофей Иванов.
(По свидетельству современников, он имел огромный авторитет среди населения).
Вторым отрядом командовал отставной квартирмейстер яличник Кондратий Шкуропелов, и третьим унтер-офицер 34-го флотского отряда Пискарев.
 
Воинским обучением всех трех отрядов занимался шкиперский помощник унтер-офицер Кузьмин.
Он: «…ставил мужчин во фронт и расставлял на тех пунктах, которые… казались удобными для вторжения в слободку.
Ночью Кузьмин учил бунтовщиков маршировке, различным эволюциям»
(Лоциа. Военно-исторический архив. Архив морск. мин-ва. №1359 №230).


2 июня 1830 года «бунтовщики составили род военного совета, на котором определили как время навала действия, так и план самих действий. Тут же составили и список всех лиц, которые должны пасть жертвой народного озлобления.
 
Первым значился военный губернатор генерал-лейтенант Столыпин, затем следовали чины продовольственной комиссии, члены медицинского совета, флотский начальник, начальник карантинной линии и карантинные чиновники».
(Хартахай «Женский бунт в Севастополе». Журнал «Современник» 1861 №10, стр. 383)

Моментом начала восстания был назначен вечер 3 июня, когда заканчивались работы в Адмиралтействе и все матросы собирались в нем по своим экипажам, после чего холостые направлялись в казармы, а женатые по домам.
Отметим, что всеми работами по подготовке к восстанию руководила некая  группа лиц, именовавшая себя «Доброй партией».

Так, даже в расписке протопопа Софрония о неимении в городе чумы (о ней шла речь в прошлой главе), было сказано: «1830 г. июня 3 дня, по требованию Доброй партии сим свидетельствую, что в городе Севастополе нет чумы… и не было».
Подчеркнем, что дополнениях к этой расписке имеется и такая подпись: «по требованию Доброй партии подписано подп. Вербовский».
(Хартахай «Женский бунт в Севастополе». Журнал «Современник» 1861 №10, стр. 386)
Упоминание о том, что один из отрядов «мятежников» «шел под знаменем Доброй партии» имеется и в Следственном деле.


К сожалению, никаких подробностей о персональном составе этой «Доброй партии» и ее программе нет ни в материалах следствия, ни в работах царских историков.
3 июня утром, руководители восстания из оцепленной слободки направили в разные районы Севастополя «делегатов» в количестве 5 «старших юнгов» (именно так именовали тогда учащихся Школы Юнг).
Им было поручено обойти рабочие и флотские экипажи, жителей Артиллерийской слободки и Хребта Беззакония, чтобы сообщить, что бунт начнется после «шабаша» (т.е. в 7 вечера) и сигналом о его начале послужит набат на соборной колокольне.

Очень интересны доводы, которыми тогда обосновывалась необходимость восстания:
«Жители Корабельной слободки умирают с голоду, всех их хотят истребить или сослать в Сибирь, и по этому поводу они решили взбунтоваться, что как возмущение начнется, в нем примут участие татары и арнауты (балаклавские греки) и кроме того, турки пришлют из Константинополя свой флот, о чем им в свое время дано знать».
(Лоциа. Военно-исторический архив. Фонд корп. ком. №73).

Разумеется, информация о том, что к Севастополю, для поддержки восставших подойдет турецкий флот (!!!) была выдумкой, но она хорошо показывает степень ненависти и озлобления православных, (в огромной массе своей), жителей «чумных» слободок к своим карантинным начальникам и притеснителям!
Ради их уничтожения севастопольцы были даже готовы пойти на союз с «басурманами»: турками и местными татарами!

Подчеркнем, что это не сколько не отталкивало остальных жителей Севастополя, наоборот, где бы юнги не появлялись, они слышали один ответ: «мы готовы!».
О намерении восставших прибегнуть к турецкому покровительству известно не только из показаний юнги Соловьева, но и капитана Перекрестова, который лично слышал об этом от вожаков восстания.


Юнга Соловьев, который был послан к жителям Хребта Беззакония, был там арестован и препровожден к Столыпину, которому он, однако не выдал всех подробностей готовящегося выступления и своей миссии.
Встревоженный Столыпин приказал генералу Херхеулидзеву вызвать казаков, усилить караулы и охрану Корабельной слободки и наблюдение за ее жителями.

Впрочем, наблюдение это велось довольно поверхностно и вяло.
Несколько коротких встреч контр-адмирала Скаловского с женщинами Корабельной слободки (которые только «плакались» ему о своей горькой доле и просили не высылать их в лагерь) уверили его что «жители настроены вполне кротко и клялись мне, что не нарушат оцепления».

В результате, в то время, когда на Хребте Беззакония и напротив Адмиралтейства, в 7 вечера, уже собирались толпы «бунтовщиков», губернатор Столыпин спокойно сел пить чай с группой своих приближенных друзей (генерал-майором Примо, Лангом, Верболозовым, чиновником для особых поручений Семеновым и адьютантом Орлаем).


Роковую роль для судьбы Столыпина сыграло и его приказание увеличить охрану своего дома с 6 до 52 солдат.
Появление такого большого отряда солдат стало основой для слуха о том, что «начальство» собралось оцепить и Артиллерийскую слободку и Хребет Беззакония и «всех переморит с голоду».
Это только ускорило начало восстания.


Прибывшему к толпе адьютанту Орлаю одна из собравшихся женщин крикнула: «Скорее выпрем из них дух, нежели они нас запрут, наши слобожане не подгадят!»
(Лоциа. Военно-исторический архив. Фонд корп. ком. Дело №75, военно-судное).
Одна из толп народа вышла на большую Екатерининскую улицу и направилась к Адмиралтейству, напротив которого был дом Столыпина, а вторая толпа народа пошла к расположенной ниже на той же улице соборной церкви.


Видя подходившую к его дому толпу, Столыпин направил своего адьютанта Орлая срочно привести стоявший на Хребте Беззакония отряд солдат на свою защиту.
Однако этот Орлай предпочел просто скрыться, оправдываясь на следствии тем, что «толпа уже окружила караул и ничего сделать было нельзя».

Из толпы, направившейся к соборной церкви, две женщины, жены мастеровых 17-го рабочего экипажа, Мария Гриченкова и Аграфена Тютюнина, схватив свисавшую с колокольни веревку, ударили в набат!
Вскоре начался колокольный звон и в других церквах.
Услышав набат, на Екатерининскую улицу со всех сторон стали сбегаться жители Артиллерийской слободки и Хребта.

Выстроенные «во фронт» мастеровые 17-го и 18-го рабочих экипажей, несмотря на попытки офицеров их удержать, с криком «ура», наскоро вооружились топорами, ломами, швайками и просто дубинами, сломав замок, выбежали на улицу и выстроились около дома Столыпина.
В это время из ворот столыпинского дома вышел генерал Примо, посланный Столыпиным «уговорить толпу».

Разговор вышел коротким.
Не успел генерал открыть рот, как одна из женщин, вдова комиссара Дарья Семенова, ударила Примо и сорвала с него погоны.
После этого генерал Примо, забыв о своем генерал-губернаторе, бросился бежать, а часть толпы взломала ворота дома Столыпина и ворвалась в дом.

Сидевшие за столом Столыпина его приятели (Ланг, Верболозов и чиновник для особых поручений Семенов), видя печальный исход «уговоров» генерала Примо, бросились бежать, оставив своего генерал-губернатора на произвол судьбы.
При этом произошел довольно забавный эпизод.
 
Если Верболозов просто откровенно начал удирать, то чиновник для особых поручений Семенов, с которым Верболозов, убегая, столкнулся, увидев последнего, с пафосом воскликнул: «Если умирать, так умрем вместе с генералом!» и направился было в комнату к Столыпину, но как только Верболозов скрылся, «сдриснул» вслед за ним.
(Лоциа. Военно-исторический архив. Фонд корп. ком. Дело №79, военно-судное).


Подчеркнем, что НИКТО из воспеваемых ныне «высокоблагородий - дворян» и «господ офицеров, голубых князей», окружавших губернатора Столыпина, не захотел заступиться за своего благодетеля в его смертный час, и хотя бы попытаться защитить его.

А ведь и сабли, и шпаги, и пистолеты у всех них наверняка были, да и пресловутое «благородство» и «дворянская честь» просто обязывали их сделать это.

Однако, как нередко бывает, оказалось, что одно дело - в теплой компании, пить с губернатором различные приятные напитки и вести с ним высокоумные разговоры, и совсем другое – «лечь костьми», защищая его от взбунтовавшихся севастопольцев.
Таковых среди друзей Столыпина не нашлось…

Ворвавшаяся в комнаты толпа схватила ненавистного губернатора, сбросила его с лестницы во двор и здесь убила, после чего выволокла труп Столыпина на улицу, где он и оставался до следующего дня…

Столыпину севастопольцы не простили его приказ о бессудном расстреле матроса Полярного, защищавшего свою семью от высылки в чумные бараки.
(Об этой публичной казни уже шла речь в предыдущих главах).


В это время вторая часть толпы, с мастеровыми 17-го и 18-го рабочих экипажей, бросилась к закрытым воротам расположенных вблизи казарм 29-го флотского экипажа.
Согласно приказу флотского начальства, все офицеры находились там, при своих командах.
Командиры экипажей, выстроив матросов во фронт, произносили перед ними речи о долге присяги, повиновении начальству и верности царю.
Однако, как впоследствии показал командир 39-го флотского экипажа Эсмант: «увещевания, судя по молчанию матросов действовали слабо».

Как только толпа подошла к воротам 39-го флотского экипажа, матросы расстроили строй и взломав замок на воротах, бросились на улицу и соединившись с толпой направились к казармам 38-го и 39-го флотских экипажей.
Там матросы, при виде подошедшей толпы, также расстроили строй и с криками «ура!» бросились в казармы, к пирамидам с оружием.

Часть подошедших бунтовщиков погналась за офицерами, которые обратились в бегство.
Захватив ружья и патронные сумки, матросы направились к Корабельной слободке.
В это время толпа, собравшаяся на Хребте Беззакония, захватила командира 3-й бригады Черноморского флота контр-адмирала И.С. Скаловского и потащила его по направлению к севастопольскому Собору, где один из матросов пытался заколоть его ножом.
Однако, сильно потрепанному, Скаловскому удалось вырваться и вбежать в каре солдат орловского батальона, подошедшему туда с комендантом города генералом Турчаниновым и другими офицерами.

У Собора толпа потребовала выйти к ней протоиерея Софрония Гаврилова.
(Вкратце об этой встрече Софрония со своей паствой уже шла речь в прошлой главе, но для демонстрации полной картины севастопольского восстания, думаю стОит повторить наиболее интересные ее моменты).

Увидев толпу народа (тех самых «собак подлой крови», которых он недавно так яростно клеймил), подошедшую к его дому, этот протоиерей Софроний Гаврилов мигом сообразил, зачем она к нему идет, и до смерти перепугался.
Первым делом он облачился в церковные ризы, надеясь воздействовать этим на религиозные чувства православного люда.

Впоследствии, встречу со своими «духовными чадами» о. Софроний описывал так:
«Люди, разбив ворота, вторглись во двор, и с буйным шумом шли ко мне в дом, имея в руках дубины и камни. Услышав крик требования меня, надел епитрахиль и ризы, взял евангелие и крест, вышел к ним, спрашивая, что им надо.
Они, окружив меня, отвечали: «Мы пришли тебя убить!»
 
Но какой-то матрос с «Георгием» и другой унтер-офицер до того не допустили.
Я спрашивал, за что хотят меня убить.
Отвечали, за то, что был в корабельной бухте, увещевал и ни в чем не помог в их мучениях…

Покуда довели до собора, несколько раз решались убить меня.
Введя в собор, пустили самого в алтарь, требуя служить молебен, после которого они намерены искать кого им нужно и предать смерти, отчего я их удерживал и отказался служить.
Напоследок… угрозами настояли дать им подписку, что здесь чумы нет, и после многих отказов … вынужден был дать бумагу…

После этого в алтарь из беззаконной шайки ворвались шесть человек и начали искать по углам (!!!) контр-адмирала Скаловского.

Толпа мятежников обругала меня дерзкими и постыдными словами, ту же подтвердила мне, чтобы на другой день быть в соборе и служить молебен.
Потом говорили они, взяв благословение, пойдем по городу косить, а на другой день убьем и всех лекарей». 
(«Русский архив», 1867 г. О чумном возмущении в Севастополе 1830. Записка протоиерея Гаврилова).


Историк Хартахай в статье «Женский бунт в Севастополе», опубликованной в журнал «Современник» №10, 1861года, дополняет этот рассказ протоиерея Софрония некоторыми интересными подробностями:

«…толпа, потеряв всякое уважение к его облачению, начала рвать на нем ризу, а когда с ним не оказалось ключа от церкви, взломала церковные двери, затем толпа хлынула в церковь и не соблюдая особенного благочиния, подобающего храму божьему, с шумом ворвалась в алтарь, куда повела и духовенство».
(Хартахай «Женский бунт в Севастополе». Журнал «Современник» №10,  1861г. стр. 388).

Интересно, что о. Софроний, вымолив на коленях (!!!) у толпы разрешение не служить молебен на убой, дал им подписку о том, что никакой чумы в городе нет и не было, которая гласила следующее:

«1830 года, 3 июня дня сим свидетельствую, что в гор. Севастополе нет чумы. Сие писано в алтаре в 9-м часу пополудни. Протоиерей Софроний Гаврилов.
Дальше приписано: «и не было, протоиерей Софроний Гаврилов».
Ниже приложена сургучная печать Гаврилова, изображающая женщину с весами и надписью: «Вся моя надежда».

После печати следуют еще подписи: Иеромонах Пахомий. Диакон Георгий Булашевский. Духовник протоиерей Кириак Трапезаров. Священник Иосиф Конопотков.

И далее подписано: «По требованию Доброй партии подп. И. Вербовский. Градский голова Васил Носов. Приложена сургучная печать Носова, изображающая корабль, солнце и военную арматуру».
(Лоциа. Военно-исторический архив. Фонд корп. ком. Следственное дело о 39 подсудимых №73).

Подобные же расписки были получены от коменданта Севастополя генерал-адьютанта Турчанинова и контр-адмирала Скаловского а также нескольких почетных купцов, к которым у восставших не было претензий в мздоимстве и наживе на народной беде.
Все эти расписки сохранились.
Вот одна из них:
«Расписка. 1830 года июня 3 числа мы нижеподписавшиеся даем сию расписку жителям города Севастополя в том, что в г. Севастополе не было чумы и нет, удостоверение чего подписуемся.
Контр-адмирал Скаловский. Комендант ген.-лейтенант Турчанинов. (две сургучные печати).
(Лоциа. Военно-исторический архив. Фонд корп. ком. Следственное дело о 39 подсудимых №73А).

Как видим, перед лицом восставшего народа, все высшие церковные, светские и военные власти дали ему расписки о том, что «никакой чумы в Севастополе НЕТ и НЕ БЫЛО»!!!

Эти расписки, полученные восставшими, очевидно рассматривались ими, как основание для расправы над теми, кого они считали виновными в организации «карманной чумы» в Севастополе и своих многомесячных мучениях из-за карантинных строгостей и голода.

В это время на Корабельной слободке отряды восставших, услышав звуки набата, начали наступление на батальоны, которыми командовал бригадный командир полковник Воробьев.
Его солдаты были выстроены в боевой порядок и имели 2 орудия, у которых стояли расчеты с зажженными фитилями.
Разумеется, почти безоружные толпы восставших не имели никаких шансов их разгромить.
Между солдатами и подошедшими к ним восставшими начались длительные переговоры и перебранка.


Через некоторое время, со стороны центра города показались бегущие, с криком «ура», толпы матросов 29, 38 и 39-го флотских экипажей с ружьями и примкнутыми штыками, и мастеровых 17 и 18-го рабочих экипажей с кольями и ломами.

Подбежав к выстроенным в каре батальонам, матросы закричали:
«Солдаты, выдайте нам своих начальников, то мы вас не тронем», и затем по адресу офицеров: «Что же вы не открываете огонь?!!», после чего внезапно бросились на фронт солдат.
С тыла солдатские каре атаковали отряды слобожан.

Полковник Воробьев приказал солдатам открыть огонь, а канониру Елисеенко стрелять из пушки.
Только несколько солдат выстрелили «на воздух», а канонир Елисеенко просто бросил фитиль на землю.

Восставшие ворвались в центр каре и начали вырывать у солдат ружья, крича им: «Где ваши начальники и какие они для вас: если хорошие – не тронем, если плохие – убьем!».
Солдаты выдали полковника Воробьева, который тут же был убит, а за штабс-капитана Перекрестова и констапеля Саблина солдаты заступились, сказав, что они хорошие.
(Лоциа. Военно-исторический архив. Фонд корп. ком. д.№22 (по особой описи).

Часть солдат, после этого, начала брататься с восставшими и присоединяться к ним, а оставшихся нейтральными, вместе с офицерами арестовали и отвели к дому Тимофея Иванова, который был штабом восставших.
 
Интересно, что там штабс-капитану Перекрестову некий боцман, от имени восставших, даже предлагал возглавить восстание севастопольцев, заверяя что на помощь им должен скоро прийти турецкий флот!
(Лоциа. Архив нар. хоз. Фонд адм. Грейга, дело №22. Рапорт управляющему военным министерством №537)

Подчеркнем, что даже некоторые офицеры в гарнизоне Севастополя сочувствовали восставшим.
Например, в следственных материалах говорится о том, что лейтенант Энгельгардт, переодевшись в платье денщика, с палашом в руке (!) водил по дому вице-адмирала Патаниоти толпу, искавшую чтобы убить его и настойчиво расспрашивал у его брата, куда спрятался адмирал (якобы для его спасения).
 
Военно-судная комиссия признала лейтенанта Энгельгардта виновным в участии в восстании и приговорила его к смертной казни и лишь в высшей инстанции наказание было значительно смягчено по недостаточности улик «о намерениях», с которыми Энгельгардт участвовал в обысках.
Были и другие примеры прямого участия офицеров в восстании.

Тем временем, события продолжали развиваться.

Отряд восставших, под командованием Кондратия Шкуропелова, направился к дому чиновника Степанова, одного из чумных комиссаров, ненавистных слободской бедноте, вследствие его жадности и беззастенчивого обирательства жителей.
Дом Степанова был разгромлен, а сам он спрятался на чердаке, был выдан своим денщиком и убит на месте восставшими.

Наибольшей ненавистью у слобожан пользовался поп Кузьменко, т.к. к нему домой последовательно приходили все 3 отряда (!!!) восставших, чтобы убить этого попа. Они разгромили всю его квартиру, однако хитрый поп заранее так хорошо спрятался в церкви, что восставшие не смогли его отыскать.

Труднее всего спастись было помощнику председателя комиссии по погашению чумы штаб-лекарю Верболозову, ненависть к которому была беспредельна во всех слоях населения.
Переодевшись в денщицкое платье, Верболозов бросился на 10-ю батарею.
о офицеры батареи просто прогнали Верболозова, сказав, что из-за него их самих могут убить.
Тогда он убежал в военный порт, назвавшись там караульному унтер-офицеру матросом.
Однако этот унтер - офицер его узнал и посадил под арест в караулку, сказав: «видно, что вы за матрос!».
Там он и просидел под арестом всю ночь, дрожа за свою жизнь, пока утром ему не удалось переправится на Северную сторону.

Всего в список лиц, подлежавших казни, восставшими было внесено около 40 человек, однако убито из них было только четверо.

Несколько офицеров в Севастополе было избито, а плац-адьютанту Родионову сгоряча отрубили ухо.
Когда он попытался спрятаться во дворе Быченской, то был выгнан унтер-офицером, сказавшим: «Пусть вас всех перебьют!».
Озлобление против плац-адьютанта вполне объяснимо, т.к. именно он привозил на Корабельную слободку приказ Столыпина стрелять в жителей слободки.

(Как видим, вопреки утверждению классика нашей литературы, не был этот «русский бунт» ни «бессмысленным», ни «беспощадным).


Характерно, что первыми со своих постов сбежали все полицейские чины, начиная с полицмейстера Грушецкого.
Отряды восставших последовательно обходили все квартиры лиц, внесенных в список и не находя их ограничивались разгромом имущества, а зачастую и самих домов.

Особо подчеркнем, что никого из близких родственников, жен детей или прислуги при этом восставшие не трогали.
 Всего было разгромлено 42 квартиры.
Среди них были дома не только высшего и карантинного начальства, но и купцов и комиссионеров, нажившихся на спекуляции продуктами питания во время карантина.
Из 42 разгромленных квартир на долю офицерских, генеральских и адмиральских пришлось 14, карантинных чиновников и врачей -11, купеческих – 7 (русских, греков и евреев), продовольственных комиссаров и комиссионеров – 6.

Важно отметить, что вожаки восстания стремились не допускать при этом грабежей и мародерства.
Денщик вице-адмирала Патаниоти на следствии показывал:
«Изломали лишь кортик адмирала и порвали его шляпу. Бунтовщики кричали: не трогать ничего из имущества!»

А когда была поймана одна женщина, с узлом вещей, украденных в квартире генерала Примо, то она была схвачена, приведена во двор Примо со связанными назад руками и высечена линьками на месте преступления.
Причем, ее высекли другие женщины из числа восставших, а вещи в узле вручили человеку Примо».
(Лоциа. Военно-исторический архив. Фонд корп. ком. д.№57 о лейт. Энгельгардте).

К 10 часам вечера весь город был в руках восставших.
В некоторых командах солдаты прямо заявляли офицерам, что «стрелять в бунтовщиков не будут».
Так, в ответ на слова начальника порта капитан-лейтенанта Потемкина, обращенные к солдатам:
«Когда придут бунтовщики, мы их встретим, как велит долг чести и присяги государю», выступил вперед унтер-офицер и сказал: «В кого стрелять?»

«В бунтовщиков, в баб!» - ответил Потемкин.
«Мы здесь турок не видим, -  возразил унтер-офицер, - они нас не тронут и стрелять в них не станем. Мы знаем, кого они ищут, добавил он, - лекарей».

(Лоциа. Военно-исторический архив. Фонд корп. ком. д.№75, военно-судное)

Эта взаимная уверенность в том, что бунтовщики не тронут солдат, а солдаты не будут в них стрелять очень быстро распространилась по Севастополю.
Есть масса примеров этого.

Отряд из 52 солдат стоял в полном бездействии, пока восставшие срывали эполеты с офицеров и шли громить дом генерал-губернатора Столыпина.

Когда у севастопольского Собора толпа рвала эполеты с контр-адмирала Скалковского и таскала его, полковник Пустошкин, командовавший выстроенным там в каре отрядом, отменил приказ майора Жарова взять ружья наперевес, мотивируя это тем, что бунтовщики шли мимо, не трогая солдат.
Это произошло на глазах находившегося там коменданта Севастополя генерал-адьютанта Турчанинова.

Все эти факты вынудили «высочайше утвержденную комиссию», под председательством графа Воронцова, констатировать в своем донесении царю, что «военные посты, с заряженными ружьями смотрели на убийц, как бы на людей, отправляющих правое и похвальное дело».
(Лоциа. Архив нар.хоз. Фонд адм. Грейга. дело№21 донесение высочайше утв. комиссии).

Постепенно первоначальное намерение «ВЫБИТЬ ЧУМУ!» из высших начальников, чиновников и спекулянтов, сменилось лозунгом: «бей и убивай всех генералов и офицеров!», облетевшим весь город.
В результате этого оставшиеся офицеры прятались по окрестностям, тайно перебирались на Северную сторону, переодевшись в солдатское или матросское платье, а флотские офицеры скрывались на «Иоанне Златоусте».

Однако никаких массовых убийств офицеров, как уже говорилось, не было.
4 и 5 июня Севастополь находился в руках восставших, которые вели себя довольно спокойно.
Начальник жандармского управления Таврической губернии майор Локателли в своем донесении графу Бенкендорфу отмечал, что еще 5 июня когда в город уже входили правительственные войска, «мятежники не допущали погребать тела Столыпина, Воробьева и Стулли с должной почестью, а требовали похороны по карантинному, как и прочих умерших от чумы».

И только 7 июня, по прибытию в город командующего флотом адмирала Грейга, Столыпин был похоронен, и то «не с полной почестью».
(Лоциа. Военно-истор. №4 по канцелярии архив.  Фонд 343, Секретное по канцел. Главноком 1-й армией)

По большому счету, после того, как восставшие расправились с наиболее ненавистными им представителями севастопольской администрации (которые попались им «под горячую руку») и из кого им удалось «выбить чуму»,  весь их пыл и азарт стал постепенно «сходить на нет».

К чести восставших, никаких массовых погромов магазинов, тем более на национальной почве, в городе не было. (Это при том, что в Севастополе имелись и Еврейская и Арнаутские торговые улицы, к примеру).

По требованию восставших, 4 июня комендант Севастополя генерал-адъютант Турчанинов издал приказ о снятии карантина:

«Объявляю всем жителям города Севастополя, что внутренняя карантинная линия снята, жители имеют беспрепятственное сообщение между собою, в церквах богослужение дозволяется производить, и цепь вокруг города от внешнего учреждения перенесена далее на 2 версты». Июня 4 дня 1830 года.

Фактически, в течение нескольких дней в городе было полное безвластие.
Старые органы власти были «ниспровергнуты», а новых органов власти восставшие так и не создали.


Оправившись от первоначального шока, царские администраторы приступили к подавлению восстания, казням и расправам с «бунтовщиками».
Об этом мы и поговорим в следующей главе.