Мангры, или собачья история

 
      – Знаете ли вы бичтонскую зиму? Вероятно нет. А я знаю, потому что встретил их там пять.
      Так, чуточку заикаясь, по-гоголевски начал свой рассказ мой знакомый Николай Иванович, эмигрант из Киева со звучной казачьей фамилией Пысарчук. Оба мы были одиноки и иногда чаёвничали вдвоём вечерами, делились впечатлениями о том, о сём.
      – Зима в Бичтоне – это время года, когда тропическое солнце не обдаёт вас крутым кипятком, а приятно греет и можно снять перед светилом шляпу. Столбик термометра падает на десять градусов и стабильно держится в полдень на отметке +22С, – комфортная дневная температура для выходца из средних широт, не правда ли? Собственно, дня как такового нет. Просто, прозрачное утро незаметно переходит в столь же ясный вечер. Учащаются дожди и вокруг слышен запах молодой зелени. Прохлада неприятна комарам и они снимают осаду с домов, позволяя их обитателям подышать свежим воздухом. Исчезла мошка – и можно гулять в отлив в манграх по тёплой илистой почве. Бархатный сезон! Он длится четыре месяца, пока безжалостное солнце и гнус вновь не загонят обывателей в свои кирпичные коробки с кондиционерами. И надолго.
      Я не прерывал рассказчика, хотя всё было знакомо, – сам жил в том же штате. Приятель отхлебнул из чашки и продолжил:
      – Но это случится потом, а сейчас вы наслаждаетесь жизнью. Вы без устали шлёпаете босиком по влажному илу среди зелени мангров, развлекаясь тем, что поглощаете километр за километром, пока не упрётесь в непроходимые дебри.
      Николай Иванович отпил ещё глоток, закусив кусочком шоколада.
      – А дальше? – задал я вопрос.
      – А дальше, – поворачиваете обратно, – засмеялся собеседник. – Был не лучший период моей жизни, когда приходилось терпеливо годами ждать решения своей участи. Я снимал тогда на самом берегу океана деревянный гараж, приспособленный под жильё. Рядом, в большом кирпичном особняке жили две болонки со своей хозяйкой и её супруг – швейцарский немец, не переносивший присутствия нового соседа с первого же дня. У него развилась устойчивая аллергия к моим единственным урокам английского – ежевечернему просмотру телепередач, в которых ведущие острили и перехохатывали один другого. Тогда, порой, из окна хозяйской спальни доносились угрозы: «Марта, я сейчас застрелю его!», а утром у моей двери появлялись собачьи кучи.
      По другую сторону, тоже в кирпичных апартаментах, обитала ещё не очень пожилая пара – Джек и Дженни. У Джека было одно пристрастие – обожал только гольф и большую часть дня проводил на поселковой спортивной площадке. «Гольф – вся моя жизнь!» – говаривал любитель популярной игры, закатывая глазки, и они становились масляными. У темпераментной Дженни увлечений было два. Первое – её генеалогия, для полного выяснения которой, она время от времени улетала в Америку, второе – домашние цветы. Передвигать тяжеленные кадки с фикусами, Дженни иногда в отсутствие вечно занятого спортом хозяина, приглашала меня, ещё достаточно крепкого мужика, за что Джек в благодарность каждое утро первым вежливо здоровался:
      – Доброе утро, Ник!
      – Добрый утро, Джек!
      И прощался, когда я уезжал по делам:
      – До встречи вечером, Ник!
      – До встреча вечером, Джек!
      Как и все рантье, чета страдала избытком страсти к своей горячо любимой частной собственности. Временами это выглядело весьма странным и опасным. Случилось, что как-то вечером под проливным холодным дождём я возвращался из Пристона на своём «драндулете» (мне удалось приобрести его за $300) домой, мечтая только о горячем чае и тёплой постели с электроодеялом. Въехал на участок и что же вижу! Кругом сплошное, пузырящееся от дождя болото, моя лагуча торчит посредине, лягушки и жабы лают вокруг как хорошие собаки. Бросив машину на пригорке, я, дабы не промочить насквозь ног, направился к своему сараю через владения соседей. Их ярд стоял выше и без луж. Слава богу, забора между нами ещё не было и к моей обители от Джека вела узенькая полоска суши. От неожиданности вздрогнул, когда сбоку выросла сухопарая фигура с клюшкой для гольфа в обеих руках, занесённой назад, словно для удара по мячу. Узнав в темноте соседа, я поздоровался:
      – Хелло, Джек! Вы видит, так вынужден добраться до свой бунгало, извините уж…
   Фигура с клюшкой не ответила.
      – Вы что, не узнаёт меня, Джек?
      Гробовое молчание. Так я и прошествовал до своих дверей с немым телохранителем за спиной.
      Наутро вода спала, и можно было без труда дойти до своего «басика» (микроавтобуса). Джек – сама любезность. Как ни в чём не бывало, он первым приветливо поздоровался:
      – Доброе утро, Ник!
      Я вскинул в ответ руку:
      – Добрый утро, Джек! До встреча вечером!
      Так мы и жили. Немцы ночами копили злобу и под утро выгуливали болонок у моей двери, Джек играл в гольф, а Дженни в его отсутствие двигала кадки с фикусами и я ей иногда помогал.
       В праве на труд мне «Иммигрейшн офис» пока отказывал и свободного времени была уйма. Коротая его, я слонялся вдоль берега океана, терпеливо дожидаясь отлива, чтобы затем с пластиковым пакетом в одной руке и палочкой-ковырялочкой – в другой, бродить по тепловатой лечебной грязи мелководья в поисках изредка попадающихся устриц, – питательной добавке к моему рациону. Как-то, забывшись, не сразу заметил буквально в нескольких метрах от себя в одном из обширных неглубоких бочагов пятифутовую акулу. Она неспеша кружила, грозно выставив над поверхностью плавник и кончик хвоста. Я застыл на месте от изумления. Начинался прилив и вода уже поднялась выше колен, а душа, разумеется, уползла куда-то в пятки. Стараясь не делать резких движений, выбрался на ещё незатопленное место и задал стрекача в сторону мангров не хуже дикого кенгуру, словно рыба могла меня догнать посуху. Только позднее Вашему другу стало известно, что этот частый гость прибрежной зоны, – «шавелшарк» (безобидная промысловая акула), – безопасен, т.к. фактически не имеет зубов. Взрыхляя ил лопатообразным рыльцем, он отыскивает червей и моллюсков. Но последними ещё интересовались люди и членистоногих уже встречалось не много.
      – Простите, Николай Иванович, – счёл должным прервать я собеседника. – Членистоногими называются креветки и раки. В Вашем случае речь идёт наверное об устрицах.
      Пысарчук тут же поправился:
      – Вы совершенно, совершенно правы. Надо же, какую я чушь сморозил...
       –   Да не расстраивайтесь!
Я засмеялся, вызвав ответную улыбку у собеседника:
       – Именно устрицы, и они к сожалению встречались редко. Зато черви попадались намного чаще. Некоторые напоминали человеческих паразитов, – собеседник поморщился, – только крупнее, – тридцать, сорок сантиметров длиной и толщиной с мизинец. Белые тела их были окольцованы коричневыми или черными полосами. При отливе черви зарывались головками в податливый грунт, оставляя снаружи треть своего полосатого туловища, – тащи – не хочу! Эти представители фауны своим неприятным видом вызывали отвращение, я вытягивал «паразитов» из нор и зашвыривал подальше от прогулочных маршрутов. Если хвосты обрывались, их бывшие обладатели спешили укрыться в норках поглубже, куда уже трудно было добраться. Рыболовы ими не интересовались, предпочитая для «кота» (рыба похожая на треску) иную приманку. Однажды в местном музее я увидел червя, засприртованным в склянке. Табличка была шокирующей: «Морская змея такая-то, водится в прибрежной зоне, исключительно ядовита…» и т.д. Справка сообщала, что укус змеи вызывает смерть, но рот мал и она в состоянии ужалить только за кончик пальца. Обычно пассивная, змея пускает в ход своё смертоносное оружие в крайних случаях. Благодаря предостерегающей пёстрой окраске, хорошо заметна на любом грунте (работники местного музея ошибались, - описанные представители фауны не были змеями).
     Конечно, я кое-что знал о морских змеях, но никогда бы не подумал, что к ним относятся и эти глистообразные. Мне был преподан урок, из которого явствовало, что отсутствие должной информации может повлечь за собой непредсказуемые последствия. Я благодарил Бога за то, что он уберёг меня, и стал обходить червеобразных с большой предосторожностью и уж конечно не дергал их теперь за хвосты. Раз эти создания живут на земле, значит зачем-то они нужны, – в природе во всём существует строгий баланс, иначе был бы хаос...
    Высказывание оказалось для приятеля пророческим, но тогда это трудно было представить.
     – ...А как изумительны ночные прогулки в полнолуние! – продолжал Николай Иванович. – Я всегда брал с собой двадцатикратный бинокль, – в него ночью видно почти как днём. Вон в манграх на охоту выполз удавчик, вдали пробежала лисица, горящие угольки глаз которой, словно прожигают тьму, а спящие чёрные лебеди ещё не чувствуют подстерегающей их опасности. Поразительно! Ты видишь ночных обитателей «буша» (австралийский лес с труднодоступным подлеском), а они тебя – нет и заняты каждый своим делом.  А если повернуться лицом к океану, то перед тобой откроется бесконечный водный простор, по которому скользят, мерцая, серебристые волны, и яркая лунная дорожка убегает к горизонту. Куинжи, да и только! Правда, иногда чарующую картину природы омрачал ужасный вопль, исходящий из тёмных недр зарослей. Вопль, завершающийся рыданиями, ледянил душу, воскрешал легенды об оборотнях. Он навсегда остался для меня загадкой мангров. Словоохотливая Дженни по-своему пыталась внести ясность. Согласно легенде, в этих местах когда-то обитало племя аборигенов-карликов, которые вымерли от болезней, оставив после себя двух уродцев – полулюдей-полудинго. Ходила молва, что выродки пошаливали и мангры приобрели дурную славу, – в них пропадали подростки. Посельчане якобы организовали облаву и забили гибридов до смерти. На месте лежбища обнаружили груды раздробленных костей, но принадлежали ли они людям или кенгуру, установлено толком не было. С тех пор на бедные головы загонщиков обильно посыпались несчастья и семьям многих поселенцев пришлось навсегда покинуть насиженные места. «Говорят, – заговорщицки подмигнула Дженни, – что призраки греховодных созданий до сих пор ночами блуждают по отмели, плачущими вскриками предостерегая случайных путников от встречи, и горе тому, кто их увидит». Шутка в мой адрес, я тоже не остался в долгу, но по спине прошёлся лёгкий морозец. Вспомнилось далёкое детство, летние школьные каникулы, проводимые у родственников под Николаевым, сверстники, беззаботные дни у лимана. Боже мой, как давно всё это было! Мы купались, загорали, резвились в ивняке. Раз услышали, вроде, отдалённый собачий вой, завершившийся человеческим криком. Через несколько секунд странная какафония повторилась. Мальчишки – народ любознательный, в чертей мы не верили и вприпрыжку гурьбой помчались на крик, а я – впереди всех. Через пару-тройку минут из кустов навстречу выпрыгнула большущая рыжая собака с заросшей длинными волосами и приплюснутой, как у мопса, мордой. В её движениях было много непонятного. Не дав мне опомниться, пёс очутился рядом и, встав во весь рост, положил массивные лапы на плечи. На меня в упор смотрели голубые глаза человека. Я завопил дурным голосом и бросился прочь. Позднее, милиционеры застрелили необычное животное и передали в медицинское учреждение, а я остался заикою. Пришлось, спустя годы, заниматься риторикой, совсем, как древним грекам, но полностью избавиться от приобретённого дефекта не удалось.
      – Ну, не прибедняйтесь, пожалуйста, – возразил я. – Вашему чисторечию только позавидуешь, однако если вернуться к манграм, – наверняка кричал коала.
      – «Наверняка»… – хмыкнул рассказчик. – Коала не водится в приливной зоне. Этот сумчатый медвежонок питается листвой только особых видов эвкалипта.
      Увлекающийся мечтатель Николай Иванович грудью отстаивал сказочные таинства бесподобной бичтонской ночи.
      – Однако, приятнее были дневные, – лицо приятеля от воспоминаний порозовело, – бесцельные скитания в отлив по бескрайним мангровым зарослям. Во время прогулок меня сопровождало с полдюжины здоровенных псов разных мастей, которых хозяева выпускали на отмель, предоставляя их самим себе. Мы привыкли не обращать друг на друга внимания. Собаки, носясь вокруг, казалось, не замечали меня вовсе, но им импонировало человеческое присутствие, ибо никто, кроме нашей компании не блуждал в этих «джунглях», – там нет ни рыбы, ни устриц. Верховодила стаей белая сука из породы бультерьеров. Только она одна позволяла себе иногда шутки ради ударять меня сзади мордой под колени. Я с трудом удерживал равновесие, принудительные шалости животного вызывали раздражение. Однажды, сука с глухим рычанием увела своих кавалеров в глубь зарослей и все пропали из вида. Пронзительный крик, огласивший мангры, заставил меня броситься вслед за сворой. На поляне, в окружении моих четвероногих друзей, стояла босоногая девочка, лет одиннадцати. Дрожа всем телом, пытаясь как-то защититься, она выставила впереди себя небольшое ведёрко. Не забыть, как ужас свёл к переносице расширенные от страха зрачки её глаз, а рот исказило судорогой. Собаки, почувствовавшие человеческую слабость, вели себя очень дерзко и, не подоспей я вовремя, неизвестно, чем всё бы закончилось. С трудом отогнав псов, мне стоило не меньших усилий успокаивать девчушку.
      – Что ты здесь делать? Тут нет устрица.
      Оказалось, что она нечаянно попала в район, изобилующий острыми наутилусами, и не может отсюда выбраться. Пришлось нам обоим направиться к песчаному берегу и вдоль него обойти опасную зону. Было очевидно, что моя спутница не из местных. Выяснилось, что у неё нет родителей, и их вдвоём с братишкой привезли сюда из Канады родственники. Девочка больна и ей предстоит операция, а бичтонский климат очень благоприятен для восстановления здоровья. В глаза бросалась бледность печального лица подростка, опущенные уголки губ образовывали скорбные складки, словно она никогда в жизни не улыбалась. На левой руке два сросшихся пальца, указательный и средний, отчего кисть напоминала клешню. Она старалась скрыть дефект, сворачивая ладошку в кулачок, но я успел заметить на безымянном пальчике блестящее алюминиевое колечко. Её дальняя родня владела пасекой неподалёку и гостью иногда отпускали собирать устриц во время отлива. Я жил замкнуто, не имел в округе друзей, да и не стремился заводить их, а тут случай свёл с маленьким англоязычным собеседником. С этого дня мы частенько вместе бродили по мелководью и занимались поисками съедобных моллюсков. Девочка боялась собак, а я успокаивал её и, стараясь отвлечь, рассказывал, как мог, разные занимательные небылицы о кенгуру, поссумах и других представителях австралийской фауны. Моя спутница с увлечением слушала подробности о жизни и повадках этих экзотических животных. Особенно её забавляло то, как кенгуру воспитывает и кормит своё потомство, и на удивление мне от души рассмеялась над детёнышем, который, будучи уже большим, в моменты опасности с разбегу прыгает в мамину сумку. В другом случае, узнав, что поссумы в чужом месте погибают, – пригорюнилась. Океанский прилив разводил нас по домам. Лесли, – так её звали, – уносила пару дюжин устриц в ведёрке, а я – частицу тишины и покоя ещё одного дня моей жизни в Бичтоне.
     Ферма, где обитала юная канадка, была мне знакома. Там дёшево продавали мёд и прополис. Недавно на пасеке появился большой, разукрашенный орнаментом, индейский вигвам. Девочка поделилась со мною, что им с братиком позволили привезти его с собой и они в вигваме живут. Спустя некоторое время после нашего знакомства мне прислали бумаги из департамента по иммиграции. Я отлучился в Пристон по делам и, вернувшись через несколько недель, возобновил прогулки по просолённому илу, давая долгожданный отдых натруженным обувью ногам. Как обычно, меня сопровождали знакомые псы, но девочка не появлялась.
      Ещё, спустя дней пять-шесть, я, снедаемый больше любопытством, решительно отправился на пасеку за мёдом. В пути уже издали просматривались низкорослые постройки фермы и над ними выглядывал конус вигвама, вселявший надежду, что подростки пока здесь. Бронзоволикий здоровяк-продавец, по обычаю, отпустил поллитровую банку янтарного «нектара», отсчитал сдачу и поблагодарил за покупку.
       – Я случайно знакомить с ваша маленький родственник, когда она собирать устриц в отлив… – пытался я завязать разговор.
      Фермера не смущал мой английский.
      – О, они уже улетели домой в Канаду.
      Губы джентельмена растянулись в дежурной улыбке, не обнажая зубов, на щеках – ямочки, карие глазки терпеливо буравят меня, выжидаючи.
      – А вигвам оставить здесь? – не удержался я
     Лицо продавца стало мрачнее тучи. Он, как молнией, пронзил меня взглядом, словно желал прочесть мысли, но затем опять сладчайше улыбнулся и спросил:
      – Вам что-нибудь ещё?
      – Нет, благодарю вас.
      – Тогда, до свидания.
 Батюшки, Ленин в кулуарах! Классический образец вежливого хамства. Возвращаясь в своё жилище, я терялся в догадках, почему так неожиданно сестрёнка с братишкой покинули свою родню и отчего довольно безобидное, на мой взгляд, замечание вызвало столь неадэкватную реакцию фермера? Ну, возьми отшутись, что, мол, продали вигвам, или ещё когда-нибудь вернутся сюда, – да мало ли что! Так нет, его передёрнуло от того что я в этой стране лицо совершенно постороннее, смею совать нос в чужие дела. А, впрочем, всё это было действительно не моё дело.
      Я продолжал разгуливать по отмели в обществе барбосов и не думал больше о подростке. Не поддавалось воображению, что, возможно, ответ на моё любопытство лежит за последними домами посёлка, подступающими вплотную к мангровым зарослям побережья.
      Однажды, погожим ясным днём я, гуляя, углубился в чащу со своей собачьей свитой дальше обычного. Кроны деревьев смыкались над головой. Всюду между корнями, как гвозди на ложе йогов, выступали из ила молодые побеги мангров. Несмотря на устрашающий вид, они были нежны и не кололи босых ног при ходьбе. Радужные попугаи, перекрикивая друг друга, мелькали в ветвях, постепенно удаляясь в сторону берега. Откуда-то из кустов выскочила бультерьерша и неистово заметалась среди стволов с небольшой полуобглоданной бараньей костью в пасти, а вся свора за ней. Меня это не удивило. Местные хозяева часто одаривают своих четвероногих любимцев почти дармовыми подношениями мясных лавок, которыми псы, порою, захламляют побережье. Я сам пользовался услугами бучеров (мясников), готовя из приобретённых по бросовым ценам сахарных костей наваристые борщи, – одно из желанных блюд русского. Попробовал раз угостить собак, но вываренные кости не пришлись им по вкусу. Теперь, решив подурачиться, я взмахнул рукой, сделав вид, что швырнул в веселящуюся компанию чем-то. Удивлённая сука прекратила игру «а-ну-ка-отними» и уставилась на меня, будто, вообще, впервые увидела человека. Затем, поразмыслив секунду, другую, она крупными скачками радостно понеслась в мою сторону. Не желая быть вовлечённым в собачьи забавы и оказаться забрызганным грязью, я, выставив вперёд палку-ковырялку, приготовился противостоять напору белой проказницы. Дамочка приостановилась метрах в шести-семи от меня, выпустила из пасти мосол и непредсказуемо оскалилась. И тут вся свора кобелей в угоду переменчивому настроению партнёрши из недавних друзей превратилась в стаю злобных хищников. Рычащая банда быстро окружила меня. Я оробел. В памяти мгновенно пронеслись кадры телерепортажей с разорванными пожилыми людьми и детьми. И это зверьё ещё с минуту назад было невинными пёсиками! «Насколько лицемерны люди, настолько подлы их собаки», – почему-то сразу пришёл на ум слышанный где-то афоризм. Помощи ждать неоткуда. Стыдно признаться, но страх, пробудивший животный инстинкт, доминировал во мне в тот критический момент, и видимо тоже превратил меня во что-то звероподобное. Помню, что я заревел, наверное, громче всех псов: «Пшёл! Пшёл вон!», заклацкал зубами и, свирепо отбиваясь пригоршнями илистого грунта, волчком завертелся на месте. Моё неожиданное перевоплощение вероятно явило собою зрелище, которое на мгновение озадачило стаю, – всё-таки, собака – не волк и, как твердят, иногда её можно остановить окриками. Воспользовавшись замешательством псов, я с ловкостью орангутанга взмахнул на огромный покатый мангр. «Друзья» опомнились, но моё тело уже было вне досягаемости их зубов. Кобели в порыве охотничьего азарта последовали было за мною по наклонному стволу, но каждый раз, скользя на лапах, тяжело плюхались в ил. Наконец, им это надоело и собаки, рыча и повизгивая, расположились кружком среди массивных корней дерева. Удачный цирковой трюк вернул самообладание. Как это могло случиться, что стакилограммовый мужик, гимнаст-разрядник в прошлом, – немного застенчиво признался рассказчик, – испугался нескольких полубродячих псов! Внезапно нахлынувшая волна ярости вытеснила молодушие. Я сумел выломать здоровенный сук, очистил его от лишних веток и превратил в увесистую палицу. Подготавливаясь к предстоящей схватке столь первобытным образом, я, как мог, заострил один из концов сука, после чего окончательно уверовал в себя. Теперь можно попробовать с размаху всадить дубину на поларшина в глотку вон того ближайшего мерзавца. Надо сказать, что австралийский кобель – не наша не ведающая страха овчарка. Ротвеллер нагл, но труслив, и, если достаточно решительно противостоять натиску страшного с виду пса, он спасует и отбежит, внезапной робостью лишив смелости остальных. Держа в руках подготовленное к бою оружие, я собрался соскочить вниз. Почувствовав это, псы отпрянули. Только белая сука не сдвинулась с места. Придавив лапой кость, выставив напоказ свои полуторадюймовые клыки, она вернула отвагу остальным и кавалеры, ощетинившись, со злобным рычанием заняли прежние места. Подо мною находился управляемый коллектив взбешённых хищников с ужасными по своей дерзости намерениями. Их «бандорша», стоя в тени кустов поодаль, командовала парадом. На расстоянии я пытался рассмотреть выражение её глаз. Мне показалось, что сейчас это были налитые кровью глаза гиены, которая ни за что не упустит своей жертвы. Стало ясно, что псы бросятся одновременно, а их горбоносая предводительница ринется, наверное, вслед и вцепится мне в горло. Дубина здесь не поможет. «Ладно, ваша взяла», – сказал вслух, и, кое-как устроившись в развилке ствола, задумался над своим позорным положением. Теперь меня мучил вопрос: что же вызвало в домашних животных (некоторые из них носили ошейники) всплеск такой дикой агрессивности? Какая всё-таки их укусила муха? И, почему они раньше на меня не нападали? Пожалуй, не стоило бы на этот раз замахиваться, раз их партнёрша металась с костью. А ведь я, порою, даже гладил этих ублюдков. Правда, однажды, когда сука бросилась мне в ноги, чуть не сбив, попробовал, было, потрепать её за холку, но мощные челюсти неожиданно лязгнули у моего подбородка. Я сразу посерьёзнел и больше «шалунью» никогда не трогал. Между тем, внизу количество «четвероногих друзей» более, чем удвоилось. И откуда они взялись?! Псы ни разу не залаяли, в их взглядах сейчас была скорее тоска, нежели враждебность. Большинство носилось среди кустов, но бультерьерша с постоянными поклонниками терпеливо стерегли меня у дерева. Глядя, как эта тварь остервенело возилась с костью, стараясь стряхнуть прилипшую улитку, меня стало подташнивать и невнятная тревога закрадывалась в душу. В голове мелькнуло, – нечто подобное уже где-то видел! Я силился выудить это «нечто» из памяти, но близость опасности не позволяла полностью сосредоточиться и мысль ускользала, не успев окрепнуть.
      Только надвигающийся прилив снял осаду. Быстро подступающая вода заставила свору отступить в прибрежный буш. Тогда я соскользнул вниз и направился в противоположную сторону. В полукилометре от берега среди волн стояли рыболовы со спиннингами, периодически погружаясь по пояс в пенящиеся буруны. Туда, сюда сновали мотоботы. Никто из рыбачивших не подозревал о чуть было не разыгравшейся за их спинами трагедии в манграх. В быстро сгустившихся сумерках морем добрался до своего бунгало. По дороге я изрядно изрезал ступни о лезвия раковин, скрытых под водой, но на это уже не обращал внимания. Дома крупными глотками опорожнил стакан воды, пытаясь успокоиться. Сгиб правой ноги – сплошной синяк и следы зубов, видно, кто-то из бывших друзей успел ударить меня клыками сзади.
      Настала беспокойная ночь. Я долго лежал на кровати с закрытыми глазами и не мог заснуть. Недалеко от дома тяжело вздыхал океан. Снова и снова возвращаясь к событиям минувшего дня, понял, наконец, что меня взволновало там, на дереве. Это – вдавленная в ил кость с уцелевшими сросшимися фалангами пальцев (я принял их за расхристанные сухожилия), напоминающими кисть знакомой руки, а странно присосавшаяся улитка в действительности ни что иное, как алюминиевое колечко. Меня бросило в жар от страшной догадки. Чувствовалось, как толчки сердца отдавались в висках. Я задыхался. Пришлось встать, чтобы отворить дверь и полной грудью набрать свежего воздуха. Снаружи – неподвижная чернота ночи. Время лениво отстукивало свой ритм в нарастающем и замирающем шорохе волн. Чувства обострились до предела. Теперь я уже не сомневался, что видел полуобглоданную человеческую конечность в пасти доморощенной канибалки при ошейнике, которая, прикрываясь ложной игривостью, заманивала меня, скорее всего свою жертву, в дебри. И я, опьянённый запахами моря горожанин, двигался следом в глубь мангров, отдаваясь радостному ощущению гармонии с природой. А ведь обитают пресыщенные «друзья человека» где-то неподалёку, наверняка имеют добропорядочных с виду хозяев. Пусть я увлёкся мрачными предположениями и в чём-то сгустил краски. Неоспоримо было, что продолжительное время беззаботно разгуливал в обществе собак, отведавших человеческой плоти, и чудом не стал объектом их порочной страсти. Я вспомнил, как однажды на родине во время рыбалки приятель нечаянно сорвал рыболовным крючком кусок кожи с ладони. Чертыхнувшись, он швырнул его из озорства голодной кошке в момент, когда я кормил бродяжку колбасной шелухой. Не подозревавшая подвоха маленькая хищница кинулась к лоскутку кожи, но вдруг резко присела, злобно фыркнула и ускакала прочь. Признаюсь, мы почувствовали себя тогда очень неловко. Здесь же я столкнулся с совершенно противоположным случаем. Можно ли после всего называть таких псов домашними животными! Не помню, как долго я простоял у распахнутой двери. Восток уже посерел, звёзды стали меркнуть, а в ещё тёмной листве послышалось щебетание ранних пташек. Рассвет, почему-то окрашенный в непривычные глазу салатовые тона, робко пробирался сквозь ветви магнолии, постепенно вытесняя ночную мглу, и вдруг зелёным огнём ворвался в мою лачугу. Это было великолепное зрелище, которое на время отвлекло меня от тягостных раздумий. Я вышел в сад и босиком по росе направился к берегу. Первые солнечные лучи, отразившись от барашковых облаков, зелёным потоком устремились вниз, весело запрыгали по кустам. Вот они добрались до олеандра, затем, бесшумно скатившись на землю, рассыпались тысячами ярких бусинок по подстриженной траве ярда. Из-за горизонта, словно парус варяжской ладьи, поднимался огромный берилловый диск, и зеркальная гладь залива засверкала полированным малахитом. Потянуло ветерком. Пальмы на берегу закивали бахромой своих верхушек, приветствуя восход, а стаи крикливых белых попугаев, ставших светлозелёными, наполнили пространство вокруг невероятным гомоном. Через какое-то время световой спектакль оборвался. Солнце поблекло, как кленовый лист в засуху, а изумрудные облака над головой и попугаи стали привычно белыми. Над посёлком занимался новый день, наполнявший моё тело сонной вялостью...
      Рассказчик внезапно закашлялся, взял чашку и допил остатки. Затем он встал и прошёлся по комнате, разминая ноги.
      –   Да вы ко всему ещё и лирик!
      –   Не понял... –  насторожился Николай Иванович.
      – Уж очень красочно описали зелёную зарю, редкое и малоизвестное природное явление. Говорят, оно не к добру?
      Приятель задумался.
      –  Действительно, бытует суеверие, что такие рассветы и закаты – предвестники недугов и даже смерти. Вероятно, это исходит от моряков. В океане подобная цветовая метаморфоза наблюдается чаще. Однако, как видите, я пока жив и здоров, слава Богу.
      Собеседник натянуто засмеялся, но затем шумно вздохнул и с превосходством человека, повидавшего на своем веку многое, добавил:
       – Знаете, в Бичтоне я был свидетелем не только этого. Если хотите, Вашему покорному слуге приходилось встречать и шаровую молнию, и видеть комету…
       – И слышать оборотней, – я дурашливо хохотнул, хлопнув друга по плечу.
      Николай Иванович не принял шутки и на какое-то время замкнулся в себе. Он был романтиком. Пришлось извиниться, чтобы вернуть расположение этого уязвимого человека. Наконец, его взгляд потеплел и приятель продолжил своё повествование, хотя уже не столь красочно и увлечённо.
       – Часам к восьми я завёл «басик» и отправился в райцентр в Биллабонг, где в местном полицейском управлении сделал на своём корявом английском заявление о виденном мною в пасти бультерьера фрагменте человеческой руки. Назад возвращался в сопровождении патрульной машины, петляя среди буша по лабиринтам извилистого шоссе. Ехал я не быстро и в зеркало видел, как за нами выстроилась вереница «лихачей», машин пять. Никто из них не желал обгонять полицию. Минут через двадцать из-за деревьев вынырнула белая водонапорная башня Бичтона и вскоре мы в сопровождении своеобразного эскорта въехали в посёлок, свернули влево на Оушен-роуд и, двигаясь вдоль берега, достигли окраины крупноствольного эвкалиптового леса. Дальше пошли пешком в сторону «крика» (высохшее русло реки), затопленного приливом, чтобы по поваленной коряге перебраться на противоположную сторону. Вода начинала спадать. На песке у берега всё ещё отчётливо были видны собачьи следы, которые терялись в буше. Обшарив близлежащие заросли, полицейские ни с чем вернулись к машине, сказав, что поскольку других сведений о пропаже людей не поступало, не может быть и организации широкомасштабного поиска с привлечением волонтёров. С тем и уехали, напоследок дав подписать мне какие-то бумаги. Я оказался в полных дураках.
      Раз заявил в полицию – надо обо всём поставить в известность хозяйку дачи – восьмидесятилетнюю одесситку, живущую в Пристоне рядом со своими респектабельными детьми и внуками. Звоню из автомата и докладываю о случившемся. На другом конце провода тишина, затем запоздалая истерика: «Разве говорят такие вешчи по телефону?». Бросаю всё, еду в Пристон. Часа через два «басик» уже у хозяйских ворот, а я – в гостиной напротив Софьи Михайловны. Почтенная леди успокоилась и выслушала меня со вниманием. За всё время на усталом лице старухи не дрогнул ни один мускул. Когда наступил её черёд – говорила жёстко, внушительно, не особенно обременяя себя подбором щадящих выражений. Постараюсь вспомнить наш диалог поточнее:
       – Итак, начнём с того… Кто тебя, дурака, просил вызывать полицию? Как после такого шуму мне там показаться? Кому тепэр смогу выгодно продать участок?
       Вот как? А я и не знал этого. Стараясь сохранить невозмутимость в голосе, попытался возразить:
       – Мой человеческий долг…
       Не дала договорить:
       – Долг твоего пустого воображения! Бараний мосол! Сбил с толку весь посёлок.
       – Нет, полиция всё сделала незаметно и тихо.
       – Боже мой, какая тухлая наивность! Ты же таскался на ферму! Почему, если уж заявил, то не заявил на себе, что тебе чуть не покусали собаки. Пусть этот скотский мосол со страху показался человеческим. Должен молчать. Мы не в своей родине.
       Я упрямо сжал губы.
       – Хорошо, – смягчилась хозяйка, – Допускаю, что ты прав. Свершилось убийство, даже возможно, что и не собачки человека загрызли. Это наделало бы шуму на всю Австралию, как всегда. Конечно, есть много причин, чтобы убить, но мы выберем один фантастический вариант. Ведь теоретически, повторяю ещё раз, теоретически возможен, допустим, какой-нибудь нелегальный бизнес, ну, например, …
       –   Наркотики! – догадался я.
       – Вряд ли, скорее всего модный тепэр – по трансплантации человеческих органов, откуда мы знаем?
       Я ошалело уставился на хозяйку. Довольная эффектом, Софья Михайловна продолжила:
       – Теоретически возможно, – и пусть это не покажется глупостью, – держать тренированных собак, или, там, свиней, чтобы они помогали уничтожать следы преступлений. Показывали даже фильм на такую тему, – свиньи пожирали трупы. Вообще, каждый крупный бизнес, особенно нелегальный, это мафия.
       Мне стало совсем не по себе.
       – А раз мафия, то она должна вести себе, как мафия. Ещё был случай, правда, это уже из другой оперетки. Чтобы, например, вынудить автотуристов ночевать только в отелях, – но и это тоже моё личное мнение, – быстро оговорилась Софья Михайловна, – чтобы заставить ночевать только в отелях, однажды к бесплатной автостоянке у «хайвай» (главная автотрасса) ночью подкатила какая-то машина и были в упор расстреляны все спавшие в своих «карах» (автомобилях). Об этом сообщили, конечно. Редкий случай бандитизма, но можно предположить…
       –   И это в такой тихой стране? – спросил я.
       – Да, представ себе. Одним словом, я сейчас увлеклась, но кажется, вышел даже запрет спать в машинах у дороги. Ночевать можно только в специально отведённых платных местах. Хочешь, не хочешь, вынимай денежки...
       Хозяйка многозначительно посмотрела на меня, а я, стараясь не выдать своих сомнений, состроил испуганную гримасу. Софья Михайловна удовлетворенно вздохнула:
        – Но вернёмся к тебе. Это точно, что ты видел руку?
        – Во всяком случае мне показалось… – уже не вполне уверенно промямлил я.
        – Вот именно! Девятьсот девяносто шансов из тысячи, что показалось, – обрадовалась хозяйка. – Криминальная полиция здесь работает чётко. Раскрываемость преступлений очень высокая. Да и сами преступления, всё же, редки у нас. Любые случаи, если кто пропал, показывают по «Ти-Ви» (по ТВ). Я смотрю их регулярно и скажу, что ничего подобного не передавали, имею в виду пропажу ребенка с двумя пальцами, которые срослись, – это особая примета. Поэтому, в твоём случае скорее всего и правда был какой-нибудь бараний мосол, или что-нибудь в этом роде. Расхристанные белые сухожилия могли показаться кистью руки. А что свора кобелей напала на тебе, так это тоже бывает с ними в некоторые периоды. Раньше же они тебе не трогали! Понял ли ты тепэр, что чтобы заявлять в полицию, нужно быть уверенным на все сто процентов? А для этого ты должен иметь на руках вешчественное до-ка-за-тель-ство, а не предмет воображения. Но я бы в любом случае не заявила и ты тепэр знаешь почему.
       Я кивнул.
       – В худшем случае вся наша родня рискует репутацией, а тебе выкинут из страны и это ещё полдела, а то, можешь и голову потерять, – жестоко подытожила хозяйка. – Ты наделал шуму и поэтому несколько недель не появляйся там. Я не прогоняю тебе, только пусть всё успокоится. Поезжай на своей «шарманке» куда-нибудь в Аплвилл за абрикосовыми косточками для нас с Машей (дочь хозяйки). Я дам адрес. Поможешь потом приготовить из них лекарство. Сашику позвонишь, что в этот «уикэнд» (выходной день) не придёшь к нему помогать. Всё понял? И ещё… дай слово, что НИЧЕГО НИКОГДА НЕ БУДЕШЬ В МАНГРАХ ИСКАТЬ.
       Я исполнил волю хозяйки и в итоге без всяких приключений прожил в бунгало ещё больше года. Однажды, Софья Михайловна, будучи уже больной, изъявила желание поглядеть на свою дачу. Я привёз её и мы вдвоём немного побродили в отлив по мелководью. День выдался пасмурным. Лёгкий ветерок гнал по океану невысокие свинцовые валы, у границы отмели они вспенивались и угасали. Безмолвие угрюмого леса, подчёркнутое хаосом мангров, представляло собой резкий контраст с многоцветием дорогих вилл, которые беспрепятственно отбивали у дикой природы «акр» за  «акром», пока не упирались стенами в непроходимый заболоченный буш.
       – Покажи мне рукой, в какой стороне тебе чуть не сожрали собачки, – мрачно пошутила хозяйка.
       Я указал на заросли. Мы немного помолчали. Потом Софья Михайловна, окинув взглядом пустынный пляж, неожиданно спросила:
       – Постой. А где же сейчас сами пёсики? Раньше я помню, они стайками дурачились здесь. Куда же собачки делись?
       – Я их не вижу уже год.
       – Вот как!
       – И пасеку – год, как продали. Сейчас там пустырь.
       Хозяйка усмехнулась:
       – Продали сами себе…
       Я не стал любопытствовать, что она имела в виду. Но псов действительно не было. Не появлялись они, помню, и потом, а сам я навсегда потерял охоту гулять в манграх, – закончил приятель свою историю.

       Наступило обоюдное молчание. Я, украдкой, взглянул на часы – было семь. Николай Иванович допил чай и тяжело поднялся, чтобы откланяться, однако мне почему-то не хотелось отпускать его и я предложил остаться до утра.
      – Ну уж увольте, поеду. В своей постели спится слаще. Отвозить тоже не надо. Я привык к автобусу, он останавливается прямо напротив моего «дворца», – отшутился гость. «Басик» его давно угнали и сожгли хулиганы.
      – Скажите, Николай Иванович, – вертелось на языке. – Вы… вполне уверены во всём сами…
      – В чём это «во всём»?
      – Я имею в виду находку.
      В уголках рта собеседника легли жёсткие складки.
      – «Вполне», простите, доверяю своему зрению и не желаю больше малодушных самооговоров.
      Я чуть было второй раз за вечер не потерял расположения своего друга, но, заметив моё смущение, он смягчился:
       – Лично для меня всё увиденное остаётся фактом, а не «предметом воображения», как говаривала покойная Софья Михайловна.
      С этой фразой Пысарчук достал из кошелька и сунул мне в руку что-то похожее на пятицентовую монетку.
       –   Значит она умерла? – невольно сорвалось с губ.
       – Горда была, не захотела обременять заботами «занятых» потомков, – с сарказмом ответил товарищ.
       Я разжал ладонь, – на ней лежал деформированный кусочек светлого металла, который, видимо, когда-то был алюминиевым колечком. 
       Мы вышли на веранду. Ночь быстро распространяла тени по тёплой земле. Набухшие влагой низкие тучи неслись на запад, подгоняемые свежим пассатом.
       – Быть дождю, – сказал Николай Иванович.
       – Пожалуй, – согласился я.


                ЭПИЛОГ

       Мы расстались и, как оказалось, навсегда, ибо вскоре моего приятеля не стало. Он погиб не от руки мафии, а от пули скотовода, защитника своего владения. Тогда ещё разрешалось стрелять по злоумышленникам: «мой дом – моя крепость!».
       Случилось, что в поисках сезонной работы Николай Иванович и четверо попутчиков (все русские) двигались безлюдным просёлком, тянувшемся вдоль пыльного знойного коридора, образованного двумя рядами бесконечных изгородей. Они отчуждают дорогу от угодий фермеров, – пейзаж, довольно характерный для Австралии. Мой приятель неосмотрительно перелез через ограждение в поисках укромного уголка справить нужду и поплатился за это жизнью.
       – А вы? – оторопев от ужасной вести, спросил я нашего общего знакомого Анания, на глазах которого произошло несчастье. – Как вы, друзья, на это отреагировали?
       – Ну, как отреагировали? – удивился Ананий. – Подняли да понесли.
       – А что скотовод, который его застрелил? 
       – Ну, тут уж Кольку забрать позволил он.
       – А потом?
       – Потом – его закопали.
       – Кого? Скотовода?! – меня душила неотплаченная обида.
       – Нет, Кольку, конечно, – рассудительно поправил Ананий. – А фермер, чего ему? Сел на лошака и уехал.
       Поистине, вседозволенность – распутная девка, опекаемая узаконенной безнаказанностью! Поразительно просто, – убит человек и никаких эмоций. Мы с Ананием решительно не понимали друг друга. К горлу подкатил комок. Моему другу исключительно везло в критических ситуациях и вдруг потрясающая своей нелепостью смерть! «В природе во всём существует строгий баланс», – вспомнилась когда-то брошенная в разговоре фраза, но я сейчас не желал её воспринимать. Покуражившись, злой рок добил приглянувшуюся жертву из-за угла.
      Ещё еле сдерживая себя, я зло бросил:
      –  Значит, говоришь, закопали...
      – Ясно дело, с собой же не потащишь. Да и родных у него никого здесь...
     Николая Ивановича похоронили в промоине, в стороне от обочины. Землю над могилой уровняли, чтобы не оставлять никому не нужных следов трагедии в тихой стране.

1999