Глава 5. Д Артаньян

Д’Артаньян отворил дверь своей каюты и замер: за столом сидел его отец: такой, каким он запомнил его в день своего отъезда в Париж. Сухощавый, орлиный профиль обрамлен бородкой a la Генрих IV, кисти рук с узловатыми пальцами нетерпеливо двигаются по столешнице, колет, который он надевал в особо торжественных случаях, местами потерт и побит молью… у д’Артаньяна сжалось сердце.
- И где вы ходите, сын мой? – голос у отца ломкий, как у петушка, но это не от молодости, а от того, что сорвал его: слишком часто приходилось говорить на повышенных тонах. Сын никогда особым послушанием не отличался, а немногочисленная дворня замка в окрестностях Тарба не слишком прислушивалась к распоряжениям старого солдата. Командовала матушка, вот ей и голоса повышать не приходилось, кухарка и конюх бросались исполнять ее приказания в первую очередь. Отец проводил все время либо расхаживая по окрестностям и собирая вокруг себя таких же старых вояк покойного короля, либо часами сидел в кресле под грубо намалеванным родовым гербом с книгой на коленях, которую он всегда раскрывал на одной и той же странице.
Средоточием жизни в замке была кухня: д’Артаньян знал, что мощный стол, за которым он играл совсем ребенком, пережил века. В кухне всегда горел очаг, всегда было тепло и вкусно пахло: как бы трудно не было, а поесть для домочадцев и странников всегда находилось. Отец никогда не упрекал мать, он слушался ее во всем, хотя делал вид, что командует всем. А матушка, безмерно любя и уважая своего супруга, брала на себя инициативу только в делах житейских.
Жили трудно, иногда и впроголодь. Когда д’Артаньян, уже будучи в Париже, мог, урывал какой-то грош, чтобы отослать родителям, но, когда у него появились настоящие деньги, и отец и мать давно уже покоились на кладбище в родовом склепе. Вечно занятый службой, мушкетер не часто вспоминал отчий дом и, только попав в 1642 году на похороны отца, понял, насколько он был жесток по отношению к родителям, для которых он, единственный сын, был светом в окне. Впрочем, этим он не слишком отличался от большинства сыновей, уходивших из дома в поисках удачи.
Бывший капитан мушкетеров стоял на пороге и сквозь слезы смотрел на самого родного человека. Видно, он и сам не сознавал, как мучила его совесть за беспамятство. Теперь он сам получил свидетельство своего бездушия: отец будет перед его глазами вечно живым упреком.
- Прошу прощения, батюшка, - проговорил он дрогнувшим голосом. – Я ходил навестить друга.
- У тебя много друзей, - кивнул головой старый воин, нисколько не удивившись. – Кого вы навещали, сын мой?
- Господина Атоса.
- Вы представите меня своим друзьям? – вопрос старый д’Артаньян задал спокойным голосом, но во взгляде таилось беспокойство.
- Мои друзья будут рады беседовать с человеком, который хорошо знал короля Генриха, - д’Артаньян-младший подошел и опустился на колени перед отцом. Что с того, что он знал, что это его фантом? Он видел перед собой отца, и это было для него важнее всех рассуждений об эксперименте и взаимопонимании человека и единственного обитателя Соляриса. Он опять был восемнадцатилетним мальчишкой, полным надежд и беспредельных устремлений, и он готов был рассказать все, что было у него на душе.
- Я никуда теперь без вас не уйду, батюшка, - опередил он вопрос отца. – Нам столько надо друг другу рассказать.
Сын рассказывал о своей жизни в Париже долго: а отец смотрел на него блестящими глазам и время от времени пожимал его пальцы.
- Как жаль, что твоя матушка не дожила до этого дня, - приговаривал он, когда Шарль добирался до очередной кульминации в своих приключениях. – Но ты, сынок, все время упоминаешь о своих друзьях: когда же ты познакомишь меня с ними?
- Сегодня вечером, за ужином. Я надеюсь, мы все соберемся в кают-компании, разве что Атос останется у себя.
- Он не здоров, этот твой друг?
- Нет, у него гость, который не хочет ни с кем видеться.
- Ну, мы попробуем этого гостя убедить не чураться нашего общества, - решительно заявил старый вояка.
Д’Артаньян только кивнул согласно, уверенный в том, что Атоса они еще долго не увидят.