3844 километра 670 метров

Когда будет срублено последнее дерево,
когда будет отравлена последняя река,
когда будет поймана последняя птица -
только тогда люди поймут,
что деньги нельзя есть.

(Индейская пословица )

Меня всегда поражало, что люди способны драться из-за глотка воды,
в то время как соединёнными усилиями они могли бы овладеть целым источником.

(Николай Гарин-Михайловский)
 


I

ЗЕЛЁНЫЙ ОСТРОВ    

 

В небе, тусклом, как линялая синяя тряпка, бледным, будто бы недожаренным блином висело солнце. Оно больше светило, чем грело. На дворе как никак уже середина октября. А в умеренных широтах в эту пору совсем не до летнего тепла. Впрочем, ещё и не до губительных морозов. Время стояло то, когда хоть и скрипя зубами, ещё вполне сносно можно было выносить непогоду. 
     А под небом лежала земля. Не плодородный грунт, какой сразу представляется при слове «земля», а серая от обезвоженности поверхность, испесчрённая паутиной трещин. Она ещё не превратилась в пустыню, но судя по гонимой ветрами пыльной позёмке и местами встречающимся песочным кляксам, столь печальное превращение было делом совсем недалёкого будущего.
     И в какую сторону ни обернись, от горизонта до горизонта лежала лишь эта серая безжизненная поверхность, глядя на которую трудно было поверить, что когда-то она могла приносить богатые урожаи. Вертись хоть волчком, от горизонта до горизонта, в небе не было даже намёка на лёгкое облачко.
     Сколько же лет по этому небу, над этой многострадальной землёй не проплывали облака? Десять лет? Двадцать?... Кажется их, несущих спасительную влагу дождей, не было уже целую вечность. Потому и земля медленно и неуклонно погибала со всем, что на ней росло и жило.

Когда-то их было полсотни. Даже несколько больше. Самые старшие ещё помнили времена редких дождей и ещё более редких ручьёв или родников. Возле таких источников воды небольшим группам людей жилось вполне себе сносно. Воду хотя и приходилось использовать экономно, но в целом благодаря даже самым скудным месторождениям удавалось держать скромные огороды и мелкую живность, вроде кур или кроликов. Прямо-таки рай, если сравнивать с теперешним адом. А вот самые младшие не знали иной жизни, кроме кочевания по пустошам в поисках участков, пригодных для добычи сохранившейся в них хоть какой-то влаги.
       Последние без малого семь недель выдались для этой разновозрастной ватаги пустынников тяжёлыми как никогда раньше. Земля воды не давала. А если иногда удача одаривала их скупой улыбкой, то добытых по сути жалких капель не хватало на спасение от обезвоживания даже одного, тем более взрослого человека, с его повышенными потребностями в питье и пище. Они утешали себя тем, что это временные, хотя и очень мучительные трудности. Чёрная полоса. Рано или поздно они преодолеют этот гиблый участок, куда так неудачно завела их коварная судьба, и время проведённое на нём забудется, как страшный сон. А на новых землях, хранящих в своих пластах достаточно влаги, к ним вернётся прежняя так сейчас желанная жизнь. Жизнь незавидная. Жизнь, ежедневно посвящённая борьбе с высушенной землёй за скрывающиеся в ней скудные остатки воды, но всё же жизнь, а не безнадёжная, как им начинало казаться, борьба за самое элементарное выживание.
      С пропитанием случилась такая же беда. Его катастрофически не хватало. Ведь если воды недостаточно, откуда без неё возьмётся вдосталь хлеба насущного? Так что им приходилось бороться как с жаждой, от недопития, так и с голодом от недоедания.   
Когда им удавалось добыть какую-то воду и наткнуться в пути на засушенные остовы деревьев или кустов, они перетирали в порошок части стволов и ветвей, смешивали с водой в древесное тесто и запекали на костре. Не сытно, не вкусно, но так или иначе такая пища давала надежду, что за два - три дня, пока не расходуется полученная с пищей сила, они выйдут на куда более водоносные земли.
Кормились пустынники и охотой на обитавших на пустошах животных. Крупные животные, которым требовалось много воды, давно остались в красивых легендах о стадах, пасущихся в лугах сочной зелёной травы. А вот мелкие жили и плодились, словно ничего вокруг страшного не случилось.
Враждебная среда, конечно, сократила их популяцию. Но в целом немногим оставшимися ещё людям существующего в балансе количества дикой живности вполне хватало, чтобы не сгинуть от голода. Нужда сделала из человека охотника, от которого не спасали ни быстрые лапки, ни глубокие норы. Животное, замеченное на поверхности, в девяносто девяти случаях из ста становилось человеку пищей, а из норы человек выкуривал её обитателей дымом, прутьями, просунутыми в глубь или безжалостно взрывал землю хоть до дна, останавливаясь не раньше, чем добыча оказывалась в его руках.
      Дни без воды и пищи случались и раньше. Но так как сейчас такие неудачные дни сплелись в неудачные недели в стане пустынников стало нарастать подавляющее волю отчаяние. Ведь если когда-то исчезли озёра и реки, ведь если даже от морей и океанов остались только гигантские котлованы, то может иссякнет и скудная влага земная? Может и воздух иссохнет до того, что им нельзя будет больше дышать, как наваленным на лицо песком?
  Как бы стойко  люди не выносили выпавшие на их долю испытания,  всё острее и  острее ощущалось, что так продолжатся бесконечно не может. Неизбежность страшного развития сложившейся проблемы нависла над ними как топор  палача над шеей приговорённого. И каждый день  лезвие топора опускалась ниже и ниже.
Страшное не было чем-то новым. Когда людей было ещё достаточно много, а воды и пищи всем уже не хватало, страшное творилось на каждом шагу. А потом, когда выжили только самые сильные и удачливые, конкуренция за воду и пищу сошла на нет (немногого, что осталось хватало немногим, кто остался, и человек, с которым ты бок о бок выживал стал даже в радость.
В первый раз это произошло само собой, без какого - либо вмешательства одного человека в жизнь другого. Пустынники расположились на ночлег в низине меж двух пологих холмиков. Они всегда старались ночевать в местах, менее продуваемых ветрами. Выдавили кровь из трёх пойманных песчаных крыс, смешали её с поллитром добытой воды, чтоб жидкости стало побольше, самих крыс запекли на хилом костерке, разведённом из найденный сухих веток какого-то кустарника, и по ровну разделили приготовленную снедь. Никто не наелся, не напился. Только аппетит раздразнили. Но тут уж ничего не попишешь. День опять не задался. Хорошо, что хоть что-то удалось в желудок закинуть.
Ульде Базгер, худой... Впрочем, пустынники все были тощими. Не с чего было жиреть. Даже в лучшие времена энергию, полученную благодаря добытой пище, они расходовали на добычу же этой самой пищи. Что уж говорить о навалившемся на них с некоторых пор бедствии? В общем Ульде Базгер, худой, в меру рослый, что называется жилистый вожак пустнынников наклонился в направлении уха Зейвана Хартагерда, который, не исчезни техногенная цивилизация, мог бы занимать должность заместителя вожака, тогда как сам вожак сидел бы в кресле главы какой-нибудь компании. Заместителем он по сути являлся. Или лучше сказать, правой рукой.
- Кто? - спросил Ульде негромко. - Что скажешь?
Зейван ни секунды не колебался с ответом. И так всем было ясно, что кандидатом на выбывание мог быть только самый слабый из всех. Тот, кто уже самому себе был обузой, не говоря об остальных. Впрочем, ответил он далеко не сразу. Ведь чтобы выговорить столь тяжёлое слово нужно суметь себя преодолеть. А это ох как непросто.
- Мегзамо, - сказал он наконец, ещё тише, чем прозвучал вопрос.
И Ульде одобрительно закивал головой.
Мегзамо Розгерд то ли по обращённым на него взглядам понял, что речь идёт о нём, то ли услышал каким-то чудом. Не даром же подмечено, что в критические моменты чувства человеческие обостряются. В общем не шевелясь от немощи, лишь тяжело подняв на лидеров их группы глаза, он прошамкал потресканными губами:
- Я держусь, ребята. Я ещё держусь. А завтра мы найдём воду, и я буду вновь бодрячком.
Пустынники молчали, ожидая решения вожака. Одни смотрели на Ульде и Зейвана, другие украдкой косились на Мегзамо, третьи переглядывались между собой.
- Ладно, - поразмыслив, объявил Ульде. - Ещё один день. Но это день крайний.
На следующий день Мегзамо выбыл из игры. Утром его еле растолкали ото сна. Всё время он еле плёлся за товарищами, стараясь не слишком от них отставать. Когда они останавливались, чтобы попробовать добыть из грунта воду, он грузно садился на землю и сидел, не предпринимая никаких попыток хотя бы помочь в их стараниях.  Потом вновь еле переставлял ногами за бредущими дальше и дальше людьми.  А где-то немногим за полдень все обернулись на вдруг раздавшийся позади хлопок чего-то тяжёлого о землю. Мегзамо не просто упал от изнеможения. Мегзамо выпал из жизни.
Было противно, хотя и требовалось для того, чтобы выдержать тяготы этого ужасного периода в истории их существования. Среди них хотя и не было виновных в гибели Мегзамо, всё равно приходилось пересиливать моральное табу на неприкосновенность человеческой жизни. Стиснув волю в кулак, они преодолевали все стоящие в их душах запреты. Ведь хоть и противно за то, что приходилось делать самому, это было надо просто для того, чтобы выдержать. Просто-напросто выдержать. Кто-то же выдержать должен. И не имеет значения как.
Во второй раз всем пришлось натерпеться страху. И тем, кто наблюдал за насилием, и тем, кто насилие применял, и больше всего тому, над кем насилие совершалось. Но это было необходимо. Чтобы выдержать. Просто, чтобы выдержать. Поэтому зрители и исполнители, хоть и не без усилий, страх свой перешагнули. Потом даже противно было уже не так ощутимо, как раньше. Некоторым не было вовсе.
К третьему разу Ульде додумался создать из спасительной для пустынников процедуры целое священно действие. Любое жуткое по своей сущности дело, облачённое в закон, в глазах общества становится непогрешимой нормой. Это сплачивает людей и заглушает душевные терзания.  Мы ничего предосудительного не делаем. Нам просто надо выдержать. Всего лишь выдержать.
Случилось и так, что двое влюблённый, прихватив с собой и нажитого ребёнка, сбежали ночью от греха подальше. Что именно они сочли грехом: то, что приходится делать со всеми вместе или то, что все вместе могли сделать с ними доподлинно не известно. Так или иначе они ушли тайком. Может и по тому, что в этой паре оставалась последняя среди пустынников женщина. После Мегзамо именно женщины оказывались слабыми звеньями, хотя держались они нередко  получше сильного пола. Мужской шовинизм, так сказать. Ради личного выживания никто ни на миг не задумывался о снисхождении к представительницам прекрасной половины человечества, оберегании их и помощи, ради продления рода. Тут взвоешь по-волчьи, не то что дашь дёру. Но когда спустя пять дней пустынники случайно набрели на тела беглецов, охота повторять их попытку отпала даже если кто-то и хотел последовать их примеру. Всё же выжить всем вместе шансов было намного больше. А если не суждено, то какая разница вместе или врозь?
- Даже не думайте про эту падаль,- предупредил тогда Ульде, чтобы от отчаяния никто не наделал роковых для себя глупостей.- Сейчас на них столько заразы, что через пару часов загнётесь в муках, каких сам Дьявол не придумал для грешников.
Пустынники обозлились: «Вот же мерзавцы подлючие! И сами сдохли, и другим на пользу не пошли».
Словом, пустынники проделали все шаги, чтобы из людей, ещё хранящих остатки цивилизационной морали, превратиться в поистине дикое племя бродяг, ради выживания способных на всё, что угодно.
В середине октября, когда короткий осенний день начинал клониться к закату Лазге Толгерд остановился, после взгляда в сторону от пути следования племени. «Вот новый кандидат на выбывание»,- с радостью за себя подумали бы люди, на него глядя. Между тем лишь изнеможение от дороги и недоедания не позволяли ему явственно проявлять охватившие его чувства и мысли.
- Вода,- прохрипел он, сквозь еле разлипшиеся губы.
Но никто на него никак не отреагировал. Все шли как и шли. Понурые, усталые, погружённые в свои тяжёлые чувства, лишённые какой бы то ни было мысли. Не до того им было, чтоб обращать внимание на чьи-либо странности, и прислушиваться к пустым человеческим голосам.
- Во-да,- так же хрипло повторил он по слогам, и, вытянув руку, словно желая прикоснуться к чему-то, вызывающему благоговейный трепет, на не гнущихся, как протезы ногах отделился от продолжающих брести сотоварищей.
Кто-то из пустынников заметил наконец его необъяснимое поведение. А за ним по цепочке и другие уставились на медленно удаляющуюся фигуру. Умом он тронулся, что ли? Или просто решил убежать, понимая, что его в скорости ждёт? Так всё равно дурак. Догонят и поймают. От судьбы не уйдёшь.
Мало-помалу люди стали всматриваться в дальнюю точку, куда упрямо продвигался их соплеменник. Куда-то ведь и зачем-то он шёл.  И вдруг первый, второй, третий, в конце концов все, охваченные общим порывом устремились за ним следом. Двигались они быстрей и проворней. В какой-то момент даже обогнали Лазге. Но никому из них не было дела ни до него, ни до бегущих рядом соискателей выживания в этом безжалостном мире. Цель была там, далеко - далеко, едва различима и всё-таки явственна. Цель, ради которой стоило им перенести все бывшие до этого момента тяготы.
Оставшийся стоять Ульде судорожно размышлял. В пустыне случаются миражи. В жизни вообще случаются массовые галлюцинации. В их удручающем положении это было более, чем возможно. Но всё же хоть кто-то должен был бы остаться в здравом уме. А если все видят одно и тоже, если никто не может сказать: «опомнитесь, вам это только привиделось», так может это вовсе и не плод разыгравшегося воображения?
Ульде воткнул в землю палку и привязал на её верхний конец  какую-то красноватую тряпицу, чтобы в случае чего легче было найти место, где пустынники побросали свои пожитки и главным образом инструменты для добычи воды и пропитания. Без них на пустошах верная погибель. И более не медля, догнал своих людей. Вожак должен возглавлять, командовать и направлять. Иначе ни чем не оправданное самоволие одного всё только угробит. Глазом не успеешь моргнуть, как с тебя спадёт аура главного человека племени, чьё слово - непререкаемый закон для всех и каждого. Опустишься до уровня пешки, и кто-то, кто непременно займёт твой социальный статус, прибьёт тебя руками подчинённых, чтобы ты не посягал на возврат утраченной власти.
Расстояние было неблизким. Прямо-таки марафонская дистанция. Так что ослабленные пустынники не столько бежали, сколько старались по возможности быстро идти. Вернее, то срывались на лёгкий бег, то переходили на спешный шаг, то выдохшись, останавливались перевести дыхание и вновь продолжали движение. Разбежаться не позволяла и пересечённая местность. То ухабы, то рытвины, то вверх-вниз по превращающимся в барханы взгоркам, то траншеи, похожие на русла пересохших речушек. Тут даже спортсмен умается, как раб на галерах.
Но всё это было сущим пустяком. Ведь цветная чёрточка на стыке земли и неба, зажатая с двух сторон серой безжизненной поверхностью, никуда не исчезала и не развеивалась в воздухе, как мираж. По мере приближения к ней она напротив увеличилась до того, что совсем уж отчётливо стали различаться деревья, покрытые жёлто-красной осенней листвой с вкраплениями ещё сохраняющейся зелени. А там, где есть живая растительность, там однозначно есть вода. В виду деревьев не просто влажная земля, а большая серьёзная вода. Речка, озеро или пускай даже ручей, порождённый родником. Всё равно это было спасением спасений. Концом их мучительных скитаний. Началом оседлой жизни с огородами и живностью. Что-то ведь наверняка растёт в этом чудом сохранившемся раю, что можно возделывать на плодородной почве. А разводить можно и наловленных на пустошах крыс. Есть вода, с водой найдётся и пища. В сложившихся условиях прямо-таки цивилизация.
Шагов за двести до рая стали попадаться одиночные деревья и кусты, явно живые судя по опавшей под ними листве, а местами ещё колыхающейся на ветвях от лёгкого ветерка. А под ногами красовались травяные пучки, чаще всего по-осеннему уже сухие и бледно жёлтые, но иногда и с зелёными травинками, ещё не сдавшимся надвигающимся холодам. Это было дыхание рая, оживляющего близлежащие окрестности. И чем меньше оставалось расстояние до эго райского оазиса, тем гуще становился травяной покров, и больше в нём мелькала зелень.
Совсем немного не доходя до оазиса, метров за пятнадцать-двадцать, случилось то, чего никто не ожидал. На окраину оазиса, из-за кустов и деревьев,  высыпали люди, в основном мужчины, среди которых встречались и несколько женщин. Все были хорошо одеты, насколько это позволяла эпоха тотального запустения. Все были крепкие и чистые, что говорило о том, что у них достаточно воды и пищи. И все как один были вооружены. Кто с дубиной в руках, кто с заострённой, как копьё жердью, кто с лопатой, мотыгой, вилами или чем-то ещё, что под руку попало чем можно сражаться. Выстроившиеся в цепочку на дистанции двух вытянутых в сторону рук, они всем своим видом выказывали непримиримое недовольство непрошенным гостям.
Оазис, жившие в нём люди, называли между собой Зелёным островом. Слово «остров» для клочка размером в триста соток было слишком громким. В лучшем случае это был островок. И всё же именно островом они его называли. Это придавало значительности месту, где они обосновали своё поселение и смиряло с тягостной мыслью, что нигде на всей планете ничего подобного больше нет. В океане безжизненно серой земли и песка он и вправду был словно остров.
Зелёный остров располагался на невысокой метра два с половиной возвышенности с пологими на метров пять - семь склонами по всему периметру.  В седую старину на возвышенностях возводили замки, чтобы осаждающим было труднее их штурмовать, а осаждённым легче отбиваться.  Правда замки стояли на холмах куда более высоких. Впрочем, и на Зелёном острове не было каменных строений. Там были насаждения деревьев и кустов, прямоугольники огородов, несколько деревянных строений, сарай, курятник, с секцией для кроликов и крыс и маленькие на одну комнату деревянные с соломенными крышами домики, для семейных свои личные, для остальных общие, и самое главное почти в в центре озерцо в соток семьдесят, питаемое подводными родниками. Деревья были в основном обычные лиственные, годные лишь как строительный материал и дрова. Среди них выделялись лишь с десяток плодоносных рябин. А вот с кустами повезло больше. Сплошь смородина и шиповник. Всё в целом предельно аскетично.  Иначе и быть не могло. Но главное, что на всём чувствовалась трепетная человеческая забота. И не только потому что сохранение Зелёного острова обеспечивало его обитателям сносное без излишних усилий и рисков выживание, но и потому что это всё, что осталось от некогда цветущего мира.
Пустынники остановились, видя, что доступ в оазис наглухо закрыт. Конечно, можно было бы предполагать, что столь чудесным образом сохранившееся место кем-то занято. Но они, кочуя своей группой, уже много-много лет не встречали нигде на своём пути чужих незнакомых, не из их сообщества людей. Они не встречали людей, даже когда самые старшие из них ещё жили при последнем на их памяти роднике. Так что сейчас увидеть каких-то новых для них разумных существ было чем-то невероятным, как волшебство. Или лучше сказать, колдовство. Ведь обитатели оазиса были для них ни чем иным, как злым колдовством, разрушившим все надежды, которыми они жили последние три часа с момента, когда на горизонте разглядели скопление живой растительности.
Как и пустынники островитяне молчали, не двигаясь с места. Внизу перед ними стояла толпа жалких, грязных оборванцев, заросших многодневной щетиной, а то и вовсе многолетними бородами. Где уж там помыться, хоть раз в году, если воды едва хватало, чтобы элементарно утолять жажду? Одежда на каждом из них висела грузным мешком, точно снятая с чужого более крупного плеча. Оно так и было, помимо исхудания, делающего одежду по размеру тоже большой. Отмой, приодень, откорми, и будут люди как люди. Но даже самим островитянам хватало имеющегося в их рапоряжении ресурса в самый притык. Чтобы не усугублять ситуацию, они договорились и исправно соблюдали допустимую численность населения. А эти внизу не просто чужие и не знакомые. Этим внизу места здесь нет и не будет. 
Тем временем Лазге Толгерд, изрядно отставший от своих товарищей, наконец их догнал. Словно в состоянии гипноза, не видя и не слыша, ничего вокруг, он миновал их стороной и, приблизившись к оазису, опустился на четвереньки и в этом четырёхногом животном положении полез вверх по насыпи, то и дело хрипя: «Вода. Вода. Вода».
Свои его не окликали. Островитяне тоже бездейственно наблюдали за происходящим.  Если бы пустынники пошли в атаку, ясное дело, им бы непременно дали ответ. Но этот тщедушный и безоружный тип был совершенно безобиден. Был нелеп своим нездоровым поведением, и как на него реагировать никто толком не знал.
А делать что-то требовалось. Что-то однозначное. Что-то такое, что раз и навсегда расставило бы все точки над «i».
Действовать решился Одрейо Арминадос, мускулистый выше среднего мужчина, с резко обрисованными чертами лица. Выглядел он на возраст между тридцатью пятью и сорока. В давно минувшие времена таких, если только они связывали свою судьбу с армией, однозначно определяли либо в морскую пехоту, либо в десант, а то и вовсе в спецназ.
Благодаря своей более деятельной, в сравнении с другими натуре, среди островитян он считался скорее авторитетом, чем вожаком. Выживание на острове не требовало каких-то сверхчеловеческих усилий. Излишков хоть и не имелось, но в целом земля давала всё необходимое для нормальной жизни, поэтому они в обычных обстоятельствах  не нуждались в вожаке, и между ними царила некая негласная демократия. Понятие привилегия из-за какого-то более высокого положения в обществе у них отсутствовало, как воздух в вакууме. Все без исключения трудились над поддержанием жизни острова.  Никто от работы не отлынивал. Ведь от того, как ты работаешь на общее благо зависело и твоё личное существование.
Впрочем, в критических ситуациях авторитет Одрейо без чьих-либо возражений запросто мог превращать его в военного диктатора. И такая ситуация похоже сейчас случилась.
В общем Одрейо сделал несколько шагов по верхнему краю оазиса и когда чужак подполз к месту, где начинался спуск, со всей силы, будто гольфист мячик, наотмашь врезал ему дубинкой по лицу. От удара и пронзившей тело судороги Лазге приподнялся на ноги. Его лицо покрылось красными пятнами от округлых шипов применённого к нему оружия. Одни пятна слились между собой, из других брызнула кровь. А потом Лазге завалился на бок и точно бревно покатился вниз со склона, у подножия которого и распластался в несуразной позе. На его лице застыло недоумение. Оно точно спрашивало:«Как же так?» А невидящие более глаза немигающим взглядом смотрели в так похожее на воду небо.
Пустынники недобро оживились. В руках из под одежды появились ножи. Большие, маленькие и даже длинные с широкими легко проржавленными лезвиями тесаки. У кого-то нашлось подобие сапёрной лопатки, у кого-то служившие посохом палки и в метра полтора тонкие трубы, найденные на развалинах какого-то города. Кровь пролилась, и значит битва неизбежна. За воду, за землю, за оазис, за свою нормальную жизнь. И их наполняла решимость выйти победителями в этой бескомпромиссной схватке.
- Нет!- сдавленным от испуга голосом выкрикнул Ульде, оборачиваясь к стоящим позади соплеменникам и раскинув в осаживающем жесте руки.- Нет! Спрячьте оружие. Спрячьте. Нет, я сказал. Спрячьте.
Затем всё так же с раскинутыми руками он обернулся на островитян. Те хоть и бледные от нервного напряжения были всё же готовы дать при необходимости отпор.
- Мы уйдём,- заискивающе осклабился Ульде, склонившись как раб перед господином и глядя на Одрейо, в котором безошибочно определил лидера обитателей оазиса. В его тёмных глазах при этом поблёскивали такие же тёмные хитрость и ум.- Уйдём. Я только заберу  нашего товарища,- всеми пальцами правой руки он указал на лежащего у подъёма человека.- Он нам очень дорог.
Он сделал осторожный шаг. Второй, третий. Ульде приближался к оазису крадучись, точно по минному полю. При этом он не сводил глаз с вооружённого противника. Мало ли кому-то вновь захочется помахать дубинкой или вилами.
Подойдя к оазису и всё так же из предосторожности не сводя глаз с его обитателей, он наощупь нашёл руку Лазге и потащил тело соплеменника прочь. Со своей нелёгкой ношей он двигался как можно скорей, стараясь чем дальше уйти от опасного места. На полпути к своим людям он позвал на помощь Зейвана. Тот тут же подбежал и, взявшись за вторую руку убитого, стал тоже тащить его, облегчая задачу вожаку. Дойдя до остальных пустынников, Ульде передал дело по транспортировке Лазге своим подчинённым, которые весь остальной путь тащили его уже вчетвером, двое за руки и двое за ноги. Лишь время от времени, уставая, они менялись с теми, кто шёл рядом налегке. И уходя дальше и дальше, пустынники то и дело оглядывались на оазис. А вдруг там решились атаковать их в спину?!
Только когда пустынники скрылись в овраге за триста метров от оазиса островитяне, распираемые чувством беспокойства, не сговариваясь, собрались в круг.
- Откуда они взялись?- недоумевала Эрлина.- Я думала на планете никого, кроме нас не осталось.
- Надо было перебить их сразу,- отозвался Сартаго Галефрадос.
- Точно,- поддержал его Ардо Бустегадос, обнимая за плечо свою жену Вадлею Лагримадос, которая из-за интересного положения, только после ухода переполошивших всех оборванцев, вышла из укрытия.- Их пятнадцать, а нас двадцать два. Преимущество на нашей стороне.
- Как бы вы их перебили?!- с нотками возмущения возвысил голос Одрейо?- Последний раз мы отбивались двенадцать лет назад. Но с тех пор мы жили совершенно спокойно. Работать только не ленись - остров напоит тебя и накормит. Очевидно же, что мы здесь расслабились и изнежились. А эти,- он махнул головой в сторону оврага,- выживали на пустошах, где не всякий зверь выживет. Значит они опытней нас и сильнее. Сильнее хотя бы духом. А сильный духом слабак запросто завалит слабого духом громилу. И не забывайте пожалуйста, что даже в последний раз мы отстреливались от людей с палками. Отстреливались! Теперь же, кроме рукопашки, вообще никаких вариантов для нас нет. Чего нам никогда раньше делать не приходилось.
- Почему же не приходилось?- изумился Десвар Орхадос.
- Это ты про что?- спросил Одрейо и с укоризной добавил:- Про то, как вы с Идасом и Фагдимом забили доходягу ногами, когда у вас патроны закончились?
Одрейо был прав. Не велико геройство троим, кто ногами, кто палкой отправить к праотцам прижатого к стене оврага и обложенного со всех сторон человека, пытавшегося со своими дружками отвоевать у островитян сладкую жизнь. Впрочем, на войне, как на войне. При необходимости они снова могли бы втроём укатать одного, не взирая на его слёзы, мольбы о пощаде и клятвенные заверения раз и навсегда убраться от оазиса на все четыре стороны. А как ты его отпустишь? Сам он возможно и не вернётся сюда из страха, что во второй раз его точно не помилуют. Но где-нибудь там у чёрта на рогах, попавшись в лапы недобрых людей, он выменяет свою жизнь на рассказ о богатом водой месте или вовсе вызовется в проводники. Где гарантия, что в новой схватке с новым агрессором островитянам вновь посчастливится отбиться? Так что профилактики ради, решительно отбросив всякие сопливые сантименты, под корень каждого хоть краем глаза видевшего оазис чужака.               
Могли бы снова укатать втроём одного, да вот только сейчас такая удача даже во сне представится вряд ли.
На ночь Одрейо выставил посты, по одному человеку на каждую из сторон их острова. Так как остров не мог похвастаться своими внушительными размерами стоящие на страже люди видели помимо своего направления, ещё и сектора слева и справа, охраняемые другими людьми. Из-за растений и построек не видели они только противоположные стороны. Но это и не требовалось. Ведь так или иначе каждая из сторон в той или иной степени находилась под контролем двоих человек. А если учесть, что ночью даже самые тихие звуки вроде шороха воспринимаются сильней, то как бы ни кралась толпа врагов, её раньше услышат, чем увидят и непременно поднимут тревогу. Никто же в одиночку не попрёт на штурм.
Эрлина сама вызвалась в ряды охранников на эту беспокойную ночь.
- Всё равно я не усну,- мотивировала она своё решение.- А так и всем будет больше пользы, и мне спокойней. 
- Сегодня никто не уснёт,- пытался переубедить её Одрейо.- А спать надо, чтобы завтра была сила и бодрость для сражения.
- И всё-таки я пойду,- не сдалась Эрлина и вышла из домика, где они с Одрейо жили.
Эрлина Арбогадос была не венчанной женой Одрейо. Собственно с тех пор, как цивилизация превратилась в сказочно далёкое, иной раз совершенно непонятное будто из чужого языка слово, регистрацией отношений между мужчиной и женщиной считалось одно то, что они жили вместе. Именно такими мужем и женой они и являлись. Эрлина, тоже весьма деятельная, прямо-таки боевая, но не лишённая по нынешним временам женственности  особа тридцати лет, ещё в юную пору не отвергла внимание того, с кем делила по сей день постель.  Ещё бы! Одрейо как ни крути парень из всех самый видный. Быть с таким только гордость. К  тому же как ни далеко в прошлом остались высоко моральные нравы рухнувшего мира, женщины всё равно инстинктивно старались не опуститься до уровня развлечения для всех. Если находился мужчина, выбиравший женщину себе в подруги, для женщины это было настоящим подарком, который берегли, как самого себя.
Из-за женщин, хоть их и не хватало на всех мужчин, никто между собой не враждовал. Это было как с договором о рождении только необходимого количества детей для поддержания баланса численности островитян и договоре о том, что все работают на благо всех. Конечно все люди. У всех эмоции. Наверняка одинокие завидовали тем, кто состоял в паре. А то и вовсе злились на них. Наверняка кто-то хоть иногда плевать хотел бы на работу. Но за такое, чтоб паршивая овца не портила всё стадо, могли если и не прибить на месте, то по старой дружбе просто выгнать с острова ко всем чертям собачим. На пустошах, конечно, выживать тоже можно. И всё же с куда более лёгким, практически комфортным выживанием на  острове это не шло ни в какое сравнение. Поэтому какие бы бури ни бушевали в душе, их глушили, не давая другим повода заподозрить тебя в опасном для всех намерении нарушить установленный раз и навсегда порядок.
Когда совсем стемнело, Одрейо, обойдя все посты, напоследок подошёл и к Эрлине, стерегущей сторону, смотрящую на овраг. Вздрогнувшая от шагов за спиной, она успокоилась, увидев кто их издаёт. Одрейо стал сбоку и, глядя туда же, куда смотрела его боевая и сердечная подруга, сказал:
- Сегодня ночью атаки не будет. На сегодняшнюю ночь у них есть  дорогой товарищ.
Эрлину аж передёрнуло, и она повернула голову на стоящего в профиль мужчину. Она, конечно догадывалась, что там происходит. Но безжалостное и однозначное утверждение в миг развеяло успокаивающий дурман догадки и Эрлина ощутила пробивший её от кончиков пальцев на ногах до макушки озноб. Может это от ночной осенней прохлады?
- Но бдительность не теряй. Мало ли что у них на уме,- добавил Одрейо, и постояв ещё несколько секунд молча, вернулся назад в свой дом.
В дали, разгоняя вокруг себя ночной мрак, колыхался отсвет разведённого на дне оврага костра. Оттуда доносились резкие гортанные звуки явно не однократно произносимых ранее, а от того заученных до автоматизма слов. Время от времени в нужных местах ему дико вторил многоголосый хор одобрения. Из-за расстояния не представлялось возможным различить хоть что-то из того, что там говорилось. От этого всего воображение рисовало приводящие в оцепенение картины. И были они тем страшней, что в них ты видел себя не рядовым участником ужасного священодейства, а объектом, над которым это священнодейство совершалось. Именно ужасное. Потому что в нём не было ничего общего с человеколюбивыми священнодействами религиозных культов времён цивилизации. Беспощадное время. Беспощадное священнодейство.