Расколотый мир

 
 Не важно в каком мире ты живешь, важно, какой мир живет в тебе…
 /Карлос Кастанеда/

  С некоторых пор Он жил в  полудреме. Словно мир переместился в другое измерение.  Расколотая  реальность дала сбой.  Жизнь принимала иные оттенки, менялись звуки, краски, ощущения. Сон был благом, жизнь - тягучей, беспросветной и серой. Голоса и звуки раздражали, словно назойливые насекомые.  А  глаза словно кто-то заботливо прикрыл пеленой, чтобы окружающее  извне не  мешало. Он вяло повиновался голосу жены, которая была практически единственным звеном, ниточкой, связывающей его с прошлым, заставлял себя отвечать на вызывающие протест и недоумение вопросы, выполнять  какие-то бесполезные действия. Что они все от него хотят? Всё, что  мог –  Он сделал,  оставили бы в покое и не приставали  с дежурными фразами. Что значит: «Как ты себя чувствуешь?» Нормы этикета диктуют ответить: «Спасибо, хорошо», но такое лицемерие  уже не под силу.
Его сегодняшний мир, находящийся в глубинах подсознания, был намного привлекательнее  реальности, которая вызывала  физиологическое  неприятие.  В том, отторгнутом им  мире,  буйствовала  пандемия, люди отождествляли  самоизоляцию со стихийным бедствием,  чем-то возмущались, кого-то клеймили, у кого-то вопрошали: когда все это, наконец, кончится?  Наивные, они не понимают, что настоящая самоизоляция - это когда  огромное пространство  заменила больничная кровать,  ставшая твоим  ноевым  ковчегом, направляющимся в воды Стикса или Леты, а ты  - наедине с собой, со своим внутренним миром.  Всего остального просто нет.  С некоторых пор он понял, что все и вся – Лицедейство: каждый играет на сцене жизни свои роли. Этот  суетный  мир, в котором вынуждено копошиться человечество,  настолько условен, насколько  каждый, в меру своих способностей, возможностей и  шаблонов  представляет свою  субъективную реальность. Рамки же  его мира сузились до телесной оболочки, за пределами  которой была  Галактика, существовавшая сама по себе.  Он сам стал  какой-то особой гравитационно-связанной системой.  И  все прожитое  ранее  вращалось  вокруг  его собственного  общего центра  масс –  сердца, которое, несмотря ни на что, зачем-то билось  в этой  одинокой,  разрушающейся  Галактике. Он заново переживал, перекраивал,  строил ее под себя. С кем-то  продолжал незаконченный спор, кому-то заново доказывал свою правоту,  что-то доделывал, о ком-то и о чем-то  сожалел.
 Перепрожитое  меняло картину воспоминаний,  становилось легче  принять себя. Для чего? Да пожалуй, для того, чтобы  уйти без сожалений и боли. Настойчивые вопросы о его желаниях вызывали  уже не раздражение, а досаду. Зачем спрашивать о том, чего нет? Их просто не было, желаний. А если и было одно, то его не в силах  выполнить  никто. Разве что Всевышний, если он существует. Но его воспитывали в атеизме,  и верить было не в кого, поэтому никакого резона  желать не было. Он  просто старался не выходить подольше из своей реальности, той, которая для остальных  считалась сном. Пожалуй,  самым  трудным  было  общение. Нужно было соответствовать человеку разумному, правильно и в тему отвечать на вопросы окружающих, когда на это не было ни желания, ни сил. Пусть думают, что хотят, - вяло  отмахивался он от этих, порой мелькавших в подсознании, мыслей. И в их не замедляющемся и не останавливающемся хороводе  почему-то как бы курсивом всплыла фраза  Дины  Рубиной  о том,  что с годами жизнь отнимает у человека главное – предвкушение. В этом он был с ней согласен.   Мысль эта  помогла  осознать  причину его  ухода в свою галактику:  в какой-то момент был навсегда утерян интерес к жизни, все стало предсказуемо: герои  и события вокруг тебя, ответы и решения,  бесполезные дискуссии и порывы тех, кто еще на что-то надеялся…  И никакого предвкушения.  «Суета сует и вся суета…»  Эта, когда-то не до конца понятая мудрость Екклесиаста, ясно указывала на бренность и зыбкость человеческих потуг  и исканий. И смириться с этим – значит осознать себя как пылинку, затерявшуюся в огромном пространстве мироздания, которая сама по себе ничтожна, но, видимо, необходима для существования чего-то более глобального, непостижимого человеческому разуму. В жизни важно предвкушение и послевкусие. Само событие не столь значимо: пришло и ушло. Но с каким наслаждением  предвкушали, и какое потом испытывали  многолетнее послевкусие… Только эти моменты и запоминаются. Остальное – тлен. Но таких жизненно значимых эпизодов было немного.  Вроде и жизнь прожил неплохую  по сравнению с другими. И достаточно долгую,  опять-таки относительно кого-то.  И как и все, что-то не успел, недосказал, недоделал.  Да, по сути,  предвкушение и послевкусие – главные  составляющие любой жизни, только предвкушение всегда радостно, приятно и обнадеживает, а послевкусие бывает разным: то с горчинкой, то с перчинкой, а порой – с болью и страданием…
 По жизни он следовал принципу: если хочешь жить хорошо и спокойно, то сразу уходи оттуда, где тебе плохо. Вот он и ушел туда, где уютно и уединенно и где не нужно оправдывать ничьих ожиданий.  И  уже устало, но с надеждой ожидал  слияния своей маленькой галактики с той, огромной, которая все поглощает и растворяет, даруя покой и освобождение…

  На рассвете, раздвинув  шторы  и впустив в окно первые лучи восходящего солнца, женщина обратилась к лежащему на кровати мужу:
- Ну что, пора вставать, что ты хочешь на завтрак?
 И осеклась, увидев чужое, не  по-земному  одухотворенное  лицо мужа…