Метаморфоза

Не знаю, как долго я бежал, не разбирая дороги.
Очнулся лишь, когда запнулся о выступающие корни деревьев, и, прокатившись кубарем сквозь густые заросли каких-то колючих кустов, растянулся на относительно ровном участке земли.
Некоторое время просто лежал, шипя от боли, силясь хоть немного восстановить дыхание – частое, рваное, слишком похожее на сдерживаемое рыдание, сотрясающее звенящее от боли тело.
Душу разрывали противоречивые чувства. Страх и торжество, вина, счастье и горечь. Слишком многое произошло за этот вечер. Я впервые ощутил ветер свободы. Я сбежал из ненавистного дома. Я убил женщину, которую называл матерью.
Она застала меня, когда я уже был в дверях. Не говоря ни слова, отобрала мешок с припасами и заглянула в него. Конечно же, она поняла, что я собрался удрать. Она поняла это сразу, как только увидела, как я крадусь из дома. По-прежнему молча, она смотрела мне в глаза. Такой я ее еще не видел. Если бы она начала кричать, дала мне хорошую затрещину, заперла в кладовой – я бы смог просчитать ее намерения, знал бы, чего ожидать дальше. Кричит – значит, не восприняла неповиновение всерьез. Значит, не опасна. Она наклонилась ближе, я почувствовал исходящий от нее запах алкоголя, и будто против воли заглянул ей в глаза. Впервые за очень долгое время мне становится по-настоящему страшно, и я совершаю ошибку. Начинаю вырываться, стараясь оттолкнуть ее, но пальцы взрослой женщины сжимают мое запястье с такой силой, что вырваться не невозможно, и я просто трясу нас обоих. Все-таки я еще ребенок, и мало как могу спастись от взрослого, пусть даже и женщины.
Еще одна ошибка – в панике я снова встряхиваю нас, сильнее, чем раньше, и она словно просыпается от оцепенения - замахивается, что бы ударить меня по лицу. Я замер, полагая, что ситуация снова идет по привычной колее когда, задав мне трепку, она успокаивается и оставляет меня в покое на какое то время.
Но, видимо, в этот раз ослушание вывело ее из себя сильнее, чем обычно. Или во всем виноват алкоголь? Слишком испуганный, я заметил стальной блеск в ее руке, только когда она полоснула меня по лицу маленьким ножом, который мы использовали, чтобы отрезать немного целебных трав, развешанных на стенах почти до самого потолка. Испуганный, ослепленный болью, забыв себя, я, взревев, бросился в атаку. В голове пульсировала единственная мысль – даже не мысль, а порыв к действию - вырваться и убежать. Как можно дальше.
 Мы катимся по полу, борясь за этот нож, и впервые в жизни, я беру над ней верх.  Краткий миг торжества и абсолютной радости от осознания того, что впервые в жизни я держал победу – постоял за себя, дал отпор! – сменяется ужасом, когда я вижу, как нечто темное, почти черное растекается по полу, приближаясь к моим ногам. И я побежал.
 Закрывая глаза, я снова вижу ту сцену – последнее воспоминание о доме - мать, держащаяся за живот, лежит на полу, и из под ее тела растекается кровь. Крови так много, что кажется, будто она может затопить все вокруг, растворить в себе этот дом и все, что здесь происходило.
От мыслей меня отвлек раздавшийся позади треск. Едва не выпрыгнув из собственной шкуры от страха, я вскочил на ноги и развернулся, готовясь отбиваться от односельчан, стремившихся наказать меня за побег. Но, на мое счастье, это был всего лишь олень.
Я не сразу его разглядел, потому что из кустов виднелась только его мордочка с поблескивающими провалами глаз. Ставшие ватными ноги слушались плохо, однако я все же смог встать и подойти к нему, протягивая руку. Тот спокойно стоял и смотрел на меня непроницаемыми черными глазами, даже не шелохнулся, когда я стал гладить его по мохнатой мордочке.
Шерсть его была настолько мягкой, а сам он таким теплым, что я почувствовал облегчение - желанное спокойствие, будто мне больше не о чем беспокоиться. Смерть матери, побег, возможная погоня - все отошло на второй план. Мир сузился до моих дрожащих пальцев, гладящих теплое, мохнатое тело животного. Его глаза странно отражали лунный свет - они словно горели изнутри зеленоватым, колдовским огнем.
Некстати вспомнились старые байки, будто в этом лесу раз в год собираются ведьмы и заманивают в лес детей для своих жертвоприношений. Старики постоянно рассказывали малышам страшилки о существах, населявших лес - о Лешем, защищающем лес от незваных гостей, о Лихе Лесном - поговаривали даже, что в глубине леса есть проход в иной мир, попасть в который можно, лишь найдя и задобрив как следует проводника. Никогда в них не верил. Теперь это и не важно. Все равно я умру. От голода ли, от мести односельчан, от ведьм, от существ, защищающих лес - какая теперь разница. Смерть есть смерть.
 Я заслужил ее, ослушавшись мать.
Олень продолжал выжидательно смотреть на меня, словно не верил, что у меня ничего для него нет.
Обреченно вздохнув, я достал из кармана яблоко, которое стащил со стола перед самым выходом из дома. Фыркнув, олень стал жевать угощение. Я снова погладил мягкую шерсть. Может, все еще не так плохо? Может, смогу добраться до ближайшего города, где никто меня не знает - может, возьмут куда-нибудь слугой или подмастерьем…
 Олень, доев яблоко, начал облизывать окровавленную руку. Поглощенный своими мыслями, я не обратил на это внимания
А зря.
Резкая, острая боль заставила меня свернуться на земле, и заскулить, прижимая к животу горящую руку.
Рискнув посмотреть на нее, я закричал. Вместо двух пальцев - указательного и среднего – из ладони торчали сочащиеся кровью обрубки.
Это было уже слишком. Все, что я сдерживал в себе до сих пор, прорвалось наружу. Я катался по земле, захлебываясь криком и слезами. Хватит с меня. Хватит. Я не хотел этого! Не хотел становиться беженцем, не хотел скрываться в холодном лесу, без еды, тепла и крыши над головой, я не хотел убивать свою мать! Я не хотел всего этого! не хотел!
 Я всего лишь хотел, что бы было немного легче, что бы больше не было так больно и так страшно, и теперь я в холодном лесу, совсем один, и рядом стоящий олень мирно хрустит моими пальцами.
 
Чертов олень откусил мои чертовы пальцы!

Сколько времени я провел в этом беспамятстве? Час? 2 часа?
Наконец, я просто лежал на земле и ревел, как ребенок, оплакивая себя и свою жалкую жизнь.
Кто то стоял рядом. Наверное, это был тот олень - дожевал мои пальцы и пришел за добавкой.
Глубоко вздохнув, что бы унять истерические всхлипы, я поднял голову, надеясь прогнать его, выместив хоть часть разрывавшей душу злобы.
Взгляд уткнулся в чью то руку. Рука эта, по-видимому, принадлежала мертвецу – на ней не было плоти, одна лишь кость, покрытая кое-где лохмотьями истлевшей кожи. Бояться сил уже не было - я поднял взгляд выше, разглядывая оказавшегося рядом со мной Лешего. То, что это был именно Леший, я понял сразу. Именно так его и описывали старики - длинный, в два человеческих роста,  вместо головы - олений череп, на костлявых плечах - шкура животного с длинной, свалявшейся шерстью и запутавшимися в ней травой и ветками. Пустые глазницы горели потусторонним зеленым  светом. В одной руке он зажимал посох, оканчивающийся островерхим зеленым камнем, вторую же протягивал мне.
Думал я недолго. Это был Выбор. Именно Выбор, с большой буквы - или пойду с ним, и тогда я либо умру от рук этих существ, либо получу шанс на новую, совершенно иную жизнь – либо же я сейчас убегу, и на всю жизнь останусь бродяжкой, дрожащим от каждого звука - если, конечно, не умру раньше от голода.
Я осторожно взял протянутую мне руку своей по-прежнему истекающей кровью культей. Рука Лешего оказалась обжигающей, будто внутри костей текло нечто куда горячей человеческой крови. Стараясь не думать о боли в раненой руке, появляющихся из ниоткуда тенях и их призывном шепоте, я пошел за своим проводником.

***
Нашли пропавшего Миколу нескоро – сбежавший мальчик оказался повешенным на старом дубу, растущем в самом сердце леса. Видимо, не выдержал совершенного злодеяния, да и повесился, что б больше не мучиться. Похоронили рядом с матерью, да и забыли.
Говорят, правда, с тех пор появился у леса новый хранитель – заблудившихся детишек к деревне выводил, а кого-то из лесу уже не выпускал, находили иногда только кости, обглоданные дикими зверьми.
Старики продолжали рассказывать байки о старом Лешем, предупреждая детей не баловаться в лесу, но те, кто отваживался отправиться на его поиски, рассказывали иногда, что видели мельком среди деревьев силуэт мальчика, сопровождаемого оленем
 и державшего в руке длинный посох, увенчанный остроконечным, пронзительно-зеленым камнем.