Послесловие Дневник Наташи Ростовой

     Отчего люди стареют?
     Оттого, что просто-напросто в нас заложена генетическая программа старения как наказание за первородный грех? Оттого ли, что устают от борьбы за существование, от неприятных известий, от болезней, сплетен, от тяжелого климата, легкого вранья?
     А мне кажется, стареем мы оттого, что теряем память, забываем самих себя, свое детство, первую любовь, юную дружбу и веру в чудеса. Если же и вспоминаем, то со снисходительностью утомленного опытом человека, когда переживания подростка вызывают раздражение, молодые порывы души выглядят наивными, а детские страхи смешными.
     Меж тем, как заметил А.Сент-Экзюпери, «все мы родом из детства». И - добавлю - из юности, из той волшебной страны, откуда каждому суждено, в конце концов, эмигрировать...
     Вспомним, чего попросил у всемогущего Мефистофеля старый доктор Фауст?  Не богатства, не власти, не вечной жизни даже - он пожелал именно юности, поры обольщения чем-то, может быть, большим, чем сама жизнь.
     «Люблю - не люблю»  Полины Ольденбург - это произведение о юности, написанное юным пером. И, как чаще всего бывает в этом возрасте, речь ведется от первого лица. Автобиография? Мемуары? Дневник? Не увязая в определении жанра, будем называть это повестью.
     «Я - поэт, этим и интересен», - говорил о себе Владимир Маяковский.
     «Я живу, я люблю, пою свои песни - и этого достаточно, чтобы быть интересной  людям», –  как бы заявляет Полина Ольденбург.
     Кстати, стихи пишут и песни поют многие персонажи  повести, не задумываясь о том, зачем они это делают. Просто не могут жить иначе в атмосфере, напоенной ароматом летнего города, где бензиновый ветер смешивается с вечерними духами, сигаретный дым сменяется пылью дождя, а шепот любовных признаний пробивается сквозь грохот рока, как трава сквозь асфальт.
     Эту прозу, воздушную, словно облачко, можно было бы назвать «инфантильным реализмом», но в то же время в ней присутствует какая-то магия, которая отличает повесть Полины Ольденбург от стандартных молодежных опусов. Очарование повести, прежде всего, заключается в искренности текста и выстроенности формы. Автор так  естественно ведет нас от события к событию, сочетая лирические мелодии и юмор, исповедальность и легкую незлую иронию, восторженность и ранние потрясения, что мы начинаем невольно смотреть на мир глазами семнадцатилетней девушки.
     Внешне в ее жизни все складывается удачно: живет с родителями в Праге, в родную провинцию приезжает каждое лето - к любящей бабушке. Красивая, одаренная (обаятельная, незаурядная, талантливая), она всех любит - и все любят её. Она дарит себя миру, мечтает, как всякая девушка, о любви, и та к ней приходит.
     «ОН. Человек из моих детских снов... Волосы до плеч... темные... тонкий профиль... глубокие черные глаза... безумные... Про таких говорят - красив, как дьявол».
     Любовь захватывает, втягивает в свою воронку, одаривает коротким, словно июльский ливень, счастьем и внезапно оборачивается страданием.
     Знакомый сюжет, не правда ли? Все это было, было - скажет кто-то. Но ведь боль у каждого своя.
     Нет, нелегко быть молодым - то, что взрослым кажется очевидным, юным приходится открывать для себя впервые. То, что для взрослых - эпизод, для вчерашнего подростка - драма.
Взрослые отмахиваются от подробностей подростковых взаимоотношений и юношеских чувств, как от чего-то настолько незначительного, несущественного, несерьезного, что и говорить тут не о чем, и замечать нечего. Но каждый – ручаюсь! – лелеет в душе  с в о и  собственные, пусть обычные, но такие милые сердцу воспоминания и переживания, стоп-кадры первой любви: слова, взгляды, письма, случайные встречи и долгожданные свидания, прикосновения «локтей, ладоней», мелодии старых шлягеров, «шепот, робкое дыханье, трели соловья», неуклюжее признание, порыв, глупости... Да, и глупости тоже. Может быть, их-то в первую очередь...
     Вот это драгоценнейшее «наше всё» мы помним всю жизнь, трясемся над ненаписанными мемуарами, никому пальцем дотрагиваться не позволяем – а над чужими «детскими» страстями и посмеяться можно!
     Меж тем, именно «детские» страсти определяют и направляют судьбу.
     Повесть Полины Ольденбург не претендует на социальное исследование или бытописание. Скорее, это поэтический взгляд на происходящее вокруг. Но в то же время характеры персонажей, очерченные двумя-тремя штрихами, субъективно точны и выразительны. 
     Вот Сашка – «веселая, остроумная, отчаянная», «друг, единомышленник, даже, скорее, сообщник». Вот Мамонт, он же Гриша, – «плотный парубок с крашенной в медный цвет головой, наглинкой в глазах и всепокоряющими ямочками на щеках». Вот гитарист Паша Барский – «привык быть любимцем общества. Фамильярен, но мил... Светлые волосы стянуты в хвост, что открывает всеобщему обозрению мужественный подбородок и серебряную серьгу в ухе». А некий Пьеро по имени Алик так и остается за кадром, в Праге.
     Интересно, что многие участники этой истории не имеют имен, только нарочито-иностранные прозвища: Сорри, Альварес, Ричард, Макис, Флинт... 
     «Девушка широко (мне показалось, натянуто) улыбнулась и протянула руку.
     - Анрэй.
     Красиво. Давно думала, кстати: все эти прозвища их обладатели сами себе выдумывают? У меня вот нет никакого. Может, придумать и представляться как-нибудь так: Весна... или там... Амнерис... или ещё круче, типа - КАЛИПСО... Интересно, почему все здесь тяготеют к иностранным словечкам?.. Низкопоклонство перед Западом, так это, кажется, называлось во времена наших предков?»
     А в самом деле, что это? Подпольные псевдонимы юных заговорщиков, чьи словечки и смешки понятны только им, а касте взрослых недоступны? Провинциальная мода? Нет... нет... А, может быть, хлесткая кличка, скрывающая имя, прячет еще кое-что? Например, мальчишескую неуверенность, незащищенность, ранимость?
     Вообще в этой повести второй план существует не как намерение автора показать сложность, неоднозначность нашего мира, а просто как развитие сюжета. Тихоня Неля  уходит в монастырь, любимый Флинт живет в психологическом разладе с собой, циник и враль Мамонт в глубине души - романтик, а сама наша героиня мучается от укоров совести и никак не может понять, что же присходит с её чувствами. Возможно, оттого, что не прочла ещё пушкинское: «Мгновенно сердце молодое горит и гаснет - в нем любовь проходит и приходит вновь. В нем чувство каждый день иное...»
     Особая прелесть повести заключается ещё и в том, что автор не боится показать свою героиню смешной, «неправильной», слабой. Нигде она не старается выглядеть лучше, чем есть на самом деле. В ней нет ни капли притворства по отношению к читателю. И на этом пути ей, безусловно, помогает самоирония, особенно хорошо понятная  сверстникам. Она подтрунивает над собой, рассказывает небылицы, далеко не всегда представая в выгодном свете. В компании друзей Полина постоянно ощущает себя на некоем подиуме, она - душа общества, её дело - развлекать, смешить, заводить, будоражить... Беззаботная стрекоза в пору красного лета, да и только!
     Но она становится другой, как только оказывается одна или наедине с тем, кто ей близок. Ирония уступает место робости, жажда всеобщего внимания - стремлению понять другого, веселость оборачивается грустью, беспечность - муками совести, а ребячество сменяется чувством, которому, как известно, «все возрасты покорны».
     «...И последовала череда дней, наполненных нашей нежностью до краев... Любовь выплескивалась на улицы, и от наших сияющих глаз в городе явно стало светлее... На Казань обрушились белые ночи!..»
     «...наша любовь... Она пахнет травой и рекой... Она хлещет с крыш потоками дождевой воды... Она улыбается нам в глаза лицами встречных... Она спит, лежа головой на моих коленях... Она лепечет в листьях березы под моим окном... Она звенит в чашке утреннего кофе, размешивая сахар... Она валится с ног от голодного обморока, потому что жаль тратить время на еду... Разве так бывает? Нет. Только у нас».
     Однако повесть вовсе не превращается в пасторальную идиллию. В неё неожиданно врываются и смерть, и болезнь, и разлука, делая участников этой истории взрослее и круто меняя обстоятельства их жизни.
     «На вокзале.
     Сердце отстукивает секунды перед отправлением. Я слышу его удары...
     ...В невыносимо-запыленном и заляпанном окне совсем потерялась маленькая черная фигурка Флинта.
     Из глаз моих хлынуло море и не утихало до самого утра...»
     Так заканчивается первая часть повести. И - вполне кинематографический переход ко второй части:
     «Москва обрушилась на плечи последним летним ливнем. Крупные капли падали на асфальт и щелчками разбивались на тысячи брызг так же, как и мои иллюзии...»
     Эпитет «кинематографический» не случаен. Эту повесть при желании можно назвать заявкой на киносценарий – настолько удачно выстроен здесь видеоряд. Читая текст, видишь окружающее, словно через объектив кинокамеры. Динамика изложения меняется в зависимости от ситуации, как темп и ритм в фильме, а подробности описания возникают, как крупный план. Да и архитектура повести - с её главными и побочными линиями - по сути, достаточно искусный киномонтаж. И совсем в духе подзабытой классической литературы параллели и контрасты – «волна и камень, стихи и проза, лед и пламень...» - два героя-соперника, две подруги, наконец, Казань и Москва, провинциальное сборище неформалов и столичный тус будущих рок-звезд... 
     ...Итак, московская страница.
     Чем сильна юность? Тем, что с легкостью создает все новые и новые иллюзии!
     Полина живет одновременно как бы в двух измерениях - в реальной московской студенческой жизни и в виртуальной, состоящей из воспоминаний. Возникает зыбкий мост между прошлым и настоящим, между летом и осенью.
     Она поступает в «Гнесинку» - здесь учат «на звезду», здесь пение - норма бытия, здесь другое общество – «ни у кого нет прозвищ, и всех объединяет общее дело».
     «Когда входишь в это здание, в уши сразу врывается музыкальный гомон: надрывно плачущий рояль перекликается с истерично рыдающей скрипкой, флейта переплетается с чьим-то визжащим сопрано, отрывок из «Кармен» глушит эгоцентричная барабанная установка...»
     И в этом ином измерении, вместе с осенними листьями кружатся в воздухе письма Флинта, за которыми скрыто больше, чем просто юношеская любовь. В этих письмах - мучительная попытка понять себя, погрузившись в сны подсознания, и поэтическое восприятие мира.
     Но и для Полины главное - это понять себя, действительно ли она так странно устроена, что сегодня «люблю», а завтра – «не люблю» является нормой её жизни. Что же самое важное для этой полудевушки-полуподростка? Пожалуй, лучше всего отвечает на этот вопрос её монолог, вернее, «поток сознания» в конце повести:
     «...хочется петь, танцевать, открыть окно на моём шестнадцатом этаже - полетать, растолкать тучи над Москвой... Вот лечу... заглядываю в чужие жизни... вдуваю в них радость... сама радуюсь оттого, что вокруг - счастье... И ВСЕ в мире такие добрые... Никто ничего не взрывает... не разрушает... Все друг друга ЛЮБЯТ... Хотя, возможно, где-то, скорчившись в углу, притаилось зло... Но ведь это потому только, что там нет меня! Прилечу - и зло рассеется! Ощущаю в себе СИЛУ, способность перевернуть мир! Все безумно просто... Ночные огни смотрят на меня и рассыпаются в глазах на тысячи звезд...
     Новая жизнь... Свет рампы - заменитель солнечного... Он греет, но не оставляет загара... А, может быть, от него сгорает что-то внутри?.. Но я не боюсь, я - молодая..»
     - Какая чудесная наивность! - восклицаю я. -  Да это просто... Наташа Ростова нашего времени, только не дождавшаяся Льва Толстого и написавшая о себе сама.
     - Чем же тут восторгаться? - возражает скептик. - Обычный инфантилизм и обычные тинэйджерские проблемы! 
     - Ах, вы любитель необычного!  Читаете на ночь детективы или предпочитаете «взрослые» эротические романы вперемежку с ужастиками? Так это давно уже в зубах навязло и не волнует даже тинэйджеров.
     - Что же их волнует, по-вашему?
     - А вы прочитайте «Люблю - не люблю», тогда, может быть, поймете.


                Л.Т.