Взросляк

По подвалу нужно было пройти два поворота, держать в кармане спички, и беречь голову от низких потолков. Лампочки часто не горели, то ли перегорали, то ли… Дети вообще не задумывались над этим. Клацали выключателем, перед спуском в таинственный подвал, куда убегали и тонули в темноте ступеньки, и, если свет не падал на пыльный пол, делая его из черного серо-желтым, значит, надо чиркать спичками, чтобы разогнать бабаек, чертей, шайтана, пока пройдешь два поворота.

За двумя поворотами находилась площадка, помещение, размером с небольшую комнату. Из нее вели три двери. Первая дверь соседского подвала, она никогда не открывалась. За ней была безмолвная тайна, так и не раскрытая детским любопытством. Вторая дверь была дверью нашего хозяйственного подвала. Внутри него, из плохо отесанных досок, громоздилась полка под соления и компоты. Ящики под картошку и яблоки составлялись в редут. Отгородились ржавой металлической сеткой и укрылись под мешковину капуста и прочие овощные культуры.

Закрома наполнялись нашим семейством впрок на зиму, как и все семейства города, проживающие в многоквартирных домах. С приходом весны и опустением закромов, отец редко надевал шляпу с прилипшей паутинкой и старый пиджак с потертым известью плечом, чтобы спуститься в подвал. Мать переставала посылать нас, братьев, за чем-либо, и дверь хозяйственного подвала не открывалась до конца лета, пока в кухне не запахнет лавровым листом, укропом и уксусом, болоны не выстроятся в шеренгу, а во дворе не подсохнет картошка.

Третья дверь была дверью технического чулана. Она открывалась чаще всего. Там лежали, а скорей стояли в углу лопаты, тяпки, грабли. Но не поэтому чулан был востребован. Мы с братьями хранили в нем необходимые подросткам вещи, которые домой не потащишь. В чулан натаскивался хлам со всей округи. И он представлял собой краеведческий музей современности. Чего там только не было: ёлочные игрушки, гирлянды и сама искусственная ёлка, старый фотоувеличитель, гитарный гриф, дырявый мяч, велосипедные шестеренки, клюшки, коньки, не знавшие льда, сломанные санки, и прочее, прочее, прочее.

Когда погода не позволяла гонять мяч на стадионе, я спускался в подвал. Тут собирались мои друзья-товарищи. Лампочка под потолком рисовала золотой обруч, с которого каплями апельсинового сока выжимался свет в подвальную темень. Мы могли что-то мастерить, красить, ремонтировать и плести свои подростковые очень важные разговоры. Здесь хозяйничали темнота и прохлада. Мы вторгались в их пространство, заставляли раздраженно клубиться потревоженную пыль. Бывало, канализация возмущалась шипением труб. Мяукнув и потонув в тишине, из темноты первобытным удивлением светились два огонька.
- Брысь!..

Мы были подростками, в самом прекрасном возрасте, когда увлекает все вокруг, только не мир взрослых. Их ворчливый постоянно поучающий мир порядком наскучил. Середина восьмидесятых, начало Перестройки все наглядно показало. Красные пророки завели страну куда-то не туда. Даже подростки это понимали. И прятались от красно-серой действительности по подвалам, гаражам, стройкам и пустующим детсадам, чтобы побыть самими собой, где верховодит романтика и подростковое рыцарство. Девочки не поработили еще все мысли, не украли чистые мальчишеские души. Нам казалось, они созданы только для ябед.

Подростки играли на гитарах, пели песни. Тайком слушали рок-музыку, переписывали записи друг у друга. Пластинка или цветной плакат любимой группы стоили дороже черной икры. Другие усердно и тоже тайком занимались единоборствами, отрабатывали удары, растягивались, махали ногами. Очередь в новое популярное заведение - видеосалон, на фильмы Брюса Ли, тянулась, как за сливочным маслом.

Кто-то собирал значки. Кто-то марки. Я собирал кактусы, слушал Высоцкого, и мечтал купить велосипед. У кого они были, составляли высшую касту. Касту свободных людей, задорно летающих по району. Друг давал мне проехать на своей «Десне» круг по двору. А вообще, кататься, держать равновесие я научился на «Зайчике» или «Бабочке» еще в детском саду. Перед соревнованиями средних групп. Тряся руками, виляя рулем, я все-таки поехал, боясь отстать и быть отвергнутым велосипедным богом.

Как-то я принес в наш чулан найденную вилку от велосипеда. В углу давно подпирала стену рама. Мы разобрали все барахло, и кто-то из друзей сказал:
- Ты можешь собрать взросляк. Рама и вилка есть. Я знаю, где взять колеса. Подарю тебе седлуху салютовскую.
- Подойдет?
- Точно подойдет.

Многие поддержали. Стали припоминать, где какие запчасти видели. Заработала «конюшня». Банка солидола и масленка, как солонка и перечница на столе, всегда были под рукой. Металлическая абракадабра - велосипедный ключ находил подходы ко всем винтам и гайкам. К нам стали захаживать чуть ли не все подростки квартала. Позывной, шаги, и из темноты появлялся соседский мальчишка, неся какую-нибудь втулку. Не откладывая в долгий ящик, консилиум решал, куда приспособить деталь. То, что не подошло, меняли на нужное. Главными советчиками были пацаны, имевшие велосипеды, опыт ремонта своих любимцев делал их специалистами. Их железные кони стояли тут же: «Салют», «Десна», «Кама», «Уралец».

«Салют» - дорогой рысак, статусный конь. «Десна» и «Кама» - породистые надежные кобылицы. «Уралец» - легкий, проворный, неприхотливый, как кабардинский скакун.

Гонцы уезжали выменять, выпросить, купить то, чего не хватало: цепь, педальную звездочку, крылья… Как магнит притягивает металлические предметы, наш чулан притягивал велосипедные запчасти со всей округи. Зиму и весну крутилось колесо, мелькая спицами, работала «конюшня». Мой Взросляк с красной рамой, синей вилкой, зеленными крыльями был почти готов. Не хватало только руля. Даже багажник прикрутили. Неделю можно было кататься, летать по району, если бы не руль. И вот прибежал гонец.

- Есть руль!.. Правда, козловский.
- Как козловский?.. – не понял я.
- Ну… самодельный, как у американских мотоциклов, - раскинул пацан руки дугой.
- Зачем козловский?.. Не знаю… - засомневался я.
- Поставь пока такой, погоняй… потом поменяешь.
- Ладно. Тащи.

Выкатили Взросляк из подвала на свет божий. Он был похож на линялого оленя, пошарпанный, разноцветный, с черными рогами. Позже можно было его покрасить, придать породистый вид. Но и так он был хорош! И, главное, добротно собран. Бардачок висел под рамой, как офицерский планшет. Пацаны стояли довольные, как заправские механики: штаны в пыли, руки в масле. Кто-то протянул насос, я накачал колеса. Хотел было занести ногу, чтобы вскочить в седло… как появился, как черт из табакерки, старший брат.

- Оп-па-чки!.. А ну-ка, дай, я проеду!

Я не посмел возразить. Воспитание - привычка не перечить старшим парализовала меня. Хотя в душе кольнула обида. Надо уважать чужой труд. «Свои стрелы каждый должен сделать сам», - говорили индейцы.

Не успел я прийти в себя, брат выехал со двора. Я проводил взглядом мой Взросляк. Мы с друзьями присели на лавочку во дворе. Майский день смеялся, щекотал город перьями солнечных лучей. Серые реки асфальта текли между домами, слезились смоляными пятнами. Облака собирались в гурты, как барашки, готовясь к вечернему дождю. Деревья и кусты танцевали под музыку ветра.

Вдруг мы услышали хохот. Снизу по улице во двор забежал брат со своими придурашными друзьями. Каждый нес какую-то часть Взросляка: руль, седло, звездочку с педалью, колесо восьмеркой. Я отказывался верить своим глазам. Они побросали все это в кучу, не переставая веселиться.

- Рама и все остальное внизу, на углу улицы. Соберете потом. Там щя менты…

Брат выехал со двора и погнал Взросляк вверх по улице. Там его дожидались кенты, отборные балбесы нашего района. Они облепили Взросляк, как саранча. Один прыгнул на багажник, другой примостился на раме, третий взгромоздился на руль. И вся эта конструкция покатилась вниз по улице. Разогнавшись с горки, гомонящий, улюлюкающий аттракцион вылетел на проезжую часть и на полном ходу врезался в борт милицейскому «козлу». Все полетело кубарем, кувырком, спасаясь бегством.

Я не стал собирать останки. Посмотрел на кучу металлолома и пошел прочь.