Черные зрачки в черных глазах

Тикают часы, убийственно тикают часы.
Часы должны отбивать время до рассвета
Они меня закрыли в подвале церкви и грабят ее.
Утром меня убьют.
Ужом протирается страх за пазуху.
Боже помоги мне. Разве я не славил тебя, разве не ставил тебе толстые свечи?
Иногда бандит верит в Бога больше, чем священник, и тогда священника бьют топором по голове, расстреливают из автомата или из пистолета. В спину или в голову. По всему, Бог должен помочь священнику, как человеку своей команды Однако он почему-то помогает бандитам.
Топор не дрогнет в руке убийцы, пулю не заклинит в стволе пистолета, и отправляются души священников на небеса.

У Рябого рано умерла мать. Умерла, когда Рябой был совсем маленьким. Его отдали в детский приют. С самого детства он был немного придурком, не давал обижать животных, построил домик для знакомой мыши, никогда не убивал комаров. Они его жалили, а он их только прогонял.
Как же он попал в ту банду?
Однажды он украл игрушечный танк.
Мать говорила, что его отец был танкистом, и, он тоже хотел стать танкистом.
Ему дали три года.
Следоваталь ненавидел уличных мальчишек. Они выбили глаз его шестилетнему сыну.
И судья с подачи следователя дал нашему блаженному по полной мере.
Из спецшколы Рябой пошел на малолетку, а оттуда  вышел настоящим бандитом.
Он был богат перед Богом, у него было два крестных отца: следователь и судья. Они дали ему синюю путевку в эту жизнь.
Он по-прежнему любил животных и насекомых, но стал ненавидеть людей.
Особенно он ненавидел священников, как будто мстил Богу за свою судьбу.

Несколько часов назад они убили отца Иллариона и его матушку.
А после того как вывезут ценности из церкви убьют и меня.
Я сижу в темноте и прислушиваюсь к каждому шороху.

Мысленно я оглядываюсь назад.
Вижу черные глаза того мальчишки в далеком восемьдесят втором.
У него были черные волосы, черные глаза, в глазах ненависть, а в руках автомат.
Моей гранатой оторвало обе его ноги.
Он не стонал.
Он смотрел мне прямо в глаза.
Выстрелом я добил его.
Ему было лет тринадцать.

Каждый шорох для меня звучит как выстрел.
Это продолжается несколько часов.
Это до того невыносимо, что скрип открываемой крышки подвала звучит для меня как избавление.
«Встань», - говорит бесцветный голос Рябого.
Я встаю.
Я мог бы кинуться на него попытаться освободиться, бежать.
Но воля моя парализована.
Серые глаза Рябого смотрят на меня в упор.
Я не отвожу взгляд, но это не дерзость, это взгляд кролика перед удавом.
Глаза Рябого полная противоположность глазам того мальчишки; в них нет ни любви, ни ненависти, только скука и равнодушие.
«Будем умирать медленно», - тихо говорит Рябой, и я чувствую резкую боль в правом боку.
Его серые глаза расплываются, тонут в тумане, мои ноги становятся ватными…

Я ничего не вижу, ничего не слышу, не чувствую запахов. У меня нет мыслей, нет вопросов и нет ответов. У меня нет тела. У меня есть только уверенность, что я есть, и буду всегда…

Церковь тушили до утра всем селом, но так и не смогли потушить.
«Бог послал нам еще одно испытание» - сказала баба Настасья, крестясь на дымящуюся кучу золы.