Истоки деревенские 3часть

  Выдавливать из себя по каплям раба. Кто мы? Рабы -немы, мы -не рабы. Что изменилось с той революции, когда отменили эксплуатацию  человека человеком? Теперь все по-другому? Капитализм лучше или хуже социализма?  Послевоенное время. Рождались мы с генами страха войны. Лишь бы не было войны, мы за ценой не постоим. Небо чистое, не бомбят - уже счастье. Работать,  а не идти на смерть. Счастье? Счастье.
 
  Кто остался в семьях, потерявших мужчин? Дети и изможденные их матери. Выжившие. Они все помнят: похоронки, суп из лебеды, без мяса, картофельные  очистки, запеченные в русской печи. Ели пучку, так называла  моя мама борщевик, ныне признанным ядовитым, а в войну мясистые стебли  чистили и грызли, мама говорила, что вкусными были. Голод и холод, походы в лес за хворостом,  втянутые  животы худеньких детей.  Война - это страх бабушки Домны, что угонят единственную дочь-помощницу  (мою маму) в Германию, если придут немцы. Они подошли так близко к Москве! Бог миловал, война от их  Арги  отходила  все дальше, но она уже обожгла память детства.

  Счастье, что осталась жизнь, снизила запросы  жизни, не мечталось о высотах, покорении наук, выпали лучшие годы жизни, когда ум с легкостью впитывает школьные предметы. Школа, после изнурительного физического труда  для  выживания семьи, становилась  непозволительной роскошью. Сил уже не было: скот, деревенский быт многодетной семьи, где ты и мать - главные кормилицы семерых голодных ртов, босых и вечно-голодных.

  Моя бабушка по отцу, Александра, боялась, что призовут в армию ее малолетних сыновей.  Еле-еле подросли, а уже надо работать. В тринадцать лет отец  пошел работать помощником машиниста, уголь в топку кидал, легкие свои угольной пылью пудрил. Слабый, болезненный  сын Толька был ее любимцем, может потому, что отец  Константин  был с ним излишне суров.
 
  Сын имел стойкий характер, драчливый,  вспыльчивый, лез, что называется, на рожон. Дрался, ходил то с  синяками, то с подбитым глазом. Часто простывал, заработал отит среднего левого уха. Темно-карие глаза, невысокого роста, прямые широкие плечи, в которые он втягивал свою голову, как утка на болоте, где он охотился вместе с отцом.

  Волнистые темно- русые волосы, модный чуб. Смешливый, с прекрасным чувством юмора, заряжал им любую компанию, играл на гармошке и пел с таким воодушевлением! Он любил в застольях   петь. Никто не оценивал его пение, все подпевали ему. Когда он с чувством затягивал свою любимую: «В далеких степях Забайкалья…», то пел он  так проникновенно, что ему подпевали и было до слез жалко  бродягу.

  Таким был мой папа. Мужчина с большой буквы, на такой образ я ориентировалась при выборе  себе мужа. Он был  добрым,  преданным семье, умеющий  жертвовать и любить жизнь. Ценить  минуты отдыха, заполняя  их знаниями, которые он не смог получить в свое военное детство. Нацеленность на высшее образование, он ставил приоритетом среди других целей своим детям.

  Военные дети, ставшие родителями, так оберегали своих детей от повторения  своих страхов  войны, что все остальные страхи мельчали перед  этим  главным. Все лучшее - детям!  Этот лозунг работал в наши шестидесятые. Нас оберегали, детей послевоенных, как слабые ростки новых  цветов, высаженных на земле с останками ушедшей войны. Они сами  донашивали офицерские  сапоги, доставшиеся от братьев, вернувшихся живыми с фронта  и  носили  их галифе. Заправленные в сапоги, они ноги делали объемными сверху, и стройными внизу.  Носили  перешитые из шинели пальтишки.
 
  Играли тряпичными  мячами в футбол.И мы ели, слипшиеся в неразбиваемый  ком, от долгого лежания на солнце, подушечки с начинкой из яблочного повидла. Сахарная глазурь во рту таяла и как клей склеивала   в разнообразные по форме кусочки, прилипая  к зубам. Сахар кусковой, разбиваемый не на столе, а на руке, смелым  и точным ударом тяжелого и острого кухонного   ножа. Удивительно, что и мама умела также ловко разбить этот кусок. Даже я пробовала, это не страшно!

   Чай пили вприкуску. Припудренный комочек  сахара долго держался во рту, он был спрессованным, как леденец. Мы не кидали его в чай, чтобы он растворился, а отхлебывая из блюдца медленными глотками,  растягивали это удовольствие, в зависимости от размера кусочка, иногда на три или четыре стакана.

   Чаепитие-это завершающая обеды и ужины, а иногда и заменяющая их церемония, была неспешной, непременно с блюдечком. Потому что чайник, снятый с  плиты с кипятком, долго не остывает, если хлебнешь, то обожженную  слизистую рта долго потом рваными тонкими  белесыми волоконцами языком скатывали, когда слизистая восстанавливалась.

  Какой выбор профессии у наших недоученных отцов в разрушенной стране?  Заводы, стройка. В городе был единственный механический завод, где опыт работы  помощником  машиниста на узкоколейке, помог отцу и  его взяли кочегаром в цех. Это была удача, так  как механический завод  давал всем  своим семейным рабочим,  комнаты в бараке, и наша семья могла переехать из времянки маминого брата в светлую комнатку двухэтажного барака.
 
  Дом  находился в ста метрах от проходной завода и прилегающей к нему школы, одноэтажной, деревянной,  расположенной на одной линии с  забором завода. Дворовые окна школы выходили на   территорию завода,  но  их закрывали густые заросли акации , так что заводскую жизнь мы видели только, проходя вдоль решетчатых ворот завода. Основной фасад с крыльцом выходил окнами на пришкольный участок. 

   Спецовки спасали  наших родителей от покупки одежды и  обуви, пока новые, они служили им одеждой повседневной.  Выдавали ее два раза в год, с маминой аккуратностью, у нее скапливался запас до следующей разнарядки.  А еще  на заводе  был душ для рабочих,  мы всей семьей ходили туда по субботам мыться, когда папа там работал в ночную смену. Завод был рядом, а городская баня в городе была одна и далеко от дома. После бани мама укутывала нас  с сестрой в  свои рабочие, полушерстяные, коричневатые шали, крест-накрест  завязанные поверх пальто.Двигаться,в туго перетянутой шалью головой, было трудно , шея теряла свободу поворота.
 
  В морозы она использовала для этой цели свою нарядную пуховую шаль, связанную бабушкой. Она была теплой, легкой и пушистой. Взявшись за руки, мы чистые,но малоподвижные, как статуи,  шли до дома морозными вечерами к своей натопленной печке с потрескивающими в ней дровами, к вечернему длительному  чаепитию. Когда  же папа не работал  по субботам в ночную смену, то мы часто мылись  дома, в корыте. Почти ведерный чугунок, поставленный  в углубление печи и закрытый заслонкой, долго хранил жар кипятка. У печки, на две табуретки ставилось корыто и мы, усевшись в него с двух сторон, упираясь ногами друг в  друга,  сидели в мыльной пене  и ждали, когда из кувшина мама смоет ее с наших головок и завернет нас в белое полотняное  вафельное полотенце.

  В этой таинственной норе  русской печи, мама готовила такие вкусные щи, наваристые, ароматные! Все кто их пробовал, обязательно напрашивались  в гости на щи еще раз. А какая в нем получалась картошка! Рассыпчатая, да с ароматной селедкой, малосольной, маринованной, иногда  копченой!  А кислые пышные блины, со  сметаной, или помазанные маслом и посыпанные сахаром, какой  нынешний торт с ними сравниться? А пшенная каша, да еще с тыквой ?  Сладкая и сытная.

   Молочный кисель, вы знаете что это? Крахмал и молоко, мама очень часто его делала, это похоже на тягучее , «сопливое», неаппетитное на вид  желе. Нет, мне он не казался вкусным, но я ела,  выбора же не было.

   Быт шестидесятых. Его трудно было изменить. Но однажды я пришла в гости  к подруге в соседний барак. Семья была многодетная,не помню точно, но по-моему по национальности они были татары.  То, что я  однажды у них увидела, меня поразило. Мясной фарш, с добавлением прокрученного на мясорубке лука, они заворачивали в маленькие кружочки раскатанного теста, делали   маленькие  круглые пирожки, но их не пекли, не жарили, а опускали в кипяток и варили. Я глядела на это действо с таким любопытством, что мама подружки позволила и мне слепить несколько штук.
 
   Это были сибирские пельмени! И вот, в кипяток бросают эту красоту, солят, добавляют лавровый лист , ждут, пока всплывут  они на поверхность. Все,  блюдо готово! Вкусно, необычно, а как сытно! Они мне так понравились,что  я рецепт запомнила, придя домой, подробно его описала маме.  Не пришлось долго уговаривать маму сделать  эти пельмени, она любит эксперименты. Уже на следующий день мы всей семьей осваивали  лепку  сибирских  пельменей.  У нас ничего похожего на то, что я видела,  сперва не получилось.  Тесто было слишком толстым, кружочки делали  граненым стаканом,они получились крупными, долго не всплывали  в бульоне, пельмени были разными, то фарша много, то защипы по краям пельменей  раскрывались. Что называется, первый блин был точно комом.

  Позже ошибки устранили, кружочки делали маленькой  красивой рюмочкой, тесто раскатали потоньше  и оно было уже не таким тугим, как в первый раз. Мамины пельмени были даже вкуснее! Что удивительно,  именно такого рецепта, будучи уже взрослой, я  ни в одной кулинарной  книге так и не встретила.
 Теперь мама охотнее отпускала нас в гости, мы подглядывали обустроенный быт одноклассниц, живущих в собственных домах. Мы хотели жить лучше, поэтому  приносили домой все новое и необычное, чтобы попробовать сделать и у себя также.
 
  Напротив нашей комнатки в бараке  жили  больная бабушка и ее взрослая дочь, которая  работала в больнице медсестрой. Она была лет тридцати, а может и моложе, всегда  ярко накрашенная. Губы густо намазаны красной помадой, ресницы и брови покрыты густой черной тушью, а главное, от нее очень приятно всегда пахло. Мы  ни разу не видели маму накрашенной, соседка нам показалась такой красивой! Когда мама была на работе, она увидев наши восхищенные взгляды, дружелюбно рассмеялась,спросила:
-Хотите я  и вас накрашу?
Мы молча кивнули. Она накрутила наши волосы на бигуди, накрасила ресницы, сделала стрелочки карандашом, а потом накрасила губы. В довершение, побрызгала за ушами духами   «Сирень».  Флакон   духов был в форме грозди сирени, с пупырышками, он не стоял, а лежал на боку.

   Нам  с сестрой было тогда лет семь, себе мы показались красивыми, но незнакомыми себе, когда  она подвела нас к зеркалу. Оттуда на меня смотрела живая кукла. Волосы кудрявые и белокурые, глазки озорные, с огоньком смешливым, и широкая довольная  улыбка. Я пристально  разглядывала себя новыми глазами, оказывается  у меня на щеках   есть очаровательные ямочки, еле заметные, но от этого улыбка была столь  удивительная! Я разглядывала  незнакомую себя и  думала:
- А что? Красиво! Почему мама не красится?
Потом я перевела взгляд на  курящую тетю:
-А это что?
-А это сигареты.
Она их курила, как папа, только он курил "Казбек" и "Приму", а она  курила не такие остро пахнущие. Женщина разве курит? Вот это открытие!

  Этот урок женского преображения мы запомнили на всю жизнь, потому что мама  ни разу не стригла волосы, не красила ни губы,  ни ресницы,  ее прическа- это всегда туго стянутый узел косы. А оказывается  женщине можно краситься и даже курить!
 Когда мама пришла с работы, всю красоту  нашу смыла, отругала соседку-хулиганку. Та в ответ рассмеялась:
-Они сами захотели!
 Эксперимент не получил продолжения. Уроки женского преображения были взяты у чужой жизни, скромность и безликость  предстояло мне сохранять до зрелого возраста, до замужества.