Песни Гуны. драма в 2-х действиях

                Вальдемарас Микшис   valdemaras@yandex.ru
                Рига, 1012, А. Чака 156-39. м.т. 29569775.




                В А Л Ь Д Е М А Р А С   М И К Ш И С
               


               
                П  Е С Н И    Г У Н Ы


                драма в 2-х действиях

               
                ГУНА, дочь ЯЗЕПА
                ЯЗЕП
                ЛЕЙБА, друг семьи
                АЛИ


                Франция, городок у моря
               

               

АННОТАЦИЯ.
Французский городок первой половины ХХI века.               
Драма о самостоянии человека и мужественном сопротивлении неотвратимости Времени.

               


                Жене Ирене с любовью и благодарностью
   

                ПЕРВОЕ  ДЕЙСТВИЕ

                1-ый акт

Сцена разделена на две неравные части: левая поменьше – гостиная в доме ЯЗЕПА (две двери), в окне которой виден крест на шпиле христианского храма, правая побольше – комната АЛИ (одна дверь), в окне которой виден балкон минарета.

Из правой двери в гостиную входит ЯЗЕП с большим пакетом, из левой – ГУНА.
ГУНА. Мы договорились: продукты буду покупать я, телефон всегда будет с тобой...
ЯЗЕП. А почему ты?..
ГУНА. Где ты был? я спрашиваю...
ЯЗЕП. На рыбном рынке...
ГУНА. Ты сошел с ума? я спрашиваю...
ЯЗЕП. За мной зашли дядя Лейба и дядя Миша...
ГУНА. Какой еще дядя?..
ЯЗЕП. Двоюродный брат дяди Лейбы, вчера утром прилетел из Тель-Авива, успокойся, я был под надежной охраной...
ГУНА. Двух стариков? Значит, это дядя Лейба сошел с ума?
ЯЗЕП. С Мишей прилетели два племянника, ты бы видела их плечи. У них в Тель-Авиве – охранное агенство. Повторяю, я был под надежной охраной...
ГУНА. Я уже в больницы хотела, в жандармерию...
ЯЗЕП. Склероз, доча...
ГУНА. А надпись на дверях, па? (Хватает со стола мобильный телефон). На уровне глаз! «Те-ле-фон!!!» Три восклицательных!..
ЯЗЕП. Что с тобой?
ГУНА. А с тобой что? (Бросает телефон на стол). Спокоен, как всегда, да? Ничего не случилось, да? Прости. (Отворачивается).
ЯЗЕП. Это ты меня прости, доча. Я не вернулся за телефоном только потому, что знал, что ты до полудня в лицее. Знаешь, что привез дядя Миша? Свадьбу Рины. После обеда увидишь друзей детства. Ровно в два – два самсона из Тель-Авива зайдут за нами, чтоб лично препроводить нас к дяде Лейбе. А почему ты не в лицее, Гуна?.. Что случилось?..
ГУНА. Потому что на факультатив заявились только два старшеклассника. Которых, как выяснилось, интересовала отнюдь не французская поэзия. (Оборачивается). Сварить тебе кофе?
ЯЗЕП. Подожди. А что их?..
ГУНА. Не «что», а кто, па! и ни: «где ваш брат?», нет, а: «где найти твоего братца?». Эти сопляки мусульмане мне, преподавателю: «где найти твоего братца?». Я сказала: «сейчас адрес дам», достала телефон, набрала номер, и когда они услышали имя Али – их как ветром сдуло. Прилетел Али, я позвонила тебе, а ты... Сварить тебе кофе?
ЯЗЕП (опускает пакет). Тебе надо взять отпуск.
ГУНА. А кто говорил, что «надо жить и исполнять свои обязанности, доча? Даже тогда, когда не дают ни жить, ни исполнять обязанности». Ты же не возьмешь отпуск, не перестанешь ходить в храм. Даже если не останется ни одного прихожанина, который проводил бы тебя, священника, на службу и обратно. Сколько их было на последней мессе? Меньше, чем трещин на стенах нашей гостиной? Вон еще одна, видишь? А три недели назад ее еще не было. А вон та уже за плинтус ушла.
ЯЗЕП (смотрит на трещину). Какой поэт... сравнивал трещины с морщинами?
ГУНА. Не помню. Зато помню, кто сказал: «прихожан становится меньше, чем трещин на стенах нашей гостиной».
ЯЗЕП. Грешно ловить отца на минутной слабости. А теперь выкладывай, что действительно стряслось.
ГУНА отворачивается.
Гуна, мы договорились – ничего не скрывать друг от друга...
ГУНА. Мы договорились, что ты без телефона...
ЯЗЕП. Что стряслось?
ГУНА (оборачивается). Па...
ЯЗЕП. Выкладывай... Гу-на...
ГУНА. В лицее... Али позвонил его дядя... я не настолько знаю арабский...
ЯЗЕП. Какой из трех?.. Гу-на...
ГУНА. Который в тюрьме работает. (Отворачивается).
ЯЗЕП. ... Что с мальчиками? Симон? Серж?..
ГУНА. Симон.
ЯЗЕП. Что?.. Гуна!..
ГУНА. Повесился.
Звонит телефон.
ГУНА выхватывает из кофты мобильный телефон, включает.
ЯЗЕП прижимает локоть к левому боку, идет к окну.
ГУНА. Папа дома, Али, все в порядке, я перезвоню! (Выключает телефон, бросает на стол, оборачивается к отцу). А с чего бы это Симону лезть в петлю? Еще до суда. Что он такого сделал? Он никого не убивал. Ни Серж и наш Клавс. 
ЯЗЕП. Что... с Сержем?
ГУНА. Переведут в другую тюрьму! так дядя Али сказал. Симон не мог покончить с собой, па! Он после смерти родителей, помнишь? «Назло жить буду», помнишь? Его повесили, я уверена. Это месть, па. Наших дураков мальчишек приговорили к смерти сразу же после поджога. Мусульманам наши суды – по боку, у них свой суд. И в тюрьмах их больше, и заключенных, и охранников! Как и везде. А тут привозят двух французских мальчишек, которые недостроенную мечеть подожгли! И плевать им на то, что пожарные за полчаса леса потушили! что никто даже не пострадал. Им не нужен оправдательный приговор, па, им... А ты хотел, чтоб наш Клавс сам им сдался! Чтоб он!.. Прости, па! сорвалось, прости! прости! ну дура я, дура! (Бьет себя по губам. Подходит к отцу, упирает голову в спину, обнимает)... Клавс может покаяться только перед тобой и Богом, больше ни перед кем, и ты знаешь почему. А вот то, что ты снова прижимаешь локоть к сердцу...
ЯЗЕП. Надо (опускает руку)...
ГУНА. Доктору позвонить – вот что надо! (Идет к столу, берет мобильный телефон).
ЯЗЕП. Гуна...
ГУНА. Сейчас...
ЯЗЕП (оборачивается). Не надо никому...
ГУНА. Надо!
ЯЗЕП. У меня лучший на свете доктор, ты знаешь...
ГУНА. Но Ему, к сожалению, не позвонишь!
ЯЗЕП. Гуна!..
ГУНА. Прости, па, прости! (Бросает телефон на стол). Прости...
ЯЗЕП. Возьми себя в руки...
ГУНА. Да не могу! в том-то и дело! Ну за что нам все это, па? за что? Да! я знаю – такие вопросы задавать нельзя! А как жить без ответов, па? 
ЯЗЕП. Набери Али и дай мне телефон.
ГУНА. Па, Али не скажет тебе...
ЯЗЕП. Мне нужно поговорить с Али.
ГУНА. О чем? (Берет со стола телефон). Али от меня ничего не скрывает, он сказал, что все разузна... (Оборачивается к отцу, прячет телефон в карман кофты). Я никуда не поеду, па. Я сказала это Али и повторю тебе – еще раз: я. никуда. не поеду. Это мой дом, это мой город, это моя страна. Здесь могила моей мамы!
ЯЗЕП. Гуна...
ГУНА. А мама тебя бы оставила? Никогда! Как и ты никогда не оставишь свой приход. А я на маму похожа, сколько раз говорил, и я тебя – не оставлю! Никогда! Па! Сядь, пожалуйста. Ну пожалуйста. (Подходит к отцу).
ЯЗЕП. Гуна...
ГУНА. Пожалуйста. (Ведет отца к стулу, садит на стул, становится на колени). Прости меня, пожалуйста. Я возьму себя в руки, я постараюсь, я обещаю (обнимает отца). Мы должны быть вместе, па. Сейчас как никогда. И не только из-за Клавса. И мы будем вместе, па, как всегда. Али не даст меня в обиду, ты же знаешь, как и тебя – твои прихожане. Будем «жить и исполнять свои обязанности». Па, в лицее теперь – по жандарму на каждом этаже. На улице – на каждом перекрестке. Подожди. (Оборачивается к окну, встает, подходит к окну).
ЯЗЕП. Что?
ГУНА. Эта машина... она и три дня назад... на том же месте, я не могла ошибиться.
ЯЗЕП поднимается, подходит к окну.
Бусик с затемненными окнами, видишь? Я сейчас.
ЯЗЕП. Ты куда?
ГУНА (идет к правой двери). Я сейчас.
ЯЗЕП. Не надо никуда!..
ГУНА выбегает, хлопнув дверью.
Гуна! (Выходит за дочерью).

АЛИ входит в свою комнату с ковриком для молитвы.

ЯЗЕП возвращается.
Идет столу, берет телефон, набирает.
Подходит к окну.

Звонок мобильного телефона.
АЛИ достает телефон, включает.
ЯЗЕП. Здравствуй, Али, это Язеп...
АЛИ. Что случилось? здравствуйте.
ЯЗЕП. Ты мне скажи.
АЛИ. Что сказать?
ЯЗЕП  (дышит короткими вздохами и выдохами). Симон... покончил с собой или... его повесили?.. Что сказал... дядя?.. Не молчи, Али, мне... как священнику на исповеди, ты знаешь... что это такое... 
АЛИ. Дядя Гамид...
ЯЗЕП. Что?..
АЛИ. Сержа тоже пытались повесить. Охранники помешали.
ЯЗЕП (смотрит в окно). Что еще?.. Али, что еще... сказал дядя Гамид?
АЛИ. Что звонили из департамента, что будет расследование. «Кто-то вынес сор за порог», так сказал дядя Гамид.
ЯЗЕП. Что... будет с Сержем?
АЛИ. Переведут в другую тюрьму.
ЯЗЕП. Успеют?
АЛИ. Дядя Гамид сказал, что теперь Серж под надежной...
ЯЗЕП. Да что она!.. Я перезвоню, Али! (Выключает телефон, бежит к двери).
АЛИ. Алло? Алло!..
ЯЗЕП выбегает.
АЛИ смотрит на отключенный телефон. Набирает, прикладывает к уху.
Гуна... Гуна... (Смотрит на телефон, снова набирает, прикладывает к уху).
Доносится голос муэдзина, призывающий к молитве.
АЛИ оборачивается к окну, выключает телефон, прячет в карман.
Стелит коврик, становится на колени.
Закрывает глаза, поднимает ладони и вполголоса на арабском повторяет за муэдзином... отвечает на слова муэдзина... произносит молитву за пророка Мухаммада и приступает к намазу.

Через четыре минуты поднимается, сворачивает коврик, достает телефон, набирает, выходит.

В гостиную бегает ГУНА с телефоном у уха.
ГУНА. Я дома с папой! не волнуйся, Али...
Входит ЯЗЕП.
Я перезвоню! (Выключает телефон).
ЯЗЕП. А если б тебя арестовали?
ГУНА. Да не схвати я камень, они б из машины не вышли! (Бросает телефон на стол).
ЯЗЕП. Что ты творишь, доча?
ГУНА. Нас прослушивают, па! Ты понимаешь это или нет?
ЯЗЕП. Это бессмысленно...
ГУНА. Мы теперь в ванне с тобой! под шум воды, как в дурацких фильмах! (В окно). А что вы хотите услышать? Что?..
ЯЗЕП. Гуна! (Идет к дочери).
ГУНА. Когда Клавс домой вернется? Или папе позвонит? Как бы не так! Мой брат не такой дурак, чтоб подставляться! Чтоб потом в вашей тюрьме...
ЯЗЕП. Возьми себя в руки!
ГУНА сжимает голову.
ЯЗЕП подходит к дочери.
Нам нечего скрывать, Гуна. Ни тебе, ни мне. Где Клавс – мы, к сожалению, не знаем. Завтра я схожу в префектуру...
ГУНА. Завтра воскресенье.
ЯЗЕП. Значит, в понедельник.
ГУНА. Кто тебя будет слушать, па? Кто ты для них? Отец «террориста», так они назвали Клавса? «Католический священник, сын которого с друзьями поджег недостроенную мечеть»! так в новостях говорили? А почему они это сделали? (Распахивает окно). Почему наши мальчишки подожгли вашу мечеть?! Почему?!
ЯЗЕП. Гуна!..
ГУНА. Где убийцы их матерей! Кто застрелил нашу маму на глазах сына! Почему вы их не ищите?
ЯЗЕП. Гуна... (прижимает локоть к левому боку).
ГУНА. Где сын мэра? Этот суннит первый выхватил пистолет! Это все видели! Начало бойни видели все! А шиит, застреливший мою маму? Кто устраивает бойни на рынках и в супермаркетах? А кто погибает? Кто погибает, я вас спрашиваю?! Во что вы превратили наш город? Во что вы превратили нашу страну? «Не ведают, что творят», да, па?
ЯЗЕП опускает руку.
ГУНА оборачивается к отцу.
Кто «не ведает»? Те отморозки, что шеренгами сидят на улицах, кальянят и плюют тебе в вслед? Да если б только плевали! Сколько раз за этот месяц! камнями, палками! В кого? В священника? Где? Во Франции? (Оборачивается к окну, поднимает кулак, поет на французском «Марсельезу»).

Que veut cette horde d'esclaves,       Что нужно этой орде рабов,
De tra;tres, de rois conjur;s?             Предателей и королей-заговорщиков?
Pour qui ces ignobles entraves,         Для кого эти отвратительные путы,
Ces fers d;s longtemps pr;par;s?     Эти оковы, что давно готовились?
Fran;ais, pour nous, ah!..                Французы, для нас! А! что за оскорбление!
Quels transports il doit exciter!         Какой порыв чувств это должно вызвать!
C'est nous qu'on ose m;diter             Это нас они осмеливаются хотеть
De rendre ; l'antique esclavage!        Отдать в рабство, как в древности.
Aux armes, citoyens,                К оружию, граждане,
Formez vos bataillons,                Постройтесь в батальоны,
Marchons, marchons!..                Идем, идем!..

ГУНА умолкает, опускает голову, оборачивается к отцу.
Прости, па. (Подходит к отцу).
ЯЗЕП. Тебе. не за что. просить прощения. Ни у меня. Ни... (обнимает дочь). Мне надо помолиться. И подумать... как нам... что нам... Позвони дяде Лейбе...
ГУНА. Я скажу, что мы придем...
ЯЗЕП. Гуна...
ГУНА. Дядя Лейба твой друг и последний человек на свете, к совету которого ты еще можешь прислушаться. А хороший совет нам сейчас ой как нужен. Пойдем, я тебя очень прошу. Дядя Лейба поддержал бы меня, а не тебя, и ты это знаешь.
ЯЗЕП. Хорошо. (Поворачивается, выходит в левую дверь).
ГУНА (достает мобильный телефон, набирает)... Доктор? Здравствуйте, это Гуна... Нет, я не о себе, я об отце... Не по телефону, доктор, пожалуйста... Во вторник? Спасибо, приду. (Выключает, снова набирает). Али, не волнуйся, родной, все в порядке. Что ты узнал о Симоне? (Берет пакет, выходит в правую дверь).

                2-ой акт

Из правой двери в гостиную ЯЗЕПА вваливаются ГУНА с телефоном у уха и АЛИ, мокрые до нитки.
За окнами – ливень.
ГУНА. За маму головой, братишка... А ты не видишь, что творится? И авокадо мне купите, понял? (Выключает телефон, бросает на стол, оборачивается к АЛИ). А если б мы – к тебе домой? (Оборачивается вокруг себя). Как бы меня? в таком-то виде, а?
АЛИ. Накрыли бы пледом – и в ванную.
ГУНА. Это мысль! (Идет к левой двери. Оборачивается на пороге). Компанию не составишь, мусульманин?
АЛИ отворачивается.
Вера не дозволяет, да? Тогда, мокни и жди. Нет, чудом высушись, о повелитель из Медины! (Выходит, смеясь, в левую дверь).
АЛИ оглядывается...
Подходит к столику, к вазону с огромной орхидеей.
Оборачивается к левой двери.
Снимает вазон со стола, ставит на пол.
Снимает майку, выжимает над вазоном.
Встряхивает, надевает.
Оглядывается на левую дверь.
Снимает, подпрыгивая, брюки. Выжимает над вазоном, от штанин до пояса.
Встряхивает, смотрит на трусы.
Оглядывается на левую дверь.
Идиот.
Встряхивает брюки. Надевавает, подпрыгивая...
Оглядывается на левую дверь.
Поднимает вазон, возвращает на столик.
Достает из кармана платок, встряхивает, вытирает пол под ногами.
Прячет платок в карман.
Смотрит на вытянутые руки.
Идиот.
Закрывает руками глаза, говорит вполголоса на арабском...
 
Входит ГУНА с полотенцем.
ГУНА. В ванную?
АЛИ. Нет.
ГУНА. Это почему еще?
АЛИ. Чудо. (Оборачивается вокруг себя). Обсох. Почти.
ГУНА. А ну-ка!..
АЛИ оборачивается вокруг себя.
И как это ты, интересно?.. Я ему шорты брата, а он... Нет, ну вы посмотрите на него!..
АЛИ. Полотенце дашь?
ГУНА. Зачем?
АЛИ. Голова.
ГУНА. Не обсохла, да? (Бросает полотенце).
АЛИ ловит полотенце, вытирает голову.
ГУНА подходит к АЛИ, оглядывает его, смотрит на пол, осматривается, заглядывает в вазон...
АЛИ накрывает голову полотенцем.
ГУНА. Чудо, да? Хочешь, чтоб мамина орхидея загнулась, мусульманин?
АЛИ. Прости.
ГУНА. В какой такой пустыне тебя таким чудесам научили? И он еще имамом хочет стать. (Поднимает вазон, выходит в правую дверь).
АЛИ. Идиот. (Вытирает голову).

Возвращается ГУНА, ставит вазон на столик.
АЛИ опускает руки.
ГУНА сдергивает полотенце с головы АЛИ.
АЛИ. Я с тобой... сам не свой, правда. Идиот, прости.
ГУНА. Нет, ну на такое я смотреть не могу. (Отворачивается).
АЛИ. Гуна...
ГУНА. Ты мне тут... ресницами своими... (Бросает полотенце на стул, идет к окну)... Да, разверзлись хляби небесные... Нет, ты видел когда-нибудь такое? Али...
АЛИ подходит к ГУНЕ, становится за спиной.
Еще полчаса и улица превратится в реку... А еще час назад... (Не глядя, берет руки АЛИ, прижимает к груди). Почему? Ну почему ты обрушился на меня, как этот потоп, Али? Зачем ты вернулся? Жила бы я себе тихо-мирно, влюблялась бы направо-налево, и никто бы мое сердце... Почему ты не остался в этой своей Медине? махал бы там ресницами. Зачем ты вернулся, Али?..
АЛИ. Здесь мой дом. Я здесь родился. Родители мои, брат, сестры, друзья мои... ты здесь родилась. Я домой вернулся. А теперь понимаю... не только домой. Я к тебе вернулся.
ГУНА. Ну конечно...
АЛИ. К тебе, Гуна. (Становится на колени, обнимает ГУНУ за бедра).
ГУНА, не оборачиваясь, опускает руку на голову АЛИ...
Проводит по волосам...
Хватает АЛИ за волосы, поворачивается.
ГУНА. Думаешь, я покорной овечкой буду, да? В паранже за тобой буду? Как бы не так! (Отбрасывает голову АЛИ). Ко мне он вернулся, как же! А чему это ты улыбаешься, а? Чему это ты?..
АЛИ. А без паранжи будешь?
ГУНА. Что?
АЛИ. Без паранжи.
ГУНА. Ты мне что предлагаешь, мусульманин? Мне, честной христианке?..
АЛИ. Ходить со мной без паранжи, но в платке. В том латышском, бабушкином.
ГУНА. Ты смотри, какая у него память! Ты сам-то понимаешь, что ты мне тут сейчас...
АЛИ. Я уже вышел из того возраста...
ГУНА. Из какого такого возраста? Орхидейных чудес?
АЛИ. Не-по-ни-ма-ни-я.
ГУНА. Ах... вышел он, как же! Да я от тебя... со всех ног!..
АЛИ. А я догоню.
ГУНА. Как же, помню! Отлично помню, как ты меня гонял-догонял! Когда еще из «возраста не вышел»! (Подходит к стулу, поворачивает, ставит на стул правую ногу, приподнимает юбку, показывает на колено). Этот шрам у меня на всю жизнь теперь. Нет, ты посмотри, посмотри! Что сделал с христианской девочкой мусульманский оборвыш. Мама говорила, я неделю ревела, не-де-лю.
АЛИ. Я извинился.
ГУНА. После того, как отец тебя выпорол. Целуй!.. А что ты отворачиваешься? Или твоя вера не дозволяет тебе...
АЛИ. Моя вера... (встает, подходит к стулу). Дозволяет моей любви... (становится на колено и касается губами колена ГУНЫ. Другой раз... третий... четвертый). Подожди. (Берет за щиколотку попытавшуюся было убрать ногу ГУНУ. Еще раз губами касается шрама на колене). Обещаю, что всегда  т а к  буду просить прощения. Если будет за что. А ты мне обещаешь, что не запретишь мне  т а к  просить прощения. Обещаешь?
ГУНА. Раскатал губу.
АЛИ. Обещай, очень прошу.
ГУНА. Ты мне еще ресницами помахай, я тебе еще не то пообещаю!
АЛИ. Гуна...
ГУНА бьет ногой стул – стул отлетает в сторону двери.
Идет к окну. Складывает руки на груди.
АЛИ встает, подходит к ГУНЕ, смотрит в окно.
ГУНА. Сейчас упадут...
АЛИ. Кто?..
ГУНА. Цветы.
АЛИ. Какие?..
ГУНА. На балконе, напротив. (Закрывает лицо).
АЛИ смотрит в окно.
ГУНА убирает руки, взглядывает в окно...
АЛИ. А как ты?...
По щекам ГУНЫ катятся слезы.
Гуна...
ГУНА. Я сейчас. (Выбегает в левую дверь).
АЛИ смотрит в окно, идет за ГУНОЙ, оставливается у двери, прислушивается, возвращается к камину, рассматривает фотографии.
Берет одну из фотографий, поворачивает голову к орхидее, к фотографии, к двери, снова к фотографии, снова к орхидее...

Входит ГУНА.
АЛИ. Что с тобой?..
ГУНА. Судьба. (Подходит к АЛИ, берет за щеки, губами касается закрытых глаз, ресниц... смотрит в глаза, отходит к окну).
АЛИ. Нет никакой судьбы.
ГУНА. Разбились. И унесло их... неведомо куда...
АЛИ (подходит к ГУНЕ). Кого?
ГУНА. А ты говоришь: никакой судьбы...
АЛИ. Нет. И никогда не было. Ни у христиан, ни у мусульман.
ГУНА. А что было? что есть? Воля Аллаха?
АЛИ. Ты сказала.
ГУНА. А ты?
АЛИ. Твой отец...
ГУНА. Мой отец молится, а не вещает при первом удобном случае... не произносит святое имя всуе.
АЛИ. А я не произнес. Помнишь, что твой отец говорил о любви, о сердце?..
ГУНА. А что он?..
АЛИ. При чем тут какая-то «судьба»?..
ГУНА. Знаешь, кто на этой фотографии? (Кивает на фотографию в руку АЛИ). Ты зачем ее взял?
АЛИ. Не ты же... хотя...
ГУНА. В таком платье?
АЛИ. ... такая же орхидея и на этом же столике.
ГУНА. Мою бабушку тоже звали Гуной. Знаешь, как она моего деда встретила? А ни он, ни она не были верующими людьми. Рассказать о судьбе?
АЛИ. Уверена, что о судьбе?
ГУНА. Рассказать?
АЛИ. Расскажи.
ГУНА. Она вышла в город, на рыбный рынок и вдруг услышала латышскую речь. Нет, я сначала начну. Моя бабушка – еще совсем девчонкой после войны с мамой и братом сбежали из Латвии в Швецию, отец еще до войны пропал в Сибири... (Забирает у АЛИ фотографию, идет к камину, ставит, берет другую фотографию, возвращается к АЛИ, показывает). Единственная. Мой прадед издавал в книги в Латвии. (Берет фотографию, возвращается к камину). В Швеции и без языка очень тяжело жилось, поэтому мама с братом на последние деньги отправили дочь во Францию, потому что Гуна хорошо знала французский, благодаря отцу полиглоту. Через пару лет она, как и я, стала преподавателем лицея, здесь в этом городе у моря. Брат спился и умер, а больную маму – у нее был ревматический полиатрит – Гуна привезла к себе. И вот впервые за десять лет в этом приморском французском городе – не дома, а на рынке – она впервые услышала родную речь. Подошла, разговорились, и один молодой человек вызвался проводить ее домой. (Берет с камина фотографию, идет к АЛИ, показывает). Здесь, у этого камина, он встал на колени и попросил ее руки. В тот же день. Это их свадебное фото. Так что там насчет судьбы?
АЛИ. А как он попал во Францию?
ГУНА. О, это тоже интересная история. И тоже о судьбе. (Возвращается к камину, ставит фотографию, оборачивается). Рассказать?
АЛИ. Расскажи.
ГУНА. Дед с отличием закончил архитектуру в Риге и благодаря тому, что его отец был шишкой в правительстве советской Латвии, его отпустили на стажировку во Францию. Мать умерла за полгода до стажировки, братьев, сестер не было, а с отцом, бросившим мать, когда деду и шести не было, он давно не общался. Но дед не из-за этого попросил политического убежища. Бабушка полгода прятала его по друзьям и знакомым, чтоб не нашли и не убили. Потом они поженились, бабушка научила его французскому, а через два года он стал главным архитектором нашего города. Это он построил мост через реку, соединивший ваше первое мусульманское гетто с нашим старым городом. И не только этот мост, он...
АЛИ подходит к камину, смотрит на фотографию.
Что?.. Али?
АЛИ. Через этот мост... перешел мой дед Али и на соседней улице вместе с младшим братом открыл книжную лавку, куда пришла моя бабушка купить четки. А потом мой отец Али... сначала подружился с соседом иудеем Лейбой, а потом...
ГУНА. Дядя Лейба не иудей, а еврей...
АЛИ (становится перед ГУНОЙ на колени). Я знаю, это не так делается, и у вас, и у нас. Но это не судьба, Гуна, это любовь, и это не я сейчас, это сердце мое... Я тебя очень люблю и прошу тебя, прошу стать моей женой. Обещаю любить и заботиться о тебе всю мою жизнь, обещаю выучить латышский... чтоб наши дети не только по-арабски и по-французски... Я люблю тебя, я очень тебя люблю, ты понимаешь это или нет? (Обнимает ГУНУ за бедра). Я прошу тебя стать матерью моих детей, нет, не прошу, нет – я умоляю тебя, Гуна...
ГУНА. Ты сумасшедший (обнимает голову АЛИ)... Ты не понимаешь...
АЛИ. Я все понимаю.
ГУНА. Моя мать...
АЛИ. Она меня с детства... А с твоим отцом у нас один Бог, Бог любви и сердца...
ГУНА. Тебе не позволят стать имамом...
АЛИ. Позволят...
ГУНА. Имамам запретят жениться на христианках...
АЛИ. Не запретят...
ГУНА. Это нашим католикам разрешили...
АЛИ. Ты же любишь меня, Гуна, сердце не обманешь, не мучай меня, любимая, умоляю тебя! Да или нет? ты станешь моей?...
ГУНА (становится на колени). Да, любимый, да... и, пожалуйста...
АЛИ целует руки Гуны...
... а то... я тоже сейчас (вытирает щеки АЛИ)... Обещай мне только одно...
АЛИ. Что? что?
ГУНА. ... только одно...
АЛИ. Что?!
ГУНА. ... что другой жены...
АЛИ. Клянусь!
ГУНА. Али...
АЛИ. Клянусь! Не судьба, а любовь и сердце – вот что связали и на всю жизнь и твоих и моих. (Берет ГУНУ за руку, встает, ведет ГУНУ к окну). Как эти цветы назывались?
ГУНА. Какие?..
АЛИ. Какие упали.
ГУНА. Бегонии.
АЛИ. Знаешь эту соседку?
ГУНА. Знаю.
АЛИ. Я сегодня же куплю ей эти бегонии со всеми эти сорвавшимися вазонами, чтоб ты каждое утро, пока ты еще в этом доме...
Звонит телефон.
ГУНА. Подожди. (Идет к столу, берет телефон, включает).
АЛИ смотрит на ГУНУ.
Вы где, ма?.. Я дома с Али... «Сушимся», а что еще! А вы где плаваете?.. Все, встречаю. (Выключает телефон).
АЛИ. Я с тобой. И теперь навсегда. Дай руку.
ГУНА берет АЛИ за руку.
Идем.
Выходят.

                ВТОРОЕ  ДЕЙСТВИЕ

                3-ий акт

Из левой двери в гостиную ЯЗЕП вносит тарелку с закусками, следом, пошатываясь, семенит ЛЕЙБА.
ЛЕЙБА. Когда это было!..
ЯЗЕП. Но ведь было, Лейба, и это не сказки, это объективный...
ЛЕЙБА. Объективность – понятие субубо... сугубо субъ-ективное, сколько раз тебе...
Присаживаются к столу, на котором полуприконченная бутылка коньяка, минеральная вода, рюмки, бокалы, пустые тарелки.
ЯЗЕП. Это история, Лейба, а история – это наука.
ЛЕЙБА. Да какая там! Кто победил, тот и написал. История это... как Гуна говорила?.. литературный жанр! вот!..
ЯЗЕП. Не Гуна, а один английский...
ЛЕЙБА. Да какая разница!
ЯЗЕП. А победители испанцы? о побежденных ими маврах? которые 500 лет жили без войн...
ЛЕЙБА. Не верю!..
ЯЗЕП. ... и не убивали людей только за то, что те верили в Христа или были иудеями...
ЛЕЙБА. Не-ве-рю.
ЯЗЕП. А ты вообрази. Представь.
ЛЕЙБА. Что?
ЯЗЕП. Почти 2000 тысячи лет назад, мавританская Кордова, лучшая библиотека Европы, за одним столом уважительно беседуют... иудей каббалист, ученый араб и христианский священник... 
ЛЕЙБА. 500 лет без?.. Ты сам-то в это веришь, Язеп?
ЯЗЕП. Верю. Потому что сам такое пережил – вот за этим самым столом и за столом твоего дома, Лейба, и в доме нашего дорогого друга Али. Как и ты. Разве нет?
ЛЕЙБА. Вот, умеешь ты... взять еврея... за чего у меня нет. Я про пейсы. А за Али надо выпить. (Наполняет рюмку).
ЯЗЕП. Поберег бы себя, полбутылки уже...
ЛЕЙБА. Сегодня? Да никогда в жизни! (Наливает в бокал ЯЗЕПУ минеральной воды). У вас с Али, Язеп, был один огромадный, нет, огроменный недостаток...
ЯЗЕП. ... с нами не напьешься.
ЛЕЙБА. За тебя, Али (поднимает рюмку). Ты бы за меня сейчас... Не выпил, конечно, но... станцевал, помнишь, как Али танцевал?
ЯЗЕП кивает, поднимает бокал.
Спасибо тебе, Али.
Выпивают.
Это Богу, наверно, что сначала мы, а потом и дети наши... и даже породнились, хотя (оглядывается на часы на стене)... другое время на дворе...
ЯЗЕП. Раз обещала, значит, придет. Тем более ты так интриговал по телефону.
ЛЕЙБА. Сказала?
ЯЗЕП. Про что?
ЛЕЙБА. «Про что»? И кто, интересно, интригует?
ЯЗЕП. Ты о чем?
ЛЕЙБА. Скоро узнаешь. А пока вернемся к нашим баранам. Где сейчас тот общий стол, за которым и мусульмане, и христиане, про наших я уже... Если вас, христиан, еще хоть на коврик для ног да на край стола – пока! то нам, евреям: пшли вон! и не только из-за стола. Шу;кран джаз;лян, что не убили, «правоверные»! А чей это стол, за которым вы сейчас хозяйничаете, не вспомните? Где рождественская елка на Ратушной, Язеп? Последний раз в каком году, ну-ка? А голос муэдзина – на весь город уже, пожалуйста. Вот и сажай их за стол, договоривайся. Вчера один столичный имам прямо в лоб: «ислам и демократия несовместимы». Это даже наша-то – уже в черт-те что извратившаяся «дэмократия». «Не-сов-мес-ти-мы». И, ты думаешь, его поперли со студии? Нет, поперли того, кто сказал: почему я на своей земле должен эту хрень исламскую выслушивать? Расист, что ты. Нет в исламе такого, как «договор с неверными». Земля ислама и земля неверных, она же земля джихада – все, а джихад – это не договор, это война. Пока слабы, конечно – давай мириться, а взлетели на коня – все: теперь будете жить, как мы вам скажем. Я не прав? А нынешним-то и джихад ни к чему, нас, «неверных», они просто шапками, шапками! Я не прав?
ЯЗЕП. Прав и что?
ЛЕЙБА. А кто они такие? Из какой такой пустыни выкопались? И почему к нам – на все готовенькое? Кто это придумал? Вот скажи мне: сколько мусульман – лауреаты Нобелевской премии?
ЯЗЕП. Даже не начинай.
ЛЕЙБА. Я не про политику, я про науку...
ЯЗЕП. Лейба...
ЛЕЙБА. Четыре! А сколько евреев? Нет, ты спроси меня, сколько евреев?..
ЯЗЕП. Сорок четыре!
ЛЕЙБА. Вот! Нет, ну не сорок, конечно... А что ты лыбишься? что ты... Наука – это тебе не религия, Язеп, тут мозгами надо, а не тихой сапой... муравейничать да джихадить друг с дружкой по всей Европе. А кто виноват? Нет, ты спроси меня, кто виноват?.. Вот, не спрашиваешь. А потому что знаешь, кто им соломки постелил! постелил и стелит! лишь бы самому ничего не делать! Да еще у них, у «правоверных» – цап-царап чего-нибудь этакого, чем бы себя, «неверного», ублажить. Вчера... ну да, вчера...
ЯЗЕП. Что вчера?
ЛЕЙБА. Тук-тук ко мне в контору. Кто там, спрашиваю? Луи Буйе, из муципа... му-ни-ци-па-ли-те-та. Ну ты должен его... отец-мать в храм к тебе, когда еще живы...
ЯЗЕП. Буйе?
ЛЕЙБА. Буйе! Виноделы, в третьем или в четвертом...
ЯЗЕП. Помню.
ЛЕЙБА. Вот. Нужен, говорит, мне новый дом, побольше, а у самого  особнячок на набережной, ХVII века, жениться, говорит, хочу. Чего-чего?
ЯЗЕП. Подожди. Он ведь женат...
ЛЕЙБА. А я о чем? Двое детей лицей кончают! И куда жениться при живой жене? и при двух любовницах, а он мне: вторую, говорит, хочу. Какую, говорю, вторую? Жену, говорит, я, говорит, ислам принял. Я говорю: может, ты на грудь принял? И ведь этот Буйе, Язеп, не шатрапа какая-нибудь, он Сорбону кончил. Это он-то «правоверный»? Если пейсы отрастишь – это еще не значит, что ты иудей. Блажь одна. Знаешь, сколько лет «будущей второй жене»? 16, как его дочери. А что с первой французской будет? В няньки пойдет? И он что, «папаша Луи» – один такой? Сколько мусульман стали христианами? вот за последние 30 лет? А христиане – мусульманами? Язеп, ты всю жизнь своих христиан, как птица под крыло, потому что понимал, что кроме веры – ничегоуже не осталось. Не за что больше утопающему. А они в ответ? Мы, мол, христиане, сами с усами, сами знаем, как нам в Христа – каждый в своем углу. И храм – почти пуст. А мусульмане – как муравьи вокруг своих мечетей. Тысячами, тысячами! И вот тебе результат, вот тебе... что с тобой? (Встает). Язеп?
ЯЗЕП прижимает локоть к сердцу.
Ты ж только рюмку...
ЯЗЕП. Тихо! (Оборачивается к двери). Ни слова, понял?
Входит ГУНА.
ГУНА. Та-ак. Выпивайте, значит? И по какому?..
ЛЕЙБА подходит к ГУНЕ, обхватывает, поднимает.
Осторожнее!
ЛЕЙБА. У меня внук родился, Гуна! (Отпускает ГУНУ). Прости, доченька. Внук, Гуна! (Ловит взгляд ГУНЫ). Твой папа только пригубил, только пригубил, зуб даю, последний! а я... Первый внук, доченька! Мои охламоны мне только девчонок, а младший сукин сын – раз, прости, Саррочка – и внука! Внука! внука! внука! (Прыгает вокруг себя, разкидывает руки). Поздравишь счастливца?
ГУНА (улыбаясь, обнимает ЛЕЙБУ). Поздравляю.
ЛЕЙБА. А теперь – я еще одну, последнюю, а вы с папой – минералки. За внука. (Идет к столу, разливает).
ГУНА. Ты как, па?
ЯЗЕП. А ты как? что врач?..
ЛЕЙБА. Мальчик-девочка? Колись, доченька, колись!
ГУНА. Девочка.
ЛЕЙБА. Очень хорошо. Язеп – это очень хорошо. Первыми должны – девчонки на свет и как можно больше, тогда войны не будет. А мальчишки... (поднимает рюмку)... мальчишки...
ГУНА и вставший со стула ЯЗЕП поднимают бокалы.
Знаете, как они его?..
ЯЗЕП и ГУНА. Лейба.
ЛЕЙБА. Жаль... жаль, моя Саррочка... За малыша Лейбу!
Чокаются, выпивают.
ГУНА. Когда поедите?
ЛЕЙБА. На следующей неделе. А давайте со мной, а! На один день! Зима! жары нет, ты же никогда на земле обетованной, Язеп! А сколько раз я тебя! Гуна! на один день! Ну что твой Али на один день тебя? Билеты я... Ладно, забудьте.
ГУНА. Как там у моих? У сестренки с братишками?..
ЛЕЙБА. Нет мира под оливами и никогда не будет. Земля обетованная в осаде, как крепость Моссада, и всегда будет в осаде. Но если кто и не сдатся никогда, так это мы, евреи. Думаете, после внука я... держите карман шире. На пару дней, ну на неделю. Я здесь умру, рядом с Саррочкой, говорил уже. Моя Моссада – это наше еврейское кладбище, могилы не только моих, но и Саррочкиных, 200 лет, Язеп. После нашего последнего исхода... сколько лет уже?
ГУНА. Десять.
ЛЕЙБА. Предательство соседей – вот из-за чего холокост. Как во Второй Мировой. И сегодня, как тогда – «вон из-за стола»! нет – из страны! Шу;кран джаз;лян, «правоверные»! И вам – соседи-христиане! А что с вашими камнями будет, не спрашивали себя? «Со священными камнями Европы»? Когда они были еврейской солью посыпаны, они... а теперь они мусульманским муравейным песочком – и не посыпаны, а засыпаны уже. Кто их откапывать будет? Инопланетяне?
ГУНА. Что с вами?..
ЛЕЙБА. Прости, доченька, прости. Ты же знаешь, я как выпью, меня... Простите. Я не про твоего Али, что ты, твой такой молодец, вот он, может быть... я про всех нас, Язеп. Катится, катится судьба, и всех и вся как!.. Но!.. пока любишь, пока помнишь... Вот тебе! (Бьет левой рукой по согнутой правой). Память не переедешь! Любовь не пере! Знаешь, о чем я, скрипя зубами, Язеп, мой дорогой друг! (Подходит к ЯЗЕПУ, обнимает). Что... женам нашим... ни внуков... ри внучек на руках. Даже первую внучку мою. Кто-кто, а Сарочка, Мари... заслужили, признайся. Не брошу туда (кивает вверх) упрека, никогда, тебе спасибо, но... неправильно это... не-ми-ло-сер-дно как-то. Все (закрывает рот), домой и... на боковую, простите. (Поворачивает к столу). Нет, еще одну... и вы меня, пожалуйста... (наполняет, расплескивая, рюмку), простите.
ЯЗЕП. Лейба...
ЛЕЙБА. За твою Мари, Язеп и... за мою Сарру. (Поворачивается к ГУНЕ). Нам с твоим папой, знаешь, очень... нет, мы, конечно... штурмовали, еще как, что ты, но... Ой, какими мы (поворачивается к камину с фотографиями, подходит)... под-каб-луч-ни-ка-ми, признайся, друг (оборачивается). Нет, там, за дверями, мы с тобой, конечно, что ты... а дома? В та-по-чках, на цыр-лах, вот так (показывает), и... самое главное – хорошо было, тепло, тепло тебе на свете, потому что... любили нас, очень, и только сейчас понимаешь, что... очень. (Выпивает. Облокачивается на камин, задевает фотографии).
Одна их фотографий падает на пол.
ГУНА. Я сама. (Подходит к камину, наклоняется, опережая ЛЕЙБУ, собиравшегося было поднять фотографию). 
ЛЕЙБА. Прости. (Смотрит на фотографию, которую ГУНА возвращает на камин). Как ты на бабушку... Я помню, как она... за этим столом, вон там... Папа говорил, как он?.. домой вернулся...
ЯЗЕП. Говорил, говорил.
ЛЕЙБА. А я о другом, Язеп. (ГУНЕ). Бабушка твоя, когда он в священники... единственный сын – и в католики, все, целибат, наследники тю-тю, тогда католикам жениться, что ты, а через пять лет... или больше?
ЯЗЕП. Пять-пять.
ЛЕЙБА. Я тоже за этим столом... с папой, с мамой, с сестрой, нет, не за столом, уронил что-то под львиную лапу... Это у папы день рожденья был?..
ЯЗЕП. У мамы.
ЛЕЙБА. Открывается дверь, вот эта, и входит твой папа с бородой – у него тогда борода была смешная...
ЯЗЕП. Ничего не смешная...
ЛЕЙБА. ... а рядом... девочка вот с такими глазищами, и Язеп нам, нет, не нам – маме Гуне: это, говорит, Мари, она... согласилась... моей женой. (Шепотом). Я из-под стола и – на всех... ти-ши-на... и тут поднимается твоя бабушка, подходит к Мари и... что-то по-латышски, да? Язеп?
ЯЗЕП. Да.
ЛЕЙБА. А потом обняла ее – и все. Сразу поняла, что теперь будет кому... о ее единственном сыночке. Все, я пошел.
ГУНА. Дядя Лейба...
ЛЕЙБА. Рассиропился, извините, оревуар.
ГУНА. Ну куда вы такой?..
ЛЕЙБА. Какой? Домой. Я дорогу знаю.
ГУНА. Папа, ну хоть ты... Что с тобой?
ЯЗЕП садится на стул, со стоном прижимает локоть к левому боку.
Папа...
ЯЗЕП. В спальне.
ГУНА. Что в спальне?
ЯЗЕП. Таблетки.
ГУНА выбегает в спальню.
ЯЗЕП дышит короткими вздохами и выдохами.
ЛЕЙБА подходит к ЯЗЕПУ.
Сядь.
ЛЕЙБА. Прости, друг. (Садится, оборачивается).
ЯЗЕП. Она... доктору сейчас...
ЛЕЙБА. Правильно...
ЯЗЕП. Если...
ЛЕЙБА. Ша! Ша, сказал. Пока... весточку от сына, понял? Пока Клавс... и пока внучку на руки не взял, забудь, понял? (Наливает в бокал минералки).
ЯЗЕП. Лейба...
ЛЕЙБА. Даже Бога не проси. Кто из вас у кого в долгу?
ЯЗЕП. Лейба...
ЛЕЙБА. Ша.
Входит ГУНА с таблетками, кладет в подставленную ЯЗЕПОМ ладонь.
ЯЗЕП глотает таблетки, запивает минеральной.
ЛЕЙБА. Когда?
ГУНА. Сейчас приедут.
ЯЗЕП. Сядь, доча.
ГУНА. Па...
ЯЗЕП. Сядь. (Поворачивается к ЛЕЙБЕ). Анекдот.
ГУНА садится.
ЛЕЙБА. Что?
ЯЗЕП. Успеешь?
ГУНА. Па...
ЛЕЙБА. Я? Французский, еврейский?
ЯЗЕП. Французский.
ЛЕЙБА. Момент. – Жан, ма шер, что с тобой стало? Высокий, лысый, с усами, с бородой, а теперь? Маленький, с длинющими волосами, без усов и без бороды! – Я не Жан, я – Жанна! – Так ты и пол поменял?!
ЯЗЕП (хмыкает). Это... не французский.
ЛЕЙБА. Но! тютелька в тютельку, Гуна? Нет, ты вот что скажи: как у Али? свершилось? Ни бум-бум нам с папой...
ГУНА. Свершилось.
ЛЕЙБА. Вот! Самый молодой имам, Язеп! (Поднимает палец)... Если не во всей стране. Может, он-то зубы своим, сколько им грызться? Жили бы у себя в пустыне, слушались бы... мудрейшин своих муравьинных, может... А кого им у нас слушаться?
ГУНА. Как ты, па?
ЯЗЕП. Анекдот – это...
ЛЕЙБА. ... лучше всякого лекарства. Ты мужу сказала?
ГУНА. Про что?
ЛЕЙБА. Про дочку.
ГУНА. Сначала папе.
ЛЕЙБА. Молодец! Гордись, Язеп! Видишь, какая у тебя...
ГУНА. Па?..
ЛЕЙБА. Язеп?..
ЯЗЕП. Еще один, но...
ЛЕЙБА. Французский, понял. Без еврейской сольки, да?
ГУНА. Вы меня с ума сведете...
ЛЕЙБА. Чистый француз Франсуа, как там было, Гуна? «Я Франсуа, чему не рад, увы, ждет смерть злодея, и скоро»... нет, как там?..
ГУНА. «И сколько весит этот зад, узнает скоро шея».
ЛЕЙБА. Вот! Нет, ну какой он все ж таки молодец был этот Виллон...
ГУНА. Вийон...
ЛЕЙБА. ... в темнице, в цепях, перед смертью... как они ржали, смертники, а, Язеп? «И сколько весит этот зад, узнает скоро шея».
Но! я другом Франсуа. Этот не поэт, что ты, этот... священник, атен-сион! К священнику Франсуа на исповедь...
Звонит телефон.
ГУНА (поднимает руку, достает телефон, включает)... Да, мы вас ждем.
ЛЕЙБА (поднимается). Папу – в спальню, я – встречать.
ЯЗЕП. Я сам. (Встает).
ГУНА. Я помогу. (Подхватывает отца под руки, ведет в спальню.
ЛЕЙБА берет со стола бутылку коньяка, оглядывается, становится на колено, прячет бутылку под стол, за львиную лапу. Поднимает голову к потолку, становится на второе колено, складывает ладони.
Не имею права, знаю, но... очень прошу. Вы же все-таки главный...
Звук дверного колокольчика.
ЛЕЙБА поднимается, выходит в правую дверь.

                4-ый акт

Из правой двери в прихожую входит ЛЕЙБА, из левой – беременная ГУНА в черном платье с пирамидой тарелок.
ЛЕЙБА. Ну как дитя малое (забирает тарелки у ГУНЫ), на минуту тебя... (оглядывается, ставит на пол). Сядь и отдышись.
ГУНА. Дядя...
ЛЕЙБА. Слушай последних старших. (Сажает ГУНУ на стул). Завтра Юдифь прилетит, я ж тебе. Главное, чтоб тебя – как ветром отсюда, а то ты прямо тут, вот прямо тут и... Юдифь бы эту... на пылесос – и в ад, и все: нету больше ада, сатана сам бы – в кипящий котел и крышкой, чтоб не слышать, как эта... за чистоту пылесосит, пылесосит и причитает, пылесосит и. Не будь эта Ю-дифь подругой моей Саррочки и последней еврейской лахудрой в этом городе, я бы... Когда она ко мне, а ко мне она регулярно, что ты, как на службу, я ж пулей за полчаса до! так она... хоть ты через три часа, хоть ночью - раз за шкирку, как кота паскудного и: «и с таким засранцем и усю жизнь, ты ж моя бедная Саррочка». Удивляюсь, как ее покойный муж своей смертью, я бы сразу – в петлю. Считаю твою улыбку за пардон. А как тебе новый епископ? Зачем он, опять пардон, приперся? Перед кем хвост пушить? Пригласи павлина на поминки. Говорил, говорил, говорил, а что он? «Будем решать»? так он сказал?
ГУНА. Что решать?
ЛЕЙБА. Вот. В городе два христианских храма остались, что решать? Сторож хорошо сказал. Все мы птицы в клетке, но жизнь... тех тяжелее... как там?
ГУНА. ... у кого крылья больше.
ЛЕЙБА. Вот. А у папы, дай Бог, были. Не павлин, не попугай на жердочке. Под его крыльями, столько лет, столько людей... Молодец, держалась, как надо: и спинку базукой и глаза в глаза, молодец. Чтоб знали, кому можно тут, а кому... чтоб помнили, чья дочь перед ними. Когда Али?..
ГУНА. Отвезет мать, отца с братьями...
ЛЕЙБА. Я ведь почему, чтоб ты его (достает из кармана конверт), держи, (протягивает ГУНЕ, становится за стулом). Вчера почтальон араб... выкатил на меня... яблоки конские.
ГУНА рвет конверт, достает исписанный листок, читает.
Ох и динозавры эти евреи, письма друг дружке. Спасибо скажи, что работа есть. А я... последний раз от Саррочки... как ты, на сносях была... такие слова мне...
ГУНА сжимает руку ЛЕЙБЫ, оборачивается.
ЛЕЙБА прикладывает палец к губам.
Мы теперь... как вокруг головы с ушами, вот с такими (показывает), понимаешь? Язепу повезло, что первая весточка... Это Божий подарок был, я говорил ему. Еще бы внучку на руки. Ну это я за него. Обещаешь?
ГУНА кивает.
Ну и... спасибо. Ты это... слезы для сердца... как там было?...
ГУНА. ... что вода для рыбы.
ЛЕЙБА. Вот. Бальзак?
ГУНА. Флобер.
ЛЕЙБА. Ну и... поплачь. Теперь можно...
ГУНА. Я свое выплакала.
ЛЕЙБА. Тогда о деле. Свое начать – деньги нужны и немалые. А уж... в какой-нибудь там... провинции у холодного моря. Я... насчет холодного? (Кивает на конверт).
ГУНА. Прав.
ЛЕЙБА. Главное, чтоб деньги на драчки не пошли, на око за око. Папа не раз и не два и только некоторым молодым да взрывным, помнишь?
ГУНА. И не только я. (Кивает на конверт).
ЛЕЙБА. Это хорошо, это... Значит, о деле. Дом продать не хочешь, наследница? Его все равно снесут, хоть и памятник. Они тут... центр исламский, на полквартала, лицезрел уже... планы. Кивни и... я их, как спелую оливку. За памятник-то они мне... ой как отсыпят. Ты?..
ГУНА. Киваю.
ЛЕЙБА. Ну и... молодец.
ГУНА. Спасибо. (Встает, обнимает ЛЕЙБУ).
ЛЕЙБА. Богу спасибо, но сегодня самому Богу помощь нужна, так папа говорил? Вот. Просить проси, но и сам помогай. А эти... не то, что помогать, просить уже... Нет, слушать-то, конечно, а вот... А вот Язеп, он да, он и слушать и слышать, он говорить только... если только по делу, хоть и священник, не то что... Повезло мне в жизни, очень повезло... А как мы с ним грызлись, что ты, ну когда мальчишками еще, а потом... Мои охламоны всегда с такой завистью... дружить-то не умеют, так, приятельствуют, а это... это совсем другое... Одна ты у меня (гладит ГУНУ по голове), дом старого Лейбы – твой дом, помни, доченька, и меня... пожалуйста...
ГУНА. Никогда.
ЛЕЙБА. Ну и... пойду я. А завтра... начну оливку трясти. (Поворачивает к двери).
ГУНА. Позвоните из дому.
ЛЕЙБА. Да сколько тут...
ГУНА. Все равно.
ЛЕЙБА. Я такой палкой (показывает), от любых псов шелудивых...
Звонит телефон.
И про Юдифь, помни, я ей ключи уже, в прихожей. Она же ко мне сначала, на пылесосе, но меня-то ей – как своих ушей...
ГУНА. Позвоните. (Достает телефон).
ЛЕЙБА. Позвоню. (Машет и выходит).
ГУНА. Да, Али... Дядя Лейба только вышел... Я жду тебя, любимый. (Выключает телефон. Прижимает руку к животу). Не торопись, лапочка, не торопись. (Выходит).

                5-ый акт

Детская в доме АЛИ. (Бывшая комната АЛИ).
ГУНА сидит у детской кроватки.
Входит АЛИ, останавливается на пороге.
АЛИ. Не спит?
ГУНА. Говори тише.
АЛИ (вполголоса). Не спит?
ГУНА (вполголоса). Это правда?
АЛИ. Что?
ГУНА. Что твоя мама сказала.
АЛИ. А что?..
ГУНА. Что храм моего отца – под мечеть суннитам...
АЛИ. Это еще не решено...
ГУНА. А то, что их имам берет второй женой шиитку, решено?.. Я тебя спрашиваю.
АЛИ. Гуна...
ГУНА. Помнится, кто-то клялся жене, что второй жены у него никогда...
АЛИ. Ты не понимаешь...
ГУНА. Чего?
АЛИ. Этот брак... он необходим, он... для того...
ГУНА. Повтори.
АЛИ. Гуна...
ГУНА. Повтори.
АЛИ. Гуна...
ГУНА. Повтори.
АЛИ. Не-об-хо-дим. А теперь...
ГУНА. А я не поверила...
АЛИ. Послушай...
ГУНА. Про храм поверила...
АЛИ. Я объясню...
ГУНА. Про любовь поверила, про сердце...
АЛИ. Я люблю тебя. И всегда буду...
ГУНА. Ноги моей. в вашем доме...
АЛИ. Не говори так...
ГУНА. Я не допущу. чтоб моя дочь. просыпалась...
АЛИ. Не говори так...
ГУНА. ... в вашем мире...
АЛИ. Я хочу сделать этот мир безопасным...
ГУНА. Ты клятвопреступник...
АЛИ. Не говори так. Ты жена имама и должна понимать...
ГУНА. ... и твой «безопасный» мир ты строишь на лжи...
АЛИ. Не говори так...
ГУНА. Ты. не запретишь мне...
АЛИ. Я прошу тебя...
ГУНА. О чем?
АЛИ. О понимании...
ГУНА. Чего?
АЛИ. Мира, в котором мы живем...
ГУНА. Ты. мой мир. разрушил. а свой, лживый, будешь строить сам...
АЛИ. Замолчи! (Подходит).
ГУНА. Ударишь меня? (Встает).
Доносится голос муэдзина, призывающий к молитве.
ГУНА оборачивается к кроватке.
АЛИ оборачивается к окну.
Разбудили... Возьми коврик и проваливай...
АЛИ. Гуна...
ГУНА. Проваливай... не просыпайся, лапочка, не просыпайся (вытягивает над кроваткой руку, поводит пальцами, садится)...
Звучит голос муэдзина.
Мама споет тебе.
АЛИ берет коврик, выходит из спальни.
ГУНА поет на латышском.

Aiz kalni;a m;nesti;is                Как на горку юный месяц
Aij;-;;;;,                Айя-жу-жу,
Ripu-rapu uzripoja                Рипу-рапу забирался,
z;-;-;;.                жу-у-жу.

Сбивается, глотает слезы.

M;nesti;i, вaltsv;rc;ti,                Месяц в белой рубашонке,
Aij;-;;;;,                Айя-жу-жу,
Nen;c man; lodzi;;,                Заглянул в мое оконце,
z;-;-;;.                жу-у-жу.
Manа mazi b;leli;i,                Крошка тихо засыпает,
Aij;-;;;;,                Айя-жу-жу,
Miegain;mi acti;;mi,                Сон ей глазки закрывает,
z;-;-;;.                жу-у-жу.

Звучит голос муэдзина и латышская колыбельная.

M;nesti;s nakti brauca,                Вместе с месяцем по небу,
Aij;-;;;;,                Айя-жу-жу,
Mani ;;ma orman;ti,                Полетишь ты, улыбаясь,
z;-;-;;.                жу-у-жу.
M;nesti;s man iedeva,                Даст тебе прекрасный месяц,
Aij;-;;;;,                Айя-жу-жу,
Savu zvaig;;u m;tel;ti,                Свой чудесный звездный плащик
z;-;-;;.                жу-у-жу.
Es var;ju nakti braukt,                Чтоб летала ночью грустной,
Aij;-;;;;,                Айя-жу-жу,
K; pa dienu saul;t;,                Как под солнышком веселым,
z;-;-;;.                жу-у-жу.


Перевод «Марсельезы» – В. Ладыженского.
Перевод колыбельной – автора.