Спустя лето по малину в лес не ходят никогда

Однако, вопреки ожиданиям родственников, по воспоминаниям Т. В. Семибратовой «Андрей Андреевич, оставив всё свое имущество сыну, перебрался к тёткам. Он привёз с собой только роскошную кровать с замшевым наматрасником, складной стульчик для рыбной ловли, удочки и чесучовые костюмы.
 
В комнате, где жили мы с мамой, стояла, занимая чуть не половину её, кровать Андрея Андреевича и жалась к стенке узкая девичья койка Марии Васильевны.
На Калюшину зарплату жило уже трое».
 
Пенсию Андрей Андреевич не получал – не положено было «нетрудовому элементу», а дачу – любимое место обитания людей, по возрасту «вышедших в тираж», национализировали.

Теперь в Ахунах отдыхали от тяжёлой физической работы пензенские экспроприаторы – здесь в 1920 году открылся первый дом отдыха. Об открытии дома отдыха в губернской газете «Красное знамя» от 30 июня 1920 г. появилась заметка в духе лозунгов того времени: «Открытие двух маленьких домов отдыха, рассчитанных всего на несколько десятков уставших, является событием, ибо эти два домика являются тем фундаментом, на котором не может не вырасти целый городок отдыха». Правда, открыли дом отдыха уже после того, как в голодные и холодные времена «военного коммунизма» десятки ахунских «русских теремов» уже разобрали на дрова и вывезли за пределы посёлка. Как следует из архивных документов, к 1920 г. осталось всего 4 строения.

«Городок отдыха» потом превратился в санаторий им. Володарского, а в уцелевших купеческих усадьбах ещё в начале нулевых годов размещались вип-номера.

 * * *

Племянница Марии Семибратовой продолжает вспоминать: «Андрей Андреевич оказался очень требовательным, ворчливым, капризным человеком. Для тёти Маруси началась «райская» замужняя жизнь. Она вставала утром чуть свет, готовила ему завтрак, стирала и отглаживала чесучовые костюмы и сорочки.
 
Часов в одиннадцать он отправлялся на Суру — ловить рыбу. Через добрую половину города, с удочками в руках, важно вышагивал он в своей панаме. За ним, со складным стульчиком, с ведёрком и корзиной с завтраком шла тётя Маруся. Доведя мужа до берега, она поудобнее устраивала его и бежала обратно заниматься домашними делами. В 3–4 часа снова отправлялась за ним и пустым ведёрком на Суру.
Я не знаю, чем он донимал её зимой, но все говорят, что жизнь была ужасной. Тётка опять постарела, помрачнела, озабоченное, горькое выражение не покидало её лица.
 Мы с мамой и её мужем Михаилом Григорьевичем жили уже в лесничестве близ деревни Лопуховка в 80 верстах от Пензы. Надо сказать, что сёстры Семибратовы любили Михаила Григорьевича, а он, добрый человек, всячески помогал им: привозил дрова, уголь. Когда умерла бабушка, сделал для неё гроб (тогда ведь всё это были трудно разрешимые проблемы). Однажды Михаил Григорьевич предложил Андрею Андреевичу погостить у нас в Лопуховке, половить рыбу, которой много водилось в нашем огромном проточном пруду.

Он торжественно привёз гостя из города в бричке, закутанного в пыльник, в неизменной панаме, из которой потом долго вычищали щеткой пыль. Ему приготовили отдельную комнату, постарались создать все удобства. У нас были и корова, и куры, и пчёлы, и огород, и своё пшено, и мука. Кормить было чем.

Но кормить оказалось непросто. Например, салат надо было делать так: на большую мелкую тарелку аккуратными кружочками выкладывались помидоры, поверх каждого кружочка такой же аккуратненький кружочек крутого яйца, потом кружочек огурца, потом — колечко лука. Потом каждую «пирамидку» нужно было полить сметаной или постным маслом с уксусом. А он еще ворчал, что нет чёрного перца. Увы, перец на пензенском огороде не рос, уксус делали сами – из кислых яблок и красной смородины.
 
После завтрака Андрей Андреевич отправлялся ловить рыбу. От террасы дома до пруда было от силы сорок шагов, но снаряжались мы как в экспедицию. Впереди — Андрей Андреевич, за ним со стульчиком, ведром и завернутым в салфетку вторым завтраком — я. Я же ловила ему для насадки мух и каких-то больших комаров. Червей копал на огороде Михаил Григорьевич. Он относился к гостю с юмором и звал за глаза Хандрей Хандреичем.

Удобно усевшись в тени среди берёз, Андрей Андреевич выкладывал в ряд несколько своих заграничных удочек и начинал дремать. Тишина. Безлюдье. Только изредка рыба плеснёт да дятел дерево где-то подолбит. Если рыба начинала клевать, я шёпотом предупреждала: «клюёт». Андрей Андреевич дергал удочку, она запутывалась в другой леске, ронял в воду третью, всё переплеталось, запутывалось, уплывало. Я лезла в пруд, вылавливала удочки: начиналось долгое распутывание, затем всё повторялось сначала.

Прибегут, бывало, к  плотине со своими самодельными удочками 2–3 мальчишки из Лопуховки. То и дело выдёргивают окуней, голавлей, плотвичку. Глядишь — уже целый кукан нанизали. Рядом, в камышах, притаившись, сидит мой кот Мурлышка. Быстро стукнет лапой по воде и вытащит когтем маленькую рыбку. Всем рыбы хватало, только у Хандрей Хандреича ведёрко пустое... Сидит, ворчит и на кота, и на мальчишек, и на меня, что рыбу распугали...
 
Прожил он у нас недели две и уехал в своём «пыльнике» недовольный. Умер он в 30-х годах от рака желудка и похоронен на Мироносецком кладбище, под тяжелым фамильным памятником, куда в 1963 г. положили и тётю Марусю. (Могила № 4811 — по дороге к церкви, против ограды с шарами)»*.
   
Была у Марии любимая кружка, из которой она долгие годы пила чай. По воспоминаниям Татьяны Васильевны, «это была простая, дешёвая кружка из грубого белого фаянса, с двумя розовато-сиреневыми полосками по верху и по низу. Между полосками, в две строки шла надпись синими буквами: «Спустя лето по малину в лес не ходят никогда». Мудрое было предостережение... Бедная тётя Маруся!»


ПРИМЕЧАНИЯ:

*Татьяна Владимировна Семибратова (1911–1992) «Записки о пензенской родине» // Журнал «Земство». Пенза, 1995. №;1.

ДАЛЕЕ:http://proza.ru/2022/01/12/1054