До последнего вздоха

Кружатся листья
В танце осеннем.
Заветные письма
Рукою несмелой
Ты мне напишешь.
Я жду тебя, слышишь!

«Я жду тебя. Вот уже шестьдесят один год жду, с тех пор, как получила похоронку. И буду ждать, несмотря ни на что, потому что для меня ты навсегда останешься живым».

Годы пролетели, как один миг. Не успела Екатерина Матвеевна оглянуться, а на дворе уже восемьдесят вторая осень со дня ее рождения. А кажется, что все было только вчера…

В 1921 году, в семье мельника Матвея родилась девочка. Забирая жену из больницы, он зло обронил:

– Все бабы, как бабы, рожают дома, а ты в восьмой раз рожаешь, а все никак не научишься – вози тебя в больницу!

Прасковья от этих слов съежилась, но промолчала. Она считала себя виноватой в том, что рождались одни девочки, а муж упорно хотел сына. Всю дорогу до дома ехали молча, только Матвей изредка покрикивал на кобылу, то и дело норовившую понести. Прасковья тихо роняла слезы и молила Бога, чтобы малышка не расплакалась, и та, словно чувствуя, что с ее появлением случилось что-то не то, лежала тихо. Подъезжая к деревне, им на пути встретилась бабка Матрона. Прасковья не любила ее – уж больно та была досужей, всегда лезла с глупыми советами, которые никому не были нужны.

– Здорово, Матвей Егорыч, – затронула она мельника и с ехидством добавила: – Ну, кого Бог послал?

– Будто ты не знаешь, – огрызнулся в ответ муж Прасковьи и с силой хлестнул лошадь по крупу.

– Ну, ничаво, – не унималась старая Матрона и крикнула вдогонку. – Авось други раз мальчонку родить.

Неделю Матвей не обращал внимания ни на Прасковью, ни на младшенькую, доставалось и остальным девчушкам, старшей из которых только-только исполнилось двенадцать. Первый раз отец взял малышку на руки только тогда, когда ее покрестили и нарекли именем его матери – Екатериной. Подержав дочку всего пять минут, он отдал ее жене и, как бы констатируя, сказал:

– Все равно ты мне родишь сына.

Сына Прасковья родила через шесть лет, но долгожданный мальчик через день умер. От горя и злости Матвей не знал куда кинуться, кричал на всех по поводу и без повода. Прасковья после родов так и не оправилась. Она тихо умерла на пятый день после смерти сына.

Мельник прожил один совсем мало. Через пару месяцев он привел в дом другую женщину, которая не очень-то жаловала падчериц, но больше всех доставалось Катеньке.

Девочка росла тихой. Зная крутой нрав отца, она даже не смела жаловаться ему. Когда мачеха одного за другим родила Матвею троих сыновей, бедным дочкам совсем житья не стало. Двух старших, Елену и Веру, они выдали замуж, справив им, от людского глаза, хорошие свадьбы. Тамару забрала к себе сестра покойной Прасковьи, хотя у самой уже было пятеро ребятишек. Ульяну, Полину, Ольгу и Наталью отдали в детский дом, чтобы не было лишних ртов в доме, а Катерину оставили у себя – нужно было кому-то нянчить детей и помогать по хозяйству, пока Матвей с женой работал на мельнице.

В десять лет Катя много работала по дому: штопала, пряла, вышивала, помогала мачехе стирать белье в проруби. Самым трудным было мыть и чистить некрашеные дощатые полы – руки постоянно были содраны до крови, в занозах. А еще она ходила за пять километров в школу – отец с мачехой хотели показать людям, что они любят девочку. Для Кати школа была в радость, потому что там было весело, интересно и никто не ругался. Если девочка не успевала вовремя со всем справиться, то отец строго наказывал – оставлял без еды, говоря, что не заслужила. Когда садились всей семьей обедать, то за столом должна была быть полнейшая тишина. Если отец, не дай Бог, услышит хоть один не то чтобы голос, а даже шепот, тут же ложкой по лбу. Носить синяки для девчушки уже было привычно.

К семнадцати годам из Кати выросла настоящая красавица – высокая, стройная, с длинной черной косой и с такими же черными глазами, как у ее покойной матери. Деревенские парни все чаще стали заглядываться на молоденькую девушку, но та даже думать не смела об ухажерах – боялась, что отец, и так все время недовольный ею, совсем залютует.

Однажды на мельницу, где работал Матвей, подъехали подводы из другого села. В основном это были пожилые мужчины, но среди них был и совсем молодой паренек, не больше двадцати лет от роду. Быстрый такой, казалось, его зоркие глаза пытались отыскать что-то такое, что бы его могло заинтересовать. И тут его взгляд остановился на Катерине, которая принесла отцу обед. Озорно подмигнув девушке, он ловко спрыгнул с груженой телеги. Катя, засмущавшись, быстро юркнула в дверь, из которой выходил отец.

– Здорово живешь, Матвей Егорыч, – поздоровался самый старший из приехавших.

– Здорово, – ответил мельник, вытирая на ходу руки. – С чем пожаловали?

– Да вот, говорят люди, что ты самый лучший мельник в округе, – продолжил мужчина.

– Ну, говорят, – согласился Матвей.

– Нам бы вот пятьдесят мешков зерна на муку смолоть. Возьмешься?

– Возьмусь, от чего ж нет, если колхозное начальство добро даст, – сказал Матвей, потирая седоватую бороду.

– Уже дало. И документ имеется.

– Тогда сгружай.

Через неделю на мельнице снова появились уже знакомые подводы. Грузя мешки с готовой мукой, все тот же молодой паренек снова весело подмигивал Катерине. Неся где-то десятый мешок по счету, он остановился, внимательно посмотрел на Катю и вполне серьезно спросил:

– А ты бы пошла за меня замуж?

Девушка оторопела. Чего-чего, а такого поворота событий она никак не ожидала. Катя стояла и не знала что ответить.

– Подумай. Если согласишься, не пожалеешь, – добавил он.

Перед глазами Катерины промелькнула вся ее короткая жизнь с ее горестями – хорошего в ней было мало, одни унижения и попреки, что задаром хлеб ест, и она решила, что нужно что-то менять, тем более что паренек ей тоже приглянулся. Вот только как сказать отцу?

Услышав такую новость, Матвей пришел в ярость.

– Ишь, чего удумала! – кричал он. – Замуж захотелось. А о нас ты подумала? Мы с матерью до темна работаем, а за домом кто смотреть будет, по хозяйству справляться? Дармоедка неблагодарная!

– Она мне не мать! – впервые за всю свою жизнь Катя возразила отцу. – И никогда ей не будет!

Матвей замахнулся и с силой ударил дочь по лицу. От неожиданности Катя упала, больно стукнувшись спиной об порог. В горячке она вскочила и бросилась бежать, боясь нового удара. Крикнув на ходу: «Ненавижу!», Катя пробежала метров пять и потеряла сознание.

Придя в себя, она увидела перед собой того самого паренька, из-за которого и произошел скандал.

– Наконец-то ты очнулась, – взволнованно проговорил он, поправляя одеяло на ее постели.

Катя огляделась. Незнакомый дом, незнакомая кровать.

– Не бойся, – успокоил ее парень, – ты в нашем доме.

– Где? – все еще с тревогой спросила Катя своего спасителя.

– В нашем доме. В твоем и моем, – спокойно ответил он. – Когда ты упала, твой отец даже не подошел к тебе, сказав, что было бы лучше, если б ты умерла еще в детстве. За что он тебя так ненавидит?

– Потому что я – дочь, причем восьмая подряд, а он всегда мечтал о сыне, – сказала Катя и заплакала…

Три года Катя жила как во сне и не верила своему счастью. Семен, так звали ее мужа, оказался очень ласковым и заботливым, помогал ей во всем. Родились две дочки, которых он очень любил. Ничто не предвещало беды.

Июнь 1941 года принес с собой страшную весть: война. Из каждой хаты отцы, сыновья и братья уходили на фронт. Ушел и Семен, тихо простившись с женой у калитки, обнял детей и…

В конце июля на главной улице появились немецкие мотоциклы, в клубе открыли комендатуру, из школы сделали казарму, а по дорогам то туда, то сюда сновали полицаи. Случайно до Кати дошел слух, что ее отец тоже подался в предатели, и она испугалась, что он попытается ее отыскать, чтобы отомстить – как-никак она ушла из дома без его благословения. Матвей так и не объявился в деревне. Говорили, что он вообще отрекся от своих дочерей и никогда не вспоминал о них.

Немцы стали склонять сельскую молодежь к отправке на работу в Германию, обещая им «счастливую жизнь на самой лучшей в мире земле», но желающих было немного. Они любыми способами пытались перехитрить захватчиков: и переписывали метрики, изменив дату рождения, и прятались, и даже наносили себе увечья – калеки для работы не годились. Немцы от этого злились и, угрожая расстрелом, насильно отлавливали юношей и девушек и отправляли в райцентр, откуда они эшелонами переправлялись в «неметчину».

Катерина на всю жизнь запомнила случай, как погибла соседская девушка Люба. Ее родители вырыли под полом дома небольшую яму. Люба спряталась в ней, сверху накидали старых тряпок и снова положили доски. Только они успели застелить половик, как на пороге появился староста Ефим. Пытаясь выяснить, куда они запрятали свою дочь, он напросился на обед, не забыв потребовать чарку самогона. За то время, пока староста находился в доме, родители Любы от страха и волнения не находили себе места. Как только за ним закрылась дверь, они бросились к половице. Но во второй раз Любе спастись не удалось – ее нашли немцы и, когда она попыталась бежать, расстреляли, чтоб другим была наука.

– Господи, – причитала мать погибшей девушки, – лучше бы она поехала в эту проклятую неметчину, может, жива бы осталась.

Немцы ходили и злорадствовали. Люди все время жили в страхе. Ночью то и дело слышались выстрелы, но никто не знал кто это, партизаны или немцы, потому что и тех, и других в округе было полно.

По осени, аккурат на свой день рождения, Катя получила известие о смерти мужа.

– Неправда, – шептали непослушные губы. – Неправда, – стучало сердце. – Это не правда! – заголосила Катерина.

Каждый день был теперь ей не в радость. Катя осунулась, почернела, все валилось из рук. Беда, как говорят, не ходит одна, а с собой другую беду водит. Зимой умерла от тифа сначала старшая дочка, а через месяц и младшая. Катя осталась одна. Ей было очень трудно, но, превозмогая боль, она пыталась жить дальше, надеясь, что ее Семен все-таки жив, что это просто ошибка.

Вскоре немцы оставили их село, прихватив с собой несколько человек и мелкую живность. А в 45-м пришла долгожданная Победа. Постепенно жизнь вошла в привычную колею, село стало отстраиваться и переросло в поселок. Катя пошла работать в колхоз на ферму. Работала с раннего утра и до позднего вечера, всю себя отдавая работе. За свои старания не один раз получала благодарности от начальства и была назначена заведующей. Из соседней деревни к ней пытался свататься один вдовец, да Катерина отказала.

– Вышла бы ты за него, – уговаривали ее соседки, – мужик он хороший, работящий, чего одной маяться.

– А я не одна, – отнекивалась Катя, – у меня уже есть муж и другого не надо.

– Да какой муж?! – недоумевали собеседницы. – Он же погиб.

– Я его все равно ждать буду.

– Глупая. Хотя б детишек его пригрела, коль сам немил.

– Не хочу быть мачехой! – разозлилась Катерина.

Больше к этому разговору они не возвращались.

Как-то, будучи по делам в городе, она встретила жену своего отца. Катя не сразу узнала ее – так сильно та изменилась. Она уже хотела было пройти мимо, но мачеха ее увидела и с криком бросилась на нее:

– Ах ты, гадина, сама живая, а отца на тот свет отправила, детей осиротила! Кто мне теперь поможет их вырастить?

Катя в недоумении смотрела на растрепанную женщину и не могла понять, в чем она ее обвиняет.

– Люди, – не унималась та, – посмотрите на нее. Она же своего родного отца загубила, оборотней с автоматами навела…

– Да что вы такое несете? – перебила злую тираду мачехи Катерина.

– Да не обращайте внимания на нее, – сказал какой-то прохожий. – Она не в себе. Муж ее во время войны был старостой. Год назад его осудили и сослали.

– Куда?

– На каторгу, но он помер там – видно убил кто-то, вот она умом и тронулась. Теперь пристает ко всем и несет весь этот бред, а Матвей получил по заслугам – он таким жестоким был, хуже немцев.

– А дети их где? – попыталась выяснить судьбу своих сводных братьев Катя.

– Да кто где, – отмахнулся мужчина. – Они уже взрослые. Старшему лет двадцать, а то и больше. Уехали видимо. Никому не нужна такая мамаша.

Домой Катерина вернулась под впечатлением. Теперь она точно осталась одна – ни сестер, ни братьев, ни отца, только мачеха, да и та, похоже, сумасшедшая. Катя, правда, попыталась найти мамину сестру, которая забрала к себе Тамару, но безуспешно – они куда-то переехали. Судьба сестер, которых отец отдал в детский дом, тоже неизвестна…

Разменяв шестой десяток, Катерина, теперь уже Екатерина Матвеевна, вышла на пенсию. Сидеть дома без дела не хотелось, да и не привыкла, и она пошла работать в детский сад нянечкой. Своих детей у нее не было, а с чужими возилась с большим удовольствием. Они ее тоже любили и ласково называли бабой Катей. Сколько несмышленых карапузов прошло через ее руки, она и не помнит, но всех приласкала. И родители детишек были довольны, всегда добрым словом отзывались.

В конце восьмидесятых поселок начал пустеть – молодежь подалась в город, а старики отмирали. К 1995 году осталось всего десять дворов, где жили люди. Осталась в поселке, хотя его уже и поселком то не назовешь, и Екатерина Матвеевна. Тяжело было одной. Стало пошаливать сердечко, а последнее время не давала покоя спина – все болела, да болела. Наверное, от падения – думала пожилая женщина, вспоминая тот роковой разговор с отцом. Но Матвеевна не сдавалась, топала потихоньку, хлопотала по хозяйству, а вечерком садилась у окна, смотрела куда-то в темноту и вспоминала прошлое…

И снова осень. Уже восемьдесят вторая. Стонет ветер, по стеклу мокрой ладошкой барабанит дождь, умывая гладкие лица окон, на столе догорает свеча, отбрасывая на стену замысловатые тени. Тоскливо щемит сердце…
Кружатся листья
В танце осеннем.
Заветные письма
Рукою несмелой
Ты мне не пишешь.
«Я иду к тебе, слышишь!»…

Иду…

На краю поселкового кладбища под охапкой желтых листьев виднеется небольшой холмик. На деревянном кресте маленькая фотография и одна единственная надпись: Екатерина. Дочь Матвея.

Матвеевна до последнего вздоха ждала, что вот-вот откроется дверь и на пороге появится ее Семен. И она открылась…