Возвращение. 13 глава

 В конце октября на дворе стояла непогода. Было сумрачно и тревожно, в окна стучали голые ветки рябин и лип. Выходной день перевалил на вторую свою половину. Алексей в белой рубашке с расстёгнутым воротом стоял у окна и курил. В конце дня небо стало застилать белёсой поволокой, с севера пахнуло снегом.
- Наверное в ночь выпадет, - произнёс вслух Алексей и, нажав на створку форточки двумя пальцами, крепко прихлопнул её.
Затушив сигарету в пепельнице, он вышел в кухню. Там уже во всю кипел чайник. Деев выключил керосинку и сел к столу. На верхней полке стояло лекарство, которое вчера по его просьбе Осмоловская привезла из Новосибирска, где она была по делам службы. Деев бросил взгляд на коробку с большим пузырьком внутри. Завтра это нужно непременно отвезти в Шадринку для Пелагеи. Последнее время она стала часто хворать, у неё слабые бронхи, а это дефицитное лекарство должно пойти на пользу.

 День сегодня был обычный. Он, Алексей, провёл его, как всегда, в одиночестве. Утром долго валялся в постели. Тело было расслаблено и вставать совсем не хотелось. А теперь, вот, мучает головная боль. Сначала ломило затылок, , потом стало сжимать виски. Теперь же к вечеру голова отяжелела, веки точно свинцовые слипались.
- Что за ерунда? – ругался Деев. – Не хватало ещё заболеть.
Дотянувшись до чайника, Алексей плеснул кипяток в стакан, налил заварки, но пить не стал. Абсолютно пропало желание. Он порылся в шкафчике, где когда-то хранил лекарства, ничего там не нашёл, с досады махнул рукой и ушёл в комнату.
«Нужно пораньше лечь, к утру всё пройдёт, - думал он, тяжело стягивая с себя сорочку. – Завтра много дел. С утра в Шадринку надо съездить, а потом работа, работа…»
 Мысли становились путанными, боль из затылка разлилась по всей голове. Уже лёжа в постели, Деев ощутил озноб. Вскоре его всего колотило. Он накрылся двумя одеялами, да ещё сверху набросил шинель в придачу. устроившись поудобнее под одеялами, ему удалось согреться и заснуть. Сон был тяжёлым и разорванным. Алексей без конца просыпался, вздрагивал. По голове точно молотком стучали. Руки и ноги налились свинцовой тяжестью. Ими трудно было шевелить.
На рассвете Деев попытался встать с кровати, но это было невыносимой мукой. Он опустил босые ноги на пол, посидел так несколько минут, потом с трудом поднялся и пошёл к умывальнику.
Глазам было горячо, их съедал какой-то внутренний жар. Щеки пылали, а руки при этом были влажными и холодными.
- Да, что ж это такое?! – воскликнул он, стоя над умывальником и рассматривая в зеркало за ночь осунувшееся лицо. – Вроде простывать негде было. Ни кашля, ни насморка. Да и на простуду не похоже. Что такое?
 Ужасно хотелось снова лечь и спать, спать. Но, как же Пелагея? Ей очень нужно это лекарство! И что за слабость, за малодушие? Он должен ей отвезти эту коробку и отвезёт. Заболел? Ну, заболел. Ничего страшного, всё пройдёт.
- Ничего, пройдёт! – вслух произнёс он.
Натягивая шинель в коридоре, Алексей почувствовал, что теряет равновесие. Он схватился рукой за стенку, прислонился к ней спиной и стал переводить дыхание. Сердце колотилось, как у загнанного зайца, на грудь будто нажимал кто-то очень сильный. «Должно быть температура у меня высокая», - подумал майор. Упрямо оттолкнулся от стенки и вышел за дверь.

 По улице он двигался устало и медленно, то и дело отдыхая, прислонившись к забору или дереву. Дойдя до райкомовской конюшни, он попросил конюха Демида запрячь ему Вертуху, лошадку порезвее.
Пока её запрягали в дрожки, майор стоял с опущенными веками, прислонившись к коновязи. На вопрос удивлённого Демида о самочувствии, что-то бессвязно ответил, забрался в дрожки и, подобрав вожжи, направился в Шадринку.
К Пелагее, как ему показалось, он добрался быстро. Стараясь держаться, как можно бодрее, чтобы не напугать стариков, он у порога передал Кузьме Егоровичу лекарство и, ссылаясь на срочные дела, побыстрее уехал.

 За ночь действительно выпал негустой снежок, слегка припорошил землю, засыпал тропинки. Воздух был свежий и по-зимнему ароматный. Небо завалило облаками, от снега кругом было светло и тихо. Но Алексею казалось, что опять наступили сумерки. Пока ехал сюда пробирал невероятный озноб, а теперь наоборот было жарко. В глазах всё темнело, расплывалось. Въезжая в лес, недалеко от дороги он заметил у стога сена, тоже припудренного снежком, людей, но разглядеть их было уже невозможно. Перед глазами мелькнули лишь тёмные силуэты и вскоре исчезли.

У распечатанного стога с вилами в руках стоял Цветков с одним из братьев Химковых. С утра пораньше они решили перевозить сено к коровнику. Ещё за темно, как и уговорились, запрягли в дровни лошадей и сделали уже по две ходки.
- Глянь, дядь Кузьма, начальство тоже рано встало, - толкнул в бок Цветкова Максимка.
Цветков молча проводил глазами въезжавшего в лес Деева и, так же молча, продолжал накладывать сено на воз.
Вертуха легко несла за собой рессорные дрожки, отфыркиваясь и время от времени трясла белой гривой. Алексей обессилено держал в руках вожжи и чувствовал, что слабеет с каждой минутой. Недалеко от поляны, той самой на которой он впервые встретил Ольгу с букетиком незабудок в волосах, он остановил лошадь. Дышать было нечем. Жар вырывался наружу и Деев расстегнул шинель. Он стянул с головы фуражку и сполз на снег. Глазам было больно смотреть и он, прислонившись спиной к сосновому стволу, закрыл их. Когда с трудом разлепил ресницы, то видел перед собой розовый снег с зелёными разводами и красные стволы деревьев.
 Опустившись на колени, он сгребал в ладони негустой снежок, с жадностью жевал его и прикладывал к пылающему лицу. «Спать, спать, очень хочется спать!» - эта мысль напугала его.

 Он вскинул голову и рывком попытался подняться. Но ватные ноги снова согнулись в коленях и, оседая на холодную землю, Алексей почувствовал, как проваливается в мягкий туман. Сквозь затухающее сознание в голову пришла единственная мысль, верная и спасительная. Последним усилием воли он дотянулся до пояса, расстегнул кобуру, вытащил маузер, взвёл курок и, чуть приподняв руку, выстрелил вверх. Оглушительный хлопок будто расколол голову и через секунду Деев лежал на снегу, крепко сжимая в руке свой маузер. С елей и сосен вниз осыпался потревоженный выстрелом иней.

  Цветков с Химковым уже собрались отъезжать в деревню, когда раскатистый гром над лесом заставил их вздрогнуть.
- Что это?! – испуганно вскрикнул Максим.
Цветков замер на месте, бросил вожжи в дровни. Через минуту из леса, как ошалелая, выскочила серая кобыла, волоча за собой пустые дрожки. Там на поляне, напуганная выстрелом, она рванула обратно и теперь неслась лугом, не разбирая дороги.
 Цветков и Максим переглянулись, почувствовав недоброе, оба бросились к лесу.
- Вот, мать твою! Послал же Бог начальничка! – громко выругался Кузьма на ходу, но тут же остановился и с криком: «Мать честная!», - побежал обратно.
Он добежал до кобылы на которой возил сено, скинул половину с воза, прыгнул в дровни и развернул их к лесу. По дороге к нему заскочил Максимка и они погнали вперёд.
 В Беляево вела лишь одна широкая тропа, на которой были чётко видны в снегу следы колёс. Ещё издали Кузьма и Максимка заметили на поляне тёмную фигуру. Выпрыгнув из дровней, оба бросились к Алексею.
Он лежал на снегу бледный в расстёгнутой шинели и без фуражки, она валялась тут же неподалёку. В правой руке, как и несколько минут назад, был зажат маузер.
  Максимка вскрикнул и отскочил в сторону. Цветков напротив, наклонился над майором, приподнял его голову, осмотрел, а затем прижался ухом к груди.
- Дышит, - произнёс он.
- Стрелял, стрелял-то кто? – захлёбываясь словами, спросил Максим.
- А, чёрт его знает! Подойди! – сказал Кузьма, но видя растерянную фигуру юноши, понял, что от того сейчас будет мало толку.
Одним рывком он поднял с земли Алексея и понёс к дровням. Максимка подобрал фуражку, отряхнул её от снега и побежал за Кузьмой.
- Вот что, парень, - говорил Цветков, укладывая майора на сено поудобнее, - беги в деревню, расскажи всё Можаеву, а я в Беляево его отвезу, в больницу надо. Понял? Беги!
Химков, что было духу помчался обратно.

 Деев лежал в сене тихо, как мёртвый. Кузьма взглянул на него, покачал головой и, упав рядом с ним в дровни, рванул вожжи.

 Из больницы в районное НКВД позвонили после полудня. До этого никто ни о чём не догадывался. Осмоловская сказала всем, что Алексей Григорьевич уедет в Шадринку. отвозить лекарства для жены председателя и может задержаться. Поэтому его долгое отсутствие никого не взволновало. Но когда хриплый голос врача из телефонной трубки сообщил, что что майор был доставлен к ним без сознания и находится сейчас в тяжёлом состоянии, тут уж всполошилось всё управление. Самое ужасное, что никто ничего не понимал.
- Деев в больнице, - бросила Осмоловская на ходу, проходя мимо Ольги.
Та подскочила на стуле, побледнела, прижала руки к груди и простояла так с минуту, плохо соображая, что происходит.
Осмоловская неожиданно выросла перед ней.
- Ну, что стоишь, как истукан? Иди, узнай в чём дело!
 Ольга в растерянности поглядела на неё и стала спешно собирать со стола разложенные для работы бумаги. Пока она запирала их в сейф, Осмоловская стояла рядом. Потом взяла из её рук ключи, перерезала Ольгу холодным взглядом, развернулась и ушла в свой кабинет.
Татьяна Петровна Осмоловская недолюбливала Ольгу с самого её появления в НКВД. Бросала всегда по её адресу презрительные усмешки, откровенно показывая своё отношение к этой малолетке. Она прекрасно понимала, не могла не понимать и не видеть, как относится к ней Деев. Сколько любви было в его взгляде, стоило Ольге только появиться в поле его зрения. Поначалу Осмоловская дико бесилась и страшно ревновала, так как сама всегда имела виды на майора, потом не могла никак понять, что Деев нашёл в этой москвичке. И, наконец, гнев и ревность сменились удивлением. Она знала. как все в НКВД, что после жены у майора никого не было, на женщин он смотрел равнодушно и, даже её, такую горячую и страстную женщину, каковой она себя считала, пустил по боку. А тут, на тебе - влюбился! И не просто, ради интрижки, тут любовь, кажется, была настоящей и неподдельной. "Как же так? Неужели такое бывает?!" - размышляла Осмоловская, исподволь наблюдая за ними. Изо дня в день она понимала всё больше и больше, что её ревность, как раз не обоснована. Не имеет она права ревновать Алексея. Он никогда её не любил, даже никакого повода не давал. И она тоже настоящего чувства не испытывала. Это была лишь страсть, желание женщины удовлетворить свои потребности, не быть одинокой, наконец. Конечно, он ей нравился, но это могло быть что угодно, только не любовь. И, поняв это, Осмоловская успокоилась, но не отступилась до конца и к Ольге относилась по-прежнему холодно. Но с каждым разом отмечала про себя, что это лишь напускная ширма. Мол, пусть девчонка знает своё место. В душе отношение к этой хрупкой москвичке уже давно переменилось. Ольга это тоже чувствовала, но так же знала и о её коварстве и поэтому продолжала соблюдать дистанцию в отношениях, немного побаиваясь гордую и строгую на вид Татьяну Петровну.

ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ.