de omnibus dubitandum 100. 131

ЧАСТЬ СОТАЯ (1869-1871)

Глава 100.131. А ИЗ ЕРУНДЫ, МОЖЕТ, ЧЕГО И ПОДАСТ…

    Подъехав к своему дому, я нашел двери его распахнутыми настежь,  несмотря на мороз. Из дверей на синий искрящийся снег падал яркий свет и  вырывались клубы пара, в которых мелькали торопливые фигуры людей,  нагруженных дорожными вещами. Лошади, запряженные в простую кибитку, тяжело  вздували бока, покрытые густым инеем, словно попонами.
       
    - К вам гости, барин! - объявил мне вынырнувший из темноты мой старый  слуга Семен, выражая голосом своим радость, что на меня свалилось такое  счастье.
       
    Я быстро поднялся на крыльцо и застал в передней пожилого высокого  господина в медвежьей шубе. Рядом с ним стояла девица в дубленом ладном  полушубке и пуховом платке, лет ей на первый взгляд было не больше  пятнадцати. При моем появлении высокий господин двинулся мне навстречу и,  подавая руку, сказал, как мне показалось, несколько смущенно:
       
    - Николай Александрович Фигнер, дворянин Тетюшского уезда.
       
    - Знаю, - сказал я, - я уже батюшкой про вас извещен.
       
    - А это моя дочь Вера, прошу, как говорится, любить и жаловать.
       
    - Очень рад, - сказал я, целуя красную и холодную с мороза ручку,  которая казалась столь маленькою и хрупкою, что в мои руки ее брать было  боязно.
      
    - Надеемся, что мы вас не очень обеспокоим, - сказал ее отец, - но  ежели что, прошу вас не стесняться, скажите прямо, и мы съедем без всякой  обиды. Люди мы простые, можем устроиться и на постоялом дворе, да и  знакомых у нас здесь, слава богу, хватает.
       
    Разумеется, это была всего лишь дань хорошему тону, и, ответь я на его  просьбу утвердительно, он обиделся бы на всю жизнь, однако я по тем же  правилам тут же заверил его, что ни он, ни его дочь меня нисколько не  стеснят и могут вполне распоряжаться моим домом, как своим, занявши второй  этаж. Старик благодарил меня в самых изысканных выражениях.
       
    Когда мы встретились в столовой за чаем, я увидел, что Вера несколько  старше, чем показалась мне с первого взгляда. Она была одета в синее  скромное платье с белым отложным воротничком. У нее были темные,  заплетенные в тяжелую косу волосы, правильные черты лица, тонкий нос и  глаза живые, смотрящие на все, что им открывалось, с неподдельным  интересом. Ее поведение обличало в ней провинциальную девушку, не привыкшую  к мужскому обществу и потому чрезмерно застенчивую, хотя мне показалось, что эта застенчивость ненадолго, до нескольких выходов в свет.
       
    - Вы первый раз в Казани? - спросил я не потому, что мне это было в  самом деле интересно, а просто чтобы поддержать разговор.
      
    - Нет, я здесь жила шесть лет, - сказала она, зардевшись от смущения.
      
    - Странно, что мы с вами нигде не встретились раньше, - сказал я.
      
    - Казань все-таки большой город, - сказала она.
      
    - Дело не в том, что Казань большой город, - сказал отец, - а в том,  что ты училась в закрытом заведении. В Родионовском институте, - повернулся  он ко мне.
       
    В Родионовском институте один мой знакомый преподавал когда-то  географию, но потом был изгнан за какие-то амурные дела. Я вспомнил о нем.
       
    Постепенно мы разговорились, и Вера сказала мне, что полученным  образованием она совершенно недовольна, хотя при выходе и получила отличие.
      
    Единственное, что она хорошо усвоила, - это латынь и закон божий, а преподавание других предметов оставляло желать лучшего. Например,  литература давалась лишь до сороковых годов, из современных писателей  говорили об одном Тургеневе, да и того читали только "Муму".
      
    - Ну, в конце концов, - сказал я, - литература такой предмет, который  не обязательно постигать в школе. И, кроме того, в школе, сколько бы ни  давали литературы, все равно этого будет мало.
      
    - А девице все эти премудрости знать вовсе и не обязательно, -  вмешался отец. - Надо только научиться немного французскому, немного  бренчать на рояле да детей воспитывать.
       
    Вера смутилась, покраснела и с упреком посмотрела на родителя.
       
    - Почему уж так, - поспешил я ей на выручку, - такое представление о  женщине не совсем современно. Почему бы женщине не заняться каким-нибудь  доступным ей делом, например медициной?
       
    - Ну и что хорошего?
       
    - Нет и ничего дурного, - сказал я. - Среди женщин и сейчас немало  есть акушерок и повитух, отчего же им и не быть врачами?
       
    - Такого никогда не бывало.
       
    - Раньше не бывало и паровых машин, а вот же ходят теперь поезда, и  никого это не удивляет. Прошу прощенья, но я вашу точку зрения разделить не  могу. Считаю бессмысленным стоять поперек пути нового, ибо оно все равно  пробьется, и лет эдак через пятьдесят ученая женщина никому не будет в  диковинку, уверяю вас.
      
    - Не дай бог.
      
    - Напрасно вы так говорите, Николай Александрович. Вот ведь недавно  еще крестьяне были крепостные, и казалось, что так и должно быть, потому  что так велось испокон веку. Однако вот их теперь освободили, и многие  считают это правильным.
       
    - Это вы не равняйте одно к другому. - Старик воодушевился, и глаза  его заблестели. - Крестьян освободить давно надо было. Я вам больше скажу:  ежели бы их не освободили и они бы восстали, я встал бы во главе их.
      
    - Если бы они вас взяли, - поправил я:
      
    - А почему бы им было меня не взять?
      
    - Да хотя бы потому, что если и возникает какое движение, то оно сразу  выдвигает и своих руководителей, которых никто со стороны не ищет.
      
    Старик замолчал, насупил брови. Может быть, он, согласен был с моими  словами, и все же чувствовал некоторую обиду, что я не доверяю его  гарибальдийским возможностям. Помолчав так некоторое время, он поднялся  из-за стола, сказав, что пора на покой.
      
    - Отдохнуть надо с дороги, да и вообще, знаете ли, мы люди  деревенские, ложиться привыкли рано.
       
    В этих его словах тоже почувствовал я уклончиво высказанную обиду. Он  как бы говорил, что по понятиям "деревенских людей" яйца курицу не учат. Я  не стал укреплять в нем это чувство обиды и, проводив обоих на второй этаж,  зашел к Семену распорядиться, чтобы тот принес теплые одеяла.
      
    Семен, крепкий еще семидесятилетний старик, жил в угловой комнатенке.
      
    Я застал его стоящим на коленях под иконой, освещенной тусклой  лампадкой.
      
    Научась самостоятельно грамоте, он употреблял ее на то, что составлял  ежедневно длинный перечень просьб, с которыми, поминутно заглядывая в сей  документ, обращался вечерами к всевышнему. Списки эти он хранил у себя в  деревянной простой шкатулке, перечитывал их на досуге и против сбывшихся  пожеланий ставил крест и писал в скобках: "Сполнено".
      
    - Осподи, вразуми раба своего Федора Рябого, чтобы отдал целковый,  даденный мной на масленую, - бормотал он, - подскажи барину, чтобы раздетый  на улицу не выбегал, неровен час застудится. Племянница моя Дунька, которая  в деревне живет, понесла от Гришки Кленова, скажи ему, чтоб женился, а коли  не женится, сделай ему какую ни то неприятность либо болесть, дабы впредь  неповадно было девок портить, а Дуньку тоже накажи как хошь, только поимей  в виду, что она ишо молодая и глупая, опосля и сама опомнится, да будет  поздно, а ишо поясница у меня болит со вчерашнего, так сделай милость,  пущай пройдет, хворать-то некогда, делов много. А купец Балясинов собаку  держит непривязанную, Лешку, мальчонку нашего, она уже покусала, глядишь,  еще кого ухватит.
       
    Увидев меня, старик смутился и скомкал бумажку.
       
    - Семен, - сказал я ему улыбаясь, - что ж ты у господа ерунду всякую  просишь? Попросил бы сразу чего-нибудь побольше.
       
    - Да ведь, барин, на большее он, пожалуй, осердится, - сказал Семен,  не подымаясь с колен, - а из ерунды, может, чего и подаст.
      
    - Ерунды-то уж слишком много просишь.
      
    - Я все прошу, а ежели он хоть что-нибудь даст, и за то спасибо.
      
    - Ну ладно, - сказал я. - Если еще недолго будешь молиться - молись, а  если долго, то сейчас сходи сам или пошли кого-нибудь, пусть принесут  гостям теплые одеяла, а то ведь окна заклеены плохо, дует, еще застудим с тобой гостей.