Грааль и Цензор. Часть 1. Vorspiel

Первый  «Парсифаль» Вагнера в России в 1913 году


ЧАСТЬ 1.
VORSPIEL(1)

Холодным, дождливым утром петербургским июня 1913 года граф Михаил Алексеевич Толстой, цензор драматических произведений Главного управления по делам печати Министерства внутренних дел, пытался согреться чашкой кофе в промозглой министерской конторе на Театральной улице(2). Прошлой ночью он так и не смог уснуть, постоянно думая о прочитанной вечером книге, имеющей, как ему казалось, непосредственное отношение к его сегодняшнему служебному заданию. Теперь же Толстой почти час дожидался своего коллегу и приятеля – цензора Сергея Реброва, чтобы поделиться с ним мыслями и получить от старшего и более опытного товарища дельный совет.

Наконец дверь в кабинет отворилась, и граф, не скрывая сильного возбуждения, прямо-таки набросился с вопросами на вошедшего сослуживца:

- Что-то ты сегодня, Сергей Константинович, припозднился! А я вот поцеживаю кофе, жду тебя и размышляю: ты за свои полвека повидал сотни музыкантов, и никто лучше тебя не знает их мыслей, глубоко запрятанных в замысловатые тексты оперных либретто. Скажи мне, можно ли верить искренности композитора, заявляющего о том,  что оперный театр следует лишить фривольностей и забав, превратив его в Храм Искусства? И уместно ли в этом Храме созерцание сюжета о христианской вере, о светлых рыцарях, в радости и в горе торжественно шествующих к причастию у Чаши Грааля?

- Постой, граф, - промолвил Ребров, присаживаясь в кресло у своего стола, - ты ещё не успел поздороваться, а уже вывалил на меня ушат всякой ерунды. Какой храм искусства, какое причастие? Иль сон тебе вчера дурной приснился, иль Его Превосходительство Сергей Сергеевич(3) очередную чушь тебе поручил рецензировать?

- Да какой тут сон... Всю ночь глаз не сомкнул! Читал книгу Анри Лиштанберже об одном интересном композиторе, поэте и мыслителе, а потом до утра размышлял, действительно ли он честен в своём стремлении создать Храм Искусства, или же это ход такой хитрый, чтобы красивыми словами привлечь внимание как можно большего количества публики к своему новому произведению? Думал, приду утром на службу, и ты поможешь мне разобраться в этом непростом деле.

- Лиштанберже, говоришь, читал?  Святая Чаша, говоришь, тебе покоя не давала? С каких это пор, дорогой Михаил Алексеевич, ненастными вечерами и сырыми ночами ты предпочитаешь компании очаровательной Мари общество Рихарда Вагнера?

- Как ты догадался, или тебе Татищев обо всём рассказал? Ну, ладно, узнай теперь и от меня: принцесса Саксен-Альтенбургская, князь Волконский и режиссёр Лапицкий подали министру прошение поставить оперу Вагнера «Парсифаль» в Театре музыкальной драмы. Обещали выполнить все требования цензуры к тексту и сценографии. Татищев попросил подготовить ответ. Я прочёл либретто, Мари достала для меня книгу о Вагнере и его трудах, чтобы я смог лучше понять сюжет этой, как сам Вагнер её назвал, торжественной сценической мистерии. И знаешь, Сергей, мистерия эта есть нечто потрясающее! История обычного юноши, не просто пришедшего к вере, но через свои страдания, тяжелейшие испытания осознанно вернувшего былую мощь храму Святого Грааля - публика должна узнать её! Я бы разрешил постановку. А ты?

Ребров вздохнул, пару раз кашлянул, достал из нижнего ящика письменного стола тоненькую папку, вынул из неё отпечатанный на машинке текст и, периодически поглядывая на застывшего в полном внимании собеседника,  промолвил, то декламируя по памяти, то зачитывая с листа:

- Вот что скажу я тебе, граф… Нет, не скажу – прочту:

«Само появление на сцене Грааля - сосуда, в который Иосиф Аримафейский собрал кровь из ран Иисуса Христа при его распятии - делает пьесу невозможной к постановке. В опере Вагнера нельзя не усмотреть обряда близкого к причащению и тайной вечери, что тоже невозможно на сцене.

Подписал за цензора драматических сочинений: Ребров».

- Как? Ты? Ты уже запретил? Зачем же тогда Его Превосходительство меня просили прочесть либретто?

- Наверное, испугались моего резкого и бесповоротного отказа, - усмехнулся Ребров.

Заметив на лице Толстого не то что досаду, а сильное, неподдельное  огорчение, он выдержал театральную паузу и добавил:

- Ладно, успокойся. Я пошутил. Татищев мне и слова не сказал. Историю Грааля и книгу Лиштанберже о Вагнере я и без него прочёл давным-давно. А это, -  Ребров передал отпечатанные листы своему товарищу, - я ещё в прошлом году писал. Шуму тогда в газетах раздули, я даже вырезки сохранил. Вот полюбуйся, - он достал из той же папки две пожелтевшие газетные страницы, - передовая в «Грозе» и такая же в «Речи».

Ребров продекламировал с усмешкой в голосе:

«Петербургская цензура запретила к постановке в рижском немецком театре «Парсифаль» Вагнера, а он был разрешен цензурой в 1898 году в русском переводе рижского журналиста Чешихина».

- Так и не поставили тогда - и всё из-за тебя?

- Я прямо не пойму, Михаил, ты образованный человек или журналист? Не поставили и не могли поставить. Сам Рихард Вагнер перед смертью запретил. Просил покровителя своего, короля Людвига, чтобы публика могла увидеть «Парсифаля» только в его собственном театре в Байройте. В течение тридцати лет после его смерти. Кто знает, отчего? Может потому, что театр этот - и есть настоящий, как ты сказал, Храм Искусства? А может, и корыстные мотивы у него были: пусть люди приезжают со всего света в Байройт – пополняют ряды сумасшедших вагнеровцев, как их прозвал Чайковский, а заодно покупают дорогие билеты и туго набивают и без того нехилый кошелёк наследников композитора. Я почему-то больше верю последнему. Так или иначе, но тридцатилетнее ограничение закончится в западный новый год, то бишь по-нашему - 19 декабря этого года. Вот принцесса и подала прошение о постановке, на которое тебе придётся отвечать. Кстати, ты был на концертах графа Шереметьева в Новом театре на Мойке лет семь назад? Тогда его оркестр за три вечера исполнил всего «Парсифаля».

- Нет, не довелось.

- Очень жаль. Прекрасная опера, волшебная музыка Страстной пятницы! И перевод отредактировали соответствующим образом, безо всяких излишеств по поводу Грааля. То наш бывший коллега Ламкерт постарался. А рижский текст, граф, я правильно запретил к публикации. Никак не могу понять, почему наш благородный труд вызывает лишь раздражение и неприятие? Он есть добро для общества, для государства, для каждого человека. Всего пару слов об обрядах этих вагнеровских рыцарей замени или удали, и ничто не введёт в заблуждение: где настоящий храм, где истинная вера, а где плод воображения господина Вагнера.

- И чем же так плохо упоминание Грааля для знакомства с древней легендой, по сути своей столь близкой русской душе, вечно находящейся в поиске Бога? Выбросишь слова, придётся и музыку купировать, а это будет уже совсем другая опера! Ты же сам говоришь, Сергей - "прекрасно, волшебно"! Неужели русские люди не заслуживают того, чтобы услышать подлинного Вагнера?

- Ты, Михаил, не путай две вещи. Нужен Вагнер русскому человеку или нет – не нам с тобой решать. Вот даже возьми Кучку Могучую нашу: ты тогда ещё не родился, когда они уже горло друг другу перегрызли из-за Вагнера, а так и не пришли к согласию, полезен он для нас или вреден. Кстати, наше ведомство в своё время и музыкантов Кучки цензурировало, и их оперы от этого даже лучше вышли! Ты вместо таланта Вагнера и сути «Парсифаля» лучше задумайся над тем, что в этой опере лежит на поверхности, бросается в глаза зрителю. И я скажу тебе, что: на сцене представляется религиозный обряд, а это прямо подпадает под регулирование Цензурным Уставом! Вот мой тебе совет: не бери грех на душу, оставь последнее слово за Синодом. Напиши обер-прокурору и точь-в-точь выполни всё, что он скажет! А коль хочется тебе аутентичного «Парсифаля», то поезжай в Байройт, обогати вагнеровскую семью!

Толстой расплылся в улыбке, но тут же сменил дружеский тон на серьёзный чиновничий и холодно произнёс:

- Непременно, как только ответ из Синода придёт. А теперь, прошу, оставь меня одного, я прямо сейчас начну писать обер-прокурору.

- Неужто статский советник писать будет сам и помощи канцелярии не затребует? - усмехнулся Ребров.

- Не вижу в этом ничего смешного! Парсифалем я буду заниматься лично, – гордо ответил  Михаил Алексеевич. И, даже не простившись с вышедшим из кабинета приятелем, бегло перечитал оставленные им документы, схватил перо, лист бумаги и застрочил:

«Милостивый Государь Владимир Карлович!(4)

Правление Театра музыкальной драмы обратилось с ходатайством к министру внутренних дел, испрашивая разрешение на постановку оперы Рихарда Вагнера «Парсифаль», рассмотренной Драматической Цензурой и запрещённой в августе 1912 года вследствие религиозного характера легенды, послужившей основой оперы. Ныне Правление, изъявляя полную готовность на всякие изменения по требованию Духовной Цензуры, просит о разрешении исключительно для этого театра, ссылаясь на художественно-эстетические цели.

Препровождая экземпляр оперы «Парсифаль», имею честь просить Ваше Высокопревосходительство почтить меня ответом о допустимости оперы при упомянутых условиях. Примите, Милостивый Государь, уверение в глубоком моём уважении и преданности».

Перечитав написанное, Толстой с удовлетворением заключил, что прошение получилось у него очень недурным. Стремглав бросившись в приёмную Татищева, который по чину должен был подписать письмо, он наткнулся на запертую дверь. К счастью,ему встретился временный управляющий, сенатор Лыкошин, тоже имевший право подписи. Кратко и без эмоций изложив сенатору суть дела, Толстой получил полное одобрение и заверение в том, что прошение будет направлено обер-прокурору в ближайшее время.

Михаил Алексеевич почувствовал необыкновенную лёгкость. Сегодня он выполнил, наверное, самое важное за последние годы дело. Теперь можно смело отправляться домой, отдыхать и ждать: до снятия ограничений на исполнение «Парсифаля» за пределами Байройта оставалось ещё целых полгода. 
    
Примечания:

(1) Прелюдия, вступление (нем.).
(2) В наши дни – улица Зодчего Росси.
(3) Татищев Сергей Сергеевич, Начальник и Председатель совета Главного управления по делам печати министерства внутренних дел Российской империи в 1912 – 1915 годах.
(4) Саблер Владимир Карлович, обер-прокурор Святейшего Синода в 1911 – 1915 годах.

Иллюстрация: ВИТАЛИЙ ВАЛЬГЕ