Водитель капитана глушко

Летнее солнце улыбнулось и тихо упало за соседний дом. Серые сумерки незаметно окружили пятиэтажку в гуще тополя и клёна.
       Водитель капитана Глушко, Вася Курочкин, устал сидеть без дела. Он уже несколько раз выходил из машины, протирал стёкла, задние фонари и зеркала. Часа два подремал, достал из-под сиденья старый журнал Огонёк, не спеша полистал с зада на перёд, снова закурил и начал думать.  Рядовой Курочкин знал, что в армии думать не принято, в армии надо выполнять. Он выполнял приказ, стоять и ждать, чтобы не случилось. Но когда ждёшь целый день поневоле начинаешь о чём- то думать.
        С армией ему повезло, хорошо, что права получил на гражданке. Сам главный механик управления выбрал его личным водителем. Всё у него складывалось неплохо, правда, в карантине немного старики свирепствовали, но через это всем надо пройти, на то он и карантин.

        С раннего детства, тумаками не обделённый, Василий научился принимать всё как должное, почти всегда заслуженное. В родном селе его лупили, и он лупил, так повелось от деда к отцу, от отца к сыну. Дома влетало иногда за дело, иногда за компанию, чтоб рот не разевал. На улице перепадало, пока не окреп. Поэтому к двадцати годам и ростом, и силой был не обижен, мозги тоже были на месте. Василий был молчалив и по-деревенски надёжен. Побритый, улыбчивый, ясноглазый, глядел молодо, как и положено в двадцать лет. На председателя совхоза была обида, но и тут выходило, что кругом виноват.  Возил председателя на старом Газ – 69, попросту на козле. А тут пришла новая машина «Волга»: чёрная, краской и кожей пахнет.  Василий даже ночевал в гараже, всю подвеску протянул, тавотницы шприцевал, всё протёр, замки смазал, но обкатать машину так и не успел. Дочка председательская на каникулы приехала, покатай, да покатай. Покатал. Кто-ж знал, что она забеременеет, весна на улице.  Он не отказывался, виноват, готов расписаться, но председатель, ни в какую: «Ты жизнь девчонке загубил, единственное чадо опозорил, ей институт заканчивать надо».  В тот же день дал лист бумаги. Пиши заявление по собственному желанию и в армию, чтоб дочери глаза не мозолил. Тамара всё равно на свиданку прибегала. На сеновале все звёзды пересчитали, пока повестку ждал.

Василий посмотрел на часы. Было девятнадцать тридцать, похоже, на ужин он пролетал, как фанера над Парижем. При одном воспоминании об ужине у него засосало в желудке.  Коробка с сухим пайком лежала за сиденьем, но жевать сухомятку не хотелось. Другое дело в автопарке. Там плитка, там чайник-одно удовольствие, каша с тушенкой и чаёк покрепче. Ладно, потерпим, всё равно надо ждать капитана.

Совсем недавно, месяца два назад, капитану присвоили майора.  Обмывали крепко: сначала в автопарке, потом на лодочной, потом поехали в баню. Чуть тёплого майора Василий привёз к этому дому и почти сутки ждал на этом самом месте. Изредка прогревал машину, пока не вышел прыщавый подполковник с медицинскими погонами и пообещал проколоть все четыре колеса.

         По выражению майора Глушко, здесь был «запасной аэродром», куда можно совершить аварийную посадку в крайних случаях. Сегодня случай был крайний, майор снова стал капитаном. Если гражданского человека легко обидеть, просто лишить его премии или объявить ему выговор, то с офицером можно столько всего сделать, даже представить страшно. Василий, сам был жертвой председательского террора, но оказывается в армии у офицера вообще нет никаких прав, есть только обязанности.
        По своим годам капитан Глушко давно должен быть подполковником, но как только оформляли документы на очередное звание он обязательно уходил в запой. Только по партийной линии за ним числилось пять снятых и двенадцать не снятых взысканий. Он специально пил, прогуливал, чтобы уволиться в запас, но в советской армии офицера можно уволить в запас только в том случае если он этого не хочет, или наоборот, не увольнять, когда он этого сильно хочет.
        Поднять гражданского человека среди ночи и отправить чинить бульдозер за сто километров просто нереально, он может и послать. Но стоит одеть на него военную форму с погонами, и он пойдёт, перелезет через спящую жену, попьёт воды из-под крана, вспомнит чью-то мать и пойдёт, потому что кроме него некому.  Теперь, когда его вновь разжаловали, он не то чтобы расстроился, он просто обиделся на весь мир. На удивлённые вопросы сослуживцев Глушко отвечал чётко и однозначно: «Омоложение кадров товарищи».
 
Хозяйка квартиры на втором этаже работала в парикмахерской, в женском зале. Высокая, прокуренная блондинка с крепким телом, вся в золоте и крепдешине. Она была похожа на артистку и всем видом давала понять, что её бабья пора еще не миновала и всё лучшее впереди. Василий подвозил её несколько раз и всегда краснел, и терялся под её откровенным взглядом.  В кабине она просила прикурить и так близко наклонялась к нему, что у него замирало сердце и останавливалось дыхание. От неё пахло совсем другой, неведомой ему жизнью, чем-то киношным и не знакомым. Тонкий аромат духов ещё долго блуждал по кабине и Василию не хотелось лишний раз открывать дверку.  В долгие часы ожидания он поднимал глаза на окна второго этажа и пытался представить, что там происходит. Если тушили свет, он тоже закрывал глаза и внутри его молодого тела поднималась тёплая, пульсирующая волна.
Будучи человеком добрым, Вася Курочкин переживал за капитана и прощал ему все человеческие слабости. Он много видел механиков и заведующих мастерскими, были и пьющие, и не пьющие, но такого как Глушко встретил только в армии.

        Капитан был не высок ростом, на вид худощав, жилист, руки сильные и грубые, как у сельского механизатора.  Худощавое скуластое лицо, с серыми печальными глазами, которые видели технику насквозь. Самые трудные и аварийные случаи требовали его вмешательства. Когда другие механики с большим опытом и стажем разводили руками, посылали за капитаном. Зимой и летом, ночью и днём он натягивал рабочую спецовку и лез в самое нутро машины или двигателя. Часто водитель или экскаваторщик стоял рядом и только подавал капитану ключи, пока тот устранял поломку.

       Вылезая, капитан снимал запотевшие очки, смотрел на мир близорукими глазами и тихо говорил: «Давай, заводи!». И действительно, мотор начинал «попукивать», пускал кольца дыма и весело урча набирать обороты. Капитан вытирал ветошью руки и давал последние указания: «Немного прогреешь, закрой воздушную заслонку. Утром зайдёшь ко мне на склад возьмёшь воздушный фильтр, поменяешь – лучше будет заводиться». В машине у Василия все наборы ключей: три домкрата, головки, трещётки, две паяльные лампы, несколько трамблёров, три стартера и ещё ящик инструмента, назначение которому Василий не знал. Однажды летом, после работы, подъехали к капитану на дачу. Супруга горюет: «Воду опять не    дали, говорят, что-то с мотором». В садовом товариществе митинг, народ недовольный. Моторист от гнева дачников целиком в мотор залез, одна задница торчит. Капитана увидел, заулыбался, весь в мазуте, одни зубы белые. Бычок выплюнул, руками развёл: «Скажи им капитан, ну нету искры, хоть раком встань, с утра бьюсь!». Глушко спецовку надел. Неси Вася ключи. Через полчаса стартер разобран полностью. Капитан щётки от другого стартера подобрал, обточил, на место поставил: «Заводи давай!». Мотор уркнул, словно проснулся и заработал ровно, без напряга.

Сегодня Василия одолевала навязчивая мысль, подняться и отпроситься на ужин, но стеснительная деревенская натура противилась этому. Стал рассуждать логически: «Что здесь такого? Поднимусь, постучу. Если откроют, спрошу разрешения съездить на ужин, не откроют, буду ждать дальше.
        После долгих колебаний и сомнений всё же пошел, на затёкших после долгого сидения ногах. Поднявшись на второй этаж, осторожно постучал и прислушался, тишина. Постучал посильнее, опять тишина. Хотел потихоньку уйти, но рука сама легла на ручку двери и дверь легко открылась.
        Он вошел, надеясь позвать или спросить, но слова застряли в горле. То, что он увидел, ударило в голову как стакан чистого спирта и заставило его остолбенеть.
       Сразу за небольшим столиком с бутылками и закуской, на большой тахте лежало то, от чего невозможно было оторвать взгляда. Если даже захотел, он не мог бы оторвать взгляда от бесстыжих красивых коленок, от покатых плеч и упругих холмов. Сияя в коричневых сумерках белой, как мрамор кожей, она была прекрасна. На её красивом волнующем теле не было ничего. Тонкая простынка и чёрные чулки лежали рядом. Даже во сне, по красивому лицу скользила капризная улыбка избалованной женщины. Её светлые волосы падали завитками на подушку и голые плечи.
       Василий вдруг почувствовал, что пол уходит у него из-под ног. Чтобы не упасть, сел на край стоящего рядом кресла и закрыл глаза. Он до сих пор не мог поверить, что это не сон.  Жгучее волнение охватило его. В его висках пульсировала молодая кровь, наполняющая организм каким-то неиспытанным ощущением. В это мгновение он забыл обо всём. Если бы его спросили, как его зовут, он бы не ответил.
       От волнения так пересохло в горле, что судорога свела челюсть, страшно хотелось пить. Он взял со стола первый попавшийся стакан и сделал большой глоток. В стакане оказалась водка, он поперхнувшись закрыл глаза.
       Когда открыл, она смотрела на него своими большими чёрными глазами. «Налейте, пожалуй, и мне, молодой человек», - сказала она уставшим бархатным голосом. Не зная, что говорят в этих случаях, Василий, что-то пытался объяснить. Она остановила его жестом и небрежно кивнула на спальню: «Спит ваш капитан, давайте не будем. Налейте себе тоже».

       Они выпили, не чокаясь. Она закурила, глаза её увлажнились и стали ещё загадочней: «Ты не думаешь обо мне плохо, солдат?». Он не знал, что ответить.  От выпитого в голове всё перемешалось.
       «Можешь не отвечать»,-сказала она- «Давай лучше выпьем на брудершафт!». Она встала, красивая и бесстыжая, налила в два стакана красного вина и подошла к нему вплотную.
       От неё пахло духами и туманами. После глотка тёплого вина её губы горячим ураганом унесли его далеко-далеко, совсем в другой мир, мир наслаждений и неземных удовольствий. Он взлетал до облаков и стремительно падал вниз. Её возбуждённые глаза были огромны, в них не было прежней грациозности.
       Глаза горели синим огнём, от них исходила неукротимая первобытная сила. На самой вершине горячей волны она впилась ему в спину своими ногтями и со стоном откинулась на подушку. Он не чувствовал боли, ему не хватало воздуха.
      Она потушила торшер, и они ещё долго лежали обнявшись. Капитан протопал босыми ногами в туалет, на обратном пути глотнул из водочной бутылки и через минуту снова захрапел. Василий лежал под тонкой простынкой, как на горячем вулкане, готовый провалиться сквозь землю.

Когда чуть забрезжил расцвет, он сидел в своей машине и жевал бутерброд с сыром, не веря, что это было сном или явью. Его руки предательски дрожали и пахли её духами. Перед ним стояли её огромные глаза, от её ногтей горела спина, а внутри сладко томилось и замирало молодое сердце.

         Капитан так и разбудил его с недоеденным бутербродом в руках. Несмотря на лёгкий перегар, Глушко был побрит и готов к труду и обороне.  У него не было никаких сомнений и угрызения совести, и не было даже мысли извиниться за своё долгое отсутствие. Василий к этому давно привык. Капитан был начальником, а Василий простым солдатом. Но эта ночь сравняла двух мужиков, несмотря на разницу в возрасте и погонах они стали ближе и родней. Когда подъезжали к парку технического батальона Глушко вдруг назвал его Васей и спросил: «Какой сегодня день?». «Воскресенье, товарищ капитан». «Так какого же хрена ты меня на работу везёшь?» – спросил повеселевший капитан – «Давай на дачу, супруга по выходным такую окрошку делает». 
Жена
       капитана, Шура, была как воробушек: сухощавая, росточку небольшого, но характерная и любила поговорить. Она вечно жалела всех и старых, и малых, и своих, и чужих. К ним на дачу всегда подбрасывали щенков, да котят. Она их кормила, лечила и выхаживала. Огород у неё был ухожен. Зелёной стеной стояла картошка, подвязаны огурцы и помидоры, даже розовая тыква с колесо размером грелась на солнышке возле забора. Василий не раз обедал на капитанской даче и был вроде члена семьи.
       Ему нравилось такое застолье: хлебосольное, домашнее, без шума и ругани. Он был не прочь в охотку покопать огород или собрать и сжечь мусор, ограду подправить или воды накачать. У хозяина до огорода руки не доходили.

Обедали на улице под навесом из маскировочной сетки. Окрошка была холодная из домашнего кваса. Супруга, радуясь возвращению мужа, достала припрятанную бутылку пива. Капитан сразу вспотел и снял рубаху: «Снимай робу, Василий, чё ты паришься» – сказал он, - «Будь, как дома». Без гимнастёрки стало прохладней, окрошка приятно холодила нутро. Капитан и Василий сидели рядом, а супруга подливала и ходила туда – сюда.
       Шура несла полную тарелку окрошки и вдруг, громко вскрикнув, села на стул: «Господи! Что это у вас со спинами? Кто вас драл с такой силой?». В воздухе повисло молчание, к такому повороту событий никто не был готов…


Матвеев В А  - Декабрь 2021 г. -