Пламя. Повесть-размышление. Глава 33

ПЕРВОЕ ЗНАКОМСТВО

После встречи с Кусковым Опанович зашёл в свой кабинет. Он получил сильнейший стресс и нервно метался по кабинету, совершая бессмысленные действия: переставил стулья, бросил в урну для мусора лежавшие на столе бумаги. Имея привычку без особой надобности причёсывать волосы, он машинально полез в нагрудный карман пиджака, но, не обнаружив там расчёски, несколько раз провёл пятернёй по голове, пригладив и без того гладко уложенные волосы.
«Что делать, что делать? – искал выход из сложной ситуации хозяин кабинета. – Неужели следователь добрался до меня? Это же катастрофа, конец всему: удачно сложившейся карьере, театральному увлечению, перспективе в поэтическом творчестве. Как я мог допустить такую глупость с пьяной выходкой? Что теперь будет со мной? Здесь возможно крушение всех планов, надежд, благополучия».
Опанович в отчаянии обессиленно опустился на стул, истерично стукнув по столу кулаком, заплакал. В дверь постучались. Он вскочил со стула, крикнув: «Я занят!», щелчком замка заблокировал входную дверь кабинета.
Через несколько минут раздался телефонный звонок. Опанович привычно схватил трубку и услышал незнакомый мужской голос.
– Гражданин Опанович! Вам передали просьбу зайти в отдел внутренних дел, в кабинет номер три, для беседы со следователем?
– А что случилось, если не секрет?
– Приходите, объясним. А впрочем, могу сказать конкретнее: мы вас приглашаем для дачи свидетельских показаний.
– А если я приду завтра? – неуверенно спросил Опанович.
– Вы придёте немедля, сейчас! Или за вами пришлём сопровождающих лиц!
– Хорошо, товарищ следователь, – сказал Опанович и, тяжело вздохнув, распрямился. Собрав всю энергию внутри себя, он сразу стал выглядеть решительным, сосредоточенным, без той опустошённости и безнадёжности, в которой пребывал несколькими минутами ранее.

*  *  *
Отдел милиции находился на расстоянии двух автобусных остановок. Опанович решил идти пешком, с расчётом на то, что за время нахождения в пути он выберет какую-то определённую поведенческую линию. В его намерение не входило сразу признаться во всём и раскаяться. Он не был матёрым преступником, не имел соответствующего опыта, чтобы уходить от вопросов следователя, но инстинкт самосохранения с наивностью простачка давал ему повод надеяться, что он достаточно ловкий, умный, а как депутат, член КПСС, ответственный работник – так вообще неприкасаемый. Он поведёт себя так, что следователь поверит в его невиновность. Он был уверен, что если будет всё отрицать, то создаст у следователя мнение о своей непричастности к преступлению.
Возле здания милиции толпились люди. Двор, по контуру которого простирались стены, по всему периметру имел единственный вход – через распахнутые ворота и боковую калитку центральной арки. Стрелки указывали, куда нужно направляться посетителям, и Опанович, ориентируясь по ним, прошёл вглубь территории. Через распахнутую дверь увидел офицера у стойки с табличкой «Дежурный», решил обратиться к нему. Возле говорившего по телефону дежурного стояли несколько человек и с любопытством посмотрели на вошедшего очередного посетителя. Ожидавшие «клиенты» от нечего делать вникали в телефонные переговоры, а некоторые подозрительно рассматривали друг друга.
«Странная вещь, – подумал Опанович. – Как только вошёл в помещение такого специфического назначения, то на любопытствующие взгляды незнакомцев хочется сказать: я – не преступник, я здесь случайный человек, по недоразумению. Не смотрите на меня подозрительно, я ничего плохого не сделал».
Телефонный разговор дежурного затягивался. На другом конце провода задавали затруднительные вопросы, но он терпеливо вёл диалог:
– Гражданка! Объясните толком, что у вас произошло?
– Дык я рассказвала, хиба ты слаба чуешь? Гэта ж я, Валька, з Ячава, ци не пазнал мяне?
– Ты, баба, то орёшь, то плачешь... Тебя не поймёшь! Расскажи сначала!
– Мой мужик Ванька прыйшов з каровника добра выпимши и сцапився з тёщай. Ни за што... Яна и так яму ва усим угаждае, як лихой скуле, а на гэты раз яна не захацела яму рабить яешню, вось ён тут и узвився! Кажа: «Я галодны, як сабака, дзве бабы у доме, а яйца спечь няма каму!». А яна яму поперак усяго ладу: «Хай з тваими яйцами и кавбасой вазився бы той, хто цябе напаив як “дюдю”». Яму гэта не спадабалася и ён на яе: «Я навучу цябе паважать зяця!». А яна: «Я пад тваю дудку не танчила и танчить ня буду». Тады Ванька залялякал голасам «Лявониху», прыхлопывая в далони, паказал, як яна павинна скакаць, прыпяваючы, и прутам па заднице тёще урэзав ды подвеселил «Лявониху». А после танца загнал её вилами на яблыню и прыгразил: «Сиди тихо, сука! Отдыхай, пакуль я пакуру, потым будем изнов скакаць».
– Валька! Завершай гастроли! Говори толком, что от милиции нужно? Тёще –партнёра по танцам ци пятнадцать суток для Ваньки? – спросил  дежурный.
– Ня ведаю, як лепей зрабиць. Сидит яна тамака и плача, кукуе, як зязюля, па сваяму гарэтнаму жыццю! – сквозь слёзы громко поясняла женщина.
– А где Иван?
– А хто яго ведае. Мабыць, гарэлку шукае, каб ён задушывся разам з ёю!
– Так кто её там держит, мать твою? Пусть слазит, як ёй надоела на дрэве сидеть! – посоветовал дежурный.
– А як Ванька прыйде, што ёй рабиць?
– Будет обижать тёщу – позвони, мы приедем, заберём и посадим Ивана!
– Я ж на гэтакае не сагласная! Хто ж буде рабиць за яго на каровнику ды на сотках? Вам абы пасадить чалавека! Вот такая у нас милиция!
– Валька! Разбирайтесь сами! Больше не звони, бо тебе штраф выпишем, а мужика посадим. Без вас забот хватает!
Дежурный положил трубку. Он не заметил, что пришёл новый посетитель, и стал заносить в журнал сведения, полученные из деревни Ячево.
Опановичу показалось, что присутствующие опять с интересом смотрят на него, и ему вспомнилось такое же любопытство к стоящим в очереди к врачу венерологического отделения больницы. Там посетителям тоже хочется сказать: «Я – не больной! У меня нет этой плохой болезни, а только немного беспокоит что-то там, а так ничего. Я здесь случайно оказался: жена отправила, а сам бы, да к вам – никогда! Это – ошибка, неправильный диагноз плохого врача».
Но вспомнил он и другое: это была не ошибка, диагноз оказался правильным...
От этого факта он перешёл по аналогии к месту теперешнего нахождения. «А что, если следователь разберётся в сути дела и оформит по всей строгости путёвку в камеру?» – подумал он.
Надежда на благополучный исход проблемы внутри Опановича зашаталась и повернула в сторону неуверенности. Ему стало муторно на душе, запульсировали сосуды у виска, отсчитывая время наступления расплаты за содеянное, даже, как показалось ему, мошонка сжалась и, уменьшившись в объёме, сдавила то, что всегда было в относительной свободе. У него поплыли круги перед глазами...
Из состояния прострации Опановича вывел голос дежурного:
– Что вы хотели? Я вас слушаю.
– Мне нужен кабинет номер три.
– Вы – Опанович?
– Да.
– Проходите в соседнее крыло здания, в сторону следственного отдела, и следуйте прямо по коридору, вторая дверь налево...

*  *  *
В мрачном коридоре Опанович нашёл нужный кабинет, но ему так не хотелось в него заходить, что он, увидев в отдалении пустующую лавку, решил посидеть на ней и, собравшись с мыслями, успокоиться, может, даже помолиться.
Геннадий не обращался к Богу с тех пор, уходящих корнями в детство, когда его заботливая бабушка вместе с другими навыками прививала и веру в Бога.
«Гена, попроси милости у Бога, и он обязательно тебе поможет. Он всем помогает и тебя вниманием не обойдёт, – говорила бабушка. – А креститься, мой внучек, нужно так...». И она показывала, какие движения и поклоны нужно совершать, какие произносить слова. Эти загадочные действия Геннадий совершал, но глубоко не вникал в их смысл. Тогда у него была чистая безгрешная душа, не обременённая ни заботами, ни проблемами, с которыми он столкнулся сегодня. Ему было сегодня плохо, очень плохо. В такие периоды человек, сотворив дьявольские дела, вспоминает о Боге...
В жизни он был «вынужденным» атеистом. Время было такое... Без партийного билета человек не мог занимать мало-мальскую должность, что-то значимую в общественном статусе и материальном плане.
В коммунисты верующих не принимали. Свою непричастность к религии нужно было доказывать. Вот он и доказывал, а сейчас ситуация изменилась. Сейчас он сожалел, что был комсомольским активистом. «Влез, как баран, в святое, в компании таких же баранов, а теперь к Богу неизвестно как подступиться. Единственное оправдание у меня, что я был в этом не один, может, Бог меня в толпах атеистов-осквернителей не заметил? Помоги мне, Господи, благополучно выйти из этой истории, ради Отца и Сына и Святого Духа». Он шептал слова обращения к Всевышнему с артистической искренностью человека, входящего в роль измученного страхом страдальца.
Неожиданно дверь кабинета номер три распахнулась.
– Вы – Опанович? – спросил появившийся человек.
– Да, я.
– Почему не заходите?
– Я ждал вызова.
– Вызов для вас давно сделан, и не нужно хитрить! – резко сказал Лапшин. – Заходите!
Слова молитвы вылетели из головы Гапановича и он неуверенно переступил порог мрачного, тесного кабинета с решёткой на окне.