de omnibus dubitandum 100. 232

ЧАСТЬ СОТАЯ (1869-1871)

Глава 100.232. ЧТОБЫ ВСЕ ВРЕМЯ ТОЛЬКО ЭТИМ И ЖИЛ…
   
Друг мой Костя!
 
    Давно собирался тебе написать, да все как-то не получалось. И не оттого, что служба заела, а совсем от другой причины, которая состоит в том, что влюбился я, брат мой, по уши, так влюбился, что и не ожидал сам от  себя.

    Вот ведь бывало и прежде, как будто тоже влюблялся, и казалось даже, что сильно, но теперь-то я вижу, что прежнее все было не то, не любовь, а в крайнем случае увлечения, но такого, как сейчас, чтобы все время только этим и жил, никогда не бывало.

    По долгу службы обязан я жить в Тетюшах, где мне дана казенная квартира, но в ней я почти не бываю. Как только выпадает свободное время, сажусь на лошадь и еду в Никифорово, и еду, надо сказать, каждый раз как на праздник.

    В доме Фигнеров я стал уже своим человеком, они встречают меня с неизменным радушием и гостеприимством, относясь ко мне, как к родному. Точно так же отношусь к ним и я, хотя и не закрываю глаза на отдельные недостатки отдельных представителей этого рода.
 
    Но попробую описать все семейство.
   
    Николай Александрович - отец Веры. Это высокий, стройный, худощавый  человек с темными, но уже подернутыми изрядной сединой волосами, темной же некурчавой бородкой, с глазами бутылочного, как он сам говорит, цвета и с правильными чертами лица, которые он передал всем своим детям. Ходит уверенно, говорит громко, несколько истеричен и в спорах с крестьянами часто срывается на крик. Одевается просто: красная рубаха навыпуск, широкие шаровары и высокие сапоги. Детей держит в строгости. "Держи живот в голоде, голову в холоде, ноги в тепле. Избегай докторов и будь здоров" - вот любимая его поговорка. При всем том неглуп, начитан (в домашней  библиотеке "Отечественные записки", "Слово", "Дело", впрочем, не  пренебрегает и Понсон дю Террайлем), по-своему честен. Я говорю  "по-своему", потому что сами мысли его не всегда кажутся мне достаточно честными, но следует он им безо всякой видимой корысти. На крестьян кричит часто, но только в тех случаях, когда они, по его мнению, не понимают своих же интересов, по отношению к начальству держится независимо. Отец мой отзывался о нем как о человеке щедром и великодушном. Прожектер, постоянно носится с какой-нибудь пустой затеей; то строит крупорушку, то требует топить печи исключительно гречневой шелухой, то устраивает в Никифорове базар, хотя некому там торговать, держит на Казанском тракте постоялый двор, не приносящий никакого доходу, разводил пчел, строил и не достроил кирпичный завод. Последняя его идея: использовать силу небольшого ручья,  протекающего в саду, для точения деревянной посуды. Для завершения его портрета добавлю, что любит иногда перекинуться в картишки по мелочи, в чем я ему с удовольствием составляю компанию. В былые годы проигрывал сотни рублей, хотя сам себя за это не сек.
   
    Екатерина Христофоровна - полная противоположность своему мужу. Красивой ее пожалуй, не назовешь, но лицо у нее хорошее, привлекательное и  всегда светится мягкой кроткой улыбкой. Выйдя замуж почти девочкой и  народив с тех пор восемь детей (два первых мальчика умерли во  младенчестве), она доныне сохранила неплохую фигуру. Во всяком случае, Носов вполне мог бы еще за ней поволочиться. Она среднего роста, волосы черные, глаза карие, добрые. Кажется, она довольно религиозна, сентиментальна, любит цветы и деревья, в литературе предпочитает  беллетристику критике и публицистике. На детей никогда не повышает голоса,  позволяет им делать все что им вздумается, надеясь на то, что природные добрые качества сами возьмут в них верх.
   
    Сестра Лида всего на год моложе Веры. Только что окончила Родионовский  институт. Внешностью и характером пошла, кажется, в отца. Резка, прямолинейна, любит говорить правду в глаза (не считаю это качество всегда безусловно положительным), книги читает только ученые, меня как будто недолюбливает по идейным соображениям, считая, что женщине, а стало быть и Вере, при нынешних представлениях о браке выходить замуж унизительно, ибо мужчины, что бы они ни говорили, всегда относятся к женщине не как к другу и товарищу, а как к рабыне, стремясь подавить ее волю и растворить в себе ее личность, сделав ее только своим отражением.
   
    Далее следуют два разбойника-гимназиста, о которых ничего толком  сказать не могу. Знаю, что оба терпеть не могут всякое ученье, один мечтает стать инженером, другой моряком, думаю же, что из них не получится ни того, ни-другого, а что получится, знает только бог.
   
    Затем еще две сестрички, но эти совсем еще малышки. Одной двенадцать лет, другой пять.
   
    Особое место в этой семье занимает няня Наталья Макарьевна, маленькая  подвижная старушонка в больших очках в медной оправе. Это странное существо  является неотъемлемой частью всего семейства. Она вырастила три поколения.  Несмотря на преклонные лета (на вопрос о возрасте она отвечает, что ей  седьмой десяток, хотя Вера утверждает, что этот счет слышит с тех пор, как  себя помнит), нянька с утра до ночи вертится по хозяйству: варит варенье,  пастилу, брагу, делает наливки, запасает фрукты и ягоды, солит грибы, вяжет тончайшее кружево, - словом, мастерица на все руки. При всем том получает она от господ нищенское жалованье: полтора рубля серебром, четверть фунта чаю да три четверти фунта сахару в месяц.

    Что сказать еще об обитателях дома? Приезжают иногда родственники:  Петр Христофорович Куприянов, мировой судья, Верин дядя по материнской линии и тетка Елизавета Христофоровна с мужем, помещиком по фамилии Головня. Все это тоже весьма интересные люди и уж никак не ретрограды. Дядя вполне разбирается в литературе, поклонник Чернышевского и Писарева, так, что с ним мы быстро нашли общий язык. Иногда (находя, разумеется, во мне полную поддержку) подтрунивает над Верой, питающей слабость к безделушкам.  Мечеслав Фелицианович Головня - поляк. Так же как мой и Верин отцы, был лесничим. Служил, ни в чем плохом замечен не был. Шесть лет тому вдруг накатили жандармы, перерыли весь дом, схватили хозяина, увезли в Казань,  продержали три месяца в крепости и выпустили, запретив заниматься государственной службой. В чем дело? Оказывается, его мать, брат и сестры, жившие в Варшаве, были замешаны в польском восстании. А он-то при чем? А  при том! И весь сказ. Вот так-то. Вводим мы уставы, пытаемся соблюдать  законность по мелочам, а как дело доходит до таких вещей - молчи. Политика!  Сунешься - гляди и сам по шапке получишь. А уж если закон в одном деле не  соблюдается, то нет к нему достаточного доверия и в другом. Так-то, брат…
   
    Но я тебе все о второстепенных персонажах своего романа, а о главном  действующем лице молчу. А что говорить? Люблю я ее, да и все. Каждый день с ней - счастливое мгновение, день без нее (приходится бывать и на службе) - пытка. Все собираюсь сделать предложение, да трушу ужасно. Вдруг откажет?..  Этого я, кажется, не переживу. При всем своем критическом уме, считаю ее совершенством. Ты будешь смеяться, но я вот временами смотрю на нее и  думаю: "Ну какие же в ней недостатки?". И не нахожу никаких. Красива, ты и сам видел. Что лицо, что фигура - безупречны. Умна, остроумна, добра. Часто подсмеивается над моим высокопарным "штилем", но за иронией ее, я уверен, скрываются глубокий ум и высокие побуждения.
   
    Смотрю на нее иной раз и думаю: "Вот то, что искал я всегда: гармоничное сочетание красоты, женственности и ума, плюс "души прекрасные порывы". Это ли не совершенство?".
   
    Иногда вспоминаю Лизу и думаю: "Неужели это я собирался жениться на этой курице, у которой на уме ничего, кроме замужества и своего гнездышка, за которое она вместе со своими mother and father {Отец и мать (англ.)}  горло готова перегрызть любому, кто посягнет?".
   
    Вот, друг мой сердечный, какие дела. Пиши мне, и я тебе буду писать, если не помру к тому времени от счастья.
 
   Обнимаю тебя. Твой Алексей.