Катя.
Через год Казимир был в Москве уже как свой. Он удивительно легко и радостно впитывал в себя незнакомую ему культуру, быстро и качественно усваивал русский язык, привычки и повадки нового для себя общества. Хорошо знавший Европу Эберт никогда не проникался теплыми чувствами ни к одной стране, где побывал. Сейчас же ощущение, что он, как Иисус Навин пришел в Землю Обетованную, проникло в каждую клеточку его тела. Несколько раз ездил в Санкт-Петербург, в головное министерство, хорошо осмотрел и этот город, наверное, самый современный и красивый город в Европе. Но именно Москва вошла в его душу и сердце. Он с восторгом подмечал и воспринимал все хорошее и умел не заходить в тупик перед плохим и неприемлемым. Ему нравилось буквально все - воздух, краски, пространства, природа, весь тот миллион мелочей, из которого состоит ежедневная жизнь людей. Особое удовольствие он получил от приобщения к традиционной русской гигиене: баня и купание в открытых водоемах. Европейцы мылись в лоханках, очень редко, скорее для очистки совести, нежели тела. Здесь же буквально весь народ, независимо от религиозной принадлежности, был с пунктиком на чистоте.
Первый поход в баню привел его ужас, но перед этим он дал слово, что выдержит все, что ему предстоит. Они со Шлиппенбахом поехали после Рождества на два дня к Корягиным в Лефортово, где у тех был родовой особняк. Когда въехали на территорию, Эберт не сразу понял, где какое строение. Баня была размером с небольшой шведский дом, красивая, из толстенных бревен, выкрашенная, как рождественская конфета, вся в резьбе, с большими окнами и двумя печными трубами, украшенными сверху потешными жестяными барбосами. Баня была огорожена своим отдельным заборчиком с небольшой территорией внутри и отдельным колодцем.
После того как их разместили в гостевом флигеле, все мужчины, а их было шесть человек, вместе со слугой, который готовил баню, пошли париться. Это был мужской банный день. Как позже понял Казимир, в России мужской банный день был идентичен клубному собранию, с обсуждением и решением серьезных вопросов. Но в тот день серьезных вопросов не было, и шведский подданный столкнулся с дикой процедурой безо всякой амортизации. Банщик Петя получил незамысловатое поручение проявить максимальное банное гостеприимство в отношении иноземного гостя.
Парная была великолепна. Просторная, с достаточно высоким потолком, она хорошо рассеивала жар и создавалась наиболее комфортная среда для обработки веником. Это в отличие от маленьких парных, прозванных в народе «куриными жопами», в которых раскаленный пар сразу обжигал, а не распаривал кожу, не давая времени порам раскрыться и вытечь потом. Петя накинулся на Казимира со второго захода, когда все уже разогрелись и взялись за березовые веники. Несколькими привычными махами двух веников банщик упаковал шведа в плотную сферу горячего пара. Казимир начал одновременно и запекаться, и захлебываться, как утопающий, не понимая, что происходит и почему всем весело, когда без пяти минут всем каюк. Данное Шлепе слово терпеть и чувство собственного достоинства не позволили Эберту сбежать. В следующее мгновение ему показалось, что на него обрушился с двумя огненными мечами Архангел Михаил. В последних проблесках сознания мелькали покаянные мысли: «Чистилище проходят в России», и «Мама, я свинья, я год не был в костеле». При мысли о возможности принятия православной веры, если он выйдет отсюда живым, Архангел последний раз стеганул его пламенеющим клинком по шее, и труба возвестила:
- Молодец, барин! Иди, продышись да окатись.
Плохо понимая, почему от него хотят кошачьего приплода, но согласный и на это, расслышав, что ему дают подышать, и еще не все потеряно, Казимир вывалился из парной. Корягин и Шлиппенбах подхватили его у дверей и вывели наружу. Морозный воздух ворвался в раскаленные легкие. Казимир вцепился в Николая:
- Коля, Коленька, что это такое? Помереть же можно ни за грош!
- Ого! - Присвистнул Николай. - Крепко тебя разогнал Петя для первого раза. Погоди, поправим. - И крикнул в сторону колодца: - Вась, тащи бегом ведро, видишь, упарился.
Бывший с ними в компании военный, ротмистр Василий Крюков, уже бежал, голый и босиком, по утоптанному снегу от колодца, неся большое ведро.
- Михал Николаич, придержи болезного...
Коля Шлиппенбах отскочил в сторону, и Казимир, как будто со стороны, медленно и беспомощно наблюдал, как внушительный Вася поднимает над ним огромное ведро. Вода, тягучая и студеная, неотвратимая, как огонь и сера Содома, падала на него сверху. «Лучше бы... там помер» - успел подумать на русском языке Эберт.
В себя он пришел уже в комнате отдыха, где ему сразу дали вкусного свежего чая прямо из самовара и искренне похвалили за то, что он все хорошо выдержал. Казимир с удивлением прислушивался к себе и находил, что весь он стал как невесомый, что так хорошо, легко и ясно ему не было никогда в жизни. Все вкусы и ощущения обострились многократно, и внутри все существо наполнено каким-то восторженным ликованием.
Следующий день они провели на выезде, катались на санях и брали штурмом снежную крепость, которую защищали женщины. Приехав обратно, расчистили в саду от снега огромные качели и, усевшись сразу вшестером, пытались сделать «солнышко».
К вечеру собрались на ужин в зале. Подали запеченного гуся с яблоками и черносливом и поросенка с гречкой, луком и чесноком. Пили хорошие русские вина из Крыма и Грузии. Играли на рояле и скрипке. Все старались блеснуть своими способностями и, удивительное дело, у всех они были. Эберт рот открыл от удивления, когда увидел в руках Васи Крюкова скрипку, которая рыдала у ротмистра на погоне, как безутешная вдова. Причем Крюков очень недурно пел и охотно исполнил свой любимый романс, в собственной аранжировке:
Слушайте, если хотите,
Песенку я вам спою.
И в звуках песни этой
Открою вам душу свою…
Романс так и назывался - «Слушайте, если хотите». Ротмистр, конечно, не мог не сдуболомить своим военнообязанным юмором, что, мол, «Хотите - не хотите, а все равно спою!» Но романс был хорош, а ротмистр, несмотря на свое Николаевское кавалерийское училище, и его супруга Полина - все равно люди приятные.
Восемнадцатилетняя Екатерина пела, как профессиональная оперная певица, на трех языках весь современный репертуар. Она с иронией относилась к похвалам в свой адрес, объясняя способности тем, что во время вышивания золотом, чем они все в основном и заняты, язык остается свободным. За двенадцать лет поневоле научишься петь на все лады и на всех языках. Катя сказала, что песни золотошвеек - это то же самое, что спиричуэлсы американских негров на рабских плантациях, по сути - молитвы об избавлении от тяжкой доли. Отец тут же пообещал намазать дочь гуталином и отправить чистить двор от снега. Русские песни, красивые и печальные, струились у нее под аккомпанементы отца ангельскими звуками. Эберт слушал, смотрел и погибал.
В этот вечер дошла очередь и до Казимира. Михаил крутанулся за роялем и обратился к нему:
- Казимир Карлович, русский лад обычно или печален, или героичен. Верно Пушкин подметил:
Фигурно, иль буквально, всей семьей,
От ямщика до первого поэта,
Мы все поем уныло. Грустный вой -
Песнь русская. Известная примета.
Исполните, пожалуйста, что-нибудь из европейских авантюрных баллад, они мне так всегда нравились, не такие примитивные, как наши разбойничьи песни, которые только каторжанам и скулить.
Все присоединились к просьбе, всем хотелось оценить Эберта с этой стороны. Умение быть готовым ко всему и не ударить в грязь лицом считалось само собой разумеющимся. Чрезмерная скромность в таких случаях не поощрялась. Екатерина назвала Эберта Прекрасным Скандинавским Рыцарем и объявила его выход.
- Может, обойдемся исполнением песни Варяжского Гостя из «Садко»? - пытался отшутиться Казимир: «Мечи булатны, стрелы остры у варягов… Отважны люди стран полночных! Велик их Один - Бог, сурово море» … И так далее.
Его уже три раза за год водили на эту оперу из-за его шведского происхождения, и которая, несмотря на всю ее безусловную красоту, Эберту осточертела. Но Крюков, отложив скрипку, категорически заявил: «Нет уж, дудки, Карлыч! Давай про своих Троллей!». Михаил поставил пустую рюмку на пюпитр и пошел бесчинствовать по клавишам. Катя начала отхлопывать такт и слегка пристукивать каблучком. Прекрасный Скандинавский Рыцарь взвыл, пытаясь успевать строить соответствующие тексту гримасы:
Будь сам собой доволен, Тролль, обогащайся!
Плохая роль, но все же роль, ты не стесняйся.
Повсюду скопища врагов, и тот, кто рядом,
Сравнения не выдержит - с гремучим гадом.
Когда он закончил, все хлопали и хохотали, требуя, чтобы Казимир спел все куплеты, какие знает, и записал их для перевода на русский язык. На шведском его друзья не говорили, он пел на немецком, отчего было еще смешней, а Катя назвала его Победителем Дракона.
Через полгода Казимир написал своим родителям, что скоро, в сентябре, приедет на пару недель домой. Прислал несколько фотографий Кати, подробно описал ее и сообщил, что намерен сделать предложение этой русской девушке. Что дела идут прекрасно, с 1913 года его оборудование начинают устанавливать на электростанциях Москвы и Тулы. Что все производство удалось организовать в России и по его самым скромным подсчетам в 1914 году он заработает не менее полумиллиона. За полтора года Эберт ни разу не был дома, но письмами обменивались регулярно. Родители затребовали подробную родословную Корягиных и подробного разъяснения понятия «Золотошвейное дело». Прочитав ответ, Казимир облегченно выдохнул. Реакция родителей была деловая и спокойная, без религиозных акцентов и патриотической напряженности.
Приезд домой прошел очень хорошо, больше всех был доволен Карл. Он не ошибся в своем сыне и нашел его возмужавшим, посвежевшим и оптимистически-спокойным. Мать проявила верх благоразумия, не спрашивая о том, по какому обряду планируют проводить свадьбу. Все с ужасом и восторгом слушали, как сын самозабвенно врал про крещенские купания в проруби при минус 25 по Цельсию и про мытье в раскаленном паре.
В апреле 1913-го, после Пасхи, Екатерина Корягина вышла замуж за Казимира Эберта, они переехали в апартаменты на Малой Бронной, недалеко от Патриаршего пруда, где летом жили лебеди, а зимой студенты катались на коньках и пили в павильоне горячее вино со специями.
12
На распутье
Ты оглянулся назад. Последний дачный особняк деревни исчез за поворотом реки. Отлично. Ты разогнался, байдарка идет превосходно. Надо успевать следить за топляками и острыми деревянными штырями, которые втыкают в дно рыболовы для установки сетей. Река полна воды, течение сильное. Везде кипит жизнь. Она бьет хвостом, струится под водой, плюхается с берега и трещит по обоим берегам. Тебя охватывает чувство великолепного одиночества, в котором нет места страху. Потому что это все не по-настоящему, нет никакой реальной опасности. Вся эта дикость в течение двух-трех часов в любом случае будет заменена полным комфортом и безопасностью. И нет ни малейшего желания специально проверять себя и испытывать судьбу. Да, хорошо ты подготовился.
Ты всегда был корыстен во всем, даже в самых своих лучших проявлениях и чувствах. Даже когда ты не знал, что легенды и мифы твоей семьи не дотягивают и до половины того, что было на самом деле, ты ловко пользовался этим, разыгрывая карту оригинальности и случайных возможностей. И все тебе сходило с рук. Ты не любил рисковать по-настоящему, ставить на карту что-либо значимое. Но собрал очень целостную картину. Даже в теннис стал играть корыстно. Выиграл пару любительских турниров в категории «Лучшие из худших», чтобы никому не доказывать свою изначальную принадлежность к элитным увлечениям.
Конечно, случалось так, что все летело под откос. Такое бывает, и тогда надо цепляться за по-настоящему значимое в себе. Именно в себе, потому что больше принимать решение некому и действовать тоже некому. И несколько раз ты буквально цеплялся за висящий на шее крестик. Он был на тебе, а не в тебе. Но ты цеплялся, и он входил глубже и, наконец, оказался внутри. Твой отец первый раз в жизни повесил тебе на шею шнурок с серебряным крестом, когда ты после армии приехал к нему на север. Очень просто и четко сказал: «Бог есть. Носи.». Когда беда откатывала от тебя, в голову приходила одна и та же мысль: «Да разве же это было испытание. Разве это была проблема... Вот у них, это да...»
А сейчас и думать смешно. Гребешь в свое наслаждение. Солнце ласкает тело, покрывая его глубоким бурым загаром, который тебе очень идет.
Ты вернулся после службы в армии совсем не в ту страну, из которой ушел. Советский Союз на глазах прекращал свое существование, его больше не было. Больше не было обязательной Советской нищей уравниловки и набившей оскомину идеологии. Больше не было предела успеху и неудачам. Не было правил, границ и денег. Молодость всегда требует много денег, поэтому почти всегда молодежь несчастна. Старые глупые импотенты, дорвавшиеся до любого рупора, надсаживают глотки в воплях о счастливой молодости. Это они требуют таким образом повышенного внимания к себе, угробившим все наше общество за эти Советские 80 лет. А нам отчаянно не хватало денег в стране, которую они загнали в тупик. Единственно правильное отношение к жизни, которому действительно стоит поучиться, есть только у молодежи. Потому что только молодежь может потребить и преодолеть все, что эта жизнь предлагает. Благодарность за это - лучшая молитва Создателю, предложившему всем нам этот действительно Удивительный и Прекрасный Мир.
Были бы только деньги. В Советском Союзе русским людям денег было не положено. На Кавказе, в Украине, в Азии, в Прибалтике кое-какие деньжата водились. Но на Россию возможность накопить добра и передать по наследству не распространялась. Советский Союз был по сути - антирусским. Нашей молодежи досталось участь первого поколения собирателей имения.
Тебе всегда везло. Даже в Советское время все было, папа работал на ответственных должностях по внешнеэкономическим связям на крупнейших предприятиях. Были связи, импорт, дефицит. Но за два года, пока ты служил в СА, в стране произошли катаклизмы, разорвавшие даже ваши устойчивые стандарты. Бардак был настолько тотальный, что нужно было обладать либо совершенно комсомольской беспринципностью, либо уголовной закалкой. Эти две породы и преуспели, нажравшись до сала в мозгах за первые десять лет. Когда у тебя родилась старшая дочь, как у многих честных и бестолковых парней того времени, - через год после армии, перед тобой первый раз в жизни возникла угроза бедности.
Но в стране не было не только правил и границ. Не было никакой уверенности в том, что все твои приобретения и успехи завтра же не сгорят в огне левого реванша. Или не будет объявлено об очередной деноминации, или о государственном ограблении вроде замены всех купюр, сдачи долларов или проведения обязательных займов. Это время прекрасно иллюстрировало умнейшее рассуждение Ницше о том, что «Все, что не получено по наследству, - несовершенно и представляет из себя лишь начало». Заработанные деньги спускались по-варварски, бездумно, в пьяном грабительском угаре, с воровской щедростью.
Все хорошо знали только бывшие партийные и комсомольские паханы. Они занимались приватизацией. Нам, не знавшим денег больше, чем сто или двести Советских рублей, дали десятитысячные ваучеры. Они оценили всю сто пятидесятимиллионную Россию при биржевой цене доллара 1 к 100 - в 15 миллиардов долларов. Меньше цены концерна «Тойота». Через год инфляция вылетела за 150 рублей за доллар, и Россия перестала вообще что-то стоить. Но и этих денег не было ни у кого. Кроме тех, кто все это придумал для себя. На аукционы по приватизации активов национальной экономики эти шныри приносили заводские упаковки ваучеров, столько, сколько было надо в данном случае. Сами же их выпускали. На своих, еще гостипографиях. А нам говорили о строго ограниченном количестве. Проверить было невозможно, да и не понимал никто сути происходящего.
Поэтому мифы и легенды оставались мифами и легендами, дожидаясь своего часа, когда на них можно будет сослаться. Нужно было выкручиваться, исходя из возможностей. И тогда в твоей жизни возникла история с рекой. Поэтому сейчас ты не боишься ни рек, ни лесов. Ты им цену знаешь. И наслаждаешься, вот как сейчас. Минут через двадцать надо сделать привал на берегу. Уже полтора часа гребешь против течения, можно искупаться и попить чаю. Нельзя перегибать в сторону спорта перед удовольствием.
13
Прокопий
- Эге-гей! Чья это сволочь? – Упитанный жандарм соскочил с телеги. Лежащий в телеге на куче соломы человек был весь в крови и пыли, лежал не шевелясь. – Да заберите кто-нибудь эту падаль, нам еще в уезд возвращаться!
На улице Сок-Кармалы никого не было, все были на полях. Жандармская телега приехала в самый обед, когда даже дети убежали в поле, неся взрослым еду. Трое жандармов были очень уставшие и недовольные. Они остановились у дома, где жила у крестного Маруся Зиновьева. Она была дома, уже прискакала с поля и занималась курятником на заднем дворе. Жандарм снова заорал так, что девушка услышала внутри курятника. Сообразив, что может быть что-то важное, Маруся пошла к калитке.
- Чего народ пугаешь, Вашбродье? - смеясь спросила Маруся.
- Тьфу, ну хоть кто-то объявился. Пить дай! Да поди сюда, посмотри, знаешь ли, что это за скотина?
Маруся не поняла, что за скотину она должна узнать. Быстро сбегала за водой и протянула жандарму. И тут только увидела лежащего на телеге человека.
- Знаешь его? Чей он, где выкинуть?
Маруся посмотрела и ахнула. На телеге лежал, избитый и окровавленный, Прокопий Данилов, который три месяца назад ушел на золотой подряд в Губернию. Отец Андрей весной выхлопотал заказ в епархии, а мастером Прокопий был хорошим.
Не совсем понимая, зачем и почему, скорее повинуясь какому-то женскому инстинкту, Маруся твердо сказала:
- Мой это... дядька мой. А что с ним, разбойники его так?
- Ну, раз твой, так забирай побыстрее, да знай, что сам он - разбойник-революционер. Попался полиции в Бугуруслане, кружок большевистский среди прихожан затеял, подлец. Скажи спасибо, до смерти не убили в участке. Они, бомбисты-разбойники, скольких уже повзрывали да постреляли. Забирай, да смотри чтобы больше на глаза не попадался. Выкидывайте собаку! - приказал старший жандарм конвою.
Как мешок с песком два жандарма просто выбросили Прокопия из телеги и укатили прочь. Пятнадцатилетняя девочка втащила его на себе в дом и положила на большую широкую лавку, покрытую овчиной. Согрела воды, как могла обмыла и вытерла Прокопия. Он был сильно избит и с трудом дышал. Придя в себя, взял Машу за руку и долго не отпускал.
Вечером его перенесли в родительский дом. Мать с отцом выхаживали его неделю, пока он не смог вставать. Молодой, сильный организм справился с убоем. Поп-Андроп и отец Прокопия, Илья, серьезно взялись за дознание дела. Жандармы сказали правду. Прокопий был членом революционной партии РСДРП(б) и всерьез занимался революционной агитацией. Отец и Андрей насели на него крепко.
- Ты что это удумал. В смутьяны идти? В разбойники? Мы ж сами с тобой да со Спиридоном разбойников ловили. Забыл, что ли? - Негодовал Илья.
И впрямь, год назад Маша Зиновьева с подругой прибежали из лесу испуганные, бросившие там лукошки с грибами. Рассказали, что наткнулись на становище разбойников. Незадолго до этого в селе пропали две девки. Маша божилась, что видела двух чужих здоровенных мужиков, которые разбирали шалаш. Прокопий тогда быстро поднял своих дружков. Они с отцом и Спиридоном рано утром выследили лиходеев и напали на них. Разбойников оказалось трое, они тащили с собой много награбленного и двух девушек из села. Прокопий со Спиридоном так быстро кинулись, что разбойники не успели взяться за оружие. Прокопий с отцом хотели всех привезти к уряднику, но Спиридон, всего семнадцати лет от роду, сразу топором разрубил одному голову, а второму почти отрубил руку по плечо. Пока везли, тот помер. Третьего успел спасти Илья. Его и сдали в управу, получив хорошую премию.
Андрей был в искреннем недоумении:
- Зачем тебе, Проша? Тебя кто обидел, или бедствуешь несправедливо? Ты же и живешь хорошо, и уважают тебя все. Да и революционеры эти, они же безбожники. А ты, хоть и себе на уме всю жизнь, а в Бога веруешь и в церковь ходишь. Работаешь на церковь, ты человек Божий, как ни крути, хоть и в грехах по уши. А кто без греха? Ты брось это дело паскудное. Покайся. Повинись, тем более что простили тебя на первый раз. Ну что с того, что бока намяли? Здоровее будешь.
Прокопий долго молчал. Ему было очень трудно объяснить, что заставляло его всегда быть таким непоседой, таким неугомонным человеком. Отец и друг были, конечно, правы. Любой другой только мечтать мог о том, чтобы жить, как жил Прокопий Данилов, сам себе хозяин, всегда с деньгами и всегда свободен.
Потом встал, прошелся по избе, выпил кваса. Потянулся и, лукаво улыбнувшись, красивым голосом пропел:
По пыльной дороге телега несется,
А в ней по бокам два жандарма сидят…
Сбейте оковы, дайте мне волю!
Я научу вас свободу любить!
- Помнишь, тятя, как дядя Егор с войны пришел, у Петра собирались его праздновать? Он мужик был, Царство ему Небесное, не мне чета. Таких больше не будет. И силен, и хорош, и честен, и крепко жил. А две семьи разменял и сгинул, словно не было его. Надо было - на смерть в штыковую ходил, а до дому еле денег хватило доехать. Что сам нажил своим горбом, то семье и осталось. Вот и резону всего. Пока ты простолюдин, о тебе заботиться никто не будет. Я тогда же дяде Пете говорил, помнишь, Андрюша, что надо, чтобы власть была. Только так можно с уважением быть. Вот я - и мастер, и без долгов. И разбойников ловил, а видите, чуть что, сразу как скотину последнюю излупцевали и на дороге бросили. Маше спасибо, не струсила. Власть нужна. А революционеры - они за народную власть. Сами власть и будем. А про Бога у них одного мнения нет. Есть и такие, кто говорит, что верить в Бога нельзя и в церковь ходить не надо. Что не Бог, а революция. Так то - больше жиды, да студенты глупые. Мы их поправим.
- Да что тебе эта власть далась! - Негодовал отец. - Хочешь, так мы тебя всем селом в земские заседатели, как выбирать будут, выдвинем! Чем не власть? И суд, и земля, и лес, и ярмарки. Что еще надо. За каким лядом тебе на верха лезть, когда делом время заниматься будет? Вон смотри, тихим сапом, а людишки наши - богатеют. Только кто ленивец да пьяница - те бедствуют. Ты с ними равняться захотел, с лодырями да опойками? Эти-то, ясен день, всегда от зависти недовольные! Тебе ли, сынок, жаловаться? Совесть поимей!
Андрей сильно переживал за безбожный путь:
- Да как вы их поправите, безбожников, раз они вами и верховодят! Это они вам мозги повправляют. У них же главная мысль та, что Бога нет! А кто есть тогда, кому они молятся? Сатане значит, свято место пусто не бывает! Плюнь на поганых, они против царя, против Бога идут. Врут все про народную власть! Чем сейчас власть не народная? Земская власть, про что отец тебе говорит, она самая и есть народная, все что народу надо - у нее в руках. Верно, Илья Игнатьевич? А тебе какой надобно? Офицерской, дворянской? Да на что она? Или ты державой править захотел? А ума тебе на то кто дал, а? Все эти бесы только к власти и рвутся, на народ им чихать. А не дай Бог власть возьмут, так всех и скрутят. Все лодыри да пьяницы, да каторжане хозяйничать начнут, так мы с голоду загнемся! Что они умеют, только воровать да грабить. А как всех ограбят да пожрут все, так сами себя есть будут. Одно слово - каторжане разбойные, безбожники и антихристы.
- Да не пугай бесами, Андрей. У нас весь народ в Бога верует, и мы, и мусульмане. Мы партию поправим. Она же за народ, а против веры народной никто не пойдет. А власть наша сейчас… она - сиволапая, дремучая. Кругом обманут, вокруг пальца обведут нас господа. Ты да я и еще пяток на все село грамотных сыщешь. Вот ты школу собираешь. Так пока грамоте выучишься, пока еще какое образование получишь, тебя опять везде господа обставили, везде опоздал, опять все своим горбом тащить. И так везде и наперед. Вот зачем своя власть нужна. Настоящая. А уж Господь сподобил, чтобы ты, тятя, с матушкой меня на свет уродили аккурат 14 июля.
- И что с того, окаянный?!
- Так 14 июля - это ж великий день. Начало Великой Французской Революции, в тот день ихнюю царскую тюрьму, Бастилию, народ штурмом взял. Скажи ему, Андрей! Сами меня революционером от рождения справили.
Тут Илья Игнатьевич уже не удержался и дал Прокопию по уху.
- Спиридон! - Крикнул отец. - А ну, иди сюда. Придержи-ка Прошу. Сейчас я ему всыплю по старой памяти, революционеру сраному. Мало его жандармы поучили, неси кнут. Ох, и отхожу я тебя, хоть ты мне и сын любимый!
Даже Прокопию, схватившемуся за горящее ухо, стало смешно, как всерьез разозлился отец, еще третьего дня просидевший у кровати сына всю ночь и гладивший его по голове, как в детстве.
- Ну все, все, тятя, хватит, убедил. - Смеясь и прикрываясь от отца рукой, осадил напор Прокопий.
В это время в комнату вошел Спиридон. Без кнута. Спокойно и мрачно сел на лавку рядом с отцом и братом.
- Верно брат говорит. Я его держать не буду. И бить не дам. Он правду сказал. Я тоже в партию запишусь. – Слова падали из него, как острые булыжники на голые ноги.
Все онемели. Илья с размаху закатил Спиридону леща. Не изменившись в лице и не вздрогнув, младший сын принял удар, даже не повернув головы к отцу.
- Тамаша… - по-мордовски сказал Спиридон, что значит «такое забавное дело». - Тамаша. Поправляйся. Потом поговорим. – И не торопясь вышел из избы.
Скоро Прокопий совсем оправился и ушел в свой дом, где жил совсем мало. Хозяйство он так и не заводил, не женился, но хату содержал аккуратно, в чистоте. Хорошо и быстро готовил. Никто не знал, чем закончилась вся эта история с жандармами, был или нет потом разговор у братьев. С отцом Прокопий помирился сразу, он очень любил родителей и не обижал их, всегда приносил подарки и помогал деньгами. Его мать, маленькая, почти чернокожая мордвинка, совсем не имела слова в отцовском доме, да и по-русски не разумела. Но она любила Прокопия какой-то звериной, инстинктивной любовью, любовью первобытной женщины, чувствующей вождя. Иногда у них были совсем коротенькие, в три-четыре слова, разговоры на мордовском языке. Всем это казалось таинственным и необычным. Никто не знал, о чем они так говорили. Мать чувствовала и знала все, что происходит с ее средним сыном, хотя все считали ее немного не от мира сего.
В конце октября 1911 года крестный Петр позвал Марусю на разговор.
- Машенька, дело такое. Ты уже девица настоящая, видная. И мне как дочь, видит Бог, не вру. Жили мы славно, по-доброму, я тебя не обижал. Сватает тебя наш друг, Данилов Прокопий. Очень ты ему глянулась, по душе пришлась. Давно за тобой наблюдал, да со мной советовался.
- Прокопий?! Да он же старый такой, куда ему! А мне, дядя Петя, всего шестнадцать, пузо на лоб вроде не лезет, куда торопиться, с чего? И знаешь ведь, с парнишкой я гуляю, Ванечкой Трифоновым. Он мне нравится, стадо вместе пасем, годов одних с ним. Не, не хочу я, дядя Петя, замуж. И вам что, лишний работник не нужен? Как всюду управляюсь, горя со мной нет! А что я Прокопия тогда от жандармов взяла, да прибрала его, так то б любая баба на моем месте сделала. Не, не пойду.
Но не тут-то было. Данилов к захвату Маруси подготовился, как ко взятию Бастилии. Крестный и опекун Петр был куплен с потрохами. Поп-Андроп не вылазил из их дома, чуть ли не ночуя и не умолкая. Ванечку, хорошего паренька, отправили на какие-то другие работы, куда ни Макар, ни Маруся, телят точно не гоняли. Прокопий, по натуре своей человек не скупой, все время присылал хорошие подарочки. Через неделю в дело пошел последний аргумент. К Марусе явился Илья Данилов и чуть не пал на колени.
- Машенька, доченька, помоги-спаси! Без тебя пропадет непутевый, все прахом пойдет. Дом у него лучший на селе, и деньги есть, и не злой, и не жадина! А ни жизни, ни хозяйства. Ему вот только такую, как ты, чтобы не сробела, да сдюжила. А за ним, как за каменной стеной, не пропадешь! Он из огня живым выйдет, с того света, из могилы вернется, да еще чего с собой прихватит, хоть у черта из глотки вынет! Внуки-правнуки твои спасибо говорить будут, вечно за вас молиться!
Свадьбу организовали споро и здорово. Успели до Рождественского Поста. Народ на селе получил пищу для толков и пересудов загодя. Прокопий был старше Маши почти на одиннадцать лет. Одно это вызывало бурное обсуждение. На венчанье в церкви собралось чуть не все село. Жених был одет с городской роскошью, в изящный черный костюм, ботиночки и бант на шее, чего на селе отродясь не видывали. Маруся была на полголовы выше его и в плечах пошире. Она была красива и незатейливо светла, хотя замуж шла без особой любви.
Во время самого венчания кто-то в толпе начал открыто осуждать эту свадьбу, намереваясь протестовать при вопросе священника о возражениях. Охи и ахи «Ой, какой старый», «Поневолили девку, крестного подкупили, сироту продали» стали перерастать в подвывание. Но Прокопий был готов и к этому. Не оборачиваясь к толпе, слегка поманил рукой. К нему быстро подскочили трое его дружков, отъявленных негодяев, за которыми было много дурной молвы. Он им шепнул. Через пару минут приглушенных вскриков и угрожающих порыкиваний церковь стала полупустой. Повенчали их без лишней публики.
Гуляли в доме Прокопия, гуляли славно, два дня. Прокопий и Петр все очень хорошо устроили, все помогли. Большинство народу было искренне радо за молодых, разделяя мнение Ильи Данилова.
Гости, наконец, разошлись. Подвыпивший, а больше притворяющийся Прокопий плюхнулся на стул перед женой и, вытянув ноги, заявил: «А ну, стягивай штиблеты!»
Молча и быстро, левой рукой за отворот рубашки, Маруся подняла мужа вверх и прижала к стене ухватом, оказавшимся в долю секунды в правой руке. Спокойно и внятно, держа его на весу в левой руке, а правой упирая ухватом в шею к стене, сказала:
- Прошенька, муж мой, навек теперь любимый и единственный. Слушай меня. Буду тебя любить и холить, повиноваться во всем и почитать, хозяйничать и детей тебе рожать. Но унижать себя не дам. Иначе – убью. Лады, хороший мой?
Висящий в воздухе Данилов дотянулся правой рукой и погладил Марусю по голове.
- Лады… - улыбнулся он.
Через полгода после свадьбы Прокопий собрал у себя отца, братьев и Андрея и рассказал, что уходит учиться на машиниста паровоза, в Самарское железнодорожное училище. Еще когда он работал в уезде на куполах, познакомился с железнодорожниками и основательно повыпытал об их профессии, в то время набравшей вес в обществе.
За полгода жизни с Прокопием Маруся развернула основательное хозяйство. Хотя Прокопий и не любил крестьянскую жизнь, но с Машей все делалось как-то легко и удачно. Все родственники радовались за них. Новое известие застало врасплох.
- Что за новый поворот? А дом, жена? Хозяйство? – Недоумевал отец. - Что тебя на эти самовары потянуло? Вот точно тебя лукавый в адские жаровни манит, будешь чумазый да угольный весь, как мелкий бес из преисподней!
- Тут другое дело. Я хорошенько разузнал, да посмотрел все как есть. Самый верный путь мне сейчас, как войны нет, чтобы в большие люди выйти. Машинисты самый важный народ становится. К ним все с почтением, никто грубить не смеет, все слушаются и больше полиции боятся. Железные дороги вон как по всей империи строят, просторы у нас бескрайние, на лошадках не наскачешься. Все будущее на сто лет вперед за паровозами. Мне так благородные господа говорили, которые планы составляют, где и когда дороги строить. Машинисты - как дворяне новые, как офицеры. У них даже форма как военная, порядок во всем. И жалование у них – ого-го! Никакого хозяйства большого вести не надо, как поместье буду свой дом держать. В машинисты учиться люди идут только из грамотных и образованных. Там из благородных, кто обеднел, немало. Нравы и порядки там культурные. Слава Богу, техника развилась, к ней людей подкованных надо. Вот он и случай мне, из крестьян да мастеров наверх шагнуть. Обучать бесплатно будут, а я посмотрел и вижу, что способный я к технике. Быстро разберусь во всем. Конечно, и кочегарить придется поначалу, так оно и нужно все дело знать доподлинно. Зато потом - буду командиром.
- Все тебе мало, все тебе надо! А дом, хозяйство, жена молодая?! Поместье он выездное решил тут устроить! Я так помру, а внуков от тебя, неприкаянного, не увижу! На кой черт тогда тут хоромину выстроил, да девку такую хорошую забрал! Ну ты как собака на сене - сам не ам и другим не дам! В дворяне, в офицеры его несет! Андрей, да огрей ты его кадилом по башке, может хоть от святого сосуда поумнеет!
- Я, Проша, тебя на это дело благословляю. Не серчай, Илья Игнатьевич. Вижу, охочь до нового мой друг. Ему на одном месте не высидеть. У каждого своя дорога. Господь не запрещает. Зато вам всем через него уважение и слава придет, коль ему успех будет.
Даже безмолвный старший брат Иван поддержал Прокопия:
- Правильно ты, Проша, барахтаешься. Хватит всем лямку тянуть. Я вот неспособен, так и живу по накатанной. А ты - молодец. В тебе жизни много. Вот и бери ее, как что есть. А за дом, да жену не беспокойся. Маруся, она у тебя – золото. Оставь денег поболе. Увидишь, как она развернется. Тут не поместье, а графское именье будет. Не навек же уезжаешь. А мы присмотрим, да поможем. Ты уж давно у нас за главного. Мы хоть над тобой и посмеиваемся, а все тобой очень гордимся. Один ты такой в роду, шустрый да удачливый. Я в тебе не сомневаюсь. Вот за Спиридона больше я, отец, переживаю. Не знает никто, что у него на сердце. Он, как затаившийся зверь, ждет. Чего ждет - неведомо. А Прошу - отпусти с благословением. Чувствую, правильно он решил.
Так Прокопий Данилов умно обустроил свои замыслы, защитив то, что нажил, надежной женой, уважением родни и друзей, и пошел дальше к своей мечте.
14
Дешевая жизнь
Ну вот и удобное место, чтобы пристать к берегу. Такая глушь, что даже комаров мало, им есть некого. Вокруг красивейший смешанный лес: елки, сосны, березы, осины, ивы, тополя, пихты, кедры. Воздух такой густой и ароматный, что хочется его собирать горстями и пить, как сладкий компот. Травянистый берег, потыкал веслом - плотное дно. Причалил, выскочил, вытащил лодку на сушу. Сразу полез купаться. Ноги и спина сильно затекли, почти два часа греб.
Вот это наслаждение, так наслаждение - расправиться в прохладной воде в такую жару, поплавать, побарахтаться. Чувствуешь, как позвоночник растягивается, поясница наполняется благодарной истомой, ноги оживают. Плаваешь, ныряешь, фыркаешь, хрюкаешь от удовольствия и вообще - ведешь себя так, как никогда не будешь вести даже в присутствии кошки. Хуже всего было колену правой ноги, оно в одном положении постоянно провоцирует защемление порванных связок. Но сейчас уже все пришло в норму, и не чувствуешь ничего, кроме восторженного балдежа.
Вылез на берег, достал паек. Чай из термоса в лесной глуши гораздо вкусней, чем даже у панорамного окна или на веранде. Коньяка пока не хочется. Съел пару блинов. Еще чай. Фух, как хорошо.
Колено ты сломал через полтора года после армии, на тренировке. Половица под татами в старом спортзале была гнилой, ты - тяжелый, высота прыжка - под два метра. Приземлился на правую ногу, половица сломалась вместе с попавшей в эту ямку ногой. Спортом ты тогда зарабатывал на жизнь, переведясь в университете на заочное отделение. Сам лучше всех знал, что ты в принципе не спортсмен, но отчаянно блефовал и даже умудрялся побеждать, демонстрировать успехи. Появились свои и неплохие деньги. Продержался год. Тебя даже стали уважать. Ногу сломал вовремя. Иначе затянуло бы в жесткую криминальную среду, от которой нынче десяток могил на недалеком кладбище да пара приятелей-инвалидов со сроками по восемь или десять лет за спиной.
Тебе всегда везло. На следующий день, как ты сломал ногу, твои друзья гуляли в ресторане. С женами. Как закончили, пошли на улицу дожидаться товарища с машиной, чтобы пьяненьких увез. К ушедшим вперед за угол бабам подкатил здоровый мужик. Муж одной из них, как увидел, сразу на него кинулся. Началась драка. Муж, который был «тафгаем» в городской сборной по хоккею, в потасовках толк знал. Мужик понял, что его сейчас отоварят по «самое не хочу», заорал, что он милиционер и достал пистолет. Выпившему «тафгаю» было море по колено, он кинулся опять. Получил пулю навылет как раз в тот момент, когда приятель на машине въехал в переулок и в свете фар все это увидел. Приятель этот, Алексей Ремезов, носил с собой огнестрел, спортивный малокалиберный «Марголин», после того, как его квартиру ограбили вооруженные гастролеры. С этим стволом из машины и выскочил. Мужик с пистолетом, увидев, что на него бежит еще один бугай, да еще с «волыной», долго не думал и двумя выстрелами свалил Ремезова. Перевел дух, огляделся и подошел к Ремезову, лежавшему навзничь на снегу, но живому и не выпустившему свой пистолет из руки. Но мужик-то этого не знал, думал, все кончено. Когда он наклонился к Алексею, чтобы взять пистолет и проверить наличие документов, тот в упор выстрелил ему в лицо и убил наповал.
Мужик и впрямь оказался милиционером, майором угро. Леха выжил. Ему дали десять лет.
Так легко было сломать жизнь и себе, и всем вокруг. Сегодня мы захлебнулись в потоке информации и не удивляемся убийствам, изнасилованиям, изуверствам. Мир не стал хуже. Наоборот, мы живем так хорошо, как не жили никогда. Но освещаемость событий стала гораздо лучше. Всегда уровень ужасов был примерно одинаков, за исключением пиковых моментов, спровоцированных социальными кризисами. Наше поколение просто застало этот переходный этап, в котором все смешалось. Поэтому и кажется страшно. На самом деле страшно это - только для тех, кто пострадал или потерял. А тогда ходить на суды и похороны было чуть ли не модой. Хватало и того, и другого. А так - ничего особенного. Просто человеческая жизнь стала валютой при решении деловых вопросов и подешевела при гоп-стопе примерно до послевоенного или революционного уровня. Хотя нет, вру. Те времена нам не переплюнуть.
Надо было думать, как зарабатывать дальше. До этого работал на второй работе переводчиком английского. Еще помогал папин друг - депутат Верховного Совета, устроивший тебя на должность помощника и плативший зарплату. Но без спорта наступил финанасовый провал. Омерзительная харя бедности нарисовалась - не сотрешь.
Когда нога позволила ходить, папа предложил поехать поработать «за границу». Его друзья в США, еще со времен студенчества, не потеряли связей с фирмой своей юности. Фирмой руководили американские итальянцы, они нанимали на сезон молодых парней для перевозки образцов грунта геологических проб в нефтяных районах Венесуэлы. Брали только из старых друзей по принципу традиционной ответственности. Когда ты еще был ребенком, папа рассказывал, как он на каникулах перевозил на моторных лодках по притокам Ориноко и Амазонки контейнеры. Как гостил у индейцев, ел и пил всякую экзотическую всячину, стрелял из лука и дружил с индианками. Рассказывал так, что хотелось, задрав штаны, немедленно убежать в Венесуэлу.
Папиных возможностей хватило на то, чтобы оформить визу быстро. В то время это казалось похожим на сон. Возможность так романтически, шикарно заработать за три месяца целых десять тысяч долларов. Пока срасталась нога, инфляция ушла в космос, мамина зарплата учителя высшей категории в переводе на доллары была около десяти условных единиц, покупательская способность соответствующая. Маму ты уже взял на буксир, иначе ей грозило полное банкротство и распродажа имущества. С папой они разошлись давно. Много учителей в то время просто пропало, спившись и погибнув от инфарктов. Собственная семья не имела иных источников существования, кроме твоих. Так что возить контейнеры с кернами на лодке ты был готов и на одной ноге.
Ну, хватит прохлаждаться на берегу. Слава Богу, не Ориноко, надо идти дальше, еще часа четыре против течения. Значит, еще два привала. Отлично.
15
Первая Мировая
1913 и 1914 годы для семьи Эбертов были прекрасны. Счастьем было пропитано все. Каждая секунда жизни, каждая молекула русского воздуха. Счастливыми были даже неудачи и просчеты, без которых было не обойтись русскому департаменту, в котором служил Казимир. Но в целом все получалось верно, по разработанному сценарию. С Катей они жили так, как будто знали друг друга загодя, чувствуя и упреждая во всем.
Казимиру пришлось много поездить по России. Больше полугода он провел в командировках, доехав до Енисея, где нашли в Саянах место под стратегическую электростанцию, поставив ее в план на 1930 год. К тому времени рассчитывали в Сибири и на Дальнем Востоке иметь около восьмидесяти миллионов населения. Казалось, сибирскую территорию, почти в 10 млн. кв. км., освоить просто невозможно. Это сокрушительное богатство сомнет весь мир, и «Утопия» Томаса Мора станет совершенной реальностью для России в 20 веке.
Удивляло то, что чем дальше от центра, тем привольней и богаче жил народ, что рабочие уральских заводов имели свои большие дома с крупными наделами земли. В Омске делали все виды сыров и масла, везли до Владивостока, а оттуда продавали даже в Новую Зеландию. Ишимская жировая ярмарка по своему бюджету превосходила шведские угольные компании, а под меховую ярмарку в Тобольской губернии отдавали территорию, равную небольшому городу. Удивляли сибирские коровы, совсем не похожие на европейских. Они были маленькие, мохнатые и клыкастые. Их было очень много. Молока давали мало, но молоко было высочайшей жирности. Эти коровы были совсем неприхотливые, не боялись зимы и волков, а ели все, что находили. С ними не было хлопот в содержании, только доить надо было очень много голов. Хватало и дикого невежества, темноты и суеверий. Но эти черты народной жизни были характерны для любой нации и в то время, да и во все века.
Эберт видел, что вся эта необыкновенная жизнь, которая началась далеко не вчера, еще только набирает обороты, еще только начинает чувствовать свою значимость и силу. Как это прекрасно - быть причастным к такому великому историческому явлению, вот что наполняло Эберта в эти дни.
Начало 1914 года принесло Казимиру первые дивиденды. Совокупный корпоративный доход по итогам года в марте, после заседания Советов Акционеров, принес ему чистых сто пятьдесят тысяч рублей. Никогда в жизни Эберт не имел столько своих денег. Даже не мог представить, что с ними делать. Он выкупил квартиру на Малой Бронной, изрядно переплатив. Русские маклеры были настоящими разбойниками и живодерами. Европейские стряпчие, типа Диккенсовского Джеггерса, были по сравнению с ними безгрешными херувимами, работавшими даром. Это Казимир тоже усвоил. Но древний исторический район Москвы не отпускал его. История о Патриархе Гермогене, замученном польскими интервентами и немецкими наемниками триста лет назад, наполняла его мистическими смыслами. Так Казимир Карлович Эберт стал старым москвичем в двадцать девять лет. Окончание года сулило ему, при сохранении темпов внедрения технологий, еще минимум сто тысяч.
На тревожное состояние политики в Европе, на растущий ком проблем в колониях и на Балканах, длящуюся с 1909 года трагедию на турецкой границе с уничтожением армян Эберт сознательно не обращал внимания. Когда все так хорошо складывается, когда все твои ожидания реализуются буквально и умноженно, дурные мысли обходят тебя стороной. Все всегда будет только еще лучше. Особенно - завтра. Уже с утра...
Утренние газеты были только об одном. Убит Фердинанд. В Сараево. Сербом. Габсбурги нападут на Сербию с минуты на минуту. Россия защитит меньших братьев. Франция - наш союзник, прикроет от Вильгельма. Наш брат, король Георг Английский, кулаком броненосцев выметет море от утлых ладей германских варваров. Проклятый пангерманизм падет, споткнувшись о собственные амбиции.
Вечерние газеты уже как с цепи сорвались. Все издания прямо призывали к войне с Австро-Венгрией и Германией, в защиту славянского мира. Свобода слова, которой так гордилась Россия, словно надышавшись каким-то тлетворным ветром, выла и ревела о войне.
Столыпина убил еврей-сионист еще три года назад. На суде Богров прямо сказал, не боясь гарантированной виселицы: «Я убил Столыпина за то, что он очень русский, он ставит интересы России превыше всего остального». Столыпин мог бы правильно расставить приоритеты. Нынешнее правительство и Государственная Дума, либеральные во всех отношениях, не нашли ничего более подходящего, чем пойти на поводу у самого дешевого и примитивного проявления патриотизма - угождать первому позыву справедливости. Ума подумать о последствиях не оказалось. Не им же воевать. Зато возможности давить на мозги и нервы общества, агитировать было сколько хочешь.
Начался эффект домино. Россия объявили мобилизацию. Германия ответила ультиматумом. Франция, связанная договором с Россией, подключилась к военным приготовлениям. За ней – Англия и Италия. С обратной стороны воспряла Османская Турция, увидев шанс великого возрождения.
В августе началась война.
Швеция сохраняла нейтралитет, но вполне ожидаемо сочувствовала Вильгельму. Атмосфера русской жизни очень быстро наполнилась военным патриотизмом. Первые недели войны на австрийском фронте нам сопутствовал успех. Эберт почувствовал себя в каком-то эмоциональном тупике. Он вдруг ощутил себя чужим, несмотря на полное семейное и личное финансовое благополучие. Многие и лучшие русские друзья сразу ушли на фронт. Тесть составлял военные карты. Катя расшивала военные штандарты. В департаменте дали срочный заказ на электрооборудование для крейсеров. Но обстановка военного накала была чужда Казимиру.
Он почувствовал, что великие планы отодвигаются. Его самонадеянность, уверенность в своих расчетах и своих силах натолкнулись на что-то еще более огромное и неизвестное, чем эта прекрасная страна, которую он так полюбил за эти годы. Эберт хорошо разбирался в экономике, неплохо знал историю. Он точно понимал, что война такого огромного масштаба выгодна только в одном случае - в случае победы и грабежа побежденного. Значит, совершенно справедливо полагал он, это еще лучше понимают те, кто отдавал приказы. Следовательно, при таком массовом военном конфликте никто не захочет быть ограбленным и сметенным с исторической сцены. Ресурсы сторон конфликта, за счет объединения в блоки, практически неисчерпаемы. От хода и итогов войны напрямую зависит судьба их правящей верхушки. Значит, сделал он вывод, война превратится в бесконечно долгое бескомпромиссное побоище.
Но больше всего он не хотел верить своим глазам. Он никак не мог принять тот факт, что современные культурнейшие цивилизации смогли сознательно и мгновенно разжечь мировой пожар, обвинив друг друга в самых адских грехах и пороках. Это при том, что за несколько дней до этого все отдыхали на одних курортах, возродили и проводили Олимпиады, активно торговали, ездили друг к другу по всему миру на самых современных лайнерах и поездах. Все богатели и, казалось, в истории человечества наступает золотой век. Не говоря уже о том, что все монархии Европы были перевязаны самыми тесными кровными связями, все были прямыми родственниками и друг у друга по уши в долгах. И вот семейный мордобой, начавшийся вроде как из-за соседки-потаскушки, быстро перерастал во что-то страшное и неуправляемое.
Уже через два месяца после начала боев даже в Москве было полно раненых, прибывавших с фронта. Похоронки приходили во все гнезда, не щадя ни высшую аристократию, ни семьи поденных работников. Газеты захлебывались от восторга первых успехов, перевирая все на свете. На улицах шли митинги с песнями и частушками Маяковского и прочих распатриотившихся:
- С криком «Дойчлянд юбер аллес»
Немцы с поля убирались.
Ушедший в числе первых на фронт Крюков через три недели был дважды ранен и вернулся лечиться. Весельчак и оптимист был озадачен. Он рассказывал, что это не война, а черт знает что. Пулеметы в считанные минуты уничтожают целые роты, а пушки стреляют на десять верст без промаха. Что враг очень хорошо вооружен и отчаянно сражается, что быстро эта война не закончится. Гибнет невероятно много людей с обеих сторон, а войска все подходят и подходят по железным дорогам. И одно дело – знать все это в уме и на ученьях, а совсем другое - наложить в штаны при атаке на траншеи с пулеметами и колючей проволокой.
Крюков получил незначительные осколочные ранения и скоро опять уехал на фронт. Провожая его на вокзале, Казимир впервые услышал берущую за душу «Прощание славянки»:
- Прощай, нежный взгляд,
Не все из нас придут назад.
Эта песня, исполняемая на вокзале духовым оркестром при погрузке батальона в вагоны, впервые заставила его допустить мысль, что перемены к худшему могут быть необратимы. Что беда войны может повлечь за собой какую-то более тяжелую трагедию. Так все было фантасмагорично: чудесная песня, ряды солдат в шинелях, красивые заплаканные женщины. Священники служили на месте молебен по уходящим на фронт. И тут же безобразные частушки с другого конца вокзала:
- Немец, рыжий и шершавый
Разлетался над Варшавой.
Но казак Данило Дикой
Продырявил его пикой.
И ему жена Полина
Шьет штаны из Цеппелина.
Вася рассказывал, как видел атаку наших казаков. Они смяли венгерских гусар и гнали их на окопы. Метров за сто до колючки венгры разошлись в стороны двумя крыльями. По атакующей казачьей лаве с близкого расстояния ударили три австрийских пулемета «Шварцлозе». Погиб в свалке полный эскадрон.
Казимиру было невыносимо слушать сивушный рифмованный бред про то, как пиками сбивают дирижабли с бомбами. Невыносимо было, что еще через неделю пришла похоронка на мобилизованного сотрудника из его отдела, грамотного и культурного парня. Хорошего химика. Он погиб в числе многих других, незаметно и бездарно для своей страны.
Пришла мысль: «Уж если все это допустили, то надо делать это как можно лучше. И тогда категорически нельзя заниматься бравадой и шапкозакидательством, это очень плохой признак. Это признак того, что вы плохо понимаете, с чем столкнулись. Разочарование может быть болезненным. Аффектация всегда вредна».
Казимир прогнал тревожные мысли. В конце концов, немцев и в самом деле стоит проучить. Тоже мне, родственнички.
16
Первая потеря
Прокопий очень хорошо учился на машиниста. Разбирался во всем быстро и легко. Ему очень нравилась техника, он с любовью возился с деталями, лазил по учебному паровозу, разбирал и собирал целые узлы. Много и с удовольствием работал кочегаром, сам просился дополнительно чистить котлы и топки. Его приводило в восторг, что он может заставить слушаться такой огромный и сложный механизм, кормить его, мыть, как лошадь. Быстро Прокопий стал лучшим на курсе.
Вокруг были люди разные. На удивление, Прокопий обнаружил, не проявляя себя, что революционному движению сочувствует большое количество и учеников, и преподавателей. Но Данилов отдавал себе отчет, почему он стремится в революционеры. Ему нужно было однозначное признание и равенство с благородными слоями общества. Его мотивы были безусловно практические. Для Прокопия, человека не бедного, понимавшего в практической, деловой жизни побольше любого, победа его партии означала только появление дополнительных возможностей и устранение традиционного, пренебрежительно-хамского отношения со стороны власти к простолюдину. Городская же среда сочувствующих плохо понимала, что они хотят от революций. В основном сквозила обида за вековую несправедливость и утеснения, много было и обычной зависти, желания не самим разбогатеть, а попортить жизнь богатым.
Вскоре Прокопий вошел в руководство революционного подполья, теперь уже в училище. Он умудрялся совмещать активную агитацию и организационную работу с учебой и практическими занятиями. К 1914 году почти половина студентов и преподавателей училища были настроены недружественно к правительству.
В родном селе дела шли вовсю. Прокопий регулярно приезжал проведывать жену и родных. Его именье крепло и богатело стараньями Маши. Отец Андрей открыл настоящую начальную школу, с учебниками и тетрадями, картами и глобусом. Переехали в село и две учительницы. Первая, пожилая и строгая, бывшая гувернантка, занималась со взрослыми и детей не любила. Вторая была молоденькая институтка, восторженная поклонница народного образования. На ней были детские классы. Но еще больше она оказалась поклонницей мужского пола и самого отца Андрея. Она была откровенно блудлива и глуповата. В один из приездов Прокопий получил о ней рекомендации у своего друга и пару раз наведался в снимаемую ей избу на окраине. Маруся про то прознала, учительницу сильно прибила прямо у дома, а Андрея с той поры величала не иначе как «****ь долгополая». Прокопию на ужин в горшок со щами сунула старую мочалку и с ним в тот приезд не ложилась. Поп-Андроп потом долго уговаривал Марусю не яриться. Объяснял, что если учительница сбежит, то детей некому будет учить. Кое-как удалось замять скандал и оставить учительницу, хоть та неделю из дому не выходила, крепко подфонаренная Машиным кулачком.
- Ты, долгополый, сам ее мотай, твои грехи! А моего мужика на то не подбивай, вот не пойду больше я к тебе на исповедь, у-у-у, кобелина, и гляди мне, еще тебя самого за бороду оттаскаю! – Злилась Маруся на обоих и долго не хотела видеть Андрея в друзьях. И грамоте учиться отказалась.
Спиридон выучил грамоту быстро и очень основательно. Сразу попросился к гувернантке еще учить иноземный язык. Суровая женщина цепенела перед Спиридоном, пытаясь скрыть непонятный страх перед этим крестьянином. Но ей было интересно пробовать свою дрессировку. Они стали учить сложный немецкий.
Известие о начале войны совпало с окончанием обучения и получением диплома машиниста. Диплом был, конечно, большой радостью, все забыли о революциях и протестах. Молодые люди ощутили себя нужными, солидными и уважаемыми членами общества. У всех была работа на всю жизнь. Войну выпускники встретили даже с какой-то радостью, как это часто бывает с молодежью, быстро меняющей свои взгляды и ориентиры. Патриотический подъем сменил протестное революционное настроение. Многие рвались на фронт.
Прокопий решил идти на войну, не раздумывая. Шанс реализовать его желание разом выйти в офицеры, стать не похожим на благородных, как например, уважаемые железнодорожники, а стать настоящим «Вашеблагородием» давала только война. Он сразу, добровольно, получил в уезде мобилизационное предписание и с дипломом машиниста приехал домой.
К возвращению мужа у Маруси дела шли - лучше не придумаешь. Лошади, коровы, мелкий скот, птица - все плодилось, жирело, процветало. Дом Даниловых аж сиял на берегу.
А буквально за несколько дней до приезда с Ильей Даниловым стряслась беда.
Никто так и не узнал всю правду, что же произошло на самом деле. Илья топил баню, пришел в гости старший сын, Иван. Втроем, со Спиридоном, пошли париться. Спиридон был особенно мрачен, этот уже взрослый, неимоверно могучий и замкнутый мужик. С отцом у него совсем не ладилось, хотя жил он в родительском доме. Ничего худого за Спиридоном не было. Руки он уже нигде не распускал, хорошо учился и усваивал немецкий язык. Но при всей своей молчаливости мог двумя-тремя словами просто расплющить человека. В нем откуда-то поселилась угрюмая нелюбовь ко всему на свете. И он умел эту нелюбовь вложить и в слово, и в действие.
Первым, быстро напарившись и вымывшись, ушел в дом Иван. Наскоро с матерью разогрел самовар и собрали на стол. Через полчаса дверь избы отворилась, и на пороге показался бледный, окаменевший отец. С трудом дойдя до своей кровати, он лег. Иван с матерью подскочили к нему.
- Ты чего, отец, угорел, что ли?
- Словом… словом… - шептал Илья онемевшими губами. - Тамаша, тамаша, тамаша…
Минут через десять пришел Спиридон. Отец замолчал, закрыв глаза. Иван кинулся к Спиридону:
- Что случилось? С батей плохо!
- Не знаю. В бане сказал, что душно и в дом пошел. - Коротко ответил младший брат.
- Да что ж такое, что он тогда заладил про слово? Что ты ему, подлец, сказал?
- Так его и спроси, ничего я не говорил. – Спиридон взял вещи и ушел в свой придел.
С того дня Илья так и не вставал, лежал обездвиженный и невидящий, иногда слабо повторяя «Тамаша, тамаша…» Когда приехал Прокопий, было уже ясно, что скоро Илья умрет. Отец был еще молодой и крепкий мужик, ему не было шестидесяти лет, все случившееся было каким-то нелепым сюрпризом.
Маруся со слезами рассказала беду радостно обнимавшему ее мужу и сразу потащила его в отцовский дом, даже не дав показать гордый и красивый диплом с вензелями.
- Вот так встреча, тятя… - Охнул, увидев отца таким, Прокопий. Мать повисла у него на плече, тихонько приговаривая на только им понятном языке. Бывший при отце Иван коротко рассказал о случившемся.
Толковый Прокопий быстро оценил обстановку:
- С отцом удар. Зовите Андрея, будем причащать. Спиридона не винить, дела не поправишь, ему без того погано. Машенька, ладушка, я тут сегодня побуду, с тятей. Завтра видно будет. Мне через неделю - на фронт. Я на войну иду.
Он говорил по-русски, для Маши и Ивана. Но при словах «я иду на войну» не понимавшая русского языка мать взвизгнула и кинулась Прокопию в ноги с татарскими воплями. Маша тихонько подняла ее и оттащила в угол.
- Ох и муж мне достался, я тебя за два года еле видела! - устало усмехнулась Маруся.
Илью Игнатьевича Данилова схоронили через четыре дня. Он так и ушел, повторяя заевшее в мозгу слово: «Тамаша… тамаша…». Перед тем, как отдать Богу душу, он ненадолго пришел в себя и немного подержал Прокопия за руку. Успел ему сказать: «Ты не бойся, сынок… ». Этого никто другой не услышал.
17
Та самая Америка.
Ты отчалил от приветливого бережка, где так хорошо передохнул. Рабам на галерах тоже полагался отдых. Теперь сил опять невпроворот, греби да любуйся по сторонам. По берегу реки - буреломы, несколько раз приходится проплывать под огромными, упавшими через реку стволами деревьев или обходить их. В нескольких местах русло реки сужалось, а упавшие деревья были такими длинными, что лежали на обоих берегах. Сюда специально приплывали рыбаки и охотники на моторках с бензопилами, чтобы распилить стволы и освободить путь лодкам. Захотелось коньяка. Прибился к одной завалине. Достал фляжку, несколько раз основательно хлебнул и закусил блином с творогом. Еще хлебнул и запил чаем. Ну до чего же все вкусно в таких условиях! Интересные ощущения охватывают. Вроде как «де жа вю».
Несколько лет назад ты купил необычную картину местного художника, директора художественной школы, где младшая твоя дочь училась рисовать. Картины висели во множестве на стенах коридоров школы, их рисовали преподаватели и учащиеся. Но только эта картина привлекла твое внимание. Она называлась «Уральские метаморфозы». Где-то на Урале есть река с веселым названием Шайтанка. Там, наверное, и не такое могло быть.
Проулок в глухой, полусгнившей деревне выходил прямо на берег. Разросшаяся, некошеная трава, солнечный день, и ярко светят нелепые уличные фонари. Типичная деревня 90-х годов. В проулке стоит, ошарашенно озираясь по сторонам, испанский конкистадор из 16 века, видимо из команды Кортеса. Он схватился за меч и частично вытащил его из ножен - слева от него из густой крапивы вылезает синяя львиная морда. Справа, в зарослях лебеды, меланхоличная жирная зеленая Кикимора положила лягушачью голову на передние лапы и грустит. Сзади, в колеблющемся мареве искаженного пространства, за плетнем покосившегося бревенчатого дома стоит, опираясь на длинное копье, ирокез с перьями на голове.
Ты отдал столько, сколько тебе сказал автор. Для тебя эта картина стала небольшим символом твоего Советского детства, когда все фантазии, мечты, страсти ты черпал в книгах. Возникала невероятная мешанина, и сформировался инстинкт успеха. Вопреки дозволенному.
Но тогда, в ноябре 1992 года, ты поехал не на Шайтанку. Ты поехал в Москву, в Шереметьево-2. В то время всем хотелось куда-то улететь из России. В зале вылета играла песенка Остапа Бендера из кинофильма «Двенадцать стульев» в исполнении Андрея Миронова.
- Кто верит в Аллаха, кто строит рай земной.
Пожалуйста! Разве я мешаю?
Я верю в кружочек на карте мировой
И вас с собою- не приглашаю!
Огромный «Боинг-747» улетел с тобой в Нью-Йорк, туда, где твой отец провел полжизни. Это было замечательно - окунуться в неизвестную, так долго запрещаемую атмосферу, о которой знал только по рассказам отца, фильмам и книгам. Дети его одноклассников - русские ребята, встретили тебя в аэропорту Дж. Ф. Кеннеди. Пару дней повозили по Бруклину, показали русское духовное училище и гуманитарный университет, где учились наши отцы. 522, Гленмор-Авеню. В этом доме жил отец с семьей, частью уцелевшей и сохранившейся после 1943 года. На первом этаже дома до сих пор живет хозяин, сдававший им второй этаж, тоже русский, Иван Великий, уже глубокий старичок. Он поверить не мог, что ты - сын Рура, хотя ну как две капли воды похож.
- Разыгрываете меня, старика, шпана бессовестная... Рур был парень твердый, послал эту Америку куда подальше, как тут ему пенять стали, да укатил в Россию. Молодец, не побоялся… Сейчас он там большой человек? Вот же он приезжал на конгресс при ООН, лет пять назад, заходил. Говорил, что в группе с вашим министром. Он умел жить, помню помню… А бабка его жива, нет? Шила, как Бог… Вон у меня еще пара иконок ее вышивки висит.
Познакомился с людьми, которые учились и жили с папой в одном районе. Дети, внуки и правнуки белоэмигрантов. Они были ультрарусскими, акцентированно считали себя именно русскими людьми. Очень радовались, что застали время крушения коммунизма и возрождение настоящей, по их мнению, неСоветской России. Ты даже увиделся и немного пообщался с самым настоящим белогвардейцем Волобоевым, еле убежавшим от Красной Армии из Приморья через Китай. А во Вторую Мировую он воевал в экспедиционном корпусе против фашистов. Так всю жизнь в армии США и прослужил, до пенсии. Это был почти столетний старик, достаточно высокий, с большими детскими ушами и живыми глазами умного и молодого человека. Отблеск утраченной культуры, который ты встречал только в своих родителях, горел в этом интересном осколке прошлого. Он так просто и ясно сказал, что слова его сформулировали всю суть для тебя:
- Слава Богу, кончилась эта чертовщина…
Но время не ждало. Александр Фролов, главный стряпчий, ровесник и одноклассник отца, привез тебя на подписание контракта к приятному молодому итальянцу. Говорили на английском. Он был рад знакомству и рассказывал, что твой отец их большой друг, много работал с его старшими родственниками:
- И очень жаль, что уехал в Советский Союз. За красивыми бабами, наверное, ха-ха! Здесь в то время негритянки прохода не давали, у них был всеобщий план: во что бы то ни стало залетать и рожать от белых мужиков. Вот теперь смотри, до чего Америка докатилась. - Итальянец трещал, как комсомольский секретарь на собрании актива: - Ты должен был принять трехмесячную вахту у предыдущего парня. Суть работы в Южной Америке, в Венесуэле проста. В компании двух человек, рулевого и лоцмана, принимаешь в притоке Ориноко груз проб грунта от геологической партии нефтяников. По основному руслу сопровождаешь до устья, где груз забирают на корабль и увозят в лабораторию. Два трехдневных рейса в неделю, туда и обратно, три дня отдыха в Маракайбо. Там такие креолки…ммм! Первый рейс тебя сопровождает, как новенького, предыдущий экспедитор. Потом - втроем. За груз отвечаешь ты. Лоцман и рулевой - местные индейцы, лоботрясы. Но без них не обойтись, река очень сложная. Экспедиторами работают только прямые родственники старых, проверенных друзей и сотрудников. Цена вопроса велика. Экспедитор должен быть вооружен. Поэтому берем только отслуживших в армии, владеющих оружием. У тебя там будет проверенный «Калашников». С ним все экспедиторы ходят. Он самый надежный и хороший, хоть я и американец. Ха-ха. Нет- нет, ничего особенного, просто такие правила. Да, конечно, никаких холостых. Полная жестянка патронов и два рожка. У лоцмана и рулевого - пистолеты. Местное население, натуральные дикари, миролюбивы, но на всякий случай. Все-таки трое суток по коварной и капризной реке, сквозь джунгли…. Жратвы и выпивки будет полно, не стесняйся. Раз к нам приехал, значит, за тебя поручились, что сдуру не напьешься и не свалишься за борт. Ягуары, анаконды, пираньи и прочий голливудский бред? – Ха-ха-ха! Никогда не смотри американское кино. Это у тебя там, в Сибири, медведи ходят по улицам, а щуки едят лосей. Какие там ягуары, так, кошки драные. В гараже у меня - вот это настоящий «Ягуар». Лодка большая, с двумя моторами, это приличный катер с маленькими каютами и кухней. На катере - радио и рация. Связь всегда и везде - дрянь. Управление, как в автомобиле, современное. Твой отец - крутой парень, он водил деревянную плоскодонку с фрикционами и без рации. Колумбу было проще из Испании до Америки дойти, чем ему до устья.
Пошутили на тему «Крестного Отца».
- Вы решили поменять провалившуюся Кубу на стабильную проамериканскую Венесуэлу? А вдруг и тут полыхнет? Какой-то полковник, Уго или Хьюго, недавно пытался мятеж поднять.
- Ха-ха! А ты знаешь эти фильмы!? Наши отцы и деды не занимались дурацкими казино и шоколадными шлюхами. Мы же не мафия. Мы всегда стремились к настоящей экономике, науке. С паршивым сумасшедшим полковником разобрались, как с ребенком. Все ок! Да и на
Кубе – без помощи Советов не обошлось. Венесуэла - это надежная нефть, это твердый интерес дяди Сэма. Повезло вовремя сориентироваться.
– Ага, особенно учитывая, как мой папа познакомился с вашими старшими родственниками.
– Хо-хо, не могу, веселые вы, русские. Да ладно, в то время мелкой уголовщины хватало, так, в стиле Ромео и Джульетты. Батя твой оказался тертый калач.
Насмеялись от души. Про чемоданчик-то никто не знал, кроме Рура. Так что и ты смеялся честно, без задней мысли. Тогда ведь все как в воду кануло.
- Ну, давай, собирайся. Завтра утром летишь в Каракас, почти в другое полушарие. Весь день болтаться в небе, в самолете выспишься. А сейчас я заберу свой настоящий «Ягуар», и мы покатаемся по Нью- Йорку. Будет так, как тебе и не снилось в своей Москве. Тьфу, в Сибири. Да один хер. Не снилось.
18
Что делать?
Постепенно Эберта и его ведомство захватила напряженная рутина военного времени. Оказалось, что тотальная война может быть очень выгодна. Да, великие планы электрификации всей империи были отложены. Но как из рога изобилия посыпались военные заказы, так или иначе связанные с электронными устройствами. Особенно активным было военно-морское ведомство. Воюющие державы на ходу совершенствовали техническое вооружение, потери на флоте и в авиации требовали все больше и больше современной техники. Экономика страны за счет военных заказов раскручивалась гигантским маховиком. Инвестиции из имперских резервов щедро лились в кооперативное хозяйство. Казимир продолжал понемногу зарабатывать.
Серьезной неприятностью стала начавшаяся инфляция. Однобокий промышленный перекос спровоцировал крестьянские хозяйства придерживать хлеб, дожидаясь повышения сезонных цен. Вслед за ростом цен на продовольствие, перекрываемым дополнительной эмиссией денег, цены выросли на все. Для Эберта встал вопрос о способе вложения капитала, каждый день приносил неприятные ценовые сюрпризы.
Он пригласил на серьезный разговор Шлиппенбаха и тестя. И Николай, и Михаил Николаевич своих больших денег не имели, жили в основном текущим жалованьем. Но Шлиппенбах был серьезный финансист, мог правильно подсказать. В квартиру на Малой Бронной они пришли, пригласив с собой крупного землевладельца князя Нащекина.
Нащекин не рекомендовал вложений в покупку земли:
- Вы, Казимир Карлович, не так много зарабатываете, чтобы быть биржевым игроком или крупным скупщиком недвижимости. Хотя для одного человека Вы очень лихой казак. Вы напокупаете сейчас, в аренду не сдадите, сами хозяйством заниматься не будете. Земли в Сибири и на Востоке бесплатно - хоть подавись. Потом будете продавать - лет десять цены не возьмете. Покупать недвижимость стоит только в центре Москвы и Санкт-Петербурга. Но она прямо привязана к инфляции, это сейчас твердая русская валюта. Тоже особой выгоды не вижу. Покупайте акции и доли в предприятиях, где работают Ваши технологии, прибирайте их к рукам. По крайней мере, Вы хоть разбираетесь в собственном предмете.
Шлиппенбах был согласен с князем:
- Мне, Казимир, как русскому человеку очень приятно, что ты так обрусел и Россию полюбил. Но русскую землю от любви покупать не стоит. Здесь не твой тесный фатерлянд, где каждая пядь на вес золота. Тут от земли толку может вовек не быть, пока на ней чего-нибудь не заведешь или государству не продашь под застройку по генеральному плану. Я уж буду как циник-бухгалтер рассуждать. У нас инфляция. Экономика вроде как растет, да только однобоко, военное все. Крупные промышленники озолотятся и будут все чохом скупать. Все, до чего дотянуться. Они и десять лет без дохода с того просидят, а своего часа дождутся. У тебя кишка на них тонка. Векселя на будущий урожай покупать тоже нельзя, у нас того и гляди продразверстку введут, крестьянину жадному рога пообломают, установят закупочную цену. Вижу верным решение увеличивать участие в своих предприятиях, где ты от государства долю получил. Но и тут тебе наверняка границы поставят, закон уже на чтении в Сенате. Много не возьмешь. Тут в барышах всегда крупная рыба. А тебе, премудрому пескарю, миллионщику скороспелому, самому выкручиваться надо. Поэтому предлагаю помимо своих акций покупать американскую валюту. Америка не в войне, только продает все для войны. Вот умный народ: двое дерутся - третий все стянул. Зафиксируешь покупательную способность своего капитала с минимальными потерями на инфляцию. Разложи свои яйца по разным лукошкам. Совсем без потерь ты никак не обойдешься. Для мелкой рыбешки, да середнячков-капиталистов, война - всегда плохо. Хорошо только голопузому - он веселится да пьет, да частушки орет. Да благотворительные щи трескает. Еще и первый патриот, потому как он - народ. (Николай уже перешел на язык каламбура). Можно что-нибудь на Родине купить, в Швеции. Тоже, Слава Богу, нейтралы.
Михаил Корягин был настроен пессимистически. Он был потомственный служивый человек, не испорченный поколениями крепостного паразитизма на народном горбу. Все его предки были на предметной, естественно-научной службе государству. Отупеть от достатка и безделия времени не было. Постоянно занимаясь разработками и обновлениями карт, он очень хорошо знал положение дел. Оно становилось неважным. Май 1915 года принес чувствительные поражения русской армии, отступление из Галиции и Польши. Нависла угроза германского вторжения непосредственно на территорию России. Эти поражения невозможно было заретушировать. Потери перевалили за миллион человек, такого мировая история еще не знала. Раненые, искалеченные заполняли города и села. Общее количество мобилизованных приближалось к восьми миллионам. Русская промышленность была не готова к таким объемам поставок, вооружения зачастую просто не хватало. Друзья писали с фронта, что иногда не хватало даже патронов и снарядов. Конечно, меры принимались самые экстренные, Император практически все время находился в Ставке, Российский бюджет быстро перестраивался на военный режим, но сразу и везде поспеть не удавалось.
Разумеется, все понимали, что эти трудности Россия преодолеет и выправится, слишком это была большая страна, чтобы не найти в себе сил и духа. Но сбывались худшие предположения Казимира - война превращалась в бесконечно долгую кровавую канитель. Прогнозировать личное состояние дел ни у кого уже не хватало воображения. Корягин долго молчал, слушал своих друзей. Несколько раз пересаживался со стула на кресло, с кресла на диван и не подходил к хорошему пианино, взятому Казимиром для Кати. Сам сходил на кухню, буркнул на кухарку. Взял яблоки, графин с анисовой водкой и вернулся в зал:
- Князь, Казимир, Коля! Все вы верно говорите. Ты, князь, человек богатый, не нам ровня. Спасибо, что нос не задрал за эти годы, друга старого не забыл. Не в том беда, что инфляция, что крестьянин хлеб зажимает, что вкладывать не знаешь куда кровные свои. Это все так, солома. Все утрясется, перемелется. Наш народ, как до дела дойдет, сам все принесет и бесплатно отдаст, коль Отечеству надо будет. Не такое лихо всем миром переживали. Вон, Наполеон Москву сжег. Так она еще краше стала. Тьфу, не Скалозуба цитирую грибоедовского, но правду говорю. Ты, князь, на другое посмотри. Казимиру это совсем не понять, он человек тут новый, да очень уж Россию любит, прямо как в бабу влюбился, плохого в ней не видит.
Михаил Николаевич всем разлил по рюмкам анисовку, без спросу вытащил у Казимира из секретера сигары и тоже всем раздал.
С высокого пятого этажа дома на Малой Бронной открывался красивый вид на центр Москвы. Все вышли на огромную оранжерейную лоджию, где располагался маленький зимний сад за витражными окнами. Гости расселись в легкие плетеные кресла и раскурили сигары. Катя принесла чай и зефир от кондитерской Абрикосова. Казимир раздвинул стеклянные подвижные вставки, и все пространство наполнилось чудесным московским августовским вечером.
Климат, воздух, всю атмосферу именно центральной части Москвы бессмысленно сравнивать с каким-либо другим местом на свете. Это место совершенно особенное. Его не описать и не проанализировать. Оно Божественно. Причем, в буквальном смысле этого слова. Потому что именно в нем, в этом месте, вопреки всему зацепилась за жизнь самобытная русская государственность, которая, казалось, была уже совсем стерта и уничтожена шестьсот лет назад. Это сделал Богом данный инстинкт государственного устроения русского народа. Все это сказки - про какое-то якобы выгодное стратегическое расположение городишки Москва на топком берегу жалкого ручья Москва-реки. На Руси полно настоящих, полноводных, бесконечных рек и высоких, лесистых мест. А тут было откровенное захолустье, вдали от всего. По-настоящему великое и вечное создается не благодаря, а вопреки, в преодолении. По Божьей воле, а не по человеческому хотению. Если и сравнивать, так только с Иерусалимом. Вечный Город тоже был построен в абсолютно непригодном месте, на голых камнях и скалах. Там не было не то что нефти, руды, густого леса - там толком не было даже воды. Но именно туда вел сорок лет Моисей свой Израиль, направляемый непосредственно Богом. В наш век это стало анекдотом. И, тем не менее, тысячи лет вокруг этого места так или иначе вертится мировая история. Вопреки.
- Меня тревожит и плохо понятно другое, - продолжил Корягин, нахохлившись в кресле у раздвинутого витража. - Наша свобода слова, наша либеральность, наши политики уже не первый раз в момент трудного испытания позволяют себе откровенно антигосударственное поведение. Государственная Дума, Милюков, подлец, председатель, прямо оскорбляют Государя, армию, всю страну. А еще год назад все кричали о войне до победного конца, о взятии Берлина. Карикатурность и пошлость становится обыденным явлением. Вспомните, князь, Коля, такое было не так давно. Когда во время японской войны у Цусимы погибла эскадра Рожественского, вся эта либеральная свободная сволочь слала правительственные поздравительные телеграммы и кому? Японскому Микадо! Столько погибло наших моряков! Через весь мир прошли ребятушки на этих старых кораблях и всех их потопили! Сколько горя по всей стране было… У Кирилловых, соседей наших по Лефортово, сын, тезка мой Мишка, на «Бородино» там сгинул. Мичманом служил. Катюшку, маленькую еще, на загривке катал... А эти свободолюбцы радовались нашим поражениям и поздравляли врага России. Они рады и сейчас. Тогда мы получили баррикады, революцию. Справились, конечно. Но страху натерпелись все, это уж точно. Три года ведь лихорадило, прямо пугачевщина. Наш народ - та еще штучка, только дай почуять, что можно хулиганить. Сегодня испытание войной гораздо серьезнее. И опять по старому сценарию: оскорбление, ложь, обвинения, антигосударственная агитация. А главное - лютый восторг от наших поражений! Это при первых военных трудностях! Возможно, именно так они представляют себе свободу слова - хамить, раз есть возможность, или пресмыкаться. Мне непонятно только одно: зачем, ради чего они это делают, какова мотивация? В чем их дивиденды? Все они - богатые люди. Вся возможная власть у них есть. Они депутаты, сенаторы. Зачем так вредить своему государству, раскачивать корабль, когда и без того штормит? Уж Милюков, Милюков-то, ну мерзавец же, Агамемнон выискался! «Вождь беспредельно корыстный, муж псообразный!» Я не герой Ахиллес, но лучше Гомера тут не скажешь!
- Мне тоже, Михаил Николаевич, казалась странной первоначальная восторженность серьезных государственных мужей по поводу войны. Это было глупо, неужели все и впрямь верили, что Германию вместе с Габсбургами и Османами можно будет легко и быстро разгромить? Ведь все прекрасно знали, как хорошо подготовлена и вооружена эта коалиция. Даже в морских сражениях немцы не уступают англичанам, не говоря уж о том, что их новые подводные лодки просто парализовали морское сообщение у берегов Европы. Неужели это для всех такая неожиданность? Турки, которых никто в расчет всерьез не брал, устроили королю Георгу настоящую взбучку в Дарданеллах. Понятно, что это в первую очередь трагедия английской аристократии, потерявшей лучших сыновей в одном месте. Но на что они рассчитывали, отправляя отряд элитных парней на высадку? Поднять боевой дух застрявшего десанта? Что турки, увидев шеренги наследных лордов и графов, бросят ружья и примут христианство? Но, безусловно, Вы правы. Наши либералы переплюнули всех в своей ненависти к Родине. Это же не спорт, где можно восторгаться фехтовальщиком при удачном «туше» или, «послав по матушке», заплатить пару сотен при его поражении, коль сделал ставку. – Казимир торопился высказать наболевшее и мучившее его чувство. - Надо сражаться, раз начали, а не кусать за пятки своих же.
Во время этого обмена мнениями князь, очевидно, чувствовал себя неуютно. Он как раз принадлежал к тому самому высшему слою российской аристократии, которая традиционно влияла на всю жизнь Империи. В том числе и на внешнюю политику. Тем не менее, поморщившись, князь взял слово:
- Да уж, Миша, нечем крыть… Время такое неудачное. Правильно Петр Аркадьевич, царство ему Небесное, Мученику, говорил, что России нужен покой. Одурели все от свобод. Не знают, что с ними делать, как применить. Неумелые просто. Тут, как ни верти, помянешь Петра Великого недобрым словом. Хотя он наш, мой кормилец. Он нас наследными владельцами земель и душ сделал. А государство от страны - оторвал. У нас после него полтораста лет не цари, а бюрократия правила, гвардия да дворянство. Возомнили себя богоравными. Что, на пустом месте Емелька бунты поднимал? Нет… Я уж честным хоть перед собой быть пытаюсь. И вот взяла страна свободы, еще которые Александр 1, батюшка, готовил. Хорошо, конечно. Крестьянин, хозяйство, все растет как на дрожжах. А мы, помещики, дворяне старые, власть реальную теряли с каждым годом. Вот многие из нас и недовольны. По-прежнему властвовать хотят. А назад не воротишься, народ в капиталисты пошел, народишко хваткий, работящий. Да и верно это, стране на пользу. Я рад только, как мы вперед шагнули за двадцать лет, на моих глазах все было. Да и мне ли жаловаться. Сколько своей земли под застройку продал, сколько этажей доходных у меня теперь. Слава Богу, успел сообразить, да Коля вовремя подсказывал. Так вот и получается, что царей русских возненавидел не народ, а мы, дворяне- аристократы. С нашего попущения да свободословного одобрения все безобразия идут. Как началось, с Государя-Освободителя… Ну, дальше визга бесовского наш трусливый брат не шагнет. Уже не те… Но черт из-за печки выскочил, вместе с нашим фуком. Свободы - они для всех теперь. И больше всех бесятся неудачники современные, адвокатишки, спекулянты разорившиеся, псевдописатели, каких никто не издает, болтуны разные. Грамотных, да бестолковых в своей грамотности, много развелось. Работать, как мужик тягловый, они не умеют и не хотят, потому как «благородные». Капиталов им никто не оставил, потому как семя пропойное, да глупое. Свое зарабатывать - купеческой жилы нет. Вот и выходит, что к власти эти разгильдяи со всех гильдий больше всех и стремятся. И все бы ничего, посмеяться да плюнуть на убогих. На то жандармы есть, чтобы опасных революционеров и террористов ловить. Сейчас за царя, за свободу настоящую, для хозяйства - весь народ. Все бы ничего… Если бы не война эта, проклятая. Много она сил отнимает, внимания. А главное, потери страшные. Народ нынче цену жизни уже знает. Уже не все подряд - голь перекатная, кому жизнь - полушка. Почти десять миллионов под ружье поставили. Все мужики молодые, здоровые. Сплошь крестьяне, чуть не все - капиталисты, с землей, хозяйством… И тут уж конечно вся сволочь пустобрехная на коне… Орут да агитируют, мол, долой всех. Ох, не уберегли мы Петра Аркадьевича, да и не берег его никто…
Все слушали это откровение, оцепенев. Как будто Нащекин залез в головы, вытащил оттуда все спутанные мысли и выстроил их в правильный ряд. У Казимира на сигаре вырос двухдюймовый пепел. Михаил и Николай даже не притронулись к анисовке.
Разошлись молча.
19
Атака.
Шла вторая неделя, как Прокопий Данилов прибыл в действующую армию, будучи обычным пехотинцем. Сборы, начальная военная подготовка, долгие передвижения в военных эшелонах затянулись на три месяца. Он оказался на австро-венгерском участке фронта, где русские войска уже успели нанести ряд серьезных поражений противнику. Мы продвинулись в Галиции почти на двести километров, враг отступал.
Все, с чем Данилову пришлось иметь дело, опять пришлось ему по душе. Он очень легко освоил оружие, штыковой бой, был легок, силен и вынослив. На тяготы и лишения, грубость и свинство солдатчины он вообще не обращал внимания. Добрый и веселый нрав, грамотность и техническое образование сразу выделили его из общей массы, он, как везде, становился негласным «головой».
За все время обучения он только один раз получил по мордасам от фельдфебеля Грицыны. На занятиях, лучше всех выполнив приемы штыком, Данилов самостийно взял на себя командование полуротой при внезапном получении приказа отражать кавалерийскую атаку. Фельдфебель был далеко, мордовал какого-то замешкавшегося с чучелом бедолагу. Приказ о появлении в семистах шагах эскадрона противника батальонный капитан подал именно в самый неудобный момент окончания штыкового боя с чучелами, когда полурота была максимально рассредоточена. Прокопий успел сам выстроить два взвода и дал команду на два учебных залпа. А остальная часть полуроты так и смешалась. Капитан, проследив хронометраж, объявил подразделение порубленным и отправил фельдфебеля на гауптвахту. Вот Пропокопий и получил вместо благодарности ревнивых зуботычин. Очень хотелось дать сдачи, но ситуация была явно не революционная. Сдержался и только оскалился в тупую сивую рожу. Выводы сделал.
На фронте в тот момент было затишье. Русские войска готовились продолжить успешное наступление, собирали силы в кулак. Здесь новоприбывшие смешались с теми, кто уже три- четыре месяца провел на войне. Произвел сильное впечатление размах фронта, огромное количество людей, оружия, обозов, автомобилей, бесконечных укреплений и окопов. Привыкший всегда к тому, что он сам себе начальник, что от него много зависит, Прокопий впервые по-настоящему ощутил себя пылинкой во власти неуправляемых стихийных сил. Он сразу сдружился с побывавшими в бою солдатами и унтер-офицерами. Умея завести разговор, а потом тихонько уйти в сторону и слушать, Прокопий пытался узнать как можно больше полезного, нужного для себя. Еще с тех времен, как он слушал дядю Егора, он понял, что современная война совсем не та, про которую писали книжки, которые он читал. Он шел воевать не для того, чтобы погибнуть. Ему надо было выгодно отличиться, стать офицером, а для этого надо пожить подольше. Данилова зауважали за образование и грамотность, охотно делились пережитым, своими мыслями. Его научили, как слушать свист приближающегося снаряда, следить глазами за движением пулеметных очередей и всегда прикрываться руками и винтовкой. Научили всегда держать штык примкнутым. Потому что конструкция винтовки Мосина не отцентрована, без штыка при выстреле сильно закидывает влево, особенно на ходу.
- Если будешь делать, как мы сказали, то увидишь еще жену. - Говорил Данилову унтер- офицер Семен Гаврилов, с которым Прокопий особо сдружился. - А я бы, как победим, тут бы и остался. Взял бы себе мадьярку, да гнал бы сливовицу… - Мечтательно добавлял частенько Гаврилов, у которого дома, в Воронеже, осталась очень вредная и злая жена.
Унтер уже участвовал в двух штыковых атаках. Он особенно предупредил Прокопия, чтобы перед наступлением тот ничего не ел с вечера, кроме сухого хлеба и сахара перед атакой:
- Во-первых: как рядом рванет, так в штаны сразу наложишь. Не потому, что трус, а можешь не совладать с животом от грохота и ударной волны. У нас полроты с полными штанами так до вечера и бегало в первый раз. А во-вторых: коли в пузо рану получишь, так пустые кишки легко промыть и зашить, оправишься. А если там полно говна, так оно все по внутренностям растечется, сепсис. То есть заражение крови, и амба тебе, ты покойничек.
Наступление началось с сильной артподготовки. Данилов много раз попадал в грозу, но эта рукотворная стихия, конечно, впечатляла. Пушки, стоявшие далеко за передовой, посылали сотни снарядов к линии горизонта, где находились позиции австрийцев и краснели черепичные крыши небольшого городка. Через три часа последовал приказ о выходе пехоты. Сыграла труба, войска вышли, выстроились по подразделениям в цепи, повторили общий приказ, все огляделись. Офицеры еще раз, уже в строю, повторили распределение замены командования по зоне слышимости устного приказа.
- Впе-е-е-ред!
Данилов шел во второй цепи. Декабрь здесь был не холодный, но достаточно морозный, чтобы не было грязи. Шагалось удобно по твердой, в инее земле, ложбины чередовались с холмами. То там, то сям были небольшие рощицы, липы, дубки, буки.
Наша артиллерия не умолкала, закидывая вдалеке вражеские позиции, давая возможность атакующим подойти максимально близко, не подвергаясь интенсивному обстрелу. Это называлось «сопровождение огневым валом». Однако минут через двадцать после начала движения наших войск противник открыл огонь. Видимо, его артиллерия была защищена и за время затишья пристрелялась по пространству между позициями. Наблюдатели дали верные координаты, и русские солдаты услышали быстро нарастающий вой.
За спиной Данилова загрохотало, где-то в районе четвертой и пятой цепи. Свист, резкий, на который не успеть среагировать, говорил, что осколки пролетели мимо, тебя не задело. Раздались крики и стоны.
- Не оглядываться! Вперед, ускорить шаг! – Прошла команда.
Снова снаряды упали позади, собирая свою жатву в середине наступающих.
Через пять минут проходили маленькую буковую рощу, очевидно, хорошо пристрелянную, причем далеко находящимися от передовой тяжелыми пушками. В воздухе заурчало и взвыло, словно дюжина чертей неслось на шабаш.
- Ложись!
Земля подскочила вместе с вжавшимся в нее Прокопием, все вобрал в себя страшной силы гром, и на спину что-то больно посыпалось.
Не дожидаясь команды, понимая, что если по этой роще шарахнут вот так еще раз, то точно убьет, Прокопий рванул вперед, озираясь по сторонам. Что вокруг, сразу было не разобрать. Дым и земляная взвесь еще не осели. Только через пару секунд он услышал «Вперед!». Он пока не видел ни убитых, ни раненых. Страха не было, первая ошалелость от такого обстрела быстро прошла, и захотелось есть.
Он пробежал подальше вперед от рощи, его догоняла цепь. В роще кто-то истошно кричал. Все быстро собрались, как было, и пошли дальше. Данилов оглядывался и не видел нескольких своих товарищей, шедших рядом, в роще. Унтер Гаврилов, весь измазанный, подбежал к Прокопию:
- А ты молодец, не испугался. Этих вон не с первого раза поднял. Смотри, накрыло нас, со взвода восьмерых найти не могу. Ну, ты бы видел сейчас свою рожу!
- Ну да, ты у нас прямо прынц, куда до тебя. Веди, с Богом.
Цепи шли дальше, приближаясь к окопам противника. Оставалось не больше полуверсты. И тут их накрыло по-настоящему. Противник стрелял уже не залпами, а беглым огнем, организованно ложиться не выходило, свист и взрывы были непрестанны, а надо было наступать. Сразу пять снарядов, один за другим, справа налево, легли в передовую цепь. Первый раз Прокопий увидел, как снопами повалились люди, вертелись с криками на земле, подлетали, отброшенные близким взрывом.
Офицер скомандовал «Бегом!». Это было очень хорошо, сразу подстегнуло Прокопия и не дало ему задуматься, что как же так, раз и все, так глупо столько людей положило, каждый из которых мог быть таким же вот Прокопием, с мечтой, хозяйством и молодой женой.
Вот и колючая проволока. Она разорвана во многих местах нашими снарядами. Уже хорошо видны окопы противника. Островерхие каски, штыки поблескивают на декабрьском солнце. Цепи атакующих хлынули через ограждения колючей проволоки. Вражеские позиции разразились пулеметным и ружейным огнем.
Данилов, будучи небольшим и легким, быстро проскочил в числе первых колючку и, пригнувшись, бежал к окопу, откуда стреляли по скучившимся у проволочных заграждений солдатам. Он увидел, что Гаврилов начал петлять, и тоже побежал рваным зигзагом, не давая врагу взять себя на мушку. Их нагнало еще несколько десятков скорых на ногу солдат, и уже через пару секунд все вместе они бросились в окопы австрийцев. Сразу, не имея ни секунды задумываться, инстинктивно понимая, что нельзя медлить, Данилов, прыгая в окоп, сверху вниз ударил штыком в грудь солдата, оказавшегося перед ним. Лица он не разглядел. Выдернув штык, чувствуя, что ударил, как полагается, сразу кинулся ко второму, справа от себя, еще стрелявшему по набегающим русским. Ударил штыком в бок, очень глубоко. Тут же сверху наскочил другой русский солдат, и с этим австрийцем тоже было покончено. Через несколько минут оставшиеся в живых австрийцы, венгры и чехи бросили оружие и подняли руки. Из второй линии траншей вылезли и побежали в городок солдаты, надеясь закрепиться там. Их с фланга атаковала наша конница. Австрийцы не успели перестроиться в каре и тоже быстро подняли руки. Над взятой позицией прогремело русское «Ура!»
Сразу поступил приказ обходить городок и атакой слева выбить оттуда противника, закрепив успех на ввереном участке наступления. Гаврилов быстро собрал взвод Прокопия, оценил состояние бойцов. Дал команду:
- Штыки - обтереть! - И быстро кивнул Прокопию: - Кровь засохнет - трудно отскребать потом. Скольких?..
- Двоих… Да знаю, не ребенок же…
- Молодец, подготовлю рапорт. Васильев! - крикнул он бывалому солдату из первых призванных, который, тихонько матерясь, перевязывал себе надрубленное саблей по мякоти левое предплечье, обильно забрызгивая все вокруг своей кровью.
- Я!..
- Ты с ранеными остаешься за старшего, ждешь санитаров. Сильно тебя?
- Не очень… Слушаюсь, Вашбродье! Дождемся, перевяжемся. Злой какой офицер попался, уже на штыке у меня висел, зубы выплевывал, а тесаком пластанул, гаденыш… Пять человек у нас тяжелых здесь… Ох, ****ь…
Не говоря ни слова лишнего, все двинулись колонной к городку. Вот тут Прокопий успел осмотреться и про себя охнуть. Все пространство между проволочным ограждением и взятыми окопами было усеяно серыми шинелями. Многие еще шевелились и дергались. В его взводе не хватало половины состава. Такого обесценивания человеческой жизни он не мог себе представить, хотя сам только что убил двух человек, убил впервые в своей жизни. Его не трясло и не мутило, он был привыкший к жизни в деревне. Резать скотину было делом обыденным. Грязь и примитив быта сейчас были только на руку. Но Данилов всегда умел пользовавшийся окружающими его людьми, сам всегда охотно помогал друзьям. Он очень хорошо понимал, будучи прохиндеем, что человек - это прекрасное средство решать свои вопросы. Что только благодаря разным людям он, Данилов, смог так наладить на Родине свою жизнь, как он и хотел. И сейчас, увидев больше сотни убитых, сразу, в одном месте, он подумал, сколько же вместе с ними погибло возможностей, богатства и радости. Погибло всякого разного будущего, с детьми, телегами, скотиной, женами и домами. Вспомнил Зиновьева, который обо всем этом рассказал ему еще девять лет назад.
- Ну уж черта с два… - Скрипнул он зубами. - Я своего добьюсь. Проскочил же вот сегодня.
Артиллерия противника умолкла. Австрийцы, видя, что передовые части разбиты, спешно снимали орудия и готовились к отступлению по всему участку фронта. Городок, почти не поврежденный, взяли сходу, без потерь. Было много испуганных пленных. Прокопий загнал в заросший палисадник немолодого то ли чеха, то ли австрийца, который, убегая, два раза выстрелил в него из винтовки. Данилов первый раз увидел врага в лицо. И это лицо было совсем бледным и испуганным. Видя, что тот, за кем он гонится, перепуган до смерти и даже в белый свет не попадет, Прокопий не стрелял, а догонял. Догнав, слегка пырнул штыком в спину, под ранец, немного поранив. Австриец упал и заплакал, как заяц. Пинком отбросив вражескую винтовку, Данилов за шиворот поднял противника. Тот что-то бормотал и размазывал слезы по заросшему лицу. «А что с ним теперь делать?» Жестом показал, чтобы снял шинель и китель. Австриец, поняв это так, что его раздевают перед расстрелом, завыл дурниной и упал Данилову в ноги. Прокопий врезал ему по морде, чтоб он перестал блажить. Осмотрел рану в спине. Не страшно, только шкуру толстую пропорол. Даже крови не много. Наложил тампон, перевязал своим медкомплектом. Распотрошил трофейный ранец. Забрал сигареты, медкомплект, плитку шоколада, галеты, фляжку с фруктовой водкой и отличную бритву. Страшно хотелось есть, до помутнения перед глазами, до слабости в ногах. Левой рукой сунул в рот галету и откусил шоколадку, жадно разжевывая и проглатывая. Проверил австрийские патроны. Патроны к нашим винтовкам не подходили. Выкинул. Сунул шинель, китель и ранец австрийцу в руки, повернул его в сторону свободного выхода из городка и крепко пнул под жопу. Проваливай.
Глядя, как улепетывает из сада, подкидывая на бегу зад, его противник, Прокопий вдруг вспомнил шуточную песенку своей деревенской юности, про камаринского мужика и, усмехнувшись, пропел вслед австрийцу:
- Ох и сволочь же ты, сволочь,
Ты, Камаринский мужик!
Он бежит, штаны подергивает,
Он бежит, в штаны попердывает,
И бежит, и пердит, и пердит!
Его вдруг разом сморило. Он почувствовал, что если немедленно не присядет и не закроет глаза, то упадет на месте и, наверное, помрет от усталости. Прокопий сел прямо на землю, прислонившись спиной к опавшей яблоньке и на несколько секунд провалился в спасительный, освежающий сон.
Никто зря не лил кровь. Поступил строжайший приказ не безобразничать и не трогать население, соблюдать честь русского солдата. Местный городской голова, толковый мужик, к вечеру собрал целый обоз разной снеди и вина, лишь бы русские не трогали город. Жарили на вертелах целых быков, отъедаясь за недели скудного армейского пайка.
Прокопий Данилов был отмечен благодарностью за храбрость и грамотное поведение в бою приказом командира батальона. Спасибо Гаврилову, подал рапорт.
20
Ориноко.
После привала прошел уже час интенсивной гребли. Чем и хороша гребля против течения - совершенно невозможно халтурить. Иначе просто унесет или будешь вертеться на одном месте. Поневоле заставляешь свое тело активно работать, а оно в ответ награждает тебя неплохим внешним видом и вполне здоровым сердцем. Совесть тоже спокойна. Она за долгие годы самолюбия, оплаченного физкультурными нагрузками, попала в зависимость от обязательных тренировок. Стоит только несколько раз профилонить, и начинается внутреннее беспокойство. Хочется повыть на луну, затосковать, перестать бриться и кого-нибудь укусить за шею. Начинаешь искать спасения, вспоминаяНицше, его сентенции вроде: «Угрызения совести неприличны». Хорошо, что совесть чаще всего молчит по другим, гораздо более важным поводам, чем слитая тренировка.
Совесть стала надежным замком на шкафах с твоей коллекцией скелетов. Ты полжизни собирал эти скелеты. А потом делал все возможное, чтобы они вдруг не вываливались из очередного новенького интерьера, с треском рассыпаясь костями по сверкающему паркету. И то нет-нет, а какой-нибудь Бедный Йорик возьмет да выкатится, забрякав и до смерти напугав добрую публику. Если бы Совесть тут не помогала, заперев твои склепы своим молчанием, трудновато бы пришлось. Ты не Гамлет. Пусть… там сидят...
- Вот ночь прошла. Ответа нет.
День ясности не добавляет.
И каждый вечер, мой скелет,
В моем шкафу, меня пугает.
В аэропорт, на утренний рейс в Каракас, ты ехал один, на такси. Приятель итальянец вышел из строя к четырем часам утра. «Ягуар» вы где-то потеряли. Ключи ты успел отобрать и отдать вместе с итальянским телом ночному охраннику в какой-то шикарной то ли гостинице, то ли клубе, где вы под утро еще спускали тысячедолларовый аванс. Звонить своим русским было уже поздно. Успел заскочить и забрать сумку с вещами. В голове и во рту - неприличная многочасовая смесь десятка сортов алкоголя, светового и музыкального трэша, марихуаны и чьей-то помады. Ощущение, по выражению твоей утонченно интеллигентной мамы, «как куры насрали». Эта куча остывших макарон оказалась права про «не снилось». Что-то похожее было только один раз, когда ты пришел из армии. Тебя праздновали в три захода: молодые родственники, пожилые родственники и друзья с подругами. Тут же все уложилось в семь-восемь часов. От аванса осталось триста долларов. Почему сам за все платил, дурень…
Хотелось пить, в душ и помереть. Но надо было в аэропорт. Утренний, дождливый Нью-Йорк бежал за мокрым и запотевшим стеклом такси. Водитель - негр, разглядев тебя получше в зеркальце, молча протянул бутылку газировки. Ты вполне серьезно спросил его, высосав всю:
- Сэр, Вы там… ну там, в Вашей небесной канцелярии, Вы кто? Ангел… серафим? Кого прислали спасать такого засранца?..
До аэропорта вы пели спиричуэл, превращенный «Бони-М» в суперхит «На реках Вавилонских». О-о-о, чтоб их, опять реки…
В кресле самолета ты уснул каменным сном. Все три часа до Майами, где была пересадка, даже в туалет не ходил и проснулся только при торможении самолета на посадочной полосе. За два часа, отведенные на пересадку, нашел душ в аэропорту. С таким наслаждением ты мылся последний раз после двухнедельных полевых учений. Долго стоял под оживляющими струями горячей воды, переключал на холодную и пускал пузыри. До крови вычистил зубы, язык, небо, долго полоскал горло. Потом сел в кафе. Взял три больших кружки кофе с молоком и выпил их без перерыва, одну за другой. Голова начала работать, тело оживало. За стеклянными стенами аэропорта виднелись пальмы, тут уже ярко светило солнце и было очень тепло. Американский юг, воспетый Фолкнером. В голове зазвучал наш «Мираж»:
- Завтра улечу в солнечное лето
Буду делать все, что захочу.
Да, улетел. Сколько мы мечтали под эти песенки о чем-то подобном в военных казармах с товарищами по службе. Всегда хотелось на юг, загорать и купаться, гулять под «Ламбаду» в гавайках и белых штанах с красивыми, смуглыми девчонками. Нет проблем. Были бы только деньги. Взял еще одну кружку кофе, достал оставшуюся маленькую толстую сигару и вышел на улицу. До посадки минут двадцать. По большому счету, ты некурящий человек, но сигары нравятся своим вкусом. Ты их почти ешь, смакуя дым, как соус. Сейчас в самый раз. Не торопясь, развалившись на удобной скамье, выпил свой кофе и до половины выкурил сигарку. Охх, пьянству бой. Так нельзя. Но если это была проверка, то ты ее точно прошел. Чего не скажешь о проверяющем. Интересно, он там проснулся?
До Каракаса летели еще почти три часа, над морем. Было безоблачно и хорошо видно бесконечную синь внизу. При посадке экипаж включил кассету Джипси Кинга, и от его «Бамболейло» на душе стало легко, победно и беззаботно.
Встречал экспедитор, сдающий свою вахту. Это был взрослый, тридцатипятилетний американец, видимо всю жизнь работавший на подобных работах и на них собаку съевший. Крепкий, загрубевший, бурого цвета. Улыбнулся, убрал листок с тремя крупными буква РУР, протянул руку и доброжелательно представился:
- Привет. Я - Рони. Будем знакомы. Слушай, я не могу до Тони в Нью-Йорк дозвониться, даже не уточнил, вылетел ты или нет. Хорошо, что не зря приехал. Чего там?
РУР… так теперь тут зовут тебя… Можно было бы попросить аббревиатуру РУР-2.
- Привет, очень рад. Тони не соблюдал технику безопасности при встрече старых друзей, подорвался на семичасовой пьянке в этом вот притончике. - Ты протянул Рони гербовый листик клуба с адресом и телефоном, где оставил итальянца с ключами от машины.
- Ого… Ну, все верно, Тони из молодого поколения. У них техника безопасности, как на мексиканской перестрелке. Я с ними уже девятый год работаю. Ты же – русский?
- Да, на три месяца договорились. Батя мой с кем-то из их стариков был дружен.
- Ок, не мое собачье дело. Поехали, путь долгий, по дороге все расскажу. Нам через двое суток уже на погрузке надо быть.
Увидев «Форд»-пикап, попросил Рони:
- Можно мне в кузове отоспаться? Дай какую- нибудь дерюгу…
Уже поздно ночью добрались до стоянки катера, на котором перевозили грузы. Почти все это время ты урывками проспал. Пару раз останавливались перекусить в местных забегаловках. С заправки наконец-таки дозвонились выжившему итальянцу, доложили, что все идет по плану. О предстоящей работе почти не говорили, как будто ехали в туристический лагерь.
На стоянке небольшой бухты огромной Ориноко темнели силуэты еще нескольких лодок и катеров. В темноте нельзя было рассмотреть ни берега, ни реки и даже толком самого катера. Рони провел тебя в крохотную каюту и скомандовал:
- Там туалет, умывальник. Ложись спать, утром выходим. До места встречи груза больше суток по воде. Приходи в себя, как выспишься, все объясню и покажу, познакомлю с командой. Они местные, опытные. С ними надо корректно и жестко. Вот тебе две банки пива. Спи, не шарахайся, жертва гостеприимства…
Ты проснулся, когда катер, ровно дрожа от работы двигателя, уже бодро шел вперед. Ну и ну! Ты выглянул в иллюминатор каюты. Солнце, брызги, движение.
Когда вылез наверх, на палубу, все были там.
- Доброе утро, Рур! - Радостно крикнул Рони. - Очнулся? Давай знакомиться и завтракать, мы тебя заждались. Тебе с этими ребятами три месяца туда-сюда челночить. Это Вук, он лоцман. Знает все притоки и русло до устья. Знает, как проскочить приливную волну. Она здесь такая подлая. Каждыйе шесть-семь часов давит с океана по руслу из устья. Бывает метра под три и длиннющая! Ты не серфер? Это мечта для серферов, такая бесконечная волна, по ней можно было бы минут тридцать катить! Я тоже не серфер, а жаль. Вук и готовит неплохо, хотя здесь все одно и то же, не итальянская кухня. А это Бук, он рулевой, моторист, ну и все такое. Оба индейцы и ленивы, как индейцы. С нами уже три года. Хоть не пьют, оба из одного племени. Давай за стол.
Рулевой Бук был небольшой и худой, мускулистый, совершенно бронзовый, с длинными волосами, собранными в пучок, и быстрый, как Гойко Митич в роли Винниту. Он сразу улыбнулся тебе и первый шагнул навстречу. Ты ведь раньше не видел индейцев. Только в ГДРовском кино они в дни твоего детства отважно сражались с плохими белыми ковбоями. Ты ему так и сказал:
- Бук, ты похож на Винниту.
- Хорошо, хорошо! Ты тоже похож на Шварценеггера! - Засмеялся Бук. - Кушай, и я покажу, как управлять лодкой.
Лоцман Вук был непроницаемый, дисгармоничный, полный индеец. Жирное, с вывороченными губами лицо было большое и квадратное. Узкие, глубокие глаза смотрели не на тебя, а в тебя. Отталкивающее, презрительное лицо было зачем-то украшено изящным, тонким, аристократическим носом, как будто украденным с другого лица.
- Салют, босс, - сказал он.
Даже не взглянув на тебя, он сразу заглянул глубоко внутрь, и дрожь довольной улыбки тронула жадные, чувственные губы. Он сразу понял, с кем имеет дело, и успокоился. Тут ему нечего было опасаться, перед ним самовлюбленный, накачанный щенок, искатель игры в приключения. Такой струсит, если до чего дойдет. Напряженные три месяца с Рони кончились.
«Сукин сын, ты одного не учел, в моей жизни ты не первая мордатая жирная сволочь, которая так думает. Всегда находился такой гаденыш, который рано или поздно кидался на меня с воплем: «А не слишком ли ты расчудесный?» Я тебя прочитал еще до того, как ты сказал свое протухшее «Салют, босс». По одной твоей роже уже все прочитал». - Мгновенно подумал ты и широко улыбнулся навстречу Вуку.
- Салют, Большой Вождь! Про тебя в Нью- Йорке ходят легенды, говорят, что ты знаешь в лицо всех оринокских крокодилов и приходишься крестным их деткам?! Мы сейчас на Ориноко? - надо было обязательно поддержать полученное реноме идиота. Пусть эта гадина отсосет у себя от счастья, что не ошибся и расслабится...
- Нет, босс, мы в притоке, идем за грузом. Посмотри, разве же это Река? Ты крепко спал, когда мы свернули с русла. Там почти не видно берегов, как Море! В Ориноко заходили французские броненосцы, помогать Патриарху, когда еще не родился мой отец! А здесь только каноэ Тамануки, да мы с Рони. Правда, Рони?
Каноэ тоже никаких не было. Была река кирпичного цвета и заросли по берегам. Да, все как в двух смешавшихся передачах Сенкевича и Дроздова. Мы действительно были в полном одиночестве среди субэкваториальной флоры и фауны. Тобой владело богатое смешение чувств: искренняя радость от магии телепортации в этот мир голубого экрана Советского телевидения, острая тревога оттого, что этот толстомордый тип будет всегда под боком, и досада за то, что потеряна эмоциональная актуальность этого приключения. Нет ни интереса, ни восторга, что ах, где я нахожусь, как все было круто в последние дни, а будет еще круче. Случись это с тобой лет восемь назад, ты умер бы от счастья. Даже лелеял испытать эти ощущения, еще находясь в московском аэропорту. А сейчас ты как будто пришел на закончившийся праздник, когда сладкое уже доели, и надо прибираться. В воздухе еще висит флер и запах детского торжества, но нет ничего, кроме грязной посуды и усталых лиц.
Сейчас нет ничего, кроме необходимости заработать денег.
Плотно позавтракали яичницей, жареной местной свининой, бобами и какими-то подозрительными фруктам. Было много кофе. Голова понемногу привыкала к воздуху, специфическим ароматам, которые ты всегда очень хорошо чувствовал своим уцелевшим носом.
Рони повел по катеру. Это было в самом деле добротное суденышко. Корпус сварен из стальных листов и выкрашен в блекло-серый военный цвет, перекрашивали недавно. Рулевая рубка расположена на корме, поднята высоко, чтобы видеть все через заставленную грузовую палубу. Два двигателя, работает один, второй прозапас. Два бака по триста литров бензина. Двойной запас. Новый радиоприемник, который отвратительно работал, несмотря на длиннющую антенну. Хорошая рация, которая ничего не ловила. По крайней мере, когда Рони хотел тебе показать, как она работает.
-Ладно, Рони, я в армии был связистом. Тут все просто. Еще наговоримся.
Три маленьких каютки, каждая размером с полкупе пассажирского вагона поезда. На кухне газобаллонная плита, холодильник, в трюме большой холодильник с продуктами. Запас яиц, свинины, овощей, пива. Кофе, молоко, три бутылки качественного рома. Ты не удержался и пропел:
- Пятнадцать человек на сундук мертвеца!
Йо-хо-хо! И бутылка рома!
Пей, и дьявол тебя доведет до конца!
Йо-хо-хо! И бутылка рома!
Рони вытаращился. «Остров сокровищ» он не читал, что ли... Видимо, даже засомневался, стоит ли этому шуту гороховому отдавать оружие. Спит, жрет и поет… может, в нем ошиблись? Вук оказался тут же, как-то внезапно. Услышал твой куплетик, увидел оторопь Рони и опять затащился от радости. Он это делал только одним подрагиванием губы. Но для тебя это было, как хохот прямо в рыло. Давай, давай, ублюдок…
В длинном железном ящике было два продольных отделения. В одном лежали инструменты: ножовка, топор, ломик, гвоздодер, лопатка, моток канатика, изолента. Во втором лежал грязный автомат Калашникова, АК-74, и открытый цинк с патронами калибра 5.45 в бумажных, промасленных упаковках по тридцать штук. Все знакомо, как вчера. Два рожка. Сигнальная ракетница со световыми патронами. Тут же лежали два больших автоматических пистолета, марки которых ты не знал и спрашивать не стал. Все, как сказал итальянец.
- Ты с таким у себя в армии бегал? - Спросил Рони.
В армии ты больше имел дело с лопатой и с катушками полевого кабеля. Но автомата тоже хватило, поэтому шутить про лопаты сейчас не стал, а мужественно и твердо ответил:
- Да, именно с таким.
- Пусть пока тут лежит. - Сказал Рони и запер ящик.
- Мне Тони говорил, что я должен быть вооружен, и эти тоже вооружены. - Засомневался ты.
- Все верно. Ключ у меня, на обратном пути я выдам оружие.
Главным на катере была грузовая палуба, занимавшая около восьми метров в длину при четырехметровой ширине катера. Она была пуста, с вваренными железными ушками для крепления контейнеров. Фальшборта по периметру грузовой палубы не было, а только поручневое ограждение, выкрашенное в такой же цвет, как корпус и палуба. Погрузочный кран- стрела выкрашен в ярко-желтый.
Наконец-таки зашел разговор о деле:
- Мы принимаем пробы битуминозных песков, общий вес бывает и четыре, и пять тонн. Здесь нефть везде, все зависит от степени содержания в данном грунте. Поэтому пробы берут постоянно последние лет тридцать. Контейнеры сами небольшие. Пластиковые такие ящики кубической формы, их упаковывают в брезентовые чехлы с креплениями, здесь,на палубе. Потом, там на брезенте есть специальные петли и ремни, дополнительно протягиваешь и крепишь к поручням бортика. Это на всякий случай. Вдруг волна раскачает. Хотя мы не попадали ни в ветер, ни под приливную. Когда она начинает давить, лоцман знает и видит признаки ее формирования в устье. Тогда мы уходим в последний приток, он за сорок километров от устья, и прячемся в глубине притока, километров на восемь, там волнения уже точно нет. А потом этот отрезок быстро проходим, всегда часа за три успеваем, и все, мы в устье. Там волна не чувствуется. Здесь это явление называется макарео. Это вроде поророки на Амазонке. Но там она всего два раза в год, зато страшная, как настоящее цунами. А тут почему-то раз в шесть часов. Здесь, конечно, все проще, но если под нее попасть, то может запросто перевернуть или выкинуть в затопленные джунгли, а там как дважды два - застрять и пропасть. Местные все это знают и поначалу мародерствовали, отслеживая дурней, не знающих о коварстве этой реки. Поэтому в низовьях Ориноко почти нет судоходства. Только уже в дельте, почти в океане. Там мы и передаем груз на настоящий корабль. В общем, тут все рассчитано чуть ли не по минутам, зевать и шутки шутить некогда.
Потом Бук показал, как управлять катером. Это было не так сложно, за рулем автомобиля до этого ты уже освоился. А тут не было встречного движения и ГАИ. Было похоже на ГАЗ-66. Ты попросился повести. Бук сразу уступил тебе место и, прыгнув на лежащий в углу рубки матрасик, сразу же, просто мгновенно, уснул и захрапел. Это произошло в две минуты, как Рони отлучился. Когда вернулся и увидел тебя у штурвала, а Бука на матрасе, сплюнул:
- Вот это называется туземная хитрожопость. Папуас, маму его… И ведь теперь не разбудишь подлеца. Он же скажет - меня босс сменил, решит, что боссы между собой не разобрались, и начнется бардак. Это у них такой национальный спорт, издеваться над белым человеком, ставить его в дурацкое положение, преданно глядя в глаза и опекая от неудобств. Теперь будешь торчать за рулем минимум час, пока этот твой киногерой не соизволит встать. И мне от тебя далеко не отойти, надо марку держать. Взялся - держись и пыжься.
Тебе стало смешно, что уже в третий раз ты облажался по таким пустякам. Семь бед - один ответ. Рассмеявшись, продекламировал отрывок из Киплинга, который ты очень любишь, и такой своевременный:
- Несите бремя белых, умейте все стерпеть
Сумейте даже гордость и стыд преодолеть!
Тут Рони тоже расхохотался. Видимо, его детство пришлось еще на нормальные, расистские времена, и это он проходил.
- Ты откуда знаешь столько наших книг, да еще в оригинале, ты же русский?
- Я в школе, Рони, был троечником и спорт не любил. Ты б увидел наших отличников и спортсменов, ты б заплакал и сдался в плен без боя.
- Ну ты и раздолбай, Рур, сколько можно трепаться.
- Нет, друг, я гораздо хуже… Но лодку доведу. Куда надо.
----------------------------
От автора:Дорогой читатель! Продолжение, главы с 21 по 30,опубликовано на моей странице. Надеюсь, вам нравится. Мне будет важно и полезно получить Ваш отзыв. Рудаев.
Публикация глав с 11 по 20 романа Золотая река
© Copyright: Святослав Рудаев, 2022
Свидетельство о публикации №222011501838
Свидетельство о публикации №222011501838
Рецензии