Записки неизвестной

«... Было бы больно расстаться
с родными джунглями, если бы
 не знал, что вступаю в новый
счастливый мир...»
Э. Берроуз, «Тарзан»

        Это случилось настолько неожиданно, что все мы, кто знал их, были поражены. Жили в Австралии знакомые, из русских. Жили достаточно долго, работали, вроде не очень тужили и вдруг засобирались уезжать, вызвав в диаспоре всевозможные пересуды. Куда? Неизвестно, и посвящать никого не пожелали. Только позвонили приятелям и предложили забрать кое-что из оставляемой литературы. Спустя сутки, в доме, который ещё занимала семья, – главная мебель, включая книжные полки, оказались уже распроданными, – мы, подавляя cмущение, рылись в куче книг на полу, подлежащих передаче в русский клуб. Отобрали себе несколько томов классики. Вперемешку со старыми письмами и какими-то бумагами, которые знакомые собирались сжечь, нашли истрёпанные брошюрки Тютчева, Эдгара Берроуза «Возвращение Тарзана в джунгли», «Новеллы» Стендаля и... общую тетрадь, привлёкшую наше внимание рукописным заголовком на клеёнчатой обложке: «ЭМИГРАЦИЯ». Половина страниц была непочтительно вырвана.
       – Можете забрать эту красоту, прочесть на досуге, если желаете, – усмехнулись знакомые.
       – Ваши записи? – спросили мы, перелистывая исписанную убористым женским почерком тетрадь, возможно хранящую ответ на неожиданно скоротечный отъезд соотечественников.
       – Боже сохрани...
       – А чьи?
       – Теперь не важно. Просмотрите, что-то вам из этого и пригодится. В общем, можете использовать, – пошутил глава семьи.    
       – А кто же всё-таки писал, ваши друзья? – допытывались мы, глядя на аккуратные мелкие буквы. Первые фразы заинтересовали нас.
       – К чему эти расспросы, уточнения, – в сердцах произнёс знакомый и попытался отобрать тетрадь. – Не хотите, – так и скажите! Бросим в камин и ...делу конец.
      После такого неожиданно сердитого выпада, пришлось извиняться за любопытство и поскорее уйти с книгами и рукописью, прихватив ещё на добрую память подаренный нам симпатичный кофейный сервиз.
      Дома мы просмотрели записи с утраченной концовкой. То оказались, не расcчитанные на посторонний глаз, сугубо личные переживания, перенесённые автором на бумагу в порыве душевного смятения и окутанные поволокой женского нытья. Руками тут, конечно, не всплеснёшь. Когда человеку тошно, некоторые берутся за перо – не символично ли! Признаться, в целом нудная банальная писанина не отличалась, как в прочем мы и ожидали, особой эмоциональной занимательностью. Неизвестная Дама (давайте назовём её так), на десятках страниц прилежно распространяется о царящих вокруг рутине, произволе и несправедливости, с которыми она не в силах совладать. Ей, подобно многим отправляющимся на ПМЖ в зарубежье, пришлось вплотную столкнуться с особенностями национального характера сограждан, когда любой естественный шаг к предполагаемому благу с обидой воспринимается окружающими. Однако потом выясняется, что и за рубежом у семьи «наряду с удачами бывали... сплошные огорчения». Тем не менее, несмотря на тривиальную обыденность сюжета, мы решили опубликовать эти записи, рискуя навлечь на себя недовольство персоналий, кому авторские откровения не придутся по вкусу. 
       Итак, предлагаем вниманию читателей странички из тетради «Неизвестной», которые ни в коем случае не могут служить ни авантажным настроем, ни предостережением людям, снимающимся с насиженных мест. Обычные бытовые заметки впечатлительного, издёрганного бесконечными мытарствами человека.


                «...ПРЕДЫСТОРИЯ
               
       Несколько лет назад муж уехал в Австралию. Перемены, вслед за ними хаос, наступивший в России, непредсказуемость надвигавшихся политических событий подтолкнули мужа на шаг, позволяющий по его мнению избежать грядущего конфликта с новой властью. Раздобыв туристическую путёвку, муж на время покидает Родину, – так тогда поступали многие. Первый шаг сделан. Он, видимо, не представлял себе, что бегство от одних проблем, отголоском вернёт другие. Расставаться надолго не входило в наши планы, но судьба и легкомыслие друга жизни распорядились иначе.
      Итак, я осталась одна с растущими детьми на руках и престарелой мамой. Жили мы в доме, сложенным на краю посёлка ещё моим отцом, и это – слава Богу. Хоть своя крыша над головой. Для нашей семьи наступила пора, когда в течении долгих лет только редкие письма и ежемесячные короткие телефонные переговоры, которых мы оба с мужем ждали с одинаковым нетерпением, стали скрашивать годы, проводимые врозь. За это время много мутной воды утекло и всякое бывало. Не обошли нас стороной и сюрпризы, о некоторых до сих пор не могу вспоминать без содрогания. Вот первый из них. Через несколько месяцев после отъезда мужа, холодной сентябрьской ночью на дворе отчаянно залаяла собака. Хорошо, что пёс был на цепи, иначе бы пристрелили. Во входную дверь и спальное окно неистово забарабанили. «Бандиты! – решила я. – Ворота на замке, значит через забор перелезли. Не открывать нельзя – вышибут дверь. В милицию тоже не позвонишь – в секунды не уложиться. Всё это молниеносно пронеслось в голове, пока включала свет и отпирала дверь. Успела только вскрикнуть, – оттолкнув меня, в дом врываются двое. Без объяснений, оба бросились шнырять по дому, изрядно напугав маму и детей. Обшарили всё, включая чердак и подпол, и только после этого вытащили удостоверения, представившись. Вот они: капитан Дойбань и старший лейтенант Ворошилин.
     Дойбань упёрся в меня немигающим взглядом и спросил:
      – Где сейчас ваш муж?
     С дрожью в голосе, отвечаю:
      – Он уже несколько месяцев, как уехал за рубеж, а в чём собственно дело?
      – Ваш муж – государственный преступник, и мы его разыскиваем.
      Вот это новость! Пятнадцать лет не знала, с кем живу. Вероятно, на моём лице было написано искреннее недоумение, когда я с ужасом спросила:
      –  А что же он совершил?
      В ответ капитан рявкнул:
      – Вопросы задаём мы! Куда ваш муж уехал, если он действительно уехал, и когда вернётся?
      Стараясь успокоиться, отвечаю, глядя в глаза Дойбаню:
      –  После того, что сейчас случилось, уже никогда.
      Вероятно, ищейки полагали, что муж дома, и были раздосадованы его отсутствием, мои ответы озадачили их. Спрашивать у ворвавшихся ордер на вторжение и обыск, когда тебя, словно кошку, отшвырнули прочь, бессмысленно, и я послушно выполнила их требование – предъявила паспорт и брачное свидетельство. Вторженцы полистали документы, потом стали дознаваться, жив ли муж и чем это можно подтвердить. Возвращаться к другим похожим дебильным вопросам мне не хочется на этих страницах. Сказала им только, осмелев:
      –  Если это допрос, вызывайте повесткой.
      – Не беспокойтесь, вызовем, – пообещали ночные визитёры. После этого оба удалились, неожиданно вежливо попросив отпереть калитку – не лезть же им и теперь при мне через изгородь. За воротами стоял газик, я отметила, как с улицы к машине с разных сторон поспешили ещё две тёмные фигуры – видимо караулили мужа, если он, убегая, вздумает «сигануть» через забор на дорогу. Всё выглядело очень унизительно. Когда визитёры уехали, старший сын поинтересовался:
       – Мам, а что, у них в портфеле был магнитофон?
У одного действительно был в руке небольшой порфель, который ни разу не открыли. Сын догадался, для чего, а я вот и не подумала. Я тут же настрочила мужу письмо, в котором сообщила о ночном происшествии и заклинала не спешить с возвращением. Едва рассвело, пошла на станцию и электричкой отвезла письмо в Москву на Главпочтамт, и только когда отправила, пожалела об этом. Как ни странно, но письмо благополучно дошло до адресата не вскрытым.
      Через день пришла официальная повестка. Я вновь съездила в Москву и посетила серьёзное заведение, после чего от нас столь же неожиданно отстали. Надолго ли? Свербило подозрение, что за нами следят. Ну, думаю, пусть, когда-нибудь и это им надоест. В остальном, жизнь, как принято говорить, потекла своим чередом. Устроиться на работу, обеспечивающую возможность хоть какого-то сносного существования, было нереально. В стране, где на глазах рушилась экономика, сокращались производства, одно за другим закрывались предприятия, выбрасывая на улицу всё новые толпы безработных, вдруг все бросились в торговлю. Стихийно создавались огромные рынки-базары, в толчее которых можно было приобрести практически всё, были бы деньги. Но их не было. Небольшие сбережения, оставленные мужем, быстро истощились из-за обвала рубля. Попытки продать через комиссионные магазины кое-что, представляющее некоторую ценность, не выправляли сложившегося положения. Вещи уходили за бесценок к предприимчивым торгашкам со стажем, которым было дано право оценки сдаваемых товаров. Самостоятельные поиски работы не привели к желаемому результату. Пришлось обратиться в Центр занятости населения (ЦЗН) с его многочисленными оговорками и ограничениями, – одно из сомнительных достижений шагнувшей в страну демократии и преподносимое власть имущими в качестве блага западной цивилизации. Это сразу ощущает каждый, вынужденный пользоваться услугами вышеупомянутого ведомства. Прохожу процедуру зачисления, после чего мне назначают мизерное пособие, способное с трудом покрыть расходы на дорогу при обязательном посещении раз в две недели данного Центра, и оплату пути к месту предполагаемой работы в один конец. Другой поддержки я не получила. Началось хождение по мукам. Получая направление на очередное место работы, заранее предвидя неудачу, с тоской разъезжала по адресам. Почему «заранее предвидя»?  Объясню. В одном случае мне было отказано в работе воспитателем детского сада ясельной группы потому, что полученное мною образование не соответствовало профилю работы. Диплома о высшем образовании оказалось недостаточным для подтирания полуторогодовалых детских поп. Оклад при этом был ниже стоимости одной пары женских сапог. В другом случае предлагалось место администратора в Институте туризма, загнанного в тьмутаракань. Там встретили меня хорошо, но оплату предложили минимальную. Надо отметить, что банк данных ЦЗН содержит вакантные места, как правило, только на низкооплачиваемую непрестижную работу. Причём у предприятий, подающих заявку на рабочую силу, существует вилка в окладах. ЦЗН в направлении указывает верхнюю планку, а работодатель при приёме предлагает, естественно, нижнюю. Когда я в отделе кадров обратила внимание на это разночтение, мне недвусмысленно разъяснили, что занимаемая должность открывает возможность нелегальной подработки. На свой страх и риск, конечно. Можно сдавать на пару дней номера молодым ребяткам с девицами, желающими весело провести выходные. Такой поворот в трудоустройстве меня не порадовал, и я единственный раз сама отказалась от места. По существующему положения клиент ЦЗН, дважды отказавшийся от предлагаемого места, лишался назначенного пособия. Промучившись год и поняв, что приемлемой работы найти не удасться, я прекратила бесполезные посещения ЦЗН. Тут и муж изыскал возможность помогать семье, можно было перевести дух. Тогда я даже не предполагала, чего это ему стоило: ни пособия, ни права на официальную работу он не имел. Прошло три года разлуки. Казалось, я никогда не увижу мужа, а дети – отца. Они подрастали и становились такими же упрямо-легкомысленными, как и их папенька.
      Неумолимо приближался возраст призыва сыновей в армию. Даже отрецензированная информация с телеэкрана и страниц газет о жестокости и произволе, царящих в воинских частях, дополненная рассказами отслуживших ребят про «дедовщину», приводила меня в уныние. За старшего сына особенно не переживала, т.к. считала его способным поступить в институт, учёба в котором отодвигала на пять лет почётную повинность. Тревожил младший, не желавший продолжать образование. Отговаривался тем, что его в школе постоянно притесняли сверстники и некоторые учителя. Вполне может быть, но связываться с обидчиками как-то не хотелось, – решила не трогать навозную кучу. К тому же я не теряла надежды получить вызов от мужа. Время шло, утешительных вестей из Австралии пока не было, а цены в России продолжали расти и с каждым месяцем становилось всё труднее сводить концы с концами.
      Демократия в стране расширила возможности населения по части получения институтского диплома. Теперь вступительные экзамены в ВУЗы стали разрешаться чуть не с середины последнего года школьного обучения. Многие кинулись на подготовительные курсы, и их папы-мамы из кожи лезли вон, чтобы чада могли испробовать силу своего интеллекта, а также родительского кошелька на полгода раньше. Платные экзамены давали абитуриенту право пересдачи любого предмета столько раз, сколько выдержит «мошна» предков, и отсев дураков резко упал.
       Поступил в академию и мой старший сын, правда, не на тот факультет, куда хотелось. Подвели его безответственная самоуверенность, которая последнее время часто подставляла ему ногу, и раннее увлечение противоположным полом. Я проявила не свойственную мне оборотистость, «перекинув» документы из одного факультета на другой. Стоило большого труда, нервов уговорить сына учиться по иной специальности. Начался учебный год, у нас в семье появился студент и армия отодвинулась за горизонт.
      Тем временем младший сын не утруждал себя усердием в школе и еле-еле продвигался к десятому классу. Увлечение техникой, – будь то магнитофон, мотоцикл или автомобиль, – заслонило всё остальное. Сын мог часами ковыряться во внутренностях машины, разбирать и собирать велосипеды и мотоциклы, сидеть с паяльником в руках над магнитофоном, забывая о времени и еде. Отсутствовало лишь желание продолжать учиться дальше и переубедить чадо я не могла.      Вскоре меня ждал новый сюрприз. Старший благополучно проучившись один семестр, на сдачу экзаменов за второй идти категорически отказался, объяснив, что его всё-таки не устраивает будущая специальность. Истинная же причина плавала на поверхности – гулянка и нехватка карманных денег, которую он постоянно испытывал. Впереди замаячила армия, а вызова за рубеж всё не было. Встал вопрос о трудоустройстве. Специальности в руках нет, да и перед армией ребят неохотно берут на работу. Ничего другого не оставалось, как пойти разнорабочим на оптовый рынок, и то, благодаря знакомству. Платили неплохо, но работа сильно выматывала, особенно первое время. Приходилось разгружать машины с песком, снимать дёрн, подготавливая площадки для строительства новых объектов, размешивать и укладывать раствор цемента. Сын часто стал жаловаться на боли в спине, – профессиональное недомогание чернорабочего. Позднее его перевели в бригаду каменщиков, где приходилось выполнять не только работу по кладке стен, но и столярную тоже. В мае младший получил аттестат об окончании девяти классов. В десятый родная школа его не впустила. Предложили продолжить обучение в районном центре, – мотайся на электричке, раз не можешь хорошо учиться рядом с домом. Столь бесхитростным способом педагогический коллектив благополучно избавлялся от троечников, не заботясь о дальнейшей судьбе своих бывших воспитанников, и автоматически переходил в разряд передовых по успеваемости в районе. 
      До встречи с папой оставалось полтора года.
      Возвращаясь к старшему чаду, хочу сказать, что безнаказанность и желание получать от жизни всё сразу, толкали наше необузданное дитя на необдуманные поступки. Сыну давно не давала покоя машина, стоявшая после отъезда мужа в гараже на приколе. Ключи от неё я убирала, чтобы ни у кого не возникало соблазна покататься. Для получения прав на вождение нужно достичь совершеннолетия, а водить машину к моему несчастью муж учил сыновей с раннего детства. Чувство самосохранения и благоразумия не обременяло своим присутствием юного хвастуна. Желание порисоваться среди сверстников и как-то выделиться среди них после позорного бегства из института, сыграло со старшим злую шутку и чуть было не привело к трагедии. Уже не раз в моё отсутствие сын разыскивал ключи и уезжал с друзьями, совершенно игнорируя бабушкины протесты. Уже дважды он калечил машину. Бросив учёбу и начав работать, молодой человек возомнил себя самостоятельным. Заработанное он тратил исключительно на себя и общество товарищей – бывших одноклассников, а ныне студентов. Приближался день, когда мы лишились машины и чуть было не лишились сына.
      В то лето он часто помогал по хозяйству и в качестве поощрения выклянчивал ключи. В день несчастья всё шло устоявшемся порядком: сын помог мне поправить забор, затем я, скрепя сердцем, разрешила взять машину часа на два, не более. Вернувшись вовремя, он предупредил, что хочет покататься ещё. Заметив неестественный блеск глаз и повышенную возбудимость, я запротестова, но сын не подчинился и укатил с друзьями. Время шло, парня всё не было. К вечеру появился его знакомый на «волге» и попросил документы на автомобиль, заверив, что случилась маленькая неприятность и в ГАИ требуется подтвердить имя владельца. Младший на мотоцикле побывал на месте происшествия и в скупых словах поведал об аварии. Подвыпивший братец вместе с четырьмя хмельными недоумками в салоне пытался на узком шоссе обогнать рейсовый автобус и на скорости в 130 км/час выехал на встречную полосу. Завидев нёсшийся навстречу «джип», сын резко свернул вправо и нажал на тормоз. Машина, попав колесом на обочину, мгновенно круто развернулась и стала неуправляемой. Испугавшись, сын забывает о дорогих друзьях-подружках и пытается спасти себя, то-есть выброситься на скорости в кювет. На ходу открыв дверь, он не успевает осводиться от ремня безопасности. Именно это обстоятельство, а также прочные стойки почти миллиметрового кузова «комби» сохраняют ему и остальным жизнь. Автомобиль развернулся поперек дороги, трижды перевернулся и встал на колеса. В результате – дверь смята, стойки частично «поехали», а крыша изогнулась домиком. Других подробностей происшествия я уже, видимо, никогда не узнаю. Бесстрастная трубка Рапопорта показала присутствие алкоголя в крови сына. Счастье, что никто не пострадал, – как уже сказано, спасло прочное железо «москвича», кабина не смялась и внутренняя ёмкость салона после аварии почти не изменилась. Весёлая компания отделалась синяками, ушибами и испугом, а исковерканная машина восстановлению уже не подлежала. После разбирательства проишествия в ГАИ было определено наказание, документы на машину оставались в милиции. Назначенный штраф я платить категорически отказалась, сын тоже расплачиваться не собирался. Естественно, кататься приятнее. Испуг прошёл быстро и через две недели сынок преподнёс мне новую порцию неожиданностей: «по дешёвке» купил подержанный, сорокалетнего возраста «москвич» взамен разбитого. Как говорится – висит мочало, начинай сначала... Почему бы не приобрести? Ведь заработанные деньги в его руках! А родители...  а что родители? Это они должны ему всю оставшуюся жизнь!
      Зачем-то перекрасив вполне ухоженную машину, сын стал ездить на ней на работу, а перед самыми проводами в армию в канун Нового Года разбил и её, возвращаясь поздно ночью по обледенелой дороге. На этот раз он больше покалечил чужие жигули, не сумев разъехаться в гололёд на повороте. У преклонного возраста старичка-москвича только фара «въехала» внутрь гнилого крыла. В связи с воинским призывом, с работы сын срочно уволился и платить за ремонт чужого автомобиля всё-таки пришлось мне.
      29 декабря наша семья проводила старшего в армию, куда тот последнее время так активно стремился. Возможно, сыну казалось, что армия из него сделает крепко стоящего на ногах человека. Понадобилось ровно два дня, чтобы осознать глубину подобного заблуждения. Начался новый этап его безалаберной жизни. Неожиданности следовали одна за другой. Во второй день призыва сняли часы, через три дня – новые тёплые ботинки. Как было им написано в письме, поменялся добровольно-принудительно со «стариком» на рваные, стоптанные под чужую ногу, сапоги. Перед Новым Годом призывники оказались не у дел, офицерский состав отмечал праздник, и представители частей не торопились на распределительные пункты. Ребят перевозили с места на место в течении семи дней. Продукты, взятые из дома сухим пайком на двое суток, давно иссякли, а предлагаемое урезанное питание годилось разве что на корм скоту. Мутная жидкость грязно-серого цвета – первое блюдо, а второе – пара столовых ложек недоваренной, размазанной по тарелке каши, составленной из пшена и гороха. Встретив таким образом Новый Год, пятого января новобранцы разъехались по воинским частям. Сын попал на северо-западную границу. Письмо с приглашением на принятие присяги запоздало, и я решаю съездить на подоспевший день рождения своего солдата. Собравшись на скорую руку, примчалась в часть. Городок находился в нескольких километрах от границы, и этим обстоятельством очень гордилось местное население. Проехав от Санкт-Петербурга на электричке сто тридцать километров, к вечеру я оказалась на платформе незнакомого Выборга. Несмотря на январь, была мерзкая, слякотная погода. С неба сыпал снег с дождём, под ногами – одна сплошная лужа. Скользя по тротуару, то и дело съезжая в воду с обледенелых кочек, я стала распрашивать прохожих, как мне добраться до части. Многие молча проходили мимо, не обращая внимания на женщину, нагруженную тяжелыми сумками, другие нехотя замедляя шаг, невразумительно махали рукой в неопределенном направлении, словно отбиваясь от надоедливой мухи. Наконец, молодой офицер указал на автобус. Почти вплавь перебираюсь через площадь к остановке, где скопилась большая толпа желающих ехать. Втиснувшись в салон трясущегося и прыгающего на ухабах рыдвана одной из последних, с поклажей в обеих руках, вызываю явное раздражение окружающих. Пытаясь выяснить нужную мне остановку, наблюдаю, как многие, плотно сжав губы, начинают заинтересованно смотреть в окно. С трудом пробираюсь к кабине водителя, доставляя массу неудобств пассажирам. Вскоре машина остановилась, и меня высаживают в чистом поле. Озираясь по сторонам, неуверенно иду вдоль гаражей, выстроившихся у шоссе. За ними виден забор из бетонных плит, теряющийся вдали. Это огорожена территория части. У забора, почти на всем его протяжении, насыпаны горы мусора и нечистот, создавая ощущение одной большой свалки. На улице – бродячие собаки и я. Начинало темнеть.
      Подойдя к КПП, прошу дежурного вызвать сына и получаю отказ. Тогда прошу командира, под чьим началом служит сын, опять отказ. Нетерпящим возражений тоном, мне сообщено, что свидания только в воскресенье, только два часа и только в этом помещении, а сегодня пятница, рабочий день, идут занятия, как, в прочем, и в субботу. Пытаюсь объяснить, что мной преодален путь почти в тысячу километров. Бесполезно. Перед усталой женщиной – большой начальник, да и только! Понуро выхожу на улицу под мокрый снег и плетусь в поисках гостиницы при части. С промокшими ногами в унылом молчании сгущяющихся сумерек нахожу трехэтажное здание, стоящее в компании нескольких домов повыше. Доброжелательность женщины, исполнящей обязанности коменданта гостиницы, постепенно успокаивает, а заинтересованность, с какой она выслушивает рассказ о моих мытарствах, возвращает уверенность в себе. С гостиничного телефона я звоню на КПП, где незадолго до того не проявила твёрдости. После препирательств, почувствовав в голосе отчаянную настойчивость, всё тот же дежурный даёт телефон учебной части, по которому ещё через сорок минут выясняю, что сын вчера был переведён в часть, расположенную ближе к Санкт-Петербургу. Чертыхаясь, возвращаюсь на вокзал и ближайшей электричкой уезжаю разыскивать солдата, увозя с собой неприятные воспоминания о сером провинциальном, но заносчивом городишке со свинцовым небом и мутными по характеру обитателями.
      Через час в кромешной темноте выхожу на нужной станции, где должна сделать пересадку. Ещё несколько человек, вместе со мной ступившие на неосвещённую платформу, быстро растворяются во тьме. Поезд золотистой змейкой исчез вслед за пассажирами. Кое-как спустившись по качающейся лесенке, добираюсь до станционного здания, стоящего в стороне от переплетающихся путей. По техническим причинам электрички до Сестрорецка отменены до апреля. В растерянности стою у расписания автобусов. Но свет не без добрых людей и мне неожиданно приходит помощь. Молодой человек лет двадцати двух доводит меня до остановки автобуса, – нам обоим оказалось по пути. Евгений, так зовут моего спасителя, вышел на нужной остановке и любезно довёл меня до ворот части, оставив телефон своей бабушки, которая помогает в устройстве на день-два солдатским матерям. А добровольный помощник вернулся на остановку, – он ехал дальше.
      С дрожью в руках жму на кнопку звонка. После недолгих объяснений вхожу на территорию части, там на КПП быстро вызывают капитана по политчасти, который, не заставив себя ждать, сразу же спустился ко мне. Выясняется, что сын немного болен и находится сейчас в ПМП (пункт медицинской помощи). Политработник советует мне сначало найти жильё, а утром встретиться с сыном, т.к. тот уже спит. Я согласно киваю головой и неосмотрительно выхожу на улицу. Только оказавшись за воротами части понимаю, что позвонить из города не смогу. Это надо было сделать на КПП, но тревожить ещё раз дежурного не решаюсь. В одиннадцать часов вечера в промокших сапогах с тяжёлыми сумками, измученно бреду по улице чужого города в поисках общежития, но там мест нет. Гостиницы при части тоже нет. Стою посреди улицы, вокруг ни души, сумки у ног, по лицу стекают слезинками капли дождя, продолжающегося уже более суток. Из соседнего здания выходят две пожилые женщины. Мирно беседуя, они медленно приближаются ко мне. Спрашиваю, как пройти или проехать в Дубки, где находится санаторий. Видно силы небесные рассудили, что на сегодня с меня хватит и послали добрую женщину, предложившую свой кров. До сих пор я с теплотой и благодарностью вспоминаю Валентину Петровну, которая ещё не раз принимала меня у себя. В тот памятный вечер мы долго беседовали, каждая рассказывала свою историю и спать легли далеко заполночь. В девять утра я уже была в части, где, наконец, увидела сына. В этот день ему исполнилось девятнадцать лет.
      Меня привели в ПМП и попросили подождать в маленькой комнате, заставленной какими-то приборами и коробками. Сюда же втиснулись узкая солдатская кровать и небольшой столик, стула не было. Я сняла пальто и пристроилась на краю кровати. Когда открылась дверь, то не сразу смогла узнать сына в высоком худом с бледным лицом солдате. Вздрогнув, медленно поднялась с кровати. Мы долго молча стояли обнявшись, по щекам сына текли слезы. Впервые за последние четыре года я видела его таким. Справившись с волнением и усевшись поудобнее, стала рассказывать о доме, брате, бабушке. Наверное, сын плохо понимал меня, только спустя часа два он смог разговориться и стал кое-что вспоминать о предыдущем месте службы.
      С «дедовщиной» столкнулся с первого дня призыва. Обмундирование не подбиралось по росту, а выдавалось, часто не соответствуя размеру, и к тому же, бывшее в употреблении. Здесь в ПМП лежал парень, приехавший из той же части вместе с сыном с сильно стертой пяткой, благодаря сапогам меньшего размера. Сын поведал мне, что обратился в медпункт с больным пальцем на правой руке. В части г.Выборга не было парикмахера и вновь прибывшие стригли друг друга как могли. Всё началось с волдыря, который появился после стрижки мальчишечьих голов, затем он прорвался и в ранку попала грязь, что не мудрено при солдатской жизни. Образовавшийся нарыв с каждым днём увеличивался, а палец болел всё сильнее и сильнее. В условиях климата с высокой влажностью любая царапина долго не заживает и гноится. Бегать лишний раз в медпункт, да ещё с такой мелочью как палец, молодым солдатам, прозванными здесь «лысыми», считалось отлыниванием от службы и не одобрялось. Смазав ранку йодом, фельдшер сказал: «Заживёт!». Однако, не зажило. Через день новобранцы ходили в наряды, где приходилось надраивать полы с мыльной пеной, каждый раз разъедающей царапины и ранки, и расчищать строевой плац. Физическая нагрузка превосходила возможности малотренированной на гражданке молодёжи, что нередко приводило к обморокам солдат. Особенно тяжело было вовремя маршбросков. В день принятия присяги, ребят, к которым не смогли приехать родители, заставили гонять разжиженный снег по плацу кусками фанерок. Согнувшись втрипогибели, они полуползком старались счищать грязь с наледи. Это был сизифов труд. Обложное небо исторгало на землю из своих недр новые порции слякоти и приходилось всё начинать сызнова. Потрудившись на благо отечества около трёх часов, вновь присягнувших Родине, вымокших до нитки, отпустили сушиться, что само по себе проблематично. Сапоги надо оставлять в сушке, которая работает всего несколько часов в сутки. Босиком ходить нельзя, а тапочки иметь в армии на первом году службы не полагается. Задача неразрешимая. Надо сказать, таких странностей в нашей доблестной армии предостаточно. Например, не полагается иметь ножницы (колющие предметы), но требуют, чтобы ногти были всегда коротко острижены. Как вы думаете выкручивается солдат? Обрезает ногти лезвием бритвы (разве это менее безопасно, чем ножницы?) или обкусывает зубами.
      Издевательства не ограничивались дневным временем суток. Сослуживцы-«деды» поднимали ночью и заставляли ползать под кроватями, изображая паровоз или машину, шедшую по автостраде с учётом всех правил уличного движения. А особо провинившихся за день просто избивали. Раньше, по рассказам моего брата, ребята объединялись между собой и давали отпор обидчикам. В современной армии каждый выстаивает в одиночку, что часто приводит к травмам, а то и к несчастным случаям. Как могут держать тридцать дагестанцев в страхе около тысячи русских ребят? И это не вымысел. Сын, правда, сумел за себя постоять: в душевой завалил на пол одного табуреткой. Другие погрозились на будущее, но подойти не решились.
      Самым тяжёлым испытанием для новобранцев в первое время оказались отжимания от пола. Это наказание назначалось «дедами» за любую провинность, за любое не понравившееся словцо, за любой промах ещё не освоившегося в новой обстановке человека. И пока мышцы не окрепли, руки болели так, что в столовой, прежде чем поднести ложку ко рту, правая ладонь поддерживала левую. Случалось, заставляли отжиматься до ста раз подряд. Позже человек становился выносливее, да и осмотрительнее и старался не допускать просчётов.
      Была рассказана малая толика пережитого. Есть сын почти не мог, – видимо, сильно сократился объём желудка. За десять дней службы в учебном центре он потерял десять килограммов. Перевестись помог случай. В «учебку» приехал полковник набирать в свой полк новобранцев на место демобилизованных. У сына, как в прочем, у каждого второго призывника были права на вождение машины. Требовалось двадцать шесть человек, желающих набролось более ста. Употребив всю свою изворотливость, сын попал в число отобранных ребят и отправился служить под С-Петербург. Через два дня он уже на новом месте всё же был вынужден обратиться в ПМП со своим злополучным пальцем, который к тому времени раздулся, посинел и не позволял выполнять какой-либо работы. Врач, взглянув на руку, бросил: «Ещё бы сутки и не миновать гангрены, пришлось бы отнять палец». Сгнившее мясо счищали с кости без наркоза, его в медпункте на тот момент не нашлось. На всякий случай измерили температуру – 39;. Кашель у сына не прекращался с первых дней службы. Установили диагноз – бронхит. Так он и задержался в ПМП, где я его разыскала.
      Как каждая мать, я старалась уговорить сына побольше поесть, но размеры желудка ограничивали желания. Просидев целый день рядышком на кровати, вечером стала собираться домой. За это время к нам неоднократно заглядывал фельдшер, с надеждой поглядывая на сумки. Сын угостил его сигаретами и пачкой чая, которую тот выпросил сам. Однако, гораздо больше фельдшера интересовала водка, которой не было. Так до конца в это не поверив, вымогатель разочаровано оставил нас в покое. Многие консервированные продукты, привезённые мной, вернулись назад в Москву. Сын наотрез отказался их взять, не желая кормить «дедов», т.к. всё перекочевало бы в их тумбочки. Часть оставленного «живого» съестного сын передал трём больным сослуживцам, лежащим в ПМП вместе с ним, и домашний харч мгновенно растворился в их изголодавшихся организмах. Ещё была взята мазь Вишневского, необходимая для перевязки пальца, которой так же не оказалось в мудпункте. Ко всему мне почудилось, что у сына не только бронхит.
      С тяжёлым сердцем я возвращалась домой. Сын прямо сказал при расставании: «Мама, для брата с его вечными простудами и слабостью характера армия – это гибель. В морду он не посмеет никому дать. Все будут, кому не лень, помыкать им, требовать денег, чтобы ты бесконечно их высылала. Не пришлёшь – на морозе мокрым заставят дневалить, да ещё регулярно бить станут. Отобьют в конце концов лёгкие, почки и это на полном серьёзе. Нельзя такого как он в теперешнюю армию, поверь мне, я знаю, что говорю». Я признавала правоту слов сына, ибо того, что повидала, уже было достаточно. Младшему до призыва меньше двух лет, что же делать?  В голове метались мысли самой невероятной направленности. Уставившись в окно, думала, думала, так ничего и не придумала. Суровая красота северной природы на время отвлекла от невесёлых размышлений. Мощные выходы тёмных скальных пород кое-где были покрыты серебристым мхом. Снега почти не видно. Огромные валуны, там и сям разбросанные в живописном беспорядке, нарушали первозданную целостность лесного массива. Древесные породы были представленны в основном стройными красавицами-соснами, вольготно раскинувшимися на песчаной почве вдоль железнодорожного полотна. Чем ближе электричка подходила к С-Петербургу, тем индустриальнее становились пейзажи за окном, заслоняя собой неброскую привлекательность кутающихся в густые сумерки окрестностей.

      Опасения мои подтвердились – сына с воспалением лёгких перевели в госпиталь вскоре после моего отъезда.
     Через месяц я снова отправилась в путь. Госпиталь нашла почти сразу. На этот раз я задержалась на два дня и дважды приходила к сыну. За время лечения он вернул потерянные килограммы и даже прибавил ещё пару. Питание напоминало домашнюю стряпню, только порции были маловаты, но желудок приспособился и к этому. Лицо сына посвежело, а настроение заметно улучшилось. Постепенно он привыкал к трудностям службы. В госпитале также приходилось ходить в наряды, но они уже казались не такими тяжёлыми. Здесь же он продолжал отжиматься, чтобы не терять приобретённой формы. Болячка на пальце зажила, почти не оставив следа. К «дедовщине» стал относиться философски. Мне можно было ехать домой.

       Спустя несколько дней после возвращения из госпиталя, я получила долгожданный вызов на всю семью, он запоздал на два месяца – ровно столько отслужил сын. Я занялась оформлением визы, окрылённая надеждой скорой встречи с мужем.
       Первое посещение посольства Австралии в Москве остудило мой энтузиазм. Подойдя к проходной, протягиваю паспорт хмурому охраннику, придирчиво рассматривающему меня. Пройдя регистрацию, одеваю на шею шнурок с номером на бирке, словно на чемодан в камере хранения, после чего меня впускают на территорию посольства. Вхожу через стеклянные двери в приёмную. В помещении на стульях перед телевизором разместились ещё несколько пронумерованных человек, ожидающих приглашения к окошечку приёма документов. Табло, закреплённое на стене, высвечивает по порядку наши номера. Улыбчивая молодая девушка приняла из рук присланные анкеты, заполненные мужем на английском. На вопрос, когда прийти в следующий раз, объяснила, что меня вызовут письмом. И, протянув регистрационное письмо, добавила, что сроки рассмотрения дела определяются классом оформляемой визы. В моём случае – два года, – очаровательно улыбаясь, вылила на меня ушат холодной воды девушка. Но тогда младший попадает в армию! С упавшим сердцем возвращаюсь домой и жду телефонного разговора с мужем.
       На другом конце мира бушует муж: «Это нарушение прав человека, они сознательно затягивают оформление, для беженцев другие сроки...» Но с моими правами похоже никто не собирался считаться. Муж вынужден обратиться к адвокату, который вёл его дело. Тот официально запрашивает посольство в Москве. Ответа нет. Посылает ещё один запрос, в котором разъясняются частичные нарушения австралийского законодательства. Тут же получает положительный ответ – дело находится в работе, мне выслано официальное уведомление. Не дождавшись обещанного письма, через две недели сама звоню в посольство и узнаю, что в мой адрес оно действительно выслано. Жду десять дней. Для справки – письмо, посланное из Москвы в Подмосковье, доходит максимум за три дня, в советское время ему хватало суток. Письма нет, звоню опять. С некоторой заминкой предлагают согласовать день интервью, если по-русски, – собеседования. Прошу назначить ближайший. Мне называют первое апреля («в надежде, – шутили знакомые, – что из-за бытующего суеверия вы откажитесь и тогда будет повод перенести встречу на возможно более дальний срок»). Обещанное письмо получаю за три дня до интервью и с удивлением обнаруживаю, что меня беззастенчиво водили за нос. Письмо было выслано лишь через восемь дней после первого телефонного разговора, в котором меня убеждали, что депеша давно в пути.
       Настал день интервью. Его проводила второй секретарь посольства Линда – приземистая женщина с раскосыми широко расставленными глазами на желтоватом, но в целом миловидном лице, уроженки юго-восточной Азии. Все вопросы, заданные во время интервью, касались моих взаимоотношений с мужем, которого я не видела шесть лет. Надо было доказать, что мы, несмотря на разлуку, остались полноценной семьей. Каким образом поддерживали связь? Оказывал ли он материальную помощь и как? Велась ли переписка? И много других вопросов. Особое внимание и нажим был сделан на больное место – старшего сына, отбывавшего воинскую повинность. Долго внушали мне, что если уеду сейчас, то вполне возможно не увижу сына никогда. Когда же я твёрдо высказалась о праве сына принимать самостоятельные решения, разговор к этой теме больше не возвращался.
     Для справки: сын до двадцатипятилетнего возраста по австралийским законам имеет право на совместное проживание с родителями, то есть меня заведомо обманывали, но я виду не подала. Саднило только, что сыну после армии придётся самостоятельно оформлять бумаги на выезд.
     Интервью длилось чуть больше часа. Получив от меня документальные подтверждения почти по каждому вопросу, в заключении предложили заполнить две формы анкет на английском. Языком я не владела и поэтому обратилась с просьбой о помощи к переводчику и сотруднице посольства, российской гражданке Новожиловой, однако получила постный отказ. К слову сказать, муж не встречал такого рода препятствий в официальных учреждениях Австралии. Везде относились к его просьбам с доброжелательным пониманием. Не плохо бы Новожиловой поучиться вежливости у своих заокеанских коллег, но вряд ли это для неё.
      Со словарём в руках просидела два дня, заполняя одну анкету, но работы так до конца и не завершила. И тут я вспомнила про одноклассницу, в прошлом закончившую «Инъяз». После института у Валентины, заносчивой по характеру девушки, дела пошли в гору, и в другое время я на поклон бы не пошла, но сейчас, пересилив себя, направилась к ней домой, – не до привередливости. Волновалась зря – встретили меня вполне приветливо, мы даже ненадолго предались школьным воспоминаниям. Бывшая однокласница одно время работала в Комитете по связям с зарубежными странами, неоднократно выезжала в долгосрочные загранкомандировки и ей не составило труда заполнить анкеты. Назад я возвращалась если не на крыльях, то вполне довольная своим визитом. Однако, радость оказалась преждевременной: на мою беду Новожилова не потрудилась разъяснить, что вторую анкету надо заполнять тоже на меня, а не на сына. Пришлось всё начинать заново. Затем следовало пройти медицинское обследование в поликлинике, аккредитованной посольством принимающей нас страны. Процедура не бесплатная. Но тут моя мама попала в больницу с сильнейшим приступом холецистита. Долго держалась температура, кожа стала цвета спелого лимона и нужна была безотлагательная операция, врачей останавливал только возраст больной. Продолжая наблюдать за мамой, медработники пытались без хирургического вмешательства побороть болезнь. Непостижимо, но это им удалось – уже через неделю дело пошло на поправку и ещё около месяца я не выходила из больницы, пока в конце апреля маму не выписали. К этому времени и муж смог прислать денег. В первых числах мая так называемое обследование ощутимо облегчило наш кошелёк. За полтора часа, из которых сорок минут провели в креслах коридора, у нас с сыном взяли анализы крови, мочи, провели ренген лёгких и терапевтический осмотр. На этом интерес к нашему здоровью иссяк. Результаты передали в посольство, а оттуда отправили в Австралию. Потянулись дни в ожидании решения нашей дальнейшей судьбы.

      Старший сын живо интересовался ходом папиных дел и в конце мая я ещё раз съездила к нему в Сестрорецк. Стою на КПП и гляжу, как в мою сторону уверенной походкой направляется возмужавший юноша. «Учебка» закончена, экзамены сданы, и новоиспечённый водитель III класса стал обслуживать машину, закреплённую за начальником штаба. Казалось, за сына можно было бы не беспокоиться. Огорчало другое, – мы собирались в путь-дорогу, а он оставался в армии, но на текущий момент изменить что-либо было уже не в нашей власти. Утешало лишь, что сын после армии обещал пройти самостоятельно все дантовы муки, а билет ему отец вышлет.
      К началу июня вернулись документы из Австралии. По телефону мне результата не сообщили, а предложили дождаться официального письма с ответом. Терпеливо выжидаю до конца месяца и звоню в посольство. Ничего нового Новожилова сообщить не может. Прошу записать меня на приём к консулу. Получаю отказ – по таким вопросам консул не принимает. Муж нервничает, торопит, но от меня практически ничего не зависит. Прождав ещё две недели, с раздражением звоню вновь. Теперь выясняется, что в деле нужна завершающая подпись Линды, а она только что вернулась из отпуска. Звоню через неделю, – всё без изменений. Прошу положить мои документы на стол Линды. Оказывается, накопилось очень много других дел и моё поставили в очередь, а когда она подойдёт никто ответить не может. Ай да Новожилова! Муж вынужден вновь подключать адвоката. И тут Новожилова, как и следовало ожидать, поджимает лапки. В телефонном разговоре с адвокатом она сообщает, что документы давно готовы и я в любой момент могу выехать за рубеж. Муж ничего не поймёт, он раздражён и обвиняет меня в нежелании ехать к нему. Звоню опять Новожиловой – и опять документы не подписаны. Прошу соединить с Линдой. Линда русского не знает и потому разговаривать со мной не будет. Явно издеваясь, Новожилова предлагает мне поискать среди знакомых кого-нибудь, кто бы смог поговорить по телефону с Линдой. Накатившую неприязнь стараюсь не выдать голосом, настаиваю на записи к консулу. Выясняется, что обязанности консула в данный момент исполняет Линда. Круг замкнулся. Не сдерживая больше раздражения, высказываю накипевшее. «Хотите, я поговорю с Линдой?» – ангельским голоском спрашивает Новожилова. «О чём же мы столько времени толковали», – недоумеваю в душе. Вслух произношу короткое «Да». Не опуская трубки на рычаг, Новожилова разговаривает с Линдой. Мне не слышна их беседа, хотя телефоны наверняка стоят рядом, на одном столе. Проходит несколько секунд, и она сообщает, что документы будут подписаны завтра.
       – Тогда я приду завтра. 
       – Нет, лучше позвоните, а вдруг не подпишет.
       Ничего не поделаешь. Завтра Новожиловой нет. Другой сотрудник посольства, заглянув в дело, приглашает приехать в любое удобное для меня время за получением визы. Неужели закончены унижения?
       На следующий день спешу в Москву. В посольстве, дождавшись своей очереди к окошечку, объясняю цель посещения. Девушка с заученной улыбкой на губах скрывается за дверью. Вернувшись с анкетой в руках, просит заполнить её. Внутри все закипает. Стараясь улыбаться, прошу забрать анкету домой, т.к. смогу заполнить только со словарём. Девушка опять исчезает, а возвратясь, просит подождать. Я с тоской опускаюсь на стул. Минут пятнадцать проходят в ожидании, затем кто-то бесцветным голосом, с приставкой «госпожа», произносит мою фамилию. Подхожу. Новожилова молча протягивает визу, оформленную на специальном листе с вклеенными туда нашими фотографиями. Я интересуюсь, как быть с предложенной мне анкетой. Надобность в ней отпала.
       – Почему визу не проставили в загранпаспорт?
Лаконичный ответ Новожиловой:
       – Мы этого не делаем.
       – Куда мне теперь обращаться?
       – Мы отвечаем только на вопросы, связанные с нашей страной.
       Вежливо прощаюсь и покидаю территорию посольства. Прошло около пяти месяцев с тех пор, как я в первый раз посетила неприметный дом в Кропоткинском переулке. Что же дальше? Радости не было.
       Поразмыслив, решила обратиться в местный ОВИР, где узнала, что отправляющимся на постоянное жительство за рубеж необходим другой паспорт, а прежний годиться только для туристических поездок. Сотрудница частного предприятия, услужливо расположенного недалеко от ОВИРа, быстро заполнила бланки и я, сходив в сбербанк и оплатив необходимые суммы за будущие паспорта, возвращаюсь назад. Отстояв семь часов в очереди любителей туризма, вхожу в комнату, где за столом с неприступным видом сидит светловолосая девушка в милицейской форме. Поздоровавшись и не получив ответа, сажусь на стул рядом. Необходимый эффект достигнут. Под пристальным взглядом недоброжелательного стража закона начинаю чувствовать себя неуютно, испытывая робость. Вроде, и вины никакой нет, а виноват! Бегло просмотрев формы, небрежным жестом бумаги возвращаются ко мне. Нет нотариально заверенного заявления от несовершеннолетнего сына, смысл которого сводится к следующему: не увожу ли я его насильно к отцу. Прошу официальную общепринятую форму заявления. Таковой нет, но любой нотариус знает, как оно оформляется.
      Трехдневное хождение по нотариальным конторам результата не принесло. Везде пожимали плечами, мало понимая, что я от них хочу. Затем долго листали свои талмуды, но нужного образца документа не находили. Начальник паспортного стола объяснила, что форма заявления вольная и я дома на допотопной машинке отпечатала примерный текст. В который раз мы с сыном ехали в Москву в надежде выцарапать злополучную бумагу. Наконец, в одной из контор удалось, выстояв многочасовую очередь, получить желанный грамотно оформленный документ. Потратив целиком ещё день, я всё же сдала бумаги на получение загранпаспортов. Сроки оформления были чудовищны – три месяца. Лето заканчивалось, у порога стояла осень. Регулярные звонки в областной ОВИР Москвы перемежались с частыми туда поездками, но делу не помогали. Ни шатко, ни валко прошло ещё два месяца.
       В конце сентября получаю от сына из армии письмо, не очень мне понравившееся. Незадолго до этого выслала по его просьбе сто рублей. Перевод был первым за всё время службы. Из письма узнала, что деньги он получил, но возникли проблемы с «дедами». Такие же суммы получили от родителей ещё трое ребят. «Деды», ожидавшие демобилизации, готовили себе новую гражданскую экипировку. Где взять деньги в армии, если даже солдатские выплаты стараются не выдавать на руки, а использовать на закупку гуталина, щёток для чистки сапог, зубной пасты, мыла и прочих предметов первой необходимости. Проще отобрать у ребят более позднего призыва, чем просить из дома. Так и поступили с этими четырьмя. Трое солдат безоговорочно отдали свои переводы, а наш сын ограничился покупкой сигарет, чем вызвал приступ бешенной злобы «обделённого деда». Били вчетвером. Трое, получившие деньги, не очень усердствовали, скорее махали руками для вида, а обиженный зверствовал. Не остался в долгу и сын. Как бы там ни было, сын с подбитыми глазами появился утром пред ясны очи командира роты. Ротному он объяснил, что при ремонте машины, оторвался глушитель и ударил в переносицу. Поскольку сын ремонтировал личную автомашину командира, то тот эту версию принял и, сбегав в ларёк, компенсировал полученные ушибы двумя пачками сигарет, сладким рулетом и банкой газировки с шоколадкой. Эти подробности узнала от сына, когда в очередной раз приехала в часть. Как было на самом деле, знал один он. Я же смогла только выдернуть его на три дня из той обстановки, где на частной квартире старалась подкормить и поддержать морально. Прихватила с собой из дома тёплые вещи. Кстати, тёплые гражданские вещи тоже не положены в армии, даже на северной границе, где морозы зимой достигают -30;С. Но многие, нарушая устав, одевают под форму тельняшки, свитера и тёплые носки, пытаясь таким образом избежать простудных заболеваний, а начальство делает вид, что не знает об этом.

      В середине октября вновь еду в областной ОВИР и начинаю униженно просить ускорить получение паспортов. Сотрудница неожиданно смягчается и сообщает, что задержка вызвана из-за отсутствия ответа на запрос о наличии судимостей сына. Я клятвенно заверяю, что наш сын не бывал под судом, но государственной машине нужна бумажка, которую можно пришить к делу. В конце концов ОВИР посылает повторный запрос. Руководитель отдела по телефону узнает предварительный официальный ответ и даёт «добро» на выдачу паспортов. Приезжаю получать документы и возникает новая очень маленькая, но неприятная заминка. Белокурый ефрейтор в юбке подмосковного ОВИРа при подаче бланков объяснила мне, что областной ОВИР г. Москвы не примет квитанции, оплаченные в области, а сбербанк не будет связываться с возвратом смехотворной суммы в пять рублей. К тому же в Москве расплачиваются наличными, добавила она и с улыбкой отложила квитанции в сторону. Мне бы потребовать их назад, да показалось неудобным мелочиться в такой момент, и, благодушно настроенная, я не стала возражать. Такое легкомыслие обернулось против меня. Я была вынуждена ещё раз курсировать между сбербанком и ОВИРом, ощутимо удалёнными друг от друга, только теперь уже в Москве, чтобы получить на руки злополучные квитанции, потратив лишние нервные клетки и время. В бюрократическом аппарате государственной машины о расплате наличными не могло быть и речи, – это было моим упущением. К тому же, оставленные мною квитанции имели, оказывается, свою силу и в столице. Спрашивается, для чего с виду милой девушке заведомо мелко пакостничать незнакомому человеку? Загадочная русская душа!!!
       И вот я держу в руках паспорта! Боже, помоги нам!
       Радости мужа не было предела. Он лихорадочно искал деньги на билеты и в середине ноября билеты лежали у нас дома. На что не обратил внимания муж, разглядела я. На билетах проставлена стоимость в три раза превышающая внесённую им сумму. Изрядно потрепав нервы себе и мужу, собираюсь в дорогу. Всё это время моя дорогая мама стоически переносила известие о нашем отъезде, она выезжать отказалась, заявив, что стара уже и останется с семьёй сына – моего брата. Не раскисла она и в день отлёта, без слёз, спокойно, я бы даже сказала, сухо простилась с нами. В этот день я бегала на почту, где был заказан разговор со старшим сыном. Сначала сын отмалчивался и никак не мог разговориться, а затем кончилось время и продлить его не удалось по техническим причинам, как мне объяснила телефонистка. Вконец расстроенная, зная, что сын ждёт на переговорном пункте повторного звонка, вернулась домой. Друг сына, без лишних разговоров, отвёз нас в аэропорт. С нами поехали мой брат да приятельница-одноклассница старшего сына.
       В Шереметьеве провожающих отсекали чуть ли не у самых дверей. С грустью простившись с братом и друзьями сына, мы шагнули за барьер. Там отъезжающие уже проходили паспортный контроль. Наше пребывание на российской земле заканчивалось. Что ждало нас впереди?


                ПЕРЕЛЁТ
               
      Перила Шереметьева-2 разделяют не только провожающих и отъезжающих, но и жизнь человека тоже. С одной стороны остаётся наше прошлое, саднящее кровоточащей раной воспоминаний, с другой – неясное будущее, манящее и пугающее одновременно. И мы стоим растерянные, прислушивающиеся к себе люди, до конца не доверяющие принятому решению.
      Очередь медленно движется к девушке в синей форме аэрофлота, которая со строгим лицом придирчиво проверяет правильность оформления деклараций, наличие виз и соответствие паспортов. Трудолюбивыми муравьями мечутся пассажиры между предельно загруженными тележками и движущейся лентой конвейера, несущего на своей спине многочисленные коробки, сумки и чемоданы. Контролирующее устройство, разинув рот, заглатывает их, просвечивая содержимое. Глядя на эту картину, невольно приходит мысль, что полстраны снялась с насиженных мест в поисках нового счастья. С грустью оглядываемся назад: ни родных, ни друзей уже не видно. Их оттеснили новые толпы авиапассажиров.
      Просматривая наши паспорта, девушка бросила на меня бесцеремонно-оценивающий взгляд, и я сразу почувствовала себя, словно в рентгеновском кабинете:
      – Где ваша декларация?
      – Мы ничего ценного не везём, только носильные вещи.
      – А валюта?
      – В пределах $ 300 SU.
      Принебрежительно усмехнувшись и потеряв к нам всякий интерес, она вернула документы и снисходительно разрешила:
      – Проходите.
      – У вас что, только два места? – вскинула брови напарница девушки, оформлявшая вещи в багаж. Профессиональными движениями она навешивала бирки на дорожные сумки и с неподдельным любопытством изучала нас с сыном.
      Так дважды в течении десяти минут мы смогли удивить бывалых работников аэропорта. По роду своей службы им приходилось сталкиваться с разным, но двух чудаков с пустыми руками и карманами, выезжающими на ПМЖ, довелось видеть впервые.
      Наконец все формальности соблюдены и нас впустили в «отстойник» – место ожидания посадки на самолёт. Обойдя шумную толпу иностранцев, я присела на свободное кресло и оказалась между русскими женщинами, летевшими этим же рейсом. Справа от меня сидела молоденькая девушка, по лицу которой одна за другой стекали светлые слезинки. Девушка оказалась нашей попутчицей и летела к жениху в местечко, расположенное за Брисбеном. Вскоре к нам присоединилась молодая женщина, обращавшая на себя внимание густыми, слегка вьющимися волосами огненного цвета, перехваченные на затылке зелёной резинкой. То, что цвет был натуральным, подтверждала её пятилетняя дочь, обладательница такой же великолепной копны волос. Некоторое знание английского придавало уверенности маме и, в отличие от нас, она держалась весьма независимо. Слева вполголоса разговаривали ещё две женщины, одна из них тёмноволосая, лет шестидесяти пяти, летела в гости к сестре. Было видно, что женщина нервничала, – её беспокоила предстоящая пересадка в Токио. Другая, помоложе, направлялась в Сидней. Здесь же рядом расположилась супружеская чета – огромный спокойный мужчина лет двадцати семи и его несколько нервозная жена примерно того же возраста, постоянно теребившая мужа. Для всех нас это был первый полёт за рубеж.
      Время регистрации билетов подходило к концу – помещение заполнялось вылетающими. В зале появилась большая группа японских девушек и юношей, возвращавшихся на Родину. Напоминая инкубаторных питомцев, они были одеты в одинаково строгие синего цвета костюмы и имели одинаковые сумки. Приблизительно одного роста, с чёрными блестящими волосами и раскосыми глазами, они казались мне на одно лицо.
      Объявили наш рейс. Огромный боинг уже распростёр свои объятия у посадочного рукава. Мне приходилось летать по Союзу на разных машинах. Это были и вертолеты, и маленькие красные самолеты, используемые при тушении лесных пожаров, и самолеты Антонова, Туполева и Ильюшина. Однако размеры боинга впечатляли. Изнутри он выглядел не менее внушительно. Улыбчивые японские стюардессы безустали кланялись каждому пассажиру, приветствуя его на борту лайнера. Разместив ручную кладь и удобно устроившись в креслах, мы с сыном стали смотреть в иллюминатор. Крыло исполина находилось рядом с окном. Вздрогнув, самолёт начал выруливать на взлётную полосу, не нарушая комфорта в салоне. Обшивка надёжно изолировала от шума моторов. Пробежав по полосе, плавно набирая скорость, махина поднялась в воздух, всё больше удаляясь от земли. На душе скребли кошки. В который раз я с горечью задавала себе вопрос – что ждёт нас? Где-то там, далеко внизу затерялся наш старший сын. Пустующее кресло рядом со мной, как-будто оставленное специально для него, добавляло уныния.
       Услужливые красивые девушки, скользящие между рядами кресел, предлагая напитки, отчасти отвлекали от тяжёлых дум. Немного осмотревшись, нахожу взглядом русских. Мы все оказались недалеко друг от друга – в хвостовой части самолета, в так называемом «экономклассе». Спустя некоторое время, нам стали предлагать ужин. Мой разборчивый в еде сын проявил неожиданный интерес к новым блюдам, поочередно поковыряв вилкой в каждой небольшой ячейке пластикового подноса. Так или иначе, но ужин состоялся. Приглушённый свет позволял спать, и японцы чувствовали себя как дома. Откинув подлокотники, эти миниатюрные люди вытягивались во весь рост на пустующих креслах, ибо рейс был недоукомплектован пассажирами (хотя авиакомпания и устроила большую скидку в стоимости перелёта). Большинство японцев не теряли времени даром в полёте, даже ночью, с фонариком в одной руке и калькулятором в другой, усердно вели какие-то подсчёты.
       Мы с сыном бодрствовали, наблюдая в иллюминатор как менялись краски ночного неба, на тёмном фоне которого появлялись резко очерченные фиолетовые, затем тёмно-бордовые полосы, постепенно переходящие в более светлые тона, – авиалайнер бесшумно скользил над кучевыми облаками в сторону восходящего солнца. В полутьме рассвета накормили завтраком, предоставив выбрать из меню приглянувшееся блюдо. Сын не стал рисковать и взял мясо, а я по незнанию языка, ткнув пальцем, попала в рыбу, о чём не пожалела и с аппетитом проглотила всё, что находилось в ячейках подноса.
       Авиакомпания не переставала поражать предложенным сервисом, не забыв о такой, казалось бы, мелочи, как индивидуальные зубные щётки, аккуратно упакованные вместе с крохотными тюбиками пасты одноразового использования, заботливо выставленные утром в стакане на столике рядом с умывальником. И опять без ограничений до самой посадки нам предлагали различные напитки на выбор: соки, чай, кофе, пиво и лёгкое красное вино. Последнее без перерыва потягивал мужчина с лысеющей головой, сидящий перед нами. Очевидно, в жилах его уже было больше вина, чем крови, – о чём красноречиво свидетельствовал ставший бордовым цвет темени. Утро нас встретило в знаменитом токийском аэропорту «Норита». Тепло простившись со стюардессами, мы как слепые котята стали придерживаться людского потока, потянувшегося от самолёта к регистрационным окнам в просторное помещение, где поток разделился. Часть прилетевших, стоя за высокими столами заполняли какие-то листки, в то время как другие безмятежно стояли в очереди, продвигавшейся через таможенный контроль на выход. Всё помещение было изрезано множеством расставленных поручней, создававших своеобразный лабиринт. Быстро заблудившись в нём, мы приняли, как нам казалось, мудрое решение: сократили свой путь и пристроились в хвост очереди. Впереди нас на два человека стояла рыжеволосая попутчица. Когда очередь дошла до неё и женщина раздражённо отступила в сторону, стало ясно, что и мы не сможем преодолеть выставленный кордон. Нам не удалось миновать высоких столов, где каждый, ступивший на землю страны восходящего солнца, обязан заполнить декларацию. Теперь уже в одиночестве, с выступившим на лбу п;том, мы с сыном пытались это проделать. Его знаний, изучавшего в школе английский, хватило лишь для заполнения первых четырёх пунктов предложенного бланка. Я, бессильно улыбаясь, обратилась к сотруднице аэропорта, которая предупредительно быстро помогла нам, в то время как слегка раздосадованные задержкой, но безупречно вежливые японцы, терпеливо ждали нас теперь уже у единственно открытого окошечка. Людской поток с нашего рейса давно иссяк.
       Пройдя контроль, с удивлением обнаружили маму с дочкой, любезно поджидавших нас у одной из колон, подпиравших высоченный потолок аэропорта. Видя затруднения, она стала опекать нас. На автобусной остановке встретили ещё двух наших – пожилую женщину и молодую невесту. Для каждой из нас была заказана комната отдыха в отеле аэропорта, поскольку промежуток времени между рейсами превышал двенадцать часов. Её оплата входила в стоимость билета.
       К остановке тихо подкатил автобус. Беззвучно открывшиеся двери пропустили нас в салон, где удобные кресла ждали своих пассажиров. Поражал мягкий ход машины, бережно везущий свой груз. На пути следования нас ни разу не встряхнуло, ничего не скрипнуло, что было очень непривычно в сравнении с родными советскими автобусами. Ровные дороги, ухоженные газоны, умытые грузовые машины, сверкавшие на солнце никелированными частями, отсутствие праздношатающихся граждан – всё говорило о том, что мы за рубежом.
      В отеле быстро проходим регистрацию и, получив ключи от номера, останавливаемся у лифта. Беззвучно растворившиеся створки, приглашают войти, чтобы так же мягко высадить на нужном этаже. Если бы не раздвигавшиеся створки дверей, то бесшумное движение лифта могло оставить впечатление топтания на месте, но, тем не менее, мы вскоре оказываемся на нужном этаже и в безлюдном коридоре отыскиваем свой номер. Случилось так, что он располагался почти рядом с помещением, отведённом пожилой женщине, в то время как две другие попутчицы получили номера этажом выше. Договорившись встретиться в вестибюле отеля за три часа до вылета самолёта, мы расстались.
       Отечественные гостиницы не выдерживают сравнения с секцией, представшей перед нами. Уютный двухместный номер, со вкусом обставленный мягкой красивой мебелью, пушистым ковром на полу, цветным телевизором, телефоном и регулировкой температурного режима помещения, в России наверняка попал бы в разряд «люкса». Просторная сверкающая чистотой ванная без единой царапинки звала освежиться после дальней дороги, несколько белоснежных махровых полотенец дожидались гостей. Туалетный столик предлагал шампуни, лосьоны, зубные щетки и пасту, салфетки и зубочистки, а безукоризненно чистое зеркало, занимавшее половину стены, отражало наши довольные лица. Единственный минус – совмещённый туалет с ванной, но нам, закалённым «хрущёвками» россиянам, подобная мелочь не могла испортить хорошего настроения. Горечь расставания с близкими незаметно уступила место радости предстоящей встречи, надежде на спокойную жизнь в благополучной Австралии, и мы размякли. Завершая описание обстановки, нужно добавить, что в комнате находился ещё холодильник с прохладительными напитками, правильнее его назвать – мини-бар. К напиткам там были добавлены две небольшие бутылочки, граммов по пятьдесят, с коньяком и ромом. Я с удовольствием выпила банку холодного пива, а мой сын подналёг на всевозможные в;ды, которые он обожал, запивая солёные орешки. Мне также приглянулся и томатный сок, благополучно перекочевавший в желудок, после принятия ванны. Поставив будильник на нужное время, я легла отдыхать, сын отчего-то покапризничал, но вскоре и он уснул на своей кровати поверх покрывала.
      Встали мы раньше, чем зазвонил будильник. Хорошо отдохнув после бессонной ночи, проведённой в самолете, стали готовиться к новому рейсу и тут с опозданием обнаружили прейскурант мини-бара, скромно возлежащий белой бумажкой наверху холодильника. Мы попались в ловушку, ненавязчиво расставленную расчётливыми капиталистами, приняв её за ещё одну милую услугу, входящую в стоимость билета. Муж предупреждал об этом по телефону, правда, не очень чётко, поскольку сам толком не понял агента по продаже билетов из-за своего плохого английского. Нам пришлось оплатить счёт, где цены на воду оказались завышенными в три раза, по сравнению с магазином, размещённым на первом этаже отеля. Впечатление от гостеприимной Японии было подпорчено и ехидная улыбка клерка, получавшего по счёту, показалась уже приторно-липкой. Не моргнув глазом, мы засияли ответными улыбками, – здесь так принято.
      Подобным несмышлёнышем оказалась и наша соседка по этажу. Она опустошила добрую половину содержимого мини-бара, не забыла и про коньяк, видимо решив по-русски – чего добру пропадать, раз «упл;чено». Узнав, что необходима дополнительная плата, женщина в жалкой растерянности заглядывала в лица русских, собравшихся в вестибюле в ожидании автобуса, и задавала всем один и тот же печальный вопрос:
       – Что же делать? Ведь у меня всего пять долларов!
Трудно сказать, на что она надеялась при этом. Не получив ни от кого ответа, с ожесточением произнесла:
       – Мне сестра твёрдо сказала, что за всё «уплочено».
У японцев всё на доверии, но подстраховано зарегистрированными данными, включая и адрес, покупающего билет. Наша соотечественница, не заплатив за пользование баром, очень подвела свою сестру, которой придётся раскошелиться не только за стоимость выпитого, но теперь уже выплачивать штраф. Вот так! Мы сами создаём за рубежом свой, как говорят англичане, имидж. Правда, уже открытая заграница предлагает нам взамен свой.
       На этом приключения не закончились. Рыжеволосая дама, взявшая над нами шефство, купила себе в отеле посадочные талоны для предъявления их в аэропорту. Мы как попугаи проделали ту же операцию и довольные уселись в автобусе. Только опростоволосившаяся с мини-баром женщина заученно твердила водителю, что за всё «уплочено». Ей с улыбкой позволили войти. На отрезке пути между отелем и аэропортом автобус был остановлен полицией в ярко-жёлтых клеёнчатых плащах, – накрапывал дождь. Салон был заполнен, в основном японцами, паспорта и визы проверили только у русских.
     Проходя регистрацию билетов на рейс, наша честн;я компания в полном составе пошла сдавать талоны, приобретённые в отеле. Они оказались нужны для обратного рейса, когда летишь из Японии домой, но нас это не касалось. Служащий, сидевший в обменном пункте, вначале немного опешил от наплыва бестолковых клиентов, выстроившихся в длинную очередь. Сориентировавшись, в чём дело, он стал, загадочно улыбаясь, возвращать деньги, которые кончились перед нами. Взяв талоны и мило улыбаясь, служащий закрыл свою лавочку перед нашим носом и куда-то резво убежал, а мы в растерянности остались стоять. Однако, японец вернулся быстро, держа в руках внушительную пачку банкнот, и, отсчитав нужную сумму, протянул её нам. Мы бросились догонять свою команду, после чего все вместе благополучно прошли в салон самолёта. Надо особо отметить, что вещи, сданные в багаж, попали к нам в руки только в Брисбене. Заботу о них взяла на себя авиакомпания, хранение и перегрузку которых во время пересадок осуществляли работники аэропорта.
       И вот мы снова в воздухе. Хотя марка лайнера оставалась прежней, но модель была явно более раннего выпуска. Это сразу чувствовалось по гулу в салоне, доносившемуся извне, по ощутимой вибрации пола, отсутствовавшей при предыдущем полёте, и стеснённым коленям, которые некуда было девать. Испытывая определённый дискомфорт, мы начали заполнять декларации, которые выдали пассажирам. Испортив два бланка, пришлось обратиться за помощью к обладательнице огненной гривы. Вписав ответы на все вопросы, кроме одного – точного адреса предполагаемого местожительства, я успокоилась. В графе – «везёте ли вы продукты питания?» – поставила «нет». В сумке находились три яблока и несколько бутербродов с сыром и ветчиной, положенные заботливой рукой моей мамы и невостребованные сыном, которые я сочла за не бог весть какие продукты. Мысли мои вернулись к мужу, тоже томящемуся в ожидании. Прошедшие годы молодости мне не прибавили. Как пройдёт встреча? Сна не было.

       В Брисбен прилетели рано утром. Аэропорт одновременно принял несколько самолётов и зал, где проходили таможенный досмотр, был переполнен и бурлил, как кипящий котёл. Русские быстро потеряли друг друга из вида, навсегда разойдясь по разным очередям. Время тоскливо тянулось в еле двигающейся людской веренице, а там, где-то за таможенным барьером, ждал муж. Сколько могу – вытягиваю шею, стараюсь найти его в толпе, но у меня ничего не получается. Подхожу наконец к таможеннику, и тут стало ясно, что люди, скопившиеся за его спиной, тоже прилетевшие, и я напрасно искала среди них родное лицо. Таможенник долго пытался получить у нас адрес, по которому мы собирались жить в Австралии. Так и не добившись своего, он сам заполнил тот единственный пункт декларации, который оставался пустым (интересно, какой адрес он указал?). Проставив необходимые штампы в паспортах, нас отпустили с миром. Преодолев таможенную преграду, стали вертеть головами, высматривая место выдачи багажа. Сын – на голову выше меня. Он и обнаружил справа от нас движущийся по кругу конвейер, на котором вращались вещи прибывших. Повернув в нужном направлении, мы на ходу были обнюханы небольшой собакой п;левого цвета, которую на поводке водил по залу серьёзный мужчина в форме. Он поощрительно подбадривал её, и собака от усердия вставала на задние лапы, готовая влезть с головой в дамскую сумку, находившуюся у меня в руках. С улыбкой остановившись, я открыла её и стала ожидать решения служащего. Но тот уже забыв о нас, переключил внимание на другого улыбающегося пассажира, а мы двинулись разыскивать свои вещи.
      Медленно вращаясь, лента раздавала чемоданы и сумки владельцам, контролёров не было видно, багажные квитанции остались невостребованными. Погрузив сумки и верхнюю одежду на коляску, подошли ещё к одному выстроенному рубежу. Опять предъявив декларацию и поставив вещи на очередную ленту, пропускаем их через контролирующее устройство. Таможенники, занявшись нами, принялись совещаться, потом разом затараторили, но мы не понимали, что от нас требуется. Тогда один из них вывел нас из толпы и, забрав вещи, повел куда-то. Стало неуютно, что ещё случилось? Проходя вдоль заграждения, мы случайно увидели, как молодой человек лет тридцати что-то горячо объясняет, широко разводя руками, а стоящий напротив служащий озабоченно рассматривает капсулу, заполненную голубым порошком, высыпает содержимое на ладонь и молча нюхает. Нас подвели к женщине, она что-то говорила, но мы ничего не понимали. Каким-то образом сын догадался, что речь идёт о продуктах и я стала лихорадочно выкладывать всё, что лежало в небольшой сумке. Когда очередь дошла до яблок и бутербродов, сотрудница оживилась и, взяв яблоко в руку, сказала: «аппл но», мы обрадованно затрясли головами «но, но». Яблоки упали в урну, стоящую рядом, и туда же отправились сыр с ветчиной. Размокший хлеб женщина завернула в пакет и вернула нам. С этим нас отпустили.
       Держась за нагруженную коляску, продвигаемся к выходу. Поток прилетевших схлынул, закрытое мрачное помещение с серо-синими перегородками неожиданно кончилось и мы оказались посредине застеклённого зала, заполненного светом неоновых ламп, солнцем и зеленью, а за металлическим барьером совсем близко от нас стояли люди и все что-то говорили. Я невольно остановилась, идущие сзади, обходили нас, всё плыло мимо. Хотя смотрела во все глаза, мужа не находила. И тут услышала радостный возглас, назвавший меня по имени. Я повернулась и увидела мужа, размахивавшего руками:
       –  Я здесь! Здесь я!


                АВСТРАЛИЯ

      Сын первым увидел папу и повел меня. Мы обнялись. Слова застряли где-то, и я молчала, а муж без конца повторял: «Вот он, каким я стал...». Перед нами стоял совершенно седой располневший человек. Было заметно, что муж волнуется. Ничего, всё хорошо, всё правильно!
       Высокий усатый мужчина, стоящий рядом с мужем, на чистом русском произнёс:
       – Извините, с вами не летела пожилая женщина?
       Я непонимающе смотрела на него, потом словно очнувшись, спросила:
       – Такая невысокая, тёмноволосая?
       – Да, Мария, – назвав по имени, ответил он. Как-будто это могло что-то добавить к описанию.
      – Летела. Она сейчас подойдёт, там большие очереди.
       Мужчина, ещё раз извинившись, отошёл в сторону, а муж вдруг пустился в объяснения, что родственники этой женщины приехали на нескольких машинах встречать её из Сиднея. Какое нам до этого дело, но машинально спросила:
      – Почему же они купили ей билет до Брисбена?
      Когда волнение от встречи немного улеглось, и мы стали частично соображать, что к чему, подошла пора самим пробираться к выходу. Меня кто-то тронул за руку. Я с удивлением оглянулась. Перед нами стояла улыбающая Мария в окружении многочисленных родственников. Она успела сменить костюм, что, видимо, её и задержало. Теперь трудно было узнать ту невзрачную женщину, которая часами ранее подавленно повторяла: «Что же мне делать? У меня всего пять долларов». Нарядная, с искрящимися от радости встречи глазами, Мария беззастенчиво, в упор рассматривала мужа:
       – Это ваш муж? – с нескрываемым любопытством и заметным разочарованием, спросила она.
       – Да.
       Взгляд явно оценивающий. Как часто люди, не замечая того, бывают бестактны. Пожелав им благополучно добраться до дома, мы покинули стены аэропорта, сразу окунувшись в жару.
       Муж вёл нас к своей машине, сын катил коляску с вещами, а я топилась в лучах полуденного солнышка. Ещё бы, ведь уезжали мы из средних широт зимой, а прилетели в тропики летом. Чудеса! Подходим к машине. Старенький микроавтобус «сузуки» с выкрашенной масляной краской крышей стоит среди сверкающих лаком дорогих автомобилей. Душу царапнуло, а когда внутри увидела подмазанный битумом салон, засвербило окончательно. Муж уверенно сел за руль, нисколько не огорчившись, что мои надежды плохо согласуются с его вкусами. Я разместилась на заднем сидении, сын с папой рядом. К моему удивлению, машина не хуже других бежала по шоссе, послушно подчиняясь водителю. Мы не поехали домой, а, добравшись до центра города, оставили «сузуки» в одном из кривых переулков и отправились по эмигрантским делам своим ходом. Центр Брисбена расположен на холмах, и это не доставляло удовольствия пешеходам. Очевидно поэтому народу вокруг было мало. Муж водил по официальным инстанциям, от которых зависело наше дальнейшее прибывание в стране вечного лета, и к концу скитаний я изошла п;том, а ноги стали ватными.
      С первого взгляда Брисбен поражал удачным сочетанием колониальной архитектуры и современного градостроительства своими просторными парками и скверами, на газонах которых сидели, лежали и даже спали люди. Ажурным фасадам старинных домов пришлось потесниться. Расталкивая их, сюда внедрились сталь, стекло и бетон, сложившись в высокие с кондиционированным воздухом здания, приспособленные к тропическому климату. Улицы далеко не так просторны, как хотелось бы. Их загромождает паутина многочисленных стоянок, заполненных рядами выстроившихся автомашин. Белый узор линий и стрелок делит проезжую часть на полосы. Регулируя транспортный поток, город через каждые два квартала мигает красными и зелёными глазами светофоров.
      Освободились мы только к вечеру. Пора было подумать об ужине, и муж с гордостью повёл нас в изобилующий снедью супермаркет, где каждый грамм продукта был тщательно обернут в цветастую упаковку с ярлыком. Это производило впечатление.
       – Смотри-ка ты, всё есть!!! – услышала я русскую речь рядом.
       Восторгался тот самый двадцатисемилетний детина, который летел с нами. Он остановился в проходе между продуктовыми полками, растопырив в обе стороны руки, ноги и глаза. Его нервозная бабёнка тащила «очарованного странника» дальше, сама толкая тележку и приговаривая:
        – Идём, идём, придурок! Этикеток много...   
       После серости московских гастрономов изначально я тоже была поражена бумажной яркостью товаров, умело расставленных на полках, и поворачивала голову то направо, то налево. Муж, следя за моими движениями, проявил небывалую щедрость, прежде чем мы отправились домой.
       И вот, мы снова в машине. Шоссе, вырвавшись из паутины прыгающих по взгоркам улиц, внедрилось светлой лентой асфальта в тёмную зелень окраин. Пешеходы только в центре, в неделовой части города их не встретить. Там царствует автомобиль и, как я поняла, уважающий себя австралиец не сделает без него шагу. Здесь уже нет высоких зданий. Жилые кварталы повсюду раздались вширь, но частные домики на них теснят друг друга. Опрятные, большие и маленькие, преимущественно одноэтажные, они сложены из досок и иного легкого материала, тщательно выбелены, крыты разноцветной черепицей и окружены садиками. То и дело мелькают яркие деревья, усыпанные крупными фиолетовыми и карминными цветами, – зрелище необычное для россиян. Это цвела джакаранда, но я ещё не знала такого названия.
       Наш приют располагался в полусотне километров от города, – в часе езды по запруженному машинами шоссе. Свернув с дороги в тенистую сосновую посадку, по укатанной аллее подкатили к дому. Представшее очам в набегавших сумерках ветхое сооружение окончательно поставило крест на мечтах о молочных реках с кисельными берегами. Это был старый сарай мрачного, тёмнозелёного цвета, приспособленный под дачу знакомыми мужа, опекавшими его. Успокаивало одно, – жилище временное. Незадолго до нашего появления, разыгралась гроза, молния ударила рядом с хибарой и со светом творились чудеса. Спираль лампочки то чрезмерно накалялась, то почти совсем гасла, чтобы через несколько секунд вспыхнуть вновь в нашу честь. Пользоваться душем оказалось небезопасным, – там постоянно било током. В полутьме комнаты мы подкрепились купленными деликатесами и вышли на свежий воздух. И тут мириады изголодавшихся комаров и гнуса со злобным воем набросились на нас. Не выделяя кого-либо, они атаковали всех подряд. Пришлось вернуться в душное помещение гаража. Противомоскитные сетки на окнах выполняют свои функции, сообщил муж, на семьдесят процентов. Мы выключили мерцающий свет, привлекающий кровососов, и устало расселись вокруг стола.
       – Вот мы и дома, – сказал муж в темноте упавшим голосом.
       Сын и я согласились с ним. Бессонный перелёт напоминал, что, несмотря ни на что, неплохо бы отдохнуть. Однако, от залива неожиданно потянуло пробиравшим до костей холодком, и уснуть удалось только, укрывшись стёгаными одеялами. Такова первая ночь в тропиках Австралии после суматошного дня.
      Ранним утром нас разбудили таинственные шаги, доносящиеся с чердака. Как объяснил муж, по потолку топал поссум, с которым вот уже три года он вёл дружбу. Зверёк был доброжелателен в общении, позволял чесать себе лоб и угощать его дорогим рижским хлебом, который пришёлся животному по вкусу. Заслышав шаги, муж пододвинул стол под лаз в потолке, поставил сверху стул и влез на это шаткое сооружение, по грудь оказавшись в чердачном проёме. Поссум подошёл к краю лаза, одной лапой взял хлеб, а другой крепко схватил мужа за палец. Покончив с трапезой, он решил на десерт полакомиться пальцем. Однако муж был на чеку и, быстро вырвав руку, сильно треснул поссума по лбу. Поморгав большими, навыкате, глазками, тот не обиделся и не убежал, наверное, понял, что получил за дело. Забегая вперёд, хочется сказать, что мы прожили на импровизированной даче полмесяца. В течение всей первой недели поссум каждое утро приходил завтракать, правда, никогда уже не пытался отведать человечины, хотя и продолжал всякий раз держать мужа за палец. Когда в доме не было хлеба, его заменял банан. Раз мы услышали громкую возню с ещё одним претендентом на жильё, которая окончилась победой хозяина. Но вот однажды утром нас разбудил другой поссум. Первый, пропал. Ушёл как обычно часов в девять вечера в сад, а под утро не вернулся. Или погиб от тока, запутавшись в проводах, или попал под колеса, когда перебегал через шоссе в чужой сад. Его заменил соперник, более осторожный и менее общительный, но тоже любивший хлеб и бананы. Теперь муж оставлял угощение на краю лаза, а зверёк ждал пока закроется люк, наблюдая возможно из дальнего угла чердака. На следующее утро всё бывало съедено, даже шкурка от банана. Лишь один раз поссум позволил подойти к нему. Накануне мы провели день в Брисбене и, вернувшись поздно, решили после смрадного города прогуляться вдоль кромки воды залива. Тут не было москитов, – свежий бриз отгонял их вглубь, к лесу. Двигаясь в темноте по саду в направлении океана, муж вздрогнул от неожиданности. На него в упор, совсем близко от лица, не мигая уставились два светящихся глаза. Спустя несколько мгновений стало ясно, что это – наш поссум. Повиснув вниз головой на ветке манго, зверёк в столь удобном для него положении терпеливо поджидал хозяев. Пришлось возвращаться домой за бананом. Получив своё лакомство, животное позволило на этот раз даже почесать ему лоб и затем растворилось в ночи.

      Потекли дни нашего пребывания на земле Австралии, дни вечно хорошей погоды. До одури. Признаюсь, что это надоедает. Каждое новое утро за окнами алеет восток, вытесняя ночную мглу. Звёзды меркут, раздаётся робкое щебетанье незнакомых птиц. Мы любили вставать рано и наблюдать, как первые лучи горячего солнца рассекают алую зарю, широко разливаясь по зеркальной поверхности залива. Оранжевые потоки света просачиваются в сад, постепенно слизывая с травы жемчужную росу. С океанских просторов начинал тянуть свежий ветерок, но вскоре он уже дышит на вас печным жаром. С могучих сосен струится аромат растопившейся смолы, а крикливые стаи белых попугаев окончательно разгоняют утреннюю тишину. С дороги то и дело доносится шум спешащих куда-то автомобилей. Занимается день. Он наваливается жарою на плечи и ставит новые проблемы.
       Деньги катастрофически таяли. Мы не знали, когда «сентерлинк» перечислит обещанное пособие по безработице. Как он ещё поможет найти нам, безъязыким, постоянную работу – я напишу подробнее после, пока же... Муж заметно нервничал и уже не был так щедр, как в день нашего приезда. В довершение всего, дочь умершей два года назад старой хозяйки попросила нас освободить дачу к девятому декабря. Ей не терпелось продать участок. Слово, данное матери на её смертном одре, – не трогать мужа до приезда семьи, – дочь сдержала и этого было немало. Когда-то случилось так, что приехавший в Австралию интеллигентный человек стал недорого снимать угол у старушки. Со временем, приглядевшись к постояльцу, она снизила ему плату за жильё, а потом и вовсе перестала брать деньги. В благодарность, тот выкрасил два дома, в их числе и дачу, на которой позже стал обитать. Всё это было понятно. Непонятно только, зачем бабуля убедила мужа купить старые детские вещи своих взрослых дочерей и отослать нам в Россию. Когда сыновья получили долгожданную посылку, их удивлению не было конца. Младший, прикладывая к себе детскую юбчонку, озобоченно спрашивал:
       – Мама, кому это?
       – Не знаю. Размер явно не мой, – отвечала я.
       Среди кофточек дети нашли несколько плиток австралийского шоколада. Это была первая и последняя посылка от мужа за шесть лет. Неудивительно, что в разговоре по телефону я высказалась, не щадя самолюбия супруга. Позже он и сам не мог объяснить, как могла уговорить его квартирная хозяйка на столь странный подарок. Может быть предполагалось, что я, бедная и несчастная в разорённой стране, выйду с этим барахлом на толкучку и буду торговать им? Многие русские австралийцы, покинувшие в тридцатых годах Родину, слабо представляют себе современную Россию. Часто среди них бытует мнение, что в России до сих пор нет ни телефона, ни горячей воды. Но муж! Оглядываясь издалека на прожитые годы в Союзе, вспоминая жизнь при разных правителях, мы пришли к выводу, что лучшего и более спокойного периода для России, чем брежневские времена, не было. Пусть страна жила за счёт реализации сырья, но обеспеченный средний класс в СССР оказался достаточно многочисленным. Да, нехватало для престижа частных автомобилей, но их сполна заменял дешёвый государственный транспорт. В остальном же рядовой член общества мог позволить себе практически всё то многое, о чём западный обыватель порой даже мечтать не смеет. И это вдобавок при мощной бесплатной медицине и зуболечении! Плохо было одно: бездумно закрытые границы, что со временем и расшатало страну. Если было бы иначе и каждый желающий мог лично познакомиться с зарубежьем, мало кто из рядовых сограждан помышлял бы навсегда покинуть Советский Союз. Однако, та страна к большому сожалению ушла в прошлое, а ведь могло бы такого и не случиться!

      Вернёмся к делам текущим. Спустя неделю, мы получили письмо, из которого узнали, что нам предлагают в аренду дом в Каболче. Это не манна небесная, а результат работы, загодя проведённой мужем. Он сделал всё от него зависящее, и даже больше. Мы приехали на подготовленную почву – получили пособие и вскоре жильё, ибо австралийские законы в этом важнейшем для её граждан аспекте – прекрасны! Радости не было конца. Стали укладывать свой нехитрый скарб. Мебели не было, только старенький компьютер, школьная парта, купленная по случаю на «флимаркете» и физгармония, приобретённая там же. Владеющих музыкальной грамотой до сих пор в нашей семье не было, и я удивилась присутствию этого инструмента. Однако годы одиночества, проведённые в эмиграции, заставили мужа искать выход тоске, часто посещавшей его. Он сочинил, как мне кажется, несколько хороших мелодий. Слушая их, каждый раз на глаза навёртывались слёзы, и неважно, что специалисты могли бы найти в музыке изъяны, – мне эти приятные меланхоличные мелодии стали очень дороги.
      На другой день съездили в Каболчу «на смотрины» дома, но оказалось, что предлагают только временное жильё. Оно предоставлялось благотворительной организацией «Хавен-комишен» остро нуждающимся переселенцам. В нашем положении капризничать не пристало тем более, что установленный срок съезда с дачи был уже близок.
      Каболча – городок, живущий размеренной жизнью. С интересом рассматриваем окружающие нас дома. Одни из них откровенно признаются, что целиком собраны из отходов древесины, другие делают вид, будто выложены из кирпича, хотя на самом деле только им облицованы. Почти все дома приседают к земле, утопая в зелени и цветах. Здесь не встретишь безликих фасадов. Центральная площадь выглядит просто и броско. Два высоких красивых здания – хорошо укомплектованная городская библиотека, доступная всем слоям населения и дом сити-консула, по-русски – горсовет. Искрящиеся на солнце фонтаны с тучами брызг приятно освежают воздух. Игра света и тени, весёлый птичий щебет привлекают горожан, признавших площадь приятным местом для отдыха. На главной улице города выстроились в строгий ряд магазины, но чтобы торговля кипела, не скажешь. Горячий асфальт тротуара залит тенями пальм, а по изнывающей от солнца проезжей части несутся, расталкивая жар, два встречных потока автомобилей. Всюду раскинуто аккуратно подстриженное зелёное руно газонов. Кроме молокозавода, здесь нет промышленных предприятий, превышающих размерами обычные мастерские. Бензоколонки, холодильники которых забиты бутылками с молоком, фанты, кока-колы, пепси-колы и прочих собутыльниц, работают круглосуточно. В городе не видно ярковыраженной роскоши, хотя и нищенства нет, – государство обеспечивает нуждающихся постоянными субсидиями. Кажется, что жизнь целыми днями дремлет, только в окрестностях железнодорожного вокзала темп более энергичен. Тут много народа, но это всё приезжающие и ожидающие электричек люди. Впрочем, есть в Каболче и ещё одно оживлённое место – «сентерлинк» или биржа труда, как у нас говорят. Поскольку там выдают бессрочные денежные выплаты, то заведение в особом почёте у малоимущих слоёв населения и потому вечно окружено толпой моложавых безработных, студентов и закоренелых бездельников. Муж тоже регулярно посещал сентерлинк. Он не переставал надеяться получить постоянную работу, чтобы жить нам было повеселее. Для этого приходилось подолгу стоять в жарком помещении у табло и исходить по;том, ибо кондиционер или работал не на полную мощность, или не справлялся с отведённой ему функцией. Вне помещения – значительно хуже. От тротуаров и стен домов в это время года пышет зноем. Большинство дверей закрыто, за ними в сонных помещениях без устали работают кондиционеры. К вечеру улицы оживают, пробуждаясь с появлением звёзд на небе, охлаждающие системы выключаются, двери и окна распахиваются. Сетки на них предохраняют горожан от назойливой мошки, зато снаружи для кровососов раздолье. Только поздним вечером ощущается некое подобие прохлады. В чёрном бархате ночи мерцают уличные фонари, уходящие вдаль, – туда, где в тёплом воздухе подрагивают огоньками окраины города. Тротуары обезлюдели, светофоры заговорщицки подмигивают запоздавшим машинам, лишь откуда-то из темноты время от времени доносятся визг и бытовая ругань. Домики засыпают, прикрыв глаза окон веками-жалюзи.

      В предложенном нам доме мебели не было. Муж уверял, что мы можем кое-что забрать с дачи, так пообещала ему новая хозяйка. Однако, звонки к ней на этот предмет ясности не внесли. Хозяйка видимо хитрила, не говоря ни да, ни нет. Обижаться непристало, ведь эта семья ничем нам не обязана, скорее наоборот. Кто-то подсказал обратиться в Армию Спасения, филиал которой располагался здесь же в Каболче. Скромный английский мужа не устранял трудностей. Так случилось и на этот раз. Серьёзная женщина средних лет куда-то торопилась. Видя её нетерпение, муж стушевался окончательно и решил положиться целиком на её женскую практичность, сказав, что нам нужно самое необходимое. Конечно, речь шла не о пылесосе с телевизором или холодильнике.  Узнав, что машина будет во второй половине дня, мы откланялись и направились к другому сооружению, расположенному неподалеку от административного строения. Войдя в затхлое помещение «секендхенда», муж предъявил список двум вислоносым смотрительницам, в одиночестве тосковавшим среди рядов с неопрятными товарами, навалом громоздящимися вокруг. Магазин был неухожен и весьма запущен. Из его недр появились ещё две такие же помощницы. Они брезгливо распахнули рваную клетчатую сумку, с которыми в России ездят «челноки», и начали в неё лихорадочно запихивать какие-то тряпки, замызганные подушки и проеденные молью фланелевые одеяла. В коробку сложили разносортный сервиз, ножи с облезшими ручками, салатники в щербинах на остатках стёртого рисунка, да десяток вилок, которые оказались единственно приличным приобретением. Муж, глядя, как одна из смотрительниц «секендхенда» долго гоняет по полу несколько помятых алюминиевых кастрюль, не решаясь расстаться хотя бы с одной из них, с раздражением отказался от подношения. В настенном зеркале небольшого размера нам было отказано. Говорят – дарёному коню в зубы не смотрят, но грязное помещение и нечистоплотность работниц, списывающих за отбросы немалые деньги со счёта Армии Спасения, оставили мерзкий осадок. Мы впервые столкнулись с такого сорта магазином, куда люди безвозмездно отдают ненужные вещи для малоимущих. Надо обладать бесстыдством и безграничной наглостью, предъявляя государству счёт за тот мусор, который выдали нам со свалки усердные продавщицы. «Секендхенд» никогда не смог бы сбыть эти отбросы даже наркоманам, тоже посещающим это неприглядное место.
      Покинув щедрый магазин, мы увидели, как на улице двое мужчин загружают мебелью фургон. В него ставили шкаф, в боковой стене которого зияла полуметровая дыра. Со словами: «Уж не нам ли грузят гарнитурчик?», я прошла следом за мужем к своей машине. К дому мы подъехали чуть позже грузовика, с которого рабочие уже пытались снять запомнившийся шкаф. Сын с мужем бросились помогать. В помещение перекочевали две кровати: односпальная деревянная для сына, прежде она была белого цвета. Нам предназначалась двуспальная железная кровать с продавленными тяжестью странствующих людей пружинами. Даже при лёгком прикосновении к ложу раздавались жалобные стоны старушки, страдающей ревматизмом. Затем появился второй шкаф, запертый. Ключ был утерян. Пока оставалось не ясным, как его использовать. Стулья и два кресла были под стать шкафам – одно сломано, от другого непереносимо разило мочой. Искусственная кожа трёх деревянных стульев оказалась разрезанной, из-под неё виднелись клочья липкого паралона, пристававшего к одежде, стоило вам присесть на них. Вся эта рухлядь, кроме стола и кроватей, была немедленно отправлена в сарайчик.
      Спустя короткое время, когда мы покидали наше временное пристанище, столкнулись с въезжавшими в него лохматыми англичанами. Их мебель разительно отличалась от описанной, а ведь получали её в том же богоугодном заведении! Вот и не говори потом о предвзятости. Однако случай этот нашего энтузиазма не убавил. Мы начинали новую жизнь.
      На следующий день после вселения почта принесла ещё одно приятное известие, – подошла двухгодичная очередь на долгосрочную аренду государственного жилья. Дом с бетонными полами, просторнее прежнего, стоял на открытом участке, обнесённом низкой металлической сеткой, заменявшей забор. Мы искренне радовались возможности свить постоянное гнездо. Мужу тоже понравился дом, однако, прожив годы в Бичмере, он реально оценивал ситуацию. Дом под раскаленной металлической крышей устойчиво поддерживает летом температуру в помещении на несколько градусов выше уличной. Заботясь о моём «умеренном» здоровье, муж совершенно неожиданно предложил не добиваться иного жилья, а вообще перебраться... в более прохладный штат. Мы с сыном не хотели слушать. Нас, продрогших на российских морозах, манила жара, и муж сдался. Через две недели семья жила в предложенном доме с железной кровлей.
      Очень быстро стало ясно, что муж оказался прав. Шла середина декабря и австралийское лето набирало силу. Теперь солнышко не казалось нам ласковым. Температура в доме держалась на отметке +35;С и это не предел, так как железная крыша день за днём продолжала наращивать печной жар внутри помещения. Когда же со мною случился первый солнечный удар, вопрос об отъезде уже не вызывал возражений. Выбрали Викторию. Муж записался на приём к врачу, у которого не так давно лечился. Нас встретил улыбчивый мужчина невысокого роста с усами, кончики которых были опущены вниз. Это был доктор лет сорока, кандидат медицинских наук, родом с Украины. Казалось, он обрадовался ещё одной русской семье и незамедлительно пригласил нас встречать наступающий Новый Год в русской компании, собирающейся почему-то жарким днём на берегу залива в Редклифе. Получив необходимую консультацию, мы тепло распрощались до встречи, но воспользоваться приглашением не получилось. Мы решили вырваться из плена духоты и провести первые дни Нового Года на природе – в прохладном Ламингтонском национальном парке. Этот заповедник расположен в горах на границе двух штатов – Квинсленда и Нового Южного Уэлса, как раз на широте, разделяющую Австралию пополам.
      Из дома выбрались к вечеру. Ночевали в палатке в лесистых горах в специально отведенном для туристов месте с максимумом условий для цивилизованного отдыха. Утром, приняв душ, уложив вещи в машину и оставив её на стоянке, мы совершили приятную прогулку на Грин Маунтин. На плоской вершине была поляна с печьми для «барбекю», водовыводами и столами, за которыми утомлённые восхождением путники восстанавливали утраченную энергию. Не отставая от традиции, удобно располагаемся за одним из столов в тени раскидистых деревьев и к нам тут же присоединились два почти ручных попугая-попрошайки. Когда муж положил небольшой кусочек хлеба себе на голову, один из попугаев без раздумий перебрался к нему на шевелюру. Удобно устроившись, попугай, по-хозяйски держа в лапке хлеб, клювом аккуратно откусывал крохотные кусочки, в то время как его товарищ, упустивший свою возможность, с досадой наблюдал с дерева.
      Покончив с завтраком, мы направились к лесу, на опушке которого мирно лакомились травкой несколько маленьких кенгуру, чем-то отдаленно напоминавших зайцев-русаков в летней шубке. Буш во всех направлениях рассекали тропы, проложенные для удобства туристов, поскольку просто так здесь не пройдёшь – всё переплетено лианами и нагромождениями упавших стволов. Мы выбрали маршрут к небольшому озерцу, выбитому в породе водопадом. На камнях там и сям грелись золотистые ящерки, не обращавшие внимания на любителей природы. Звенящий гомон невидимых в листве птиц сопровождал нас на всём пути следования. В кустах шуршали дикие индюки, без устали гоняющие друг друга.
      К середине пути среди толпы валунов на затонах сверкающего холодными красками водоёма, мы увидели больших раков необычной для нас голубой окраски. Они прятались под камнями и остатками деревьев, обрушившихся с отвестных скал. Раки становились весьма агрессивными, когда наиболее ретивые отдыхающие пытались выловить их и сфотографироваться с экзотическими представителями местной фауны. Они устрашающе выкатывали и без того выпученные глаза, шевелили усами и, широко растопырив лапки, пытались ухватить обидчика клешнями за палец.
      Вдоволь налюбовавшись раками и окружающим нас живописным пейзажем, мы продолжали свой путь по тропинке, серпентином петляющей по ущелью. При этом мы не забывали фотографировать вековые деревья с большущими дуплами, манящими своей темнотой и неизвестностью. Вот у самой тропы примостилось хрупкое деревце, неестественно утолщенное у основания. Корни, опираясь о землю, приподняли деревце и всё вместе напоминало склонившуюся голову узбечки с множеством заплетённых косичек.
       А тем временем потоки почти ледяной воды искрящимся каскадом устремляются дальше вниз. Спуск продолжился. Наконец – вот он, неистово грохочущий водопад, низвергающийся в тумане радужных брызг почти с сорокаметровой высоты – конечный пункт нашего пятикилометрового маршрута, но не пути. Предстоит обратная дорога. Мы присели на скалу, однако пробирающий до костей сквозняк от водопада и время торопят нас сократить отдых. Наскоро покормив в озерце хлебом прямо из рук двух огромных ручных сазанов, мы покидаем холодную расщелину.
       Утомлённые, искусанные пиявками, поджидающими своих жертв на деревьях и в опавшей листве, возвращаемся на вершину Грин Маунтин и спешим в спасительный душ, который снимет усталость и восстановит бодрость. Перед тем как вернуться в душный город с его раскалёнными домами и мостовыми, ещё раз обводим взглядом величественную панораму огромной кальдерры вокруг нас с пиком Грин Маунтин в центре. Со слов мужа, кальдерра образована гигантским астероидом, потрясшим землю десятки миллионов лет назад и сорвавшим значительную часть атмосферы. Давление у океана упало тогда с четырёх до одной атмосферы (а ведь ещё на миллионы лет раньше давление было все восемь атмосфер, о чём говорят пузыри в янтаре), высокие горы мира оголились и покрылись льдом. Что случится при следующей очередной всемирной катастрофе, – лучше не думать. Мы с наслаждением вдыхаем прохладный живительный воздух, провожаем взглядом облака, которые лохматыми хлопьями бесшумно скользят вдоль лесистых склонов кальдерры. Прогулка закончина. Садимся в машину с надеждой на повторную встречу с этим удивительным уголком природы горных тропиков. Наш юркий старенький микроавтобус проворно бежит вниз по серпантину горной дороги, уверенно обгоняя присмиревшие фешенебельные лимузины, такие бесцеремонные на равнине. Спускаясь в долину, с каждым километром ощущаем нарастающее горячее дыхание австралийского лета. Жара с силой наваливается на нас. 

       Январь проходил в хождениях по медицинским центрам, разбросанным в радиусе тридцати километров от Каболчи. Страшного ничего не находили, но голова продолжала болеть. Таблетки на какое-то время приносили облегчение, хотя и не лечили. В конце января мы получили неожиданное приглашение посетить дом нашего доктора. Когда-то он начинал работать в Виктории и нам было интересно собрать побольше информации, что называется, из первых рук о штате, куда в скором времени собирались перебраться. Встретили нас радушно. Доктор, с плохо скрываемым чувством личного превосходства, знакомил с домом, который действительно оказался выше похвал. Был хорош и небольшой участок, именуемый садом. Он ухожен, засажен декаративными и фруктовыми деревьями, растущими уже не один десяток лет. Прохлада, приносимая порывами ветра, напоминала о близости залива. Несколько лет назад доктор выписал невесту из Мордовии. Теперь она уже любящая жена и подарила ему сына. Следом за дочерью прилетели её мать с отцом, немолодые люди, примерно нашего возраста. С ними в основном и велись все бытовые разговоры. Сам доктор не тратил времени даром и занимался делом, принимая по очереди членов нашей семьи в своём кабинете. Кроме лечебной практики, он увлекался ещё писаниной популярных статей, знакомящих эмигрантов с тонкостями местной медицины, а также с опасными ядовитыми тварями, подстерегающими неопытных фигурантов повсеместно. После окончания врачебного приёма, нас, несмотря на возражения, оставили отужинать. Хорошо сервированный стол должен был произвести впечатление устойчивого достатка в доме, всё выглядело очень красиво, и мы скромно занялись трапезой. Наконец, стали прощаться. Чувство натянутости и дискомфорта не покидало нас весь вечер и, объяснить его мы себе не могли.
       В первых числах февраля сын пошёл обучаться английскому языку. Школа для приезжих, – к слову, одна из лучших в Брисбене, – предстала перед нами в виде нескольких невзрачных деревянных построек. Ни в классы, ни на территорию при школе родителей не пускают – не полагается. После необходимых формальностей, сына провели в класс – небольшую комнату со столами, расположенными полукругом с несколькими вентиляторами. Численность учащихся в одном классе колеблется от пятнадцати до двадцати человек. В классе сына – двое русских, и поровну югославов с вездесущими быстроглазыми китайцами. Дисциплина, принятая в русских школах, отсутствует полностью. Постоянный гул, ученики переговариваются в полный голос, входят и выходят в течении урока без разрешения. Не обходится и без выяснений отношений. Помню раз, когда мы приехали за сыном раньше обычного, преподавательница вывела во двор двух китайцев, кого-то крепко поколотивших. Первый подросток ничем не выделялся, но второй был, наверное, под метр девяносто и массивного телосложения, столь всё ещё редкого для китайцев. К обоим подошла пожилая женщина, видимо распорядительница, и преподавательница стала жаловаться ей на подростков. Распорядительница внимательно выслушала, затем, обращаясь к верзиле, стала его отчитывать на чистейшем русском языке:
       –  Миша, Миша, ну как же это так?
Миша захныкал:
       – А зачем они все дразнятся...хн-хн... Маодзедункой обзывают...хн-хн... И Витьке двинули...
       После этих слов Витька тоже захныкал, а женщина, заметив, что мы интересуемся разговором, взяла обоих за руки и спешно отвела за угол строения.
 
        Сын рассказывал, что на уроках не возбраняется класть ноги на стол, можно кушать и пить воду прямо в классе. Как бы то ни было, но учили в школе добросовестно и уже через полгода у абитуриентов не бывает трудностей с английским. Конечно, они не в совершенстве овладевают языком, однако в бытовом общении не испытывают проблем.
       Время шло, а наш переезд всё затягивался. Сначала из-за взятых в сентерлинке долгов. Когда долги были погашены, мы, словно мухи, беспомощно бьющиеся в сетях суеты житейской, неожиданно для себя накинули новый хомут на шею. В микроавтобусе уже давно не работал спидометр, надо было менять тросик. Было решено поискать его на свалке разбитых машин. Оборотистые австралийцы превратили её в одну из статей своего дохода. Нуждающийся в деталях автолюбитель, карман которого не был отягощен тугим кошельком, заходил сюда в надежде найти дешёвые запчасти. Но снятые с искорёженных машин детали продавались достаточно дорого. Многие разочарованно уходили с пустыми руками, другие пытались обмануть владельцев доходного места, выкидывая старьё за забор в высокую траву. Нужного нам тросика не нашлось, зато сын приглядел «жигули», выставленные на продажу. Давняя мечта его была близка к осуществлению, оставалось уговорить папу. Микроавтобус двадцатипятилетнего возраста, верой и правдой служил мужу уже четыре года. За это время пришлось вложить массу денег в его ремонт, мотор и коробка передач были заменены на новые. Оставались сомнения в ходовой части, которая могла отказать в любой момент. Это и сыграло решающую роль. Внешне «жигули» выглядели выигрышно в сравнении с крашенной маслом крышей «сузуки». Но чтобы купить одну, надо было продать другую. Знакомый иранец уже неоднократно задавал мужу один и тот же вопрос: «Ну, ты надумал продавать свою машину?», так ему хотелось преобрести её для поездок на рыбалку. А когда дошло дело до покупки, то он бесцеремонно снизил цену. Но и предложенной суммы хватало на новый автомобиль, и муж согласился, за что мы были тут же наказаны. «Жигули» рассып;лись на глазах. Предприниматели городской свалки собрали её из старых деталей, только кузов оказался относительно новым. Сначала сел аккумулятор, дальше – больше. Автомобиль стал стабильно поглащать деньги и назначенных пособий едва хватало до дня следующей выплаты. Оплата жилья и коммунальных услуг съедала до 60% наличных, остаток уходил на питание и необходимые бытовые мелочи, да ещё появилась прожорливая машина. Мы начали просчитывать каждый цент, резко сократив траты на питание и даже заинтересовались привилегиями пенсионеров, посчитав за благо рекламируюмую 10% скидку на покупки в продуктовом «колсе». Но, как уже бывало не раз, нас ждало разочарование. Придя в магазин, вместе с прохладным воздухом кондиционеров нас охладили разъяснения менеджера. Карточкой мужа, а он уже считался пенсионером, можно пользоваться раз в месяц в отведённый для этого день! Какую же экономию можно получить от этой льготы? Мы всё-таки решили попробовать и посетили супермаркет в один из таких дней.

       Ещё на пути к магазину нас поразило появление многочисленных инвалидов, спешащих в торговый центр на своих механических колясках. Заехав в подземную парковку, крутимся минут десять в поисках свободного места. Шикарными лимузинами заполнены все уровни загазованной стоянки. В ожидании места терпеливо наблюдаем перегрузку уже закупленных клиентами продуктов из двух заполненых горкой тележек в жадно распахнутую пасть багажника малиновой «королы». Наконец, на освободившееся место пристраиваем свою «старушку» и с $30 в кармане поднимаемся наверх. На улице перед входом в магазин на минуту останавливается сверкающая лаком тёмного цвета «джип-тойота», из которой бодро выбегает накаченный мускулатурой джентльмен. Задняя дверь лихо распахивается и из неё мгновенно выкатывают виновницу сегодняшнего праздника – преклонных лет даму. Из других машин коляски со старичками появляются раздельно. Затем родня усаживает пенсионеров в их средства передвижения и вталкивает в магазин.
      Поспешив следом, погружаемся в столпотворение вавилонское. Вдоль продуктовых стеллажей с блокнотиками в руках взад и вперёд сновала раскрасневшаяся Австралия. Дюжие молодцы, толкая впереди себя инвалидные коляски с предками, вежливо лавировали между самостоятельно движущейся пожилой публикой. С полок выметалось всё, в первую очередь, самое дешёвое, популярно называемое здесь «спешел», хотя, как правило, уценка была невелика. Сталкиваясь в проходах магазина, заученно улыбаясь друг другу, покупатели со знанием дела заполняли доверху тележки. Оценочная экономия равнялась примерно двадцати долларам, т.е. неполной заправке бака автомашины. Среди этой толпы наше внимание привлекла босоногая, маленького роста старушка, всякий раз с грустью отходящая от стеллажа. Её ручная корзинка была «заполнена» на 8-10 долларов. Видимо, то, за чем она пришла сегодня, купить не удастся. Мы тоже не смогли найти доступных нам продуктов. Работники супермаркета не спешили восполнять опустевшие полки товарами подешевле. Предётся вернуться сюда в обычный день. Бросив взгляд на кассы, где в длинных очередях старики в колясках, как флажки, держали пенсионные карточки, а их отпрыски – кошельки, мы, несолоно хлебавши, покинули «колс».
       Нам уже в который раз приходилось задумываться: если среднестатистическая публика безумно рада таким «сбросовым» дням, то значит не так безоблачна ее жизнь, как порой кажется со стороны и старательно внушается приверженцами демократии. Пенсия не позволяет жить полнокровной жизнью. Всё время приходится в чём-то себе отказывать, особенно это заметно в последнее время, когда цены неуклонно поднимаются, а суммы выплат больше топчатся на месте. Посещение магазинов, ломящихся от разнообразия товаров, становится сродни посещению музея, где можно на всё только смотреть. Мы со своим пособием оказались в придонном слое общества. Ниже нас наркоманы. Отчасти, в сложившемся положении была виновата старая машина, которая поглащала все съэкономленные деньги. С другой стороны, иммиграционные службы, просчитывая пособие, не учитывали, что беженец часто прибывает с одной дорожной сумкой и приобретение самого необходимого для него становится проблематичным.
       Что же делать? Отказаться от пенсии и пойти на работу? Но кто возмёт нас без знания языка? Выучить его в преклонном возрасте проблематично. Там же, где этого условия не требуется, оплата настолько низка, что проблемы не решает. Оставалось одно – полагаться на английскую пословицу: «когда дело дойдёт до худшего, оно начнёт изменяться к лучшему».
       Каждые две недели мы надеялись, наконец, уехать. Это желание удваивалось, когда, встав рано утром, обнаруживали у себя под окнами или на участке кучу собачьего дерьма. С соседями слева нам не повезло. Они держали двух собак и двух кошек. Почти с первого дня у нас не сложились отношения. Прокашивая траву на участке, муж утром наткнулся на две свежие кучи. Он сразу же обратился к хозяину собак с просьбой следить за своими питомцами. Тот довольно доброжелательно откликнулся на наш призыв, заверив, что постарается впредь не допускать подобного, но на утро следующего дня перестал здороваться и замечать нас. Правда, собак в течении всей недели водил выгуливать, демонстративно проходя с ними у нас под окнами. Вскоре ему надоело это занятие и вонючие кучи стали вновь появляться на нашем участке. Прожитые в эмиграции годы не лучшим образом отразились на нервной системе мужа и он неоднократно с возмущением швырял дерьмо на соседский участок, сопровождая свои действия руганью. Смеясь над нашим бессилием, соседи явно развлекались, даже позволяли себе что-то нечленораздельное выкрикивать в наш адрес. Лишь один раз, когда речь зашла о грозящем им штрафе, видимо, сработал защитный рефлекс. Недели две за животными следили, а потом всё вернулось на круги своя. Уже никакие предупреждения не имели действия. Эта война продолжалась четыре месяца, пока не иссякло наше терпение и тогда мы обратились в администрацию города.

      Конец февраля. Казалось, жара никогда не кончится. Часто мы позволяли себе садиться в машину и мчаться к побережью с его освежающим океаническим бризом, на остров Брайби-аленд, соединённый с материком мостом. Мчаться на встречу с тёплым океаном и пляжем, устланным мелким кварцевым песком, мягко обволакивающим наши ступни и по виду, очень напоминающим соль. Для нас эта поездка – награда за день, проведённый в утробе раскалённого города, изнывающего от духоты и летнего зноя. У океана местная молодежь, оседлав гребни волн, с азартом скользит на досках в белой пене, а остальные купальщики резвятся в волнах недалеко от берега, остерегаясь внезапного появления акул.
      Только вечером, предельно уставшие, возвращаемся в Каболчу. Глубокое спокойствие опускается на раскалённую за день землю. Солнце, готовое закатиться, становится красным среди оранжевого неба. Тянущиеся пёстрые, причудливо изрезанные облака украшают горизонт. Тишина и покой вечера усыпляют тело и душу. Дремавший под полуденным зноем аромат распустившихся цветов словно очнулся в наступившей прохладе и стал заполнять улицы. Немые длинные тени заблуждали под деревьями. Но вот солнце совсем закатилось, и темнота быстро завоёвывает пространство. Пятна листьев, освещённые призрачным светом выплывшей луны, приобретают в сгущающихся сумерках серебристый оттенок. Подъехав к дому и выйдя из машины, остаёмся на воздухе, упиваясь сладостью позднего вечера. Лёгкий ветерок слабо пробегает по листве, скользит по нашим лицам. Сегодня мошка почти не донимает. Небесный свод усыпан мерцающими во влажном воздухе звёздами. Трезвон сверчков дополняется треском цикады. Она умолкает при вашем приближении, чтобы затем с новой силой продолжить свою скрипучую трель. Подступающий сон торопит нас, и мы входим в дом.
      Общение с австралийской природой изумительно. При редких поездках в лесистые горы, где воздух напоён ароматом эвкалипта, отдыхаешь телом и душой. Там можно встретить у дороги не очень пугливых кенгуру, которые с не меньшим любопытством рассматривают вас, а из-за проволочной ограды ферм за вами с интересом наблюдают кучерявые бугайчики и кроткие ламы. Чтобы увидеть крупных ящерец или ядовитых змей, не надо далеко ездить. Эти представители фауны могут без приглашения появиться в любой момент у вашего порога. Прямо из окна своего жилища можно вдоволь любоваться пернатыми. Уже не раз серьёзная кукабара сидела на вертушке для сушки белья, склоняя свою крупную голову с тяжёлым клювом то вправо, то влево и зорко следя в окно за моими движениями. Пришлось угощать птицу корочками от ветчины. Крупные говорящие попугаи с красными подпалинами на хвостах часто размещаются на электропроводах. Стоит сорваться с места одной птице, как с гомоном поднимаются в воздух остальные. Небольшие салатово-голубые попугайчики прилетают на участок собирать семена с колосящейся травы, оплетающую металлическую сеть изгороди. Они перекусывают длинные стебли с утолщенными головками на конце, затем, одной лапкой держа сорванную травинку, клювом сноровисто вышелушивают семена. В это время за ними, потеряв покой, наблюдают соседские кошки.

       Мы никак не могли уехать. Методично ломалась машина, и продавшие её люди должны были бы страдать от непрекращающейся икоты, так часто мы вспоминали их.
       Наступила долгожданная среднеавстралийская осень и жара ослабила свою хватку. В середине апреля ночью приходилось уже укрываться одеялом, а к концу месяца понадобились даже два. Дневная температура понизилась, пока, ещё пребывая на отметке +24С. Наступили самые комфортные дни для белого человека, и хотя солнце оставалось по-прежнему жёстким, казалось никогда непрекращающееся лето с каждой неделей уступало место приближающейся приятнейшей нежаркой «зиме». В один из таких очаровательных дней решили съездить в Брисбен, чтобы посетить квинсландский музей, расположенный в центре города. Приткнув машину через две улицы от здания музея, стали по ступенькам подниматься к входу. Как часто случалось в последнее время, желания сына и папы диаметрально разошлись. Один хотел познакомиться с аборигенами, другой – с картинной галлереей, разместившейся под одной крышей с музеем. Я же была согласна на то и другое. Поскольку сына мало интересовала живопись, решено было начать с истории Австралии.
       Сразу бросалось в глаза, что музей активно посещаем. По залам бродила разноязычная толпа. Оригинально оформленная экспозиция удачно передавала разнообразие тропической фауны Австралии, а также рассказывала о быте людей, населявших её в далёком прошлом. Сын с одинаковым любопытством рассматривал, как и искусно выполненные чучела животных и птиц, так и старинные коляски, автомобили и первые летательные аппараты. Когда вы входите в зал, где отображена жизнь подводных обитателей океана, слева за углом удивляют два манекена, имитирующих работу учёных-зоологов, – они тщательно замеряют длину огромной черепахи. Мужчина, стоящий рядом с ними, тихо шевелил губами, видимо, тоже пораженный их схожести с живыми людьми. А муж даже принял манекены и посетителя за группу сотрудников музея, обсуждающих свои проблемы. Привлёк наше внимание, как в прочем и каждого входящего на третий уровень музея, саблезубый тигр, который время от времени стучал хвостом, разевая пасть, при этом шкура на его боках подрагивала. Особенно долго мы задержались перед десятиметровым механическим чучелом варана, не так давно ещё жившего в Австралии. Его метровая голова поворачивалась влево, вправо, выбрасывая раздвоенный язык, и заставляла вздрагивать от неожиданности слабонервных. Всё это великолепие было создано руками добровольцев-энтузиастов. Впечатление портила ужасная запылённость экспонатов.
       В эти дни в музее было выделено небольшое помещение для платной демонстрации мумий фараонов, привезённых из далёкого Египта. Их мы видели в 70-х годах в Москве. Здесь это удовольствие оказалось нам не по карману.

       Жизнь продолжалась. Близилось 9 Мая – святой день для каждого русского, – праздник победы над Германией. Мы позвонили в Брисбен давнему знакомому мужа, чтобы договориться провести этот день вместе. Получив согласие, в преподнятом настроении отправились в путь. Но сначало немного предистории.
       За годы, проведённые в Австралии, муж познакомился с узким кругом русских, часть из которых приехала в эту страну лет сорок-шестьдесят назад. Другие перебрались сюда позже. Так получилось, что с несколькими из эмигрантов жизнь свела моего мужа достаточно близко. К моему приезду двое ушли уже в мир иной: одна – бабуля девяноста четырех лет, другой было за восемьдесят. О последней я уже писала, мы жили у неё в лодочном гараже, пока нам дом не дали. И та и другая в своё время предложили моему мужу комнату в своих домах. Конечно же, каждая имела свой интерес, пуская бесплатного жильца на постой. Более древнюю бабушку незадолго до этого пытались ограбить и потому она преобретала в лице моего мужа не столько квартиранта, сколько сторожа и защитника. Позднее, когда бабуля сильно расхворалась, её забрала к себе дочь, а мужу пришлось перебираться на новое место. Другая квартирная хозяйка, русская немка, активно интересовалась политикой, до сих пор переживала за судьбу России, пыталась по мере возможности помогать приезжим. Один из соотечественников, обласканный её вниманием, перед уходом украл дорогостоящий агрегат. С тех пор она стала менее доверчива и более осмотрительна в выборе постояльцев.
       С большой неохотой она пустила мужа в комнату под своим домом, долго присматривалась к нему, прежде чем выказать своё расположение. Он смог смягчить серьёзную старушку бесконечными рассказами о России, разговорами о политике, истории и многом другом, став интересным собеседником. Были и ещё обязанности: муж ошкурил и перекрасил бабуле дом, крышу, а потом и дачу.
       С двумя другими близкими знакомыми мужа мне довелось встречаться уже самой. Один из них – высокий старик с круглыми, чуть на выкате, глазами неопределенного цвета, что часто случается в старости, крупным приплюснутым носом, нависающим над выпяченной нижней губой, и седыми длинными волосами, придерживаемыми большими ушами. Демонстрируя радушие, он улыбался, с придирчивым любопытством рассматривая меня и сына, когда муж впервые привёз нас в его дом на окраине Брисбена. На лужайку перед дверью вышла приятная невысокого роста пожилая женщина, которая искренне обрадовалась нашему появлению. Старики пригласили нас в комнату. Жилище оставляло тягостное впечатление. Это был долгострой с вогнутой крышей, где в центре кровли располагался водосток. Оконные проёмы с фасада хозяин заложил резным кирпичом, создавшим причудливый орнамент, а провалы в стене – листами фанеры и пластика. Вдоль карниза крыши тянулся бордюр на этрускую тематику, а ржавая лестница, так и не сумевшая добраться до крыши, дополняла колорит сооружения. Внутри помещение выглядело ещё более удручающе: обрывки линолеума на бетонном полу комнаты и такие же разрозненные куски напольного покрытия разного цвета в других местах. Поверх всего лежала узкая ковровая дорожка, бегущая к дверям кухни. Тканые занавески вместо стены отделяли комнату от лестницы, ведущей на второй этаж, куда никто никогда не поднимался кроме хозяина. Низкие тёмные потолки с выступающими балками и закрытые изнутри пластиком, практически не пропускающие свет окна действовали угнетающе. Обстановка уюта не создавала, как и камин в правом углу комнаты, захламленный невостребованными мелочами. Везде проглядывали недоделки нерадивого хозяина. Незаметно наступившая старость не позволила закончить стройку, да он и не особенно стремился к этому. Старик любил поговорить о политике, много времени проводил в библиотеке, где с удовольствием копался в архивах, собирая одному ему интересную информацию.
       Ленивая, ни к чему не обязывающая беседа неоднократно прерывалась обращениями к жене: «Если ты думаешь угощать гостей, то поставь чайник». На что та, мило улыбаясь, отделывалась ничего не значащами фразами. Угощать чаем нас не собирались, и это было не по-русски. Проговорив часа полтора, мы стали прощаться, нас любезно пригласили заезжать. Так состоялось знакомство с человеком, которого муж по-праву считал своим др;гом, чему впоследствии мне не раз приходилось удивляться. Но сейчас, поинтересовавшись произведённым впечатлением, муж услышал от меня шутливое восклицание: «Обаятельный наш!» Имелся в виду конечно же соотечественник. В ответ муж улыбнулся и ответил: «Вообще-то, старик сдержано относится к своему происхождению, полжизни, включая войну, прожил в Берлине, а считает себя только русским». Из рассказов мужа я уже знала, что история этого человека сложна, как, впрочем, многих из нас. Его долго носило меж двух берегов – Россией и Германией, прежде чем он осел... в Австралии. Наш знакомый просил звонить ему каждый день, а ещё лучше – утром и вечером. Мы не приняли это полной мерой всерьёз, но оказалось, что задержка с звонками глубоко стариком переживалась, перерастала в обиду, которая высказывалась мужу. Дед обижался на жену, детей, внуков, соседей, знакомых, которые не уделяли ему, как он считал, должного внимания, не считались с его мнением и не прислушивались к советам.
       Наш сын по просьбе старика несколько раз приезжал помогать по хозяйству. Участок был большим и запущенным. Трудиться на нём можно от зари до зари, но за работу надо платить, а расставаться с деньгами всегда трудно, особенно если ты пенсионер. Старик стал ограничиваться небольшими поручениями, которые можно было не оплачивать. Получалась какая-то странная смесь дружбы и бизнеса. Вначале мы приезжали все вместе и пока сын трудился, я и муж коротали со стариком время в разговорах. Тихая приветливая хозяйка привыкла к нам и теперь уже подчевала чаем с печеньем. Поскольку из дома мы выбирались рано утром, а возвращались с темнотой, сын всегда оставался голодным. Постепенно муж под благовидными предлогами свёл эти поездки на нет, ибо дополнительного заработка к скудному пособию не получалось, а развлекать скучающего старика регулярно не могли – жили далековато. Дело было даже не столько в истраченном бензине, сколько в урезанном ресурсе нашей развалюхи, которую приходилось мучить длинной дорогой. Чтобы попасть к деду, надо проехать около пятидесяти километров до города, а затем двадцать – на другую его сторону в толчие машин. В Брисбене есть один примечательный высокий мост, горб которого виден издалека. Возвели его очень давно и, чтобы окупить строительство, стали взимать хорошую мзду за проезд по нему. С тех пор утекло много воды в реке, через которую мост был перекинут, а мзда берётся и по сей день (видимо, уже на ремонт). Чтобы добраться до старика, надо было или тратиться на мост, или ехать через весь город, рискуя, что когда-нибудь тебя хорошенько треснут. Таким образом, всё имело свои издержки, не считаться с коими мы не могли.
       Друг мужа, если говорить шутя, представлял собой двуликового Януса. С одной стороны, он был совестлив (редкое качество для современности), начитан, интересен в беседе, по-своему преданный щедрый товарищ. С другой – завистлив, переменчив без видимой причины в настроении, жаден до мелочей (черта, называемая им расчётливостью, якобы выработанная в течение последних пятидесяти лет). В нём уживались два человека, борющиеся друг с другом. Первый мог без колебаний дать бессрочно и беспроцентно взаймы несколько тысяч долларов, второй – месяц не разговаривать из-за $25, которые вернули ему к вечеру, а не через час. Рассказывали, что, будучи моложе, он всегда на первых порах бывал слишком решительным и бесцеремонным с простоватыми компаньонами, но, как правило, совесть брала верх над рефлексами. В итоге, бизнесмен из него не вышел.
        Вот к этому своеобразному человеку мы и отправились 9 Мая. Накануне по телевидению из Брисбена транслировали парад ветеранов, воевавших по обе стороны фронта. По улицам города маршировали победители и побежденные, и хотя они были разделены на колонны, время примирило их. Мы знали, что наш знакомый во Вторую Мировую воевал на стороне немцев, но также знали, что душой продолжал переживать за происходящее на Родине, по крайней мере, так он говорил сам. Поэтому, с лёгким сердцем, переступив порог, муж поздравил хозяина дома с победой России над Германией, явно переоценив глубину стариковского патриотизма. Доселе улыбающееся лицо хозяина дома вытянулось, радушие уступило место обиде, которую никак не удавалось скрыть и, не справившись с собой, в ответ он спросил мужа:
       – А почему вы меня поздравляете? Это ваш праздник.
Затем, уже обращаясь ко мне сказал:
        – Я вас тоже поздравляю с праздником...–
 и немного помедлив, добавил:
        – Дня матери.
Наступила неловка пауза. Муж пытался исправить невольную бестактность, объясняя, что мы все русские и речь идёт о победе русского оружия, без какой-либо политической подоплёки, но было поздно, старик замкнулся. Хозяйки дома не было, в этот день она уехала к дочери. Потоптавшись (предложения сесть не последовало), я испросила позволения просмотреть кассету, привезённую из России. Тоска по книгам и фильмам на русском за полгода, проведённых вдали от Родины, нарастала, а возможности приобрести свой видеомагнитофон пока не было. Хозяин с безразличием кивнул:
       – Смотрите, что мне жалко, что ли?
      Думалось, что фильм будет интересен нашему знакомому, однако старик никак не мог перебороть всколыхнувшей его обиды. И фильм, как назло, оказался двухсерийным. Тем не менее, пора бы и перекусить. Наскоро разложив на столе снедь, кое-как пожевали бутербродов, запив чаем. Дед, найдя предлог, отказался сесть с нами за один стол. С испорченным настроением, в гробовой тишине смотрели вторую серию. Дожидаясь окончания ленты, старик явно тяготился нашим присутствием, не скрывая раздражения. Незаметно опустился дождливый вечер. Праздник кончился, пора было возвращаться домой. 
      Обратный путь оказался тежелее, чем мы предполагали. Капли дождя на стеклах автомобиля сливались в сплошные потоки. Обрушившийся ливень хлестал плетьми струй, которые подобно фонтану, разбивались и разбрызгивались по капоту и ветровому стеклу, до предела снижая видимось. Дворники на лобовом стекле не справлялись со своим назначением.
       – Видать, сильно осерчал дедок, – пошутил муж, – вон, с каким усердием поливает нас вдогон.
       Добравшись до дома, муж, как обычно, позвонил старику, чтобы тот не волновался за нас. Но номер был всё время занят, видимо, дед делился нанесённой обидой со всем светом. Ночь напролёт на дворе шумел сильный дождь. Когда через три дня мы всё-таки дозвонились до старика, то не поверили своим ушам. Дед рвал с нами всякие отношения из-за того, что, якобы, муж не захотел брать с него деньги за оказанные ранее услуги. Манера расчёта всегда смущала – обычно старик, протягивая деньги, продолжал не выпускать купюры из рук, и чтобы получить заработанное, надо было их выдёргивать. Иногда муж предпочитал не брать денег вовсе. Бывало, что старик отказывался платить за проделанную работу, если ему что-то не нравилось. Правда, потом, опомнившись, он высылал деньги в конверте и, как правило, их всегда оказывалось в полтора раза больше заработанных. Лишнее возврату не подлежало, – можно было поссориться навсегда. Тем не менее, такое изменчивое поведение отбивало охоту работать у него. Вот и на этот раз, поддавшись неожиданно вспыхнувшему гневу, старик нашёл причину, оправдывающую его поведение. Муж, всегда с юмором относящийся к чудачествам деда, практически, никогда не обижался на него, но на этот раз чаша была переполнена. Он знал, что, придя в себя, старик обязательно будет звонить и искать примирения. Но разговаривать с ним муж был не расположен и поэтому к телефону в эти дни подходила только я. Случилось так, как и предсказывал муж. Дед позвонил в конце мая под предлогом узнать, изменился ли наш адрес и смиренно передал привет мужу, не решаясь попросить его самого к телефону, а через неделю мы получили по почте конверт с деньгами. Таким оригинальным способом он хотел перечеркнуть размолвку. Мужу же понадобилось успокоительных ещё недельки две, прежде чем позвонить старцу. На протяжении всего разговора дед больше отмалчивался, чем поддерживал диалог, показывая тем самым, что мы несколько задержались со звонком. Но как бы там ни было мир был восстановлен, и уже через несколько дней дед сам звонил нам. Вот таков был давний знакомый мужа – русский патриот, но проживавший долгое время в Германии и служивший в СД.

      Тем временем июнь достиг своей середины. Погода установилась прохладная. Днём температура воздуха поднималась до +22С, а ночью колебалась от +7С до +13С. Ветер изменил направление. Летом это был лёгкий бриз с океана, а сейчас, зимой, воздушные потоки потянулись с материка, то-есть в обратную сторону. Вместе с ними потянулся и удушливый запах с соседнего участка, где две собаки продолжали старательно загаживать землю вдоль сетки, разделяющей наши владения. Почему они выбрали эту сторону мы затруднялись объяснить, но когда собакам самим становилось противно, они перескакивали на наш участок. Ленивые хозяева упорно не желали выгуливать животных и поощряли их инициативу. Это были два, совершенно разных по характеру, пса. Одна – небольшая пёстро-серая овчарка, используемая австралийцами для выпаса овец, вредная, злопамятная и трусливая, с удовольствием заливалась лаем на своей территории и подхалимски виляла хвостом, когда перескакивала на наш участок. Другой пёс – неизвестной породы, крупный с широкой как у аллигатора пастью, был меланхоликом. По крайней мере, так казалось, глядя на страдальческое выражение его глаз. Во время кормёжки, его подружка часто зло кусала напарника. Ей всегда удавалось отнять остатки. При этом пёс с визгом отскакивал в сторону, сдаваясь без боя.
      Наше общение с сити-консулом не приносило желаемого результата. Или власти не могли повлиять на хозяев собак, или хозяева животных не хотели считаться с властями. Эта своеобразная пара возрастом тридцати с небольшим лет вела непонятный для нас образ жизни. Хозяин – здоровый битюг по имени Адам (Adam Thomas, – пишу для себя, поэтому фамилии подлинные. Эпизоды эти отражают характер отношений определённых слоёв населения к нам, эмигрантам 1998). Битюг нигде не работал, вечера и ночи проводил у видеомагнитофона, отсыпаясь до тех пор, пока желудок не пробуждал его. Узнав, что мы из России, он посчитал долгом справиться у мужа: «А какой вы оттуда нации?» «Ну, раз из России, значит русские», – ответил муж, и такое подтверждение своей неполноценности явилось в дальнейшем неиссякаемым источником глумлений. Досаждать нам было не последним развлечением битюга. Он был не дурак и выпить, а также выкурить сигаретку, другую марихуаны. Его сожительница, Мари (Mary Loveday), назвавшаяся при знакомстве Реббекой, – приземистая с распущенными мелковьющимися волосами женщина, не отличалась чистоплотностью. Однажды в прохладную погоду, она, согнав пса властным окриком «Гет аут!», преспокойно улеглась на согретое им место лицом вниз, разметав волосы по бетону. Обе собаки почесываясь, притулились рядом, уткнувшись боками в хозяйку. Вся живописная троица, довольная друг другом, неподвижно пребывала под солнышком в состоянии анабиоза добрых три часа. Я возилась на своём участке и поведение женщины стало вызывать у меня тревогу. «Может человеку плохо, надо же что-то делать?». Муж озабоченно подошёл к разделительному заборчику и позвал не откликнувшуюся соседку на ломаном английском. Затем он усмехнулся и, убеждённо сказав: «Придуряет», занялся делами. Вскоре «Реббека» пошевелилась, сверкнула волчьим глазом в нашу сторону из-под разметавшихся в беспорядке волос и вдруг грузно вскочила на ноги, беззастенчиво хохоча. Довольная проделкой, шутница закурила, выпустила в нашу сторону сладковатое облачко марихуаны, и ушла в дом.
       Муж добился-таки прихода инспектора. Стоял душный день, двор соседей был усеян фекалиями, источающими вонь, и государственный чиновник смог воочию убедиться в правомерности наших претензий. Ответной реакцией Адама явилось появление поутру трёх новых куч, причём у наших дверей. Откровенный вызов вынудил мужа опять отправиться в администрацию города. Что сказал инспектор, посетивший в тот же день хулиганов, мы не знаем, но Адам пошёл на попятную. Инцидент был завершён очисткой ярда от дерьма и взаимным рукопожатием. С этого момента соседи стали с нами немного считаться. Даже появившийся на денёк их сынок был послан к нам на участок с дружеским визитом. Он подарил нашему сыну какой-то сладенький цветочек и, выказывая детскую непосредственность, настаивал, чтобы тот его попробовал на вкус.
       – Совсем неухоженным стал у них мальчик. Личико, худо-бедно, было чистенькое, а теперь заросло прыщами, – сказала я, с сомнением глядя на посетившего нас маленького визитёра, на физиономии которого красовались розовые болячки.
       – Не удивительно, собаки с ними в комнатах живут, но обижать мальчугана нельзя. Смотри, как он доверчиво улыбается, – возразил супруг, жуя сладенький цветок.
       Через несколько дней всё тело сына стало покрываться такими же красными прыщами, – ветрянка! У нас с мужем были оспенные прививки, и зараза свелась к небольшой температуре на один вечер. У сына прививки не было. К моменту его рождения их уже не делали, т.к. считалось, что оспа пропала! Сын на месяц пропустил школу, пока болезнь не прошла и образовавшиеся струпья полностью не опали.
      Вот такой подарочек преподнесли нам Реббека с Адамчиком.
      Вскоре каболчинский хаузен предоставил нечистой паре новое жильё на берегу океана и это объясняло, почему соседи согласились на попятную. Видимо, инспектор пригрозил им судом, а при таком раскладе, переезд в новый дом по закону мог не состояться.
      
       Район, в котором нам выделили жильё, был заселён в основном молодыми потомственными безработными, тоже «хаузниками». Эта прослойка населения ведёт свои корни от переселенцев-уголовников, сосланных сюда английским законом со всех прежних британских владений. Отвращение к принудительному труду от предков передавалось потомству из поколения в поколение и вывело породу генетических уродов, любая работа для которых смердила. Их дома и дворы полны животных, щедро одарённых блохами и зловонием. Беззаботное времяпрепровождение – отличительная черта жизни таких гуманоидов. Данная прослойка является основным разносчиком болезней и потребителем наркотиков, нелегальным потоком, идущим от переселенцев из юго-восточной Азии. Дети, зачатые и взращенные на дрожжах пьяного разгула в угаре марихуаны, не в состоянии справиться с элементами школьной программы и процесс их обучения прерывается раньше других сверстников. Наиболее способные едва умеют писать и читать по слогам, но многим не даётся и это. Беспорядочные внутрисемейные связи довершают дело. В местах их компактного проживания редко услышишь обычную человеческую речь. Процесс общения осуществляется с помощью нечленораздельных выкриков, там и сям переходящих в беспричинный хохот, рыдания с визгом и драками днём и ночью, как в обезьяньем питомнике. Отличие в том, что всё дополняется крупнокалиберными проклятиями на языке, напоминающем человеческий. В таких районах происходят чаще всего грабежи, насилия и убийства. Закону трудно совладать с этим природным явлением. Процесс возвращения человека к первобытному состоянию налицо.
       Бездействие, связанное с ожиданием перемены мест, мерзкое отношение соседей и однообразие сложившейся жизни затягивали над нами ряску обывательской трясины. Чтобы встряхнуться, решили возобновить поездки в горы и в ближайшее воскресенье отправиться на озеро Барон. Однако машина, исправно прослужившая без ремонта полтора месяца, не желала трогаться с места именно тогда, когда все в неё уселись. Устранение неполадок отняло несколько часов, но в полдень мы всё же выбрались из города. Ясный солнечный день успокаивал растревоженные нервы. После двух десятков километров нас ждала вынужденная остановка, отнявшая ещё полчаса времени. Наконец, машина резво побежала вперёд и уже больше не капризничала. За окном салона замелькал непроходимый буш, затопленный недавними дождями, а сама дорога уверенно вела в сторону озера. Проскакиваем полосу скоротечного ливня. Скучный пейзаж неожиданно посвежел. Великолепные посадки стройных молодых сосен ровными рядами выстроились у обочин с обеих сторон шоссе. Стена деревьев, одетая в мохнатую, сказачно зелёную шубу, радовалась лучам солнца тысячекратным отражением бликов от мириадов капелек, котрыми была усыпана сочная хвоя. Искрящийся лес вызывал в душе ощущение праздника, равноценного российскому новогоднему. Правда, в нашу новогоднюю ночь мерцающий иней играет холодным огнём на ветках елей в призрачном свете луны, а здесь был солнечный летний день со всеми своими преимуществами. Хорошо смотреть на буш из прохладного салона автомобиля и совсем не хочется думать о кровососущей мошке в его душной чащобе. Глаз выделяет среди сосен своеобразные деревья, свечками поднимающиеся ввысь. Их стволы – без единой ветки и покрыты длинной хвоей. Очень странные деревья.
       Буйные зелёные заросли иногда обрываются и мимо проносятся оголённые пространства, задыхающиеся под панцырем листвы низкорослых кустарников. Затем вдоль дороги появляются разрозненные группы деревьев, опутанные сетью лиан, которые в свою очередь подёрнуты сизой дымкой мелких феолетово-голубых цветов. Плети ползущих растений-паразитов набросили голубое покрывало и на жёсткую придорожную траву. Она, сопротивляясь, приподнимает его над землей, а лёгкий ветерок раскачивает ажурное одеяние. Гармония перекатывающихся волнами причудливых складок захватывает своей необычностью, словно кто-то большой с бесконечным упорством встряхивает эту волшебную ткань. Воздух насыщен влагой дождя, ароматом лесов и тленным запахом листьев. Как было сказано, машина нас больше не подвела, и поездка доставила огромное удовольствие. Мы побарахтались в чистой воде озера и к вечеру были уже дома, сразу окунувшись в суматошную разноголосицу уличного быта.   
 
      Веселье, царящее у соседей через дорогу со дня нашего вселения, закончилось трагически. О том, что компания употребляла наркотики было очевидно по необузданному смеху и гортанным выкрикам, каждую ночь разносящимся в округе. Регулярные, набиравшие страсть гулянки требовали логического завершения. В жертвенное чрево Молоха была брошена пятидесятилетняя мать одного из дюжин беснующихся подонков. Краснорожий детина с лицом уголовника уложил её выстрелом из ружья в лоб, после чего совершил танец смерти на трупе. На официальном языке, он истязал тело женщины после убийства. По загадочным причинам его не взяли под стражу, а оставили маяться дома. Как ни странно, нашлась огромная масса сочувствующих, в основном, молодых людей, в разные дни весело проводивших время вместе с преступником. Они заполонили тротуары машинами, а убийца всё плакал, принимая соболезнования. Появившийся Адамчик таскал ему для душевного успокоения кока-колу. Не оставило без внимания это происшествие и телевидение. Вечером показали короткое интервью с рыдающим соседом, сокрушавшимся по своей свободе, которую он должен теперь потерять и... ни слова раскаяния. Следующий день не принёс неожиданностей. Убийца матери пытался сбежать, совершил наезд и в наручниках был доставлен в полицию. Сутки в коммунальном доме было спокойно. Ещё через утро краснорожий как ни в чём не бывало разгуливал по участку, поливал и нюхал розочки, за которыми раньше ухаживала покойная.
       Конечно, на фоне таких «мясорубочных» конфликтов, наши прогулки к отцам города с претензиями к собачникам выглядели более, чем трогательно.
      Шёл июль месяц. Кратковременные каникулы сына закончились, и он продолжил учёбу в школе, откуда принёс новость. Два месяца назад в классе появился русский паренёк, мама которого вышла замуж за австралийца. Подросток не отличался усидчивым стремлением постичь азы английского и засобирался домой. С ним часто беседовали завуч и директор школы, видимо, они пытались разговаривать и с родительницей. Конечно, наивно было полагать, что только нерадивое отношение юнца к учёбе заставило мать принять решение об отправке его назад в Россию. Семнадцатилетнего однокашника сына дома ждала армия и мы представляли, что это такое. Захотелось помочь соотечественнику, но что мы могли? Муж предложил пареньку одну из комнат в нашем доме, помощь в оформлении пособия и постановки в очередь на получение жилья, поскольку без знания языка юноше трудно было бы справиться с этой задачей. Однако, молодой человек твёрдо отказался оставаться в Австралии и вскоре улетел в Новосибирск.
      Рассказывая об этой невесёлой истории хочется вспомнить о человеке, случайное знакомство с которым состоялось на «флимаркете». Когда муж с сыном обсуждали качество вываленных на прилавок авокадо, то обратили внимание на мужчину, стоящего рядом. Он смущённо улыбался, глядя на обоих. Муж спросил: «Вы понимаете по-русски?», – последовал ответ: «Чуть-чуть». Вечером того же дня Фил, так звали нового знакомого, позвонил и с тех пор у нас завязались приятельские отношения. Фил стал часто заезжать к нам. Он оказался образованным интеллегентным человеком, владеющим, с его слов, несколькими языками. Разносторонние интересы позволяли Филу вести увлекательные беседы с мужем, а мягкие манеры делали приятным общение с ним. Ирландец по происхождению, Фил родился и вырос в Австралии, здесь же получил образование, закончив университет, был женат, но развёлся и несколько лет проживал вдвоём с матерью. Есть русская пословица – седина в голову, бес в ребро. На пятьдесят третьем году жизни Фил решил попытать счастья с женщиной из России. Он женился на одесситке по имени Аля, которая была младше его лет на двадцать и имела семнадцатилетнюю дочь. Их бракосочетание состоялось австралийской весной. Как разыскал свою возлюбленную наш знакомый мы не знаем, но влюбился сразу. Это было видно по свадебным фотографиям, продемонстрированным нам. Но медовый месяц закончился, а с ним и действие визы. Пришлось молодой жене возвращаться в родной город и заново подавать документы на въезд в Австралию, теперь уже в новом качестве. Однако консул австралийского посольства, знающий жизнь мужчина, стал тормозить выдачу визы, усмотрев злой умысел. Он недвусмысленно высказал Филу по телефону свое мнение, считая его брак недействительным, так как опыт подсказывал, что Алевтиной движет не любовь, а желание перебраться в страну вечного лета и, возможно, обогатиться за счёт нового мужа. Влюблённый ничего не хотел слушать, он тосковал, подгоняя время и не мог дождаться дня возвращения желанной подруги. С ещё большим усердием Фил стал изучать русский язык. Это обстоятельство и подтолкнуло новобрачного к знакомству с нами. Неоднократно выслушивая рассказы приятелей об одураченных мужьях, мой муж осторожно пытался предупредить мягкосердечного знакомого о возможном коварстве женщины. Известно много случаев, когда новоявленные жены, в том числе и русские, использовали брачные узы для своего перемещения в Австралию с целью последующего лёгкого обогащения. Было бы разумней подстраховать себя от возможных неприятностей, пока позволяло время, но доверчивый Фил не хотел ничего слушать. В девиантном «послужном списке» Али многое настораживало: и что в семнадцать вышла замуж, и что не стала учиться, а пошла работать продавцом, и что теперь естественно не работает, но продолжает жить в одной квартире с бывшем мужем-пьяницей, и что... и так далее, и так далее. Я как никто другой знала, что Россия переживает тяжёлые времена и нельзя сейчас жить там, не работая, да ещё с человеком, который, с алиных слов, всё пропивает. Отсутствие скромности, зафиксированное показанными фотографиями, тоже говорило не в пользу новобрачной. Настаивать на чём-либо мы не имели права и муж больше не затрагивал этой темы. Знакомый наш каждое посещение не забывал вспомнить о скором приезде жены и посетовать на то, как плохо ему без любимой, не осозновая, что может быть гораздо хуже. Всей душой мы желали этому порядочному человеку избежать дефолта в личной жизни. Предстоящий отъезд не позволит нам узнать продолжения этой истории.
      Говоря о русских, хочется рассказать об одной парочке, которую можно смело назвать «нечистой». Познакомилась с этими людьми в супермаркате. В тот день я была сильно «зарёванная». Сейчас трудно восстановить причину слёз. Скорее всего, была обида на весь белый свет за то, что мы оказались в плачевном положении, когда нет возможности купить самого необходимого, не говоря уж о какой-либо мелочи для души. В общем, я вдруг стала отказываться подниматься в магазин. Муж разозлившись на мой каприз (именно так были расценены слёзы), оставил меня в машине на душной многоэтажной стоянке, расположенной под супермаркетом. Слёзы, обильно стекающие по щекам и угарный газ от сотен автомобилей, вызвали сильнейшую головную боль. Я чувствовала себя несчастным человеком. На удивление быстро вернулся муж. Смягчившись, он стал всё-таки уговаривать пойти вместе, сказав, что меня ждёт небольшой сюрприз. Я тоже не умела долго сердиться, и мы поднялись в супермаркет. «Сюрпризом» оказалась моложавая женщина небольшого росточка. Она стояла в сторонке у входа в магазин, но завидев нас, отделилась от стены и, улыбаясь, подошла. Муж представил её:
     –  Познакомься, это Татьяна, мы в одной группе изучали английский. Она уже три года живет здесь.
    И, обращаясь к женщине, добавил:
     – Моя жена плачет по России.
Татьяна тут же меня стала успокаивать, что-то говорить о душе, вере, боге. Я плохо понимала – головная боль не позволяла сосредоточиться. Вежливо кивая головой и улыбаясь распухшим от слёз лицом, не сразу заметила подошедшего лысеющего мужчину, оказавшемся мужем Татьяны, Питером. Мужчины разговорились на английском, мы – на родном языке. Обменявшись телефонами, вскоре расстались. Когда спустя несколько дней я наткнулась на листок с телефоном, муж рассказал более подробно о своей знакомой. Оказалось, что Татьяна добрая набожная женщина, увлёкшаяся учением йогов. Со своим супругом она познакомилась и сошлась именно на этой почве, позднее вышла за него замуж, приняла австралийское гражданство и теперь занимается агитацией в пользу индуизма. Рассудив, что такое знакомство не для нас, мы с чистым сердцем выбросили листок. Но спустя месяц новые знакомые вдруг напомнили о себе сами и даже настояли на встрече у нас дома. Тонкие стены строения позволили мне услышать, как гости, ещё стоя у дверей, приступили к оценке нашего жилища. Похоже, оно им понравилось. Татьяна оказалась по-женски любопытна и, не дожидаясь приглашения, прошлась по дому, вышла на участок, побывала в тёмном закутке, где установлен котёл для горячей воды, и даже сунула нос в кухонный стол, который я открыла, чтобы достать банку с кофе. Она готовилась заглянуть и в спальни, но у входа встал мой улыбающийся супруг. Он вежливо развернул гостью к столу, за которым уже сидел её Питер. Муж присоединился к ним. Он рад был подвернувшейся возможности поупражняться в своём английском и принялся со скрежетом сыпать на голову бедного знакомого весь громоздкий запас слов и выражений, в которых поднаторел. Гость заскучал. До прибытия в Австралию он три года жил в Израиле, где его «медитация», видимо, не возымела успеха. Тем же делом Питер занимался теперь и в Австралии, однако в нашем доме направить разговор в нужное для себя русло у него не получилось. Муж оказался предвзятым атеистом, а такие агитации не поддаются. Оставалась ещё невнятная надежда на Татьяну. Она покинула мужчин и, повинуясь долгу перед верой, принялась ходить за мной по пятам в благом намерении увлечь в лоно своих убеждений. Ее убогих знаний явно не хватало для этого, к тому же и язык проповедницы был исключительно беден. Продемонстрировав полное невежество по части истории и политических событий последних лет, Татьяна удручённо замолчала. Гости казались явно раздосадованными. Ко всему они узнали, что дом принадлежит не нам, а государству, что окончательно повергло их в уныние. Это стало понятным по скисшему лицу Питера. Да тут муж ещё коснулся мировой политики, задал несколько неудобных вопросов. Расстались слишком сухо. Огорчённый гость даже руки хозяину не протянул. Вскоре, машина с новоявленными посредниками между людьми и богом скрылась из виду, мы вздохнули, но на душе было скверно.

       Приближался сезон дождей и в наши окна на рассвете всё чаще стало заглядывать заплаканное небо. Порывистый ветер, срывавшийся с океанских просторов, взъерошивал деревья и кусты, трепал листья пальм. Низко плывущие над землей тяжёлые тучи начинали изводить себя ливнем. Досыта напоенная почва, отданная во власть дождя, уже отказывалась принимать обильные потоки, создавала многочисленные лужи, там и сям разбросанные по зелени стриженных газонов и участков. В такие дни водостоки захлёбывались мчащимися по мостовой беснующимися реками. Ливень не прекращался около часа и напоследок, стегнув по городу водяным бичом, вместе с ветром мчался прочь. Покров туч заметно легчал, но ещё не спешил пропускать лучи поднимающегося из-за горизонта солнца. В наступающей тишине слышалось только, как с листа на лист скатывались капли воды. Наконец, дневное светило сначало робко, затем всё смелее пробивает тучи, и вот последние облака куда-то исчезают. Сверкающее утро искриться свежей зеленью, умытая голубизна неба радует глаз, и я спешу в душ. Пока умываюсь, солнце окончательно утверждается над нашим городком, вместе с испарениями оно приносит кружащий голову аромат эвкалипта.
      Август близился к концу. Похоже, бог забыл нас. Машина совсем издохла, и целую неделю папа с сыном пытались её реанимировать. Оказалось, что вышла из строя головка блока цилиндров. В магазине нет, искали по свалкам, заменили, но... Уже дважды ездили регулировать клапаны, а они всё ещё оглушительно стучат. В суете ремонтных дней прозвучал звонок от деда. Он не смог скрыть своей радости, узнав о наших очередных неприятностях, тут же развёл «бурную» телефонную активность в розыске недостающих деталей, однако быстро скис и уже через несколько дней потерял к нам интерес.
       Жизнь не учит. Когда-то купив машину на свалке, теперь нашли ещё одну. Похоже, все специалисты-ремонтники здесь одного уровня. Механик даже оскорбился, узнав, что его работу проверяли. Лицо его передёрнула судорога, словно шкуру собаки, и венозная кровь хлынула в физиономию. Муж испугался, как бы горе-ремонтника не хватил удар и не пришлось бы за это отвечать. Видимо, не привык мастер к рекламациям.
       Машина стоит, и теперь муж уже мечтает вновь купить «сузуки-вен», если когда-нибудь появятся деньги, а пока вынужден ездить на велосипеде. В нашем хозяйстве было два велосипеда и один шлем. В день рождения сына муж поехал встречать его на станцию, а на обратном пути был оштрафован на $30 за езду без каски. Несправедливо оштрафован. Дело было так. Возвращаясь, отец с сыном купили продукты в «колсе» и не торопясь двигались к дому. Сын медленно ехал на велосипеде в каске, муж шёл пешком по тротуару, ведя за руль свой. В сетке багажника его велосипеда покоились покупки. На перекрестке, вблизи от дома, сын обратил внимание на патрульную машину, высунувшуюся из-за угла и тут же скрывшуюся. Муж пошутил, что полицейский сделает круг и неожиданно появится перед ними вновь проверить. Не успел он закончить фразы, как в двух метрах затормозила полицейская автомашина, из неё вывалился страж порядка. Сборщик дани был неумолим. Несправедливость была двойной. В одно время и по той же улице неспеша ехал молодой человек без каски. Разница лишь в том, что муж шёл по тротуару, а юноша ехал по мостовой. Полицейский отечески пожурил юного нарушителя и, ограничившись замечанием, отпустил его, а в пожилом человеке усмотрел реальный источник поступления средств в казну. С молодым морока, надо идти к родителям и вытряхивать из них «мани» и ещё неизвестно, удастся ли. Поэтому «коп» решительно занялся вяло владеющим английским языком иностранцем. Муж назвал это дискриминацией, полицейский не нашёлся, что ответить, но чувствуя свою неуязвимость, красный, как вареный рак, оформил штраф. Так мы встретили восемнадцатилетие сына, который...»
     На этом записи обрываются.
                2000