Юнкерская молодость

       История эта уходит корнями в далёкий нынче 1918 год, когда только-только начинало становиться молодое государство – советская Россия. В боях летело время, толпы белогвардейцев покидали Родину, а кому не удавалось, хоронились по отдалённым весям обширной страны, большей частью на Кавказе и в Средней Азии. Это были разные по возрасту и убеждениям люди, в том числе и кадровые офицеры, уставшие сдерживать революционный напор пролетариата, обезумевшего от вседозволенности. Встречались среди военных чинов и безусые ребята, грех которых заключался в одном – на текущий момент стали выпускниками юнкерских училищ и ещё не успевшие насолить новой власти. В начале июня 1918 года Тифлисское Михайловское военное училище перешло в ведомство грузинского правительства, после чего последовало распоряжение бывшим юнкерам снять погоны и сдать оружие, однако приказ был единодушно проигнорирован.
      Нещадное время безжалостно вытоптало могилы людей того поколения и воспоминания о них почти выветрились из памяти потомков. Осведомлённость в биографии одного из таких юнкеров по имени Данила, позволила авторам восстановить небольшой фрагмент его жизни, словно выхваченный в бурю вспышками молний и занесённый порывом ветра на эти страницы.
 
      В ту далёкую ненастную пору, роту молодых юнкеров, недавно покинувших стены тифлисского пехотно-юнкерского военного училища, посадили в поезд и отвезли в Батум. Там ребят поручили бывалому вахмистру, и он, разместив вновь прибывших в бараки и выдав им винтовки, стал проверять навыки по владению оружием. Властный вахмистр, выведя роту в поле, уверенно раздавал команды, вёл себя жёстко, а его тяжёлый взгляд не сулил снисхождения. Юнцов, обременённых винтовками с примкнутыми штыками, командир гонял сперва на плацу, затем по пересечённой местности и сам, не жалея себя, метался вместе с ними. Он заставлял ползать по-пластунски, команды «ложись» и «встать» чередовались с неимоверной частотой, затем – опять ползание по-пластунски в тропической духоте, изводящей людей по;том и удушьем. Когда вахмистр, утративший чувство меры, в очередной раз бросился вперёд, кто-то, дабы остановить эту лошадиную гонку, выстрелил в воздух. Тяжело дышащий командир замер, как охотничный пёс в стойке.
     – Кто стрелял? – подавляя навалившуюся одышку грозно рыкнул вахмистр.
     –  С того берега, – откликнулись юнкера.
     – Ложись, – тут же последовала команда, – по-пластунски до реки и на тот берег.
     Но быстрое течение водной преграды и скользские камни вызвали сомнение в удачном исходе предложенного предприятия, да и разгорячённым мо;лодцам не хотелось погружаться в холодную с гор воду. Кто-то выстрелил ещё раз. Вахмистр кинулся на звук, а Данила на другом конце плаца повторил выстрел. Сообразив наконец, что его дурачат, вахмистр принялся проверять патронташи саботажников. Чем бы всё закончилось для необстрелянных шутников неизвестно, если бы в тот момент не примчался на коне вестовой – вахмистра вызывало начальство.
      Рано утром следующего дня юнкеров прямо из казарм отправили в оцепление набережной Батума, – в порт медленно, словно ленивый чёрный буйвол в лужу, входило огромное судно из Константинопля. И хотя попасть на пристань можно было только по пропускам, народу вокруг набилось много. То;лпы ринулись к пароходу. Голос почти охрипшего вахмистра растворялся в орущей на все лады массе людей, охваченных безумным подъёмом скорейшего расставания с родиной. Поняв безуспешность борьбы с вконец ошалелой действительностью, старый вояка в конце концов бросил бесполезную попытку наведения порядка и наблюдал за происходящим со стороны с выражением усталого недоумения. Генералы, полковники и прочие старшие офицеры быстро заполняли судно. Причём они старались увезти с собой не только своих женщин, но даже гостиную мебель с роялями. Давка была невообразимой, ибо откуда-то люди прознали, что других пароходов не будет. Когда послышалась команда «отдать швартовые» и судно медленно поползло из порта, некоторые безумцы бросались в воду и какое-то время плыли за судном в тщетной попытке догнать и уцепиться за что-нибудь, словно за поручни вагона переполненной конки на Воронцовском спуске. Плыли и тонули, тела иных будет потом выбрасывать шторм на покинутый берег. Пароход уходил за мглистый горизонт, оставляя за собой шлейф чёрного дыма. Народ всё ещё толпился на набережной, теша себя надеждой, что пришлют ещё какое-нибудь завалящее судно и оно вывезет их из развалившейся безвластной страны. Усталый вахмистр, выполнив свой последний долг перед отечеством, горестно вздохнул, построил едва стоящих на ногах юнкеров и повёл назад в казармы. Он смутно догадывался, что на юнцов в скором времени начнётся охота со стороны враждебного отуреченного населения в поисках денег и оружия, но пока их сплочённой колонны ещё побаивались. Нервы некоторых юнкеров не выдерживали постылой неопределённости и они, срывая погоны, убегали. Дезертирам никто не препятствовал. Девиз училища: «Жизнь – Царю, сердце – даме, честь – самому себе!», утратил качественную привязку, ибо царя уже не было, офицерская честь спешила на пароходе в Константинополь, и Данила благоразумно решил позаботиться о своей жизни сам. В казармы нельзя – из них куда-нибудь да загребут снова! Вместе с такими же юными дезертирами, он отстал по дороге от строя, затем избавился от винтовки, оставив её в кустах без затвора и штыка, которые вместе с патронами вышвырнул в море. Настроение бывших сокурсников было унылое. Никак не удавалось освободиться от давящей тоски, поселившейся в душах после бесславной картины бегства кадровых офицеров, и четвёрка юнкеров невольно разделяла этот общий для всех чинов позор. С деньгами туго, но это дезертиров не останавливало. Добираться до Тифлиса решили, как придётся, возможно и пешком. Вопрос с питанием оставался открытым, но главное сейчас – влезть в товарняк и оказаться подальше от хищного, пышащего влажным зноем полутурецкого городишки.
      – Господа, а не зайти ли нам в «Приморский», съесть хотя бы по тарелке лоби перед дальней дорогой? – обратился к приятелям юнкер Сергей Петров.
     Предложение принято, посему голодная компания не вполне уверенно завернула в ресторан на набережной, больше напоминавший джиз-бызную (что-то вроде столовой, где варят коровью требуху. Похлёбка получается очень вкусной), из которой аппетитно тянуло жареным, неизвестно каким мясом и прокисшим вином. Запахи и голодное воображение юнкеров возбуждали без того прекрасный юношеский аппетит. В набитом народом помещении стоял гул голосов, который заглушал из граммофона бесшабашный баритон шаляпинской «Дубинушки». Среди посетителей было несколько белогвардейцев в погонах, не попавших на судно. К моменту, когда в ресторан ввалились морские пехотинцы в форме войск Великобритании, юнкера уже устроились за освободившимся столиком и даже успели сделать заказ. Голоса в зале поутихли, надрывался один Шаляпин, но и он вскоре замолк, – никто не знал, что на уме у «томми» – оккупационного корпуса, присланного наводить порядок в России. Сейчас англичане – владыки мира, с вечно презрительно-высокомерным выражением лиц и охочими до мордобоя кулаками. Ответить не смей, могут и пристрелить.   Переговариваясь, юнкера не сразу отметили, когда один из англичан, которому не хватило свободного стула, деловито подошёл сзади к белогвардейцу и выдернул стул из-под него. От неожиданности русский растянулся на полу, а самоуверенный солдат армии её величества, поднаторевший в обращении с арабами и неграми, забрал подпорку для своей задницы и преспокойно подсел к собратьям по оружию. В порт Батума оккупационный корпус прибыл на корабле королевского флота с пару месяцев назад. Союзники сразу же повели себя по-хозяйски и зачастую их уверенность откровенно перерастала в бесцеремонность. К несчастию для англичанина, в руке поднявшегося с пола белогвардейца появился кортик, глаза его сверкнули пугающей ненавистью. Ни секунды не раздумывая, русский развернул самонадеянного обидчика лицом к себе и вонзил кортик по самую рукоятку ему в грудь, да так, что кончик вышел из спины. Англичанин дёрнулся, выдохнул «Оххх!» и завалился на бок. Не успев вкусить ресторанной стряпни, он отдал Богу душу. Его сослуживцы замерли на своих местах, никто из них не пытался как-то повлиять на дальнейший ход событий. Белогвардеец нагнулся к лежащему, выдернул клинок из его груди, обтёр лезвие о мундир джентльмена, спрятал и, забрав свой стул, опять уселся за столик с двумя приятелями. Теперь лицо его казалось невозмутимым, изменился лишь цвет глаз, они потемнели. Сухая почва жестокости беспощадного времени взращивала в людях бездушие и черствость, затаптывая ростки милосердия к себе подобным. Сыны туманного Альбиона некоторое время пребывали в замешательстве. Затем откуда-то появились носилки, на них уложили убитого, и англичане спешно покинули ресторан. На этом инцидент вроде бы исчерпал себя, испытывать судьбу-злодейку в городе, наводнённым озлоблёнными белогвардейцами, подданные её величества не решились. Вечер подходил к концу, огни маяков боролись с уже давно навалившейся тьмой, звуки, доносящиеся с причала, тонули во влажном воздухе. Черноморский порт готовился ко сну, не задерживая внимания на случившемся.
      В те «окаянные дни» в воздухе безотступно висел запах гари, горя, разрушений и смерти. Батум кипел эпизодами разной исполнительской сложности, когда руки и даже головы у людей отрезали напоказ. Казалось, сам воздух был пропитан бандитизмом, и несостоявшиеся защитники развалившегося отечества, сбиваясь в целях безопасности в небольшие, часто вооружённые группы, старались не мешкая покинуть бурлящий регион. Юнкера, так и не перекусив, вышли из ресторана, чтобы как можно скорее отправиться за окраину негостеприимного города. Они решили самостоятельно пробираться на восток, – больше некуда. Там, по дороге в Тифлис, Данила встретил строгого вахмистра, который тоже стремился куда-то в родные пенаты и казался не таким грозным, каким виделся при исполнении былых обязанностей. Данила не удержался:
      – ...Ведь это я тогда выстрелил, а вы всё искали – кто бы это?
      Бывший вахмистр не возражал:
      – Да я знал! Я знал, кто! Так уж, не трогал тебя.
      Понятно, кому охота признаваться клоуном, но ведь надо же показать, что не лыком шит!
      Не сразу удалось влезть в товарняк, двигались пешком, ночевали в кустах у дороги, питались в случайных харчевнях, но до Тифлиса всё же добрались. Пока шли, власть в Грузии утвердилась, теперь здесь верховодили только «меньшевики», так фразисто они себя величали. По сути – это обрёл путёвку в жизнь горластый сброд распоясавшихся националистов, каковыми и положено быть истинным иверийцам.
      И вот Данила снова дома. Мутная волна революции, пронёсшаяся по России, разоряла на своём пути все слои общества, доводя людей до полного отчаяния. В Тифлисе народ бродил по улицам и занимался чёрт знает чем. Как и в Батуме, процветал бандитизм. Рядом с домом Данилы находился старый армейский склад, который пока ещё охранялся шустрым унтер-армянином и приданным ему мрачным солдатом-латышом, вооружённым винтовкой. Людей не хватало, отчего унтер, встретив Данилу на улице, решил взять его нахрапом:
      – Тебя, юнкер, отправляли в Батум, а где же твоё оружие?
      – Сдали в казармах, – уклончиво ответил Данила.
      – Скажи прямо: выкинул или продал. Лаадно, не моё это уже дело. Сегодня ожидается ограбление склада и ты, как военнообязанный, нам поможешь. Вы с солдатом будете в засаде воон там...
      Унтер показал рукой, где.
      – Ии...ещё воон там!
      Затем шёл дальнейший инструктаж:
      – Жди выстрела. Когда воров увидишь, кричи погромче, а я буду с другой стороны двора.
      Делать нечего, парень смирился. И вот ночью слышен раскатистый выстрел латыша: буух! В сторону Данилы бегут сразу четверо. Мороз прошёлся мурашками по его спине, а горло сжали спазмы – какой тут к шуту крик! Армянин притаился за углом строения с маузером – ждёт. Трах, трах! Трах! Одного сразил, выбив ему в дворовую грязь печень. Воры дали несколько ответных выстрелов и скрылись за забором, а убитый остался лежать, вцепившись в землю скрюченными пальцами. Потрясённый Данила сбежал.
      Наступило тревожное утро. Солнце всё увереннее поднималось из-за гор, часы отстучали восемь и ...никакого намёка на смену охраны. На складском дворе – тишина и безлюдье. Лишь убитый одиноко лежал у забора ко всему безразличный и никому не нужный. Армянин не стал искушать судьбу. Он выкатил из сарая казённую мотоциклетку, завёл её, вскочил, как на коня, в седло и умчался в неизвестном направлении. Через какое-то время объявились вооружённые бандиты. Они принялись прочёсывать близлежащие к складу дома, сараи. Вытащили Данилу и ещё несколько человек, стали допрашивать, где «армяхон», потом совещаться, что же делать дальше. Юнкер слышит про себя: «Да он пацан, отпусти его». Грабителям нужен был только армянин, убивший их подельщика. Кто-то показал, в какую сторону тот укатил. Бандиты ударились в погоню на захваченном на улице грузовике, а Данилу отпустили, посоветовав впредь не быть дураком, не ввязываться ни в какие разборки. Бывший юнкер вновь вернулся домой.
      Мятежные ветра сатанинского времени разметали все древние грамоты и титулы, вымели из домов хозяев, обезглавили семьи, обрекая вдов с детьми на сбор подаяния.
      Невзгоды и нежданные перемены сильно повлияли на характер своенравной Варвары Васильевны Краснопольской, – дворянки с горделивым взглядом, не сомневающейся, что всё в жизни создано для неё. Малоприятная, незнакомая ранее бедностная пришибленность, саваном накрывшая семью, преобразила заносчивую мать Данилы, заставив попридержать неуёмное барство. Обрушившиеся бедствия превратили её в сухого, желчного человека, который в силу родовых привычек всё ещё пытался, безнадёжно буксуя, тянуть детей в ускользающую достойную жизнь.
      Забегая, далеко вперёд оговоримся, что по прошествии лет Варвара Васильевна окажется никому не нужной. Она будет одиноко бродить по своей полуистлевшей, заброшенной гагринской даче, где старенькие настенные часы, методично отсчитывая секунды, станут назойливо напоминать ей об ушедшем времени. Ей так и не удастся до конца вытравить из себя барство, судя по тому, как Варвара Васильевна незаметно для себя с достоинством проест своё последнее имущество и начнёт скитаться по родным и знакомым в требованиях крова и пропитания. Однако родственники будут отмахиваться от надоедливой, своевольной старухи. Кто теперь может рассказать, что творилось в тайниках души этой несчастной женщины?       
      А пока она меняла какие-то предметы былой роскоши на хлеб, пытаясь прокормить себя и детей. Эля, сестра Данилы, уехала в чешскую колонию к родным мужа, Борис и Данила оставались с матерью. Однажды сводный брат Варвары Васильевны, дядя Миша Долголеев привёз для Краснопольских на арбе кукурузу. Приятельница подсказала Варваре, что часть зёрен можно оставить на посев, – надо лишь договориться с жителями какого-нибудь горного селения, а урожай потом поделить пополам.
      – Ищите на базаре только русских или самых простых осетин, не связывайтесь с грузинами и армянами – обманут! – добавила она в завершении.
      С утра Варвара пошла на базар, где, послонявшись в толпе полунищих горцев, ударила по рукам с быстроглазым осетином. Не мешкая, тот прямо при ней отправился в горы быстрым шагом и через день вернулся со здоровущим, похожим на абрека братом и арбой, запряжённой буйволами. Братья лихо погрузили мешки с семенами на арбу, после чего деловито повезли Варвару с сыном, оторопевших от энергии компаньонов, в горы. Данила всю дорогу боялся какого-либо подвоха, но довезли их благополучно. Приняли дольщиков тоже неплохо, покормили мамалыгой. В последующие дни вспахали и засеяли кукурузой часть склона, после чего также по-деловому отвезли Варвару с сыном назад домой. Когда пришло время сбора урожая, Краснопольские сами поднялись в горы. Теперь осетины, не церемонясь обманывали их, выделив только небольшую долю выращенного зерна. «Гадюки такие, ну я вам покажу», – затаила обиду Варвара Васильевна. Сквозь сон Данила слышал, что мать ночью куда-то выходила.
      На следующее утро, возвращаясь на арбе в Тифлис, Варвара нервничала, всё время оглядывалась назад. Даже осетин, правящий буйволами, отметил её озабоченность.
      – Да, щто ты какой беспакойный, мать, всё хорош будэт, – довольный сделкой, благодушествовал провожатый.
      Дома Борис, с сомнением глядя на худые мешки, прислонённые к двери, спросил:
      – Что, год выдался неурожайным? Уж больно тощие мешочки.
      –  Как же не урожайный! Жадны оказались не в меру. Ну, да они пожалеют об этом, – мстительно проговорила Варвара.
      Оказывается, ночью она ходила к осетинам в сарай, где порезала всю пряжу, развешенную для просушки на верёвках и рогатинах, да ещё нашла бутылку керосина, который вылила в огромную бочку, стоящую в глубине хлипкого строения. В эту ёмкость осетины постоянно ссыпали собранные в лесу дичьки груш, яблок, ежевику и другие лесные ягоды, заливали водой, квасили до зимы, а зимой пили настоянную брагу.
      Боясь мести, Варвара произнесла, глядя на своих великовозрастных детей:
      – Нельзя сейчас вам дома болтаться. Идите отсюда, да подальше, к татарве [азербайджанцам], ищите работу в их аулах. Сейчас там рабочих рук не хватает, а я ...дождусь вас.
      Удивительно, но осетины так и не появились, чтобы поквитаться с русской ведьмой, видимо махнули рукой.
               
      Борьба за выживание была главной заботой горожан в то голодное время. Поиски заработка на хлеб насущный вытолкнула на сельские шляхи многих людей, которые по мере продвижения к относительно ещё сытым «татарским» (в те далёкие времена азербайджанцев в обиходе называли "татарами") районам продолжали в пути пополняться новыми искателями удачи. Лихое время уравнивало всех – и родовитых, и бедных. В ней оказалась босорва из каких-то приблудных мужичков-пьяниц, вышагивающих в опорках, из-за жары без рубах, с косами на тощих плечах – берегись в поле трава! Пёстрая компания двигалась в поисках заработка к границам грузинской территории по пыльной просёлочной дороге. К ним и прибились Данила, Борис и муж сестры, Фёдор. Стояла безветренная сухая погода – такой в избытке в Закавказье в конце лета. Шли пешком от села к селу, каждый раз сокрушаясь, когда слышали, что в их услугах не нуждались. Не теряли оптимизма лишь косцы, зная наперёд, что в каком-то из «басурманских» сёл их должны оставить:
      – Ништаа, до белых мух далееча, ишчё намашаемси!
      Рассудив, что мужички – косцы со стажем, Данила пошёл рядом конечно же с их вожаком, поскольку тот, как матёрый пёс, был самым морщинистым – от невзначай  подрагивающих складок сыромяти живота до коричневого лба с ветхой соломенной шляпе на макушке, наверное, пожалованной какой-нибудь старой барыней.
      – Слушай, мужик, можешь научить меня косить?
      – А то! – хрипло ответила дряблая плоть.
      – Так давай же на привале, смотри сколько кругом травы, море! – восхищённо повёл рукой наивный Данила, не замечая, что слова его с трудом проникают в сознание собеседника.
      – Я заплачу.
      В ответ – ухмылка, попыхивание ядовитой газетной самокрутки, добротно забитой сухим листом придорожного кустарника. Данила догадался спросить:
      – Скажи, что ещё нужно?
      Мужик важно перекинул губами из одного угла рта в другой свою «манильскую сигару», хотел что-то произнести и вдруг надрывно закашлялся. Остатки «сигары» полетели в придорожную пыль вместе с тягучей слюной вдогон. Отдышавшись, курильщик откликнулся:
      – А нужна ишо водка. Вот у тя водка имется?
      – Я спрошу у Фёдора. У него была.
      – Во-во, спроси парень, – ощерил в улыбке остатки гнилых зубов мужик. – Как даст твой, этот, хто он тебе... Так на привале сразу и косить зачнём. Научууу, – дело нехитрое!
      Фёдор, кисло выслушал шурина, но водку всё же дал. За наличку, естественно, из НЗ, которым на всякий случай втихомолку снабдила любимого сыночка Варвара Васильевна.
      – Эх, и научу ж я вас! Вот, скор отдыхать будём... самое оно.
      Прошли совсем ещё немного, когда «старшо;й» объявил привал. Присели и косец выжидательно уставился на Данилу:
      – Ну, так как, учиться будём?
      – Будем, будем, – поспешил с ответом Данила.
      – Хде ж сугрев?
      Поллитровку передали косцу. Тот, не мешкая, откупорил её, размотал водку, затем выставил вперёд нижнюю челюсть и залил содержимое в утробу. На немой вопрос ученика, ответил:
      – Идти далече, успем ишо покосить!
      Привал закончился и сморённого косца пришлось вести под руки. Постепенно извилистая полевая тропинка уступила место дороге, плотно утрамбованной скотом и телегами, по которой приятели, чертыхаясь, вошли в небольшое татарское селение. Гнетущая жара казалась совершенно несовместимой с присутствием здесь человека. Духота разогнала селян по домам. По пустым улицам, залитым солнцем, провинциальной тишиной и вонью, лениво слонялись овцы да бродячие собаки, ищущие, где бы спрятаться от зноя. Под навесом одного из строений, путники приметили прокопчёного солнцем, пожилого мужчину в явно чужеродном головном уборе, и ремонтирующего ему одному ве;домое приспособление.
      – Здорово живёте, – приветствовали чужаки аборигена.
      Азербайджанец с удивлением поднял голову, оторвавшись от своего занятия. Он не торопился поддерживать разговор и, прищурившись, внимательно всматривался в незнакомые лица.
      – Аалейкюмя салам, куда пут дэржит? – наконец откликнулся он вопросом на приветствие.
      – Да вот работу ищем у вас тут, – ответил старший группы.
      – Эт хорошёо. Щас самый врэм памошнык лудим нужин, иды далш просит. А ти проходыт к минэ, дарагой, разговор отдэлни.
      Он в упор рассматривал молоденького паренька, одного из тех, кто поддерживал не вполне твёрдо стоящего на ногах человека. Данила Краснопольский, высокий широкоплечий юноша, вызвал доверие у селянина, производя впечатление работящего русского человека. Когда группа странствующих зашагала дальше по селу, Краснопольский оглянулся на косца-учителя. Тот вяло махнул ему рукой, всем видом показывая: «Иди, иди, потом научу», а азербайджанец с удовольствием кота, поймавшего мышь, схватил юношу за руку и потащил в дом, что-то крикнув жене. Данила, войдя в низкие потёмки комнаты, огляделся. Обстановка жилища выдавала непритязательность вкуса её хозяина. Жирные мухи отчаянно, сналёту, бились в маленькое окно, рама которого была затянута бычьим пузырём. В комнате имелось лишь одно украшение – ковёр на полу с квадратом солнечного света, падающего из оконца.   
      – Сначал кущит нада, – с улыбкой произнёс хозяин, усаживая гостя прямо на ковёр, и стал поторапливать жену, молодую женщину, которая сперва напоила гостя утренним чаем, а затем поставила перед Данилой лужёную миску плова с курицей и чурек.
      Сидя в сторонке и, наблюдая за раскрасневшимся, уплетающим за обе щёки юношей, азербайджанцы с видимым удовлетворением о чём-то перешёптывались: раз здорово ест, значит и работать будет также!
     Когда трапеза была завершена, хозяин приступил к деловому разговору.
      – Слющай, ти щто э! можищь?
      – Я всё смогу, – уверенно пообещал работник.
      – Эт хорощё, – переглянувшись с женой, обрадовался хозяин. – Идыт сарай спат, утрим работ. Коса умеи;ищ?
      – А как же, – улыбнулся парнишка, не моргнув глазом.
     Он клял себя, что дал маху с мужиком-прохиндеем, поддавшись обману, но уронить себя в глазах работодателей сейчас не мог. Данила где-то видел, как размахивали косой в поле мужики – так махать он, пожалуй, сможет.
      – Тэбэ какой зват? – спохватился хозяин.
      – Данила.
      – Мине Муса, эт мой зват.
       Сытый и довольный приёмом Данила уснул под тем же навесом на охапке сена, которое принёс ему работодатель. 
      На рассвете работник с хозяевами отправился в поле. Ему вручили косу и знаком показали, мол, коси давай, а сами встали поодаль поглазеть на размашистую работу рук крепкого косаря. Делать нечего! Данила, повертев в руках орудие производства, решительно взмахнул им, но вся «сыра трава» почему-то под косой легла. Он ещё раз – лезвие вошло в землю. Смутившись и краем глаза оценивая настроение заскучавших хозяев, Данила опять сделал крутой богатырский замах, завершившийся, как и предыдущий. Муса озабоченно почесал под кепкой затылок и пробурчал: «Бильмирсян?» (не понимаешь). Данилу отвели на делянку ячменя и вручили серп – давай тогда, мол, жни. В этом простом деле навыка большого не требуется! Данила выбрал один колосок, срезал, аккуратно положил в сторону, затем второй колосок, срезал, опять отложил в сторону, затем следующий... Хозяева видя, что работник и тут никуда, разочарованно переглянулись, а Муса вновь почесал затылок. Печальные раздумья собрали на его лбу кучу морщин, а досада, что оплошал с работничком, отразилась на лице.
     – Тожи нэ умэт? – грустно вымолвил Муса и перед его взором, наверное, замаячили куриные косточки на пустой оловянной тарелке.
     –  Харащё, хадыт падметайт.
     Они направились на уже знакомый Даниле двор, где ему выдали метлу и грабли.
      – Давай, сабрай похлу.
      Хозяева ушли, а горе-работник принялся усердно скоблить унавоженную землю граблями. Потекли часы нудного занятия, которое затянулось бы до вечера, не отвлеки Данилу проезжий – богатый горец на холёном, как и он сам, коне. Бек! Выделив чужака на крестьянском подворье, бек поздоровался и вопросом на неплохом русском смутил работника:
      –  Вы русский?
      –  Да, русский.
      На что бек с неудовольствием объявил:      
      – Они не имеют права нанимать русских на себя работать. Идите, найдите своих, а уж я займусь этими...
      «Уродами», – додумал Данила. Постылые метла с граблями брошены на кучу навоза и горе-работник, так ничего и не заработав, отправился разыскивать своих. Отыскал он Фёдора с Борисом без труда, – ему указали на бахчу, где оголодавшие «мастера на все руки» с жадностью уплетали предложенный им сторожем здоровенный арбуз – утешительный приз неудачливым искателям заработка. Ничего не оставалось невезучей троице, как отправиться назад, что называется, восвояси, ибо молва о неумелых пройдохах уже без сомнения обскакала авантюристов. Чувствительный к неудачам Борис распустил нюни, расплакался по дороге, а Фёдор предложил:
     – Ничего, обойдёмся. Завернём-ка к моей родне и отдохнём от трудов праведных.
     Его жена Эля встретила скитальцев ехидным вопросом:
     – Ну что, наработались?

     Борис уехал попутной арбой назад домой в Тифлис, а Данила всё же остался в деревне у родных зятя и там научился косить, но в жизни ему это не пригодилось.

2017