Степка и не тот человек

   Степка – это коршун. Обыкновенный молодой коршун - прохиндей, ловкач, продувная бестия, попрошайка и много кто еще, но все же наш любимец.

    Познакомились мы с ним во время рыбалки на протоке – одним из рукавов Оби, разделившейся после естественной преграды в виде скального монолита возле Камня-на-Оби на несколько водных артерий, которые вскоре снова соединялись в единое русло.

    Место, где мы останавливались, было прекрасным. Быстрая речка, метров тридцати шириной, с пологим глинисто-песчаным берегом с нашей стороны, с другой ограничивалась крутым высоким склоном, на котором можно было рассмотреть узкую тропинку, ведущую наверх. На самом краешке, над водой, напротив поляны, где мы разбивали лагерь, располагались несколько высоких тополей. Рядом с этой рощицей одиноко стоял старый засохший тополь, эдакая раскидистая живописная сушина с корявыми толстыми, словно отполированными ветками, откуда при нашем самом первом появлении неохотно поднялся потревоженный коршун, на которого мы сначала не обратили внимания. Еще дальше вдоль противоположного берега рос густой, невысокий кустарник, спускающийся к самой воде.

    За протокой, перебраться через которую из-за ее быстрого и сильного течения, было непросто, где-то в километре располагались два озера, которые тянули нас как магнитом.
    Первое озеро, не имеющее названия, просто «Первое озеро» - так звали его мы, к которому среди высокой травы вела наполовину заросшая тропинка, представляло собой вытянутый водоем, шириной метров около пятидесяти, который здесь как раз и оканчивался красивым заливом, разделенным на два рукава длинным, выступающим мысом, поросшим колючим шиповником. Эти рукава, напоминающие гигантские брюки, мы прозвали «штанами» и любили здесь в теплую погоду полазить с бреднем. Так и говорили: «Пойдем по «штанам» пошарим…». Другой конец водоема из-за крутого изгиба увидеть было невозможно.

    Второе озеро напоминало гигантскую подкову длиной, наверное, километра два и шириной не меньше полукилометра. Мы и звали-то его так – «Подкова». Оно было очень красивым. Весь противоположный берег зарос деревьями вперемежку со стелющимся подлеском, а наш в основном был покрыт густой травой, камышом и только в одном месте, где был хороший выход к воде, стояло несколько высоченных тополей, расположенных так, что их нижние ветки метрах в трех над землей, накрывали ее как шатром. Этот выход был единственным местом, где можно было спокойно причалить и выйти на берег. Мы называли его «пристанью».
    Метрах в тридцати от пристани в озеро впадал ручей, заваленный от устья до ближайшей излучины корягами и целыми плантациями сушняка. Чуть ближе ручья в метре над водой нависло старое, готовое рухнуть в озеро дерево, которое еще держалось, и часть веток его еще была покрыта зелеными листьями.

    Озера здорово отличались друг от друга. На берегах Первого озера – узкого и длинного, было всего два или три тополя и здесь можно было причалить в любом месте. Берега Подковы заросли деревьями, и небольшими и настоящими великанами, кустарником, высокой травой и камышом, и хороший выход к воде в округе был всего один.
    Так вот, если на Первом озере с голыми берегами было тихо, то на Подкове мог дуть такой шквалистый ветер, что с этих деревьев летели ветки с руку толщиной, а лодку с рыбаками могло запросто перевернуть. Такие неожиданные порывы были не частыми и непродолжительными, но все же кое-кому из нас доводилось с ними столкнуться. На Первом озере сильного ветра не было никогда, хотя, казалось, что должно быть наоборот, здесь-то место совершенно открытое.
    Самое интересное, что расстояние между этими озерами было порядка ста, а то и меньше метров. Переходя от Первого озера к Подкове, мы попадали в какую-то удивительную, непонятную аэродинамическую трубу, специально возвращались назад – тишь, гладь, спокойствие. Почему такая разница – понять так и не смогли.

    Основная рыбалка сетями велась как раз на озерах. Рыбу отсюда в мешках перетаскивали на плечах к протоке, на лодках с трудом переправлялись в лагерь, а вот здесь уже после короткого отдыха, приходилось рыбу солить, дабы она не испортилась. Не только дни, но и ночи в августе и сентябре, когда мы выбирались на рыбалку, были теплыми, садки на быстром течении в протоке поставить было невозможно, вот и приходилось рыбу перерабатывать.

    Выглядела засолка рыбы так. На берегу протоки расстилали внушительных размеров предназначенный специально для этого черный дерматиновый плед, куда периодически высыпали часть улова. Я, как хирург, человек наиболее близкий к вспарыванию животов, и Санька маленький, как мой ученик, распарывали рыбу по брюху, а самую крупную по хребту и отбрасывали ее к ждущим напарникам. Ребята вытаскивали внутренности, которые бросали в стремительно бегущую протоку, промывали рыбу и кидали к расположившемуся на краю пледа рядом с бочками и кастрюлями Саньке большому, который был у нас засольщиком. Надев огромные электромонтажные перчатки из толстой желтой резины, Саня солил рыбу.
    Он засыпал солью и брюхо и жабры, да еще пересыпал отдельно уложенные в бачки и кастрюли слои рыбы. Сверху на последний слой укладывался металлический или деревянный кружок, а на него уже определялся тяжелый груз. Через несколько часов рыба давала сок, образовывался крепкий рассол - тузлук, покрывающий не только рыбу, но и крышки. Тару затаскивали в густой кустарник, дающий тень даже в самый солнечный день, где она и хранилась до следующей засолки, пока не набивалась до самого верха.

    С первого дня на той самой сушине, своими выбеленными отполированными ветками напоминающей скелет, появился зритель, который следил за работой нашей рыборазделочной артели очень внимательно. Небольшой коршун с хищно изогнутым серым клювом и такими же мощными когтистыми серыми лапами периодически переступал по ветке, расправлял крылья, вертел головой, но улетать не улетал.
    Тот ли это был коршун, что встретил нас в самый первый раз, или другой сказать было трудно. Но то, что на второй и на третий и во все последующие дни был один и тот же, понять было не сложно.
    У этого беззаботного и немного флегматичного коршуна на груди среди буро-коричневых перьев с белой опушкой только на кончиках, что делало его довольно пестрым, было несколько полностью белых перьев, расположенных так, что даже при небольшой доле фантазии легко можно было увидеть пару белых полосок, идущих горизонтально через всю грудь. В принципе это было немного похоже на узор тельняшки, в которых ходила чуть ли не половина нашей рыбацкой компании.
    Первым внимание на это обратил Саня большой. Костя тут же предложил назвать коршуна Матросом, с чем согласилось большинство, но Саня сморщил нос и отрицательно покачал головой.
    - Ну, что это за имя – Матрос? Матрос это самый низший ранг на корабле. Так… рядовой. А у нас! Смотрите, какой клюв! А глаза! Хищник! Сила!
    - Ага, сила… - перебил его старший брат, - сидит целый день на дереве… Хоть бы полетал для приличия, удаль свою хищническую показал.
    - Зато у него тельняшка на груди, - отстаивал свою позицию Костя.

    Коршун продолжал сидеть на дереве, внимательно смотрел на нас своими большими круглыми глазами, и даже не догадывался, какая жаркая дискуссия идет по обсуждению его имени. В первый день к единому мнению мы так и не пришли. Костя так и звал коршуна Матросом, Коля – Сачком, в смысле лентяем, не способным даже нормально полетать, а Петя совсем уж неожиданно назвал беззаботного Матроса - Фашистом. Мы откровенно удивились, на что Петя открыл нам глаза:
    - Да у него же морда как на свастике. Глазищи злющие. Клюв как крючок для пыток. Фашист и есть.
    С ним был в первую очередь не согласен Санька большой, почему-то ставший звать коршуна по имени. И имя выбрал ему довольно редкое – Степка. На наши вопросы – почему Степка? - ответил только загадочно:
    - А вот…

    Внутренности карасей, которые мы бросали в воду, удерживаемые на плаву огромными плавательными пузырями, постепенно отходили от берега и, набирая скорость, вместе с течением устремлялись в долгий путь. На второй день, когда засолка возобновилась, совершенно неожиданно Степка сорвался со своего удобного места на сушине,  и стал нарезать круги над водой, опускаясь все ниже и ниже. Наконец он с громким плеском схватил мирно плывущую порцию карасиных потрохов и тут же поднялся вверх. Мы, привлеченные шумом, обернулись и, удивленные, стали следить за умной птицей.

    Коршун поднялся невысоко. Смешно дергая головой, он перехватил клювом зажатую в когтях добычу и тут же проглотил ее. Пузырей на воде было много и «рыбак», соблазненный столь легкой добычей, вновь устремился вниз. Распластанные над самой водой крылья, замедлившие полет, всплеск, серия движений клюв – когти, и новая порция проглочена.
    После четвертого или пятого пикирования, каждое из которых заканчивалось удачей, коршун, немного утоливший голод и, наверное, вспомнивший о своих сородичах, поднялся чуть выше деревьев, закрывавших протоку со всех сторон, и издал, как мы поняли, призывный клекот. Через несколько минут откуда-то из-за деревьев появилась еще пара крупных птиц, которые сначала тоже описывали постепенно сужающиеся круги, а потом стали пикировать на проплывающую добычу.

    Пузыри с внутренностями к тому времени отплыли уже далеко и стали пропадать за излучиной. Изумительное зрелище, которое мы видели впервые, стали закрывать деревья. Новые порции рыбьих потрохов мы уже бросали не абы как, а со смыслом – наискосок вверх и недалеко от берега, где течение было не таким быстрым. Привлеченные птицы вскоре показались перед нами – очевидно, выловили и съели все, что двигалось по воде. И не удивительно - их было уже штук восемь. Над неширокой протокой им было тесно, и они разместились в два эшелона: четверка парила на высоте верхушек деревьев, остальные планировала над самой водой, высматривая – не затерялся ли где еще лакомый кусочек.
    Хватать новые порции они начинали метров за тридцать от нас, торопились, стараясь опередить друг друга, никакой очередности и эшелонирования уже не было и в помине. Самые смелые, поняв, что мы ничем не угрожаем летающим рыбакам, стали подбираться все ближе и ближе и хватали добычу уже метрах в двенадцати от нас, притихших и завороженных.

    Сознательно дождавшись, чтобы все внутренности с поверхности реки были подобраны, мы запустили новую порцию и с радостью снова наблюдали удивительную картинку природы.
    Постепенно птицы осмелели настолько, что полностью перестали обращать на нас внимание и устраивали целые баталии прямо рядом с берегом, устремляясь по двое – трое на один и тот же плывущий кусок. Некоторые сталкивались в воздухе, успевая повернуться к сопернику когтями, ударялись крыльями и разлетались, порой выпуская добычу из лап. Эту добычу тут же подхватывал кто-то третий.
    К сожалению, крупная рыба скоро закончилась, и раздосадованные крылатые хищники разлетелись по своим делам. Один Степка, отлучившись буквально на несколько минут появился снова, но, не дождавшись легкой добычи, снова устроился на сушине, внимательно поглядывая на нас.

    Через три дня, разбалованный халявной рыбалкой уже старый знакомый Степка, которому Саня Винт все старался подбросить куски пожирнее, разве что с рук не ел, в воду влетал с шумом метрах в семи от нас. Он понял, что совершенно не обязательно заниматься поиском добычи, трудиться как остальные птицы, которых мы видели все же достаточно редко, да и то только тогда, когда Степка набивал себе пузо под завязку. Он стал довольно навязчивым и спокойно жил рядом с нами, занимаясь попрошайничеством. Да еще насмехался над нами.

    Как-то вечером, уже в сумерках, когда спокойное пламя костра освещало только ближайшие к нему пять – шесть метров, мы, сытые и умиротворенные, вели неторопливую беседу, вспоминая реалии прошедшего дня, за протокой вдруг раздалось ржание жеребенка. Причем, было это так отчетливо слышно, что все мы встрепенулись, озадаченные одной только мыслью – откуда за протокой взялся жеребенок. Дороги туда, кроме как через протоку не было, и мы спокойно оставляли на озерах и лодки, и сети, и закидушки. А если есть жеребенок, значит… есть и его мамаша, а значит и их хозяин…
    Плыть сейчас в быстро сгущающейся темноте, чтобы посмотреть, что это там за ковбои на лошадях появились, посчитали неразумным, хотя Саня и порывался – именно его «Нырок» оставался на Подкове для проверки сетей. Потихоньку отодвинувшись от костра, чтобы в темноте рассмотреть нас было проблематично, рассыпались по берегу и стали смотреть и слушать. Ржание больше не повторялось, и мы не знали – радоваться этому или огорчаться.

    С рассветом, едва хлебнув подогретого чая, все, кроме оставшегося в лагере Коли подались за протоку, не зная чего ждать.
Все было на местах, все как оставили: и лодка, и сети, и закидушки. Даже рыба в сетях была, да и на крючках закидушек болталось несколько крупных сорожек.  Значит никого здесь не было, сети никто не проверил, рыбу не снял… Откуда тогда жеребенок?

    День шел своим чередом: протока, проверка сетей, засолка, халявный обед для Степки и его друзей, обед для нас, протока, проверка сетей, засолка, ужин для Степки, ужин для нас, вечерние посиделки у костра. Когда сумерки легли уже густо, и противоположного берега невозможно было рассмотреть, неожиданно оттуда снова послышалось ржание жеребенка, которое всполошило нас не на шутку. Мы же все обшарили на берегу утром, все посмотрели, даже в роще, где собирали грибы, не поленились побывать, хотя до нее было не близко. Никаких следов лошадей, непонятных тропинок, помятой травы, и что там еще может быть при выпасе лошадей, как ни старались – не нашли. А тут опять… Чертовщина какая-то.

    Петя не поленился сходить за фонарем, долго и тщательно рассматривал противоположный берег, освещая каждый кустик. Мы, как могли, ему помогали. Никого. И тут вдруг опять этот звук, напоминающий ржание и какой-то свист одновременно. Сейчас-то мы поняли, что идет он прямо от той самой сушины, где любил отдыхать Степка. Петя перевел свет фонаря с берега на засохший тополь и повел белое пятно вверх по стволу.
    Чуть выше середины ствола на одной из толстых выбеленных в свете фонаря веток мы увидели нашего красавца. Он, похоже, был недоволен, что его потревожили таким ярким светом. Да и кому это могло понравиться? Он завертел головой, расправил крылья, потоптался не ветке и вдруг вытянул шею, раскрыл изогнутый клюв, уставив его почти в темное небо, усыпанное звездами, и заржал. Вернее, стал имитировать ржание молодого жеребенка пополам со свистом. Сейчас-то мы это поняли отчетливо.

    Ну, Степка…  Ну, сукин сын, насмешник … Мы половину прошлой ночи не спали, все думали, откуда там жеребенок и целы ли сети с лодкой, а тут вон оно что…
Мы всей толпой закричали и засвистели, замахали кулаками, пообещали, что завтра хрен он чего  у нас получит за свои шуточки, но потом рассмеялись и стали подкалывать уже друг друга. Как мы испугались? Как мы волновались? Как мы искали? О чем мы думали?
    Степка, очевидно понимая, что ничего плохого, кроме как покричать, сейчас мы сделать ему не сможем, даже не соизволил убраться с любимого дерева.
    Надо признать, что никто из нас к нашему стыду не знал, что коршуны могут имитировать звуки, подражая другим животным. И не только жеребенку.
    Этой ночью спали как убитые. Никто чужой на берегу протоки больше нам не мерещился.

     А еще через день Степка заставил нас посмотреть на себя совершенно другими глазами.
    Надо сказать, что за прошедшую неделю Саня и Степка стали большими друзьями. Саня, как выяснилось, подкармливал полосатого хищника самыми лакомыми кусками не только на протоке во время разделки рыбы, но и на озерах, когда проверял сети. Помимо снятой с сетей рыбы в мешке, Саня приносил и пакет с крупными, уже выпотрошенными и промытыми карасями, которых оставалось только засолить. Так мы поняли, что он подкармливает своего любимца и там, а он этого и не скрывал. Мы были, конечно, не против - работы на берегу становилось меньше. Кстати, на озерах Степка ни от кого, кроме как от Саньки, никаких подачек не принимал, да особо и не летал там. Только когда его дружок в одиночестве проверял сети на Подкове или на Первом озере, что делал достаточно часто, парил над ним если не часами, то все равно долго.

    К обеду Саня не явился. Мы, посчитав, что очевидно он завис на сетях или проверяет капканы на ондатру, которые ставил за излучиной на Первом озере или в самом дальнем углу Подковы, ждать его не стали и с чистой совестью принялись за приготовленную Колей лапшу с тушенкой. Рыба за неделю уже изрядно поднадоела и хоть какому-то мясу мы были рады.
    Немудрящий обед уже подходил к концу, а нашего друга все не было. Особого беспокойства у нас это не вызывало. И раньше бывало, что кто-то задерживался за протокой. Обычно тесть Сани, Василий Емельянович, которого сегодня с нами не было, вообще уплывал на облюбованную им яму на Подкове на целый день. К обеду не появлялся, а возвращался обычно к ужину с полным садком крупных карасей.
    Петя и Коля тоже частенько отправлялись к оставшимся после разлива мелководным лужам с застрявшими там карасями, до которых из самого дальнего угла озера надо было идти еще целый километр, и тоже задерживались.

    Так что отсутствие Саньки особо никого не беспокоило, пока мы не увидели мечущегося где-то над озерами коршуна. Не парящего как обычно спокойно, даже без взмаха крыльев, а именно мечущегося, бросающегося в разные стороны. Он то взмывал высоко вверх, то резко срывался вниз, исчезая за деревьями, росшими на противоположном берегу протоки, которые закрывали обзор. Так что видеть, что там творилось, мы не могли. Это было не обычно. Мы наблюдали за этим уже несколько минут, но первым озвучил ситуацию Коля, старший брат  Сани:
    - А не Степка ли это там так бесится? – удивленно спросил он, конкретно ни к кому не обращаясь, а просто махнув рукой в сторону озер, где коршун темной расплывчатой точкой в очередной раз взмыл вверх, затем заложил крутой вираж и очень быстро направился к нам.

    В следующую секунду мы увидели его над протокой. Это действительно был Степка – белые полоски на груди не давали повода сомневаться в этом. Мало того, что он буквально летел как стрела, так еще и резко кричал, так что наши головы синхронно закрутились, следя за ним. Степка промелькнул над лагерем, сделал круг над протокой и снова скрылся за деревьями, направляясь точно к озерам.
    - Мужики, - напряженно и взволнованно проговорил Петя, - с Санькой что-то случилось. Это Степка нас туда зовет…
    Мы поняли, что все это очень похоже на правду.
    Петя вскочил  из-за стола, который мы сделали специально, чтобы  скрасить нашу многодневную жизнь на озере, и метнулся к лодкам на берегу, потом резко развернулся, заскочил в палатку и вернулся с мотком веревки в руках. Коля – за ним, потом и все остальные. В лагере остался один Гена.

    На Первом озере, на берегу которого мы оказались минут через пятнадцать, хотя обычно добирались сюда не меньше получаса, Саньки не было. Можно было подумать, что он проверяет капканы за излучиной, но это вряд ли. Уж очень много времени прошло. Значит, он на Подкове, надо туда перебираться.
    Только сейчас мы сообразили, что перебраться без лодки через Первое озеро на Подкову невозможно, придется обходить его вдоль «штанов», а это неудобно и долго. Заросшая высокой травой едва виднеющаяся тропинка, которой мы изредка все же пользовались, петляла вдоль берега, частенько пробегая и по воде, так что по ней особо не разгонишься. Саньку маленького отправили на протоку за лодкой, справедливо решив, что на Подкове она может понадобиться в любой момент, а сами заспешили по тропе.

    Еще минут через десять мы выбрались на нашу пристань под те самые раскидистые тополя. Это было, пожалуй, единственное место, откуда можно было сразу увидеть большую часть озера. Правый берег его, как и у Первого терялся за излучиной, а все остальное было как на ладони. Левый берег весь заросший высоким камышом и тростником был всего метрах в ста от нас и здесь мы сразу увидели раскачивающуюся под ветром Санькину лодку, уткнувшуюся прямо в камыши, даже чуть примявшую их.
    Вот только Саньки в ней не было, да и быть не могло - лодка была перевернута, отражая своим черным, уже высохшим дном солнечные лучи. Видно давно здесь так болтается.
    Коля, бежавший впереди всех, вдруг словно налетел на невидимую стену. Он отшатнулся от берега и буквально уменьшился в размерах, как-то мгновенно обмяк, словно из него выпустили воздух, и молча опустился на траву. Свои, словно ставшие длиннее руки, бессильно положил на согнутые колени и опустил голову. Ребята так же молча полукругом обступили его.

    Что было делать? Так же встать в круг вместе со всеми вокруг Коли и тоскливо молчать?
    Ну уж нет! Не может такого быть, чтобы Саня, опытный рыбак, взял вот так и утонул! Не может! Я сам ужаснулся этому страшному и одновременно безнадежному слову. Я со злостью, давая выход своим страхам, с силой пнул по стволу тополя.
    - А вот хрен вы угадали, - громко, даже чересчур, почти закричал я. – Не тот Санька человек, что бы вот так вот взять и пропасть!
    Я сознательно опустил слово «утонул», о чем, безусловно, подумал его брат, поскольку мне даже страшно было его произносить. Все, кроме Коли, уставились на меня.
    - Может он на том берегу капканы проверял, а тут ветер… Вы что, забыли, какая тут аэродинамическая труба бывает? Вот лодку и унесло. А он, может, сейчас по берегу сквозь кусты пробирается… Искать надо... Кричать...
    Первым мне на помощь пришел Петя:
    - Слушайте, а ведь правильно… - в некотором раздумье заговорил он. – Я сам просил его мои капканы на той стороне проверить. Ну, точно…
    Петя, в отличие от Саньки, ставил свои тарелочные капканы на противоположном берегу озера, где нашел несколько ондатровых хаток и тропок, но плавал туда редко. Он, даже не посмотрев, что Коля, словно оживая, поднимает голову, а в глазах его появляется разумный интерес, метнулся к берегу и, что было силы, заорал:
    - Саня-я-я…

    Все, кроме Коли, продолжавшего сидеть, но уже не с таким потерянным видом, рассыпались по пристани, пытаясь рассмотреть хоть что-то на противоположном берегу. Но до него было далеко… Да… нужна лодка. Наверное, Санька маленький уже где-то близко.
    - Костян! Сгоняй к Первому. Санька с лодкой уже, наверное, на берегу. Поможешь дотащить. Быстрее будет…
    Не зря Коля частенько называл меня «командиром». Когда звонил по каким-то делам, начинал всегда одинаково: «Привет, командир…». Моя профессия обязывала принимать быстрые решения, и неправильным в работе места не было. Вот я и начал командовать.
    Костя ни слова не говоря развернулся и побежал по широкой тропе на Первое озеро. Вот между озерами тропа была почти как дорога – по ней мы просто таскали лодки за веревку и примяли траву так основательно, что она полегла, даже не думая подниматься.

    И тут вдруг снова раздался резкий крик Степки, а чуть тише что-то похожее на человеческий голос. Причем где-то рядом за высокими кустами,  справа от тополей, а там и сам Степка, нарезающий небольшие круги, появился над ними.
    В спешке к озеру мы как-то забыли о нем, упустили из вида, а тут он сам о себе напомнил. Умница…
    Все как один, даже Коля, опять опередивший всех, устремились по тропке вдоль берега, только теперь к заваленному плавником ручью с нависшим над водой деревом.

    Санька, обнимая ствол правой рукой, лежал ногами к берегу на животе на том самом дереве, которое под его весом прогнулось чуть не до самой воды.  Кисть левой руки была опущена прямо в воду и доставать ее оттуда Санька почему-то не торопился.
    Коля, каким-то чужим голосом, в котором явственно чувствовались слезы, которые он безуспешно пытался скрыть, не то пробормотал, не то прокричал:
    - Братка…  ну, ты как там… живой?..
    Подоспевшие за ним ребята с облегчением вразнобой заголосили:
    - Шура, ну, ты какого там разлегся?..
    - Санек, ползи сюда… Самогонка греется…
    - Саня, ну, твой Степка молодец!.. Это он нас сюда позвал… Не зря ты его подкармливал…

    Мне же, как врачу, сразу стало понятно, что с Санькой не все в порядке. Иначе он уже давно был бы на берегу, даже если бы пришлось плыть в одежде. Здесь до берега-то всего метров десять, хоть и глубоко. Это для Сани не расстояние.
    - Саня! С тобой все в порядке? Сам выберешься или помочь?..
    Саня медленно повернул голову к нам и через силу, это было видно по гримасе на лице, не желая казаться слабым, все же с трудом произнес:
    - Рука… Помогите… Сам не смогу…
    Все разом замолчали. Только что возникшая всепоглощающая радость сразу сменилась тревожным ожиданием – что случилось…
    По дереву Санька, похоже, ползти из-за проблем с рукой не может, по воде без лодки его, наверное, тоже вплавь не утащишь. Нужна лодка.
    Вот тут как раз, кстати, как по волшебству, появились Санька маленький и Костя, спешащие к нам с лодкой в руках.
    Мы потом долго гадали, как это все так ладно сложилось: и Степка своими пируэтами Колю вовремя озадачил, и Петя веревку, как знал,  прихватил, я про аэродинамическую трубу вспомнил и мы все на берегу заорали, и Санька с Костей с лодкой когда надо  подоспели. Чудеса, да и только…

    Лодку привязали к веревке, которую прихватил из лагеря Петя, потом тихонько толкнули по направлению к Саньку. Сидящие в лодке Петя и Коля, даже не взяли с собой весел, чтобы те не мешали, а добираться до цели, цепляясь за ствол, было опасно – дерево при малейшей нагрузке клонилось к самой воде, и лежащий на нем Санька испуганно вздрагивал.
    Петя крепко прихватил ствол дерева рядом с Саней, не давая тому ни спрятаться в воду, ни подняться вверх, а Коля осторожно перетаскивал брата в лодку, стараясь ее не раскачивать. Сначала опустил одну ногу, потом вторую… Когда ноги сжимающего зубы Саньки оказались в лодке, Коля перетащил через ствол левую руку, которая на первый взгляд казалось целой –  Саня даже сгибал ее в локте и раскачивал, словно остужая, потом помог отцепиться. Когда они оба пристроились на дне, мы споро, но осторожно, без рывков потащили лодку к берегу. Через минуту все были на земле.

    Все пальцы на левой кисти кроме первого были опухшими и синюшными, отдаленно напоминая испорченные сосиски. На тыле основных фаланг отчетливо просматривалась широкая красная ссадина, а по ладонной поверхности разливался сине-фиолетовый синяк, распространяющийся на кисть. Сжимать пальцы Санька не мог, только качал, да и то без всякого удовольствия.  Сжатые зубы да гримаса боли говорили сами за себя.
    Но, тем не менее, несмотря на все эти ужасы, все было не так уж плохо. Пальцы были теплыми, чувствовали прикосновение, явной деформации их не было, да и на осевую нагрузку Санек значимо не реагировал. Значит, скорее всего, переломов тут не было. Сильнейший ушиб или сдавление…
    - В капкан, сука, попал, - не смог сдержаться Шура и поведал нам свою историю, пока мы потихоньку шли к лагерю.
    Саньку маленького и Костю отправили за убежавшей лодкой, и они, раздираемые любопытством, пригнали ее за десять минут, вытащили на берег и догнали нас сразу за Первым озером, которое мы опять обошли вдоль «штанов». Теперь торопиться было особо некуда. Разве, что надо было обезболить пострадавшего братку, но быстрая ходьба была ему только во вред – боль усиливалась.

    Саня до Петиных капканов так и не добрался, проверял свои в дальнем углу озера, когда заметил в одном добычу хоть и редкую, но уж очень знатную. Это была не обычная ондатра, которых у него уже скопилось около десятка, и последнее время он больше занимался обработкой шкур, чем разделкой рыбы, а черная, редко встречающаяся здесь норка. За все годы рыбалки и охоты в Санькиной биографии эта была всего второй. Теперь можно будет порадовать жену сшитой из шкур, добытых мужем, настоящую норковую шапку, которая на рынке стоила несколько тысяч. Чего-чего, а шкуры Саня выделывать умел, и не плохо.

    Сердце охотника запело и он, наплевав на все остальные капканы, в одном из которых тоже билась пойманная за заднюю лапу ондатра, устремился к своему сокровищу.  Норку благополучно достал из расстегнутого дугового капкана, бросил в стоявшую рядом лодку, а сам принялся снова настраивать удачливую ловушку. Может здесь целое семейство обитает и ему повезет еще раз.
    И когда дуги были уже разведены, капкан заряжен, и оставалось только положить кусок приманки и слегка укрепить его, внезапно раздался непонятный гул, напоминающий шум летящего поезда. Трава под мощным порывом ветра в одно мгновенье полегла в сторону озера, вода закипела волнами с появившимися белыми гребнями и лодка, только слегка вытащенная на берег, предательски устремилась за ветром.
Санька в героическом усилии потянулся к лодке и в последний миг прижал заскользившую по траве веревку к земле ногой, но потерял равновесие, упал и попал левой рукой в настроенный им самим капкан.
    Боль в зажатых пальцах была неимоверной, но сознание он не потерял, а все старался, несмотря на это,  не упустить лодку. Веревку кое-как в перерывах между порывами ветра как акробат намотал вокруг стопы и только тогда занялся травмированной кистью.

    Пальцы к тому времени уже онемели и быстро опухали. С еще большим трудом он разжал капкан, но своих пальцев не узнал. Уже через пять минут они были опухшими и синими. Двигать ими было очень больно, почти невозможно. Что с ними творилось, Саня не знал, но понимал, что надо срочно плыть в лагерь, к доктору, который обязательно поможет. Надеяться можно было только на одну руку, но он посчитал, что справиться. Тем более, что плыть домой придется по ветру.
    Наплевав на оставшиеся без проверки капканы, Саня с трудом забрался в лодку и оттолкнулся от берега.

    Через пару минут он понял, что поторопился. Нешуточный ветер, срывающий с гребней метущихся волн охапки белых брызг, легко тащил лодку вместе с Саней, как какой-то игрушечный кораблик. И тащил совсем не туда, куда хотел раненый мореход. Высокие борта лодки, да и сам Саня активно заменяли парус, а ветру только этого и было нужно.
    С большим трудом, действуя только одной рукой, удавалось держать лодку вблизи берега, как ветер не противился – все же Саня был опытным рыбаком. За свою рыбацкую жизнь он попадал в разные ситуации: из лодки несколько раз выпадал, в сети раз запутался, без лодки на острове на Оби остался, а сколько болячек на рыбалке перенес… И все кончалось благополучно. Но тогда у него было две руки, и обе здоровые. Сейчас, вроде, тоже две, только толку от одной не много. Но Санька не сдавался.

    Его несло прямо на нависшее над водой дерево, за которое был шанс зацепиться и остаться рядом с берегом и недалеко от пристани, куда рано или поздно придут друзья, если не удастся перебраться по стволу на землю. Иначе лодку унесет к левому берегу прямо в камыши, а выгрести  против ветра одной рукой он точно не сможет. Так и будет болтаться возле камыша, в лучшем случае пока ветер не стихнет. Саня решился.

    Это рискованное предприятие едва не закончилось плачевно. Акробат и эквилибрист из Сани был никакой. Да еще ветер в тот момент, когда он пытался привстать и зацепиться правой рукой за нависающий над водой ствол, похоже, дунул с особенной силой. С одной стороны Саня вроде бы и зацепился, несмотря на нарастающую боль в левой кисти, с другой понял, что лодка уходит из-под ног, подбиваемая сильным ветром. Ноги его поехали вперед, а руки и голова оставались сзади. В любой момент  он мог упасть на спину, и совсем не в лодку. Единственное, что он смог сделать, это переступить ногами, опереться ногой о борт, толкнуться и упасть грудью на ствол. Лодка встала «на попа», как-то хитро вывернулась вбок и с глухим звуком упала вверх дном, чтобы в следующую секунду быть уже далеко.
    Даже здесь, когда ситуация была критической и речь, что ни говори, а шла о жизни самого Саньки, у него промелькнула мысль: «Норка…  Она же из лодки выпадет… А как же шапка…»

    Как Саньке удалось забраться на дерево, которое при любом его движении раскачивалось, едва не касаясь воды, предательски  трещало где-то в корнях, грозя полностью рухнуть, он не понял, но дереву был благодарен. К тому же до воды было всего ничего, и он сознательно сунул пострадавшие пальцы в прохладную воду. Боль немного утихла.

    Что было дальше – мы знали.

    А еще через два дня мы уезжали. Эти два дня Саня, освобожденный от всех работ, прижимая к себе загипсованную руку, провел большей частью на берегу, беседуя со своим любимцем, безвылазно сидевшим на излюбленном месте и, казалось, внимательно слушающим своего дружка.
    Мне впервые на рыбалке довелось накладывать гипс, хотя гипсовые бинты я брал с собой регулярно. Вот и пригодились. Боль потихоньку отступала, Саня ожил, но ходил все же немного задумчивым, и в жарких вечерних дискуссиях у костра, как раньше, не участвовал. О чем он думал было понятно, и мы ему не мешали. Издали поглядывали на беседу двух друзей и думали – встретит ли Степка нас в следующем году? Вспомнит ли он своего друга?
    То, что Санька не забудет своего спасителя, мы не сомневались. Не тот он человек, чтобы не быть благодарным. Или чтобы пропасть...

    Одного только было жалко – выпавшую из лодки во время кораблекрушения пойманную в злосчастный капкан норку Саня так и не нашел.