Компот из сухофруктов. Чашка 14-я

          ЗАМЕТКИ ПУТЕШЕСТВУЮЩЕГО БЕЗДЕЛЬНИКА

          (Что видел, слышал, чувствовал, думал)


          Часть первая

          СВАДЕБНОЕ ПУТЕШЕСТВИЕ. 2009 ГОД.

          Глава 12

          Странное желание

Бросая последний взгляд на Париж, вижу мост Александра III, Севастопольский бульвар, площадь Сталинграда, улицу Волги, 2 улицы Москвы (Moscou и Moskowa)... — около 100 названий, связанных с Россией. Российская столица в этом отношении выглядит беднее: перестала существовать площадь Коммуны, сохранилась, кажется, фабрика «Парижская коммуна», фабрика имени Марата, Маратовский переулок...

Подобный обмен топонимикой уже предполагает определённые — и весьма серьёзные — усилия с каждой стороны. Любому народу требуются время и силы, чтобы принять другой, не похожий на него, народ. Принять иную культуру и то, что она предлагает. В этом отношении каждый человеческий контакт, в ходе которого ты учишься быть любопытным и уживчивым, для народов полезен.

И если говорить не о названиях, а об усилиях, то, как мне представляется, над этим нам всем ещё работать и работать. Пока взгляд россиян на французов как на людей «прижимистых» столь же неколебим, как и убеждённость французов, что у них свободы и демократии через край, а вот русские их лишены. Далеко за примером ходить не надо. Заглядываю в редакцию журнала для детей, на страницах которого за время путешествия по Франции опубликовали мой опус. Редактор пускается в расспросы о поездке. Слушает, слушает и делает своё заключение:

— А всё-таки они… — подбирает она слово «поинтеллигентней».
— …прижимистые, скаредные,— заканчиваю я за неё фразу.
Моя собеседница вздыхает облегчённо: не надо произносить неполиткорректное «жадные». И оттого, что я принял на себя груз резкой словесной оценки, она решает подтвердить сказанное конкретным примером:

— Приезжаешь к ним, иной раз хочется поговорить с домом — а потом надо положить денежку около телефона за разговор. У нас такого нет. Мы не такие.
Я улыбаюсь:

— Конечно, не такие. Вот звоню я с домашнего телефона в какое-нибудь учреждение, в ту же поликлинику. В регистратуре поднимают трубку, говорят тебе: «Подождите, пожалуйста!», после чего кладут трубку на стол и продолжают незаконченный разговор с кем-то или дело, которое прервал мой звонок. А, между прочим, телефонная связь у нас давно уже платная, и молчание на том конце провода — за мой счёт. Это лучше?
— Нет.

— И я думаю, что хуже. А французы, они ведь не только конкретно с вас берут денежку за международный разговор. У них так принято и между собой. Это другая культура. Не только в финансовых вопросах, но во всём: в питании, в повседневной одежде, в отношениях с детьми и друг с другом, в трудовых отношениях, в проведении свободного времени…

Выйдя из редакции, я шёл к метро, а в голове продолжало крутиться мысленное продолжение спора про французскую: скаредность? скупость? прагматизм? Проявляющееся на каждом шагу желание французов сэкономить при любой покупке, воспользоваться скидкой, стремление избежать «лишних» затрат заметны невооружённым взглядом, согласен, стало невольным, но постоянным проявлением их поведения.

Взять, к примеру, отношение французов к еде. Да, у себя дома они зачастую малоежки. Традиционно едят в определённое время и не так много. Они в неурочный час ничего не «перехватывают», не берутся заморить червячка парой слив или яблоком. Они оставят их до конца обеда на десерт. Такими сформировались их система питания и обычай отношения к еде. Но, приехав к вам в гости и сев за стол, на который хлебосольные хозяева выставили массу всего и всякого, они запросто могут сорваться с катушек и поесть вволю — вы ведь им предложили своё отношение к еде. Можно ли это назвать скупостью? Просто мы нередко едим глазами, а они умеют сдерживать себя ещё на подходе к столу.

В качестве наглядного примера живая сцена в доме Бернара и Мирей. По случаю нашего приезда готовится праздничный обед. Галя тоже принимает в этом участие. Хочет угостить французов грибным супом. Обычным для нас, но необычным для них. У французов если суп, то суп-пюре — разница, как вы понимаете, огромная. Почему суп выбран именно грибной? Всё просто — места вокруг деревни-городка Шамбон-ля-Форе очень грибные. Любители собирают исключительно белые, т.к. и их хоть косой коси. В доме морозильник забит замороженными грибами. Галя просит у Мирей 5-литровую кастрюлю.

— Зачем такая большая? — спрашивает Мирей.
— Потому что нас 8 человек: вас четверо и нас приехало четверо, — отвечает Галя, ориентируясь на привычные по московским понятиям объёмы.
Ей с удивлением приносят большую кастрюлю.

— Мне надо ещё несколько картофелин, пару луковиц, пару-тройку морковин, вермишель и грибы.
Мишель приносит необходимое для приготовления супа по-русски. В том числе упаковку замороженных грибов. Галя смотрит на неё, «взвешивает» на руке и интересуется:
— А сколько здесь граммов, хотя бы примерно?

— Ровно 250, я всегда развешиваю на такие большие порции перед заморозкой, — отвечает ей Мирей.
— Для супа надо ещё одну упаковку,— говорит Галя.

— Так много?
— Нет, не много, нормально, иначе будет мало.
Мирей, не переставая удивляться, отправляется к морозильнику за 2-й порцией. Выражение её лица… Ну, что вам сказать? Мой дед в таких случаях говаривал: «Не жалко, но убывает».

Суп поставлен на огонь плиты, и через какое-то время на кухню начинается пришествие заинтересованных французов с вопросом:
— Чем это так вкусно пахнет?

Теперь приходит время удивляться Гале:
— Как чем, грибами.
— А почему у нас никогда не было такого запаха, когда мы готовили грибы?
— Не знаю, наверно, потому, что грибов брали мало,— объясняет Галя.— Но мы ведь готовим грибной суп — он из грибов, а не с грибами.

— Я спишу рецепт,— просит Галю Мирей, когда за обедом кастрюля пустеет.
— Записывай,— улыбается Галя.— Берётся много грибов и немного всего остального. У вас ведь свои грибы, можно не жалеть.

Есть ли у этой чёрточки французского поведения объяснение? Да! В основе его лежит рассудочность французов. Но от рассудочности до жадности дистанция огромного размера. Просто у русских этой рассудочности в национальном характере не наблюдается. Мы обычно «голосуем» не умом, а сердцем. На чём нас, кстати, частенько и ловят.

Сам я так думал не всегда, подобные мысли появились во время поездки по Франции. И даже заметил, в какой именно момент. На 2-й день, когда мы гостили у Бернара и Мирей в Шамбон-ля-Форе, они решили нам с Галей и Мишель с Били показать знаменитые местные достопримечательности: специализированную выставку-ярмарку продукции старинной фабрики фаянса в Жиене, винные погреба в пещерах и спроектированный и построенный Густафом Эйфелем в 1896 году самый большой в мире речной акведук длиной в 662 и шириной 6 метров. Он расположен примерно в 60 километрах от Орлеана. Если сравнивать это чудо инженерии, мост-канал Бриар (Pont-Canal de Briare), со знаменитой Эйфелевой башней, то я отдам предпочтение уникальному Бриару, позволяющему увидеть настоящий перекресток рек — одна над другой,— где непосредственно сам канал приподнят над поверхностью реки Луара в виде моста. Канал не игрушечный, он позволяет судам проходить над Луарой.

Оригинальная инженерная конструкция рассчитана таким образом, чтобы в моменты наводнения реки вода не поднималась и не затапливала водяной канал. Идущий поперёк реки канал обрамлён двумя пешеходными дорожками. Мы прогулялись по одной из них. Вдоль канала-моста поставлены 70 фонарей, а в начале его с каждой стороны находятся колонны, стилизованные под те, что можно увидеть у моста Александра III в Париже.

В середине дня — подошло обеденное время — мы захотели устроить пикник на берегу Луары. Ехали вдоль реки и решили спуститься к воде на травку. Так во всяком случае думал я. Увидели спуск к Луаре, и наши машины свернули туда. А там, представьте себе, я увидел широкую асфальтированную площадку, но очень длинную и явно руками человека обсаженную деревьями. В самом её начале стояли 2 больших деревянных стола с лавочками. Словно кто-то приготовил их специально для нашего пикника.

Пока женщины распаковывали взятые с собой продукты, посуду, вино, пиво, воду, я отошёл в сторону деревьев, образующих аллею вдоль Луары. Меня заинтересовали листочки бумаги, повсюду прикреплённые к стволам. Подхожу — понимаю, развешено какое-то объявление. Любопытно, конечно, зову жену перевести, что написано. Я прав — это объявления, гласящие, что через неделю сюда съедутся на свой слёт члены клуба любителей ретро автомобилей. Организаторы слёта заранее просят других учесть, что в назначенный день место тут будет занято. Никаких тебе «приезд и стоянка категорически запрещаются!», «не занимать!» — просят. По-человечески.

Мы садимся за накрытый женщинами стол. Кстати, сам характер застолья у нас и у французов, замечу, тоже разный. Что обычно делают русские, выезжая «на шашлыки» или принимая гостей? Садятся выпить и закусить. Французы — перекусить, поесть, запивая еду вином. Вот такая наблюдается перемена мест слагаемых. К тому же мы, русские, пьём пагубный концентрат (крепкий алкоголь), а они, французы, — натуральный продукт (виноградное вино).

«Мы — северная страна»,— объясняют россияне сами себе, мотивируя холодом давнюю привычку, превратившуюся в социальную патологию. И заверяют всех, что трезвость — утопия. Хотя, если вглядеться в историю, легко увидеть, что пить по-чёрному русский народ был приучен, вместе с кофе и табакокурением, Петром I и последующими главами государства, которые, руководствуясь корыстными мотивами, спаивали собственный народ. Как говорилось в советские времена, «для пополнения госбюджета».

Но самое интересное для меня происходило не за столом, а рядом с ним. Мимо нас постоянно проходили люди. Наверху, рядом со спуском, которым мы съехали сюда, начиналось небольшое село-городок. И, как я понял, площадка на берегу Луары была ничем иным, как набережной для прогулок и отдыха жителей городка, своеобразным сельским парком. Сюда приходили и проходили мимо нас, проезжали на велосипедах взрослые и дети, парочки и небольшие компании — мы ведь расположились в самом начале набережной-аллеи. И каждый непременно здоровался и желал нам приятного аппетита. Я всё ждал, ну, может быть, пройдёт кто-нибудь молча, не дождался.

После пикника, собрав мусор, я отнёс его в стоявшую метрах в 10 от столов урну. Она была чистая и пустая, значит, тот, кому это положено, свою работу по уборке выполняет. Мне не хотелось портить настроение и вспоминать наши, московские и подмосковные, вечно переполненные урны с разбросанным мусором вокруг них. Я лишь с грустью подумал о том, что очень хотел бы видеть подобное отношение между незнакомыми людьми у себя на родине.

…Вот и минули 30 дней моего погружения во Францию. И вновь аэропорт имени Шарля де Голля. Стоим с женой в очереди на регистрацию. Перед нами семья с ребёнком лет четырёх-пяти. Очередь длинная, продвигаемся медленно. Мальчуган устал, ему бы подвигаться, побегать, а тут… Заегозил он. Мама немного потерпела, а потом не выдержала:

— Успокоишься ты, в конце концов? Сейчас придёт полицейский и заберёт тебя в тюрьму.

Всего пара фраз по-русски, сорвавшихся с языка. Я ещё во Франции, но, понимаю, уже среди своих, россиян. Ни одной француженке упомянуть тюрьму и в голову не пришло бы. Неужели так и придётся с горечью констатировать, что мы живём в параллельных мирах?

Само словосочетание «параллельные миры» — вовсе не фигура речи, как может показаться с 1-го взгляда. Очевидную параллельность наших миров легко увидеть, хотите, примите за шутку, хотите — всерьёз, на примере очень популярного в России блюда, изобретённого в 60-е годы XIX века поваром-французом Люсьеном Оливье.

Первоначальный французский рецепт салата имел следующий вид: 2 рябчика, телячий язык, четверть фунта паюсной икры, полфунта свежего салата, 25 штук отварных раков, полбанки пикулей, полбанки сои кабуль, 2 свежих огурца, четверть фунта каперсов, 5 яиц вкрутую и майонез провансаль, приготовленный на французском уксусе из 2 яиц и 1 фунта прованского (оливкового) масла.

И сравните его с современным отечественным рецептом салата «Оливье», где фигурируют совсем иные ингредиенты: варёный картофель, варёная морковь, крутые яйца, варёная колбаса («Докторская»), маринованные огурцы, зелёный горошек, майонез. Иногда колбасу заменяют варёным мясом или курятиной, возможно добавление яблока и репчатого лука.

Ну, как тут не произнести дедушкину прибаутку про чёрную икру: «И не каша, и не похоже!»

В самолёте, возвращавшем нас домой, в моей памяти всплыли грустные тургеневские слова: «Как не впасть в отчаяние при виде всего, что совершается дома?» Русские, безусловно, сердечный, душевный народ. Мы готовы душу вывернуть наизнанку перед другим человеком, когда этого хотим. И мы же готовы в сердцах от всей души послать другого очень далеко и надолго, когда этого желания в себе не находим. У нас потому и история непредсказуема, что мы сами непредсказуемы.

И сам собой напрашивается любимый национальный вопрос: «Что делать?» Задача, мне кажется, не в том, чтобы перенять, скопировать чужую форму жизни, а в том, чтобы узнать и понять её, усвоить положительную сущность чужого духа и ужиться с ним, а затем нравственно объединиться во имя высшей всемирной человечности.

Это в традиционной геометрии Евклида параллельные никогда не пересекаются. Однако неевклидова геометрия нашего соотечественника Лобачевского доказала, что при иной системе подходов есть возможность пересечения даже параллельных. Мне хочется думать, что когда-нибудь наши параллельные миры всё же пересекутся.

P. S. Что за скверный у меня характер?! Поехал отдохнуть. Ну и отдыхал бы себе на здоровье, любовался окружающими красотами, фотографировал на память. Так нет же! И в самом деле, что за дурацкие мысли и странное желание, чтобы в России можно было жить не хуже, чем во Франции.

P. P. S. Отправляясь в свадебное путешествие, я собирался просто взглянуть на страну, о которой много слышал от жены. Никаких других намерений не было. Ехал бездельничать. Писать о Франции в мои планы не входило. Но, вернувшись, я встретил знакомого главного редактора московского еженедельника.

— Где отдыхал? — полюбопытствовал он, заметив мой лёгкий загар.
— Во Франции.
— Ну, и как поживают французы?

Я стал рассказывать.
— Напиши для нас. Даю карт-бланш. Про что хочешь и сколько хочешь.
В результате родились «30 дней погружения во Францию. Размышления о параллельных мирах». Хотя начиналось всё как свадебное путешествие.

Первыми, кто познакомился с этими наблюдениями и размышлениями, стали мои френды в блоге «Живого журнала». Быстро нашлась читательница, которая стала мне доказывать, что я не всё вижу и многое не замечаю, тогда как она часто ездит во Францию в командировки, а там…

Дойдя же до общеизвестного эпизода, где несколько столетий назад Карамзина в его поездке во Францию русские эмигранты спросили: «Что, в двух словах, происходит на родине?», а ему и двух слов не понадобилось: «Воруют»,— ответил он, читательница возмутилась и классиком, и моей фразой «Такова уж была вчера, есть сегодня, смею думать, будет завтра распространённая норма отношений среди россиян. Увы...»:

«Извините, читать больше не буду. «Норма поведения» среди россиян?.. Вы со всей страной общались?»

Я ответил с возможной кротостью: «К чему извинения, я ведь предупредил, что расскажу «о том, что видели мои глаза и слышали мои уши». Так что на некоторые обобщения мои наблюдения имеют право. При этом о 100-процентном охвате «всех россиян» нет у меня в тексте. Я ведь не Николай Первый, объявлявший, что воруют все, кроме него и его сына-наследника. Кстати, не он один заявлял подобное».
Подумал, ведь и воровать продолжают, и пить тоже. Конечно, не все поголовно, однако, ведь распространённая норма. Но кто-то и слышать об этом не хочет. Решил продолжить разговор:

«С Ваших слов, три месяца в году ежегодно Вы вынуждены пребывать в «мигрантских» кварталах среди здоровых амбалов негритянской и восточной внешности, обходить албанские и цыганские «слободки», дежурить на ночных сборищах юных неонацистов в парижской подземке, участвовать в разборках на прилегающей к Мулен Руж территории, где жрицы любви из «незалежной» и «свободных» стран Балтии делят сферу интересов с «латинос», внимательно следить за тем, как из нигерийских, пакистанских и марокканских общин в Марселе крысы, клопы и тараканы расползаются по соседним кварталам (исследуете пути их миграции?)

Сочувствую и не спрашиваю, что Вас там привлекает, ясно ведь, работа такая. А я приезжаю в Европу отдыхать. Взгляните на заголовок, я путешествующий, к тому же бездельник, но Вы на это не обратили внимание, Вам это не интересно. Вам желательно прочитать, как Вы пишете, про фармацевтический скандал с несколькими сотнями диабетиков и дефицит воды в том же Марселе.

Я об этом в СМИ читал, хронике там и место. А здесь путевая проза — художественная литература — опус одного путешествующего для других путешествующих. Если не знаете, скажу, есть  н е к о т о р а я  разница между жанром социальной публицистики и беллетристикой. Это я Вам как специалист по теории литературы, конкретно по жанрам, говорю — есть такая, представьте, наука. По ней кандидатские, докторские пишут. Но это всё для умных людей, Вы себе этим голову не забивайте. Просто запомните, что есть разница. Вам будет достаточно.

Я, конечно, мог бы ещё сослаться на Пушкина. Он как-то по простоте души для непонятливых заявил, что оценка произведения должна исходить и определяться задачей или целью, которую в своём произведении ставил перед собой автор. Писателя, справедливо сказал он ещё в начале XIX века (поверьте, с тех пор ничего не именилось, об этом даже в курсе средней школы говорят), должно судить по законам, им самим над собою признанным. Разъясняя свой тезис, Пушкин тогда же прибавил, что следственно ни осуждать ни плана, ни завязки, ни приличий произведения не следует и желать видеть в произведении, чего тебе лично хочется, тоже нельзя.

Так вот, должен сказать Вам, судя по-всему подобное слышащей впервые, цели резкой критики французских нравов и бытия я перед собой не ставил. Лишь с очень больной фантазией можно ожидать, что приехавший отдохнуть во Францию путешественник бросится по указанным Вами адресам. Про это Вы уж как-нибудь сами в своих отчётах кому следует по работе пишите. Если сможете изложить приличным литературным языком, пламенным и страстным, отправьте моему тёзке Проханову в газету «Завтра». Кто знает, может, ему для чего-либо сгодится. Только на меня не ссылайтесь, он может неправильно понять.

Да, должен ещё Вас огорчить. Не дочитав до конца, нельзя бросаться словами, имеющими очень конкретно-терминологическое значение. Книгу, которую Вы взялись читать, очерком назвать никак нельзя.

На этом позвольте завершить полемику. Заметьте, ни один упомянутый Вами факт я опровергать не стал. Мне они хорошо известны. Но освещение их я оставляю для Вас. Я даже не стану задавать вопрос: из кого рождаются демагоги? Вот из таких, вопрошающих: «Вы со всей страной общались?» и чуть что по поводу и без оного начинающих голосить о русофобской «псевдо-интеллигентщине».

Между прочим, интеллигенция — продукт относительно недавний. А одна из моих родовых веточек уходит во времена эпохи Дмитрия Донского. Не стану называть княжескую фамилию, потому как времена бывают разные, отчего мой дед всегда в документах напротив графы «отец» вынужден был писать “не знаю”».

Сознаю, ответил жёстко. Человек миролюбивый, позволю посоветовать: «Читайте без экстремизма».