Новый свет

        Сентябрьский отпуск подходил к концу. Хмурая осень недоброго 1993 года усугубляла мрачное настроение от новостей из Москвы о баррикадах, митингах, оцеплениях и ночных дежурствах возле Белого дома. Напряжение нагнеталось с каждым днём. Было ясно, что добром это не кончится.

        Вторую неделю шёл мелкий дождь. Изредка он останавливался на часок отдохнуть, после чего принимался сеять чаще и безнадежней.

        Устав ждать, когда развеются атмосферные и политические тучи, я отправился за сотню километров от города в полузаброшенную деревню с громким названием Новый Свет на берегу речки Золотой Китат. Летом там жил мой дядька, давно звавший меня в гости.

        Собрав на себя внимание скучающих местных собак, с явным удовольствием облаявших незнакомца из-за каждого забора, я добрался до маленького домика с большим огородом на самом краю посёлка. За огородом тёк ручей, а ещё через сотню метров начинался лес. У дядькиной калитки грозным предупредительным лаем меня встретил Артос – всем, кроме свёрнутого в кольцо хвоста, похожий на волка охотничий пёс – серая западносибирская лайка. Услышав шум, на крыльцо вышел хозяин.

        – Мишуха! – обрадовался он. – Приехал, всё-таки. А я уж и ждать перестал. Решил, что в такую погоду не осмелишься.
        – Обижаешь, дядюшка. Как же я мог не приехать, раз обещал?
        – Молодец! Правильно. Ну всё: завтра с тобой за рябчиками идём. Давай, заходи, скомандовал дядька, придерживая строгого пса за ошейник. 
        – А как насчёт рыбалки? Я вот удочки взял.
        – Эх, Мишка-а-а, – сокрушённо покачал головой дядька. – Про рыбалку забудь. Нет сейчас рыбы в Китате. Электроудочники, сволочи, летом всю повыбили. Даже пескарей не осталось.

        На печке, распространяя непередаваемый хвойный аромат дичи, варилась похлёбка из рябчика. Телевизора в доме не было. Дядька об этом нисколько не жалел. Я тоже. Нам вполне хватало радиоприёмника, в промежутках между музыкой передававшего через каждые полчаса новости о блокаде Белого Дома.
 
        Дядька соскучился по разговорам и принялся рассказывать про своё хозяйство и местную жизнь. Кроме дома и огорода в хозяйство входили сарай и стайка, где деловито похрюкивали две свиньи. За хозяйством приглядывали дядька, частенько отлучавшийся с ружьём в тайгу, и бдительный Артос. Идея купить «дачу» в таком глухом месте, несколько лет назад пришла в дядькину голову именно из-за близости к тайге и речке. Дядькина жена была против покупки дома у чёрта на куличках, заявила, что одна в эту глухомань ездить не собирается, но махнула рукой и сдалась, когда дядька пообещал все огородные заботы взять на себя.

        Пообедав, мы принесли еду свиньям. Толкаясь боками, они принялись чавкать, не обращая на нас внимания, а дядька с некоторым сожалением произнёс:

        – А ведь я их, Мишуха, стреляю. Сосед у меня из кержаков, так он всё меня учит, что так нельзя, что положено ножом колоть. Обычай такой. А я отвечаю: «Вот ты и  коли, как положено, а я буду своим способом». Обычаи – они очень дикие бывают. В Бурятии видел, как барану живот надрезают, а потом туда руку до локтя просовывают, чтобы  сердце нащупать и остановить. И не садисты какие-то, а просто так по обычаю положено.  А барану каково от такого обычая? По мне, так лучше пулей. Ни скотину, ни себя не мучая. Вот снег ляжет – и этих тоже придётся. Нет, Мишка, лучше охота, чем всё это животноводство. На охоте ты зверя не знаешь, он тебя не знает и ничего хорошего от тебя не ждёт. А тут... Кормишь, кормишь. Они тебе в глаза смотрят, доверяют. А ты их потом раз – убил и съел. Что это такое? Не моё это.

        – Представляешь? – сообщил дядька, когда мы вернулись в дом. – У нас здесь ежи появились.

        Я ответил, что не представляю. Ежей раньше у нас не было.

        – А вот теперь завелись. Как-то ночью приспичило мне в туалет выйти. Рубаху накинул и пошёл на улицу. К туалету подошёл, за дверную ручку взялся и слышу: пых-пых, пых-пых…
Что такое? Спросонок не пойму никак. Поезд, что ли, думаю, прибывает? А откуда ему взяться, поезду, если рядом железной дороги никогда не было? Дошло помаленьку, что это зверь какой-то сопит. Вроде,  спокойный кто-то: не рычит, не кидается, а всё равно не по себе. Темно, ночью-то, не видно, кто это может быть. Я и про туалет забыл. Сбегал в дом за фонарём, вернулся, посветил кругом, смотрю – серый шар на дорожке. Чуть поменьше футбольного мяча. Нагнулся, присмотрелся – ёж! Откуда взялся? Никогда я у нас ежей не видел. Сдуру зачем-то рубаху снял, ежа в неё завернул и в избу принёс. В сенях он у меня до утра пропыхтел, а ко мне тогда как раз бабка на несколько дней приехала. Ага. И вот утром она раньше меня проснулась, ежа выгнала и мне выговаривает: «Зачем ты ежа в дом принёс? Он за ночь все сени обгадил. Еле вымела». А я-то ведь ей принёс показать, а то бы ни за что не поверила. Я что, свою бабку не знаю?
        Соседу на следующий день рассказываю, а он и не удивляется. К нему, оказывается, уже второй год ежи в огород ходят. Раньше не было, а теперь пришли откуда-то. «Кошке, – говорит, – в блюдце молока наливаю, ставлю на крыльцо, а они приходят и выпивают. Кошка шипит, ворчит, а им хоть бы что. Ноль внимания. Каждый день в одно и то же время всем семейством как к себе домой приходят и хозяйничают».

        Как часто бывает, разговор незаметно перешёл на экономику и политику.

        – Москва совсем с ума сходит, – сетовал дядька. – Недавно по радио услыхал, что  эти воры, которые теперь не воры, а бизнесмены, новую моду взяли: дворянские титулы себе покупают. А есть один умный жулик, который им эти титулы продаёт за большие деньги. Вчера их ещё ворами и спекулянтами называли, а нынче они графы да князья. Теперь они себя элитой считают, а остальных быдлом. А сами-то они кто? Вот давай разберёмся. Что такое быдло? Это на польском значит скотина. А что нужно быдлу? Стойло, пойло и тёлку. Это на каждый день. И ещё по праздникам, как в телевизоре этот мордатый горлодёр поёт, баня, водка, гармонь да лосось. Ну, а сейчас, если самым нахальным из этого быдла с тремя потребностями удаётся, как они говорят, «бабок срубить», то покупают малиновый пиджак с золотыми пуговицами, крутую тачку, а баня-водка и прочее заменяется на сауну, виски, музыкальный центр, чтоб стёкла дрожали, и какие-нибудь устрицы. И что, по сути, изменилось? А ничего! Потребности-то у них те же остались. Всё те же, быдловские, только пойло и стойло подороже, да вместо дешёвых тёлок дорогой эскорт. И что?  Чем были, тем и остались. Но сами-то они верят, что умнее всех, раз деньги имеют. Учить начинают, как нам жить и работать. Меня знаешь, что удивляет? Когда они разжиреть успевают? У меня свиньи дольше отъедаются. Тошно глядеть на эти заплывшие рожи в телике. Это ж буржуи со старых карикатур! Пиджаки на пузе лопаются. Хорошо, что здесь у меня телевизора нет. Зимой хватило насмотреться.

        Прошлой зимой соседка на барахолке в городе китайскую синтепоновую куртку купила. Зиму проносила, а летом постирала и сушиться повесила. Вот она день висит – вода капает. Второй висит – капает. Ага. Неделю провисела, а всё сырая. Как так? Соседка подкладку распорола, чтобы сохло быстрее, а там вместо синтепона детские подгузники. То ли бракованные какие, то ли просроченные. А они же воду впитывают и держат. Когда ж она просохнет? Вот так. Мы им за копейки медь, алюминий, а они нам вот такое говно. Так ведь мы-то рады! Как индейцы, что золото на стеклянные бусы поменяли.

        Несмотря на разговоры, спать мы улеглись пораньше, чтобы к шести утра собраться и выйти в лес.
 
        С утра опять моросил дождь. К нему добавился небольшой туман. Дядька сказал, что для охоты это не помеха. Лишь бы сильного ветра не было. Позавтракав остатками рябчиной похлёбки, мы быстро собрались. Артоса дядюшка взять не захотел.
        – Если бы мы с тобой на лося пошли, тогда дело другое, а рябчиков он нам всех распугает. В каждой лайке врождённый инстинкт сидит, за какой дичью охотиться. Без всякого натаскивания. Одни от копытных не отстают. Когда мимо стада коров проходишь, таких приходится на поводок брать. Другие в лесу ни одну нору не пропустят. Всё раскопают. По птице тоже специалисты есть: выгонит рябчика – и замрёт. Не шелохнётся, пока хозяин не выстрелит.  Но это не про Артоса.

        Услыхав своё имя, пёс дёрнул ушами, поднял лежавшую на передних лапах голову, подозрительно посмотрел на нас в окно сеней и вопросительно гавкнул, требуя объяснений, куда это мы собрались в такую рань. Дядька перешёл на шёпот.

        – Чтобы не волновать его, мы сейчас не по ближней тропинке в лес пойдем, а вон туда – к дальнему соседскому забору. Артосу из-за сарая нас не видно будет. Там в заборе дыра, а за ней ещё одна тропинка. Ты собирайся, а я с ним поговорю.
        – Как скажешь, – улыбнулся я.

        Пока я одевался и укладывал рюкзак, дядька разобрал ружьё, завернул его в брезентовый плащ и пошёл договариваться с Артосом.  С правдивым видом он объяснил псу, что мы идём не в лес, а только посмотреть, цел ли забор и не выросло ли что в огороде за ночь. Я бы на месте пса обязательно поверил. Артос внимательно смотрел в глаза хозяину и недоверчиво молчал. Обмануть его было трудно. Мы прошли по огороду меж грядок к соседскому забору, где Артоса от нас закрывал сарай. Стараясь идти бесшумно, выбрались на тропинку к лесу. Издали донёсся недолгий укоризненный лай. Похоже, Артос ничего другого от нас не ожидал, а ворчал больше для порядка, не надеясь, что мы исправимся.

        Утренний туман потихоньку подымался. Дождь то останавливался, то снова принимался стучать по опавшим и ещё не опавшим листьям. В лесу одуряющее пахло хвоей и прелой листвой. Рябчики очень вяло откликались на манок, а откликнувшись, не спешили подлетать, действуя по принципу: кто первый свистнул, тот пусть сам и летит.

        – Не верят, – покачал головой дядька. – Грамотные все стали. Дожился: ни Артос мне не верит, ни рябчики.

        Двух рябчиков из выводка этого года всё же удалось добыть. Они не прилетели на манок, а просто с шумом вылетели из кустов перед нами, отлетели метров на тридцать и расселись на разных деревьях, не пытаясь спрятаться.
 
        Дядька уложил их в рюкзак, спрятав каждому голову под крыло, оглядел свой отяжелевший от дождя брезентовый плащ и махнул рукой в сторону дома.

        – Пошли, Мишка, пока совсем не промокли. Хватит с нас.

        Примерно в километре от посёлка, прямо на тропинке мы наткнулись на свежую медвежью кучу.
 
        – Ты смотри! – изумился дядька. – Вот где он ходит. Мы с тобой километров на семь зашли в тайгу и ни одного следа не видели, а тут – на тебе. Это он скотину караулит. Бывает, нет-нет, да и пропадёт чей-нибудь бычок или тёлочка. Однажды смотрю: возвращается вечером стадо по улице, а сзади бык еле-еле идёт. Качается, хромает, а из бока у него клок шкуры с мясом выдран. Ясно, что это медведь его так. И как он только вырваться сумел!

        И вот мы дома. Топится печка, сохнет развешанная под потолком промокшая одежда. На печке варится картошка в мундире, а из приёмника после новостей раздаётся негромкий, подрагивающий голос Окуджавы:

                Пока земля еще вертится,
                пока еще ярок свет,
                Господи, дай же ты каждому
                чего у него нет:
                мудрому дай голову,
                трусливому дай коня,
                дай счастливому денег...
                И не забудь про меня.

        – А вот этого мужика, что поёт, Мишуха, я сильно уважаю, – повёл дядька пальцем в сторону приёмника. – Ох, как он правильно поёт!

                Пока земля еще вертится, –
                Господи, твоя власть! –
                Дай рвущемуся к власти
                навластвоваться всласть.
                дай передышку щедрому
                хоть до исхода дня,
                Каину дай раскаянье...
                И не забудь про меня.

        – Всё. Конец этому дураку Ельцину. До чего страну довёл, идиот пьяный! Давно надо было его снять.
        – А ты думаешь, получится? Думаешь, согласится уйти? Сомневаюсь, что-то. Не тот он человек. Про демократию говорит, а из самого царские замашки так и лезут наружу.
        – А куда он денется? Всё же по закону. По Конституции. Объявили импичмент, проголосовали, отстранили. Передали полномочия. Ничего он теперь не сделает.

                Я знаю — ты все умеешь,
                я верую в мудрость твою,
                как верит солдат убитый,
                что он проживает в раю.
                Как верит каждое ухо
                тихим речам твоим,
                как веруем и мы сами,
                не ведая, что творим.

        Эх, дядька-дядька! Родной мой, наивно-справедливый человек. Как мне хотелось, чтоб ты оказался прав. И как же сильно мы с тобой ошиблись. Тогда мы и подумать не могли, что выходки  «пьяного идиота» придётся терпеть ещё шесть с лишним лет. Что скоро страна окончательно начнёт разваливаться. Остановятся заводы, опустеют станции Транссибирской магистрали. Трудолюбивые немцы уедут в стабильную предсказуемую Германию, а предприимчивые евреи – в Штаты, Канаду и ту же Германию, но только с промежуточной остановкой в Израиле – игрушечной стране, где солдат кормят апельсинами, а нелепые наряды ортодоксальных иудеев почему-то напоминают о наших, столь же анахронично ряженных «казаках». Русские девушки – краса и гордость нации – возмечтают выйти замуж за любых иностранцев и проявят при этом столько энергии, что невольно вспомнишь некрасовские строки про коней, скачущих где-то рядом с горящими избами. Через год на Кавказе разразится яростная, ожесточённая гражданская война, которую власти будут мягко именовать то «разоружением незаконных вооружённых формирований», то «контртеррористической операцией».
 
        Иногда казалось, что всё делается специально для того, чтобы дискредитировать в глазах обывателя понятия свободы и демократии, дабы этот обыватель ужаснулся, затосковал о прошлом и сам попросил вернуть привычный авторитарный режим правления. Даже не сразу поверилось, когда, «навластвовавшись всласть», доведя до маразма себя и страну, президент вдруг решил добровольно уйти в отставку, не забыв по самодержавной традиции назначить преемника.

        Через три дня, вернувшись домой, я смотрел по телевизору, как в Москве танки расстреливают остатки демократических иллюзий. Эмоций не было. Надежды умерли, оставив похоронную отрешённость. Выстрелы по окнам Белого Дома контузили всю страну. Через некоторое время пришедший в себя народ понял: всё вернулось на круги своя. Очередная революция кончилась. Одна власть окончательно сменила другую и занялась главным – делёжкой недоеденного предшественниками государственного пирога. Как всегда безмолвный народ, в очередной раз отмолчался и, хмуро матюгаясь под нос, впрягся в привычную старую лямку. 

        Три дня не выходила Российская газета, представлявшая разогнанный Верховный Совет.  Меняли редакцию. Когда же газету принесли вновь, убогую и кастрированную, я равнодушно пробежал глазами подхалимские статейки с дифирамбами президенту и брезгливо сунул её в мусорное ведро. Российскую газету я больше не читал.

        В следующем году какие-то деградировавшие от палёного алкоголя отморозки, промышляющие ночным огородным воровством, зарезали преградившего им путь умницу Артоса. Дядьки в то время дома не было, о чём он потом сильно сокрушался:
– Да был бы я там, – они бы у меня носом в землю лежали после первого выстрела. Эх, Артос, Артос…

        Ещё через два года дядька за копейки продал дом с землёй в Новом Свете. Сельским хозяйством с тех пор он больше не занимался.

                Господи мой боже,
                зеленоглазый мой!
                Пока Земля еще вертится,
                и это ей странно самой,
                пока ей еще хватает
                времени и огня,
                Дай же ты всем понемногу...
                И не забудь про меня.