Эпос и Епишка. Монопьеса в одном действии

Два дня из жизни молодого философа А. Ф. Лосева
               

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

А л е к с е й  Фёдорович Лосев – 25-летний парень с бородкой-эспаньолкой, в круглых очках. У него отличная выправка, движения отточенные, ничего лишнего.
Е п и ш к а – тоже 25-летний парень с бородкой-эспаньолкой и в круглых очках. Его походка развязная, сидит, развалившись, нога на ногу.

Один актёр играет обе роли.


Картина первая

Москва. Конец октября 1917 года. Квартира купца М. В. Соколова на ул. Воздвиженка, 13, где А. Ф. Лосев снимает комнату на втором этаже. В глубине комнаты аккуратно заправленная кровать на высоких ножках с покрывалом до пола. Слева от кровати комод, на котором лежит ряд щёток. Ещё левее печка-голландка, вешалка и выход в общий коридор. На первом плане круглый обеденный стол, который используется в качестве письменного. На столе телефон, большая стопка ученических тетрадей, чернильница и перьевая ручка. Впереди на авансцене предполагаемые окна. В этой комнате и происходит всё действие пьесы.

Слышатся отдалённые выстрелы винтовок.

Г о л о с  А л е к с е я: Валя! (Пауза.) Валентина, ты дома?!

Входит А л е к с е й с портфелем в руке.

А л е к с е й. Нигде нет. Куда она могла пойти? Везде стреляют!

Он снимает шляпу, пальто и вешает их на вешалку.

А л е к с е й. Редакция анархисткой газеты под замком. Где же теперь взять денег? А как бы им мои две статеечки подошли! (Доставая из портфеля рукописи.) И про Вагнера, и про Шопенгауэра. А что? (Читает текст рукописи с возрастающим воодушевлением.) «Мы все поклонники и служители Диониса, этой тайной радости анархизма и совлечения с себя границ индивидуальности. Мы теперь уже не верим в логику, в систему, в законченность, в мир, как представление. Мы научились ценить силы, клокочущие в глубине души и космоса. Мы научились чувствовать их родство!» Ну, точно про осень 1917 года. Только внешне. Чем же представляет наше время по сути? Об этом надо подумать основательно. А сейчас... (садясь за стол) осталось проверить последнюю тетрадку. (Читает.) Наталья Ивановна Трубецкая. (Открывая тетрадь.) Ну, что ты на этот раз навыдумывала? «О едином и многом в диалоге Платона «Парменид». Хороший выбор темы. (Продолжает читать.) Хм. «Единичного без многого не бывает. Я, Наташа Трубецкая, как единичное, совершаю движение во многое. Я хочу с некоторым из этого многого быть единым. Например, с вами. Я вас люблю, Алексей Фёдорович». Ну, Наташа! Ну, Наталья Ивановна! Сначала кончите гимназию, а потом и думайте о… О чём? Впрочем, если думается, то надо думать. Какие же умные гимназистки пошли. Когда я учился в гимназии каких-то лет пятнадцать назад, наших барышень из Новочеркасска и заставить было невозможно читать какого-то там Платона. Им Вербицкую подавай!

Доносятся отдалённые выстрелы винтовок и пулемёта.
Алексей  подходит к окну, смотрит на улицу, прислушивается и пытается определить по звуку, где стреляют.

А л е к с е й. Где-то у зоопарка. (Возвратившись к столу, снова смотрит в тетрадь.) Ставлю тебе «отлично»! Стоп. А может вы, Наталья Ивановна, мне только льстите ради хорошей отметки? А потом будете хохотать с подружками, как провели молодого, неопытного преподавателя? Впрочем, для меня такой вариант был бы намного лучше. (Кладёт тетрадь в стопку проверенных, и отодвигает их в сторону.) Итак, сочинения проверены. Только когда жалованье заплатят?  Потерпите, мол, ещё не много. Дождались. Теперь точно ещё месяца на два гимназии закрылись...  Что там у меня на сегодня осталось? (Открывает дневник и помечает пункты ручкой, предварительно обмакнув перо в чернильницу.) Сделано, сделано, сделано. Осталось два дела: осмыслить сегодняшнее время в свете античной диалектики и… доставить сестре хозяина две сумки с продуктами. (Улыбнувшись.) Мыслитель и носильщик в одном лице. Сам-то хозяин с женой и сыном в деревню уехал. Какое же чутьё у этого купца третьей гильдии Михаила Васильевича Соколова! Как будто знал, что в Москве заваруха начнётся! Алексей, говорит, не могли бы вы доставить моей сестре Софье Васильевне две сумочки с продуктами? Сумочки! Я потом попробовал их на вес – каждая с пуд будет! И за дочкой моей Валей, говорит, уж присмотрите, пожалуйста, заодно, если вас не затруднит. Ну, это я с удовольствием: Валя, 19-летняя барышня – редкое сочетание красоты и ума. Только я не понял, как можно заодно присматривать за девушкой и доставлять продукты её тётушке? А что же, спрашиваю, Валентина с вами не поедет в деревню? Оказалось, что она не может пропускать курсы по астрономии. Ха! Какие там курсы, когда стреляют по всему городу! Где же она сейчас? Дай Бог, чтобы с ней ничего не случилось. (Крестится.) Так я оказывается один во всех этих 9-ти комнатах? Даже не по себе как-то. Пустынно слишком. (Берёт тетради и переносит их в ящик комода.) А интересный этот мужик Михаил Соколов. Отец его ещё крепостным был. А этот ловкач перебрался в город, начал щётки делать, и, вот вам, через пару десятков лет – богатый и уважаемый купец! Несколько раз на выставке в Париже со своим товаром побывал! А уж жена его, Татьяна Егоровна, до войны из Парижа и не вылезала со своими «модами, платьями и приданым», Так и написано под моими окнами «моды, платья, приданое». Читает по складам. Валечка у неё и за переводчицу, и за рисовальщицу. Нет, очень талантливая девушка! Прекрасно говорит по-французски, знает английский и немецкий, изучала латынь и греческий, любит живопись и литературу, но не меньше – философию, математику и астрономию. А как играет на пианино! (Глядя на ряд щёток, лежащих на комоде.) Товар, конечно, отличный. Только одних видов щёток более полутора тысяч! Одних только видов! Это какую фантазию надо иметь! (Перебирая щётки.) Вот, например, один вид, щётка для обуви. Её Михаил Васильевич подобрал специально для моих туфель. Тут им была учтена и фактура, и текстура материала, и времена года эксплуатации этой обуви, и сам материал как по своим физическим, так и по химическим свойствам, и ещё многое другое! И это только одна щётка для полировки! (Полирует свои туфли, не снимая их.) Отлично! А ведь он изобрёл ещё щётки для намазывания ваксой, для намазывания парафином, для втирания различных веществ в кожу, отдельно – в керзу, отдельно – в лайку. А кроме туфель существуют ещё сапоги, ботинки и целый неоглядный мир женской обуви самых разнообразных цветов и конфигураций! Этот щёточный мыслитель и виртуоз к каждой конкретной паре может подобрать только ей присущий индивидуальный набор для ухода, состоящий из всяких щёточек, щёток и щётищ! Непостижимо! Когда Соколов мне всё это рассказал, предлагая вот эту первую щётку, я прямо испугался. Сколько же он вложил трудов и знаний в этот ёжик? Какова же может быть его стоимость? Я хотел убежать от стыда за свою нищету и никчемность перед миром. Но щёточник просто дарил мне эту бесценную вещь, и я не смог ему отказать. За полгода у меня накопилось уже с десяток щёток. Их коллекция, полагаю, будет постоянно пополняться. Что ж, если моя научная стезя вдруг окажется неудачной, я всегда смогу открыть щёточный музей. Да уж. Посвятить свою жизнь щётке! Но какое чутьё! Какой звериный нюх на беду! Перенёс в мою комнату телефон, мол, пригодиться может. Чувствовал, что не на два дня уезжает, как говорил!

За окном слышится призывный голос агитатора: «Всем, всем, всем! Граждане москвичи! Революционный военный комитет обращается к вам  просьбой! Не препятствовать повстанцам, а наоборот всячески содействовать и помогать вооружённому народу!»

Алексей подходит к окну и наблюдает за событиями.

А л е к с е й. Листовки разбрасывает.

Голос агитатора за окном: «Милосердно представлять раненым и пострадавшим бойцам квартиры для поправки здоровья, делиться с ними харчами, а надо будет – просто пускать погреться озябших!»
В форточку залетает листовка. Алексей поднимает её и молча читает.

Голос агитатора за окном: «В общем, целей будете!»

А л е к с е й. Выучил всё слово в слово. Только последнюю фразу прибавил от себя. (Берёт ручку и исправляет ошибки в тексте.) Запятая, запятая. Повстанцы пишутся через «о». Вооружённому через «ё». Предоставлять квартиры, а не представлять. После «надо будет» тире. Погреться – мягкий знак пропущен. А так ничего, энергично! (Кладёт листовку на стол.) Говорят, нынче время переходное. Хм. А разве любое время непереходное? По-моему, сама суть времени – это переход от чего-то к чему-то. Непереходна только вечность. Но сейчас не о ней мысль. Какое же наше время? Много в нём типичного, типического, типового и даже типологического. Также много в нём трагичного, трагического да и трагедийного. Много в нём комичного, комического и комедийного. Но это не комедия. И не трагедия. И уж тем более не драма в узком смысле слова. Скорей всего сейчас за окном эпос. Что-то грандиозное. Эпос, когда мифология производит тектонические сдвиги в мироощущении, в идеях, в поведении людей. Когда всё это в конечном итоге приводит  к крушению империй и цивилизаций, на месте которых рождаются новые. Похоже, мы живём в эпическую эпоху. Страшно подумать, что нас может поджидать за углом истории.

С улицы доносится разгульная пеня под гармошку на мотив «Девочка Надя, чего тебе надо»:
«Погуляй со мною, стрижена курсистка!
Брось-ка поскорее скрягу коммуниста.
Ты не верь кадету, избегай эсера.
Лучше анархиста нету кавалера!»

А л е к с е й (пытается сосредоточиться). …за углом истории.

Песня становится громче, поют прямо под окнами:
«Выходи на улицу, юна гимназистка!
Дам тебе баланды полненькую миску.
Отхлебнёшь сивухи, станешь мне зазноба –
Вот тебе задачка, вот тебе учёба!»

Алексей подбегает к окну и становится на стул, который он прихватил с собой.

А л е к с е й (кричит в форточку вниз). Эй, товарищи, нельзя ли потише?! Думать мешаете!

В ответ следует выстрел. Слышится звон разбивающегося стекла и свист пули. Алексей резко присаживается, непроизвольно согнув колени. (Всё это одновременно).
Через несколько секунд песня продолжается и, по мере удаления компании, постепенно стихает:
«Напилася баба, стонет под забором –
Дезертиры хлопцы поглумились хором.
Синяки под глазом, рваная кисея –
Это родина моя, бывшая Рассея!»

А л е к с е й (испуганно-удивлённо). Ничего себе, эпос! (Возмущённо.) Бывшая Рассея?! И эта шпана считает себя анархистами? Посмотрел бы на них отец русского анархизма Кропоткин! Он сейчас здесь, в Москве, почти рядом, в Леонтьевском переулке остановился. Видел я его на днях. С каким же радостным исступлением эти дезертиры-хлопцы хоронят свою Родину! Да они и мать родную могли бы пристрелить без зазрения совести. Родина. Родное. Род. Народ. Все слова одного корня. Распад понятий? А может, выкорчёвывается сам корень «род»? (Начинает что-то искать.) Вот она, пуля!

Выковыривает пулю из комода перочинным ножичком и внимательно рассматривает её.

А л е к с е й. Обыкновенный кусочек свинца, отлитый в определённую аэродинамическую форму. Просвистел у моего правого виска. А ведь кто-то его отлил, получил за работу деньги, купил на них для своей семьи еды. Наверное, он по-своему счастлив. Между тем, продукт его труда пробивает черепа. И никто в отдельности, в общем-то, и не виноват в этом. Так, все понемногу. Время такое. Что-то в этот эпос затесалось несвойственное ему. Впрочем, почему несвойственное? Просто когда мы смотрим на событие со стороны, как бы эстетически, - это одно. А когда мы внутри события и сами становимся персонажами, заинтересованными, например, в собственном выживании, - это совсем другое. Здесь эстетическая категория трагического превращается в экзистенциальную категорию трагичного. (Кладёт пулю на стол.) Сохраню на память.

На улице невдалеке завязывается бой: слышны выстрелы винтовок, затем пулемётная очередь.

А л е к с е й. Уже третья революция за мою недолгую жизнь. Помню первую. 1905 год, Новочеркасск. Мне 12 лет. Шли толпы народа. Ораторы бросали лозунги. Слышались свистки, гудки, оркестры, по городу носили какие-то портреты. Сборища обычно заканчивались драками. В гимназии, к нашей радости, почти все занятия прекратились, там выступали какие-то агитаторы. Мы, захваченные непонятным воодушевлением, пришли в сад гимназии и торжественно сожгли учебник латинской грамматики Никифорова! (Горько смеясь.) Причём тут грамматика и её составитель Никифоров?! Да не нравилось нам её зубрить, чего-то там запоминать, мозги напрягать. Когда книжку охватило пламя, я радовался с однокашниками неизвестно чему. Всё это не просто волновало, а наполняло голову и грудь каким-то бешеным восторгом. Хотелось драться и орать! Но почему? Сейчас, в третью революцию, я не испытываю душевного подъёма. Привык, что ли? (Пауза.) Революции – для подростков. Всё дело в том, что многие люди удивительным образом сохраняют своё подростковое мироощущение на всю жизнь.

Раздаются выстрелы из артиллерийских орудий и соответствующие им взрывы.
Алексей настораживается и определяет по звуку, откуда и куда стреляют.

А л е к с е й. Это что же, артиллерию уже подключили? Неужели по Кремлю лупят? Точно! По Кремлю! (Слушает.) Это пушки на Калужской заставе. А это с Воробьёвых гор палят. Они совсем рехнулись? Это уже явные признаки сатанинского зла! Ой! Ой! Каждый взрыв как по сердцу. Надо заткнуть уши. (Скатывает из ваты шарики.) Необъяснимое зло. (Затыкает уши.) Я помню, как впервые начал ощущать его. Ещё в детстве. Был у меня сосед Епишка, мой сверстник. Нет, его звали не так. Мишкой его звали. Это уж потом он вошёл как составная часть в собирательный образ, и стал в моём мозгу Епишкой. Бывало, как заведется у них в доме щенок или котенок, то его любимым занятием было выдергивать волоски у этих животных и ломать им лапки. Они пищали, выли на весь двор и оставались калеками. Однажды в Мишкином доме сука ощенилась целыми восемью детенышами. Мишка ликовал. Но он не замучивал щенят, пока те были слепыми. Рано, мол, ещё, пусть подрастут. Изверг предвкушал своё счастье и был на редкость терпелив. Скоро собачата подросли, и настал час расправы над ними. Мишка взял одного щенка и для начала стал выдёргивать из него шерстинки. Я его долго упрашивал, чтобы он не мучил животное. Молил, предлагал конфет – со дня рождения оставались. Наконец, даже хотел выкупить собачку, хотя никаких денег у меня не было. Но хозяин щенка был неумолим. Когда я увидел у Мишки припасённые щипцы... для известного назначения...  я набросился на него. Началась драка. Мишка был сильнее меня, но я не сдавался. На наши крики прибежали Мишкины родители и разняли нас. На переговорах с моими родителями они заняли позицию своего сынка. Их аргументы были сногсшибательными: это не ваше добро и вообще не ваше дело. Но больше меня поразил в аргументах оттенок заботы или даже любви к своему чаду: «В наше время так мало радости… У детей так мало развлечений…» Я был побежден и физически, и психологически. До сих пор этот инцидент остаётся у меня как не сваренный кусок в желудке. И я не знаю, куда мне его деть. Ещё и сейчас я слышу этот жалкий визг щенят, которые оставались калеками на всю свою жизнь. Они уже не могли бегать или ходить, а как-то мучительно ползали на сломанных лапах. (Смотрит на окно.) Стемнело. Электричество ещё отключено?

Алексей пробует включить свет, но тщетно. Тогда он зажигает свечу.

А л е к с е й. Даже лучше для маскировки. (Продолжая вспоминать.) Много я видел случаев этого иррационального, необъяснимого и мистического зла. Все эти моменты постепенно и незаметно сливались в один образ. А началось, когда мне было ещё пять лет. Привиделся мне какой-то мальчишка, такого же возраста, как и я, с такими же белокурыми волосами. И даже не привиделся, просто мелькнул в голове. Я его никогда и нигде раньше не видел. И чего-то я тогда очень испугался в саду. В мальчике не было ничего страшного и чудовищного. Обыкновенное ребячье лицо, которое всплыло на одно мгновение и тут же исчезло. Только смешок у него был эдакий хитроватый: «Хе-хе!.. Ты, хотел от меня спрятаться, а я вот тут как тут». Меня, дрожащего, бьющегося в истерике, издающего вопли на весь дом, долго успокаивали. Я болел месяц. А после этого ещё с год был истеричным и капризным. Но постепенно всё успокоилось, этот случай прошёл, казалось бы, бесследно. Я кончил гимназию и поступил в университет. Весной после целого дня зубрежки я вышел на Тверской бульвар погулять, подышать свежим воздухом. И вот опять образ промелькнул в голове. Это был какой-то молодой человек моих лет, с такими же усиками и бородкой. Он встал напротив меня... Расставил ноги, вытянул голову вперёд, высунул немного язык и вдруг замекал как козёл. Дразнился, что ли? И я узнал в том стервеце того самого мальчишку, который привиделся мне в пятилетнем возрасте. Значит, это существо где-то живёт, становится из ребёнка взрослым, появляется, когда ему бывает угодно? Какая цель его существования? А главное, зачем он ко мне является? Стоп, стоп, стоп! Ещё гимназистом, ложась спать, я почувствовал какое-то шевеление у меня под одеялом. Я застыл, был полностью неподвижен. Но шевеление и скрипение кровати продолжалось. Тогда я приписал это своей фантазии. Но теперь я понимаю, что это был он! Так этот господин целую жизнь живёт около меня, со мной, может быть, даже во мне?! Я пришёл домой и вспомнил, что на бульваре я его видел вовсе не так. Я его видел, оказывается, уже не на бульваре, а где-то во дворе. Он сидел и выщипывал волосики у котят, которые около него ползали. Потом оказалось, что всё это происходит на кладбище, где он... о, боже!..  просто испражнялся среди могильных памятников и крестов! Он ушёл. А я посмотрел на могилу. Она была превращена в настоящее отхожее место – видимо, он ходил сюда постоянно. На стёртой, облупленной пластинке памятника я прочитал имя его матери. Я был почему-то уверен, что его матери. Но сейчас уже не помню ни имени, ни фамилии на табличке. Почему мерзавец выбрал именно это место и почему он мне это показывает? А ещё раз Епишка... это имя как-то само прилепилось к образу. Так вот, Епишка привиделся мне в виде профессора за кафедрой. Но вот он уже не профессор, а какой-то проповедник или агитатор, или основатель секты, что ли. Речь его была как у заправского биндюжника вперемешку с научными и полунаучными терминами. И вещал он какую-то чушь, бездарщину, пошлятину, от которой тошнило. (Прислушивается, вынимает из ушей затычки.) Как всё неожиданно стихло. Наверное, поужинать решили. И те, и другие. Пронзительная тишина. А Валентины всё нет. Может быть, она у своей тёти Сони, которой я должен принести сумки? Так вот в чём может быть смысл слова «заодно» Соколова-старшего! Хорошо бы так. Для связи с сестрой, он и телефон оставил, и номер её дал. Как туманно-сказочны иногда дефиниции простого человека. Редко кто напрямую скажет, всё намёками да загадками. И цари наши такими же были, когда ещё говорили на одном языке с народом. «Исполать тебе, детинушка крестьянский сын, // что умел ты воровать, сумел ответ держать! // Я за то тебя, детинушка, пожалую // среди поля да хоромами высокими, // что о двух столбах с перекладиной». Хорошо. Итак, звоню тёте, Софье Васильевне, если только телефон работает. (Поднеся телефонную трубку к уху, в удивлении.) Работает! (Нажав несколько раз на рычаг аппарата.) Алё! Барышня, соедините меня, пожалуйста, с номером... э-э-э... (смотрит в записную книжку). Кто вы? Матрос Сидоров?..  Даже революционный матрос Сидоров?.. Кто я? Ну, я... тоже революционэр в своём роде... Что?! (Психанув.) Да пошли вы сами... знаете куда! Хам! (Бросает трубку на телефон.) Так, телефонная станция занята большевиками. Значит, к ним на подмогу из Петрограда прислали революционных матросов? Бедные юнкера. Как мальчишки справятся с этими морскими волками? (Прислушивается.) Тихо. Надо идти. До Замоскворечья полчаса пешком. Как мне идти? По Моховой, потом через Большой Каменный мост... Хорошо, если его юнкера охраняют. А вдруг его захватили бунтовщики? Впрочем, мне бояться нечего. Я безобидный преподаватель гимназии. (Надевает пальто.) Возьму-ка я пока одну сумку. А то с двумя пудами не убежишь, в случае чего. Ну, с Богом!

Алексей надевает шляпу, задувает свечу и уходит.
В полумраке комнаты свистит ветер, проникающий через разбитое окно.


Картина вторая

Сумерки постепенно рассеиваются, наступает утро, в окно начинают пробиваться лучи солнца.
Входит Алексей. Вместо пальто на нём заношенный крестьянский зипун, вместо шляпы – неопределённого цвета тюбетейка. В одной руке Алексей держит скрипичный футляр, в другой конверт.

А л е к с е й (подавленно). Не пробиться в Замоскворечье. Большой Каменный мост взяли большевики. Дошёл по Кремлёвской набережной до следующего моста. Там перестрелка началась. Поглядел я на Кремль и не узнал его, что-то в нём не так. Присмотрелся. Мать честная! Беклемишевская башня снесена на одну треть! Что же они делают, твари! Они же себя хоронят, идиоты. По своим корням бьют, без которых засохнут. Прошёл краешком Красной площади до Иверских ворот. Собор Василия Блаженного не пострадал. Другие кремлёвские башни тоже вроде бы целы. Только выражения лиц Минина и Пожарского стали какими-то скорбными. Какие разрушения в самом Кремле – страшно и представить. Долго ли там ещё юнкера продержатся? Нет, думаю, надо домой возвращаться. Смотрю, у «Националя» солдаты костры жгут, рядом винтовки стожками составили. Мне надо было мимо них проскочить незаметно, затем до Телеграфа и налево по Газетному. Подошёл поближе. Все пьяненькие, песни поют, байки рассказывают, хохочут. Видимо, винную лавку ограбили, вернее, экспроприировали спиртные напитки на дело революции. Ну, там «для сугреву» бойцов, для поднятия весёлости духа, в который, надо думать, они ещё верят, пока. Я мимо них так бочком, бочком. Все занимаются своими делами, отдыхают, никто в мою сторону даже и не смотрит. Ну, думаю, проскочил, ещё немного осталось. И только я обрадовался, как бабах! И у левого уха просвистело. Пуля стукнулось о цокольный этаж и оторвала кусок гранита. «Стоять!» - слышу. Остановился. Как глупо, думаю, умирать-то таким образом. Помолился про себя. Подошёл человек в шинели, с винтовкой в руках. «Чего ташишь?» Продукты тётушке хотел отнести, отвечаю. Солдат штыком порылся в моей сумке и остался доволен добычей. «Обосрался, барчук? Чего плачешь?» А у меня действительно слёзы текли. Башню, говорю, жалко. «Каку таку башню?» Москворецкую, кремлёвскую. «Нашёл чего жалеть! Нова власть таких дворцов понастроит, нечета буржуйским!» А сам на пальто моё посматривает. «По глазам вижу, - продолжает, - человек ты хороший, хоть и барчук, которого к стенке надо ставить. Ступай уж по добру по здорову, пока не раздумал». Ну, думаю, пронесло! «Э-э! Только пальтецо своё сыми». Пришлось отдать ему пальто и...  шляпа тоже понравилась. Но он тоже расщедрился. «На вот, - говорит. – Чай зябко так-то. Не май месяц». И дал мне вот этот рваный зипун и тюбетейку. (Снимая зипун и вешая на вешалку.) Заботливый, однако! А ещё дал бутылку вина. (Достаёт из кармана бутылку.) «Выпей, - говорит, - за нашу победу большевиков! Мы-то всё равно такую кислятину не пьём». Спасибо, говорю, солдат. (Смотрит на этикетку.) Ого, Бургундское! И вот какой-то камешек попал мне под ногу. Смотрю – пуля. Моя пуля, свистнувшая в этот раз у моего левого виска. Я подобрал её. (Вынимая пулю из кармана.) Вторая. (Кладёт её на стол к первой пуле.) Сколько же их ещё предназначено для меня? Одна? Две? (Пауза.) А рядом  на дороге чернеет груда мусора в основном из мебели: шкафы, столы, кровати, снятые двери. Сверкнули даже клавиши рояля. И вдруг я заметил скрипку в открытом футляре со смычком. Я спросил солдата, можно ли мне её взять? «Баррикаду нашу хочешь порушить?» – возмутился он, но сразу же рассмеялся. Это он так шутил. «Да бери, от этой дряни никакого толку!» Я взял инструмент вместе с футляром. А как вас зовут, спрашиваю. «Епифаном». Так это Епишка?! Какое совпадение! Я всмотрелся в его лицо и поразился! По чертам это был как бы родной брат моего Епишки. Только мой намного злей и гаже, чем этот. Впрочем, спасибо ему, что случайно позволил мне продолжить мою бренную жизнь. Я поблагодарил его и поспешил к Газетному переулку.

Алексей открывает футляр и достаёт скрипку.

А л е к с е й. Помню, как на выпускном экзамене в музыкальной школе я исполнял на скрипке «Чакону» Баха. (Настраивая скрипку). Ни на каком другом экзамене я так не волновался, как на этом. Хм. Довольно приличный инструмент, почти настроенный. Будем считать, что я спас от погибели частицу культуры. Всё! Спать! Спать!

Алексей кладёт очки на стол, снимает сюртук, туфли и ложится на кровать прямо в штанах, рубашке и тюбетейке.

А л е к с е й. Только бы Епишка опять не приснился. (Накрывается покрывалом с головой.)

Слышится взрыв где-то рядом с домом и звон разбитого стекла.
Через некоторое время из-под кровати вылезает  Е п и ш к а  в очках. Он осматривает комнату, надевает туфли и сюртук своего двойника. Затем оборачивается к спящему Алексею и, высунув язык, издевательски мекает козлом. Епишка подходит к столу, замечает конверт и, щурясь, пытается прочитать на нём надпись. Затем снимает свои очки и надевает очки Алексея.

Е п и ш к а. Совсем другое дело. (Читает.) «А. Ф. Лосеву от студентов Московского университета». Хе-хе! Оставили тебя при университете для получения профессорского звания, но без всякого содержания. А жить-то на что? Повезло, что пристроил тебя Боря Пастернак частные уроки давать. А потом и гимназии пошли. Так если преподавать в гимназии, никакого времени не хватит профессором-то стать. (В сторону кровати.) Будешь ты вечным кандидатом, Алёха! (Бросает конверт на стол и рассматривает две пули.) Эта маленькая, револьверная. А эта дура серьёзная, для винтовки Мосина. Чего, ожерелье из них хочешь изготовить, что ли? Как дикари из клыков да когтей хищников? Эх, глупый ты ещё, Алёшка, дитё неразумное. Ну, ладно. (В зрительный зал.) Господа! Если уж мы собрались в такое непростое время, давайте поговорим о самом главном. А что сейчас самое главное? Вы, наверное, думаете, что во время революции основной вопрос – это кто придёт к власти? Не-е-е. Сама-то революция дело преходящее, как, впрочем, и вся жись. Будь ты кадет или эсер, будь ты большевик или черносотенец – всё равно помре, так или иначе. И неважно, в боях ли за мнимое народное счастье или в борьбе ли за личное обогащение. В мучительной  болезни или относительно легко. Так же всё равно где ты умрёшь: в России, в Америке, в Антарктиде или на Луне. И никакой не играет роли, в собственном роскошном дворце ты отдашь концы или в ветхой лачуге. В мягкой перине или под забором. Смерть – вот единственная универсальная реальность, которая ожидает всех без исключения. Господа! Мы пока ещё не можем преодолеть смерти. Но можем ли мы её обезвредить? Хе-хе! Что значит обезвредить? Я во многих собраниях задавал один и тот же вопрос: как бы вы сами хотели обезвредить свою смерть? Ответы были самые разные. (Загибая пальцы.) Хотим умирать без болезней! Хотим, чтобы приятно было! Хотим, чтобы не помнить ничего! Умереть, как заснуть! Не замечать смерти! Чтобы родные не плакали! Хотим светлой кончины! Хотим, чтобы дела все закончить! И так далее, и тому подобное. Пальцев не хватит. Но во всех этих пожеланиях я не нахожу ничего нового, ничего принципиального. (Игриво.) А я вот кое-что придумал! Но об этом опосля. Разберём сперва некоторые положения. Кто-то хотел не иметь болезней. Это – вздор! Врачи могут вам сделать это и без меня. Ну, хватил какого-нибудь наркотику побольше, и крышка! Ничего и не заметите. Сюда же относятся и все другие вариации «незаметной смерти». Кто-то сказал, чтобы родные не плакали. Ну, это вообще каменный век. Если какой-то придурок плачет над трупом, над разлагающимся биологическим материалом, тот просто дикарь, ничего не смыслящий в науке. Я этот пункт вообще опускаю как недостойный нашего внимания. Хотим светлой кончины – это тоже бред! Она что, бывает ещё тёмной, розовой, бурой? Оптические свойства вещи и смерть не совместимые вещи, это и ученику церковно-приходской школы понятно. Хотим, чтобы дела все закончить! Каки таки дела? Вам-то уже плевать будет, (повернувшись к Алексею) вернул ты три рубля тёте Соне или нет! Спалил ты усадьбу твоего классового врага или не успел! Кака тебе сейчас-то разница?! Мне больше понравилось, когда кто-то захотел, чтобы это дело приятно было! Тут вспоминаются «Маленькие трагедии» Пушкина. «И страшно, и приятно», «печально и приятно», - говорят его герои. А председатель в «Пире во время чумы» подытоживает: «Всё, всё, что гибелью грозит, // для сердца смертного таит // неизъяснимы наслажденья //  бессмертья, может быть, залог! // И счастлив тот, кто средь волненья // их обретать и ведать мог!» Мелко плавал товарищ Пушкин. Мелко! Одной приятности мало, господа! Что же мы, в самом деле, целую жизнь страдаем-страдаем, целую жизнь корпим-корпим, трудимся-трудимся, а время умирать пришло, и вот тебе награда – приятность какая-то. Господа, этого мало! Слышите? Мало! Да ещё какого-то бессмертья залог! Ха-ха! Ну ладно, во времена Пушкина люди тёмные были, они не виноваты в своём невежестве. Но мы-то, господа! Неужели мы не понимаем, что то экстатическое мгновение, которое воспел Пушкин, тот дионисийский выплеск отчаяния совсем безрадостен и уж никоим образом не есть счастье! Здесь простая подмена понятий и нарушение логики! Это просто показуха радости, сплошное надувательство, а по-сути, обыкновенный раж и агония! Балабол этот Пушкин, упырь и врун! И этот якобы гений словесности не заметил, что в самом русском языке, так сказать, в народной мудрости уже заложено разрешение проблемы смерти. Это всего лишь два избитых выражения: «смеяться до упаду» и «лопнуть со смеху»! Да, господа, надо смеяться! Надо смеяться перед смертью и над смертью! Надо хохотать до упаду. Слышите ли: до упаду! Вот это и будет смерть. Надо лопнуть со смеху. А когда лопнете со смеху, это и будет смерть.

Алексей чихает и Епишка настораживается.

Е п и ш к а. Но это только одна идея. Одной идеи мало, господа. Надо ещё придумать, как её осуществить. Вот что самое важное! И я, господа, изобрёл способ! Это техническое решение далось мне не сразу. Современная наука ещё не поспевает за мыслью. Научно-технический прогресс ползёт как черепаха, по сравнению с развитием идей. Но я сумел забежать вперёд, господа! Это машина! Слышите? Я создал машину весёлой кончины! Не для Нобелевки стараюся, а для человеков! От страданий их желаю избавить! Чтобы они с радостью уходили на пожрание червю! Но об этом изобретении я расскажу на следующей лекции. И ещё прошу вас, господа, не платите за лекцию керенками, ради бога! Золотишко несите, бриллиантики там всякие, самоцветы на худой конец. Ну, понимаете, да?

Епишка снимает сюртук с туфлями, кладёт их на прежнее место. Затем он заползает под кровать, но высовывает голову.

Е п и ш к а (в зал). Золотишко несите! (Скрывается под кроватью.)

Слышится взрыв артиллерийского снаряда.

А л е к с е й (приподнимаясь на кровати). Эка мразь приснилась! (Встаёт, надевает туфли.) Так я в этой тюбетейке так и спал? (Глядя на своё отражение в окне.) А мне идёт. Похожа на докторскую шапочку. Ха! Неужели все узбеки доктора наук? Оказывается, в нашей империи есть народ сплошных учёных! (Вешает головной убор на вешалку.) Что же мне написали студенты? (Подходит к столу, надевает очки, вскрывает конверт и читает письмо.) «Дорогой Алексей Фёдорович...» Что с очками? (Протирая очки.) Как будто не мои. (Надевает очки и продолжает читать, щурясь.) «Ужасные события последних дней подвигли нас организовать вооружённое движение в защиту законной власти и порядка. Мы назвали его «Белая гвардия» в противоположность красным бандам. Призываем вас, как потомственного казака и истинного патриота, влиться в наши ряды. Ждём вас в кинотеатре «Унион», что у Никитских ворот. Это письмо будет вашим пропуском. Студенты Московского университета». (Пауза.) От меня до «Униона» десять минут ходьбы. (Взрываясь.) Потомственный казак! Истинный патриот! Что, казаки пойдут драться за какое-то там учредительное собрание?! Они присягали царю! Это с одной стороны. С другой стороны они и за рабочими мужиками не пойдут, не их уровень. Эх, хлебнут ещё горя с казаками и те, и другие! Кстати, как там мой казачий надел во Власово-Аютинском хуторе? Раньше давал по сто рублей в год за сдачу в наём. Это старыми. Очень помогало в студенческие годы. Но в этом году ещё не заплатили. Мама сказала, что они не знают, сколько платить по нынешнему, мягко говоря, зыбкому курсу рубля. Ха! Кто-то предлагал там у нас ввести донские рубли, обеспеченные золотом. Впрочем, идея не плохая по сравнению с керенками. (Пауза.) Мама. Как она там сейчас? Два месяца не виделись, а как будто уже год прошёл. Надо ей письмо написать. Да только не дойдёт оно... (Пауза.) Мама. Как она там сейчас? Два месяца не виделись, а как будто уже год прошёл. Надо ей письмо написать. Да только не дойдёт оно... А как маме нравилось анданте из 1-й симфонии Вагнера до мажор. Когда я его играл, она бросала все дела и слушала

Алексей берёт скрипку и начинает играть этот печально-торжественный фрагмент.
В это же время на улице раздаётся чеканный шаг отряда и песня «Смело, мы в бой пойдём». (Это 1-й вариант текста времени Первой Мировой войны; варианты же за «Власть Советов» появятся лишь через полгода).

Х о р  ю н к е р о в.
Слыхали деды,
Война началася,
Бросай свое дело –
В поход собирайся.
Смело, мы в бой пойдём
За Русь святую,
И как один прольём
Кровь молодую.

А л е к с е й. Как совпадает!

И действительно, анданте Вагнера и мотив песни «Смело, мы в бой пойдём» не то что полностью совпадают, но мелодически коррелируются.
Алексей подходит к окну боком, чтобы его не заметили с улицы, и смотрит, что происходит снаружи дома. 

А л е к с е й. Юнкера. Направляются к Никитским воротам.

Вдруг за окном раздаются выстрелы. Песня прерывается. Завязывается перестрелка. Слышатся крики «рассредоточься», «ложись», «огонь».
Алексей продолжает играть у окна Р. Вагнера.
Перестрелка заканчивается.

Г о л о с  с  у л и ц ы. Спасибо, маэстро! Давно не слышали такой музыки!
А л е к с е й (встав на стул, в окно). Вы куда идёте, господа?
Г о л о с  с  у л и ц ы. В кинотеатр «Унион» на подмогу! Сыграйте ещё!

Алексей играет тот же опус Вагнера.

За окном голоса юнкеров заканчивают музыкальный фрагмент припевом:
«Смело, мы в бой пойдём
За Русь святую,
И как один прольём
Кровь молодую».

Чеканный шаг и песня, по мере удаления отряда, затихают.

А л е к с е й (непроизвольно продолжая песню). «Деды вздохнули,
руками взмахнули, знать Божья воля...» Да-а-а! Таким образом, я стал невольно втянут в одну из сторон противостояния. Это что же получается, или-или? Третьего не дано? То есть, мне надо стрелять или в своего русского мужика, или в своего же русского барина? Какая глупость эта меонизированная действительность! Это полная инаковость смысла, то есть, сплошная бессмыслица! (Пауза.) А как юнкера хорошо восприняли Вагнера! И как его анданте великолепно сочеталось с песней! Но ведь Вагнер пророк всеобщей, общечеловеческой революции, а юнкера против революции. Вагнер и «Смело, мы в бой пойдём» более подойдёт большевикам, если заменить «Русь Святую», например... да хоть на «власть плебеев» или на «жизнь от пуза». Боже, какая мешанина! Но где же тот спасительный круг, за который нужно схватиться, чтобы не потонуть в этой мутной и неразличимой текучести бытия? (Пауза.) Впрочем, я бы чего-нибудь съел. Давно бы чего-нибудь съел! Эврика! Осталась вторая сумка с продуктами! Какой я, однако, предусмотрительный.

Выходит и быстро возвращается со свёртком.

А л е к с е й. Кусок окорока! (Готовит бутерброд, орудуя перочинным ножичком.) Сейчас самоварчик ещё затеплю.

Звонит телефон.

А л е к с е й (в удивлении). Это что ещё за новость? (Снимает трубку.) Софья Васильевна?! Здравствуйте! Как вы там? Я – нормально. Хотел сумку с продуктами вам отнести, да всё перекрыто. Софья Васильевна, Валя пропала! Целые сутки уже не появлялась! Что? (Радостно.) Она у вас?! Слава Богу! Какое счастье... Что? Валя ко мне рвётся?.. Не пускайте её! На улицу лучше не выходить, особенно, барышне! Там такое твориться! Эпос, одним словом... Что?.. Снять с дома обе вывески? Это очень правильно, Софья Васильевна. Да-да. От греха подальше. Только как я один их сниму?.. Вся прислуга разбежалась по своим домам. Так, так. В чулане инструменты и лестница. Понял. Прямо сейчас сниму... Да, Софья Васильевна, дверь с улицы на засов, и не высовываться! (Связь прерывается.)  Алё! Алё! (Стучит по рычажкам аппарата.) Барышня, вернее... революционный матрос Сидоров! Кто?.. Юнкер Иванов?! Вы заняли телефонную станцию? Поздравляю! (Слушает телефонную трубку.) Бой завязался на станции... и тишина. (Кладёт трубку на аппарат.) Валентина жива, а это главное! Как от сердца отлегло. (Пауза.) А уж вывески моды и приданого давно надо было снять – нечего гусей дразнить. И как это я раньше не догадался? Так. Инструменты и лестница в чулане...

Алексей накидывает зипун и выходит.


Картина третья

Слышатся стуки от переноски громоздкого предмета.
Из-за комода вылезает Епишка в матроской бескозырке и направляется к столу.

Е п и ш к а (напевая). Смело, мы в бой пойдём // за жизнь от пуза!

Впивается в бутерброд зубами, смачно жуёт. Затем откупоривает бутылку бургундского вина и запивает из горлышка.

Е п и ш к а (жуя). Хорошо живёт купец Соколов, от пуза! Обобрал народ. (Делает ещё глоток вина.) Ну вот, поели и прекрасно! (В зал.) Можно теперича и к духовному переходить, то есть, к лекции моей. Только потерпите ещё одну минутку. (Встаёт из-за стола, подходит к окну и смотрит вниз на улицу.) Ой, Алёшка! Вывеску пытается снять! Ха-ха! Да тут рабочие руки нужны, мозолистые, привыкшие к труду. Это тебе не гимназисток щупать. Ну, что смотришь? Это опять я, Епишка, как ты меня назвал, в твоей комнате нахожуся. Хе-хе... (Отходя от окна, недовольно.) Про епос рассуждает. Чего там думать? Я – Епишка, я и есть епос! Вот так! (После паузы в зал.) Переходя к лекции, должен вас предупредить, что я многое передумал за комодом, да и под кроватью. И говоря прямо, немного обиделся на вас. Нанесли в прошлый раз одних керенок, а я золотишка просил! Надеюсь, сегодня вы как-то исправите свою ошибку. Но главное, я решил отказаться от продолжения предыдущей темы. Во-первых, для моего изобретения ещё нет необходимых материалов. Это покажется вам фантастичным, но материалы мои должны быть как бы летучими и невидимыми. Они должны будут опутать всю Землю всё равно, что паутиной. Во-вторых, человеки ещё не приуготовлены к мой идее, ну, чтобы лопнуть-то со смеху. Тут надо мозги перекроить, а это очень непросто. Прежде всего, следует отказаться от метафизических терминов! От субстанции там, субъекта, сущности,  ноумена и феномена, духовности, будь она не ладна!! Форма и содержание – врозь! Никакого единства! И крышка метафизике! Чтобы люди навсегда забыли и не помнили этих слов! Пусть будет один глобальный термин: материя! Всё остальное – её копии! Вот тогда, сбросив с себя путы религий, богословий и философий, человек будет приуготовлен перейти в следующий эволюционный вид. Только тогда он будет способен воспринять мою технику! Минуточку, посмотрю, как там дела у моего двойника. Он хочет подражать мне во всём, только у него это плохо получается. Ещё бы! (Посмотрев в окно, удивлённо.) Снял?! Снял обе вывески! И даже с лестницы не упал, очкарик! И когда же тебя к стенке поставят? А с каким удовольствием он купается в ненужных словах! Смотреть противно. (Кривляясь.) У него и «типичный», и «типический», и «типовой», и «типологический». И всё с разными оттенками смыслов, и всё употребляется в разных сочетаниях с другими словами. Для чего существуют эти эшелоны ненужных и бесполезных знаний?! Оставить только одно слово из четырёх: «типовой», - и баста! Для журналистов  хватит, а куда больше? Станет более целесообразно, да путь к самовыражению заметно сократится. Поэзию я бы вообще запретил. Впрочем, она сама по себе отомрёт по законам развития. Просто пока не обращать на неё никакого внимания – быстрее загнётся. А вообще, всё идёт чин чинарём! Главное, что Россия сгинет. Ух, ненавижу! Пусть будет на этом месте Московия, если уж так захочется любителям старины. А лучше – Садовокольцовия. Республика Уралия. Согласитесь, красивое название: Уралия! Казакия, Владивостокия и тому подобное. И чтобы все они подчинялись более умным нациям. Да так оно и будет по законам развития. Большевики-то, если победят, всего лет на семьдесят засядут, ну, на сто, не более. А вот тогда-то, после коммунистов, и вспомнят обо мне! Найдут мои сочинения и чертежи! И на их основе создадут уже не машину радостной кончины отдельного человека, а всех человеков разом, гуртом, так сказать! Соборно! Хе-хе! Господа, вы не подумайте, что я хочу уничтожить человечество. Оно просто перейдёт в другое качество, более качественное качество, в человека-машину, которому будет всё нипочём! Вижу недоумённые взгляды. Понимаю, понимаю, о чём беспокоитеся! О половом вопросе, поди! Как, мол, машины-то любить станут? Хе-хе. На это я вам отвечу так. Сейчас существует всего каких-то два жалких пола. Ну, что это такое? Это как обглоданная кость собаке! А тогда станет очень много всяких полов! Это сулит просто тьму разнообразных сочетаний! Так что наслаждениев-то поболее станет, чем теперича! Вот, так сказать, какие грандиозные и невообразимые перспективы ожидают нас, пока человеков, по законам развития. И надо к этой мысли всем привыкнуть!

Слышатся стуки от переноски громоздких предметов – это возвращается Алексей с улицы. Хлопает дверь внизу.

Е п и ш к а. Думает, что без вывесок не ограбят купца Соколова. Да все знают без всяких вывесок, что это его дом! Тебе бы, дурику, самому отыскать здесь спрятанные драгоценности, в чемоданы их и на юг! А не тетрадки гимназисток проверять! (Прислушивается.) Ну, ладно, господа, на сегодня хватит. Переваривайте мои идеи до следующего раза. Главное, не забудьте о вознаграждении за мою лекцию. А я, пожалуй, после обеда-то, сгоняю на кладбище, могилку мамаши проведаю. Что-то в животе закрутило. Хе-хе. (Прячет бутылку с недопитым вином в карман и залезает за комод.)

Скрипит дверь, стук от переноски предметов становится громче.
Входит Алексей с тремя-четырьмя поленьями.

А л е к с е й. Бр-р! Как холодно!

Открывает топку, закладывает поленья и разжигает печь.

А л е к с е й. Опять этот Епишка привиделся. Почти лицом к лицу с ним столкнулся через окно. (Пауза.) О Боже, что же такое человеческая жизнь? Зачем живут эти Епишки? Разве нельзя без них? Зачем они отравляют весь воздух, которым дышит человечество? Зачем люди проливают кровь, уничтожают один другого, наслаждаются страданиями других людей, неистовствуют, бешенствуют, зверствуют? Можно ли улыбаться после этого, можно ли получать радость от солнца и тепла, от ласки и дружбы, от удачи и достатка? Эх, Михаил Васильевич, щёточный виртуоз и мыслитель, почему вы не придумаете огромную метафизическую щётку, которой можно было бы вычистить из действительности всех Епишек, как вшей?! Какой там «подвижной покой», какое там «самотождественное различие»?! Полный распад, разрыв всего. Везде и повсюду! Вот говорят, выбирайте между Истиной и Христом. Но Христос-то и есть истина. Только тогда она согревает. Ну вот, уже и тепло стало. (Снимает зипун.)

С улицы доносится знакомая песня шпаны под гармошку на мотив «Девочка Надя».

А л е к с е й. Опять Епишки!

Поют уже под самыми окнами:
«Напилася баба, стонет под забором –
Дезертиры хлопцы поглумились хором.
Синяки под глазом, рваная кисея –
Это родина моя, бывшая Рассея!»

Песня стихает.

А л е к с е й. Что-то мне вспомнилась первая песня Леля из «Снегурочки». «Земляничка ягодка без пригреву вызябнет. // Сиротинка девушка без привету высохнет». Вот это и есть эпос с онтологической точки зрения. И вызябнет, и высохнет Россия без нашего пригрева и привета! (Вытирает слёзы). Россия, мама, Дон, Новочеркасск, Москва, Валя... Одним словом, Родина. Сколько связано с этим именем всякого недоброжелательства, злобы, хуления! «Квасной патриотизм», «ура-патриотизм», «последнее прибежище негодяев» и прочее и прочее. И такая матерщина, как и по адресу всякой матери! Нет, Родина – это величайшая категория человеческого разума вообще. Великие мыслители доходили до больших обобщений. Но ни в «мышлении» Декарта, ни в монадах Лейбница, ни в боге Спинозы, ни в трансцендентальной апперцепции Канта, ни в абсолютном «Я» Фихте, ни в Мировом духе Гегеля нет этого родного, этого родственного, этого отцовского и материнского начала, нет Родины. Какой-то слабоумный писака сказал, что надо выбирать между Истиной и Родиной. Это всё равно что... Вот, например, есть вкусная груша. И вдруг мне предлагают выбрать между вкуснотой и грушей. Но это абсурд! Ибо если я выберу вкусноту, то я её и не почувствую, отвергнув саму грушу. Так же и с истиной. Она неразрывна с Родиной. Только с Родиной, вместе с Родиной, ради Родины и возможно приблизиться к истине! Каждый из нас есть частица Родины, рода, родных и всего родного. Без этого всего немыслима человеческая личность. Без Родины личность превращается в пузырь, наполненный нечистотами извне. Именно извне, ибо изнутри не бывает нечистот, этой переработки поступающей в нас материи или идей. Как хорошо сказал Спаситель, что только то, что исходит из нас, показывает, насколько мы чисты. Без Родины мы – Епишки! (Пауза.) Нет, не пойду я ни в «белую», ни в «красную», ни «серо-буро-малиновую», ни в какую гвардию или партию! Они разрывают мою Родину! Они уничтожают саму суть и смысл бытия! Там везде есть Епишки! Некоторых Епишек выносит наверх, на поверхность, где они и болтаются в качестве руководителей, как... в проруби. Но Епишка – неодолимая сила только для близорукого. Тогда действительно бессмысленная жестокость наполняет душу и заставляет драться за истину и правду. А вообще... (Задумавшись.) Чехов говорил, что надо по капле выдавливать из себя раба. Я думаю, что каждому из нас надо выдавливать из себя Епишку!

Слышится скрип двери внизу.

А л е к с е й (насторожившись). Что это? Шаги по лестнице. (В ужасе.) Дверь-то на улицу я и забыл закрыть! Не только на засов, а вообще! Точно! Анархистская шпана залезла! Или большевики? (Быстро хватает письмо от студентов и бросает его в печку.)

Раздаётся хлопок двери уже в квартиру.
Алексей встаёт за печку, открывает перочинный ножик и ждёт, затаив дыхание.
Слышится стук женских каблучков.

А л е к с е й. Валя? Её шаги! (Прислушиваясь.) Зашла в свою комнату. Как же она проскочила мимо шпаны? Бог хранит её. Не буду беспокоить, пусть отдохнёт.

С улицы доносятся выстрелы винтовок и стрёкот пулемёта.

А л е к с е й (вспомнив). Да! Дверь на засов! (Быстро выбегает.)

Слышатся крики атакующих «Ура»!
Из-за печки выходит Епишка. Он в котелке, тёмных круглых очках и с палочкой для слепых.

Е п и ш к а (на улицу). Ну, давайте, давайте, побольше крови!

Выстрелы стихают.

Е п и ш к а. Вот всегда так! Только настроишься на зрелище, а оно прекращается. (Пауза.) Это что же, Алёшка Лосев на меня прёт, что ли? Выдавить меня хочет по капле?! Меня? Инвалида? (Идёт как слепой, постукивая перед собой палочкой и прихрамывая.) Не-а. Хе-хе. Не получится. Я уже глубоко просочился во всех. В самом деле, ведь любая блоха или клоп имеет право на существование по законам развития. А я лучше блохи и клопа! Я разумный и к тому же (гордо) либерал! Поэтому буду жить вечно! Тебя, Алёшка, я, конечно же, проклинаю. Но незамедлительной смерти я тебе не желаю. Хочу, чтобы ты мучился всю жизнь со своей философией. Чтобы на каторгу тебя отправили ! Чтобы зрения лишился! Калекой стал! И подох в безвестности! Фу... (В зал.) Лекция переносится на опосля. Тикать надо от Лосева. Попробую теперь обработать какого-нибудь другого учёного, а лучше политика. Ну, в общем, вы меня узнаете, я дам вам свой знак.

Растопыривает ноги, чуть сгибает колени, вытягивает шею, немного высовывает язык и издаёт свой козлетон в зал. Затем исчезает, пройдя сквозь стену.

Доносятся звуки пианино. Валя играет гаммы и арпеджио.
Входит Алексей.

А л е к с е й. Валентина решила пальчики размять? Правильно, нечего терять время! А мне надо поставить точку в осмыслении. (Задумывается.) Да. Никуда нет выхода из жизни, из её кровавости и мутности. Преступления, жестокость, насилие – всё это лезет на нашу Родину. Как извне, так и изнутри. Но возмутиться отдельным преступлением, вступить с ним в борьбу – мало. Даже бессмысленно. Это и всякое животное будет грызться за то, что оно считает своим. Надо побороть противника не ради себя. Не ради своей идеи. И даже не ради ближнего. А ради самой Родины! Она включает в себя и ближнего, и твою идею, и тебя самого. Вот где подлинное осмысление всякой человеческой борьбы против зла. А ведь вся человеческая, да и животная жизнь есть сплошная жертва. Вольная  или невольная. Осмыслить бесконечные человеческие страдания – это понять их жертвенный смысл. Необязательно, чтобы человек непременно умирал. Для этого должно быть особое веление Родины. Но всякое страдание, труд, лишение и тягость, переносимые во славу Родины, уже есть жертва. И осмысливается всё это только в меру жертвенности. А есть и превысшая, общечеловеческая Родина. Это твердыня добра, истины и красоты, которая может велеть вступить мне в смертный бой.

Валя исполняет «Чакону» Баха.

А л е к с е й (слушая). Моя экзаменационная пьеса! «Чакона» Баха.

Алексей берёт скрипку и подыгрывает одну фразу.

А л е к с е й. С удачным прибытием, Валентина. (Слушает музыкальный ответ и играет вторую фразу.) Я так боялся за тебя. (Слушает ответ и играет третью фразу.) Слава Спасителю, что ты цела и невредима!

Далее музыкальный диалог фортепьяно и скрипки сливается в единый дуэт.

                З а н а в е с