Борис Савинков. во Франции во время войны. Другой

Александру Аникину

Другой взгляд на события Первой мировой войны представляет собой повесть Бориса Савинкова конь вороной и не очень известная мировой аудитории книга "Во Франции во время войны".

Прямая цитата из Бориса Савинкова Во Франции во время войны:

     "Когда пришли немцы, они явились в наш дом. Генерал, — имя его осталось мне неизвестным, — пригласил мою мать присутствовать при прохождении вверенных ему войск: «То будет, сударыня, очень интересный и поучительный смотр».

«Смотр» тянулся с 11 часов утра до 6 часов вечера. Все это время генерал, поигрывая моноклем, беседовал с моей матерью. Он часто смеялся довольным и громким смехом.

—Сударыня, когда вы будете немкой, — ибо вы будете немкой, — вы будете гордиться тем, что присутствовали на этом смотру. Я велю сделать доску, великолепную доску... Я прибью к вашему дому на память... Французы, сударыня, защищаться не могут... Да, я знаю: ваши друзья англичане, ваши друзья русские... Англичане? Они хороши на море, но на суше они ничего не стоят... Что же касается русских... А! А!., они даже не понимают, что такое настоящая армия...

—Но они сделали много успехов за последние десять лет...

—Да, конечно, конечно... Но, поверьте, у них нет армии... Остаются французы... Что же вы хотите? Это — вырождающийся народ... С французами кончено. Я вам скажу, как мы поступим с вами после войны... Вот: мы сохраним ваших лучших мужчин и женим их на здоровых немках. У них будут здоровые дети... Что же касается остальных, мы сошлем их в Америку.

—Но, генерал, ведь мы одержали несколько побед в эту войну.

—Ни одной, сударыня, ни одной.

—Мы взяли немецкое знамя...

—Вздор, сударыня, вздор... Вы не одержали ни одной победы, и вы не одержите ни одной. Через два дня мы будем в Париже.

Через несколько дней те же войска и тот же генерал возвращались через Ля-Фертэ-Гошэ. Один немецкий солдат остановился у нашего дома. Он грустно сказал: «Нет Парижа... Нет...»

Почти тотчас же в город вступили наши драгуны».

В Куломмье и в Ля-Фертэ-Гошэ немцы не разоряли, не грабили и не жгли. Они только «шутили». «Шутили» с женщинами, с прокурором, с госпожой Дельбэ. Но в других городах, в Эстернэ, в Монмирайле, в Фер-Шампенуазе, они уже не шутили. Я не знаю, нужно ли пожалеть об этом. Я не знаю, что лучше: унижение или напрасная смерть?

II
ЭСТЕРНЭ
Под Эстернэ происходили ожесточенные и решающие бои. Я видел поле сражения. На возвышенности у леса стояла немецкая артиллерия. Это видно по глубоким и правильным колеям, по обрывкам ременной сбруи, по неубранным лошадиным трупам. Всюду, сколько хватает глаз, небольшие, взрытые ямы — следы французских снарядов. Ниже, у дороги на Монмирайль, по всей линии придорожного вала, расположилась пехота. Ее передовые траншеи тянутся дальше, рядами, по открытому полю, к замку. За обстрелянным замком — орешник. За орешником деревенская церковь. И сейчас же, по ту сторону церковной ограды, французские укрепления. Даже не укрепления. Немец роет старательно, насыпая высокий холм. Француз не прячется. Его траншеи — канавы. Когда подходишь к ним ближе, то кажется, что это игрушка. Не верится, что именно здесь, почти без укрытия, часами отстреливались солдаты. За церковью снова орешник, отлогие горы и выше, на сжатых полях, французская артиллерия. Французы обошли немцев справа. Немцы бежали. Их отступлением закончился бой.

Я смотрю на осенние, потемневшие от дождей поля. Теперь все мирно и тихо. Но на желтых равнинах расцвели кроваво-алые маки: красные, прибитые к могильным крестам кепи. Их так много, что не сочтешь. Поистине земля наполнилась кровью. Поистине «горе четвертое»... «И я много плакал о том, что никого не нашлось достойного раскрыть и читать сию книгу и даже посмотреть в нее».

Эстернэ бомбардировали французы. На домах отчетливые следы. Точно кто-то брызнул свинцом. Кое-где разрушена крыша. Кое-где разбита стена. Один снаряд влетел в слуховое окно. Он, не разорвавшись, упал на постель. Я видел эту постель. В комнате вился пух. На чердаке дымились стропила. У порога плакала испуганная старуха.

В Эстернэ германские войска не «шутили». Я зашел в дом местного мирового судьи. Стулья сломаны, портреты испачканы, ящики вынуты из столов, зеркала разбиты в осколки, письма порваны на клочки, уничтожены книги. Под столами выпитые бутылки. Точно дикая и разнузданная орда прошлась по этому дому. На камине солдатский сапог и оставленная на память брошюра: «Доктор Жафф. Искусство и школа любви».