Зримая рука рынка. Эссе из сборника Городище

Ну что я сейчас? Работаю по призванью, пишу повести, рассказы, иногда пьесы и киносценарии, публикую книжки. Сплошная предсказуемость и железобетонность необходимости. То ли дело было в девяностых! Дурманящий воздух свободы, захватывающая игра человеческих воль, сладкий трепет опасности в один миг потерять всё или взлететь под небеса, радость и восторг от случайной удачи! Да, это так. Только с одним я не согласен, с «невидимой рукой рынка». Видима она, эта рука, навязчиво зрима и даже осязаема! Но всё по порядку.

Трудно сказать, сколько нас, книжников, было числом. Одни приходили, другие уходили, третьи вообще отходили в мир иной, что случалось не редко. Все мы являлись или бывшими, или ещё не бывшими. Не буду составлять длинный гомеровский список, ибо его не прочтут и до половины, упомяну лишь некоторых товарищей. Бывший научный сотрудник института океанологии Палыч, который проплыл полмира в исследовательских экспедициях. Бывший редактор МихМих, возглавлявший когда-то известное издание. Бывший архитектор, худой и очень высокий очкарик, всем своим видом отрицавший прилепившееся к нему прозвище Колобок. Бывший актёр Кукольник, служивший ранее, не трудно догадаться, в театре кукол. Ещё не бывший, но и не ставший режиссёр, недавно обучавшийся театральной профессии, - автор этих строк. И ещё с десяток приходящих-уходящих, залётных-перелётных. Наша люмпен интеллигенция трудилась рука об руку с представителями самых разных социальных прослоек, профессий и судеб. Поэтому естественная сортировка раскучковала книжников на отдельные группы, правда, без строгих границ. Пили же все, - и это, пожалуй, немаловажная цеховая принадлежность, объединяющая стихийно возникшее сообщество.

Утром мы закупали по дешёвке книги в каких-то подвальчиках-складах, которые расплодились тогда по всей Москве, маскируясь отсутствием вывесок под ничто. Поэтому надо было ещё знать фарватер, чтобы найти закупочную точку. Возбуждённый свободой народ брал в основном детективы и любовные романы, в которых ранее испытывал недостаток. Этот сорт литературы поставлялся дельцами целыми эшелонами. Впрочем, на складах иногда попадалась и классика – залежавшийся и страшно уценённый товар, который мы с удовольствием покупали для себя. Я, например, приобрёл двенадцать томов Дэвида Юма в твёрдом красивом переплёте по цене одного детективчика в мягкой обложке.

После затарки сумок продавцы книг разбредались по улицам и предлагали чтиво, конечно же, раза в два-три дороже закупочной цены, тем, кого бог пошлёт. Заходили в офисы, магазинчики, заведения общепита, «кланялись» припаркованным автомобилям. Обычно архитектор Колобок, засосав стакан, сразу бросался к машинам, ещё не «пробитым» коллегами по причине раннего часа, и снимал первые сливки прямо у склада. Как-то раз он подошёл к сверкающему «мерсу», согнул свой долговязый скелет чуть ли не пополам, чтобы быть лицом к лицу с водителем, и начал вдохновенно анонсировать содержание любовно-эротического произведения. И как это он не разглядел сквозь толстые линзы очков, что на месте водителя сидел бульдог? Пёс с чрезвычайно умными глазами долго и терпеливо выслушивал продавца, потом по какой-то причине (возможно, почувствовал в рекламе фальшь или стал недоволен сюжетом) тихонечко рыкнул. Колобок мгновенно выпрямился от неожиданности.

- Извините, - растерянно сказал он бульдогу, судорожно протёр вспотевшие очки, но собравшись, поспешил продолжить плановый обход.
Как бы многомиллионный город ни сулил бесконечность сбыта, прав Экклезиаст, проходит и это. Через год читатели начали наедаться нашим товаром, и кривая продаж бульварной литературы резко пошла вниз. Ходишь-ходишь весь день с увесистой сумкой, предлагаешь-предлагаешь гражданам книги, а к вечеру посмотришь в карман... Процитирую отца Варлаама из «Бориса Годунова» Пушкина. «Ходишь, ходишь; молишь, молишь; (...) заглянешь в мошонку, ан в ней так мало, что (...) с горя и остальное пропьёшь». Прямо про нас. Наступили тяжёлые времена для работников Гортопа. Да, я не сказал, что такое Гортоп. Сейчас поясню.

Пьяного Кукольника (бывшего актёра) забрали в милицию.

- Где работаете?

- Хм. В Гортопе, - промычал Кукольник.

Дежурный старательно вписал название организации в бланк, чтобы послать депешу на место работы нарушителя и этим, помимо отобранной выручки, ещё больше навредить антисоциальному элементу.

- Кем работаете? Адрес организации?

Кукольник задумался.

- Да по всей Москве работаем.

- Чем ваш Гортоп занимается? Отоплением, что ли?

- Не-ет! Так, по городу топаем, книжки продаём.

- Гони его отсюда! – зарычал другой милиционер, поняв, что больше взять с задержанного нечего.

- Меня? Выгонять?! – возмутился Кукольник. – Я играл Робин Гуда!

За Робин Гуда ему ещё всыпали. На следующий день Кукольник с подбитым глазом сообщил нам, что теперь мы работники Гортопа, и выдал нам самодельные удостоверения, сделанные из пожелтевших листов школьной тетрадки. У меня до сих пор хранится этот документ как память эпохи «свободы».

- Фотографии вклеите сами, - подмигнул он.

Вот ведь, пострадавший даже не пожалел времени для изготовления шутливой поделки!

МихМих, редактор, включился в игру:

- Ты когда оклад повысишь, начальник?

- Вы, Михаил Михайлович, сейчас находитесь в долгосрочном отпуске за свой счёт. Так что наливай-ка лучше!

По поводу начальника. Один субъект по кличке Клетчатый (он всегда был в клетчатой рубашке) с тремя уголовными сроками прибился к нашему коллективу, быстро втёрся в доверие и стал «своим». Этому не противоречили, по инерции соблюдая правила этикета и придерживаясь позиции «да пусть работает, от нас не убудет, всем кушать хочется». Вскоре он начал занимать у нас деньги.

- Всегда отдам! Вместе же каждый день работаем! – заверял Клетчатый добродушно, и ему не отказывали.

В один из дней, когда из старой гвардии на работу вышел только заикающийся океанолог Палыч, уголовник попытался подчинить его себе. У Палыча не было денег на закупку, и Клетчатый охотно дал ему в долг. А когда начали продавать, кредитор озвучил ещё и 50% с его прибыли в свою пользу.

- Да я же говорил с самого начала, - врал он напропалую. – Эх, Палыч, не думал я, что ты такой мелочный!

Палыч недовольно поморщился:

- Ну, Бог с тобой, - и согласился по мягкости характера.

К концу рабочего дня Клетчатый уже не работал сам, а только контролировал продажи и прибыль своего коллеги, время от времени наливая ему горячительного. Что сказать на это? Получил Клетчатый по башке от «фраеров», как он нас назвал, и поклялся выпустить нам кишки, приехав на разборку с бандюками. Но с тех пор его больше никто не видел. Впрочем, лет через десять он мелькнул на телеэкране в качестве помощника депутата Госдумы. Его модный пиджак был традиционно клетчатым. Видимо, клетчатая судьба наложила на него отпечаток пожизненно.

Итак, для книжников наступили нелёгкие времена. Москвичи были под завязку затарены вышедшими за последние лет пятьдесят иностранными произведениями низкого жанра. Издатели же продолжали метать их, как рыбы икру на нересте. Склады ломились от зарубежной макулатуры. Но кто же купит книгу во второй раз! Нужно было срочно обновлять репертуар отечественным чтивом, к которому, надо заметить, начинал возникать интерес. К сожалению, армия наших детективщиков и любовнороманщиков только ещё формировалась.

Помимо основной товарной номенклатуры, книжники стали экспериментировать с другими видами продукции, оставаясь в рамках гортоповского метода продаж. Чего только мы не пытались втюхать гражданам! И средства от комаров, блох, клопов, тараканов, муравьёв. И всякие семена для огорода. И чесалки для труднодоступных мест на теле, например, межлопатия. Я, кстати, подарил одну тёще, которая сначала долго смеялась, но чешется этой царапкой до сих пор. Мы пробовали продавать десятки разнообразных предметов, назначение которых узнавали лишь из инструкции, ибо в здравом рассудке было трудно догадаться, для чего эти вещи существуют. И ведь люди всё это брали! Непостижимо! Когда Сократ ходил по афинскому рынку, он в великом удивлении воскликнул: «Оказывается в мире существует столько много вещей, которые мне не нужны!» Спасибо Сократу, надоумил. Рынок – вот где зарыта собака!

Первооткрывателем рынка был МихМих, но поначалу скрывал это от нас. Сравнительно небольшую авоську для ношения товара он сменил на вместительный баул челнока и успевал сделать с ним аж по две ходки в день. Где же он нашёл золотую жилу сбыта? Редактор недолго хранил тайну. В Луже! Весь спортивный комплекс Лужников был превращён в единый кишащий базар, лучше сказать, в наиболее концентрированную точку рынка, если учесть, что весь город, да что там говорить, вся страна являлась сплошным рынком! А весь мир? Нет, весь мир не рынок, а, скорее, игорный дом. Ведь экономисты без тени иронии, в прямом смысле называют страны игроками. Ну, а хозяин казино, как мы знаем, всегда  в выигрыше.

Так вот, на концентрированные рыночные точки спортивных арен (Лужников, Локомотива, Динамо, Спартака, Черкизона) со всей страны съезжались автобусы с торговцами, которые здесь закупали товар, а у себя продавали. Кавказ, Украина, Урал, Поволжье, вся средняя и северо-западная Россия – все питались от физкультурных ристалищ столицы. Энергия наживы витала в воздухе и отдавала каким-то сладковатым привкусом органического разложения. А может, это был просто запах накопившегося за день мусора вперемешку с парами пышущей в забегаловках снеди и пота от снующих тел, волочащих тяжёлую поклажу? Вероятно, и то, и другое. Что здесь причина, а что следствие – пусть разбираются философы, а лучше, бухгалтеры, которые сегодня оставили мыслителей далеко позади по востребованности.

Я был потрясён, когда в первый раз зашёл в автобус с пассажирами, выглядывавших из-за крепостных стен, сложенных из коробок, сумок и объёмных свёртков. Только я произнёс два слова «детективы» и «любовные романы», как моя сумка была мгновенно опорожнена. «Нада брать сюда пабольше книг», - шепнул голос рынка своеобразным говорком, кольнув моё сознание. Я купил два клетчатых баула для каждой руки и внушительный туристический рюкзак. Теперь я выглядел как навьюченный гоночный верблюд. Гоночный – потому что надо было прибежать пораньше, распродать партию, закупить следующую и успеть реализовать её до отправки автобусов, которые к 5-6 часам вечера уже разъезжались. Тяжёлая ноша заставляла каждые 10-15 минут делать передышку. Но ожидание неминуемой награды прибавляло сил. Мы знали, что к вечеру будем возвращаться налегке, ощущая повышенную плотность кармана, набитого купюрами.

Спрос был по нашим скромным меркам настолько велик, что мы не боялись конкуренции. МихМих даже вовлёк в это дело свою племянницу, студентку филфака. Она была высокая, миловидная, немного склонная к полноте, с чуточку нескоординированными движениями, что придавало ей особый шарм наивности и простоты. Мы всегда пропускали её первой в доходные автобусы, чтобы она успевала на лекции в университет. Но студентка была ещё умная и добрая, что являлось само по себе большой редкостью, в делах же прямых продаж – весьма отрицательным фактором. По первости она закупила на все деньги трёхтомники Флобера, клюнув на их сногсшибательную дешевизну. Будущая филологиня не знала, что классика практически не расходится, что продавцы складов только и мечтают от неё избавиться. Как МихМих негодовал! Он умолял работника закупочной точки обменять французские бестселлеры XIX века на ходовой товар, но тот ни в какую, мол, чек уже пробил. А сам, рад, зараза, что сбагрил дерьмо девчонке.


- Если не продадутся, то на подарки останутся, - всхлипывала племянница.

- На подарки?! – взревел МихМих. – Кто сейчас книги дарит, дура!

Любитель художественной литературы, блестящий журналист был уже заражён рыночной бациллой.

Приехали в Лужу. Бедная студентка долго объясняла автобусной публике, кто такой Флобер, что его творчество сыграло немаловажную роль в истории мировой литературы, особенно, в развитии французского реализма. Ничего не действовало. Тогда я психанул, взял её трёхтомники и зашёл в очередной автобус.

- Лучшие любовно-эротические романы всех времён и народов, - начал я. – Секс-символ Франции мадам Бовари изменяет мужу, покупая любовникам дорогие подарки! Это разоряет тупого супруга, а Эмма, сорвав цветы страсти и наслаждения, кончает жизнь самоубийством!

- Дай-ка посмотрю, - растаяла одна пышная дама, обтиравшая лицо и шею влажной салфеткой.

- Пожалуйста! И заметьте, цена всех трёх книг в твёрдом переплёте равна цене одной книжонки в мягкой обложке! Да вы пощупайте, какой переплёт – им убить можно!

Не знаю, чем клиентов заинтересовал товар, или увлекательностью фабулы, или как экзотическое орудие убийства, но в этом автобусе ушли все книги французского друга Тургенева. Люди в ажиотаже брали сразу несколько трёхтомников, так что некоторым даже не досталось. Я был горд удачной продажей и помощью отчаявшейся студентке, но ещё больше – распространением и популяризацией классики. Пожалуй, это был единственный мой вклад в культуру за весь гортоповский период моей жизни.

Надо сказать, что мы на этой работе несколько поднялись материально. Джокер (о котором я ещё не говорил) даже купил подержанный жигулёнок, и с помощью автомобильного багажника и скорости передвижения увеличил свои продажи в разы, как выражаются экономисты, успевая охватить не только Лужу, но и Черкизон.

МихМих был игроком по жизни. В советские времена он любил расписать пульку с генералами и докторами наук, окопавшись от будней на какой-нибудь правительственной даче в выходные дни. В 90-х интеллектуальный преферанс вытеснили тупые «однорукие бандиты». Кто не знает – это игровые автоматы с одним рычагом, точкой опоры которого являлся человеческий азарт. Что там Архимед! Зная эту точку, можно перевернуть не только Землю, но и высосать у азартных граждан последние сбережения! МихМих считал, что как деньги приходят, так они и должны уходить. Если они приходят легко, то с ними надо с легкостью и расставаться. Поэтому на книжную выручку он пытался честно обыграть одноруких разбойников, и в конечном итоге всегда был побеждён шулерской техникой. Только почему он считал эти деньги лёгкими? Я, например, здорово уставал, как физически, так и морально. Понятно, что игрок лукавил, оправдывая свою слабость. Он ведь также легко проигрывал и с трудом заработанные деньги.

Колобок был иного мнения. Бог дал ему зреть свои прегрешения, и он с ними боролся. Архитектор бросил пить и ежедневно вкладывал свою прибыль в акции, надеясь обеспечить безбедное будущее. Тогда в населении ещё не выработался иммунитет против вируса скупки акций, что вылилось в страшную эпидемию, выкосившей средний класс страны. Люди по собственной воле с рвением отдавали свои сбережения «МММ», «Властелине» и другим деньгососам финансовых пирамид, переходя в разряд малоимущих граждан. Но Колобок-то был смышлёным стратегом и покупал акции только благонадёжных банков, которые процветают и сегодня. Куда же тогда делись его денежки? Хе-хе. Вопрос риторический. Эх, лучше бы архитектор эти деньги пропил!

А насколько мы осчастливили издательства макулатуры, одним бесам известно, так как Богу, думаю, эта тема не интересна. А как разжирели чиновники и функционеры от спорта, сдавая казённые площадки в аренду торгашам! Какие автомобили подъезжали к Олимпийскому Комитету в Лужниках! А какие откормленные бандитские морды выглядывали из этих машин и гордо переносили в здание Комитета свои тела, с великим тщанием приуготовленные в фитнес залах на пожрание червю!

Нравился ли нам такой образ жизни? Мы об это не задумывались, так как были поставлены в условия выживания. Вопрос должен звучать по-другому: легко ли давалось такое добывание средств на существование? По-разному. Но были среди нас и такие, которые с большим трудом тянули лямку коммерческой подёнщины. Например, Палыч. Закупал-то он всего по 10-12 книжек на день, да и то, как правило, половина оставалась нереализованной. Почему-то покупатели не воспринимали или, того хуже, принимали океанолога за кого угодно, только не за продавца.  Его заикание, конечно же, здорово вредило делу. Один раз он возмутился не на шутку. Зайдя в автобус, Палыч начал свой традиционный спич:

- А-а-а... э-э-э... г-г-граждане...

Молодой водитель сердобольно протянул ему денежную бумажку и с сочувствием сказал:

- Иди, дедушка, похмелись.

Непонятый книжник вышел весь красный от гнева с поднятой купюрой в руке и без всякого заикания выпалил фразу:

- Какой я тебе дедушка?! Мне всего 45 лет!

Таким разъярённым я его никогда не видел. Палыча, и это я точно знаю, возмутило не то, что парень прибавил к его возрасту пару десятков лет. Что он, женщина, что ли? Это океанолог только придуривался, чтобы скрыть настоящую причину и не обидеть этим сотоварищей. Просто получить подачку для когда-то состоявшегося и уважаемого исследователя мирового океана было большим ударом. А другой бы обрадовался халяве, я даже знаю, кто.

Кстати, среди наших знакомых были и люди, которые считали ниже своего достоинства опускаться до торгашества. Они предпочитали жить впроголодь, не получая зарплату месяцами, но сохраняя при этом осунувшееся лицо сознательного строителя будущего мира справедливости. Навьюченный товаром, я тяжело поднялся по ступенькам подземного перехода и остановился на перекур.
 
- О, привет! – узнал меня такой строитель.

Я слышал, что он, вопреки веяниям времени продолжал работать в газете «Правда», тиражи которой упали почти до нулевой отметки, а соответственно дышали на ладан и зарплаты сотрудников. Отец его, бывший партийный босс, к счастью не увидел позорного низвержения КПСС, развала СССР и других болезненных для него событий, так как во время ушёл из жизни. Огромная квартира в бывшем цэковском доме методично приходила в запустение. Распродавались вещи, драгоценности ломбардно-копеечно закладывались, в тщетной надежде на выкуп. Члены большой дружной семьи начинали ссориться в связи с предстоящим дележом имущества. Даже полы перестали подметаться. Мне вспомнился чеховский «Вишнёвый сад».

- Откуда и куда? – спросил правдинский журналист.

- В Лужники, - стыдливо потупил я взгляд. – Книги продаю.

- Ну-ну.

Он неуверенно поковылял в редакцию ещё совсем недавно могущественного печатного органа ЦК КПСС, но вдруг обернулся и посмотрел на меня.

- Поехали со мной! – вдруг предложил я. – Деньги будут!

- Да нет, спасибо. Удачи тебе.

В его взгляде мелькнуло что-то отрешённое, неземное и жуткое. Я тогда не понял, что это была смерть. Через несколько лет он выбросился из окна своей комнаты с тринадцатого этажа.

За то десятилетие только из одних моих знакомых покинуло мир более пятидесяти человек по тем или иным внешним поводам. Самому молодому было 25, самому старому 50 лет. Глубинные, сущностные причины мы тоже знаем, но умолчим о них, чтобы не быть уличёнными в ненаучности.

Но были люди, которым удавалось совмещать старый уклад с новыми обстоятельствами. Утром неизменно гружённый кирпичами книг я спускался в арбатский переход и увидел там своего мастера по режиссуре. Профессор Т... бойко торговал популярной тогда жёлтой газетой «Спид-инфо». Я удивился, но не тому, что профессор вдруг продаёт скабрезную газетёнку, - это стало в порядке вещей. А тому, что во всём переходе, где пробегают толпы потенциальных покупателей, это был единственный торговец! Не заметить и пройти мимо, чтобы не ставить в неловкое положение своего учителя? Но он меня заметил сам и, ничуть не смутившись, поприветствовал рукой. Плотный людской поток поредел, и нам предоставилась возможность поговорить. Оказалось, что мастер рано утром закупал две пачки газет на полулегальной базе и на своём застолблённом, крышуемом рэкетирами и ментами месте (вот почему он один!), быстро их распродавал. После этого он ехал в институт учить студентов театральному ремеслу, за что получал грошовую зарплату. Рынково рынку, так сказать, искусствово – искусству.

- А ты как? – поинтересовался учитель. – Профессию не забросил?

Я честно рассказал, что добываю средства на жизнь похожим способом, только книгами. А что касается искусства, то интересуюсь, конечно же.

- Вот недавно был на генеральной репетиции «Орестеи» Петера Штайна.

- И я был! – оживился мастер. – Только на прогоне. Ну, и как тебе?

Я задумался. В голове промелькнули некоторые сцены из спектакля немецкого режиссёра, протяжные слоги античных размеров, события роковой необходимости. Афина, съезжающая на специальном приспособлении с небес-балкона по тросу прямо над головами зрителей – это, конечно, было неожиданно. Она почти достигла сцены, но вдруг раздался скрежет, актриса взвизгнула (ещё бы!), зрители ахнули: не вызвать ли скорую? Но, к счастью, всё обошлось, актриса снова стала богиней и с безупречной грамотностью речевого искусства начала произносить словеса, соблюдая даже цезуру в середине стиха гекзаметра. Затем из-за левого портала на облаке с колёсиками выехал Аполлон, которого играл популярный актёр, по привычке ожидавший аплодисментов за своё появление. Но публика в зале состояла в основном из коллег по цеху, поэтому никак не отреагировала на выход артиста. Хладнокровно проглотив пилюлю, Аполлон держал в руке лиру, сделанную из грифа шестиструнной гитары, обрамлённого с двух сторон дугами из папье-маше. Ну, чем не лира? Впрочем, гитарную головку с колками следовало бы замаскировать. А может, и нет. Ведь не верим же мы, что по сцене ходят боги, зачем же тогда нужна правдоподобная, всамделишная лира? И вот Аполлон берёт блатной аккорд ля минор и проводит по струнам. Третья струна фальшивит. Но это ничего. В Древней Греции ещё не было минорного лада, и тогда не заметили бы лажи. Актёры же наши играли как всегда превосходно! Их мне всегда бывает почему-то жалко, как бывает жалко хороший музыкальный инструмент в руках какого-нибудь долбёжника. Но коробило меня не от этого. И даже не от того, что спектакль должен идти аж два вечера да по шесть часов. Я почувствовал, что Петеру Штайну пьесы Эсхила не интересны сами по себе, что он пытается выразить через них что-то неуловимое, чего он и сам не знает. Но что? Почему он выбрал три трагедии великого античного драматурга? Что общего между нынешней эпохой и творчеством сочинителя, жившего две с половиной тысячи лет назад? И мне показалось, что это проявилась подсознательная тоска современного Художника по Большому Стилю в наше мелкотравчатое время, когда, что ни парикмахер – то стиль, что ни голова – то истина. Или, как сетовал один православный священник XIX века: «Что ни мужик – то вера, что ни баба – то толк». Под толком он имел в виду не что-то толковое, а толкование, которое, по большей части, бывает бестолковым. Но вот беда, режиссёр поставил трагедию, которая сегодня не воспринимается как трагедия!

Мы с профессором просто дорвались до разговоров. Видимо, он тоже был лишён такого узконаправленного специфического общения, которое со стороны кажется белибердой.


- Тоска по большому стилю? – лукаво улыбнулся мастер. – Красиво! А вы уверенны, что большого стиля нашей эпохи нет? Согласен, что художественная трагедия с её серьёзностью и пафосом умерла как жанр. Такого рода трагедия превращается сегодня, в лучшем случае, в фарс. Поверхностный документальный репортаж хватает людей за живое больше, чем глубинное художественное осмысление тех же событий, чем постижение того корня, из которого выросла и проявилась действительность на видимой поверхности.

Поток возможных клиентов увеличился, и мастер открыл вторую пачку газет.

- Спид-инфо! Свеженький номер! Спасибо! Возьмите сдачу! – Профессор производил торговые манипуляции и одновременно обращался ко мне. – Но отсутствие трагедии – не есть ли трагедия в широком смысле? А раз так, то возможен и большой стиль! Послушайте Волошина!

Он вкладывал в протянутые руки прохожих номера газет, принимая деньги выверенными операциями робота-автомата, и при этом с нарастающим агрессивным пафосом выкрикивал мне фразы.

- Гений – вырожденье! Культура – увеличение числа потребностей! Идеал – благополучие и сытость! Есть лишь единый мировой желудок, и нет иных богов, кроме него! Вот так! – Возбуждённый и раскрасневшийся профессор всучил последнюю газету.

На другом берегу толпоручья  стояли три богатыря. Средний, Илья Муромец, исподлобья смотрел на наш берег. Когда толпа поредела, они двинулись вброд, так и есть, - к нам.

- Хорошо у тебя газетки разлетаются, папаша, - пробасил Муромец.

Я заметил у Алёши Поповича огромный кулак, будто бы пристёгнутый к правому предплечью. Он его ласково потирал левой ладонью, которая, по сравнению с кулаком, казалась детской. Сразу было видно, что спортсмен длительными упражнениями достиг столь внушительного размера инструмента, необходимого, как я смекнул, для устрашения, а если надо, то и для расправы. Хитро придумано и уголовно-предусмотрительно, ибо кулаки не приравнены законом к холодному оружию, тогда как штуковина Поповича обладала всем потенциалом кастета и бейсбольной биты.

Третий, Добрыня Никитич, поглядывая по сторонам, обеспечивал неприкосновенность личностей своих товарищей.

- Да, сегодня неплохо ушло, - согласился профессор с богатырём, поспешно собирая манатки в свою сумку-колесницу. Багровая краска на его лице быстро сменялась белой, но в этот переходный момент ланиты были пятнистыми и прекрасно гармонировали с текстурой курточки.

- Кому отстёгиваешь? – Муромец отодвинул ногой колесницу газетчика.

- И Вождю, и ментам! Я всё честь по чести!

Богатыри засмеялись.

- Отстал ты от жизни, папаша. Вождь уж как три дня на кладбище, - вежливо продолжал былинный герой. - Теперь будешь передавать взносы мне, причём каждый день. Первый взнос равняется величине навара. Но это разово. Потом будет меньше.

- Как?! – возмутился профессор. – Я платил по жёсткому тарифу раз в неделю!

- Теперь введена прогрессивка от сорока до семидесяти процентов в зависимости от ежедневного дохода.

- Но это грабёж! Это больше закупочной цены!

- Гони бабло, папаша!

Мне уже было понятно, что доходная точка мастера потеряна, и надо сделать так, чтобы хоть сейчас-то не отобрали все деньги. Я аккуратно вошёл в диалог, тайком подмигнув учителю.

- Порядок есть порядок, - начал я издалека. – Что ж, теперь придётся платить ежедневно. Ну, спасибо, что предупредили, друзья. Извините, нам надо бежать, опаздываем...

Но не тут-то было. Добрыня Никитич преградил дорогу и пнул по моему баулу.

- Что в сумках? Товар?

- Ну, да. Но я не здесь продаю! В Лужники еду! Вот!

И я, сам не знаю почему, показал им гортоповское удостоверение с аккуратно вклеенной моей фотографией. Илья Муромец насторожился (мало ли что за бумага!), надел очки, которые шли ему как корове седло, и стал изучать документ, сравнивая фото с моей реальной физиономией.

- Похоже, - заключил он и вернул мне удостоверение. – Ты свободен!

Как он не заметил вопиющую самопальность моих шуточных корочек и принял их за подлинные – уму не постижимо! Видимо, юридическая грамотность тогдашних начинающих рэкетиров была не на высоте. Это сегодня жулики и воры имеют дипломы Академии экономики и права или Академии управления при Президенте РФ.

Пока я беседовал с Муромцем, Попович проверил мои сумки.

- Книги, – сообщил он, задумавшись. – Надо их Таньке на лоток забросить. Не продаст, так выкинет.

Он приподнял баулы, попробовав их на тяжесть.

- Ого! Как ты их таскаешь?

- Вот пусть сам и отнесёт Таньке, - подал в первый раз голос Добрыня Никитич, чтобы самому не упасть до статуса носильщика.

- Не понесу! – заартачился я.

- Чё?! – обрадовался Алёша Попович возможностью применить свой заскучавший кулак и грубо отдал приказ. – Взял и пошёл!

- Не понесу!

Неожиданно Алёша нанёс мне удар в солнечное сплетение своим инструментом. Я скрючился и свалился на пол калачиком. Люди шли мимо, как ни в чём не бывало.

- Давай, папаша, гони побыстрее взнос! – нервно поторопил Муромец профессора, зыркая по сторонам, и вдруг впился взглядом в даль длинного коридора. – Менты! Сваливаем!

Алёша приподнял меня за шиворот, прислонил к стене и зафиксировал моё тело в вертикальном положении. Рэкетиры растаяли в воздухе, и на этом месте сгустилась троица милицейского патруля.

- Торгуем?

- Нет, нет! – запротестовал я по инерции, но на самом деле понимал, что теперь-то нам уж точно не отвертеться от дани.

А мой мастер напротив обрадовался:

- Да это свои! Привет, Витёк!

Он «отстегнул» нашим защитникам несколько бумажек (по-божески!) и начал жаловаться на богатырей. Мы узнали от милиционеров, что на Арбате идёт очередной передел рынка и лучше здесь не торговать, пока всё не устаканится. Я же был рад, что ковкий кулак Алёши пришёлся мне по телу, а не по лицу. А то пришлось бы прервать бизнес недели на две – ведь не предстанешь перед автобусной публикой с разбитой физиономией.

Также я был рад, что наконец-то увидел ту мифическую «руку рынка», о которой говорил ещё Адам Смит, что будто бы она расставляет всё по своим местам. Только почему эта рука до сих пор считается невидимой? Алёшин кулак – вот зримая и весьма ощутимая рука рынка! В своих высших энергетических формах кулак воплощается в авианосцах, ракетах и подводных лодках, которые так видимы и ощутимы, что сотни тысяч людей вообще перестают что-либо видеть и ощущать, ибо теряют бытийственную принадлежность. Впрочем, фокус-покус современных СМИ умеет сделать и это незаметным, как бы несуществующим. 

Что касается гортоповской группы люмпен интеллигенции, она просуществовала не долго. Как я узнал позже, неприкаянные представители люмпен пролетариата увидели нашу блестящую коммерцию и были несказанно удивлены успехом. Завистники проследили за нами, узнали закупочные базы и в один не прекрасный пасмурный день мы увидели около автобусов ряд столов с нашим товаром. Новые книжники всё грамотно оформили по правилам того времени: в доле были и бандиты, и охранники, и администрация Лужи. А нам прямым текстом сказали, чтобы мы здесь больше не появлялись. Некоторых даже побили. Досталось и Палычу, который с дуру начал выступать против несправедливости.

- Нада сплачивать байцовскую группировку и бароться за места пад солнцем, - шепнул мне голос рынка, но я не внял ему.

- Тагда опаньки! – хохотнул рынок и повернулся ко мне задом навсегда.