Великий натуралист. Рассказ из сборника Городище

В этот знаменательный день сорокалетний биолог Коля особенно тяжело переносил часпиковую толкучку в метро. Он держался обеими руками за никелированную перекладину в вагоне, словно гимнаст, и время от времени отталкивал спиной пассажирскую массу. Попутчики также пытались приспособиться каждый по-своему. Один справа, видимо, окончательно впав в отчаяние, бросил своё тело во власть стихии и не сопротивлялся натиску волн. Другой слева, сократившись чуть ли не вдвое, щетинился не только острыми локтями, но и буравчатым взглядом, используя силу внутреннего магнетизма.

Панорама обозрения Коли была сужена до фрагмента, в котором располагался старик, качавшийся в такт поезда на сиденье. Биолог навис над дедушкой, невольно являясь для него живым щитом от толчков и ударов шевелящейся толпоплазмы. Хорошо устроился старикан. И почему здесь сидит не девушка, которая скрасила бы своей миловидностью нелёгкий путь! Но Коля был вынужден смотреть на это морщинистое и неприятное лицо, не сообразив, что можно было бы просто закрыть глаза.



На одной из остановок старик задрал голову вверх и приоткрыл слипающиеся веки. Станция оказалась не его, и мужчина снова погрузился в дремоту, откинув голову назад – на, мол, сполна насладись моим ликом!

А было на что посмотреть. Ноздри! Биолог прямо-таки залюбовался таким гигантизмом: каждая ноздря была величиной примерно с грецкий орех. Все остальные детали физиономии не выходили из привычных норм и тем самым нивелировали себя и свою значимость в системе иерархии лица. Но ноздри! Они были боссами, генералами, королями страны, на которой произрастали, и, не смотря на двоевластие, удивительно балансировали под крыльями носа, производя впечатление прекрасно спетого дуэта. Каждая госпожа украшала себя узорчатой сеткой розоватых прожилок и выпускала из дыхала вниз несколько прямых рыжих волосков.

Вдруг глаза Коли быстро захлопали ресницами, как бабочка крылышками: ему показалось, что некоторые волоски шевельнулись. Он приписал иллюзию своей усталости и отвёл на секунду взор, чтобы переменой дальности освежить восприятие. Но когда снова посмотрел на ноздри, то уже не сомневался – волосы действительно шевелились. И тут произошло нечто поразительное. Два ноздревых волоса стали расти прямо на глазах, и из ноздри наполовину выполз таракан, неожиданно обнаружив свою принадлежность к рыжим волоскам – это были его усы. Хозяин ноздрей оттопырил часть нижней губы и направил струю воздуха на прусака. Насекомое уловило усами привычный сигнал (Коля почему-то сразу понял, что привычный) и попятилось назад в своё убежище. И только теперь биолог по-настоящему удивился. Ещё со студенческих лет он знал, что тараканы могут передвигаться только вперёд, а тут насекомое включило задний ход! Заставить таракана пятиться назад – это всё равно, что приучить орла рыть кротовые норы в земле и гнездиться в них. Смена генетического кода? Но тогда катастрофа!

Старик снова открыл мутноватые глаза, Коля заглянул в них и обомлел.

- Иван Парфёныч? – воскликнул он радостно.

Пассажир вздрогнул и бросил на Колю взор.

- Чем могу...

Оказалось, что Иван Парфёнович преподавал в универе зоологию, когда Коля там учился. Потом он даже был его научным руководителем при работе над диссертацией, которая, к сожалению, так и не написалась. Вот только таких роскошных ноздрей в то время у доктора биологических наук ещё не было.

После этой неожиданной встречи биологи пару раз сидели на бульварах и подолгу беседовали. Оба были не поняты миром, и тем более необходимым казалось их сближение. Иван Парфёнович больше расспрашивал сам и очень дипломатично уклонялся от вопросов Коли. Ученик только и смог узнать, что бывший куратор сейчас на пенсии, и это позволило ему, наконец-то, сполна развернуть свои научные опыты. Доктор биологии тратил на них почти всё своё время, да что говорить, просто жил ими. Наконец, пожилой учёный пригласил ученика в гости и неспроста. По его лукавому прищуру было заметно, что он имел в этом какую-то определённую цель. 

Коля проболтался о феномене одному своему приятелю, поэту, о чём потом искренне сожалел. Поэта звали Львом Аполлоновичем и в определённых кругах считали рафинированным эстетом. (Заметим, вопреки Ярославу Гашеку, что не все эстеты гомосексуалисты). Так вот, этот эстет настолько возжелал увидеть чудесные ноздри, что вымолил у Коли познакомить его с Иваном Парфёновичем. Коля, конечно же, с согласия учителя, взял его с собой в гости, но не сказал учёному, что Лёва поэт.

Иван Парфёнович встретил молодых, по сравнению с собой, людей приветливо, после того, как они произвели с помощью дверного звонка заранее условленные звуковые сигналы. Он не любил, когда вторгались незваные гости и отрывали от опытов, поэтому и сохранял некоторую конспиративность. Хозяин пригласил гостей на кухоньку однокомнатной хрущёвки и предложил присесть на табуретки. Он не успел к их приходу закончить необходимую процедуру кормления своих питомцев и попросил подождать одну минутку. Учитель начал скатывать из круто сваренных яичных желтков небольшие шарики. Его узловатые пальцы выполняли эту работу с завидным артистизмом. Несколько виртуозных движений, и из каждой его ладони выпрыгивало на стол по четыре геометрически безупречных шарика. Затем он приблизил ноздри к поверхности стола, постучал карандашом по переносице, что напомнило далёкий звук барабана (восхитительная носовая акустика, однако), и поцокал языком. После этого из его ноздрей выбежала на стол взвод тараканов и устремилась к жёлтым шарикам.

- Восемь! – насчитал Коля в восхищении.

- Девятый опять запаздывает. Ну, что ты? – ласково проговорил преподаватель зоологии, заглядывая в ноздрю через небольшое зеркальце. – Давай-давай, не бойся. Здесь все свои...

Из ноздри показалось два усика, а вслед за ними ещё один таракан, который медленно сполз на стол и неохотно поковылял трапезничать.

- Болеет, - с сочувствием пояснил Иван Парфёнович.

Лев Аполлонович был ошеломлён.

- Да за такой номер! Хотите, я вам найду продюсера?

- О, что вы, что вы! – остановил поэта дрессировщик насекомых. – Моя цель совершенно иная.

Он вставил в ноздри обыкновенные бельевые прищепки в распорку, то есть широкой рогатиной в отверстие. Теперь Коля понял, каким упражнением учёный достиг увеличения своих замечательных полуносий, доминирующих над другими элементами лица. Да, гениальное всё просто.

- Нет, это определённо нужно снять на видеокамеру, - не унимался  восторженный Лев Аполлонович. – И непременно показать на телевидении!

Квартирный звонок издал совершенно банальный, не кодированный, а значит, чужой звук, грозящий опасностью. Хозяин вздрогнул и насторожился. Потом приставил указательный палец к губам и вытаращил глаза, запретив вырваться на воздух назревшей фразе поэта. Он на цыпочках подкрался к дверному глазку прихожей и прильнул к нему. На лестничной клетке раздавались голоса и, как их продолжение, уже длительный и настойчивый звонок. Ивин Парфёнович увидел за дверью соседку, участкового полицейского и работника дезинфекционной службы, вооружённого краскопультом с опасными химикатами. В дверь начали нервно стучать. Иван Парфёнович отпрянул от двери, лицо его изобразило ужас. Он закрыл глаза, внутренне готовясь к катастрофе.

- Видно, опять нет дома, - донёсся мужской голос из-за двери.

- Выбить её, и дело с концом! – это женский голос.

- Хлопот не оберёшься! Знаю я таких тихонь. Потом анонимками замучит! – а это, видно, сам участковый.

Напоследок послышался шипящий звук (травитель прошёлся струёй отравы по стыкам двери с косяком) и в квартире запахло керосином.



- Ушли, - улыбнулся таракановед, прислушиваясь к удаляющимся шагам. - Грубая и тупая чернь пытается задушить прогресс, как и во все времена.

- Чем же недоволен народ? – удивился молодой биолог. – Неужели столь безобидные опыты талантливого натуралиста могут кому-то причинять неудобства? Может быть, зависть?

- Есть некоторые, так сказать, издержки производства... – замялся Иван Парфёнович, - но без них невозможно. Понимаете ли... Но это «опосля». – Когда он волновался, то вставлял слова, почти вышедшие из употребления, и умышленно подчёркивал их интонацией, вероятно, надеясь этим замаскировать своё волнение.

- Приступим к делу! Николай, я пригласил вас как талантливого биолога, не смотря на то, что вы трудитесь на очистных сооружениях. Ваш друг, судя по его положительному впечатлению, тоже показался мне «во всю» достойным посвящения.

Весьма заинтригованные гости переглянулись. Экспериментатор вынул прищепки из ноздрей, положил их в особый футляр и очередной раз окинул предполагаемых соратников, особенно Льва Аполлоновича, оценивающим взглядом. Между тем, пиршество у тараканов закончилось, и они спрятались в тёмный картонный домик, стоявший тут же на столе.

- Мои выводы покажутся вам несколько странными, ибо человечество ещё не готово к такому ходу мысли из-за своей умственной лени, - начал Иван Парфёнович издалека. – Тем не менее, ввиду краткосрочности человеческой жизни, моя теория нуждается в последователях, и я больше не имею право откладывать. Не вдаваясь в подробности, напомню лишь о том, что последним и единственным существом на Земле будет таракан.

- А крысы? – перебил Лев Аполлонович.

Надо сказать, что поэт был немного «навеселе», но искусно скрывал этот грешок от собеседников.

- Возможно, крысы будут последними из млекопитающих. Я же говорю о живом существе вообще, - волнообразно повысил голос теоретик, мол, не перебивайте, когда я говорю. – Также я имею практическую цель: перенос лаборатории в более надёжное место, которое было бы не доступно для недоброжелателей. – Он пронзил гостей взглядом. – Дроздов из «В мире животных» обещал мне помочь, но, к сожалению, месяца через три. Вопрос же требует безотлагательного решения. Сами видели этих варваров сегодня. Они ни перед чем не остановятся! И всему виной, ещё прочно сидящие в современном менталитете эстетические элементы. Но об этом «опосля».

- Нельзя ли взглянуть на вашу лабораторию? – полюбопытствовал Коля.

- Безусловно. Она здесь в комнате. Пройдёмте.

Все подошли к двери жилой площади. Учёный открыл фанерную заслонку небольшого окошечка, словно в карцере, за которой была ещё одна перегородка из коричневого непроницаемого стекла. Он постучал по стеклу ногтем, и коричневая краска мгновенно растворилась, сделав перегородку весьма прозрачной, если не считать веснушчатых точек, раскинувшихся по окошечку большими и малыми созвездиями. Любознательный Лев Аполлонович заглянул в амбразуру и, когда понял, что коричневая краска на стекле являлась массой живых тараканов, которые бросились врассыпную от стука хозяина, то отпрянул от двери, и его передёрнуло с головы до ног. Коля тоже заглянул в смотровое окно. Пол, стены и потолок были сплошь покрыты слоем домашних насекомых.

- Вот, так сказать... – скромно сказал учёный, пытаясь скрыть распирающую его гордость за свой труд, и бережно закрыл заслонку.

Лев Аполлонович, который ещё поёживался от омерзения, достал из кармана квадратную бутылку коньяка и с жадностью приложился к горлышку. Все снова расположились на кухне.

- Меня больше заинтересовала теория, - сказал поэт и уставился на зоолога, пытаясь проникнуть в потаённые уголки его мысли. – Зачем всё это? Я понимаю, фокус, трюк... Впечатляет. Но там их миллионы! Сколько же вы их, так сказать, размножали?

Хозяин понимающе улыбнулся.

- Селекция, дорогой мой. Селекция! – начал разъяснять он. – Восемь лет кропотливого, изнурительного труда! Тщательнейший отбор особей. Ведь на множество популяций приходятся лишь единицы выдающихся индивидов, впрочем, как и у людей.

- Так это гении? – кивнул Лев Аполлонович на картонный домик.

- Да, если можно так выразиться относительно насекомых. Но здесь необходим другой термин, ибо «гений» отдаёт затхлостью эстетического мышления.

Последняя фраза явно не понравилась поэту. Он насупился, но продолжил беседу.

- И что эти гении могут, кроме того, что не боятся заползать в вашу носопырку?

Учёный искренне рассмеялся.

- Я использую этих удивительных особей в качестве сверхчувствительного универсального аппарата в своём носу. – Он повернулся к ученику. – Когда мы с вами встретились в вагоне метро, аппарат отметил неблагоприятную зону. В этот момент мои подопечные забеспокоились, а один из них даже вышел из своего убежища, что и привлекло ваше внимание. Через неделю над этим самым перегоном подземки произошёл обвал. Вы, вероятно, знаете об этом из прессы. С помощью своего метода я обследовал почти весь город. Обстановочка, я вам скажу, не очень-то утешительная, даже наоборот!

- Феноменально! – вырвалось у Коли.

- Почему же вы не предупредили об опасности?! – вспылил Лев Аполлонович.

- Об этом «опосля». Так вот, мои подопечные реагируют на изменения самых различных характеров: сейсмических, радиоактивных, биологических, геологических и даже космических. Как только они почувствуют какое-либо отклонение от нормы, их организм мгновенно начинает приспосабливаться к новым условиям. Моя конечная цель идёт дальше, нежели предупреждать человечество об опасностях, которые, якобы, можно предотвратить, - бросил он в сторону Лёвы. – Нет, опасности можно лишь оттянуть на некоторое время. Намного радикальнее научиться приспосабливаться к всевозможным катаклизмам. И великим учителем для человека в этом вопросе выживаемости будет... - Он выдержал паузу для наибольшего эффекта. - Да-да, наш обыкновенный домашний таракан!

- Иван Парфёныч, вы гений! – не выдержал молодой биолог.

- Не много ли здесь гениев на пяти квадратных метрах? – усмехнулся поэт с раскрасневшимся от спиртного лицом, скосив взгляд на картонный домик.

Учёный глубоко вздохнул, его колоссальные ноздри скорбно поникли.

- Да-а-а-а... – растянул он на выдохе. – Как дик ещё человек! Самым трудным делом будет переделать его мозги. Воспитание, воспитание и воспитание.

- Так вы ещё и педагог? – съязвил любимец муз. – Нельзя ли полюбопытствовать, каков ваш педагогический идеал?

- Идеал! - передразнил Иван Парфёнович, и ноздри его гневно заколыхались. - Опять словечко из каменного века!

Чтобы смягчить обстановку назревавшей конфронтации между учёным и поэтом, Коля вторгся в диалог.

- Простите, - обратился он к натуралисту, - но Лев Аполлонович хотел только узнать, каким вы видите человека в будущем.

- Постараюсь ответить, - размеренно произнёс хозяин, отрывая тяжёлый взор от физиономии гуманитария. – Элементы человека будущего можно наблюдать уже и сейчас. Посмотрите, как ведёт свою телепередачу Дроздов. Для него тарантул – красавец!  А как нежно он почёсывает чешуйчатую шею удава! Он, конечно же, одной ногой стоит ещё в прошлом. Например, он называет стройную экологическую систему болота или пустыни «прекрасной». Он переносит красоту на объекты, которые в головах миллионов людей не имеют никакого отношения к прекрасному. Это его, так сказать, недомыслие, но первый и важный шаг уже сделан! Произведена нивелировка, скажем, горных и прочих ландшафтных красот и уравнена в правах с ранее униженными уголками природы, то есть с тем же болотом, где, простите, квакают лягушки, или пустыней. В конечном же счёте эстетический взгляд на вещи отпадёт, и человек, избавившись от хаоса чувств, другими словами, от дикости, сможет холодным и трезвым взглядом исследователя скальпировать то, что ему и в голову не могло прийти из-за узости умственного горизонта. Собственно, это будет уже не человек...

- А таракан! – рассмеялся поэт.
Учитель нервно продолжил спич, обращаясь по большей части к ученику. А Лев Аполлонович тихонечко откупорил вторую бутылку коньяка и сделал большой глоток. Он протянул руку к тараканьему домику и постучал по ней пальцем:

- Гении, как вы там?

- Не сметь! – вскочил Иван Парфёнович.

- А чё я? – пожал плечами поэт. – Хотел пообщаться. Может, научат чему-нибудь полезному! И потом, держать гениев всё время под замком, - это, по крайней мере, не гуманно!

- Вот-вот! – перешёл на визг учёный. – Одно на уме: гуманность, человечность! Кроме человека такие скрижали никому не нужны! Это тормоз в перманентном генезисе Вселенной! И с чего вы взяли, что они под замком!

Иван Парфёнович поцокал языком, склонился к столу и постучал карандашом по переносице. Все девять тараканов выбежали из прохладного картонного домика и ринулись в манящие теплотой и уютом пещеры ноздрей.

Коле опять пришлось снимать напряжение.

- Весьма интересно было ознакомиться с введением в вашу теорию, - заметил он. - Но я хотел бы напомнить о практической стороне, которая не ждёт отлагательства. У меня, пожалуй, найдётся помещение под лабораторию. Только как мы перенесём такое фантастическое количество особей?

- О! – возликовал зоолог. – В чемоданах! Я разработал уникальный способ, при котором будет всего лишь пять процентов потерь! Когда мы сможем переезжать?

- Мне нужно позвонить! – сказал ученик, но на его мобильнике не хватило денег для звонка.

Телефона у Ивана Парфёновича не оказалось. Понятно: лишние звонки, беспокойство, расходы опять же. Мобильников он тоже не признавал, а Лёва свой потерял. Коля был вынужден отлучиться, чтобы бросить на мобилу в терминале рублей десять, нет, для надёжности пятнадцать.

Под лабораторию учёного он решил предоставить свою квартиру, которая была точь в точь, как у Ивана Парфёновича. И это весьма положительный момент, ибо идентичная планировка не потребует продолжительного привыкания к новому месту, что весьма важно для научного творчества. Во-вторых, у Коли теперь будет неоспоримый повод чаще видеться с великим человеком и вкушать нектар истины от возможных бесед с ним. Сам же он, чтобы не мешать Ивану Парфёновичу, будет жить на даче. Собственно, это и не дача, а так, бытовка на садовом участке. В летнее время Коля обычно сдаёт квартиру и обитает на этой «фазенде». Сейчас у него тоже жильцы, которые должны съехать по договору через три дня. Вот ученик и напомнил им с пополненного телефона о заканчивающемся сроке найма и категорично отклонил просьбу о пролонгации. Правда, при таком повороте судьбы он терял часть  доходов от сдачи жилья, а если быть до конца искренним, то единственный их источник. Ведь не посмеет он брать деньги с Ивана Парфёновича за аренду помещения. Да у него, вероятно, и нет никаких денег. Впрочем, пенсия... Надо срочно искать работу.

Когда Коля подошёл к нужному подъезду, дверь резко распахнулась, и из прохода вылетел красный как рак Лев Аполлонович. Он увидел приятеля, притормозил и грозно поднял указательный палец вверх.

- Мандельштама и Блока я ему простить не смог! – раскатисто произнёс он и через мгновение скрылся за углом дома, оставив в воздухе устойчивый коньячный дух.

Коля бросился к квартире Ивана Парфёновича. Дверь была распахнута настежь. Стены, пол и потолок лестничной клетки медленно заволакивала коричневая масса прусаков. Это напоминало нашествие гитлеровских полчищ на карте Европы в одном документальном фильме. Соседка, выглянув из своей квартиры, в ужасе что-то крикнула и захлопнула дверь. Осторожно, чтобы не повредить живой материал для научных экспериментов, молодой биолог пробрался в квартиру учёного. Дверь в лабораторию была выбита. Сам исследователь сидел на полу кухни с остекленевшими глазами. Нос его был разбит.

Ученик сразу понял, что произошло в его отсутствие. Зоолог, вероятно, сказал не очень лестную фразу в адрес писак, и пьяный Лёва дал волю своему негодованию. Ударом кулака поэт поверг натуралиста на пол, тем самым, прикончив гениальных таракашек в их же носовом лагере. Покидая помещение, Лев Аполлонович сильно пнул в дверь лаборатории и выбил её напрочь. А как же без завершающего аккорда? Ведь он эстет, другим словом, дикарь. Вот почему Платон изгнал всех художников и поэтов из своего утопического государства!

Глаза Ивана Парфёныча ожили. Учёный бросил на Колю полный отчаяния и скорби взгляд и, решив, что он соучастник погрома, вне себя закричал:

- Вон!

По лестнице уже поднимались работники санэпидстанции, вызванные соседкой. Судьба великих опытов оборвалась.


Ощущая свою вину перед учителем и непомерный стыд перед человечеством, Коля больше не появлялся у Ивана Парфёныча, и поэтому ничего не знал о его дальнейшем существовании. С тягостным чувством он доживает свой век, видя вокруг всеобщее одичание и разгул чувств – предвестие чудовищных катастроф.