По законам справедливости

 
      Повесть написана по дневниковым записям журналистки и показывает жизнь внутри редакции газеты в эпоху так называемого развитого социализма. Она дает возможность взглянуть на происходящее не с дистанции времени, все расставившего по своим местам, а как бы оказаться его участником, в той среде, которую сохранили в себе странички дневниковых записей.
      Под влиянием социальной структуры, взаимодействующей с личностью, в авторе записок происходит эволюция в сторону прагматизма. Противоречие в том, что, настроенная воспитанием и образованием на романтику, она бунтует против заурядности, докучной обыденности, без которых не мыслим прагматизм. Не сразу, не вдруг она понимает, что живет не в свое время и не в своей среде.


                От автора

      Насколько это нужно читателю, зависит от круга его интересов. Одна и та же мысль может быть воспринята как новая и глубокая и как прописная.
Дневники привлекли мое внимание тем, что журналистка поразительно искренна, не стремиться показать себя положительной героиней. Их цель – уяснить, почему так бездарно живут многие. Свои же возвышенные идеалы осуществляет с трудом и не всегда у нее это получается, потому что часто пасует перед трудностями, да и прилагаемые усилия недостаточны, и цель поставила перед собой не ту, которая была бы наилучшей, а выполнимую.
      Трудно стать личностью в эпоху двойных стандартов и понятий, трудно сохранить себя под натиском окружающих лжи и лицемерия, когда постоянно возникает вопрос: а нужно ли это вообще? Другие же сокращают трудности жизни до минимума.
Выстоять героине помогает твердая уверенность в том, что за все в жизни приходится платить и с процентами, если берешь житейские блага в кредит. Их надо заработать честной жизнью, самовоспитанием. Счастливыми хотят быть все, но таковыми становятся лишь достойные, которые, выбрав правильную дорогу в жизни, не сворачивают с нее, какие бы соблазны их не манили.
      Истина, как мир, стара. Но сколько людей блуждают в потемках в поисках счастья, убеждаясь в его эфемерности. И давно бы пора убедиться в существовании непреложных Законов Жизни и неуклонно следовать им, потому что доказательства их существования – сплошь и рядом. Это доказывает и пример жизни людей, встреченных автором записок на своем пути, и самого автора. И еще помогла литература, печатное слово, которое всегда было в основе русской культуры, которое формировало личность, способную выстоять в любой ситуации и сохранить свой духовный стержень.
      В отличие от большинства окружающих, автором записок движет, прежде всего, не желание заработать, упрочить свое материальное положение. Она свое ремесло пытается сделать искусством, выразить себя, идя по пути самоусовершенствования.
История жизни автора и ее современников — история нравственной болезни общества, вирус которой проникал в сознание постепенно. В повести передан дух эпохи, быт тех лет и героев того времени, которые на глазах менялись: исчезал из жизни аристократизм, и мало кто эту потерю замечал и, тем более, задумывался над последствиями. А они не замедлили сказаться обнищанием духа. Все больше ощущается в обществе дефицит порядочности, потому что она становится невостребованной. Ей попросту нет места в жизни, в которой кипят меркантильные страсти.
      Дневники представляют собой исповедь и попытку объяснить себя и окружающих, и ни в коем случае не поучение, а попытка самой научиться понимать нравственные законы бытия.
      Становление автора прошло в эпоху тоталитарного режима с его бескомпромиссностью, жесткими оценками происходящего. Так учили–программировали в учебных заведениях. Получив образование, автор постепенно понимает, что оно вовсе не подготовило ее к жизни, более того, дезориентировало. Стремясь разобраться в этом феномене, пытливо вглядывается в окружающую ее жизнь, пытаясь проникнуть в самую суть, обрести истинные понятия вместо вложенных в ее сознание, и руководствоваться ими в жизни. Оказалось, что процесс постижения долог, а еще дольше – воспитание себя в духе того, что удалось постичь.
      «По закону справедливости» – по идейному замыслу является продолжением мемуаров учительницы «Я в одиночку к истине брела». Разница лишь в кругозоре. Учительница ограничена стопками тетрадей и всяческих планов – дань бюрократической системе. Литература близко касается души, но героиню жизнь кружит на чертовом колесе повседневной текучки, насквозь пропитанной формализмом, и выход только в том, чтобы спрыгнуть с него на полном ходу в неизвестность. Но есть еще одно колесо – семья, где тягловая сила – женщина. Так что о душе и подумать некогда.
      В повести «По закону справедливости» происходящее показано через призму восприятия журналистки, которое ближе к реальному положению вещей. Профессия сформировала остроту духовного зрения. Поэтому, если учительница просто приводит факты, то журналистка анализирует их. Героини – представительницы своего времени, которое менялось от авторитаризма через «оттепель» к распаду экономическому и нравственному, – выходцы из низов общества. Это тоже примета времени. С начала 60-х начал снижаться интеллектуальный и культурный уровень интеллигенции. Шло ее валовое производство через заочное и вечернее образование, что снизило ее общественную ценность.
      С ширпотребом образования появилось просвещенное невежество. Оно всегда активно, склонно к разрушению.
      У каждого времени – свои герои. Повесть о том, что с ними произошло, – без прикрас. Нанося позолоту – сути не изменишь. Парадокс человеческого существования в том, что оно немыслимо без общества, а в нем – мучительно, особенно если руководствоваться законами справедливости в несправедливом социуме.
      Качество населения – самая большая беда, доставшаяся нам в наследство от всех искажений, именуемых социализмом. И еще околонаучный багаж того времени. Для не защищенных броней твердых правил порядочности, деформация совести была неизбежна.
      Работая над дневниками, не только пропустила все через себя, но и вложила так много себя, что не могла отделаться от смущения, когда еще в рукописи ее читали люди, которым я доверяю. Сокровенным не делятся со всеми. И, хотя я старалась жить так, чтобы не было в моей жизни ситуаций, о которых поведать кому-то было бы неловко, все же есть такое, что не каждый поймет правильно. Изменить же что-то, приукрасить, умолчать – означало бы отступить от истины и нивелировать труды многих лет, цель которых – исследование жизни и результатов моральных травм, которые она наносит нам.
      Недовольство собой чувствует оттого, что, поднявшись над своей средой, во многом осталась ее заложницей. Тех, кто рядом, она превосходит знаниями и порядочностью, но так и не избавилась от признаков обыкновенности, не приучила себя держаться. Манеры не были отшлифованы. В ней смесь высокого и мелочного, добродетели и комплексов, благородства и низости.
      При осмыслении дневников я отказалась от всего иллюстративного и оживляющего, приближая их к обозрению, так как цель – не развлечь читателя.
      Книга, которую ты, читатель, взял в руки, ближе к публицистике, чем к литературе. Литератор, прежде всего, стремится не к предельной объективности, а, чтобы завладеть интересом читателя. Да и правдоподобие – еще не правда. Поэтому, если кто хочет больше узнать о времени, которое уже ушло в прошлое и стало историей, обратится не к художественной литературе, несмотря на то, что она более популярна, а к источникам, отражающим события более достоверно.
      Если художественная книга доставила удовольствие даже духовное, она менее ценна в познавательном смысле. Эта же представляет читателю простое описание событий без творческого осмысления и художественных красот. Что ж, велосипед на то и создан, чтобы на нем ездить, а не цветочки рисовать.
      К тому же, коварство дневников в том, что, попадая в их власть, уже целиком от них зависишь. Имеют они и неоспоримое достоинство – убедительность. Главное тут даже не сюжет, а внутренний мир автора. Журналистка проходит долгий и нелегкий путь, чтобы прийти к тому, что известно многим: самое сложное, забытое и важнейшее из всех искусств – жить. Сложность в том, что, в отличие от математики, это наука неточная, и постигать ее необходимо постоянно.
      Объективны ли в таком случае записи? Читатель больше склонен доверять положительным образам, которые можно взять себе за образец. Но за ними ничего нет. Это схемы. Они глубоко западают в сердце, но прежде, чем следовать их примеру в точности, неплохо поразмыслить. Сколько примеров, когда человека восхваляют и любят, а на поверку он пуст и банален. Часто ли мы принимаем за эталон тех, кого следовало бы?
      Рукописи содержат рассуждения о том, что сегодня кажется наивным. Это самораскрытие может оттолкнуть людей противоположного склада.
      Моральные ценности не сразу и не вдруг были заменены рыночной их стоимостью. Процесс этот начался во времена, вошедшие в историю под названием «социализм».
      «Большевистскую прямолинейность», проникшую во все поры сознания, изжить очень трудно. В самовоспитание героиня вкладывает много душевных сил, преодолевая обидчивость, некоторую кичливость и прочие слагаемые закомплексованности, заложенной воспитанием, меняет себя, отказываясь от предрассудков и иллюзий, выдавливая из себя рабскую от них зависимость по капле, что оборачивается истощением душевных сил и моральным кризисом.
      Истоки невежества – в преклонении перед недостойным авторитетом, влиянии привычки, суждении толпы. Все это не может не поколебать уверенность в том, что законы справедливости действительно существуют, а не выдуманы из-за присущей человеку склонности к утешающим басням. И, наконец, поневоле задумаешься над тем, существуют ли вообще возвышенный и низменный образ жизни? Окружающие ли формируют человека, или он – общество?
   

                Найти себя и быть собой
                Не так-то просто, как нам кажется
                Не каждый ведь из нас отважится
                Содрать с себя за слоем слой
                Пласты тех мелочных привычек,
                Что обрастали день за днем.
                И трудно мне в себе самом
                Найти порою без отмычек
                Себя
                Из прожитых годов,
                Хоть протестует мой рассудок,
                Но рвусь я, будто из оков.


                Первые впечатления

      Редакция размещалась в новом двухэтажном здании. Еще не так давно она ютилась в саманной развалюхе, потом построили типовую. Внизу разместилась типография. Наверху кабинет редактора, конференц-зал, хотя никаких конференций там не проводилось, разве что так называемые «Голубые огоньки» под Новый год. Обычно здесь печатает машинистка, и вдоль стен стоят столы с разложенными на них подшивками газет и журналов. Рядом с конференц-залом – фотолаборатория. Это царство Ольги. По другую сторону коридора, тянущегося через всю редакцию, – небольшие кабинеты. В одном из них заместитель редактора Сергей Иванович Чубаров и ответственный секретарь Геннадий Долбешков, другой – отдел сельского хозяйства. Здесь заведующая отделом Валентина Николаевна Утенцова и я, в третьем, совсем малюсеньком, – заведующая отделом писем Роза Константиновна Кривошеева, радио-организатор Вера Константиновна Балтийская, корректор Надежда Григорьевна Предательцева и бухгалтер.
      Меня определили в отдел сельского хозяйства, в котором, будучи человеком сугубо городским, я не смыслю ничего. Сижу и лихорадочно соображаю, что можно бы написать. Но тут Сергей Иванович спохватился, что следующий номер газеты выйдет в свет 8 марта. Все за текучкой как-то об этом забыли. Редактор срочно собрал сотрудников у себя в кабинете:
      – У кого какие соображения имеются по праздничному номеру газеты?
      – Могу написать об учительнице.
      У других тоже соображения были. Возражений не последовало, и вот я отправляюсь домой к знакомой учительнице географии. Рассматриваю коллекцию монет, беседую. Потом пишу о том, что она человек с широким кругом интересов и именно такие люди нужны школе – способные заинтересовать, зажечь.
      Очерк получился большой – «Быть интересным человеком». В районной газете из-за ее малого формата это не приветствуется. Но тема – не сельскохозяйственная, и я развернулась. Тем не менее, редактор сокращать не стал, сказал набирать шрифтом помельче, чтобы поместился. Очерком то, что я написала, считать можно было лишь с большой натяжкой. В основном на перечислении фактов построен, но для районной газеты был неплох: заметен на фоне ее привычной серости.
      Начало было положено. А потом я напросилась в командировку вместе с Сергеем Ивановичем. Он не был в восторге от моей компании, потому что я не вписывалась в его планы, но возражать не стал.
      Приехали в совхоз, зашли в партком. Сергей. Иванович беседовал с секретарем парткома, я слушала и схватывала. Подошло время обеда. Секретарь парткома поехал вместе с нами. Я сделала для себя целый ряд открытий. В столовую можно входить через заднее крыльцо. Оказываешься в уютной комнате, где стоял сервант во всю стену с обеденными и чайными сервизами. Стол накрыт скатертью, стулья. Обед нам подали.
      Комната – полный контраст с общим залом, где грязные механизаторы с подносами выстроились в очередь, накурено до невозможности. Значит, я попала в число публики, которой не пристало сидеть на длинной лавке за общим столом и слушать речи механизаторов, щедро приправленные крепкими словами.
      Это не соответствовало лозунгам о всеобщем равенстве и братстве, существующим в нашей стране, но можно было объяснить тем, что мы – гости, и в силу вступали законы гостеприимства. Хотя служебная командировка все же не вписывалась в понятие гостить.
После обеда я полезла в сумочку за кошельком. Сергей Иванович остановил мой порыв взглядом. Вышли, попрощались с секретарем парткома, сели в машину, и тут я спросила.
      – А что, мы сейчас обедали за счет доходов английской королевы?
      – Привыкайте.
      По пути заехали на чабанскую точку. В степи стоит саманный домик, в нем живет чабан со своей семьей, выпасает овец в окрестностях. К нему в обучение определили выпускников школы, из которых создали комсомольско-молодежную бригаду. Домик просторный, для всех места хватает, даже полированную мебель завезли, чтобы создать молодежи современные условия для обитания. Но заботились не об удобствах молодежи, а о том, чтобы произвести впечатление на проверяющих. Комсомольско-молодежные бригады – очередная кампания, и тут главное было создать видимость проводимой работы, а не всерьез заниматься созданием бытовых условий для молодежи, потому что это очень сложно.
      По приезде написала «В тесноте и обиде». Жилье не было подготовлено к проживанию в условиях зимы для бригады. В пустующих комнатах пылилась самая современная мебель, а молодые люди ютились в комнатке, где жил чабан со своей семьей, потому что это было единственное отапливаемое помещение. Опубликовали под рубрикой «Как живешь, молодежная?»
      Потом еще поехала в командировку с заведующей отделом. Для себя машину не решаюсь просить, поскольку это связано с расходами бензина. Редактор Владимир Севастьянович Карасевич за этим строго следил. Поскольку опыта у меня – никакого, то полагала: на мои поездки будет соглашаться неохотно, поэтому прилеплялась, к кому можно было. Потом сделала для себя открытие: можно ездить с инспектором комитета народного контроля.
      Написала о комсомольско-молодежной бригаде по подсказке Сергея Ивановича и решила эту тему продолжить. Следующая была «И чтоб овцы были сыты и сено цело». Заканчивалась публикация выпадом против директора совхоза, но концовку редактор сгладил. На общем фоне это было неплохо, но я понимала, что это не предел. Надо работать над четкостью композиции, шлифовать мысли, тщательней собирать материал.
      Проехала по чабанским точкам. Написала о готовности к получению приплода в отарах. Оказалось, что допустила массу неточностей: о чабане, которого нет, о том, что у чабанов по две-три отары, чего не может быть.
      – Как не может быть? Не с потолка же я взяла! Они сами мне рассказали за пиалой чая!– недоумевала я.
      Позже, войдя в некоторые тонкости, я поняла, как это бывает. Два брата-чабана выпасают отары по соседству. Чаще всего основная работа ложится на младшего. И они не различают уже, где чьи овцы. Самый основной показатель их работы – получение ягнят. Если тех, что появились на свет в одной отаре, частично приписать к полученным в другой, тогда у одного чабана показатели будут ниже средних, у другого – рекордные. Премией можно поделиться. Самая высокая – машина. Ее можно продать по спекулятивной цене, которая вдвое выше государственной. Сумма получается весьма солидная.
      Я целиком и полностью уверена в том, что социалистический строй – самый справедливый в мире. Меня распирает гордость за то, что посчастливилось родиться в таком государстве. О двойной бухгалтерии не имела понятия. Водитель, возивший редактора не только в командировки, но и в праздники на природу, где накрывали поляну, знал от него о таких фокусах, просвещал и меня. Я пропускала все его разъяснения мимо ушей. Этого не могло быть, потому что не могло быть никогда.
      Да чтобы в нашей стране! Будучи по-советски наивной, я была абсолютно уверена, что и все таковы. Все учились в школе по единой программе. Все воспитаны пионерией, комсомолом и Коммунистической партией в духе патриотизма. И чтобы обманывать страну, партию?! Да кто на такое мог решиться?!
      Жизнь то и дело подкидывала информацию для размышления. Если знает о двойной бухгалтерии редактор, не могут не знать в районном управлении сельского хозяйства, райисполкоме. Значит, им тоже нужны дутые показатели. Зачем? Конечно же, чтобы красиво отчитаться перед областью и стричь купоны в виде всяческих поощрений – премий, наград. Но так же мы никогда коммунизм не построим!
Поделилась своими сомнениями с Сергеем Ивановичем. Он рассмеялся:
      – А коммунизма никогда и не будет. Это же распределение по потребностям. Их ограничить нельзя. Как минимум, каждому нужна квартира, желательно просторная, в городе и дача, желательно на морском побережье или в другом живописном месте, машина, хорошая мебель, одежда, бытовая техника. Где это взять для всех?
      Сергей Иванович – коммунист, не верящий в торжество коммунизма? Это не укладывалось в сознании. Никак!
      Понятия о государственном устройстве и строении общества из случайных литературных источников были туманно-благодушными, и практически я их никак не применяла. А зачем? Существует же партия. Она наша надежда и сила. И еще рулевой.


                Набираюсь опыта

      Редактор дал задание написать передовую статью. Писать «передовицы» считалось делом почетным и прибыльным. За них полагался самый высокий гонорар – четыре рубя. Выше уже не бывает. Сие означало, что и меня подпускают к «кормушке». Полистала подшивку областной газеты, нашла «передовицу» с точно таким же названием «Полевой стан», изучила на предмет о чем надо писать, позвонила в районное управление сельского хозяйства, выяснила нужные факты, проанализировала их и сделала выводы. Сергей Иванович объяснил, что передовая статья должна содержать в себе директивы. Но какие директивы могла выдать я со своим куцым опытом? Понятно, что посевная кампания потребует большого напряжения сил, что поля находятся далеко от центральной усадьбы хозяйства, и поэтому полевой стан должен стать на время посевной и уборочной кампаний домом механизатора, где тепло, чисто, уютно, вкусная и разнообразная еда, услуги медицинские, парикмахера, выездная торговля. Я должна была довести до читателя, каким должен быть полевой стан в идеале, в каких хозяйствах он приближен к этому идеалу, каким надо учесть недоработки прошлых лет.
      Отдала «передовицу» Геннадию. Он сказал, чтобы я сделала заключительную часть ударной. Переделала. После этого он сказал.
      – Растрепанная она у вас какая-то.
      Полностью ее переделал. Он, конечно, прав. Передовая статья должна быть четкой, призывать, нацеливать, а не содержать расплывчатые рассуждения.
      Слегла в больницу. Договорилась с врачом, что буду долечиваться дома. Это дало возможность привести в порядок свой гардероб: перешивала платья, укорачивала халаты. Много времени отнимает экипировка. Очень трудно не выбиться окончательно из сил от постоянных перегрузок и все идеально успевать, изыскивая для этого возможности. Выход – в жесткой экономии времени.
      Быт и работу совмещать трудно, особенно если денег не хватает и приходится включать выдумку, чтобы свести концы с концами. Не могу позволить себе роскоши заказывать одежду в ателье, вот и изощряюсь, чтобы употребить в дело вещь, которую из гардероба приходится исключить. То же и с едой. Пересохшую от долгого хранения в холодильнике колбасу нарезаю очень мелко, жарю с луком и добавляю в суп.
      Поездки по селам района использую для приобретения вещей. В магазинах города нет ничего, стоящего внимания. В сельских иногда что-то удается ухватить. Купила чешское драповое пальто бирюзового цвета, сшитое прямо как на меня, приглушенно-вишневый плащ, лаковые «лодочки». Для сельских жителей эти вещи особого интереса не представляли и дожидались меня.
      Пересмотрела накопившиеся за время пребывания в вольнице номера «Правды» и областной газеты, вырезала из них публикации о сельском хозяйстве, которые потом детально изучу на предмет как надо освещать сельское хозяйство. Перечитала их и поняла, что пишу нудно. Журналисты более опытные пишут для оживления о погоде, настроении людей, а у меня преобладает цифирь.
      Валентина Николаевна сказала:
      – Все, что вы пишете, напоминает доклад.
      Она закончила пединститут, в школу не пошла из-за трудности работы. Подвизалась при Доме культуры методистом – тоже свои сложности. Там все на самодеятельности держится. Маня приходит, чтобы повидаться с Ваней, а если он передумал посещать кружок, то и Мане незачем появляться. Подумала, куда бы себя пристроить, – и пошла в редакцию, заявила о своем желании приобщиться к журналистике. Ей дали задание написать о студенческом стройотряде, работавшем на строительстве детского сада напротив редакции. Она поговорила со студентами, написала, принесла на суд редактору. Появилась на следующий день, чтобы узнать мнение. Публикация уже была набрана, вопрос с приемом ее на работу решен.
      Я старше нее. В журналистику пришла тоже не сразу: работала, училась. Сейчас учусь у нее. Пишет быстро. Я же пишу, потом совершенствую, переписываю не менее трех раз. Но у меня есть несколько обращающих на себя внимание публикаций, у Валентины Николаевны – все на одном уровне. Неплохо, но и выдающегося ничего нет. Разница в том, что, работая дольше меня, она усвоила общий уровень редакции, выше которого не поднимется и ниже не опустится. Творчество исключено абсолютно, подготовка публикаций доведена до автоматизма: ни взлетов, ни падений. Для нее работа – способ зарабатывать деньги, для меня – образ жизни.
      На работе Валентина Николаевна особо не зацикливается, потому как главное для нее – устроить личную жизнь. С первым мужем художником-самоучкой разошлась, одна воспитывала дочь и предпринимала все, чтобы женить на себе парня на пять лет моложе. Отношения развивались сложно, с битьем окон, операциями по прерванию беременности и тяжелыми их последствиями. То договаривались узаконить отношения, то молодой человек приходил в ужас оттого, что ему придется удочерить ребенка. Какое уж тут творчество при таких страстях? Я же, если не буду писать на пределе возможностей, такое недовольство собой почувствую, такая дисгармония в душе поднимется, что не буду знать, куда деваться от себя. Так уж запрограммирована. И все же для газеты более ценный работник Валентина Николаевна. Я пока что с трудом улавливаю разницу между отделением совхоза и бригадой. Для меня и то и другое – подразделения хозяйства. Из-за того, что не ориентируюсь, то и дело попадаю в нелепые ситуации.
      На одном из отделений совхоза увидела коров на огороженной площадке по брюхо в грязи. Они ложатся в грязь, потом она засыхает на волосинках, и коровы становятся похожи на динозавров, покрытых панцирем.
      – Почему у вас коровы такие грязные?
      – Это быки.
      – А почему вы их всех вместе собрали?
      – Специализация.
      Потом мне Алексей объясняет, что такое специализация и зачем она нужна. Он объясняет назначение сельхозмашин, и как они называются. Трактор и комбайн я знаю, сеялку отличу, а вот всякие бороны, сенокосилки и много еще всякого такого прочего не уяснила.
      Многое подсказывает редактор:
      –Вы никогда не беседуйте с второстепенными людьми. Они толком ничего рассказать не могут, потому что сами не знают, а только важность на себя напускают.
      Над этим задумалась: ценный совет, тонкое наблюдение. Как я сама не могла додуматься? Не раз же сталкивалась с тем, что «чем ниже начальство, тем выше нахальство». Почему? Опять-таки способ утверждаться не делами. Человек всегда ищет наикратчайшие пути к осуществлению своих притязаний.
      Завела папки «Кто есть кто», «Долгий ящик», «Разные разности». Накапливаю в них информацию. Читаю родную районную газету с неподдельным интересом. Учительница Тамара Григорьевна написала о том, как интересно провела классный час Антонина Афанасьевна. Затем Антонина Афанасьевна хвалила Тамару Григорьевну. Я знаю обеих. Очень серенькие личности вздумали использовать газету для самовосхваления. А я-то считала, что ее предназначение гораздо серьезнее и важнее. Благодаря этому особенно наглядно прочувствовала, что печатная строка не терпит фальши. Писали, чтобы заявить о себе, как о педагогах высокого давления, а вышло с точностью до наоборот: хвалятся обычными мелочными делами и не понимают, что это – свидетельство их невысокого уровня.
      Очередную мою публикацию редактор почеркал со страшной силой. Я это предчувствовала. Была на пленуме райкома комсомола, у первого секретаря взяла его доклад. На пожелтевших от времени страничках напечатанный на машинке текст и шариковой ручкой «XXV съезд  КПСС» исправлен на « XVII съезд ВЛКСМ». Целый день просеивала этот доклад через свои извилины, выискивая рациональные зерна. Написано непоследовательно. Явно взяли доклад трехлетней давности на пленуме райкома партии. Получилось совершенно не по существу, вокруг да около. В результате я утонула в этом словоблудии, к концу рабочего дня отупела. То, что получилось, продиктовала машинистке, чувствуя, что все надо еще раз «перелопатить».
      Можно было отделаться информационной заметкой о том, что состоялся пленум с перечислением вопросов повестки дня и выступающих. Но Сергей Иванович объяснил так, что надо научиться «из навоза делать конфетку», и я добросовестно пыталась. Вообще-то комсомольскую тему он ведет. Очевидно, зная уровень таких мероприятий, он и подсунул мне этот пленум. Сделала вывод, что конфетка из навоза – дело трудоемкое и будет с соответствующим привкусом.
      То, что получилось, читал редактор, несколько раз заходил ко мне уточнять, что я хотела выразить. Обещала сделать страничку в газете, а в результате даже короткий отчет не получился. И все же хорошо, что я не ушла от сложной невыигрышной темы, руководствуясь правилом – не избегать трудностей, а учиться на них. Поняла, что комсомол со времен моей юности выродился до примитива. Комитеты комсомола превратились в конторы по учету поголовья молодежи и контролю за ним, влачили жалкие будни.
      Секретарь райкома даже не в состоянии доклад написать, в котором вразумительно изложить, что было сделано и что намечается в связи с решениями съезда, какие трудности существуют и пути их преодоления. Вместо этого общие фразы, которые равно сгодились для пленума комсомола и партии. Я и не подозревала, что комсомол настолько пропитан формализмом и беспомощен. И еще исподволь подходила к пониманию: то, что на самом деле происходит в жизни, не находит отражения в газете. Редактор ни за что не пропустит, если я напишу о том, что комсомол неизлечимо болен формализмом и не только не нужен, но и вреден, потому что внедряет в молодежные массы порочный стиль работы. Со всего района съехались на пленум лучшие представители молодежи. И что, они уехали нацеленными на новые свершения, претворять в жизнь решения съезда? Делегаты добросовестно отсидели в зале Дома культуры, делая вид, что слушают тягомотину, которую вещали с трибуны, считая, что так и нужно.
      В моем сознании укрепилось плакатное понятие о комсомоле. Парни и девчата в идеально подогнанных новеньких спецовках с мастерками и гаечными ключами в руках, гордо реющие знамена, духовые оркестры. И это так не вязалось с бюрократическим райкомом. Я выросла на комсомольских идеалах, а они, как известно, не соответствуют действительности.
      В конце месяца редактор подсчитал количество строчек, подготовленных каждым литературным сотрудником. Нас четверо: Сергей Иванович, Валентина Николаевна, я, Роза Константиновна. Я – на последнем месте. Лежала в больнице, две публикации написала там. Большинство заголовков редактор после меня переделывает либо на более броские, либо на менее громкие. Мне нужно научиться чувствовать, где как лучше.

                Полгода спустя

      Я не чувствую себя в редакции уже так неуверенно. Писать стала несравненно лучше. Однако, на планерке меня раскритиковали. Сделала страничку о летнем отдыхе школьников. В течение месяца не выезжала в командировки, потому что пришлось подменять ушедшего в отпуск корректора. Могла бы вообще ничего не писать, коль я корректор, иначе мне пришлось бы две зарплаты платить. Между делом по крохам собирала материал, какой смогла. За это и досталось: о ценном опыте умалчиваю, «лью воду». Сергей Иванович всегда зло высмеивал то, что ему не нравилось, с издевкой, с некоторым ехидством даже, камня на камне не оставляя. Одним словом, свирепствовал.
      После планерки он зашел ко мне в кабинет:
      – Руководство очень недовольно Розой Константиновной за то, что она прогуляла четыре дня, потому что в очередной раз расходилась с мужем. Я решил, что страницу она готовила, потому что школьная жизнь – ее тема. Нет, если бы я знал, что это вы организовали, я бы не так резко раскритиковал.
      Может, и не знал. Но я склонна думать, что руководствовался он не пользой дела, а желанием показать свою компетентность. Я с семьей Чубаровых в дружеских отношениях. В праздники собираемся за одним столом. Получилось так, что я сначала познакомилась с супругой Сергея Ивановича Марией Андреевной. Сложились приятельские отношения, потому что их семья приехала в наш городишко недавно, и знакомых у них здесь не было. За критику и за то, что при моей неопытности подсунул заведомо «дохлый» материал, я не обиделась. Человек он не мерзопакостный, а желание показать себя можно и понять. Но Сергей Иванович теперь не будет человеком, на которого следует смотреть снизу вверх, как бы мне хотелось. Культура души у него, если и есть, не та.
      Учусь решать бытовые проблемы наряду с редакционными, но получается, что нос вытащу – хвост увязнет. Сейчас делаю то, что нужнее, тогда как раньше накапливала дела, а потом их разгребала. Обычно вести дом учат с малых лет. Из своего детства я вынесла больше плохих жизненных навыков, и это очень даже сказывается. Взяла за привычку анализировать каждый прожитый день на предмет, где поступила неправильно.
      В редакции все собирают домашние библиотеки. Роза Константиновна потому, что книги – дефицит. Вера Константиновна, – чтобы выглядеть интеллектуалкой. У нее нет высшего образования, и его приходится компенсировать, кося под библиофилку. Оля решила, что приобретение книг – дань моде. От них я узнаю о поступлении литературы в продажу. Кроме того, выездную книжную торговлю организуют в Доме культуры во время пленумов и всякого рода конференций, куда представители прессы вхожи. Самое ценное, что приобрела за полгода, – двухтомник А.Пушкина и еще с десяток книг. Некоторые купила у своих коллег, потому что им удалось приобрести этих же писателей в более нарядных обложках.
      Предел моих мечтаний – жить среди хороших людей. А поскольку таковых крайне мало, придумываю их, наделяя в своем воображении чертами, которые мне бы хотелось, чтобы были. Жизнь имеет обыкновение разрушать иллюзии, поэтому постоянно разочаровываюсь. Раньше я поддерживала ровные отношения со всеми, а сейчас так сложилось, что люди поделились на умных и примитивных. Жизнь меня научила не тратить время на экземпляров недалеких. Как правило, такое общение оборачивается во вред, потому что не умеют эти люди ценить доброе отношение. Умные же понимают, что быть порядочными – выгодно и в общении интересны. Я отождествляла себя с героями фильмов, где журналисты были принципиальными, умными, держались эффектно, но таких в нашей редакции к моему величайшему удивлению не было.
      Газета по моим понятиям должна быть совестью района, формировать его микроклимат, нацеливать на добрые дела, вести за собой, а для этого нужен соответствующий интеллектуальный и культурный уровень сотрудников Он был только у редактора. Остальные же – случайные люди на этом поприще. Я об этом знала, когда пришла работать в газету, но и представить себе не могла, что именно эти люди во многом влияют на микроклимат. Редактор сидит у себя в кабинете, решает наиболее важные вопросы, а вот в мелочах – властвуют абсолютно некомпетентные в журналистике люди. Более того, им недостает образования.
      В редакцию мне не советовал идти знакомый преподаватель пединститута Гали Аскарович. Раньше он был директором одной из школ города, жил со мной на одной лестничной площадке и придерживался той мысли, что, если у меня есть некие творческие способности, то развить их, работая в редакции, не удастся, потому как писать придется о надоях и уборке урожая, где особенно не развернуться. Говорил он это, исходя из примера своего брата, подавшегося в журналистику. Сам же предпочел поступить в заочную аспирантуру и защитить кандидатскую диссертацию.
      И все же дело во мне. Выросла, как кривая березка: то в одну сторону потянусь, то в другую. Есть недалеко от нашего городка березовая рощица, где все стволы искручены, искорежены, то по земле стелются, то вверх к солнцу тянутся. Вот я и росла, ничем не защищенная от житейских невзгод, не подготовленная к ним. До чего же завидую тем, кто воспитание получил. Мне же живется трудно, плохо с нервишками, устаю. Молодость моя прошла в другом мире, замужество отбросило назад. Все, что с таким трудом в себе воспитала, ломая при этом привычное, довела до автоматизма, в жизни семьи оказалось не нужным. Я снова попала в круг людей упрощенных.
      Самовоспитанием все-таки многого добилась. Подняться от мещанства провинциального городишки до нынешнего уровня – это же, как барон Мюнхаузен, – вытащить саму себя за волосы из болота. Вот только никак не удается выработать манеру не говорить много и громко. Умение держаться – очень важно.
Не скоро до меня дошло, что на добрые дела надо отвечать тем же. Если проявлять неблагодарность, то у кого же возникнет желание принимать во мне участие? Все, что составляет азбуку человеческих отношений, постигала вначале в перевернутом виде. Всем происшедшим во мне метаморфозам, я обязана критическому отношению к себе. Но, привыкнув к критической точке зрения, я так же отношусь к другим. Вот и становится все меньше людей, которых могу уважать.
      Очень сожалею об этом. Поняла, что критический склад ума имеет свои «минусы». Критика у меня получается неконструктивная. Говоря о недостатках других, чувствую свое превосходство. Да и критикую не поступок, а человека. Так же и деловитость. К ней себя приучила, а она, давая возможность экономить время, иссушает, лишает душевности.
      Долго считала энтузиазм наилучшей чертой характера, потому что он противоположность равнодушию, от которого проистекают все беды. Энтузиазм устраняет разум, порождает беспочвенные фантазии воображения, а время и привычка их укореняют, и вот я уже начинаю считать эти фантазии очевидными и бесспорно-достоверными.
      Взяла за привычку не читать без карандаша даже художественную литературу, иначе многое теряется и не достаточно четко отпечатывается в сознании. Конечно, я не журналистка с большой буквы, но все остальные в редакции – не лучше меня. Посредственность ли я? Не знаю. Во всяком случае, школа штамповала именно посредственностей, да и институт то же, и окружение. Во время вручения диплома запомнила напутствие: институт – не более, чем ликбез, а дальше должна быть неустанная работа над собой, штудирование.


                Подводные течения

      Главная интриганка – корректор. Газету делают творческие сотрудники. Бухгалтер, машинистка, водитель, корректор, сторож, уборщица – обслуживающий персонал. Корректором Предательцева была хорошим, хотя университетов не кончала. А еще она – секретарь партийной организации. Этим ее слишком большая роль в редакции и объясняется. Но не только этим. Заведовала она раньше сектором учета в райкоме комсомола. Из комсомольского возраста давно вышла.
      Жена редактора Мария Александровна, заведовавшая парткабинетом в райкоме, пристроила Предательцеву в редакцию отнюдь не из соображений благотворительности. Отношения в творческих коллективах всегда сложные. В этом я имела возможность убедиться потом не раз. Всегда кто-то с кем-то «дружит» против кого-то. Надежда Григорьевна должна была регулировать микро-климат в коллективе. Редактор был в предпенсионном возрасте, и уходить в отставку пока не собирался. В этом таилась опасность. Мария Александровна в свое время тоже не хотела уходить на пенсию, но, как только подошел срок, ей предложили уйти в «Союзпечать», а на ее место секретарь по идеологии устроила свою подружку. Наученная собственным опытом, Мария Александровна бросила Предательцеву на укрепление позиций мужа.
      Предательцева – фамилия говорящая: купит, продаст и опять купит. Все докладывает жене редактора, которая негласно пытается рулить газетой, хотя в этом нет необходимости, и вмешательство ее явно не во благо, потому как руководствовалась информацией через восприятие человека далеко не утонченного, а зачастую и специально её искажающую. Предательцева злословит об этой супружеской чете, чтобы вызвать на откровенность, выведать, что у кого на уме и передать со своими комментариями.
      Приближался новый 1980-й год. В редакции существовала традиция – проводить «Голубые огоньки» в целях сплочения коллектива.
      Предательцева оставалась в стороне, вдохновив на организацию Балтийскую. Та в этом купалась.
      Редактор имел обыкновение писать на малюсеньком листочке название передовой статьи и срок ее сдачи. Письменное напоминание не давало возможности запамятовать в круговерти текучки и задержать очередной номер газеты. Вообще предусмотрительность редактора задавала четкий ритм работе, исключала авралы, спешку, что уберегало газету в значительной мере от ошибок и ляпов. Редактор приносил бумажки и клал на стол. Точно на таких же аккуратно обрезанных бумажках Вера Константиновна писала названия блюд, которые следует приготовить к новогоднему столу, и номер самодеятельности, разносила по кабинетам.
      Предшествующий новый год я встречала в коллективе. А потом получилось так, что у одного из работников типографии родился сын. Он пригласил всех это отметить. Предательцева подливала мне в шампанское водку, чтобы подпоить, а потом при всяком мало-мальски подходящем случае рассказывать, как я «наклюкалась».  Ну, а те, кто был на вечеринке, могли воочию убедиться в моем безобразном состоянии. Я не сразу, но поняла, что она меня спаивает, и, хотя была под хмельком, все же взяла ситуацию под контроль. Так что оконфузить меня не получилось. А далее я ждала удобного момента, чтобы отыграться.
      И вот в кабинет ко мне плавающей походкой входит Балтийская. Недостаток интеллекта она дополняет чванством, манерностью.
      – Не хотите ли вы Новый год встретить в коллективе?
      – А что, у нас есть коллектив?
      Почему-то в городишке бытует мнение, что в редакции хороший коллектив. Хорошим, когда за спиной злословят друг о друге, его можно считать с большой натяжкой. Обе Константиновны и Предательцева держатся втроем. Далеко не святая троица. Тут обсуждались разводы Розы с мужем, ее нечистоплотность в быту, попытки женить на себе молодого человека Валентины Николаевны. Остальные – сами по себе.
      Моему вопросу Балтийская очень искренне удивилась. Помолчав, чтобы как-то сориентироваться:
      – Но из коллектива ничего не выходит. И, если кто-то о ком- то плохо отзывается, то это все-таки правда.
Дальше пошли советы о том, как мне себя вести.
      – А вы не задумывались над тем, почему я не позволяю себе диктовать, как поступать вам?
     – Извините, больше не буду. Только трудно вам живется. Вы слишком пунктуальны, задумываетесь над всем.
      И опять советы о том, как мне на свете жить. Не заметила даже, что опять ударилась в нравоучения. Но не могла же она просто так уйти. Нужна была реплика «под занавес».
      Неплохо, что я одернула ее. Не будет лишний раз важничать и рисоваться. Я предпочитаю во всем естественность, искренность, простоту, и поэтому ее манеры воспринимаю, как фальшивую музыку. Она меня коробит. Я действительно трудно живу, но это мой выбор. Жить, как она, просто не смогла. Но я плеснула в костер неприязни ведро керосина. Вместо того, чтобы, как обычно, друг о друге сплетничать, перекинутся на меня. Грязь всякая и неприятна, и прилипчива. Но самое большое зло всем, кто хочет мне досадить – хорошо писать.
      Оказалось, что традиционный «Голубой огонек» трещит по всем швам. Роза Константиновна и в прошлом году в нем не участвовала под благовидным предлогом – пьющий муж. Чубаровы тоже решили не приходить. В прошлом году, подвыпив в редакции основательно, Сергей Иванович, придя домой, начал запускать банки с солениями в стенку кухни. Они разбивались, рассол заливал пол, везде были разбросаны огурчики с помидорчиками. Мария Андреевна вызвала милицию. Новогоднюю ночь он закончил в вытрезвителе. Первые дни нового года прошли в заботах о том, как бы это событие не получило огласку. Нынче решили не повторять пройденное. Утенцова не была и в прошлом году, потому что молодой человек не горел желанием появляться с ней в обществе.
      Ко мне заглянул Геннадий и поинтересовался:
      – А вы почему не хотите встречать новый год в коллективе?
      Его кто-то прислал. Скорее всего, редактор, потому что только он мог на него повлиять. Значит, редактору успели уже «настучать».
      – На вечеринке по случаю рождения ребенка Предательцева меня пыталась споить. Как идти в компанию, зная, что меня ожидает подлянка?
      – А это правда. Моя жена видела, как она вам в шампанское водку подливала.
Так я обрела понимание там, где не ожидала.
      На «Голубой огонек» всегда приходит супруга редактора. Это своеобразный смотр морального климата коллектива. И вот получается, что Предательцева не сможет продемонстрировать результатов своей деятельности. Этого и следовало ожидать. Авторитетом, достаточным для того, чтобы держать бразды правления в своих руках, не пользуется, действует грубо. Все ее интриги рассчитаны на людей неумных. Ей невдомек, что способы ее влияния примитивны и имеют тенденцию оборачиваться обратной своей стороной, как, впрочем, и вышло на сей раз. Действовала, как умела. Мария Александровна – тонкая штучка, но возможности Предательцевой явно переоценила, да и супруга зря старается держать под башмаком: нет в том необходимости, больше вреда.
      Роза Константиновна, Валентина Николаевна и я не так просты, как она себе представляла. К редактору я относилась с уважением и училась у него всему. Остальные сотрудники были настолько далеки не от совершенства даже, а от элементарных понятий о журналистике, что и в голову никому не могло прийти как-то выступить против редактора. Владимир Севастьянович – фронтовик с богатым опытом работы. Так что влияние на микроклимат нужно было только Предательцевой.
      И вообще есть единственный способ сплотить коллектив – забота о людях, доброжелательность не показная, искренность, честность, но они Предательцевой были неведомы.
      Что получается? Я во всем права, а Предательцева плоха? Так не бывает. Правда, обычно, если не посередине, то и не на одном из полюсов. Это впредь надо учитывать при анализе ситуаций. А в данном случае я считаю, что она плоха оттого, что у нее свое мнение, а не мое. Я же в какой-то степени навязываю свое. А, чем образованнее человек, тем он менее навязчив. Как и она, я ведь тоже самоутверждаюсь, тогда как самоутверждение никогда не было принципом этики. Унизили мое достоинство, и я тут же тороплюсь компенсировать это, унижая ее. А что, слабо мне жить без рисовки? Да и живу я не столько среди людей, сколько среди информации о них.
      Выдав себе очередную порцию самокритики, я приняла решение следить за своей персоной внимательно, чтобы не лгать себе. Чаще всего это происходит незаметно, из-за одностороннего анализа. Видишь же в первую очередь сторону, повернутую к тебе, а надо и на противоположную.
      А Предательцеву и пожалеть можно. Она привыкла к определенным отношениями, иных себе не представляет. Значит надо либо объяснить ей заблуждения, либо воспринимать, как данность, незаметно пресекая любые поползновения навязать свое видение ситуации, да так, чтобы и впредь неповадно было. Мне это слабо. Значит надо поджать хвост и учиться обезвреживать интриги.


                Геннадий

      С Геннадием у меня отношения не заладились с самого начала. Вечно ворчит. Однажды редактор ему сказал:
      – О хлебоприемном пункте Лидия Николаевна хорошо написала, а ты придираешься.
      В другой раз Геннадий вернул мне публикацию. Редактор зашел ко мне в кабинет, молча взял листки у меня из рук и вышел. Прочитал, подписал, положил на стол Геннадию. Тот появляется у меня в кабинете с этими листками и орет по поводу того, что много исправлений. Орет ужасно, по-бабьи. Я молчу, хотя можно было бы и ответить. Но лучший способ что-нибудь доказать ему – сделать так, чтобы не к чему было придраться.
      Такое отношение Геннадия – следствие влияния на него Предательцевой. Уж такой она человек, что вокруг нее происходит вечное брожение. Это образ ее жизни, доставшийся по наследству от матери, – существование в мутной воде, как наиболее привычной для себя среде. К тому же муж ее, когда они еще не были женаты, оказывал мне внимание. Когда я только пришла в редакцию, речь сразу же зашла о том, что меня будут готовить на ответственного секретаря. Накануне Геннадий, в очередной раз повздорив с женой, работавшей в типографии, уволился и уехал. Они вместе окончили полиграфическое училище, работали в типографии. За время работы за логотипом довел грамотность до автоматизма. Геннадий был неплохим метранпажем, о макетировании газеты представление имел, потому его взяли в редакцию. С годами он поднаторел в азах журналистики, а большего и не требовалось. Во всем остальном оставался человеком, не испорченным образованием и воспитанием.
      Уволившись, Геннадий отправился в Восточную Сибирь к другу своему, тоже работающему в редакции. Неизвестно, как бы все сложилось, если бы не вмешалась Предательцева. Она не могла допустить, чтобы я стала ответственным секретарем. Настроить его жену Веру было не сложно. Вслед за Геннадием в Восточную Сибирь полетело письмо, цель которого – вернуть мужа. Я была тут веским аргументом. Неизвестно, как Геннадий устроится и приживется, потому как пьет изрядно, а тут место окажется занятым. Гена не заставил себя ждать, и его приняли обратно.
Геннадий пописывал стихи. Редактор, если и давал согласие на их публикацию, то крайне редко, неохотно и небольшие, считая, что предназначение газеты – повышать результативность труда во всех его проявлениях, а не для самоутверждения Долбешкова на поэтической стезе.
      Геннадий о правилах хорошего тона понятия имел весьма относительные. Все же типографский рабочий. Не знал, что на работе надо разговаривать спокойно, по-деловому. Если бы ему доступно объяснить, что это и некрасиво, и пользе дела не способствует, он, возможно, и понял, но потребовалось бы еще много времени, чтобы это вошло в привычку и его огромное желание контролировать себя и не давать себе поблажки.
      Предательцева при каждом удобном случае его науськивала, как она это умела, мимоходом брошенной репликой, в которой негативная информация обо мне доходила до наивысшей концентрации. Нападки Геннадия сносила молча, чтобы не оправдать чаяний Предательцевой на то, что я однажды не выдержу и отвечу, распалив тем самым Геннадия. Нужен был скандал, чтобы мне прилепить ярлык дамы с несносным характером. С тем, что Геннадий – Угрюм-Бурчеев – свыклись.
      Был день печати. Редактор дал мне задание написать о работниках типографии. Спустилась на первый этаж, поговорила с директором этого уважаемого учреждения о ком написать. Скандал разразился, когда публикация пошла в набор. Закатила его Вера Долбешкова, потому что самая лучшая работница типографии – она. Директор решил, что самый лучший способ унять разбушевавшуюся Веру – снять мою публикацию с газетной полосы. Пошел договариваться с редактором. Вслед за ним в кабинет влетела красная, как вареный рак, Вера, выкрикивая на бегу, что я пишу всякую чушь. Несомненно, этому посодействовала Предательцева, зная ее взрывной характер. Вот такой способ утверждаться – не работа над собственным ростом, а пнуть ближнего, смять его, уничтожить, если потребуется.
      Редактор и директор типографии решили не разжигать страсти ограниченных самолюбий, потому что это неминуемо скажется на работе. Мою публикацию сняли, а в образовавшуюся дыру поставили нечто наскоро состряпанное, составленное из дежурных фраз о работоспособном коллективе, где были названы не лучшие работники, как это обычно делается, а полный список работающих в типографии в алфавитном порядке.
      Опять у Предательцевой ничего не вышло. Организовала много шума из ничего, не будучи Шекспиром. Я в свару не ввязалась, ничего никому не стала доказывать, потому что дрязги имеют обыкновение занимать сознание, вытесняя важные и нужные мысли. Налипают мстительность, злопамятность, освободиться от которых не так-то просто.
      Незадолго до моего прихода в редакцию из нее ушла выпускница Иркутского университета Ира Шубенок и подалась в кондукторы. Таким образом, у Предательцевой было основание считать, что стоит ей лишь захотеть, так и я сбегу. И она хотела, но ей мешало то, что я умела просчитывать козни и обезвреживать. Надо еще научиться поворачивать против тех, кто их строит.


                Алексей

      Жена Алексея работала в редакции корректором. После развода она уволилась и уехала. Редактор, чтобы привязать Алексея к себе, сделал его фотокорреспондентом, хотя в редакции был штатный корреспондент Оля. Бывая в хозяйствах района, Алексей делал снимки, а Оле вменялось в обязанность их печатать. Ей не возбранялось и самой фотографировать. Но много ли она наснимает, не имея возможности выезжать?
      Если же посмотреть с другой стороны, то фотограф – еще не фотокорреспондент. Тут нужны не только технические навыки, но и фантазия, понятие о композиции и, самое главное, – общественной значимости снимков. Всему этому редактор учил Алексея, выезжая с ним в командировки. Оля пыталась восставать.
      – Пусть Алексей свои снимки сам печатает!
      Редактор резонно возражал:
      – Для литературных сотрудников редакции существует норма. Только сорок процентов от общего количества они имеют право выдавать своих строчек в месяц, остальные – авторские. Эта норма распространяется и на фотокорреспондента. Алексей – внештатный сотрудник. В отличие от вас, получающей зарплату и гонорар, он получает только гонорар.
      В авторские строчки входили отредактированные письма. Таковых обычно было мало, поэтому следовало их организовывать: встречаться с доярками, свинарками, бригадирами, полеводами, побеседовать с ними, чтобы они рассказали то, что требуется для газеты. Потом написать от их имени так, чтобы никто, в том числе и они сами, не сомневался: у человека возникло неистребимое желание поделиться своими мыслями с читателями газеты.
      Скорее всего, по отношению к Ольге это было справедливо. Она окончила профессионально-техническое училище. Оттуда ей была прямая дорога в фотоателье. Вряд ли бы она там имела большую зарплату, чем в редакции. К тому же у нее была возможность подрабатывать левыми снимками, не тратясь на фотоматериалы.
      Алексей любил себя в роли фотокорреспондента. Обвешавшись фотоаппаратом и вспышкой, чтобы придать себе солидности, вместе со мной заходил в кабинеты руководителей хозяйств. Таким образом, редактор его прикармливал из своих рук, но за счет редакции. Алексей был ему благодарен за возможность потешить свое самолюбие и за гонорар. Сложность у Оли была – писать подписи под снимками. Казалось бы, простое дело: кто на снимке и чем человек отличился, но для этого нужно ориентироваться в делах района. Алексею снимки подписывал редактор, а Оле нужно было обращаться за помощью к литературным сотрудникам. Ситуация неоднозначная, и расценивать ее можно было по-разному. Главное тут то, что от сотрудничества Алексея газета выигрывала.
      История с разводом и вторичной женитьбой Алексея – событие из ряда вон выходящее. Даже подвизающаяся по части всяческих комбинаций Предательцева неоднократно изумлялась тому, как далеко пошла Мария Александровна в своей предприимчивости и находчивости. Это же надо было придумать такой сценарий и разыграть его, как по нотам.
      Редакционного водителя Алексея Полторанина Мария Александровна развела с супругой, потому что так нужно было ей. Водитель требовался преданный редактору, чтобы услуги выполнял типа привезти-отвезти, встретить родственников с поезда. Жил он в соседнем подъезде того же дома, что и редактор со своей супругой. Воспользовавшись очередной размолвкой Алексея с женой и даже в какой-то мере спровоцировав ее, Мария Александровна постаралась ее усугубить, а потом оперативно сосватала ему свою соседку по лестничной площадке, оказывавшей ей услуги по дому. Долго ли, умеючи?
      Разрушить семью, осиротить детей ради своих бытовых удобств оказалось в порядке вещей. Это ли не преступление?


                Рабочие будни

      Написала о локомотивном депо непривычную для нашей газеты критическую публикацию, приведя тем самым редактора в нерешительность: публиковать или не рисковать. Редактор дал почитать Сергею Ивановичу явно с целью «зарезать»: он же въедливый. Но публикация Чубарову понравилась и пошла в набор. Я сказала, что в депо дела еще хуже, чем я написала: сняли с должности освобожденного секретаря партийной организации, не дотянув несколько месяцев до отчетно-выборного собрания, а также заместителя начальника депо по эксплуатации. В случае, если бы публикацию зарезали, чтобы перестраховаться, намеревалась послать ее в газету железнодорожников «Гудок», но когда прочитала ее в газете, она показалась мне «сырой».
      На планерке обозревающая Роза Константиновна сказала, что публикация злободневная и еще там какая-то в смысле хорошая. А как иначе, если она прошла такую экспертизу! Обычно же мы толкаем друг друга на подступах к «кормушке», не упуская случая лягнуть, но так, чтобы это выглядело как борьба за уровень газеты. В данном случае, замахнувшись на высокое начальство, я как бы вырвалась вперед. Этого поощрять было нельзя. Я приготовилась к неприятностям.
      Публикации мои, в том числе и передовые статьи, редактор перестал черкать. Отпала в том необходимость. В журналистике главное – интеллектуально-культурный уровень. И, если этот фундамент имеется, то профессиональные навыки – дело наживное.
      Между тем все шло своим чередом. Была взаимопроверка готовности хозяйств района к уборочной страде. Проверяли специалисты соревнующихся совхозов, и кто-то из руководства района. Я выезжаю вместе с председателем комитета народного контроля. Специалисты смотрят готовность техники, проверяют планы проведения жатвы: какие культуры на каких полях и в какой последовательности будут убирать, какая техника и силы механизаторов будут задействованы с учетом времени созревания и отдаленности полей от центральной усадьбы. Указали на «узкие места». Заканчивается все застольем.
     На следующий день едем в другой совхоз. Здесь секретарь парткома оказался предприимчивым. Всех прибывших пригласили в специальную комнатку при столовой. Такие были предусмотрены при всех хозяйствах, потому что путь не ближний, проверяющие торопились и не успели с утра поесть. На столе блинчики, фаршированные мясом, аппетитные ломти арбузов и прочая снедь. Под все это напрашивается выпить водочки. Поэтому завтрак затянулся и плавно перешел в обед. А в райком потом доложили, что хозяйство идеально готово к жатве. Не докладывать же, что за выпивкой и проверить не удосужились. На это секретарь парткома и рассчитывал.
      Едем как-то с Алексеем в одно из хозяйств посмотреть, как идет заготовка силоса. Вдоль дороги стеной стоит кукуруза. Решили наломать початков, чтобы потом сварить. Загружаем в багажник. Увлеклись. Из-за поворота на проселочной дороге меж кукурузных полей выезжает трактор. Я мгновенно представила себе картиночку: кабинет директора совхоза, куда нас приконвоировал механизатор, мы с Алексеем стоим поникшие, как провинившиеся пятиклассники перед директором школы, а нас воспитывают в духе уважения к социалистической собственности. Механизаторы трудились, чтобы вырастить урожай. По какому же праву мы присваиваем результаты их труда? Тракторист, поравнявшись с нами, заглушил мотор, высунулся из кабины. Я сжалась в ожидании крепких слов.
      – Вы подъезжайте к полю с другого конца. Там початки крупнее.
      Весьма неожиданно. Хотя, если поразмыслить, то это для меня не было открытием. Все расходы на угощения – за счет хозяйства. Для рабочих совхоза они не были тайной за семью печатями. Отсюда и нерачительное отношение к социалистической собственности. И не только отсюда. Не единственный же пример.
      На работе успеваю и детектив в «Огоньке» почитать. Пристрастилась к разгадыванию кроссвордов. Почта, приходящая в редакцию, поступает к редактору. Он первый и детективы читает, и кроссворды разгадывает. Потом газеты и журналы подшивает, после этого они лежат в конференц-зале, доступные для общего пользования. Я беру их для прочтения. Бываю довольна собой, отгадав в кроссворде после редактора еще два-три слова, так как он их разгадывает не полностью.
      От комитета народного контроля подарили Почетную грамоту в коричневом кожаном переплете с золотым тиснением и большую коробку, оклеенную белым атласом, с тремя флаконами духов – «Сонце», «Витер», «Степ». Набор назывался «Ридна Украина». Учли национальность. Приятно.

                Национальный вопрос

      Однажды по пути в совхоз увидела на полевой дороге посты автоинспекции. Что бы это значило? Транспорт здесь проезжает редко. Всезнающий Алексей сказал, что не иначе, как ожидается приезд высокого руководства, не ниже секретаря обкома. Иначе как объяснить такую активность. К вечеру возвращались. Дорогу уже никто не патрулировал.
      На другой день в редакции узнала, что действительно ожидали секретаря обкома. И должен он был приехать, чтобы объявить о создании немецкой автономной области с областным центром в нашем городишке. К его приезду готовились. В продажу поступили свежие огурцы и помидоры, чего отродясь не бывало. В частных секторах хозяйки выращивали все это на приусадебных участках, продавали на рынке по соответствующим ценам, но в магазинах все значительно дешевле. Сразу выстроились невообразимые очереди, и даже драка случилась. На подступах к прилавку женщины хлестали сумками друг друга по лицу. Только зря все это было. Секретарь обкома не приехал.
      Через несколько дней стало известно и почему. Из областного центра приехали к родителям на выходные студенты и рассказали о том, что там случилось.
      Накануне провозглашения автономии в студенческих общежитиях не спали всю ночь. Хлопали двери комнат, то и дело кто-то пробегал по коридору. Писали лозунги «Казахстан един и неделим», «Долой немецкую автономию». В основном участвовали казахи. Русские околачивались поблизости из любопытства. Событие неординарное. У нас в стране правительство и народ едины, в отличие от капиталистических стран, потому что оно и состоит из народа. А тут получалось несогласие с принятым решением. Утром все двинулись с лозунгами к зданию обкома. По пути соединялись демонстрации разных вузов. Сотрудники милиции сопровождали шествие и вежливо просили разойтись. Никто не расходился. Студенты заняли площадь перед зданием обкома. На балкон вышел секретарь и сказал:
      – Ваша просьба будет учтена.
      Вряд ли шествие студентов можно было назвать просьбой. Скорее требование, пожелание. Не было обещано, что просьба будет удовлетворена, а только учтена. Очень дипломатично. Однако, ответ был получен, хотя и не конкретный. Студентам ничего не оставалось, как только разойтись. Впрочем, секретарь обкома и не мог ничего обещать. Не в его компетенции решать подобные вопросы. Очевидно, связался с секретарем компартии республики, доложил обстановку. Провозглашение немецкой автономии не состоялось.
      Сомнительно, чтобы студенты всех вузов одновременно приняли решение выступить с протестом. За этим кто-то стоял. И не один человек, а казахская элита. Думаю, они правы.
      Немцы были выселены из Поволжья в казахские степи в годы войны. В нашем районе два совхоза, где основное население – немцы. Один из них носил имя немецкого коммуниста Эрнста Тельмана, в просторечии именуемый Второй Берлин. Немцы по своей натуре работяги, а их аккуратность в пословицу вошла. Хозяйства были крепкие. В одном построили больницу лучше районной, дома для медперсонала. Пользуясь этими преимуществами, переманили к себе районных врачей, немцев по национальности. Асфальтированные улицы, аккуратные домики, ухоженные подворья, мощный животноводческий комплекс. Никто не посягал на особенности немецких хозяйств. Но автономия на территории Казахстана – затея немецкой элиты.
      Немцы давно пытались создать свою автономию. В Караганде организовали демонстрацию на проспекте Энгельса, известного в народе как Энгельсштрассе. Их там остудили водой из пожарных машин и разъяснили, что Караганда – древний казахский город, на который они не имеют права претендовать, как на свою столицу, тем более, что это еще и запасы угля. Тогда немцы заявили, что они согласны на любое захолустье, а уж столицу они себе построят.
      Вообще казахи – народ гостеприимный. На их территории живут представители 120-ти национальностей. Но гостеприимством не следовало бы злоупотреблять. Право немцев – жить своей нацией. Оно им и предоставлено. Но осуществлять захват республики изнутри  по меньшей мере - некорректно. Так национальный вопрос, поставленный ребром, вышел боком.

                Бессмертное произведение.

      Поехали в отделение совхоза объяснять мировое значение бессмертного произведения Леонида Ильича Брежнева «Целина». Отделение на изрядном расстоянии от центральной усадьбы совхоза. Наш «уазик» застрял. Алексей любил и холил машину. Называлась она «Тамарочка». Я помогала толкать, но это было бесполезно. Надвигался вечер, мела метель. Выдала в сердцах:
      – Корова это, а не Тамарочка.
      – Да вы что! Она же и обидеться может. И тогда уж точно не сдвинется с места.
      Это на полном серьезе. И Алексей прав. Никакая Тамарочка сугробов не преодолеет. Все-таки выбрались. На другой день рассказала это Сергею Ивановичу. Он выдал:
      - «Целина» – никакая не великая книга века, а весьма посредственная журналистика. Ездить в непогоду, чтобы объяснять сомнительное ее значение – непроходимая, махровая, дремучая глупость. Живут на отделении чабаны. Их ничто не интересует, кроме собственного быта. Не нужно им это гениальное творение! А мы ездим и отрываем у людей время ненужными разговорами.
      Несмотря на мнение Сергея Ивановича и всех, кто должен был довести до сознания значимость книги, по району колесили руководители. Они побывали в самых отдаленных его уголках. И все же бессмертное произведения внедрялось в сознание масс с трудом.


                Ушла из жизни мама

      Телеграмма без подписи. «Выезжай мама при смерти» Нужны деньги и на кого-то оставить дочь. Решила ехать к бывшему мужу, который живет в другом городе. Поезд туда уходит очень рано. Попросила Марию Андреевну Чубарову отвести дочь в детсад.
Приехала. Николая в общежитии нет. Решила пока перекусить. Не ела почти сутки, было не до еды. Пошла в кулинарный магазин. Как-то приезжали с дочерью к Николаю и покупали здесь вкусные пирожные.
      С Николаем разъехались без сцен и истерик. Он навещал дочь, привозил продукты, потому что в городе, где он жил, в отличие от нашего, было хорошее снабжение. Истерить было глупо. Человек, абсолютно не приспособленный к семейной жизни, так же, как и его брат, дважды безуспешно пытавшийся создать семью. Надеялась, что мужа смогу сделать. Иным это удавалось. Но тут при внешней его податливости получилась полная бестолковщина.
      Постепенно поняла, что вместо принца под алыми парусами к моему берегу прибился инфантильный Николай. Значит, лучшего мужа я не заслужила. Встречала и более достойных молодых людей, но как-то так получалось, что мой взгляд в это время был на кого-то обращен, поэтому никого другого не замечала. Если не счастье, то более удачный вариант устройства семьи был там, где я не ожидала его встретить. Мне не дано было это понять и воспользоваться подарком судьбы, но меня беспокоили не безуспешные поиски, а то, что вариантов не было там, где я искала. Надо было либо терпеть неудавшееся замужество, либо все кардинально менять. Из двух зол выбрала меньшее.
      Переехав в Солнечногорск, Николай, чтобы устроиться на работу, стал проходить медицинскую комиссию. Обнаружилось затемнение в легких. Направили в областной центр для окончательного выяснения диагноза. Долго лежал в больнице.
      Купила два пирожных и помчалась в общежитие, чтобы не пропустить появление Николая. По дороге позавтракала пирожными. На этот раз они были невкусными. Николая встретила в общежитии: спускался по лестнице. Хорошо, что лифт не работал, а то разминулись бы. Все объяснила. Николай помчался на завод, где он работал, с заявлением об отпуске.
      Взяла в редакции отпуск, деньги у знакомой в долг и уехала. Николай остался с Верой. Пересадку решила сделать в Харькове. Обычно ездила до Днепропетровска, но теперь решила, что это несколько в сторону, а время дорого. И так сразу не смогла выехать.
      В Харькове оказалось, что до моей станции нет прямого поезда, а есть прицепной вагон. Обратилась к дежурной по вокзалу с просьбой помочь мне с компостированием билета, так как еду по телеграмме. Она направила меня в кассу для инвалидов. Там очередь. Когда она подошла, кассир ни за что не хочет компостировать в прямой вагон. Опять иду к дежурной по вокзалу. Ее нет. Жду. Появилась. Сказала, чтобы я садилась в любой вагон, а на станции Знаменка перешла в прямой. Но прежде, чем перейти, мне опять придется компостировать билет. А сколько стоит там этот вагон? Есть ли у меня возможность успеть? И будут ли там места? Явно, мой вопрос не решают, а пытаются отделаться. Делать нечего, закомпостировала билет до Знаменки, помчалась к автоматическим камерам хранения за чемоданом. Когда выскочила на перрон, вдали мелькнул последний вагон уходящего поезда.
      Теперь ждать придется еще сутки. Но это все-таки лучше, чем садиться в другой поезд и делать еще пересадку. Поставила вещи в камеру хранения, сняла компостер, отметила у дежурной остановку, в предварительной кассе забронировала место на завтра, устроилась в комнате отдыха.
      Днем, чтобы скоротать время, побродила по рыночку и универмагу. Были вещи, которые хотелось бы купить, но мама при смерти может находиться долго, и тут каждая копейка на счету.
      Приехала на свою станцию в пять утра. Ждать, когда начнут ходить автобусы, не стала. Взяла такси и поехала к тетушке. Всегда, когда приезжаю к ней, долго брожу и расспрашиваю у прохожих дорогу прежде, чем найду ее дом. Водителю поэтому не смогла внятно объяснить, куда ехать. Поездили по узким улочкам. Злоупотреблять его терпением было неловко. Расплатилась и вышла в темень. Дорогу расспросить было не у кого. Пошла наугад и скоро оказалась у знакомой калитки.
      Увидев меня, тетушка Александра шевелила губами и ничего не могла сказать. Я все поняла, ревела навзрыд, не ожидая такого от себя. Была уверена, что умею держаться. Тетушка сообщала мне подробности, а меня трясла нервная лихорадка. Мама была при смерти в течение недели. Тетушки Шура и Марфа дежурили около нее. От меня ожидали ответной телеграммы, но ее не было, и маму похоронили.
      Муж тетушки Дмитрий Евдокимович, будучи человеком практичным и рассудительным, сказал, что так лучше. Если бы я дала телеграмму о своем выезде, привела бы всех в замешательство. А тут еще так получилось, что везде меня что-то задерживало. Знаки судьбы? Даже на могилу не получилось поехать. Все препятствовало: обстоятельства, даже природа.
      Пока мы сидели с тетушкой на кухне, начал идти снег, хотя в начале ноября для него еще время не наступило. К рассвету все покрылось белым ковром. Большие хлопья валили, закрывая густой пеленой соседние дома и деревья. Нужно было отдать визит тетушке Марфе. Надела тяжелые и неуклюжие ботинки тетушки вместо своих французских туфелек-лодочек, а загрязнившийся в дороге белый шарф сменила на розовый платок. Сочетание сочно-розового платка с бирюзовым пальто было убийственным. Наряд довершала обувь. По дороге мы зашли в магазин и купили такие же ботинки, как тетушкины, но на каблуках.
      У тетушки Марфы приняли решение отметить девять дней раньше, потому что мне надо уезжать. У Николая отпуск без содержания на десять дней. Обговорили сколько и чего купить на поминки. На обратном пути купили с тетушкой Шурой копченой рыбы.
      Уснула только под утро. Нужно было идти на рынок за мясом. Там меня ждала тетушка Марфа. Она сказала, что созывать гостей придется у соседей мамы. У них обед после похорон организовали. В маминой избушке ни места нет, ни посуды. Второй раз – неудобно людей беспокоить, да еще в такую погоду, грязи натаскаем. Сегодня продолжал идти снег, но уже мокрый. Все таяло, образуя жидкую грязь. Пошли на автовокзал и узнали, что автобусы из районного центра в села не ходят из-за бездорожья. Поехали на железнодорожный вокзал и купили билет мне на поезд.
      Проконсультировалась в нотариальной конторе относительно продажи дома. Продать смогу, когда вступлю в наследство. Это возможно через полгода.
      Мороз ударил сразу же после двухдневного снегопада, превратив землю в сплошной каток. По настоянию тетушки Шуры купили на почте два посылочных ящика, в которые она наставила банок с медом, вареньями, компотами, насыпала между ними сушеных грибов и яблок, чтобы заполнить пустоту, и отнесли все на почту.
      Тетушка предложила посмотреть имеющиеся у нее книги на предмет, не сгодятся ли они мне. Оказалось: трехтомник Александра Куприна, большого формата Глеб Успенский. Отложила в сторону все, что на украинском языке и что у меня уже есть, и все же набралось около сорока книг: А. Н. Толстой, дневники Льва Толстого, два тома Стендаля, Мамин-Сибиряк, А. Герцен, Н. Чернышевский, Э. Золя, В. Короленко, О. Бальзак, Вересаев, Н. Добролюбов, М. Шагинян, Б. Полевой.
      Дмитрий Евдокимович работает на фабрике художественных изделий имени Леси Украинки. Там закрыли библиотеку, книги списали. Будучи человеком запасливым, дядя перевозил на багажнике велосипеда книги к себе домой, еще не зная, как они могут пригодиться в хозяйстве. Не разбираясь в литературе, брал то, что под руку попадет. Поэтому в свалке на чердаке оказались разрозненные тома.
      Из книг выбили пыль, протерли переплеты мокрой тряпкой и зашили в мешок. Потом я полдня ловила такси, пока калымщик не согласился отвезти мешок на вокзал. Сдала в багаж.
      Четыре дня жила у тети Шуры, потом у своего двоюродного брата Анатолия. Как раз накануне моего приезда его семья получила трехкомнатную квартиру. Все комнаты отдельные, лифт, горячая вода, балкон, лоджия. Купили гостиный, спальный и кухонный гарнитуры и три ковра в рассрочку. Все это дефицит, но отец моей снохи Вали Анатолий Семенович - полковник в отставке, умеет все доставать. Он доказал торговым работникам, что к гарнитурам положены ковры и, главное, что он неотступно намерен добиваться того, что положено. Торговцы вынуждены были их продать, хотя у них был велик соблазн – сбыть налево, дороже их стоимости. Едва оформили мебель в кредит, как она буквально несколько дней спустя, подорожала вдвое.
      Еду обратно, наученная опытом, через Днепропетровск. Получилось еще хуже: здесь пришлось просидеть четверо суток. Как только приехала, сразу же ринулась компостировать билет. Мест нет. В предварительной кассе оказалось, что смогу уехать только через четыре дня, и то имеются только боковые места. Правда, кассирша сказала, что каждый день есть смысл подходить к ней, потому что может кто-то сдать билет. Только некоторое время спустя до меня дошло, что ее надо было заинтересовать в том, чтобы билет достался мне. Я так воспитана, что считаю нечестным пользоваться своим служебным положением, и пребываю в полной уверенности, что и другие поступают так же и никак иначе. С трудом через дежурную по вокзалу устроилась в комнату отдыха. Из Днепропетровска дала Николаю телеграмму о времени своего приезда. Встретил.
      Оформила документы на наследство домика у нотариуса, уступив это право тетушке Марфе. Условились, что домик она продаст и разделит деньги с тетушкой Александрой.
      После ухода мамы ощутила моральное облегчение от осточертевшего изображения родственных уз. Ненависти не было, но болезненно-острое сожаление о том, что именно у меня по каким-то неведомым причинам сложилось в жизни так, что самый близкий человек оказался самым непонимающим меня. Это трагедия глубже, чем потеря близкого. Она в том, что мне никогда не суждено иметь духовно близкого человека. Я обречена была на одиночество. Самое сложное было скрывать свои отношения к матери, потому что поймет меня далеко не каждый, и даже не каждый пятый. Понимала, что это меня не красит. Вместе мы никогда не были не то, чтобы счастливы, даже уживаться стоило усилий. Особенно сложно было мне, нацеленной жить по законам справедливости, мириться с тем, что приходится притворяться, зная при этом, к каким моральным последствиям ведет это притворство.
      Наивность в зрелом возрасте очень тягостна для окружающих.
      Посоветовать было некому, и я брела по жизни, совершая ошибки, которых могло бы и не быть. За ошибки приходилось расплачиваться. Это усложняло жизнь, в которой я барахталась в одиночестве. Так что жизнь состояла из сплошных трудностей, выхода из которых я не видела и шла по жизни наобум.
      С уходом мамы из жизни все не закончилось. Не получив должных житейских навыков, я шла, как по бездорожью, тратя массу сил там, где другие все преодолевали без особых затрат энергии.  И все же стало легче оттого, что не надо больше притворяться.


                Началось все с Нины

      От тетушек я получила заряд сердечности и решила на все редакционные передряги смотреть отстраненно. Надо теперь постараться  отстраненность сохранить. Но это осталось всего лишь благими намерениями. Я снова окунулась в трясину, очевидно, потому, что она имеет свойство затягивать.
      Началось все с Нины. Приехала из Украины. Учится заочно в Киеве на первом курсе факультета журналистики. Сразу же бросилось в глаза: много говорит. Балтийская устроила ее на квартиру к своим родственникам. Мне Нина сказала:
      – Меня покоробило то, что они выразили надежду, что я ничего у них не украду.
      Плохое начало. Я решила принять в ней участие и повела к своей знакомой Оле. Жалко было тратить на нее время, но чувствовать себя зачерствевшей сердцем тоже не хотелось. Ольги дома не оказалось. Мне пришлось пригласить Нину к себе на ужин. Нина играла с Верой, помогала мне мыть посуду. На меня это произвело хорошее впечатление. Подумалось: а почему бы не взять Нину к себе? Помогала бы по дому. Сказала, что она может временно пожить у меня. После ужина Нина пошла в гостиницу, потому что там были ее вещи. Я проводила ее до полпути и помчалась домой, потому что могла проснуться дочь.
      На другой день в редакции стало известно, что по дороге на Нину напали подростки и отобрали деньги. Меня отнюдь не святая троица обвинила в том, что я не оставила Нину у себя ночевать. На самом деле я предлагала, но Нина отказалась. Пошли с фотокорреспондентом Олей в милицию успокаивать Нину, перетащили ее вещи из гостиницы ко мне, поужинали вместе.
      Напавших на Нину так и не нашли. Одного она вроде бы узнала, когда на следующий день гуляла с Верой в парке. Тут же позвонили в милицию, подростка взяли. Оказалось, что это не он.
      В следующие дни в моем кабинете то и дело звонил телефон. Из милиции сообщали, что взяли каких-то молодых людей, вызывали Нину на опознание.
      Городок наш тихий, каждый на виду, подобных случаев не бывало.
     Зашел редактор, поинтересовался, зачем мне надо было заниматься устройством Нины на квартиру, тогда как этот вопрос решила Балтийская. Сказала, что Нина оскорбилась высказанной хозяевами надеждой на то, что она не будет воровать.
      – Может, и сказали в простоте.
      Он прав. Нина должна быть благодарна за то, что о ней позаботились. Я же поставила Балтийскую в неприятную ситуацию. Фактически озвучила, что родственники у нее – бестактные люди. Понятно же, что более интеллигентные квартирантку не возьмут. Для них это обуза, не стоящая тех денег, которые она заплатит. Но редактор не просто же так пришел ко мне выяснять.
      Очевидно, ему нашептали, что если бы не я, инцидента с кражей денег и не было бы. Моя ошибка в том, что я приняла Нину за девушку утонченную, которой режет слух предположение квартирных хозяев.
      Как я потом поняла, Нина все придумала в надежде на финансовую помощь в связи с ограблением. Грабители, если бы они были на самом деле, выхватив сумочку, постарались бы быстрее скрыться, а содержимое ее изъяли бы потом. Но сумочка оставалась у Нины. Сказала, что потом подбросили. Но откуда узнали, что подбрасывать надо к гостинице? Нина говорит, что подошли сзади, глаза закрыли шапкой, но в шапке в начале сентября никто не ходит. Закрыли глаза, чтобы она не могла их узнать, но она пыталась узнавать из тех, кого задерживала милиция. Значит, видела? Как-то концы не сходятся.
      Нина прожила у меня неделю. За все время купила только два хлеба. Рассказывала, что родители с проводниками передали вкусную еду, но поезд с ними на нашу станцию так почему-то и не пришел. Из Украины ходит поезд только из Днепропетровска, и он преодолевает расстояние за двое суток. Странно это было еще и потому, что от родителей Нина давно ушла в знак протеста и не общалась с ними, жила у бабушки.
      По дому мне ничем не помогала. Я готовила, мыла посуду, убирала. Она же спать ложилась в восемь вечера вместе с Верой. Затеяла стирку своих вещей, израсходовав весь запас воды. Дело в том, что вода поступает на четвертый этаж, где я живу, только ночью, когда ее не разбирают на нижних этажах. Для стирки и влажной уборки запасаю воду в ванне. Чтобы пополнять запасы, вставала ночью, тогда как Нина безмятежно спала. На следующий день она все переглаживала. Мне нужно было погладить дочери платье, чтобы она надела его в детсад, но Нина не спросила даже, буду ли я пользоваться утюгом. Можно было бы, конечно, дико извиниться и сказать, что у меня в планах тоже было погладить, но я решила все же законов гостеприимства придерживаться. Не смогла вечером погладить, так утром пораньше встала. В душе чертыхаюсь. Оказалось, что Нина неправильно пользовалась терморегулятором, и к дну утюга налипла расплавленная синтетика. Соскребала ее лезвием бритвы, предварительно нагрев утюг, чтобы все это расплавилось. Время поджимает. Так недолго и в детсад опоздать. Все это на нервах.
      Поняла, что первый вечер у меня в гостях были «показательные выступления». Надолго Нины не хватило. Она знает, как себя вести, но знания не закреплены привычкой. Для нее соответствовать нормам приличия – очень утомительно. Нину нужно сплавить с соблюдением приличий. Учить ее правилам хорошего тона – дело затруднительное и неблагодарное. К тому же это вызовет протест.
      Между тем Балтийская, подогреваемая Предательцевой, решила, что я усиливаю свою позицию, завербовав Нину в соратники. Она больше не решалась меня воспитывать. Настроили фотокорреспондента Ольгу. Та относилась ко мне с почтением. Но, пользуясь ее наивностью, можно было добиться и противоположного. А тут еще трещина во взаимоотношениях образовалась, в которую не преминули вбить клин. Оле без конца звонили по телефону подружки. Мне надо было отрываться от дел, идти в фотолабораторию, расположенную в противоположном конце коридора, и звать Ольгу. Ольга по своей молодости не понимала, как некрасиво то, что я у нее на побегушках, я стала объяснять подружкам, что они звонят в кабинет, где Ольга не сидит, а у меня нет ни времени, ни желания разыскивать ее по редакции.
      И вот Ольга открывает дверь моего кабинета, просовывается в нее по пояс и вызывает Нину. Вместе идут в фотолабораторию. Там у них что-то вроде штаба. Шепчутся. Потом Нина мне все пересказывает:
      – Мне поставили ультиматум: либо я с вами не разговариваю, либо Ольгу с Раей потеряю.
      Рая – еще одна молодая сотрудница. Закончила университет.
      Получается, что я Нину приютила, кормлю, а она вместо того, чтобы дать им отпор, передает все мне, чтобы и впредь пользоваться всем, что я ей даю, поставив меня под угрозу лишиться ее расположения. Как-то уж очень слюняво-эгоистично. Явно, Нина видит выгоду, не видя ее последствий. Неужели я соглашусь на то, чтобы мной рулила неумная и непорядочная девчонка? Она недооценивает других, исходя из своего уровня понимания.
      Окончательное прозрение насчет того, что представляет собой Нина, наступило после случая в командировке. Я разговаривала с сельским врачом, большим любителем цветов. Речь зашла о флоксах. Поспорили. С видом знатока в спор вступила Нина, явно с целью показать, что она знает все и даже чуточку больше. Значит, она в любом мелочном случае будет «тянуть одеяло на себя». Из того, что она сказала мне, было ясно, что понятия о флоксах у нее никакого. Приехали, я нашла в энциклопедии флоксы, показала Нине.
      – А я так и сказала, как здесь написано.
      Беззастенчивая ложь из-за пустяка. Солгав в малом, солжет в чем угодно. Делать добро для таких людей – им же и во вред. Будет мной пользоваться и ответит черной неблагодарностью. Собственно, это уже и происходит.
      Мне это так претит, потому что я долго и настойчиво приучала себя не лгать, даже если это и во благо, потому что при желании все можно оправдать. Слежу за собой, чтобы не приврать из-за красного словца, потому что, единожды солгав, получишь цепную реакцию незаметно для себя. Так будет размыта граница между дозволенным и тем, что позволять себе нельзя никоим образом, не потеряв к себе уважения. Ложь во благо не бывает. Слежу за тем, чтобы не смалодушничать и не слукавить, не допустить пошлости, выдав какую-то ходячую фразу, не лицемерить.
      Устроила Нину у Ольги. Причину назвала такую: к дочери на выходные приезжает отец, и это причиняет Нине неудобства. То была полуправда, потому что я умолчала о том, что основные неудобства – от Нины. Получается все-таки, что смалодушничала и солгала умолчанием. Но оправдания тому имеются – ситуация сложилась такая, что из всех возможных выходов этот – самый оптимальный. Есть еще два – содержать Нину, отрывая кусок от дочери и мириться с ее непорядочностью или сказать все, что я о ней думаю. В обоих случаях поднимется такой поток грязи, что мы все в ней утонем. Впредь следует помнить, что есть категория людей, от которых следует держаться как можно дальше, чтобы не замараться. К тому же я пригласила ее пожить некоторое время и то потому, что Ольги дома не оказалось, и Нина попала в беду. Было логично возобновить попытку ее устроить, тем более, что осень все больше вступала в свои права, в квартире было холодно, на всю ночь включали обогреватель и втроем ютились в одной комнатке, которая поменьше, потому что ее легче было обогреть. Все это причиняло неудобства.
      В редакции ни с кем не поделилась мнением, сложившемся о Нине, чтобы не подмачивать ей репутацию. Она и сама в этом преуспеет. Приличия внешне соблюдены. Я дала возможность успокоиться Нине после ограбления.
      Все-таки сложная штука жизнь. Нет рецептов на все случаи, и всегда приходится заново решать, как поступить. И не всегда есть выбор между хорошим поступком и плохим. Гораздо чаще между плохим и еще хуже.
      Моя ошибка в том, что я приблизила Нину к себе. Надо держать дистанцию, пока не узнаешь человека доподлинно. Сейчас на нее будет влиять Предательцева через Балтийскую. С помощью Ольги будут влиять на Раю.
     Жалости к Нине нет. Ей всего восемнадцать, а в душе так напутано. Она поблагодарила меня за все, что я для нее сделала. И нет же, чтобы цветочков или чисто символический сувенир преподнести в благодарность за участие, чтобы себя уважать. Я знала, что ее «благодарность» еще впереди и подлая.
      Так и случилось. Нас постарались столкнуть лбами по всем правилам травли. Я заведовала отделом, Нина была корреспондентом. Моя обязанность – подписывать ее публикации. И прежде, чем поставить «загугульку», исправлять все орфографические, стилистические и фактические ошибки. После меня читали и исправляли ответственный секретарь и редактор. Такое «сито» существует в редакции для того, чтобы избежать неточностей или хотя бы довести их до минимума. Нину передергивало всякое мое замечание, поручение.
      Я постаралась не конфликтовать и всю работу взвалила на себя. Это было абсолютно не сложно. Обходилась же я без нее. Но Нину настраивали. И она рвалась на конфликты. Я же всегда была готова показать их абсурдность, а иными они и не могли быть. Девчонка абсолютно ничего не умеющая и не желающая учиться, к тому же воинственно настроенная.
      Вскоре пришла Ольга посетовать по поводу того, кого я подсунула ей в квартирантки. Рассказала о непорядочности и причудах Нины. Оля жила одна, и я надеялась, что с компаньонкой ей будет лучше, да и плата за квартиру – не лишние деньги. Хотя, прожив с ней неделю, уверенность в том, что так будет лучше для Ольги, у меня поубавилась.
      Получается, что я ввела Ольгу в заблуждение. Размышления привели к тому, что я поняла: ложь – не обязательно плохо. Она ведь далеко не всегда злостна, бывает и во спасение. Надо учиться отходить от одиозных оценок, иначе я буду воспринимать жизнь в черно-белом варианте, а она многоцветна. И, чем выше интеллект, тем больше оттенков человек различает.
      Я поднимаю для себя планку нравственности так, что с трудом и не всегда до нее дотягиваюсь. Это одновременно хорошо и плохо, потому что от других я ожидаю того же стремления к совершенствованию, потому что именно в нем вижу смысл жизни. А люди вокруг в большинстве своем живут проще, без напряга. Нина никуда и не тянется, потому что донельзя довольна собой. Оля же проще меня. Покладистей. Но оказалось, что и для нее Нина – не подарочек. Оля рассказывает о том, что Нина пользуется ее полотенцем, а она брезгует, потому что у Нины прыщеватое лицо. Когда Оля приходит с работы, кастрюли оказываются наполовину опустевшими. Нина распарывала что-то из своих вещей – нитки по всей комнате, и не удосужилась убрать за собой.
      Посоветовала Оле отказать Нине в квартире, коли так. Зачем нужны лишние негативные эмоции, да еще у себя дома, где мы укрываемся от житейских передряг? Испытала при этом чувство облегчения. Все-таки в какой-то степени обманывала себя, надеясь, что Нина у нее приживется. В подсознании все же было понимание, что не лучшую услугу Оле оказываю.
      Оля попросила Нину освободить квартиру. Та съезжать не торопилась, придумывала какие-то причины, тянула время. Я, окончательно осознав, что подставила Ольгу, посоветовала ей, как ускорить выселение. Нина поселилась с Раей и вмиг стала ее лютым врагом. Рая более самостоятельна. Сама нашла себе квартиру у той же Иры Шубенок, которая ушла из редакции. У Раи обо всем было свое мнение. Если в редакции говорили, что Ира закончила университет, но была абсолютно беспомощна в журналистике, то Рая считала, что она много читает и у нее достаточно высокий интеллектуальный уровень. Публикации у Раи небольшие, но каждое слово – на месте, ярко, образно. У Нины – сплошное словоблудие.
      И написала Нина очерк. Начать с жанров более простых не позволяли амбиции. На планерке мы с Раей разнесли его в прах. Ерунда невообразимая да еще с претензией. Зря я вмешалась. Надо было Рае предоставить такую возможность. Потому что все, исходящее от меня, Нина считала предвзятым. В очерке речь шла о враче. Чем он примечателен, неизвестно. Для этого надо было поговорить с людьми, которых он лечил, коллегами, руководством, кропотливо собирать материал. Нина этого не умела. Да и откуда взяться умению? Она появилась в больнице с видом знатока, взглядом проникающего в суть вещей. А весь очерк сведен к тому, что врач лечит не столько лекарствами, сколько добрым словом. Оказался этакий знахарь, и абсолютно не нужна точная диагностика. Заканчивался «очерк» пассажем: «Реквиемом звучат слова благодарности больных». Тут явно реквием перепутан с одой или даже гимном. Рая объяснила, что это заупокойная месса.
      Это называется дуростью. Весь район будет зубоскалить над газетой. Когда я начинала работать, требования были другие. Уровень держал Сергей Иванович. Сейчас «реквиемом» зазвучала некомпетентность. Я усвоила стиль Сергея Ивановича, поэтому выступила на планерке эмоционально.
      Как ни в чем не бывало, Нина сразу же после планерки укатила в командировку, не согласовав со мной, куда и зачем и даже не поставив в известность. В воздухе повисло: она такая вся талантливая, а заведующая отделом ей палки в колеса сует. Мне же редактор вручил две публикации Нины с тем, чтобы я их ей вернула, что я и сделала, когда она появилась. Нина тут же настрочила заявление об уходе и помчалась к редактору. Причина: я позволяю себе говорить с ней назидательным тоном.
      Между тем хозяйка квартиры, где поселилась Нина, тоже пришла к выводу о том, что она несносна, и предложила ей уйти. Нина по своему обыкновению не уходила. Тогда она нашла Нине квартиру. Это была уже пятая за два месяца ее пребывания в нашем городе. Тройственный союз Оля – Рая – Нина распался. Рая всегда мыла полы у хозяев, Нина – ни разу не удосужилась. Она начала самостоятельную жизнь с установкой, что кто-то должен ее кормить, убирать за ней, рукоплескать беспомощным публикациям. Очевидно, до нее дошло, что и на пятой квартире не уживется, что испортила отношения со всеми, кто в ней принял участие и делать ей в редакции больше нечего. А тут неумолимо надвигалась сессия, контрольные работы выполнены не были, и как к ним подступиться, она не знала. Все равно ей пришлось бы уходить. Но она решила напоследок сделать мне гадость, представив все так, что уходит из-за меня.
      Некоторое время спустя я пыталась понять, как такое могло случиться, что в редакцию приняли человека не то чтобы абсолютно не соответствующего понятию журналист, но не подготовленного к жизни в обществе абсолютно. Самонасаждение, примитивнейшее вранье - этим в какой-то мере грешат многие. Но незнание азов поведения в обществе и при этом работа в газете, назначение которой способствовать проведению в жизнь общепринятых норм не могла никак объяснить. Потом все же объяснение напросилось такое, что редактор собрался уходить на пенсию и поэтому не принимал никаких мер для повышения авторитета газеты. Но такое стало возможным потому, что в райкоме уровень газеты никого не интересовал. Все шло самотеком.

                Перекрывают кислород

      Собирается уезжать и Рая. Жиденькие рыжие волосы, усыпанное веснушками лицо, белесые ресницы, спорщица. Одевается безвкусно. Говорит, что хиппует. До колен закатаны джинсы, обтягивающие так, что непонятно, как их можно было натянуть на себя. Самоуверенна до беспредела. И с претензией на всезнайство. Приехала сюда потому, что убили жениха. После того, как проработала полгода, появился еще один жених. С первых же дней объявила, что не продержится здесь долго. Скорее всего, все эти разговоры, чтобы придать себе важности. Этим только и можно было объяснить, что она столько продержалась, и ее никто не выживал, иначе от соперницы с высшим образованием постарались бы избавиться.
      Причину отъезда озвучила: нежелание работать в примитивной газетенке. На планерке выдала Балтийской за скудность словаря, неумение построить элементарные фразы.
      – Вот вы пишете «В квартирах наблюдается отсутствие тепла». Почему просто не сказать: холодно?
      Балтийская и понятия не имела о том, что надо писать ярко, красочно, а была уверена, что достаточно держаться высокомерно. Что это моветон, она тоже не знала и пребывала в полной уверенности, что это называется держаться с достоинством.
      Раю надо было бы постараться оставить, но редактор все же собирался уходить на пенсию и не заинтересован был в укреплении кадров. Чем хуже будет газета, тем чаще будет повод вспомнить о нем добрым словом. А Рае надо было организовать лишь комнатку в общежитии.
      Заболела Вера. Температура под сорок. Лежит в своей постельке беспомощная. Я в полном расстройстве, но появилась возможность не идти на работу. А потом грядут новогодние праздники. К концу рабочего дня все же урвала немного времени и помчалась в редакцию, чтобы еще раз проверить свою публикацию, которая шла в завтрашний номер. Еще раз надо было подстраховаться, чтобы не вкралась ошибка. Никто даже из вежливости не спросил, как здоровье дочери, кроме Долбешкова.
      Потом заболела я. Болят мышцы, ломота в суставах. Вера капризничает, в квартире холодно. Радиаторы водяного отопления едва теплые. Пока посмотрю фильм по телевизору в комнате, не отапливаемой обогревателем, замерзаю так, что потом долго не могу согреться под одеялом.
      Верочку я зову Солнышком, потому что она сказала:
      – Сонуско меня любит. Когда я иду, оно за мной идет. Иди к доктору и скажи, что Сонуско заболело.
      Я так позорно мало времени ей уделяю. Прихожу домой и долго не могу отойти от дрязг на работе. Еще и еще раз прокручиваю все обстоятельства в голове, чтобы найти оптимальный выход из ситуации.
      Почему я вечно попадаю во всякие передряги? Впрочем, в них попадают все, кроме Предательцевой, от которой они исходят.
      Совсем недавно экстравагантная Рая орала на Балтийскую в порыве запальчивости:
      – Я больше вас знаю!
      Балтийская постаралась не усугублять конфликт, чтобы Рая не наговорила ей еще неприятных вещей. Работа в редакции была пущена на самотек и разваливалась. Под этими обломками очень даже могла оказаться Предательцева.
      Все же, как совместить воспитание дочери и работу? А как другие? Женщина должна работать бухгалтером или кем-то в этом роде, чтобы после окончания рабочего дня не одолевали мысли о службе. Это возможно, если муж обеспечивает общественный статус и материальную базу семьи. Таких мужей немного, на всех не хватает. У окружающих меня, только у редактора имеется статус. Но сколько к тому усилий приложила его жена! Я на такое не способна.
      Мне трудно живется еще и потому, что я не подготовленная к жизни идеалистка. Тот же редактор с помощью жены создал вокруг себя защитное поле, чтобы пресеч все попытки занять его место. Начальнику областного управления по делам печати посылает мясо, сливочное масло, картошку, туфли для супруги. Конечно, это все скрыто от глаз сотрудников редакции. Узнала случайно от Сергея Ивановича, который его замещал во время отпуска и был частично посвящен во все эти дела. И хотя до переезда в наш город Сергей Иванович был редактором, для него такие отношения были в диковинку. Результат этих подношений – газета на хорошем счету. На областных семинарах обычно анализируют все газеты. Нашу не хвалят, потому что не за что, но и не критикуют. Входит она в разряд, где все более или менее нормально, а редактор – опытный.
      В нашем районе есть замечательные места: сопки, леса, озера. Когда приезжает руководство из обкома, его вывозят на природу, накрывают поляну. При этом возникает желание увековечить себя на снимке. К услугам секретаря райкома – редакционный фотоаппарат, материалы, фотолаборатория и фотокорреспондент в придачу. Следовательно, секретарь райкома редактору обязан, а это ни что иное, как защита тыла, возможность быть услышанным, если в этом возникнет необходимость.
      До обкома связи редактора не дотягиваются. Недавно оттуда прислали обзор нашей газеты. Только в первом абзаце положительное – отмечено улучшение работы отдела сельского хозяйства.
      В благодарность за снимки секретарь райкома дал направление фотокору на обучение в столицу республики в Высшую партийную школу. Летом он приезжал на практику к нам в редакцию, что-то писал, сидя со мной в одном кабинете. Отношения у нас сложились весьма доверительные. Мы с ним часто болтали на разные темы, перебрасывались шутками. Конечно, я понимала, что Чамарову не хватает образования, и Высшая партийная школа его не прибавила. Он слишком прост, но абсолютно безвреден, открыт. О таких говорят «свой парень». Как и мне, ему чужды были интриги, но с той разницей, что я их великолепно просчитывала, а он - не подозревал об их существовании. Предательцева настраивала всех против него, потому что это был конкурент редактору. Высшая партийная школа – трамплин для карьеры. Не иначе фотокорреспондент после ее окончания будет назначен к нам редактором. Такой сценарий ее не устраивал, так как она потеряет свое влияние.
      Чамаров порывался прополоть огород Елизару Прохоровичу, и в этом порыве – он весь. Елизар Прохорович – своеобразная достопримечательность нашего городишки. Он заведовал библиотекой в райкоме партии. Должность незначительная. Но если к нему обратишься с какой-то просьбой, Елизар Прохорович буквально взвалит ее на себя. Это была сама доброжелательность, отзывчивость. Главное же в том, что чувствовалось: врожденное это у него, а не приобретенное. Помогал он, чем мог, ненавязчиво. Вокруг разгорались нешуточные страсти из-за места под солнышком, а Елизара Прохоровича даже невозможно было себе представить участником какой-нибудь баталии. Работая в райкоме, где для сотрудников построили целый дом со всеми удобствами, он не претендовал на квартиру, купил себе домик на окраине города и там жил тихо и незаметно.
      Мои знакомые, которым довелось пообщаться с Елизаром Прохоровичем, обязательно рассказывали о встрече с ним, потому что она оставляла надолго неизгладимое впечатление. От него заряжались настроем на добрые дела, как на само собой разумеющееся. Потом, конечно, попадали в поток повседневности, и соприкосновение с чем-то по-настоящему ценным стиралось в сознании, но когда речь заходила об этом человеке, на сердце неизменно у каждого появлялась теплота и отрада. Если у самого не получается жить красиво, то так здорово, что существуют в нашей жизни такие люди. Конечно, не каждому дано было оценить эту незаурядную личность. У Предательцевой и иже с ней были другие идеалы. Но Чамаров его ценил, и это был знак того, что он склонен к настоящим идеалам.
     Потом стало известно, что после окончания школы Чамаров остался в столице, устроившись фотокорреспондентом в какой-то журнал. Предательцева свернула тут же свою деятельность по насаждению негатива.

                Некоторые итоги

      Последние дни уходящего года. Что он мне принес? Прочное положение в редакции, поездку на Украину, общение с патриархальными тетушками, доживающими свою жизнь среди овощных грядок, фруктовых деревьев, заготовок на зиму из года в год, абсолютно не подозревающих, что на свете существуют интриги, и как мне трудно живется в этом мире. Я добровольно ушла из такой жизни без впечатлений, где царят необходимая обыденность, не подозревая, что в другой жизни, которая казалась мне более яркой и привлекательной, этой повседневной скуки меньше, но в ней царят другие правила: жизненное пространство здесь нужно отвоевывать. А силенок может и не хватить, тем более, что с детства я не была запрограммирована на такую жизнь. Остаться в ней не смогла, потому что всем житейским мелочам придаю вес и некую возвышенность, даже изысканность.

                Перестановка кадров

      Утенцова не обостряет отношений с Предательцевой. Не знает о ее происках или делает вид, что не знает? Скорее всего, не хочет вникать. Впрочем, она работает давно, и настолько утвердилась в своей должности, что теперь трудно ее сдвинуть. Не стоит и усилий прикладывать. Утенцова вступила в партию. Уязвимое место у нее – личная жизнь. На утверждении в райкоме спросили, почему разошлась с мужем. Сказала, что трудно жилось. Так партийная ячейка редакции пополнилась. Кроме редактора, его зама и корректора в нее вошла Утенцова.
      Вскоре ее молодой человек окончил институт, получил направление в село, где жили его родители. Утенцова вышла за него замуж, переехала в село, устроилась там освобожденным председателем профсоюзного комитета.
      Меня назначили заведующей отделом временно, а через месяц – постоянно. Этому предшествовал разговор Чубарова с редактором. К этому времени я неплохо знала руководителей и специалистов хозяйств, и меня знали. Стала разбираться в том, что важно для газеты и какие темы мелкие. Гонорар у меня получается больше, чем у заведующей отделом писем, а это у нас дело престижа и вызывает желание прокомментировать сие обстоятельство у каждого на свой лад.
      Меня избрали в районный комитет народного контроля курировать вопросы здравоохранения, народного образования и торговли. Долбешков перестал на меня кричать, потому что я вошла в курс дела. К тому же я была ватной стеной. Выплескиваемый на меня негатив исчезал бесследно, как в черной дыре.
      Но что-то и во мне надломилось. Все раздражает, бесит, выводит из себя. Нужно бы отдохнуть. Пошла на прием к невропатологу в надежде, что даст на недельку больничный лист. Узнала, что мое состояние называется неврастенией. Лечение врач назначил без освобождения от работы – микстура, елениум в порошках, физиотерапия. Лечение не помогло. Одолевает бессонница. Не могу уснуть до четырех утра. Пришлось заняться самолечением. Назначила себе: абсолютно не обращать внимание на всякие передряги. Люди, которые не умеют работать, всегда были, есть и будут, и у них нет другого способа утверждаться. Надо это принять, как данность.
      Дело – мерило всех человеческих достоинств. Оно возносит человека в его же собственных глазах, а это важнее всего – чувствовать себя уверенно. Результат понимания этого не замедлил сказаться. Алексей Полторанин перестал строить из себя важную персону, и не потому, что проникся значимостью моего вклада в газету. Скорее всего, редактор выразил свое мнение в его присутствии. Иначе это объяснить нельзя. И вообще относительно меня каждый знал свое место.
      Получила 60 рублей премии – половина месячной зарплаты, и гонорар, даже больше, чем у редактора. Очень много работаю. Время горячее – уборка урожая.
      Поняла, что я далеко не всегда права. Все-таки показывала свое «фи» Константиновнам, не скрывала своего превосходства и тем самым ставила себя наравне с ними. Показательное игнорирование – не способ, а мышиная возня.
      Роза Константиновна все-таки разошлась с мужем то ли с третьей, то ли с четвертой попытки, уволилась с работы, уехала к родственникам. По образованию она инженер, работала на железной дороге. Почему-то ее занесло в редакцию. На ее место, к моему удивлению, редактор взял Балтийскую. Она стала работать много по моему примеру, но у Розы Константиновны было, хотя бы техническое, но образование, а у Балтийской – средняя школа с горем пополам.
      Чубаров написал заявление об увольнении и пошел к редактору. Тот молча вытащил свое заявление об увольнении, потертое на сгибах от долгого пребывания в кармане. Условились так, что редактор пойдет в отпуск, Сергей Иванович останется вместо него, а потом все решат. Нельзя уходить обоим сразу. Сергей Иванович решил, что ему светит редакторское кресло, и нацелился не увольняться. Такой расклад не устраивал Предательцеву. Она теряла статус негласного контролера за микроклиматом. Новый редактор для нее предпочтительнее. Пока он разберется, кто есть кто в коллективе, если еще разберется, у нее будет возможность влиять. На Чубарова влиять нельзя.
      Судьбы в редакции она не вершила, потому что редактор имел свое мнение и к наушничеству не располагал, но в какой-то степени она могла на него подействовать либо через супругу, либо мимоходом бросив реплику. Потеряв всякий вес, она, не будучи защищенной, легко может стать девочкой для битья и полностью ощутить на себе все прелести «пинков», которые раньше доставались другим с ее подачи.
      Она идет к секретарю райкома по идеологии, хорошо известной ей по совместной работе в райкоме комсомола и как бы невзначай выдает:
      – Если Чубарова назначите редактором, в какой посадке будете его искать?
      Здание редакции построено на краю города. Дальше шла степь, обсаженная лесополосой. Иногда из областной газеты приезжали к нам в район журналисты. Они, как правило, заходили в редакцию, чтобы сориентироваться, о чем писать. Обычно брали бутылку водки, нехитрую закуску и шли «ориентироваться» в лесополосу. На природе оно лучше, чем в кабинете. Выпивал Чубаров и с Долбешковым, но писал больше и лучше всех. Даже у редактора таких ярких по районным меркам публикаций не было. И никто не мог на планерке так основательно и со знанием дела проанализировать газету. Но ярлык был навешен умело, одной фразой.
      В «Журналист» дали объявление, что в нашу редакцию требуются заместитель редактора и литературные сотрудники. Написал журналист из Донецка о том, что он является заместителем редактора, и согласился бы переехать к нам не потому, что «летун», а у него нет, и не предвидится квартиры и места для ребенка в детсаду. Чубаров не знал, что, благодаря стараниям Предательцевой, его участь предрешена и письмо утаил, чтобы избавиться от конкурента.
      Редактор вышел после отпуска на работу, но об уходе на пенсию разговор не возобновлял. Поняв, что редакторское кресло ему не светит, Сергей Иванович тут же уволился и уехал работать в областную газету. Мне подарил на память книжечку в великолепном переплете с чистыми страницами. Сам сделал. Гобелен для переплета изъял у супруги. В нее решила записывать исключительно умные мысли.
      До пенсии Сергею Ивановичу оставалось года три, но отношения с редактором у него не сложились почти с самого начала. Как только Сергей Иванович стал работать, Мария Александровна, по своему обычаю проявила инициативу, которая на сей раз заключалась в том, чтобы подружиться с Чубаровыми. Очевидно, с целью влиять на них. В ближайший праздник организовала выезд на природу. Как водится, подвыпили, и Сергей Иванович, со всей своей непосредственностью и выдал редактору то, что его поразило: тот собственноручно выдавал сотрудникам бумагу, ручки, и крайне редко – блокноты. Когда он был редактором в другой газете, все это можно было приходить и брать в неограниченных количествах.
      – Такого жлобства я еще не видел!
      – Алексей, заводи машину! Вот такие праздники с вами получаются!
      Мария Андреевна постаралась смягчить впечатление от прямолинейности Сергея Ивановича, приносила извинения, говорила о том, что не следует слова его воспринимать всерьез. Но на этом попытка завязать дружеские отношения закончилась и наметилась в отношениях трещина.
      Были они очень разные: вальяжные Карасевичи и простенькие Чубаровы. Но у Сергея Ивановича была творческая жилка, а Карасевич неплохо редактировал, следил за линией в газете. Несмотря на дружеские отношения с Чубаровыми, я с уважением относилась к Карасевичу и училась у него. Но, будучи очень даже неплохим редактором, впоследствии оказался не хватающим звезд с неба корреспондентом.
      Оставаться в редакции до пенсии Сергей Иванович, конечно, мог, но не захотел, потому что открылась перспектива лучше. Почему бы и не воспользоваться? А с его уходом все посыпалось, как будто вынули из стены кирпичик, на котором она держалась.
      В редакции появилась секретарь райкома по идеологии Валентина Алексеевна Волчихина и представила нового редактора, работавшего до этого инструктором райкома. Когда-то он начинал корреспондентом, потом его направили в Высшую партийную школу. По мнению райкома – наиболее подходящая кандидатура на место редактора. Чтобы сохранить пенсию, редактор стал заведовать отделом сельского хозяйства. Меня назначили заведующей промышленно-транспортным отделом. Раньше такого в газете не было, потому что вся промышленность в городе – известковый заводишко да локомотивное депо.
      А тут еще один кадр появился в редакции. По образованию учитель физики. Пытался работать в школе после института, едва продержался до конца учебного года. Жена его стала лихорадочно соображать, куда бы его пристроить. Она его делала. Не имея броской внешности, она сориентировалась, что у нее есть один шанс женить на себе какого-нибудь простачка только в институте. Присмотрела длинного, нескладного, плохо одетого. На институтском вечере пригласила его на танец, проявила инициативу, а на втором курсе женила на себе, приодев деревенщину на отцовские деньги. Вместе после окончания вуза и приехали в наш городишко, где жили родители его жены Галины Яковлевны Пустовойтовой. Она в школе прижилась, а вот с супругом надо было срочно решать.
      Останься он еще на год, общественное мнение распространилось бы о нем, как о никчемном учителе. Потом с такой репутацией устроиться было куда-нибудь почти невозможно. Пристроили в редакцию, где он ничем себя зарекомендовать не смог, но прижился среди женщин без образования. Писал небольшие информационные заметки. У него было одно преимущество – партийный билет. Поскольку сотрудники редакции больше на глазах райкома, со временем его взяли инструктором. Для его супруги музыкой звучало, что ее муж – работник райкома.
      На самом деле инструктор – мальчик на побегушках: проследить, чтобы прибили лозунг, зал к заседанию подготовить и тому подобные мелкие поручения. Это неплохо вознаграждалось материально: квартира в доме для райкомовских работников, так называемые лечебные деньги. О том, что они существуют, я впервые узнала от этого кадра, которого звали Юрием Александровичем Мельманом.
      И вот без объяснения причин его из райкома увольняют. Мельман спрашивает за что, ему ничего вразумительного не говорят, хотя многие знают: за участие в движении по созданию немецкой автономии. Сам он человек невредный и вообще никакой. Но жена его стала примерять на себя положение первой фрау будущей автономии. Слух ее ласкало «фрау Мельман». При первом же мало-мальски подходящем случае она выплескивала на собеседника поток радости и гордости за перспективы, открывающиеся перед ней.
      Мельмана перевели корреспондентом, но он стал обивать пороги райкома и канючить, чтобы его не так уж понижали ни за что. Ходил мрачнее тучи, а фрау Мельман формировала общественное мнение в том духе, что мужа перевели в редакцию для укрепления кадров.
      В райкоме, чтобы отделаться, решили: есть же место заместителя редактора, – пусть себе занимает. Мне без партбилета выше заведующей отделом не подняться.
      Итак, предстояло работать с абсолютно некомпетентным редактором, который не будет мне давать машину для поездок в командировки, потому как сам станет разъезжать на ней в гости по своей многочисленной родне. Мельман – абсолютно беспомощный в журналистике, как, впрочем, и во всем остальном. Я буду по своему обыкновению стараться и испытывать обиду, когда о моей работе будут судить вкривь и вкось с подачи Предательцевой. Она подаст и преподаст, и преподнесет. Мельман будет утверждаться. Это можно сделать, подвинув меня, потому как я набрала вес. Бывший редактор станет тупо осваивать зарплату, пустив газету на самотек. В первый же день работы нового редактора я написала заявление об увольнении.
      Чувствую приближение морального надрыва. Всех интересовало не почему я ухожу, а куда. Не говорю, потому что сама не знаю. Отрабатываю положенные две недели и лихорадочно ищу варианты, куда податься. Идеально было бы в областную газету. Иногда оттуда звонили и просили передать по телефону информационную заметку. Когда она появлялась в газете, автор ее ликовал. Это был верх престижа. Чаще всего публиковался Геннадий, потому что звонили ему. Ответственный секретарь всегда держит руку на пульсе. Чья бы публикация ни была, Геннадий подавал ее за своей подписью. Это была возможность засветиться и получить гонорар. Из нашей газеты в областную газету несколько лет тому назад пригласили фотокорреспондента. Меня, конечно, не позовут. Неплохо пишу для районной газеты, но это еще не значит, что достигла уровня областной. Хотя из моих однокурсников в институте один работал в областной газете, другой – на телевидении.
      Перед подачей заявления написала Сергею Ивановичу. Рассказала о делах редакционных и спросила, нельзя ли и мне устроиться в редакцию, где он работает. По телефону условились, что я приеду в разведку. Сергей Иванович встретил меня на вокзале, представил редактору Викентию Николаевичу Богдановичу. Тот был не в восторге. Женщина с ребенком – не самый лучший кадр. В принципе он не против того, чтобы я работала, но мне понадобится квартира, место в детсаду, а он этого гарантировать не может.
      – Вы меня предупредили. Я постараюсь бытовые проблемы решить самостоятельно.
      О том, что собираюсь меняться квартирами с Сергеем Ивановичем, не сказала. А вдруг это не соответствует его планам? Поставлю перед фактом.
     А договоренность была такая. Сергей Иванович через месяц уходит на пенсию и уезжает в наш городишко, где живут его супруга, старшая дочь с мужем и сыном и младшая на выданье в трехкомнатной квартире. Женатый сын имеет дочь и снимает жилье. Две семьи в одной квартире – тесновато, тем более, что две комнатки из трех совсем малюсенькие. План мой был таков: я занимаю «хрущевку» Сергея Ивановича, а он – мою квартиру. Обмен Чубаровым выгоден, потому что моя квартира больше площадью, комнаты раздельные, этаж – не последний и санузел не совмещенный. Дом, где находится моя квартира – по соседству с тем, где живут Чубаровы.
      До отхода поезда было много времени. Прошлась по городу, заглянула в магазины. Не столица, конечно, но и с городишком, в котором я живу, никакого сравнения. Снабжение хорошее. Это особенно важно. Уехала восвояси с тем, чтобы уволиться с работы, собрать вещи.
      Карасевич сидел теперь в одном кабинете со мной. Переселился вместе с цветущим эпифиллумом. Специально для него провели еще один телефон. Это означало, что ему поведали о моем нежеланием бесконечно звать Ольгу к телефону, но в таком духе, что надо себя обезопасить от столкновений со мной, создав некую автономию. У него остался прежний номер телефона сельхозотдела, а у меня - новый. Все звонки теперь будут ему, а я оказываюсь не у дел.
      Рассказала Карасевичу о своей поездке. Оказалось, что он знает Богдановича по совместной учебе в Высшей партийной школе, и был очень удивлен его назначением. Знал о том, что Богданович был редактором районной газеты. Я поведала, что после он стал заместителем редактора областной, а потом и реактором. У Карасевича слов не оказалось для удивления. Очевидно, завидует, что тот его так обскакал.
      Новый редактор уговорил остаться. Сказал, что промышленно-транспортный отдел – чисто символический. Писать могу, о чем захочу. Я понимала, что он повторяет слова Карасевича, потому что в газетном деле мало чего смыслит. Меня это очень даже устраивало, потому что ехать предстояло в неизвестность. Вскоре до меня стало доходить слухи, что я ездила устраиваться в областную газету, меня оттуда «поперли». Такое могла придумать только фрау Мельман, придававшая большое значение общественному мнению касательно своего супруга, потому что оно могло сложиться без ее участия неблагоприятно. Для этого требовались деловые качества, которых у него отродясь не бывало. Она считала, что делает своего мужа. Так оно и было: делала доступными ей методами.
      Написала критическую публикацию о совхоза. Директору совхоза Гартману она, разумеется, не понравилась. Пожаловался Мельману. Это ему польстило. Пришел меня воспитывать. В редакции я проработала около трех лет, и меня никто никогда не воспитывал даже в первое время, когда я имела весьма отдаленное представление о специфике работы. Пройдет в газете ошибка, редактор обведет ее красным карандашом и молча положит передо мною на стол. Этого было достаточно, чтобы я уяснила: надо быть внимательнее. Мельману же невтерпеж было покрасоваться в роли руководителя. А сделать это можно было только если гнобить меня.
      За истекший месяц я получила мизерный гонорар. Видя мое недоумение, Карасевич сказал, что это несправедливо, и я должна своего добиваться. Я поняла, что его устраивает несправедливость, допущенная по отношению ко мне. Не исключено, что он ее и организовал. Новый редактор во всем с ним советуется. Интеллектуальный уровень у меня выше, чем у всех, что, в общем-то, и несложно, в сельском хозяйстве я поднаторела в основном благодаря редактору. Словарный запас у него был неплохой. Исправления, которые он вносил в написанное мною, обогащало публикации, делало их ярче. Я это ценила и брала себе на вооружение. Сейчас его публикации, по сравнению с моими критики не выдерживают: коротенькие, информационного характера, стандартные. За все время моей работы в редакции он не опубликовал ничего, что бы обратило на себя внимание в отличие от Сергея Ивановича, а потом и меня. Конечно, он это понимал.
      Написала вторичное заявление. На сей раз редактор не возражал, потому что тогда он собирался использовать отпуск, положенный ему с прежнего места работы, и оголять редакцию не хотел. Теперь отпуск закончился, во мне особой необходимости он не видел. Правильно ли то, что я бегу от трудностей? Сложный вопрос. Точнее – избегаю лишних, чтобы не тратить на них жизнь. Главное же – ничего в перспективе не было. Редакция обречена на понижение уровня.
      Получилось так, что после моего визита к редактору областной газеты прошел месяц, и за это время многое могло измениться, и договоренность потеряла силу.
      Приехала устраиваться на работу. Сергей Иванович почему-то не встретил. Нужно было куда-то пристроить чемодан. Не тащиться же с ним в редакцию. На вокзале ни одной камеры хранения. Они здесь не нужны. Город расположен в стороне от центральной железной дороги. Сюда протянута ветка, по которой ходит всего один поезд. Приходит утром, уходит вечером, А утром следующего дня приходит на узловую станцию, где можно сделать пересадку на любое направление. Чемодан оставила на хранение в багажной кладовой.
      Одной к редактору было идти боязно. Сергея Ивановича в редакции не оказалось. Сказали, что в командировке. Уже на вокзале я почувствовала: что-то не так. В редакции это чувство усилилось. В командировку в большинстве случаев журналисты ездят по своему усмотрению. Уж не является ли его отъезд намеренным, чтобы не участвовать в моем трудоустройстве? Возможно, Сергей Иванович хочет поставить меня в такое положение, чтобы оно не состоялось? Но почему не сказать прямо, если что-то изменилось? Я бы искала другой вариант.
      Делать нечего. Коль приехала, захожу к редактору. Ожидала услышать, что в моих услугах редакция не нуждается, но редактор сказал, чтобы я писала заявление. На нем начертал: «Принять с испытательным сроком на один месяц».
      Завтра выходить на работу, а сегодня куда деваться? Пошла к Чубаровым. Может, приехал? Дверь открыла Мария Андреевна. Увидев ее, поняла: обмен квартирами не состоится, коль она переехала к супругу. Купила бутылку водки и торт. Весь вечер с Марией Андреевной за бутылкой и просидели. Мария Андреевна это любит. Сергей Иванович действительно был в командировке. Мария Андреевна предложила переночевать у нее. Мне уступила диван, хотя я и протестовала. Сама устроилась на полу.
      Чемодан из багажной кладовой не смогла забрать в течение двух дней. Когда ни приду – закрыта. Стоят жаркие дни, а я хожу на работу в черном костюме. Гостеприимством Марии Андреевны злоупотреблять не стала. Проявляет его, чтобы сгладить свое вероломство. Может, оно и к лучшему. Значит, судьба способствовала моему приезду. Предупреди она меня об изменившихся планах, я не сорвалась бы с места.
      В гостинице мест нет.
      – А что, разве вам не звонили из редакции?
      – Нет.
      Мне никто и не обещал позвонить, но нужно было дать понять, что я рассчитываю на особое внимание администраторов. Сработало. Место нашли. Уже хорошо, потому что просить редактора, чтобы позвонил, не хотелось. Из-за меня у него не должно быть никаких затруднений.

                Знаки судьбы

      Первый день работы. Редактор Викентий Николаевич Богданович представил меня редколлегии. Потом я отправляюсь на задание. Спускаюсь по лестнице. Ответственный секретарь Петр Игоревич Жучиловский окликнул меня с верхней площадки. Я оглянулась, одновременно по инерции шагнула и… скатилась вниз по лестнице. Хорошо, что до площадки было всего несколько ступенек. Жучиловский принес извинения. Я чувствовала себя адски из-за своей неловкости. Ответственный секретарь в моих глазах выглядел человеком, находящимся на недосягаемой высоте. Он носил бороду и был похож на ученого. Потом он догнал меня на лестнице, еще раз принес извинения.
      – Не нужны ли вам деньги?
      – Благодарю вас, нет.
      Подумала:
      – Неужели ловелас?
      В это не хотелось верить. Я представить себе не могла, что в редакции, являющейся совестью области, могут быть какие-то иные отношения, кроме всеобщей нацеленности на добросовестную работу.
Интуитивно почувствовала, что мое падение из-за Жучиловского – знак судьбы. Я сильно ушиблась и испачкала костюм. Ждут меня болезненные ушибы, и грязь налипнет.
      Это было одно из первых открытий в моем житейском опыте так называемых паранормальных явлений. Как бы меня не учили, что мистики не существует, жизнь время от времени показывала на конкретных примерах: еще как существует. Довольно-таки часто я сталкивалась с фактами, свидетельствующими об этом, чтобы приписывать их совпадению. Таких совпадений было слишком много, и они уже превратились в уверенность: мистика существует независимо от того, что ее отрицают, только пока что не объяснила ее наука.
      Забегая вперед, чтобы объяснить то, что считалось тогда необъяснимым, следует сказать, что, когда настала эпоха гласности и на прилавки книжных магазинов хлынула литература, на которую в нашей стране было наложено «вето», я прочитала о том, что творческие личности обладают сверхчувствительностью, даром предвидения. Сопоставила прочитанное со своими житейскими наблюдениями.
      Однажды я увидела, как небо перечерчивает очередной спутник, который запускали в соседней области. Я знала, что на падающую звезду надо загадать желание, и оно исполнится. Решила попробовать загадать на спутник. Самое важное тогда было для меня - устроиться работать в областную газету и приобрести ковер и палас. Это был предел желаний.

                На новом поприще

      Сижу в маленьком кабинетике, где помещаются только два письменных стола, стоящих впритык. Называется отдел культуры. Я довольна. Культура – то, что я неплохо знаю и гораздо интереснее сельского хозяйства. Заведующая отделом Ольга Кладько ушла в декретный отпуск, и я предоставлена сама себе. Ко мне заходит женщина:
      – Здравствуйте. Меня зовут Нина Ермолаевна, я завхоз редакции. По всем хозяйственным вопросам прошу ко мне.
      Нина Ермолаевна кладет передо мной стопку бумаги, ручку, запасные стержни. Вот только меня кто-то просветил бы, что я должна писать этими стержнями на этой бумаге. Все-таки начинать надо под чьим-то руководством.
      Словно прочитав мои мысли, ко мне заходит заместитель редактора, который будет меня курировать, садится за стол напротив и нацеливает на общепит. Как потом для себе уяснила, я должна была заниматься вопросами культуры, народного и профессионально-технического образования, а торговля, общепит, бытовое обслуживание – компетенция отдела писем. Но это будет потом:
      – Общепит не учитывает интересы клиентуры. Готовят, что дороже. И нет же, чтобы пирожки продавать с картофелем, капустой, творогом, повидлом, так норовят исключительно с мясом.
      Я понимаю, что и завхоз, и заместитель редактора зашли ко мне не по своей инициативе, их редактор озадачил. Получалось так, что бросили меня в отдел, предоставляя возможность выплывать самостоятельно. Редактор изменил свое отношение ко мне после того, как я предстала перед ним в строгом костюме, с блокнотом в руках, готовая взять на карандаш его распоряжения. В этом почувствовалась офисная культура и некоторая вышколенность, чего он не ожидал от провинциальной журналистки.
      Я добросовестно пытаюсь во все, о чем мне говорят, вникнуть, посещаю столовые города, потом общепитовское руководство и увязаю в непонимании. Общепит на том стоит, стоял и стоять будет, что необходимо выполнять план, который выражается в деньгах. А коли так, то кому в голову придет готовить дешевые блюда? Трудоемко, а выручка невелика. К этому настолько привыкли, что не представляют себе возможности готовить по-другому.
      Вскоре этот заместитель редактора уходит якобы по собственному желанию. Его редактор перетащил из газеты, где работал раньше, но он почему-то кого-то не устроил в обкоме. В детали вникать не стала, потому что для меня это было несущественным, хотя потом, когда вплотную столкнусь с этим, выяснилось, что очень важно понять, как люди приходят и уходят, по какому принципу.
      Редактор предлагает более интересные темы: пойти в школу на последний звонок, посетить краеведческий музей. Утром тороплюсь к стенду в сквере, чтобы увидеть свою публикацию в вывешенной там газете.
      Вскоре подсказки и не нужны были. Началась полноценная и удивительно  жизнь, насыщенная эмоциональными впечатлениями и встречами с интересными людьми. Боюсь, что мироощущение не соответствует моему возрасту – слишком радужное. Но для меня газета – не место работы, а образ жизни.
      Звонит телефон. Председатель профсоюзного комитета очень крупного предприятия просит поехать с ним на открытие подведомственного пионерского лагеря. Заезжает за мной в редакцию.
      Приехали. По взгляду начальницы лагеря, вышедшей нам навстречу, понимаю, что у нее особые отношения с этим председателем. В лагере послеобеденный тихий час. Отправляюсь пока побродить по лесу, предоставив моему попутчику объяснить даме своего сердца, зачем я здесь. Кто я, он представил сразу. Лагерь на берегу речушки, поверхность которой покрыта лилиями, у берега лодка с веслами. Решила вспомнить навыки гребли, полученные с помощью моего брата в Украине. Поплыла до небольшого водосброса, сорвала несколько лилий, причалила. Тут-то меня поймал мальчонка и хотел препроводить к начальнице лагеря. Оказалось, что он «зеленый патруль» и был крайне возмущен тем, что я нанесла природе ущерб. Договариваюсь с бдительным патрулем:
      – Я ведь не знала, что нельзя рвать цветы, потому как только что приехала к вам на открытие лагеря вон на той машине, что стоит возле столовой. А вот ты мне объяснил, и я больше не буду и всем скажу, кто со мной приехал, чтобы ущерб природе не наносили.
      Мальчонка смягчился оттого, что взрослая тетя восприняла его всерьез, и сменил гнев на милость:
      – А давайте я вам бусы сделаю из стеблей лилий.
      Торжественная линейка. Внос и вынос знамени под барабанную дробь и хрипение горна, поднятые в пионерском салюте руки. Это воспринимается не как главное, ради чего сюда приехали, а как ритуал надоевший, но необходимый ради того, чтобы не так бросалось в глаза главное – накрытая поляна и в родничке, расположенном поблизости, охлаждающиеся бутылки с горячительными напитками. Я уже не задаю бестактных вопросов, за чей счет такая роскошь.
      Председатель профкома остается в лагере ночевать, а меня в город отправляют с другим руководителем. Позже я поняла, что существует такая схема – начальниками лагерей председатели профкомов назначают своих любовниц. Место хлебное. Все лето – отдых на природе, бесплатный харч и зарплата.
      Я очень рада, что ушла от примитивности районной газеты. В областной работать интереснее. Уровень руководителей не таков, чтобы за них писать то, что они должны были сказать, но не смогли. Улучшаю, конечно, стиль их выступлений в газете, но и узнаю много такого, что может послужить подсказкой к новому повороту темы будущей публикации.
      Звонят из областного отдела культуры. Просят поехать на районный фестиваль песни «Родные напевы». Работаю в режиме трудового запоя.

                Типография

      Первое дежурство в типографии. Это самое сложное – дежурство по номеру. Кроме журналиста газету читают корректоры и «свежий глаз», но читать приходится ночью и, что называется «от корки и до корки». Сергей Иванович быстро понял, что он самый неподготовленный к ответственности за номер и стал приходить на дежурство с лупой, хотя обычно великолепно обходился без нее, специально читал медленно, задерживая типографских рабочих. Те возмущались. Этого Сергею Ивановичу и нужно было. Возмущения дошли до редактора. Сергей Иванович сказал, что плохо видит. От дежурства его освободили, чего он и добивался, а работа эта легла на других.
      В типографии был и Жучиловский от секретариата. Когда я подписала газету «в печать», он стал настойчиво приглашать к себе на ужин.
      – Час ночи – не совсем подходящее время, чтобы ходить в гости, тем более к одинокому мужчине.
      Вскоре от него последовало приглашение в гости на выходной готовить уху. Отказалась настолько решительно, что Жучиловский понял: мне оказывать внимание бесполезно и потерял ко мне интерес.
      Сдаю первую публикацию. Дрожу, как ученица на экзамене. Редактор ее похвалил.
      Почувствовала себя уверенней. Вторую публикацию похвалил заместитель редактора, у которого хобби все вычеркивать. Сергей Иванович придумал по этой причине для него страшную месть – подсунуть рассказ А. Чехова из мало известных и выдать за свой. После того, как рассказ будет исчеркан, обвинить в самодурстве: на классика руку поднял. Это осталось на словах. Сергей Иванович, как, впрочем, всякий творческий человек, мог прихвастнуть, выдать желаемое за действительное.
Казалось бы, успех, но он меня не радовал. Как там Солнышко? Мысли о дочери одолевали, не давали покоя.
      Я предложила бывшему мужу переехать в мою квартиру. Жалко все же ее оставлять, коль обмен не состоится. Вера осталась с ним. Предполагалось, что не надолго, как только вопрос с жильем решится. Но он неожиданно затянулся. Теперь ничего не оставалось, как дожидаться конца испытательного срока. А когда окончательно решится вопрос о моем трудоустройстве, будем жить в гостинице, пока не подыщу съемное жилье. Николаю предстоит Веру только в детсад отвести и забрать. В случае необходимости поможет знакомая учительница, которая сейчас на пенсии, человек исключительно добросовестный.
      Работаю много, даже с каким-то остервенением. Я должна чего-то добиться в жизни, чтобы обеспечить статус дочери. На своей шкуре испытала, каково детям тех, кто в обществе не котируется.
      Опубликовать объявление об обмене квартиры в газете нельзя. Город неофициально закрыт. Расклеила по городу объявления об обмене. Позвонила только одна женщина. Насколько я поняла, она увела из семьи мужа и для верности хотела его увезти. Я рассказала ей о своем городишке, обходя «минусы», которые таковыми для нее могли бы и не быть. Сказала, что позвонит, чтобы договориться о совместной поездке на смотрины квартиры. Думаю, что, посмотрев, на обмен согласится. Квартира больше, планировка лучше, ухоженная. Ее квартиру я не видела, но поняла, что запущена до невозможности. Тем лучше: у нее будет больше стимулов к обмену. Я же согласна была на любой вариант, но женщина эта так потом и не позвонила.

                Декада литературы

      На очередной планерке редактор сообщил о начале декады литературы и искусства в нашей области в связи с тем, что надвигается ее десятилетний юбилей. К нам едут известные писатели и поэты республики. Я должна обеспечить в газете освещение декады. Как это делается, я не знаю, но надеюсь освоить в процессе подготовки, тем более, что мне на помощь едет литературный консультант из соседней области – Владимир Романович Гундарев. Песню на его слова распевали по радио, звучала она и в грамзаписи:

                Деревенька моя, деревянная дальняя,
                Смотрю на тебя я, прикрывшись рукой,
                Ты в синем платочке июльского облака
                В веснушках черемух стоишь над рекой.

      За ним закреплено две области, где он работает с начинающими литераторами. Вместе с ним готовим номер газеты, посвященный открытию декады.
      Жара сорокаградусная. Владимир Романович соблюдает этикет – сидит за столом напротив меня и пишет, даже пиджак не снял. Я тоже в костюме, но в летнем, льняном, с короткими рукавами. На общем фоне редакции смотрюсь, потому что из мужчин только редактор и заведующий отделом партийной жизни в костюмах. Остальные одеты, кто во что горазд. Татьяна Корнецкая из секретариата вообще в ситцевом пляжном сарафане.
      Я сохранила на память листочки, исписанные Владимиром Романовичем. И вообще у меня дыхание захватывает от того, что предстоит общение с такими людьми.
      Встречают писателей в аэропорту работники обкома и редактор. Их привозят в Дом культуры, где собрались жители города. Как обычно, с трибуны говорят речи. В президиуме – акулы пера. Они выступают, представители общественности приветствуют их на нашей земле. Потом их везут на природу, где проходит неофициальная часть встречи. Там «приговорили» лошадь на бесбармак.
      Я пишу о встрече в Доме культуры срочно в номер. На другой день на планерке выясняется, что я в ней переврала фамилию первого секретаря обкома. Хорошо, что дежурный по номеру заметил. В этой же типографии печаталась газета на казахском языке, в которой тоже была информационная заметка о встрече с писателями. Журналист ее прочитал и внес необходимые исправления в мою заметку. Иначе был бы грандиозный скандал. Собственно, мне полагался нагоняй в этом случае: как могла не знать фамилию первого лица области. Но редактор понимал, что за несколько дней работы я не могла вникнуть во всю специфику области, поэтому репрессий не последовало. Меня же вообще не следовало пока допускать к дежурству по номеру, но сотрудников в газете не хватало.
      Накануне вышла газета, в которую Владимир Романович и я подготовили целую страницу, посвященную прибывшим писателям.
      Богданович сказал мне:
      – У меня был разговор с Владимиром Романовичем. Я назвал его конъюнктурщиком. Накануне вышла тонюсенькая книжечка, где была поэма его, перекликающаяся с бессмертным произведением Л. И. Брежнева «Целина».

                Искрометность

      Постепенно вникаю в особенности областной газеты. Выходит в отличие от районной не трижды в неделю, а пять раз, формат вдвое больше. В секретариате три человека, выпускают номера по очереди. В районной газете всего три отдела: партийной жизни, сельского хозяйства и писем. Здесь еще агитации и пропаганды, новостей, культуры. В каждом отделе, кроме заведующего, два корреспондента. У редактора два заместителя, два фотокорреспондента, секретарь в приемной, «свежий глаз», два корректора, два подчитчика, курьер, художник.
      Периодически выпускают стенгазету. Задается тема, на которую каждый отдел должен написать, как видится проблема с его точки зрения. Одна из тем – «Жил-был у бабушки серенький козлик». Сельскохозяйственный отдел писал, что по области не выполнен план сдачи мяса государству, потому что «серые волки оставили от козлика рожки да ножки». Откуда же взяться мясу?
      Труднее всего было писать отделу партийной жизни: надо было как-то увязать козла с деятельностью руководящей и направляющей силы нашего общества. И все же выдавали нечто под рубрикой «Козлы в огороде». Все побаивались, как бы о таких художествах не стало известно в обкоме, потому как это было созвучно рубрике в официальной газете «Коммунисты на жатве».
      Отдел писем выдавал публикацию о том, что редакция завалена жалобами читателей: из продажи исчезли молочные продукты. Журналистское расследование позволило выявить причину, заключающуюся в том, что в области развелось много козлов, а молока, как известно, они не дают, а только срывают планы продажи его государству.
      Отдел новостей поведал: на узком мостике произошло столкновение козла с трактором «К-700». И козел, и трактор упали в воду. Никто не хотел уступать дорогу.
      Отдел агитации и пропаганды любил вокруг основной мысли «наворачивать» массу несущественных подробностей. Для «оживляжа». Написали пародию:
      «Пастух собрался идти в баню, взял березовый веничек, но тут к нему пришел бригадир:
      – Козлов надо на пастбище выгонять, а некому. Сменщик твой напился до потери пульса. Надо выручать.
      С сожалением посмотрел передовой пастух на веник прежде, чем проявлять высокую сознательность, но долго упрашивать себя не заставил, встал, решительно положил веник на полок и двинулся выполнять свой долг перед Родиной, радовать ее трудовыми показателями».

      То вдруг объявляли день «Ботаем по фене». Разговаривать надо было исключительно на блатном жаргоне. С редактором не рисковали «ботать», но между собой сценки разыгрывали. Сергей Рыбалкин, развалившись на стуле, изображал редактора. Он давал мне задание. Я заверяла:
      – Гадом буду, если не сделаю.
      – Не сделаешь – на парашу посажу,– резюмировал «редактор».
Вячеслав Кулик напомнил:
      – Сегодня трехсотлетие Куликовской битвы, к которой моя фамилия имеет прямое отношение. Гоните деньги на водку! К концу рабочего дня здесь все поляжем за идею.
      
      Веселые розыгрыши, хорошая шутка делали жизнь редакции интересной, искрометной. Ко мне в кабинет приходил Сергей Рыбалкин и рассказывал, что придумал. Я по ходу дополняла. Получался сценарий.
      Мы идем с ним в обувной магазин, где товар лежалый и неликвидный. Сергей изображает моего мужа, я – вредину.
      – Покажите мне вон те туфли, да нет, не эти, а которые рядом. У вас что, хорошей обуви нет? Вы хотите, чтобы я это надела? Нет уж, спасибо, сами носите.
      Цель – довести продавца до белого каления. Тут вмешивается Сергей:
      – Ид-ди в д-ругой отдел п-посмотри.
Ухожу.
      – П-понимаешь, моей б-бабе что-то ко дню рождения надо. П-помогите, а то з-заест. Я д-доплачу сверх стоимости.
      У продавцов в подсобке всегда имеется припрятанный товар на всякий случай. Продавщица выносит туфли. А с нами приходит сотрудник ОБХСС и ждет момента. Увидев дефицит, подходит и составляет акт. Припрятанный товар могли бы найти и без нашей самодеятельности, но она нужна для того, чтобы потом все это описать.
      Сергей так поймал главного охотоведа области по фамилии Баерле.
Подходит к нему и говорит:
      – П-понимаешь, к-какой-то г-графоман написал в редакцию п-письмо о том, что идет охота на волков в нарушение закона.
      В голосе сочувствие к охотоведу. Тот объяснил так, что он не при делах. Сергей внимательно его выслушал и, усыпив бдительность своим расположением, вдруг шокирует сообщением, что этот графоман еще и разрешение на охоту в письмо вложил с печатью. Баерле увяз в своей версии, введенный в заблуждение наивным выражением лица Сергея:
      – Какая-такая печать? Ни слухом, ни духом ничего не знаю…
      Таким образом, он фактически сознался, что руководитель плохой, коль печатью мог воспользоваться кто-то без его ведома. Только такой вывод можно сделать из сказанного. А вскоре выходит публикация «Неуловимый Баерле».
      Я жадно впитываю в себя всю эту искрометность. Это была настоящая жизнь в отличие от прозябания в районной газетке со всем ее примитивизмом и посконной серостью. Работа была праздником для души. Жизнь моя, наконец, наполнилась высоким смыслом. Я окунулась в нее целиком, переполненная счастьем творчества. Жизнь, не тлеющая и чадящая, а радостно горящая ярким пламенем, освещая и согревая все вокруг душевным теплом. Дела семейные как-то отошли на второй план.

                Другая жизнь

      Прошло три недели моей работы в газете. Как раз подошел к концу календарный месяц. В коридоре вывесили, кто сколько строчек выдал за это время. Я оказалась на втором месте после отдела сельского хозяйства. Редактор сказал, чтобы я подавала заявление на квартиру. Значит, испытательный срок прошла.
      К заявлению требовалось приложить справки о семейном положении, и что сдала квартиру на месте своего прежнего жительства. Заказала переговоры с Николаем, чтобы он выслал необходимые документы.
      Решил привезти Веру ко мне. Это было правильно.
      Забрала Веру. Думалось, что в другую жизнь и навсегда. Поместимся как-нибудь вдвоем на одной кровати в гостинице. Номер двухместный. Вместе со мной живет женщина, приехавшая из южного города выбивать деньги из предприятий, задолжавших автобазе, на которой она работает. На самом же деле она привезла ранние огурцы и торговала ими на рынке, и на вырученные деньги покупала вещи. Деньги она тоже выбивала в свободное от торговли время. Соседство пренеприятное. Ко мне она сразу настроилась крайне враждебно. Какая там карьера! Женщина должна заниматься исключительно семьей! Почему-то она решила, что я нуждаюсь в ее воспитании, и буквально отчитывала меня. Объяснять ей что-то было бесполезно. Лучше воспринимать такое соседство, как очередной повод задуматься над тем, что примитивные люди так и норовят всех переделать по своему образу и подобию. Все, что выходит за рамки их понимания – не имеет права на существование.
      Я же считала, что детям надо давать по максимуму, а для этого надо быть личностью. Это возможно лишь при соответствующем круге общения. И еще я со школы впитала в себя, что, прежде всего надо заботиться о благе общества, а жить исключительно интересами своей семьи – мещанство.
      В гостинице мы с Верой спали только одну ночь. На следующий день мне дали ключи от квартиры. Она больше той, что у меня имеется, но комнаты смежные. Грязные стены, линолеум на полу почему-то жесткий, как пластмасса, и кусками выкрашивается, оголяя цементный пол, который тоже крошится. Руки здесь надо прикладывать. Спим с Верой на металлической кровати, оставленной прежними жильцами, прикрыв матрац сомнительной чистоты моим халатом. Вместо подушки – огромный нейлоновый песик, тоже доставшийся по наследству.
      Я жила в квартире, а в горисполкоме все не решался вопрос о предоставлении ее мне.
      Хожу на работу с Верой. Она играет в кабинете с небольшим бюстом Блока. Он у нее вроде куклы. Ставит его за провинности в угол. Иногда запираю ее дома.
      Однажды утром поднимаюсь по лестнице с Верой. Нас догоняет Викентий Николаевич, берет Веру за ручку, и вместе они шествуют дальше. Красиво так.
      В отделе появилась практикантка из Уральского университета Ира. Она пошла смотреть, как готовят к новому учебному году школы города. Взяла с собой Веру, чтобы она выбрала себе место для учебы. Публикация называлась «Школа для девочки Веры». Не нашлось ни одной из шести, в которой ей захотелось бы учиться. Вечером, когда пришли с работы, она мне рассказывала, что в школах портят одеяла. Ира потом объяснила, что работницы ремонтом не занимались: чего-то там не подвезли, а чтобы не терять зря время, распускали детское одеяльце из верблюжьей шерсти на нитки, из которых намеревались что-то связать. Ниток в продаже нет, вот и придумали способ добыть.
      Школа дочери не подошла никакая, но мимо детского сада она не могла пройти, доказывая, что здесь Эмма Федоровна – ее воспитательница в детском саду, который она посещала. Как только увидит песочницы и деревянные грибки, так меня туда и тянет.

                Меркантильная Дина

      Накануне произошло некое событие. Работала в отделе писем под руководством Сергея Ивановича Дина. Она широко пользовалась знакомствами среди доблестных работников торговли и могла достать что угодно. В стране – тотальный дефицит, но Дина – счастливое исключение. Было понятно, что она тоже в долгу не оставалась. Очевидно, о чем-то умалчивала в газете, какие-то письма, приходящие в редакцию, оставались без внимания. Все это предполагали. Она была здесь единственным меркантильным человеком. Остальные – нацелены на добросовестную работу, исходя из своих возможностей.
      Однажды комитет народного контроля обнаружил, что в ресторане официант брал чаевые и обсчитывал. Ему грозило увольнение с работы. Обратились с просьбой о защите к Дине. Та посоветовала провести профсоюзное собрание, на котором бы выступили те, кто с ним работает, и обвинили народный контроль то ли в субъективизме, то ли в неумении разбираться. Коллектив по существующим у нас в стране понятиям не мог ошибаться. На то он и коллектив. В редакцию пришло письмо, опровергающее результаты проверки народного контроля. В подтверждение написанного – копия протокола собрания. Очевидно, у Дины были свои планы, как этим воспользоваться. Письмо попало к Сергею Ивановичу. Он его переслал в комитет народного контроля, потому что не дело редакции быть посредником в такого рода разногласиях.
      В комитете поинтересовались, на каком основании коллектив вместо того, чтобы бороться за чистоту своих рядов и культуру обслуживания, опровергает их предписания. Хотели для начала ознакомиться с протоколом собрания, но в книге протоколов оказались вырваны листы, и никто ничего о собрании не знал. Копия? Никто не знал, откуда она взялась. Все же понимали, что вначале будут проверять тех, кто выступал на собрании. Чем заканчиваются такие проверки, уже знали на опыте. Да было ли собрание? Выяснилось, что все же было. И организовала его Дина. Об этом комитет народного контроля сообщил в редакцию.
      Дину вызвали на заседание профсоюзного комитета. Зная, что на вопросы, возникшие у коллег, она ответить не сможет, на заседание не пришла. На следующий день на планерке редактор прочитал приказ об ее увольнении. Дина встала и вышла.
      Известно было, что она записалась на прием к секретарю обкома. Решила повоевать за свое место в редакции. Иначе пришлось бы уезжать, потеряв полезные связи, создававшиеся годами, и трехкомнатную квартиру. Секретарь обкома ее не принял. Потом узнали, что она оформляет развод с мужем, чтобы квартира осталась за ним, когда она уедет на другое место работы. Потом страсти улягутся, и ее можно будет удачно обменять.
      Устроилась Дина в районную газету в соседнюю область. Да не какую-нибудь, а в курортном месте. Можно было не сомневаться, что желающие переехать оттуда в областной центр найдутся. Но в редакции тоже были желающие получить квартиру. Дине было сказано, что она выделена для сотрудников редакции, а не их отставным мужьям, и его выселят, предоставив однокомнатную квартиру, так как три комнаты для одного человека, если это даже муж Дины, – непозволительная роскошь. Дина поняла, что ввязываться в драку хлопотно. Проще взять справку о том, что она квартиру здесь сдала и получить другую. Ее жилье отдали Петракову, а мне – освободившуюся его жилплощадь.

                Переселение

      Заседание квартирной комиссии горисполкома все же состоялось, и вот в руках у меня синенький ордер с красной полосой наискосок. Надо перевозить вещи. Коплю деньги на переезд.
      В редакции дают две недели отпуска без содержания. Едем с Верой в город, где жили раньше, пакую вещи. Это трудоемкий процесс.
      Узнала потрясающую новость: Елизара Прохоровича разоблачили, как белого офицера. Он был уже на пенсии. О дальнейшей его судьбе не знаю. Поняла: такова настоящая интеллигенция. Такие люди были раньше не в единичном экземпляре. Он – осколок прежней жизни, чудом сохранившийся до наших дней. Мне повезло в том, что, хотя и отдаленно, меня свела жизнь с настоящим человеком. Мересьев все-таки плакатный. Очевидно, Елизара Прохоровича репрессировали, несмотря на возраст. Очень жаль. Каждому бы из нас прожить так достойно.
      Попросила Николая найти машину, привезти контейнер, загрузить. В городе агентства по перевозкам нет. Он каждый день уходит на поимку левака, но получается так, что все грузовики как будто договорились между собой и исчезли из города.
      Две недели ушли на поиски. Времени оставалось в обрез. Нашел машину буквально в последний день. Точнее, машина его нашла. Увидев, что некий мужик мечется по перрону, как неприкаянный, водитель сам к нему подошел и спросил, не транспорт ли он ищет. Вещи кое-как запихали в контейнер. Стулья, секретер, и тумбочка не вошли. Пришлось подарить знакомым. А вот шкаф под мойку условились, что Николай приедет посмотреть, как мы устроились, и сдаст в багаж. На новом месте придется покупать многое. А где взять денег?
      Экономить приходится на всем. Даже известь не покупала, а взяла на стройке ближайшего дома. Выбрала комочки, загасила. Вставала в четыре утра и успевала побелить комнату перед тем, как идти в редакцию. За день стены подсыхали. Вечером – вторичная побелка. Торопилась квартиру привести в порядок, пока прибудут вещи.
      Контейнер ждала недолго, но квартиру успела за это время побелить восемь раз, и все же местами проглядывали грязные полоски. Можно было нанять специалистов, но это связано с расходами. Пришел контейнер. Каждой вещи надо было найти свое место. Очень устаю, но поблажки себе нельзя давать ни в чем, иначе дела накопятся и захлестнут. Работа в редакции требует большой самоотдачи. Квартира – тыл, где можно восстанавливаться, и тут должен быть порядок, максимальные удобства, располагающие к отдыху, распространяющие вокруг себя уют и спокойствие.
      Никогда еще в жизни я не была так счастлива. На работу шла, как на праздник. Постоянно в сознании звучали мелодии.

                Тучи сгущаются

      Сергей Иванович как-то вызвался проводить меня домой после работы. Неспроста. Предложил мне присоединиться к группировке по «выдавливанию» редактора из газеты. Отказалась. С какой стати?
      Не Сергей Иванович, считавшийся другом семьи, помог мне в первое время вжиться в коллектив. Ни одной темы не подсказал. Как я теперь понимаю, и не мог подсказать. Все это сделал Богданович. Вообще на Сергея Ивановича обиды не было. Он здесь не котировался. Я это очень быстро поняла. А в день моего приезда он просто сбежал, потому что роль наставника, которую он взял на себя в прежней редакции, здесь ему была не по силам. А сказать об этом прямо – смалодушничал. Он переживал не лучшие дни, потому как был косвенным виновником смерти предыдущего редактора. Викентий Николаевич дал ему возможность доработать до пенсии, на что Чубаров отвечал ему черной неблагодарностью. Меня «кинул» с квартирой, а Викентий Николаевич помог.
      Предшественник Викентия Николаевича Барановский умер на квартире Сергея Ивановича. Он был у него частым гостем. Объединяло их то, что оба не были врагами бутылки. В тот день, подвыпив, он пожелал отведать ухи. Мария Андреевна тогда приехала в гости к своему супругу, и получилось так, что пришлось ей у него задержаться. Шла из магазина, упала, сломала руку, наложили гипс. Пока его не сняли, она не уезжала. Сергей Иванович тогда пошел на кухню ей помочь, потому как со сломанной рукой готовить было сложно. Когда вернулись с ухой в комнату, гость был мертв. Вызвали неотложку. Диагноз поставили такой, что смерть наступила в результате попадания в легкие выбросов содержимого желудка. Очевидно, желудок, перегруженный спиртным, освободился от насилия над собой.
      Когда узнали в обкоме о происшедшем, в похоронах редактора участия принимать не стали. Похоронила его семья без лишней огласки, чтобы не возникли лишние вопросы. А вопрос напрашивался: как приняли основательно пьющего человека на столь ответственную работу. Его явно кто-то рекомендовал. Скорее всего, это  был давно известный способ избавиться от человека без лишнего шума, рекомендовав его на более высокую должность в другом месте.
      Мне оказывает внимание Петраков. Мужик неумный в отличие от Жучиловского, претендующего на изысканность. Как-то, слегка подвыпив, увязался провожать меня до типографии. Поведал:
      – Меня ожидает большое будущее. Даже могу стать заместителем редактора. Если вы хотите здесь утвердиться, держитесь за меня. Редактор скоро слетит со своего поста. Раньше он пил с заведующим отделом партийной жизни Лазарем и моим шефом, заведующим сельскохозяйственным отделом Чужаковым, но тот, почувствовав, что участь редактора предрешена, отошел в сторону. А Лазарь толкает его дальше к пропасти.
      Стоял жаркий июльский день, а мне показалось, что наползают тяжелые тучи, и от беды не уйти. Конечно, Петраков – примитивный трепач, но то, что сказал сейчас – правда. Первой мыслью было предупредить редактора, но побоялась быть непонятой. С Лазарем они друзья. Тот даже кожаное пальто со своего плеча подарил редактору. Он может поделиться с Лазарем услышанным от меня за бутылкой коньяка, я обрету в лице Лазаря врага более опасного, чем Жучиловский.
      А насколько опасен Жучиловский, я почувствовала вскоре после того, как четко дала понять, что в гости к нему не приду никогда, и отношения у нас могут быть сугубо деловыми. Публикации мои, которые удачные, лежали в «кормушке», (висящий на стене ящик с полками для каждого отдела) он прятал в папку, чтобы редактор не увидел. Если же я забью тревогу по поводу бесследно исчезнувшей публикации, то всегда можно объяснить то, что она в папке, желанием поставить ее как можно скорее в номер, а потом что-то помешало. Если Жучиловский что-то и ставил, то в настолько усеченном виде, что это был примитив, обрывки мыслей.
      Все, к чему можно было придраться, он возвращал, пользуясь тем, что я не знала редакционных порядков.
      Все, что идет в газету, решают редактор и его замы, за которыми закреплены отделы. Дело Жучиловского – ставить в номер все, что подписано. Однажды я не выдержала и все рассказала редактору. Тот вызвал Жучиловского, который камня на камне не оставил от моих обвинений. Так нагло все исказить с точностью до наоборот! Я лила слезы, а Жучиловский говорил спокойно и уверено настолько, что я засомневалась в своей правоте. Кончилось все выговором Жучиловскому.
      Обычно я не тороплюсь обвинять человека в непорядочности. Но факты, как известно, – вещь упрямая. Несколько фактов можно объяснить случайностью или совпадением. Но вот к ним прибавился еще один. И тогда уже ничем иным нельзя объяснить поступки человека, чем подлостью. Фактов накопилось столько, что я поняла: Жучиловский иезуитски хитер и вероломен.
      Редактор на месяц улетел на курсы усовершенствования в Москву. У Жучиловского появилась возможность отыграться за выговор. Он безбожно черкал все, что я писала, приговаривая:
      – Господи, какое убожество! Могу взять над вами шефство. Буду читать все, что напишете.
      Я, простая душа, согласилась, решив, что из придирок Жучиловского надо извлечь пользу. Чувствуя себя под его прессом, буду больше работать над публикациями. Это важнее моего самолюбия. На мои публикации Жучиловский реагировал, как бык на красную тряпку. Частично он прав. Не всегда то, что требуется опубликовать, удается дотянуть до желаемого уровня. Жучиловский этого не понимает. Он всегда работал в секретариате, иногда писал о том, что ему интересно. О существовании плана, требующего поднимать нужные темы, знает понаслышке. Я считала, что Жучиловский, вникнув в мою работу, либо поймет это, либо научит раскрывать заведомо невыигрышные темы. Но он говорил:
      – Ваши публикации слабы и беспомощны.
     Таковыми они стали после того, как я проработала полгода, и вопрос о моей профессиональной пригодности был решен редколлегией давно. Я чувствовала, что последняя публикация получилась у меня серенькая. Жучиловский не замедлил ее вернуть с рецензией: «Откуда, из какого объявления о приеме в ПТУ вы списали эту информацию-труп?»
      Это было начертано поверх моей рукописи наискосок. Вошел в мой кабинет донельзя довольный собой, свысока театрально посмотрел, положил мне на стол
      – Вы очень старательны – и только. А пишете плохо.
      На самом деле по-разному пишу. Это от темы зависит. Сказывается и привычка, сложившаяся в районной газете «из навоза делать конфетку». Здесь такой необходимости меньше, потому что не бывает, так, что нечего в газету ставить. Наоборот, конкуренция. От этой своей привычки вытягивать то, что не тянется, надо отходить. Но было понятно, что удавшуюся публикацию Жучиловский постарается не заметить, а над слабой – неслабо поиздевается.
      Еще не так давно у него было другое мнение:
      – Пишет намного лучше некоторых в редакции.
      Сказано было не мне. Значит, тем более объективно. Если бы сказал мне, можно было воспринять, что это для того, чтобы знала: он меня ценит, и чтобы в связи с этим выстраивала свою линию поведения по отношению к нему.
      К этому времени поняла, что забота о том, чтобы газета была интересной, – маска Жучиловского, которая так прочно с ним срослась от долгого ношения, что он даже сам себя от нее не отделяет. За десять лет существования газеты Богданович – третий редактор. Жучиловский считает себя единственным хранителем добрых традиций редакции и ее совестью. Я поняла это, когда уже нельзя было не понять, что он набивался на шефство надо мной не для того, чтобы подсказать, а чтобы оградить себя от очередного выговора за издевательство: сама напросилась на убийственную рецензию.
      Замешана тут и Татьяна Корнецкая. Она работала в секретариате под руководством Жучиловского. Работа в секретариате – за кадром: размещает публикации в газете, и ее никто не знает. Куда престижнее, когда твое имя появляется на страницах газеты. Она никак не могла смириться еще и с тем, что работает в газете со дня ее основания и ее удел – незаметная работа, а я не успела прийти, и уже исполняю обязанности заведующей отделом. Она заявила о своем желании писать, и из секретариата Татьяну перевели в отдел новостей. Здесь тоже себя не очень покажешь: короткие заметки, продиктованные в основном по телефону. Совсем другое дело – отдел культуры. Конечно, через полтора года заведующая выйдет на работу, и место ей придется уступить. Но за это время можно утвердиться, и к тому же многое может измениться.
      Нацелилась возглавить отдел культуры, очевидно, и договоренности какие-то были с руководством. Сидела Татьяна в соседнем кабинете. Я видела, как она выгребала содержимое ящиков стола, собирала вещи. Не дождавшись окончательного решения вопроса о переводе в отдел культуры, примчалась ко мне в кабинет руководить, излучая при этом высшую степень довольства собой. Я поняла, каково будет сотрудничать с ней, пришла в ужас. Надо было попытаться что-то предпринять. Пошла к редактору.
      В отдел новостей вместо Корнецкой должны были перевести практикантку Иру. Сказала, что нет смысла производить эту рокировку. Почему решили поступать, как того хочет Корнецкая? Мы с Ириной сработались. Через месяц она получает диплом и направление в нашу редакцию, работу в отделе она осваивает. Если Татьяна горела желанием работать в отделе культуры, почему не перешла туда, как только Кладько ушла в отпуск? Тогда меня определили бы в другой отдел. А так я здесь уже ориентируюсь, развернула работу.
      Дело в том, что она не решалась идти в отдел после Кладько, понимая, что сразу бросится в глаза понижение уровня. А тут появилась провинциалка, и неплохо дело пошло. Тогда она и решила, что тоже сможет. При этом она не учла, что провинциалка такие университеты прошла под руководством опытного редактора и довольно-таки трудную школу выживания в придачу.
      Очевидно, мои аргументы возымели действие, потому что Корнецкую тут же вызвали к редактору. Вернулась она почти сразу. Явно разговор был коротким. Она снова разложила вещи по ящикам стола. Поняв, что у Корнецкой что-то не срослось, я облегченно выдохнула.
      По редакции Корнецкая ходила мрачнее тучи, старалась выдать как можно больше строчек, чтобы доказать свое преимущество. И было бы все правильно, если бы она смогла его доказать. Вскоре поняла, что честное соревнование ей не по силам. Отступать не позволило себялюбие. На помощь привлекла Жучиловского, нажав на нужную «кнопку» – его самомнение. За это, будучи секретарем партийной организации, спускала на тормозах его похождения.
      Все мои публикации она брала из «кормушки», читала. Некоторым в разговоре со мной давала высокую оценку. Это означало, что они навсегда будут похоронены в папках Жучиловского.
      И снова он возвращает мне публикацию с издевательской рецензией, и я ухожу из редакции. Не выдержали нервы. Сказала, что немного приду в себя и потом решу, как мне быть дальше. Это было в обеденный перерыв. Вечером ко мне домой примчался Жучиловский, торжественно держа на вытянутой руке торт, растянув улыбку от уха и до уха. Для меня его появление не было неожиданностью. Если я решу уйти, это грозит ему серьезными неприятностями, поэтому он примчался сглаживать конфликт.
      – Очень польщена вашим визитом, но…
      – Я понял.
      Ретировался, все еще держа торт на вытянутой руке и продолжая механически улыбаться.
      Потом его разбирали на редколлегии.
      Я очень кстати заболела и взяла больничный лист. Простудилась накануне. Надо прийти в себя после мощной нервотрепки. Да и дел по дому накопилось. Привожу в порядок гардероб.
      Экипировка – вещь великая. Приходится бывать на различных областных конференциях, в облисполкоме, театре. Не в затрапезном же виде.
      Дочь в детсад теоретически устроена, а практически целыми днями под замком. Новое уникальное сооружение с двумя плавательными бассейнами и зимним садом никак не сдадут в эксплуатацию. Дома все разбросано, залапанные стекла и мебель, расколоченный трельяж, расписанный губной помадой палас. Денег не хватает.
      Чувствую, что стала хуже писать. Какие-то серые дежурные публикации. Исчезло творчество. Устала настолько, что ничего уже не могу из себя выжать. Чтобы выйти из творческого застоя, надо успокоиться, отойти от редакционных передряг, активно отдохнуть, почитать. Нет больше той музыки в душе после того, как поняла, что в создавшейся ситуации писать на важные темы – вовсе не главное. Гораздо важнее правильно оценить тех, с кем работаешь, и вычислять способы взаимоотношений с каждым. Ситуацию такую создают те, у кого получается хуже, чтобы нельзя было понять истинное положение дел. Неприятности посыпались на меня, как из рога изобилия. Мне «перекрывали кислород».
 
                Вторая волна

      В редакции появились Щетинкина, Боженко и Тен. Это вторая волна пополнения. Первая – из районных газет, а эти – выпускники Высшей партийной школы.
      Екатерину Тен взяли в секретариат.
      Щетинкина во время учебы в Высшей партийной школе закрутила роман со своим однокурсником, человеком семейным. После окончания его распределили в обком партии соседней области. У Валентины он появлялся по выходным и праздникам, убегая от семьи под видом командировки. Умный, красивый, с хорошими манерам молодой человек, и очень некрасивая и простенькая Щетинкина наводили на вопрос: а где здесь логика?
      До Высшей партийной школы она работала в районе радиоорганизатором. Когда вышло несколько ее публикаций, Сергей Иванович, прочитав их, сказал, что слова в предложение она объединить может, и этого вполне достаточно, чтобы работать в газете, потому что у нее есть главное – диплом Высшей партийной школы и партбилет в придачу.
      Жучиловский был другого мнения. Он переключился с меня на нее, возвращал все, что та писала с такими же убийственными оценками, как и мне. Валентина пыталась язвить в его адрес. Были ссоры на уровне кухонных разборок в коммуналке. Жучиловский считал, что Валентине надо лучше шлифовать тексты, а она в рабочее время «шляется» по своим делам. Из радиоорганизаторов пишущие журналисты не очень получаются. Вспомнилось, как в районной газете редактор отчитывал Балтийскую:
      – Это же газета. Что написано пером, не вырубишь топором. На радио еще можно что-то пустопорожнее по содержанию прочитать с пафосом, и не так заметно будет, что это сообщение ни о чем.
      Поэтому, сколько бы Валентина не корпела над текстами, коль у нее не выработалась привычка тщательно подбирать слова, ничего не получится. Научиться можно всему, но для этого потребуется огромный труд и не менее огромное желание. Высшая партийная школа на это не нацелила, поэтому Валентина считала, что полученных знаний у нее вполне достаточно. Она заходила в кабинет Жучиловского, находящийся напротив, и спрашивала у него разрешения сходить в туалет, доводя таким образом до абсурда его требование корпеть над строчками. Часть негатива, изливавшегося раньше на меня, теперь направлена была на Валентину, уровень которой был гораздо ниже. Я уяснила, что нападки – та питательная среда, в которой существует Жучиловский. Без нее он – никто и звать его - никак. Он может заявить о себе не иначе, чем на ком-то паразитируя. Когда стало известно, что на ближайшие полтора года Валентина исчезнет из редакции, потому как уходит в декретный отпуск, Жучиловский успокоился, потому что выживать ее не было смысла.
      Выйти замуж у нее почти не было шансов. Решила рожать от любимого человека. Вариант не самый плохой. Это же счастье, что ее полюбил человек достойный и видный. Гораздо хуже замужество за ничтожеством.
     Валентина получила однокомнатную квартиру. К ней приехали родители. Одеты по-деревенски, старомодно. Голосили по поводу того, что у их дочери такая судьба.
      Боженко стал заместителем редактора. Он пересмотрел сферу моих полномочий. Я должна была заниматься вопросами культуры и образования. Быт, торговлю и общественное питание передали отделу писем, который возглавила Щетинкина. Вообще отделом писем он только называется. Письма, приходящие в редакцию, распределяют по отделам в зависимости от тематики. Отделу писем остаются одни жалобы. В основном они на бытовое обслуживание и торговлю. И еще были благодарности почему-то исключительно медработникам и едва ли не за каждый сделанный ими укол. Такая практика сложилась давно и себя оправдала, за исключением медицинской мании, укоренившейся, по всей видимости, надолго.
      Жду приезда редактора. Должна же быть хоть какая-то власть. Пока новый заместитель редактора входит в курс дел, всем верховодит Жучиловский. Его надо бы уволить за интриги и подсиживания. Создал в редакции нетерпимую обстановку. Корнецкую поставить ответственным секретарем, убрав с творческой работы, – не ее это. Пока работала в секретариате, потихонечку, чтобы не нажить в нем врага, подсиживала Жучиловского. Принципиальностью она не отличается, но и на большую подлость не способна. Из-за того, что она, как секретарь парторганизации, не может подняться над всеми этими дрязгами и сказать свое веское слово, и обстановка такая. Получается, что и сама ко всему причастна. В столь напряженной обстановке творчески работать не возможно. При мысли, что нужно идти на работу, возникает такое ощущение, что предстоит подъем на Голгофу. Исчезла та музыка, которая звучала в душе раньше.

                Людмила Алексеевна

      Выпускали очередную стенгазету к Новому 1981 году. Нужно было ответить на вопрос, чем был знаменателен уходящий год. Написала: «Пришла в новый коллектив. Очень интересно работать с Викентием Николаевичем Богдановичем, потому что он подсказывает оригинальные повороты тем. Интересные люди Сергей Рыбалкин и Лиза Жуматова, потому что она добрая душа и единственный человек в редакции, не путающий личные отношения с производственными».
      Лиза вела тетрадь, в которую вписывала фамилии, имена и отчества руководителей, которым можно было позвонить и узнать новости, делилась данными своего досье со всеми желающими.
      Вышла на работу после декретного отпуска Людмила Алексеевна Лазарь и сидела со мной в одном кабинете. Встретила ее настороженно, ожидая всяческих каверз, но обстоятельства были таковы, что ей было выгодней со мной объединиться. Она выбрала себе вопросы культуры и здравоохранения. Выбор я ей предоставила, хотя могла бы на правах старожилки в отделе оставить выбор за собой. Конечно, она взяла себе более выигрышные темы, оставив мне исключительно образование. Возможно, в этом тоже есть преимущества – углублюсь в тему.
      От нее я узнала многое из жизни и обычаев редакции. Это было очень интересно и в ущерб делу. Разговоры не давали сосредоточиться на работе, но были нужны, чтобы сориентироваться. А о том, что ориентироваться важнее, чем писать, я уже представление себе составила.
      Людмила Алексеевна была мне интересна тем, что это полная противоположность мне. Я нацелена на то, чтобы как можно большую пользу принести обществу, серьезна, много работаю. Людмила Алексеевна старается на все смотреть с юмористической, а еще чаще - сатирической точки зрения. Я на ее фоне выгляжу занудой, понимаю это и стараюсь ей подражать. Действительно, мне не хватает ее легкости, уверенности в себе, остроумия.
      Она очень четко могла определить сущность каждого из сотрудников редакции. Для этого сравнивала, как обычно она это делает, в форме шутки, с известными литературными героями. Я себя видела этакой тургеневской барышней. Людмила Алексеевна заявила авторитетно, что я вовсе никакая не барышня, а Вера Павловна из «Что делать?». Так же с помощью сравнений она определяла внешность каждого. Я была у нее Валерией Заклунной, а вот корректор Кравчук – Татьяной Дорониной. Это было особенно смешно, потому что Кравчук по всем параметрам была пародией на актрису.
      Проходя мимо меня в коридоре, Жучиловский сказал:
      – Благодаря вашим отношениям с редактором, вашим публикациям открыта зеленая улица, а вот мой фельетон остается невостребованным.
      До меня не сразу дошел смысл сказанного. Отношения чисто производственные, но Жучиловский имеет в виду что-то иное – это явно. Что же? Некие романтические отношения? Это так неожиданно. Мне и в голову не приходило, что я могу кого-то интересовать. Неужели заведомая клевета? Неужели так низок Жучиловский? Впрочем, может быть, в его понятия не вписывается, что у людей могут быть чисто деловые отношения.
      По поводу моих отношений с редактором пошутила и Людмила Алексеевна: она все облекает в шутку. История у нее получилась такая:
      - Звонит Лидия Николаевна по телефону и назначает встречу Викентию Николаевичу. Тот говорит своей секретарше, что идет в обком партии на совещание, а сам спешит на свидание. Приходит. Лидия Николаевна, едва поздоровавшись, начинает рассказывать ему о своих творческих замыслах.
      Смеялись от души. Это так на меня похоже. Все мои помыслы о работе.
      На самом же деле все заключалось не в моих отношениях с редактором, но Жучиловскому было удобнее представить все так, как он это сделал. На планерках так же жестко, как меня в убожестве мысли, Жучиловский обвинял редактора в непрофессионализме. Викентий Николаевич до этого работал заместителем редактора газеты в другой области, по статусу это выше ответственного секретаря, но Жучиловский думает иначе.
      Редактор:
      - Мы – орган обкома и должны выполнять его указания. Если вы, Петр Игоревич, не согласны, то вот прямой телефон. Почему бы вам не позвонить руководящим товарищам и не выразить свое несогласие? Что же вы не берете трубку? Вот и выходит, что вы горазды возмущаться за чужой спиной.
      Мне как-то Викентий Николаевич сказал:
      – Я рад вашему приходу в газету. С вами легко работается.
Был ли это всего-навсего комплимент? Возможно, что да, но не без доли истины. Я не примкнула ни к какой оппозиции, относилась к редактору с почтением. Очевидно, это было ценно в сложившейся обстановке.
      На очередной планерке представили новую сотрудницу – Светлану Адольфовну Высоковскую. Я сразу же почувствовала на чисто физическом уровне исходящую от нее тяжесть, которая будет меня подавлять. Работала инструктором в горкоме партии, закончила отделение журналистики в Высшей партийной школе. Возжелала перейти в редакцию, потому что это солиднее. Потом выяснилось: я не ошиблась в своих предчувствиях. Как журналистка – слабее меня, как человек – невысоких требований к себе. Невообразимо толстая. Людмила Алексеевна прокомментировала:
      – Тело у нее, как тесто дрожжевое – всюду выпирает. Когда она идет, все колышется. Ужасно!
      Светлану Адольфовну это не смущало. Я знала, что это «тесто» постарается занять как можно больше места в редакции, расползаясь самым бесцеремонным образом.

               
                Проводы Сергея Ивановича

      Проводили на пенсию Сергея Ивановича. По этому поводу выпустили стенгазету на склеенных вместе трех ватманских листах. Открывал ее рисунок на весь формат, сделанный редакционным художником Борисом Шарко. Сергей Иванович в младенческом возрасте дует молоко из бутылочки через соску, а на руке татуировка «Не забуду «Новь» родную». (Так называлась наша газета.) Далее каждый написал о Сергее Ивановиче.
      Я выдала:

                «Необычайное происшествие,
                случившееся с Сергеем Ивановичем на охоте в ***ских степях»
                (отрывок из поэмы).

                Глава ХХХVIII

      «Собравшись на охоту, Сергей Иванович взял с собой термос с сорокаградусной жидкостью. Было жарко. Он отхлебнул из термоса, его разморило, и он прикорнул под кустом. А в это время...

                Шел огромный лев по тропке,
                Злющий, аж кипит.
                Вдруг он видит: под кусточком
                Сергей Иваныч спит.
                Лев берет его за шкирку,
                Подносит к глазам.
                – Это что за представитель?! –
                Громко возрыкал.
                Сергей Иваныч открыл очи,
                Зевнул и сказал:
                – Лева, ша! По морде хочешь?
                Положи, где взял».

      Все собрались в кабинете редактора. Викентий Николаевич вручил Сергею Ивановичу юбилейную медаль, всем налили шампанского. Каждому предоставили слово. Первое – мне, как самой давней знакомой.
      – Я училась у Сергея Ивановича и всем, что умею, обязана ему.
      На самом деле, я прежде всего обязана редактору, потом себе, а уж потом и Сергею Ивановичу. Но по такому случаю погрешить против истины – напрашивается.
Газета потом долго еще висела дома у Сергея Ивановича.

                Борьба за кадры

      До меня все явственнее доходит, что мало кто в редакции мучился над сточкой, потому что тут нужно выкладываться полностью, до изнеможения, так что сил уже ни на что иное не хватит, а должной оценки это не получит. Наоборот, если у кого-то наметится творческий взлет, его быстро приземлят. И будет это особенно обидно: столько стараний вложено, а в результате поношение. Лучше уж в сереньких числиться и никого не раздражать. Но гонорар – это святое для всех. За него бороться стоило, потому что он ощутим материально.
      Сплоченного коллектива нет. Люди разные и каждый сам по себе неплох, но, попав в редакцию, зараженную вирусом вражды, чтобы не пропасть в одиночку, прибивался к какой-то группировке. Шла «борьба за кадры». С каждым пришедшим в редакцию старались «дружить» против конкурирующей группировки. Так было не всегда, а после выхода на работу Людмилы Алексеевны и пополнения редакции Высоковской. В коллектив добавили две пачки дрожжей, от этого брожение стало интенсивней. До этого Жучиловского и Корнецкую можно было воспринимать как досадное исключение.
      Спросила у Людмилы Алексеевны:
      – Не претит ли вам общение со Щетинкиной?
Щетинкина была примитивной, хорошими манерами тоже не блистала.
      – Иначе ее втянут в сферу своего влияния Корнецкая и Жучиловский.
      Что она втянула меня в свою сферу, я уже поняла. На все смотрю ее глазами, хотя былого восхищения уже не осталось. По-прежнему не сбрасываю со счетов ее искрометную речь, аналитические способности и прочие достоинства, но не могу принять общение с явно неинтересным человеком только ради влияния на общественное мнение. Сопоставив факты, я поняла, что все приемы Людмилы Алексеевны направлены на сталкивание лбами и разжигание страстей.
      От прежней редакции остались Кладько, Корнецкая, Жучиловский, Чужаков, Рыбалкин и супруги Лазарь. Уровень газеты заметно снизился после того, как первый ее редактор ушел работать в республиканскую газету. За ним потянулись сильные сотрудники. Вместо уехавших принимали таких, как я, Сергей Иванович, Петраков, Кулик, Коваленков из районных газет. Это первая волна засилья редакции серостью. Вторая – выпускники Высшей партийной школы. Это была уже непроходимая серость. Язык суконный, и тем интересных не видят.
      В Высшую партийную школу принимали по рекомендации райкомов. Чем они там отличилась, что их рекомендовали в ВПШ, – неизвестно. Интеллектуальный и культурный уровень невысок. Но, как и у большинства выпускников сего солидного учебного заведения, самомнение заполняет пустоты, образовавшиеся в результате недостатка интеллекта.
      Боженко работал заместителем редактора в районной газете. Место курортное, и он хотел вернуться туда, но направили его к нам. Квартиру ему дали, но семью он не перевозил, а выжидал удобный случай, чтобы вернуться. Ни в какие редакционные междоусобицы не ввязывался, потому как по натуре не был мерзопакостным человеком, и становиться таковым ему было незачем. Вскоре он уехал. Никто этому и не препятствовал, потому что были журналисты гораздо сильнее него, нацеленные на кресло зама. Особенно выделялся Лазарь: представителен, держится с превеликим достоинством. Но никого в это кресло не посадили после отъезда Боженко.
      Его занял приехавший из другой газеты Анатолий Листратенко. Он сразу стал звать всех исключительно по отчеству, как зовут в деревнях древних стариков, имена которых давно забыли. Это всем не понравилось. Недостаток культуры сказывался и в манере одеваться: рубашки с короткими рукавами навыпуск. В таком виде и в обкоме появлялся, что ни в какие рамки не вписывалось. Там все в костюмах, с галстуками. Листратенко тоже был выпускником ВПШ, только к нам попал не транзитом, а с пересадкой из другой редакции.
      Людмила Алексеевна взяла в бухгалтерии подшивку газет с разметкой гонорара. Сразу же бросилось в глаза, что ответственный секретарь не в шутку симпатизирует Корнецкой. Абсолютно слабые публикации по значимости и содержанию оценены вдвое дороже остальных. Вот и объективность самого рьяного радетеля уровня газеты. И при том настолько эмоционального, что и не усомнишься в искренности его побуждений. Получается, что все, им сказанное, не что иное, как слова на самом высоком накале эмоций. А личные симпатии выражает в денежном эквиваленте.
      Работала корректором Галя Кравчук. По профессии штукатур-маляр, но вылавливать ошибки умела. И вот ее вводят в секретариат, чтобы публикации супругов Лазарей не залеживались в «кормушке» Галя сориентировалась, с кем ей «дружить».
      Обычно корректоры работают ночью. Часто им подолгу приходится ждать, пока газетную полосу сверстают. Галя на этот случай брала с собой вязание. Людмила Алексеевна распускала пуловеры и свитеры своего мужа, изъятые из гардероба по причине потери презентабельного вида, а Галя из этих ниток вязала ей по журналам различные кофточки. Переход из корректоров в секретариат – случай беспрецедентный, если еще учесть, что и в корректоры она не подходила из-за отсутствия образования. Не всякий литературный сотрудник может справиться с такой работой. Это же надо уловить главную мысль публикации и в зависимости от важности темы сообразить, как ее разместить, что и каким шрифтом выделить. Гале помогал Николай Григорьевич Лазарь, но так, чтобы об этом никто не знал.
      Чтобы внедрить Галю в секретариат, надо было создать общественное мнение, иначе такое назначение вызовет недоумение. Был юбилейный год – десятилетие области. В связи с этим на редакцию выделили медаль. Дело повернули так, что вроде бы, кроме Гали, в редакции и нет никого более достойного для награждения. В кулуарах это мнение Лазари внушали всем как бы между прочим, в ходе разговора. И еще организовали о ней публикацию в стенгазете. «Наша Галя». Заголовок при всей его простоте – лучше не придумаешь. Он настраивал на некую домашность, и не сразу в голову могло прийти, что цель публикации – за уши притянуть Галю к награждению, за которым и повышение покажется не таким уж невероятным.
      И вот Галя в секретариате. Она сразу выработала этакую плавающую походку. По ее мнению сотрудник секретариата не должен был ходить обычно. Манерная походка так не вязалась с неумением одеваться, выбрать прическу. Пергидролевая блондинка с отросшими от корней темными волосами, прямыми и с остатками шестимесячной завивки на концах, неестественно ярко накрашенные губы и папироса в зубах. Типичный облик уличной женщины. Лазари не побоялись скомпрометировать себя таким покровительством.
      Я отлично понимала, что моим сознанием и коллег манипулировали, но из двух зол выбрала меньшее. Все-таки Лазари значительно выделялись своим уровнем, у них было чему поучиться. Собственно, я сюда и приехала, потому как уровень районной газеты был низок. Для меня было важнее всего – расти, а это получается, если есть на кого равняться.
      Лазари воевали с бездарностями, которые нагло лезли на страницы газеты, всех расталкивая, хотя методы у них были те же, что и у бездарностей. Неужели они не понимают, что борьба имеет смысл только, когда лучшее борется с худшим, иначе это просто недостойно? Меня поражало то, что поступать недостойно здесь было в порядке вещей. К этому привыкли, а, вернее всего, плохо представляли, что на свете существуют и другие отношения. Просто не понимали, что тянуть одеяло на себя неконструктивно.
      Я знала, что Людмила Алексеевна подливала масла в огонь неприязни между мной и Жучиловским, тогда как даже Николай Григорьевич предпочитает обезопасить себя от его нападок. Постарался ему внушить, пользуясь его внушаемостью:
      – Мы – творческие личности, и враждовать нам незачем.
      И среди всех этих дрязг лучик света – Викентий Николаевич. Я чувствовала в нем духовно близкого человека. Общение с ним – праздник яркий, радостный.
Привлекали в нем хорошие манеры, искренность, порядочность. Этим он и выделялся в серпентарии, именуемом редакцией. Он едва ли не каждый день бывает в гостях у Лазарей, зовет Людмилу Алексеевну не иначе, как Людочкой, целует ее в щечку. И все это без тени театральности, от души идет.
      По жизни меня постоянно преследуют одиночество, и страстное желание встретить родственную душу. Получалось же так, что, если мне оказывал внимание человек достойный, я считала, что не чета ему, ну а, если не очень больших достоинств, то не хотелось бы с ним иметь ничего общего. Всегда нуждалась в умном наставнике. Мама внушила мне искаженные, как в кривом зеркале, взгляды на действительность. Вот и жила, руководствуясь заблуждениями, на смену которым постепенно приходило трезвое мышление, но с таким опозданием. А тут человек понимающий. Это дорогого стоит.

                Персонажи из произведения

      Поехала в командировку в совхоз «Киевский». Оказалось, что здесь снимают документальный фильм о Василии Рагузове. Для меня это очень интересное событие. Решила познакомиться со съемочной группой. Она из трех человек: девушка – помощник режиссера, кинооператор и молодой человек, который звонил все время по телефону и представлялся генеральным директором фильма. Его функция – организация реквизита для съемок. «Генеральный» – резало слух, потому что подразумевалось наличие просто директоров. Группа приехала из Киева. Реквизитом и техникой им предстояло разжиться на месте. «Генеральный» преисполнен важности. Напыщенность – первый признак того, что на самом деле его «удельный вес» незначителен. Помощник режиссера в беседе со мной вылила ушат грязи на супругу героя своего фильма Серафиму: требует со съемочной группы деньги за проезд, тогда как не о деньгах должна думать, а об увековечивании памяти мужа на пленке.
      Узнала, у кого из жителей села остановилась Серафима. Иду с ней знакомиться. Она рассказала:
      – Жили мы во Львове. Когда муж уезжал на целину, я пошла на вокзал его провожать. Там корреспондент местной газеты делал снимки. На другой день увидела себя в газете. Я ее сохранила и привезла с собой. Это последнее наше с мужем фото. Муж писал каждый день о том, как идет строительство нового совхоза. Потом ему нужно было уехать, чтобы организовать доставку стройматериалов и не допустить остановку работ. Возвращался обратно. Несколько километров от станции до совхоза нужно было пройти пешком. Как это часто бывает в этих местах, вдруг поднялся буран. Он потерял ориентир и не дошел совсем немного. Коченеющей рукой написал, чтобы нашедший не счел за труд переслать последнее письмо, написанное на листочках блокнота, по указанному адресу. Это было письмо мне о том, чтобы берегла сынов и воспитала их достойными. Сыновья тоже со мной приехали. Со времени гибели Василия прошло более четверти века, и вспомнили о нем только потому, что о нем рассказал Леонид Ильич Брежнев в произведении «Целина». Сыновья выросли. Я работала на нескольких работах, мыла полы, чтобы их поднять. Пенсия за погибшего мужа была мизерная, потому что он жил в сельской местности. Приехать втроем – ощутимый удар по семейному бюджету.
      Судя по циничности съемочной группы, деньги экономят с вполне определенной целью. Неужели так может быть?


                «Ушли» редактора

      Листратенко спрашивает:
      – Николаевна, ты не знаешь, где найти Борцова?
      Это первый зам. Листратенко – второй.
      – Откуда?
      – Да вот понимаешь, какое дело… Редактор уволился, а газету подписать некому.
      – Как уволился?!
      – Вызвали в обком. Там на него досье было. Показали порочащие документы и предложили: либо заявление об уходе, либо уволят. Написал заявление, и вот некому газету подписать. Домой Борцову звонили. Жена не знает, где он.
      – А в чем обвиняют редактора?
      – Пьянство.
      Конец рабочего дня. Я ошарашена новостью. Она не укладывается в моем сознании. Испытываю чувство страха и понимаю, что это от недостатка мудрости. Нужно ее набираться, чтобы окрепнуть. Все плохое, что происходит со мной, отнюдь не нарушение логических законов. Все меняется только к лучшему, и, если мне это непонятно, то не следует думать, что свалившаяся на меня трудность не имеет смысла. Просто она исходит из вечных истин.
      Листратенко поведал мне обо всем буднично, как о заурядном случае, но я не могла не почувствовать затаенного торжества по поводу тог, что ему теперь расчищена дорога «в дамки».
      На другой день – Всесоюзный ленинский субботник. Моем в редакции окна и двери. Подходит Викентий Николаевич.
      – С маникюром не очень удобно тряпкой орудовать.
      Какая выдержка! Поднимаю на него глаза, молча наклоняю голову в знак приветствия, выхожу из кабинета, где мыли, в плохо освещенный коридор, чтобы не видно было, как глаза наполняются слезами. Спускаюсь этажом ниже в столовую, чтобы купить пирожков на всех. Это повод, чтобы прийти в себя. Пока стою в очереди, уясняю, что надо держаться, смахиваю слезы, возвращаюсь и отдаю пирожки на общее съедение. Подходит Виктор Константинович Борцов – точная копия артиста Проскурина:
      – Зайдите к редактору.
      Вхожу вместе с Борцовым в кабинет редактора. Ничего не могу сказать. Слезы катятся огромными горошинами из глаз. Пристально смотрю в какую-то точку за окном. Понимаю: для меня работа в редакции стала невозможной, если даже редактора выжили.
      – Как же так получилось?
      Вопрос повисает в воздухе.
      – Куда же вы теперь?
      – Белый дом будет решать.
      Викентий Николаевич достает из стола бутылку водки, наливает в стакан, протягивает мне.
      – А вы что же?
      – Стакан один.
      – Чтобы не последний стакан в этой компании, – говорю я, веря, что под стопочку желания сбываются.
      Я пью, после меня Виктор Константинович, затем Викентий Николаевич.
      – Тук-тук-тук!
      Так всегда появляется Сергей Рыбалкин. Наливают и ему.
Викентий Николаевич достает из стола литровую банку варенья из черноплодной рябины.
      – Вашей дочери.
      Сергей:
      – Воскресник закончился, все разошлись.
      Я вышла на минуту закрыть кабинет на ключ. Вернулась, чтобы взять варенье, попрощаться. Кабинет редактора был закрыт. Никто не мог выйти, не пройдя мимо моего кабинета. Заперлись? Ушли, крадучись? Сергей специально услал меня? Если так, то зачем? Я уже привыкла видеть во всем подвох.
      Выходные. Все мысли о случившемся. Что-то надо делать. У Лизы родственник работает в ЦК Казахстана. Просим с Людмилой Алексеевной позвонить. Сказала, что позвонила, и он обещал разобраться. Звонила ли? И правда ли про родственника?
Жучиловский в коридоре вопит:
      – Свершилось!
      Я знаю, что скоро и с ним все свершится по закону справедливости, который существует в мире наряду с законами физики. Иначе зло победило бы добро, и жизнь остановилась бы.
      Людмила Алексеевна по своему обыкновению прокомментировала:
      - Рад случаю сплясать на трупе поверженного противника.
      Мы с Людмилой Алексеевной пишем письмо в обком о проделках Жучиловского. Стало известно, что это он собрал досье на редактора. Пишем о беспорядочной личной жизни коммуниста Жучиловского: оставил две семьи, ведет знакомства с девицами сомнительной репутации. Недавно осчастливил своим посещением вытрезвитель, присвоил себе премию Союза журналистов СССР. Обо всем этом я и не подозревала. Фактами располагает Людмила Лазарь, потому что ее муж – член редколлегии и председатель профсоюзного комитета. Письмо подписали десять человек – половина творческих сотрудников.
      Появился Викентий Николаевич. Вхожу к нему. Он нервно мечется по кабинету, смахивая слезы. Зашла, потому что накануне даже не поговорили. Викентий Николаевич вызвал водителя, собрался куда-то ехать. Поняла, что нельзя его одного оставлять. Позвонила ему домой. Трубку взяла дочь
      – Вы не могли бы прийти в редакцию?
      – Мне нужно на практику.
      – Быть может, ее можно пропустить?
      Телефон надолго замолчал.
      Дом, в котором живет редактор, почти рядом с редакцией. Дверь открывает дочь, очень похожая на отца.
      – Вы Лариса? Я сейчас говорила с вами по телефону. Пойдемте со мной в редакцию. Я все объясню по дороге.
      Идем. Встречаем супругу Викентия Николаевича. Ей тоже предложила:
      – Идемте с нами. Викентию Николаевичу очень плохо. Ему нужны теплота и забота.
      Мать и дочь не могут понять, почему я тащу их в редакцию. До меня как-то доходит, что они ничего не знают о том, что случилось. Сегодня четвертый день, как Викентий Николаевич сложил с себя полномочия. Я чувствую, что хотела, как лучше, но это отнюдь не означает, что я знаю, как лучше. Викентий Николаевич привык брать ответственность за семью на себя, как и подобает мужчине. Он не знал, как сказать супруге о том, что случилось, а тут я вмешалась со своими понятиями в абсолютно незнакомую мне систему отношений. А надо ли было?

                Стилистические ошибки

      Прошло несколько дней. Собрание по поводу увольнения редактора. В редакции появляется заведующий отделом агитации и пропаганды обкома. Он обвиняет редактора в плагиате, присвоении гонорара, пьянстве. Наше заявление он не читал, но мнение о нем составил: бабий бунт, организованный Людмилой Алексеевной, мышиная возня, группировка. Я пытаюсь доказать обратное. Лицо заведующего отделом выражает:
      – Чирикай себе, пташечка. Все равно уже все решено, а я тебя слушаю из вежливости.
      Тут выскочил инструктор, пришедший со своим замом. Маленький, плюгавенький, похожий на утконоса, он потрясал в воздухе газетой:
      – В вашей публикации семьдесят семь стилистических ошибок!
      Такого быть не могло, потому что мои публикации очень придирчиво читал Борцов. Он симпатизировал Ольге Кладько, считал ее незаменимой и ревностно относился ко всему, что выходило из-под моего пера. Все его замечания сводились к тому, что я должна постоянно бывать у Ольги и все согласовывать с ней. Ему импонировало, что Ольга к нему якобы неравнодушна, и он всячески старался дать мне понять, что я ей и в подметки не гожусь. Цель таких разговоров: поставить меня на место, которое он мне отводит, и чтобы даже в мыслях своих ни на что не претендовала, потому что временно занимаю место, принадлежащее акуле пера.
      От Людмилы я узнала, что в редакции существует негласная традиция распределять мужчин редакции между дамами и флиртовать с ними. Придумано это не шутки ради, хотя и облечено в форму шутки. Это один из способов проталкивать свои публикации, заручившись их симпатией.
      При столь придирчивом отношении семьдесят семь стилистических ошибок, ну, никак не могло пройти. Не настолько же силен в стилистике инструктор обкома, чтобы найти такое количество ошибок, если бы они и были. Явно, он повторял слова Жучиловского. И сказано это было о публикации, одобренной заведующей отделом науки и учебных заведений обкома. Она мне позвонила и поблагодарила.
      Публикация действительно была видная – на целую страницу, разбитая на главки, с подзаголовками. Речь шла о школе-комплексе. В совхозе объединили школы общеобразовательную, спортивную, музыкальную и Дом культуры, составили план комплексного воспитания подрастающего поколения. Воспитанием руководил совет, возглавляемый директором совхоза. Я слишком высунулась с этой публикацией, поэтому меня растирали в порошок.
      Инструктора поддержал Жучиловский:
      – Написана публикация на уровне методиста районного отдела образования.
Можно и так сказать, но с преогромной натяжкой. Методист написал бы на «канцелярите» и с рыхлой композицией. Публикация отнюдь не развлекательного характера, и стиль должен отвечать теме. Цель – рассказать о ценном опыте. Объяснять ничего не стала. Высокое начальство из обкома прибыло не для того, чтобы мои умозаключения выслушивать, а чтобы прекратить в коллективе брожения и нацелить на работу.
      После собрания подхожу к инструктору:
      – Я бы хотела взглянуть на свои семьдесят семь ошибок.
      Торопливо пряча газету в папку:
      – Я потом с вами займусь русским языком.
      Нахал, однако. Это вместо того, чтобы не голословно заявлять, а камня на камне не оставить, разгромить, показать мою журналистскую несостоятельность. Явно, инструктор идет на поводу у Жучиловского. Этому должно быть объяснение.
      Ко мне подскочил некий тип:
      – Я буду писать опровержение на ваш фельетон.
      Когда фельетон еще только был подписан в печать, Викентий Николаевич сказал, что следует ожидать опровержения и это использовать, опубликовав его со своими комментариями, тогда все обернется против опровергающих.
      В фельетоне речь шла о книжном магазине. При дефиците художественной литературы здесь «паслись» некие люди. Не высокое начальство, потому что у того источники пополнения личных библиотек гораздо солиднее.
      – Простите, с кем имею честь?
      – Заместитель начальника облполитиздата.
      Опровержение он писать не будет. Спрятанную в подсобке магазина литературу мы нашли с инспектором краевого комитета народного контроля, когда проводили рейд. Составлен соответствующий акт. Факт утаивания литературы поэтому опровергнуть нельзя. Опровержение – еще один обличающий документ в мои руки. Начальник остался в стороне и подсунул заместителя. Зачем он пришел на собрание? Отдел агитации и пропаганды – непосредственное руководство, поэтому воспитывают, как умеют. Это в порядке вещей. А при чем здесь облполитиздат?
      Издательство – техническая сторона вопроса. Ему подчиняется типография, которую ни в коем разе не следует путать с редакцией. Речь же идет об идеологии. И не на собрании официально выступил, а подошел с неофициальным разговором. Значит, у него цель – меня шугануть, чтобы не требовала ответа о принятых мерах, защитить как-то заведующую магазином, действовавшую по его распоряжению и создать обстановку, чтобы я не лезла больше в их ведомство.
      – Опровержение? Да пишите. Обстановка же подходящая, чтобы меня шантажировать.
      Ухожу, заставив его задуматься, почему я такая смелая. Возможно, и пойду на компромисс, но постараюсь создать им побольше хлопот. Фельетон посоветовал написать Викентий Николаевич. Он знал, что это вызовет волну, которая может и захлестнуть. Поэтому поговорил с первым секретарем обкома. Когда к нему обратились за защитой и поддержкой те, на кого направлена была критика, секретарь ответил, что натяжки, возможно, и есть, но ответить о принятых мерах необходимо. Об этом я знала от Викентия Николаевича.
      Захожу к себе в кабинет. Силы меня оставили. Пытаюсь собраться с мыслями. Все, что я говорила и делала, было на автомате. В минуты опасности организм включает автоматическую систему.
      Руководство своим появлением хотело поставить точку в инциденте, «а точка усмехнулась и стала запятой». Чтобы направить работу редакции в нужное русло, нужен глубокий анализ ситуации, чтобы, если кто-то чего-то не понял, то после беседы осознал бы, а, если делал вид, что не понимает, то припереть фактом и устыдить. А так прошлись по верхушкам. И, если заведующий отделом обкома этого не понимает, а я понимаю, то он для меня авторитет сомнительный.
      Все на том же автомате набираю домашний телефон редактора.
      – Я к вам сейчас иду.
      – Можно.
      Встречает супруга. Она провожает меня в комнату. Вскоре появляется Викентий Николаевич. Очевидно, он одет был по-домашнему и переодевался. Надо это учесть, я же в халате к гостям выхожу.
      – Жена и дочь тогда в редакции меня не застали. Уехал с водителем, не ночевал дома. Не знал, как сообщить семье о случившемся. У меня есть отец. Ему девяносто лет. Что я ему скажу?
      У него две дочери – Лариса и Лиля. Семью перевез совсем недавно. Долго жил в гостинице и ждал, когда квартиру освободит жена бывшего редактора. А она ждала конца учебного года, чтобы детей не отрывать от школы. И вот не успели устроиться – опять надо уезжать. Дом для работников обкома с паркетными полами и прочей атрибутикой избранности привлекает номенклатуру.
      Лихорадочно вспоминаю, как зовут супругу Викентия Николаевича. Надежда… не то Порфирьевна, не то Прохоровна. Выкладываю все, что было говорено на собрании, еще не успев переварить услышанное. Супруга его деликатно удаляется. Тоже беру себе на заметку. Я бы не ушла. Не хватает мне этой утонченности. Да и откуда ей взяться? Сомневаюсь, деликатно ли пересказывать всю эту грязь.
      – Мне уходить из редакции?
      – Да, но сначала подыскать куда.
      И тут только понимаю истинную цель своего визита. Мне так тяжело было после собрания, что подсознание привело меня сюда, потому что, как ни трудно было Викентию Николаевичу, только у него я могла получить ответ на вопрос: что делать? Из нас двоих труднее все-таки было мне, потому что у него была понимающая жена.
Ухожу. Во дворе на лавочке Сергей Рыбалкин и редакционный художник Борис Шарко. Почему сидят на лавочке и не заходят? Не просто же так расположились именно здесь? Сергей поднимается мне навстречу:
      – Насколько я понимаю, вы были у редактора. А мне он задним числом подписал заявление об уходе, так что сегодня был в редакции последний день. Уезжаю. Могу вас устроить. У меня знакомства.
      У Сергея немножко от Хлестакова. Подыгрываю:
      – Насколько солидные связи?
      – Первый заместитель секретаря ЦК республики вас устраивает?
      Во время разговора Борис встает и деликатно отходит в сторону. Ох, учиться мне и учиться изысканным манерам!
      – Нет, слишком солидная фигура, чтобы заниматься моим трудоустройством. А почему бы не обратиться к этому товарищу, чтобы восстановил Викентия Николаевича?
      – Он не хочет.
      Разговор надо было заканчивать, Сергея явно понесло.
     – Такие вопросы на ходу не обсуждаются. Думаю, мы еще увидимся и договорим.
      Эмоции постепенно улеглись. Прокручиваю в поостывшей голове последние события. Как-то не вяжется многое из того, что услышала от заведующего отделом обкома на собрании с известными ранее фактами. Махинации с гонораром – на совести Жучиловского.
      Плагиат? Редактор писал мало. Как и положено, больше редактировал. Обычно, редактор и замы пишут передовые статьи, размещенные в левом углу первой газетной полосы во всю ее длину, «открывая» газету. Они содержат факты, их анализ и выводы – директивы по вопросу, которому статья посвящается. Факты следует брать из жизни области, анализ и выводы зависят от фактов. Это нельзя ниоткуда списать. Можно говорить лишь о стереотипности, присущей «передовицам». И тут трудно разграничить, где кончаются традиции и начинаются стереотипы. Значит все, сказанное на собрании – заведомая ложь?
      Неужели до такой низости может опуститься столь ответственный работник? Скорее всего, он не разобрался, кто-то очень субъективно это сделал за него, а он только озвучил. Кто? Инструктор, конечно. Он почему-то заинтересован в том, чтобы редактора и всех, кто его поддерживает, размазать по стенке.
      А накануне в такой же ситуации, как редактор, оказался Жучиловский. В редакцию пришла бумага из медвытрезвителя, и на нее нужно было реагировать. В ней указывалось, что Жучиловский посетил сие уважаемое учреждение помимо своей воли, разумеется. По этому поводу собрался профсоюзный комитет, на Жучиловского серьезно «наехали» за то, что редакцию позорит. Ему ничего не оставалось, как написать заявление об увольнении. Он отрабатывал положенное время после подачи, в ускоренном порядке собирая досье на редактора, потому что, только свалив его, он мог удержаться.
      Ему помогал все тот же инструктор по имени Сагдат. Редактор поехал в командировку, Сагдат за ним тоже выехал следом. В командировке выпивали, чего и следовало ожидать. Я в свое время на открытии лагеря тоже выпила, будучи абсолютно непьющей. А когда собираются мужчины, это в порядке вещей. Сагдат это засек.
      Жучиловский накануне отправки досье в обком задержался в редакции. После того, как все ушли, подобрал ключи к кабинету редактора, выкрал заявление, лишив редактора возможности довести дело его увольнения до логического завершения, а профсоюзному комитету будет просто не до него. В период безвластия кому в голову придет желание доказывать, что досье – ответная реакция на наведение трудовой дисциплины в коллективе.
      Абсолютно порядочных людей в природе не существует. У каждого свои «пунктики». Но всему есть предел. Выкрасть заявление – криминал. И мне придется работать в нем. Жучиловский теперь уверенно стоял в своей любимой позе борца за высокий уровень газеты. Ему было обольстительно-приятно чувствовать себя единственным журналистом в редакции, со страшной силой подтягивающим убожество до своего умопомрачительного уровня.
      Я иду к нему в кабинет:
      – Петр Игоревич! Не могли бы вы дать почитать что-нибудь из ваших публикаций, дабы составить себе понятие, как писать не на уровне методиста отдела образования.
      Просьба была без подвоха, и он это понял. Долго листал подшивки газет, смог найти только три публикации за десять лет своей работы в редакции. Прочла. Ничего особенного. Жучиловский понял, что его творчество меня не впечатлило, и вынужден был сказать:
      – Я не доволен своим творчеством.
      – Так если у вас не получается, как же вы можете требовать от других, чтобы писали лучше вас? У вас же больше возможностей, потому что нет плана по количеству строк и освещению тем. Берите выигрышную тему и – вперед с энтузиазмом. А так вы совершенствуете других на основании своих несовершенств. Получается, что ваши действия не на пользу газете, а во вред. И любите вы вовсе не журналистику, а себя в журналистике.
      Я не сказала ему, что тематика его публикаций вообще никакого общественного значения не имеет. Самая удачная, по мнению Жучиловского, – о братьях наших по разуму. Содержание такое. Приземлилась летающая «тарелка». Из нее вышли гуманоиды. Их увидели дети из расположенного неподалеку пионерского лагеря. Пионервожатый хитровато улыбался. Значит, летающая «тарелка» – мистификация, им организованная для развлечения.
      Перехватив мой недоумевающий взгляд, стал объяснять:
      – В эту область я приехал, потому что здесь приземляются инопланетяне. Их существование – не досужий вымысел. Это мне доподлинно известно. Я по ночам провожу телепатические сеансы с ними. А улыбку вожатого я придумал для того, чтобы пробиться на страницы газеты с сообщением о том, что нас навещают гуманоиды.
      – Чтобы читатели поверили, нужны факты. Ваша уверенность – не аргумент. Где доказательства того, что «тарелка» приземлилась, свидетельства очевидцев? Следовательно, читатель воспримет ваш рассказ с точностью до наоборот: разговоры о «тарелках» не имеют под собой почвы.
      Пересказываю разговор Людмиле Алексеевне. Она пояснила:
      – В редакции за ним давно закрепилось прозвище «шизик». Из-за этого и жена от него ушла. Работала она в нашей редакции, была по-настоящему сильной журналисткой. Жучиловский очень удобный в быту: борщи варил и все такое прочее. Но его ночные бдения ради осуществления телепатической связи жене надоели. А ярлыком «шизик» его заклеймил один из журналистов, который был очень талантлив. Потом он уехал в столицу республики – надоели вечные придирки Жучиловского по поводу низкого уровня его публикаций. Слово было найдено настолько точно, что прилипло к Жучиловскому. Уж и состав в редакции изменился почти полностью, а о том, что он «шизик» – помнили.
      Он любит изображать вальяжность. Именно изображать. Однажды пригласил нас с Ольгой к себе в гости. Достал бутылку не какого-нибудь пойла, а коньяка, чтобы продемонстрировать нам изысканность. Мы это поняли и решили над ним подшутить.
      Вместо того, чтобы поцеживать коньяк маленькими глоточками, смакуя и ведя светскую беседу, как ему это представлялось, мы стали глушить его стаканами. Потом сообщили, что нам надо проспаться и завалились на диван, испортив таким образом Жучиловскому возможность поиграть в утонченность. Потом рассказывали об этом в редакции, сменялись.
      Я уехала в командировку, чтобы хотя на несколько дней избежать шизофрении. Иду в райком, сообщаю секретарю по идеологии цель своего приезда, тот вызывает инструктора, дает ему задание на казахском языке. Инструктор звонит и вызывает в райком нужных мне людей. Я беседую с одним из них, другие ждут своей очереди в коридоре. Я тороплюсь, поскольку неловко заставлять людей ждать. Говорю инструктору:
      – Быть может, лучше пусть они идут и занимаются своими делами, а я побеседую с товарищем, раз он пришел, а потом пойду к другим.
      – И никого не найдете, потому что они появляются на работе не более, чем на полчаса, а потом идут домой чай пить. Такова национальная специфика. Казахов надо там, где касается работы, с русскими перемешивать, тогда толк будет.
      На самом деле среди казахов я знала немало деловых людей, умеющих и любящих работать, с хорошими манерами, образованных. Но инструктор тоже знал специфику района, хотя прибыл сюда из Высшей партийной школы совсем недавно. Скорее всего, руководителями были не самые добросовестные люди, а чьи-то родственники, что типично для населения южных районов. Северных же цивилизация коснулась в большей степени, отсюда их более высокая рентабельность.

                Листратенко читает мои мысли

      Редактора заменил Листратенко. Борцову обком не мог простить то, что он бесследно исчез в день увольнения редактора. Понимали, что из солидарности. Если бы газета не вышла, как обычно, утром разразился бы скандал не только на республиканском уровне. Разве можно было простить человека, поставившего обком перед фактом: заварили кашу с увольнением – расхлебывайте, а я вам не помощник. Это было дерзко, и нельзя позволять никому поворачивать ситуацию, потому что это чревато повторением. В обкоме же крепко держатся за кресла, портфели, квартиры, статус, поликлинику. Некоторое время спустя стало известно, что и за распределители.
      Борцов потихоньку из редакции исчез. Мне он не раз говорил:
      – Наша область – сохранившийся обломок средневековья.
      Я делала поправку этой информации на себя. Может, и средневековье, но я же не из столицы приехала. Может быть, для него и не было ударом покинуть заповедник отсталости. Через какое-то время он появился, опубликовал в нашей газете под псевдонимом несколько статей и опять исчез. Очевидно, это было вызвано тем, что он нуждался в деньгах. И снова редакция потеряла в нем последнего человека, способного все же на благородство, несмотря на свою слабость по отношению к Ольге, не заметив этого, за что потом и поплатилась.
      А пока остался один Листратенко. Сказала ему:
      – Я собираюсь увольняться.
      – Этого не надо делать. У вас есть надежный покровитель.
      – Кто?
      – Я!
      – Зачем вам это нужно?
      – За редактором вы шли до конца. Значит – надежный человек.
      – Как же работать, когда работник обкома наклеил на меня ярлык бестолочи?
      – Так это потому, что вы письмо подписали. Обком беру на себя.
      Лазари оказались ненадежными, тут же отгородились от бывшего редактора. Людмила заявила:
      – Николай с облегчением вздохнул, когда редактора убрали. Ведь как было: проанализирует ему ситуацию, нацелит на разумные действия, а тот все по-своему сделает.
      Конечно же, она понимала, что редактора выжили в основном из-за того, что не хотели усиления ее супруга. Он метил в заместители редактора. Этим и объяснялось его сближение с Викентием Николаевичем. Был он секретарем партийной организации. Некоторые себя видели в кресле зама, некоторые понимали, что вслед за Лазарями придется паковать чемоданы. И те, и другие объединились.
      Раньше Листратенко работал в газете, которая называлась «Звезда…» не то Прииртышья, не то Приишимья. Расформировали административную единицу, чьим органом она была, сотрудников распределили по разным редакциям. Несколько человек оказались у нас. Их, несмотря на страсти, кипящие в редакции, не приняли ни в одну из группировок. Для всех они были явлением чуждым. Сидели на столах, курили, разговоры вели исключительно на «народной латыни». Их прозвали «звездюками» В этой редакции они не прижились. Листратенко тоже явно не прижился на месте своей предыдущей работы, поэтому и у нас оказался.
      Я решила выжидать, работать по инерции. Уехала в командировку в районный центр, в гостинице в восемь часов вечера легла в постель. Сами по себе в голове прокручивались события последних дней. Ревела.
      На другой день встречаюсь с нужными людьми, механически делаю записи в блокноте. Приезжаю в редакцию, «отписываюсь» и пишу заявление на отпуск. Проработала в редакции одиннадцать месяцев, их бы за несколько лет засчитать из-за вредности.
      – Читаю мысли, – сказал Листратенко, – хотите поехать на поиски работы.
      – Именно так в моих мыслях и написано.
      На самом деле нервные потрясения, связанные со всеми этими событиями, выбили меня из колеи повседневных дел.
      – По поводу отпуска отвечу после обеда.
      После обеда меня вызывают в обком. Заведующий отделом агитации решил меня ободрить.
      – Как твое здоровье? Говорят, у тебя, Лида, руки опустились. На критику обижаться не надо.
      – Я всегда сворачиваюсь, когда чувствую недоброжелательное отношение к себе.
      Встала:
      – Очень сожалею, что отняла у вас время. Я попробую поработать.
      Заведующий отделом подает мне руку. Это называется «прощаться по-партийному» Тут же сидел инструктор-стилист и излучал дружелюбную улыбку в соответствии с настроением его шефа, хотя глазки его бегали, выдавая беспокойство.
      Выйдя из кабинета, прокручиваю этот разговор в голове, чтобы понять подоплеку. Листратенко сдержал слово, «взял обком на себя». Только не во имя торжества справедливости. Ушли Сергей Рыбалкин, Виктор Борцов. Не исключено, что другие собираются. Может вполне случиться, что и газету некому будет выпускать.
      Обратила внимание на то, что во время разговора Сагдат ерзал на своем стуле, явно испытывая некое неудобство. На его лице улыбка была приклеена. Значит, заведующий отделом не знает о моей травле. Значит, она целиком исходила от Сагдата. А сидел он на своем стуле, как на раскаленной сковородке, потому, что боится, что все сейчас откроется. Не в его компетенции было бдить за стилистическими и прочими ошибками. Разговор принял опасный для него оборот. От меня следовало ожидать, что я могу рассказать, как он вызывал меня в обком, отчитывал в коридоре, не пригласив в кабинет. Такой невоспитанности работники обкома себе обычно не позволяли. Сейчас я поняла, почему разговор шел тогда в коридоре: заведующий отделом не должен был о нем знать, а сидели они в одном кабинете. Сагдат взял на себя полномочия, которыми не обладал, чтобы прижучить меня. Такого уровня от работника обкома я не могла ожидать и поэтому растерялась.
      Я могла жить в атмосфере уважения. Иначе – бунт. В то, что Листратенко – мой защитник, я не верила. Не тот это человек. Просто ему сейчас необходимо сохранить в редакции обстановку стабильности, чтобы показать обкому, что он вполне может руководить коллективом, и выйти в редакторы. Как только поставят редактором, его понесет. Начнет себя насаждать. Это легко можно было просчитать.
      Сложность еще в том, что редактора областной газеты не так-то легко убрать, как это было сделано. Его кандидатуру утверждают в ЦК партии. Но тут так получилось, что Викентий Николаевич был исполняющим обязанности. Процедура его утверждения затягивалась. Возможно, потому, что с его предшественником Барановичем тоже произошел скандал.
      Богданович был раньше редактором районной газеты в нашей области. В обкоме решили не повторять шибки и не брать редактором «кота в мешке», каковым был Баранович. Скорее всего, от него хотели избавиться в той редакции, где он раньше обитал. Увольнение – дело, отнимающее много времени и сил. Надо доказывать несоответствие занимаемой должности, тогда возникают вопросы, почему же раньше соответствовал. Лучший способ – выпихнуть, обставив как повышение. Что и было сделано. Получалось так, что Богдановича знали, но опять ошиблись. А тут еще в отделе агитации обкома выработалась фобия на пьющих редакторов. Обком допускал оплошности одну за другой, а расплачиваться приходилось сотрудникам газеты.

                Дружат против кого-то

      История с фельетоном не закончилась. О последствиях его публикации Листратенко тоже сказал:
      – Беру на себя.
      И взял. Пытались на него воздействовать:
      – Книги в подсобке магазина были оставлены для работников обкома.
      – Уточню в обкоме.
      Ничего уточнять не стал, потому что это была не только явная неправда, но еще и плохо придумано. В здании обкома есть книжный киоск, следовательно, возможность получать из него все лучшее, что поступает на областной склад. Станут ли работники обкома связываться с продавцами? Это если не брать во внимание их возможности оформлять подписные издания через «Союзпечать».
      Опровергнуть фельетон нельзя. Так и не опровергают официально, а пытаются оказать давление через кого-то. Я позвонила в комитет по народному контролю. Им никто никаких претензий не предъявляет. А ведь фельетон опубликован за двумя подписями – инспектора комитета народного контроля и моей. Что сие может означать? Кто-то подогревает товарищей из облполитиздата, которых магазин никак не касается. И вызывают огонь именно на меня. Кому это нужно? Скорее всего, Жучиловскому. Он целенаправленно выживает меня из редакции. Заинтересованность Сагдата тоже нельзя исключать.
      Обычно желающих получить подписные издания гораздо больше, чем изданий. Поэтому их разыгрывают при стечении народа. И организует розыгрыши Сагдат вместе с заведующей книжным магазином. У него тоже могут быть свои планы. С помощью хорошей книжки можно снискать расположение нужного человека, не говоря уж о запредельных рыночных ценах на пользующуюся повышенным спросом литературу. Иначе чем объяснить столь враждебное отношение его ко мне, если не тем, что я вторглась в сферы, куда мне вмешиваться было заказано.
      Перед отпуском не обошлось без очередной подлянки, подстроенной Жучиловским. О том, что в обкоме меня нацелили не уходить из редакции, кроме Листратенко, не знал никто. И вот я дома. А у меня препротивная привычка ходить в халате поверх ночной сорочки, без прически с блестящим как кусок сала лицом. Экономлю время на приведении себя в порядок. Часто пишу дома, чтобы больше заработать. В тот день мне полагался отгул после ночного дежурства в типографии. Примчалась «Наша Галя».
      – Листратенко требует вас к себе.
      – Зачем?
      – В газете ошибка.
      Я подписывала газету в печать, мне и ответ держать. Чтобы привести себя в порядок, потребуется около часа.
      – Я болею.
      Действительно охрипла и кашляла.
      Вскоре опять позвонили в дверь. Как назло, не могу найти ключей. На сей раз вместе с «Нашей Галей» приехал Листратенко. Через дверь объясняю:
      – Не могу открыть.
      Понимаю, что звучит неправдоподобно. Вера приносит ключ. Сегодня я не повела ее в детсад, потому что она тоже кашляет. Она спрятала ключ, чтобы я не смогла уйти на работу, оставив ее одну. Открываю дверь. Беседуем в прихожей.
      – Когда вы дежурили в типографии, туда пришел Жучиловский, хотя от секретариата дежурила Галя, и ему там нечего было делать. На первой странице он поменял местами абзацы, чтобы вас подставить. Пишите объяснительную записку и укажите это. Накануне он убеждал меня вас уволить.
      О том, что приходил Жучиловский, сказала «Наша Галя», чтобы снять с себя ответственность. В ошибке она больше виновата, потому что ошибка не смысловая, а в расположении абзацев – из одной публикации абзац перенесен в другую. Жучиловский стал менять местами абзацы в уже подписанной в печать газетной полосе. Ошибку он организовал не в обычном номере, а выходящем в канун Международного пролетарского праздника – 1 Мая. Это уже расценивалось, как политическая диверсия. Его расчет был на то, что подписанную полосу я уже смотреть не буду. Тут он не ошибся, но просчитался в другом.
      Листратенко в сложившейся обстановке будет землю рыть носом, чтобы выслужиться перед обкомом и занять редакторское кресло. В редакции чувствовал себя хозяином Жучиловский, чего Листратенко никак допустить не мог. Это я осознала потом.
      Спрашиваю:
      – Почему не отдали меня на растерзание?
      – С кем я тогда буду работать?
      За ошибку мне, «свежему глазу» Володе Мироновичу, Нине Стадовой, Жучиловскому – по выговору. «Нашу Галю» предупредили и выдали премию. Мне влепили выговор правильно: не нужно быть наивной. Приход Жучиловского в типографию должен был насторожить, пакостей от него следовало ожидать и следить в оба.
      Нина Александровна – москвичка, работала в столичной газете. В доме отдыха познакомилась со Стадовым. Он был к тому времени вдовцом. Курортный роман закончился его приездом в столицу с предложением руки и сердца. А потом Стадова назначили начальником дорожного управления в нашу область. Так она оказалась в наших краях. Приняли ее на работу вскоре после меня. Исключительно честный и порядочный человек. Муж – руководитель областного масштаба. Это большая защита. И то выговор. Ей – ни за что. Она автор публикации, в которой поменяли абзац.
      И вот Нина Александровна приходит ко мне в кабинет меня поддержать морально. Вот у кого надо учиться! Я на такое великодушие не способна. Я успеваю только обороняться от сыплющихся на меня со всех сторон ударов.
      Нина Александровна:
     – Это хорошо, что нам на вид поставили. На виду будем, чтобы не затеряться.
     Что будет дальше? Листратенко прижучит Жучиловского, ему на помощь придет Корнецкая, и все бумерангом вернется ко мне. Хотя события могут развернуться и по другому сценарию. Жучиловский окрылен успехом в связи с тем, что выжил редактора. Его понесло. Действует нагло. Значит, на чем-то попадется. Только вот когда?
      В такой ситуации надо писать меньше да лучше, обходить острые углы. Корнецкая из кожи вон лезет, чтобы ее фамилия чаще мелькала в газете. Я прошла определенную школу в районке. По бытовавшим там понятиям было несолидно публиковать небольшие информационные заметки в двадцать строчек за своей подписью. Журналистка же с десятилетним стажем работы в областной газете их выдает. В номер она старалась дать таких заметок побольше под псевдонимом Танина.
Редактор как-то сказал:
      – Давайте кончать с Манькиными-Танькиными.
      Тогда появился Кульчицкий, но и Танина не исчезла. Помещали это творчество на четвертой странице, где обычно идет легкий жанр.
      То, что писала я, было по тематике значительнее, солиднее и шло на второй странице, но отличалось некоторой рыхлостью. Это если строго судить. И заголовки напрашиваются более яркие. Глубина темы, злоба дня – это у меня на высоте, а вот над выразительными средствами надо еще работать.
      Отпуск! С Верой улетели в Москву. Написала накануне своей старой приятельнице, живущей в Подмосковье. Получила ответ, что она меня ждет. Ходили в зоопарк, по магазинам, потом на почту, отправили покупки, потому что с собой не увезти. Время пролетело незаметно.
      Решила из создавшейся невыносимой обстановки извлекать пользу. Надо учиться отступать, чтобы собраться с силами и сберечь их, выжидая удобного момента. Коль жизнь – борьба, надо осваивать стратегию и тактику, учиться держать удары. До сих пор я не жила, а дрожала.
      С таким настроем вышла на работу после отпуска. Узнала, что Викентий Николаевич заходил в редакцию, уезжает пока без семьи. Собирались вместе пойти на вокзал проводить его, прихватив бутылочку. В день отъезда все дружно забыли о своих намерениях, чтобы не подвергать себя опале. Я одна не решилась пойти. Струсила, да и выглядело бы глупо. Людмила Алексеевна по этому поводу нарисовала картиночку. Уходящий поезд и я, бегущая следом, машу платочком.
      Викентий Николаевич из той настоящей интеллигенции, что и Елизар Прохорович. Они обречены в создавшейся атмосфере, тогда как нам всем именно такие люди необходимы, чтобы тянутся к ним из того хаоса непорядочности, в котором мы живем. За это придется платить.


                И чудит

      Обмениваясь нелестными мнениями о своем руководителе, мы были уверены, что ему никто не передаст. Могла только «Наша Галя», но с ней только Люда Лазарь и общалась. Отношение к «Нашей Гале» было такое, что она не нашего круга и не достойна, чтобы с нею даже враждовать. Вслух своего мнения о ней тоже не высказывали, потому что всерьез ее не воспринимали. Но нарушила это негласное правило по отношению к Листратенко не «Наша Галя», а Лиза. По наивности. Была она сама по себе, ни в какие междоусобицы не встревала, писала мало и неприметно, ни на что не претендовала, и в этом была ее сила. Бури и шквалистые ветры, то и дело проносившиеся в редакции, обходили ее стороной. Я рассказала Лизе, что Листратенко о ней говорил, как о слабой журналистке.
      Мне и в голову не могло прийти, что абсолютно бесконфликтная Лиза пойдет к нему выяснять отношения да еще скажет, что о его высказываниях знает от меня. Это не в ее правилах. Очевидно, в кулуарах опять шла речь о том, что Листратенко – дубина. О нем теперь только и говорят. Лиза тоже поделилась тем, что услышала от меня, а Людмила нацелила ее выяснить отношения, сославшись на меня. Ей нужно было натравить на меня Листратенко, чтобы иметь больше шансов остаться в отделе культуры.
      При первом случае, не совсем даже подходящем, Листратенко на меня налетел:
      – Нужно встретиться с ректором инженерно-архитектурного института, приехавшим к нам из столицы республики.
      – Где его можно найти?
      – Ты почему задаешь дурацкие вопросы? Дали задание – выполняй.
      Богданович в таких случаях звонил в обком, узнавал, какая программа у приезжего светила, как с ним связаться, потому что мне звонить в обком не позволяла субординация.
      Вряд ли Листратенко умышленно ставил передо мной задачу: пойди туда – не знаю куда, найди то, не знаю что. Он просто не знал, что руководитель должен быть эталоном вежливости, деликатности, предупредительности, и это свое незнание ставил в вину другим. Его стиль – выкручиваться из затруднительных ситуаций, подставляя других. К такой линии поведения он настолько привык, что считал ее нормой. Мог бы спокойно сказать, что не знает, где можно найти ректора, но надеется, что я соображу, с кем созвониться, чтобы узнать. Но там, где касалось вопросов этики, у Листратенко проходил смысловой барьер.
      Той же Лизе мог сказать, что о ее работе имеет право судить любой читатель, а он – тем более на том простом основании, что исполняет обязанности редактора, потом выяснить у меня, с какой целью я передала разговор, который он считал конфиденциальным: столкнуть лбами, или ляпнула, не подумав. А еще лучше оставить без внимания, потому что это означало бы, что он не придает значения пустякам. Если бы он вздумал все-таки разбираться в этом, я бы объяснила, что столкнуть лбами редактора и корреспондента можно лишь в том случае, если он не уверен в себе настолько, что корреспондент осмеливается требовать у него отчета за его слова.
      Настолько все погрязли в интригах, что даже думать разучились, а взяли руководством к действиям шаблон: око – за око, зуб – за зуб, чтобы задать острастку тому, кто еще осмелится голос подать. А надо ли ее задавать?
      Я узнала, что у приехавшего ректора будет встреча со студентами и преподавателями педагогического института. Оказалось, что вместе с ним приехал скульптор, автор известных памятников, и чемпион мира по классической борьбе, возглавляющий кафедру физкультуры в институте. Помчалась в институт, чтобы успеть поговорить с ними до начала встречи.
      Подошла к гостям, представилась. Ректор держится солидно, отстраненно, на общение идет неохотно. Скульптор – полная ему противоположность: общителен, прост. Чемпион – сама непринужденность, предупредительность, доброжелательность, юмор. Времени пообщаться не было. Приехали буквально к назначенному для встречи часу.
      Села в зале рядом со знакомой преподавательницей художественно-графического факультета. Она выступила с приветствием. Умно, просто, оригинально. Так приятно слышать умную речь после редакционного невысокого уровня. Все-таки есть умные люди, и это так радует. Я бы так не смогла выступить. Надо больше читать. Только так можно расти, потому что общение с теми, кто меня окружает, способствуют только откату назад.
      Стала подрабатывать в другой газете, отправляя туда оперативную информацию.

               
                Практичная Тоня

      В одной из командировок встретилась со своей однокурсницей по институту Тоней Боженко. К моему превеликому удивлению она – секретарь райкома по идеологии. Была типичной деревенской девчонкой. Ни умения модно одеться, ни хотя бы внешних признаков хороших манер. По ее же определению все брала нахрапистостью. Диплом получила, знаний – по минимуму. Многие потом знания добирали: перечитывали классику, изучаемую в школе, вникали в методическую литературу. Тоня не тратила время на совершенствование профессионального уровня, а делала карьеру.
      Прошло пятнадцать лет после окончания института. Тоня не изменилась. Одета дорого, но нет стиля, продуманности в одежде. Большой черный платок с бахромой, где по полю разбросаны красные розы в ярко-зеленой листве. Такие носят в деревнях. Не совсем грамотная речь, небогатый словарный запас. Так и не изба-вилась от сильного украинского акцента. Вот только располнела и стала самоувереннее. Для меня полная неожиданность то, что Тоня – секретарь райкома. Тянула она на учительницу в захудалой деревенской школе, не более того.
Как карьеру сделала? Практицизм! Я все больше в облаках витаю, к идеалам стремлюсь. Тоня как-то мне об этом сказала, подвыпив:
      – Ты всегда была не от мира сего.
      – Мир разнообразен. Я не от того, где ты обитаешь.
      Но это было потом. А тогда, приехав в район, я зашла в отдел агитации, представилась, как обычно, сообщила о цели своего приезда, встретилась с нужными людьми, вернулась в райком, чтобы поблагодарить за помощь. Женщины из отдела звонили нужным мне людям, предупреждали о том, что я к ним направляюсь, чтобы мне не пришлось их искать. Все, как обычно. Сотрудницы отдела решили, что не гоже мне трястись в рейсовом автобусе и пошли к секретарю просить для меня машину.
      Секретарь зашла в отдел, чтобы поздороваться, из вежливости перекинуться со мной несколькими словами.
     – Ты не узнаешь меня, Лидка?
     – Нет.
     – Я Тоня Боженко.
     В моей памяти Тоня осталась в ситцевом платье, с прической «вшивый домик», со своей неразлучной спутницей Аней Кремзиной. И вот этой толстой тетке, стоявшей передо мной, не хватало до сходства с Тоней ее постоянной спутницы. Это же как увидеть Добчинского отдельно от Бобчинского.
      – А где Аня Кремзина?– вырвалось у меня помимо моей воли.
      – Вот теперь у меня нет сомнений в том, что ты меня помнишь. Встречу надо отметить. Приглашаю к себе.
      Я сидела за столом у Тони в кабинете и прятала ноги, потому что ботинки были со стоптанными каблуками, и думала о том, что никогда не стремилась к карьере, считала, что должна приносить пользу обществу, как нас и учили в школе и затем в институте. И что имею? Изо всех щелей лезет убожество. Приехала в областной центр неплохо экипированной, но подносилось все.
      Пили коньяк, вспоминали былое. Тоня рассказала о себе:
      – Была я директором сельской школы. Закрутился роман с начальником районного управления сельского хозяйства. Выезжали на природу, выпивали. Он-то и подтолкнул к карьерному росту. Чтобы роман с женатым человеком не бросался в глаза, нужна была ширма. Я присмотрела и женила на себе солдатика, присланного в деревню на уборку урожая, родила дочь. Тогда мы с тобой учились на втором курсе, и я брала академический отпуск. Гриша подходил тем, что был добродушен, и им можно было вертеть. Сейчас откармливаем свиней, гусей. Корма мне из совхоза привозят. Мужа пристроила в совхоз-техникум, который у нас в районе. Закончив его, Гриша возглавил полеводческую бригаду. Хозяйством занимается свекровь. С нами она жить не хотела, предпочитая одиночество. Я ей поставила условие: если она отказывается жить с нами сейчас, то, когда станет немощной, ее не возьмем к себе.
      Была молодость, и Тоня извлекла из нее выгоду по максимуму в то время, когда для меня немыслимым было выйти за рамки приличия, а внебрачные связи – грязь. Не зря же общественное мнение их не приветствует. Тоня делала карьеру доступным ей способом.
      Сейчас общественное мнение стало более либеральным, чем пятнадцать лет тому назад. А тогда я считала, что честный человек обязательно отношения начнет с официального предложения. Сейчас жизнь поставила меня перед фактом, что такая честность сомнительна, если этот человек ничего не может дать, кроме своего имени, да и то не всегда авторитетного. Жизнь не вмещалась в схему, которая сложилась в моем понимании. Поняв это, я не осуждала Тоню, но ни за что бы не стала нарушать правила, по которым жила до сих пор: нечистоплотно как-то.
Был у Тони полный набор благополучия: ковры, мебельные гарнитуры, книги, хрусталь, машина, особняк из четырех комнат, баня во дворе. Наличие всего этого означало «все, как у людей». Конечно, я не против того, чтобы у меня все это было, но не такой ценой. Я стремилась к благополучию из всех социалистических сил.
      Тоня перетащила к себе и младшую сестру Валентину с семьей. У той муж, трое детей. Живут они в доме на две семьи. У них три комнаты. С ними живет их мама. Тоня себе свекровь выбрала, потому что у той характер покладистей. Валя учится заочно на филологическом факультете. Абсолютно не вписывается в мои понятия о том, каким должен быть филолог – любящим литературу, утонченным.
      Валя еще проще своей сестры. Работает в школе. Там у нее не сложились отношения из-за того, что ломится в партию, а ее не принимают, потому что тогда она будет претендовать на место директора школы при поддержке сестры. Несколько раз рассматривали вопрос о ее приеме с одинаковым исходом.
С тех пор мы от случая к случаю собирались за праздничным столом у Вали или Тони. Их мама, Мария Ивановна, каждый раз просила:
      – Лида, а расскажи, как вы с Тоней встретились.
      С Тоней мы абсолютно разные. Для меня главное – какая я. Постоянно себя воспитываю, муштрую. Для Тони главное – материальное благополучие. Я не могла понять, как это, не обладая высоким интеллектом и культурным уровнем, можно руководить идеологией района. Хотя, почему бы и нет? Руководит же Сагдат идеологией области. К тому же Тоня по-крестьянски практична.
Но подруга она была преотличная и человек добрый. Организовала подписные издания мне и Нине Стадовой. Меня привела в книжный магазин своего райцентра, представила заведующей:
      – Прошу Лидию Николаевну всячески привечать, давать ей дефицитные книги.
      Получалось, что я выступила с фельетоном в первое время своей работы в редакции против «блатных» распределений книжного дефицита, но не пропустила первую же возможность воспользоваться знакомством. Так изменились мои понятия за столь короткое время. А потом еще нельзя сбрасывать со счетов, что книги мне нужны, а иного способа их приобрести нет.
      Было мало хорошей литературы. На прилавках идеологическая ерунда. Ее никто не покупал. Считалось, что массовая литература, детективы и фантастика – не высокохудожественная, и выпускали ее незначительными тиражами. Такие книги зачитывали до дыр, передавая из рук в руки.
      Ответное мое приглашение последовало через год. Все оттягивала, стыдилась своей убогости и старалась как-то улучшить вид квартиры. Мебельные гарнитуры, ковры – это выше моих возможностей. Тут хотя бы по мелочам что-то улучшить. Приобрела цветной телевизор вместо маленького черно-белого, купленного еще до замужества бывшим в употреблении. Его в ателье уже отказывались ремонтировать, настолько устарел. Собственноручно починил начальник областного управления бытового обслуживания и предупредил, что в последний раз: запасных частей уже давно к таким телевизорам нет. Купила два паласа, чтобы прикрыть выкрашивающийся пол, большую керамическую вазу, чтобы придать жилью уют, два гобеленовых покрывала, чтобы прикрыть выцветшую обивку дивана, купленного тоже до замужества. Из второго покрывала сшила накидки на кресла. Таким образом, диван и кресла смотрелись почти как гарнитур.
      Предстояло купить еще чайный сервиз, заменить шторы, прослужившие верой и правдой восемь лет и давно потерявшие свой первоначальный вид и старые десятирублевые покрывала на кроватях. Еще нужен был ковер вместо малюсенького детского, вышитого нитками мулинэ маминой работы.
      Попробовала взглянуть на свой «вигвам» глазами Тони и ощутила всю его непрезентабельность.
      Катастрофически не хватает времени. Выходные уходят на быт. Одна только баня отнимает полдня. Находится она не близко и в стороне от автобусных маршрутов, так что идти приходится пешком. Есть еще одна баня, и на автобусе туда доехать можно, но малой вместимости. По выходным в обе бани набивается масса народа. Несколько часов приходится сидеть в очереди. Автобусы на остановках тоже приходится ждать по несколько часов. Некогда заштопать чулки. Всю неделю ходила с рваными пятками, надеясь на то, что это незаметно.
      Однажды на выходные в гости зашел Сергей Иванович. Пришлось угощать, разговорами развлекать. Я в тихой панике – еще несколько часов, потраченных напрасно.
Тоню положили в спецполиклинику. Я ее навестила, понесла мед. Она сказала:
      – Мед я припрячу, чтобы никого не угощать. Придут меня навещать кто-то из семьи, с ними и передам. Угощать, конечно, нужно тех, кто со мной лежит, но продуктами менее изысканными.
      Тоня всегда была по-крестьянски практичной.
 

                Дипломатия редакционного разлива

      Жучиловский и вправду «шизик», если с маниакальной настойчивостью выживает меня. Только за это получил уже два выговора, разбирали его на редколлегии.
      Решила поговорить с Ковальковым. Он возглавляет отдел агитации и пропаганды, а сейчас временно исполняет обязанности второго заместителя. Обычно Ковальков держит нос по ветру, ни во что не вмешивается, а тут выдал:
      – Листратенко – дубина, а Сагдата заводит Жучиловский. В обком он попал по протекции родственников. В газетном деле ничего не смыслит, а хочет выглядеть знатоком. Вот и лезет везде, проявляет себя.
      Наношу визит Кладько. Она скоро выходит на работу. Рассказала о редакционных делах.
      – Я бы хотела с вами работать, а не с Людмилой. Мы с ней вместе в университете учились. И она не будет меня признавать, как заведующую отделом.
      Кто-то из нас двоих из отдела должен уйти. Людмила Алексеевна развернула кипучую деятельность, чтобы остаться. К празднику Великой Октябрьской социалистической революции получила премию, одна из ее публикаций признана лучшей и вывешена на специальную доску, чтобы учились, как надо писать. У нас просто так премий не выдают и на доску не вешают. Это надо специальную работу проделать, с кем-то «задружить».
      С ней теперь общаюсь мало. Натянутость в отношениях возникла давно и усугубилась после собрания, которое проводил заведующий отделом обкома. О нашем заявлении он сказал тогда, что его организовала Людмила Лазарь. И это было действительно так. Идея принадлежала ей. Я ее подхватила и взялась было за перо, но о чем писать, не знала. Видя мои беспомощные потуги, она написала. И все бы ничего, если бы она тогда на собрании со страшной силой не стала бы возмущаться:
      – На каком основании меня обвиняете в авторстве, когда там даже моей подписи нет.
      И тут до меня дошло, что она, организовав письмо, осталась в стороне. После собрания я спросила:
      – Как же это так получилось, что вашей подписи нет?
      – Не подписала, чтобы дело не компрометировать.
      По сути, она созналась в том, что все, исходящее от нее, будут воспринято, как поклеп. Значит, для этого есть основания, о которых я не знаю?
Она постоянно шепчется о чем-то в коридоре с «Нашей Галей».
      Спросила:
      – А что, Галя совершила демарш?
      – В каком смысле?
      – С Жучиловским «задружила».
      – Просто он понял, что она лучше, чем Кулик.
     Это не так. Кулик пишет хорошо, и даже Жучиловский о нем хорошо отзывается. Собственно, разговор я затеяла не для того, чтобы прояснить ситуацию. Знала заранее, что Людмила туману напустит. Интересно было, как она это сделает. А получилось, что даже объяснения правдоподобного не придумала.
      Кипят страсти. Каждый ищет с кем ему по пути в сложившейся ситуации. Распадаются группировки, создаются новые.
      Многое в редакции зависит от заведующего отделом сельского хозяйства Виктора Игнатьевича Чужакова. Он направляет некоторые подводные течения. Людмила с «Нашей Галей» ходят к нему в кабинет, напропалую кокетничают.
      - Мы ему козу-козу делали.
      – Это как?
      – Ну, как детям. Выставить два пальца наподобие рогов и «бодать».
      От Людмилы я знаю, что раньше у Чужакова был роман с хорошенькой секретаршей редактора. Он ее щедро одаривал, даже подарил дефицит из дефицитов – шубу. Приодел и выдал замуж. Я так поняла, что место этой секретарши теперь очень хотела занять «Наша Галя». Достаток и поддержка в карьерных поползновениях ей при этом гарантированы. Дать понять с помощью «козы-козы», что она готова на особые отношения для «Нашей Гали» было слишком утонченно. Такой способ могла изобрести только Людмила Алексеевна.
      Я все больше понимаю под давлением фактов, что о пользе дела пекутся такие идеалистические идиотки, как я. Водятся они, как правило, в низах общества. Чем выше поднимешься по общественной лестнице, тем больше тех, кто карьеру делает не с помощью умственных способностей и хорошего воспитания. Как бы это парадоксально ни было, но личность здесь не в почете.
      Вячеслав Ковальков основательно почеркал мою публикацию и отдал на перепечатку. Почеркал правильно. Писала во втором часу ночи, потому что надо было срочно сдать.
      Живу в постоянном ожидании очередной подлости, поэтому пишу плоховато. Чужаков пишет не лучше, но его Жучиловский не пытается воспитывать по своему образу и подобию. Он в редакции со дня ее основания, и далеко не каждому по зубам. Небольшие заметки Корнецкой черкают и почти все возвращают на доработку. Сейчас взялись и за Нину Стадову.
      Сергей Иванович, хотя и ушел на пенсию, но в редакции появляется, иногда печатается. Как-то он зашел ко мне в кабинет и сказал неприязненно и резко:
      – Члену партии и председателю профсоюзного комитета не следует примыкать к группировкам!
      Имелась в виду Стадова.
      – Если те, кто попытался поддержать редактора – группировка, то почему те, кто его выживал – не группировка?
      – Потому что так нужно!
      – Кому?
      – И все! И хватит об этом!
      – Хватит, так хватит. Не я же разговор завела. Только до жути интересно, почему председателю профсоюзного комитета нельзя примыкать к группировкам, а секретарю партийной организации – можно.
      Разговор этот Сергей Иванович затеял не случайно. Мне бы надо было ему не перечить, а выяснить, по чьей наводке он ведет пропаганду. Очевидно, выпивали накануне, и за бутылочкой разговор о делах наших насущных шел. О чем же еще можно было говорить? Судя по тому, что на поставленные мной вопросы ответить не смог и свернул разговор, это было не его убеждение, а повторение услышанного.
      У меня укрепилось мнение, что Сергей Иванович – человек ненадежный, легковесный. За таким не идут. Он оказался слишком прост для этой редакции. А неблагодарным редактору оказался не по подлости душевной, а потому, что своего мнения не имел и шел на поводу у собутыльников.
      И все эти закулисные действия ради строчки в газете и денег за эту строчку. Да стоят ли они того, чтобы так звереть? Почему-то никто таким вопросом не задался. Толкаются у редакционной кормушки, раздают направо и налево пинки, затрещины, зуботычины, ставят подножки. И это настолько стало привычным, что никого и не смущает.
      После ухода Викентия Николаевича я готова была верой и правдой служить любому порядочному человеку. Но и Листратенко, и Ковальков – не те люди, за кем идут. Они преследуют свои личные цели. Люди для них – пешки, которые отдадут на сруб, если им это будет выгодно. Ушел человек – и исчез аристократизм отношений. Опять никто этого не заметил.
      Листратенко хотел, чтобы я его воспринимала с таким же уважением, как Викентия Николаевича, но не понимал, что ему для этого многого не хватает. Очевидно, он прошел становление в коллективе, где отсутствовали благородство, порядочность. Циничен, не по-мужски болтлив, несобран, не обладает изысканными манерами, работу знает очень поверхностно и, главное, не соответствует человеку, стоящему во главе коллектива. Произнося его фамилию, пропускали первую букву «т», демонстрируя тем самым свое отношение к нему.
      Зная, что Сагдат только и ждет случая, чтобы лягнуть меня в очередной раз, он старается ничего не пропускать из того, что пишу я. И нет же, чтобы причину отказа придумать правдоподобную или честно сказать, что лучше не дразнить гуся обкомовского. А то ведь сдаю необходимую публикацию, а он выражает сомнение в ее необходимости. Убеждаю, доказываю, зная, что это бессмысленно. А то возвращает:
      – Над этим еще поработать надо.
      – В таком разе назовите недостатки, над которыми надо работать.
      Ковальков как-то сказал мне:
     – Вообще, что за манера, возвращать со словами: «Ты над этим еще подумай». Автор подумал в меру своих возможностей. Можешь лучше – переделай и сунь под нос, чтобы понял, как надо. На то ты и редактор, чтобы редактировать.
      Получается, что Листратенко даже хуже Жучиловского. Тот все-таки личность, хотя и со знаком «минус». У него все же можно поучиться убийственным формулировкам, с которыми он все возвращает.
      Оба заместителя редактора, очевидно, посовещавшись между собой, предлагают мне перейти в другой отдел.
      – Почему меня переставляете, как пешку?
      – Нужно столкнуть Лазарь и Кладько.
      Попыталась понять, действительно ли хотят, или придумано для убедительности.
      – А это ничего, что я здесь около двух лет проработала? Почему Лазарь не вернуть на то место, где она до декретного отпуска была? Я в отдел пришла на год раньше нее. Хотя, надо признать, идея столкнуть – хорошая.
      – Но она лучше вас пишет.
      Значит, скорей всего, для убедительности придумали якобы столкновение лбами. Зачем? Проще было бы приказом назначить. Но, коль требуется мое согласие, то они его не получат.
      – Чтобы сделать такой вывод, надо просмотреть ее публикации за все время работы в отделе, тогда можно понять, давно ли она стала лучше писать. Подсказка: с тех пор, как поняла, что ей из отдела придется уходить. Ей же за интригами некогда работать. И сделала она это очень просто – подключила мужа. Она напишет – он пройдется по тексту карандашом. Написать несколько неплохих публикаций на выигрышные темы может и непрофессионал. А вот тянуть линии отдела сложнее.
      Тут еще одна подоплека. Вячеслав Ковальков предпочел, поскольку речь шла о переходе в его отдел, чтобы это была не Людмила, из-за ее интриг.

                Жучиловскому по заслугам

      Опять приходили из обкома, проводили собрание. Сняли Жучиловского с должности ответственного секретаря, поставили Ряпонова. Он учится заочно в Уральском университете. Опыта – никакого. Проработал несколько месяцев в секретариате под руководством Жучиловского, у него и живет в ожидании квартиры. Интересно, что воинствующий Жучиловский по отношению к Ивану никакой агрессии не проявил, несмотря на то, что тот его подвинул почти сразу, как устроился в редакцию. Почему? Думаю, что ответ кроется в том, что Иван коммунист, выглядит и держится эффектно, а Жучиловский больше склонен воевать с женщинами.
      Руководящие товарищи из обкома прошлись по Чужакову за то, что обучает своего отпрыска в университете за счет совхоза. Заведующий отделом говорил длинно и неумно. После собрания это прокомментировали:
      – Порол хреновину.
      Это Людмила Лазарь. Ее супруг:
      – Говорил азбучные истины: надо публиковать, если на совещании присутствовал работник обкома не ниже заведующего отделом. И, если он произнес хотя бы несколько слов, то обязательно следует написать, что он выступил. Самое интересное тут то, что он прав, и это еще требовалось разъяснять.
      В газете были недостатки более серьезные. Интересно здесь то, что я о них знала, а работники обкома, по-видимому, нет. Для них более важным оказалось б, чтобы не забывали упоминать о том, что они присутствовали и говорили.
      Понижение Жучиловского организовал Листратенко. Он не стал объяснять в обкоме, что это невозможный человек, не признающий никаких авторитетов. Когда он в очередной раз возмутился нелепыми указаниями, идущими из этой солидной конторы, Листратенко организовал ему возможность высказать свои соображения заведующему отделом. При этом он рассчитывал на его слабую тормозную систему. Жучиловского действительно понесло. Выслушав его убийственные оценки своих распоряжений, заведующий отделом агитации и пропаганды обкома терпеть это не стал, потому что у него терпение не то, что у меня. Я выносила его издевательства два года, а заведующему отделом было достаточно его выслушать лишь однажды.
      Листратенко хвалился:
      – Я здорово придумал. Не стал никого убеждать, что Жучиловский не дает работать, от него лихорадит всю газету, потому что это были бы всего лишь слова. Я это продемонстрировал.
      Петракова он уволил без всякого согласования с вышестоящей инстанцией, потому что тот запил.
      «Наша Галя» собирается уходить из редакции. Она постаралась найти общий язык с Жучиловским. При ее некомпетентности сработаться с новым ответственным секретарем - возможности равны нулю. Да и место Жучиловскому надо освободить. Людмила занимается ее трудоустройством, звонит в Дом быта насчет работы в вязальном цехе.
      Стало известно, что Богданович устроился редактором районной газеты в Белоруссии, откуда родом. Оттуда запрашивали характеристику в обкоме. Утечка информации из обкома, скорее всего, идет через Сагдата. Очевидно, характеристику отправили положительную, потому что формально редактор сам подал заявление об уходе, указав причину – состояние здоровья. Все сходилось. Белоруссия – республика с более мягким климатом, чем резко-континентальная Средняя Азия.
      Я знала, что закон справедливости сработает, и Жучиловский получит то, что заслужил. Понижение в должности – не конец, а начало падения. Он неминуемо окажется в ситуации, в которую загоняет меня. То же ждет и Сагдата. Достаточно нашего секретаря обкома перевести в другую область. В этой жизни только одно имеет ценность – труд тяжелый, изнурительный, каждодневный по самоусовершенствованию. И то, чего достигну этим трудом, всегда со мной.
      Многого ли я достигла? Поняла, что высшие знания открываются только тем, кто того заслуживает, а остальным недоступны. Мне доступно знать, что будущее людей зависит от их поступков.
      Листраренко – не мерзопакостный. Его усилия нацелены на то, чтобы лучше устроиться в жизни. И тут все способы хороши. Результат можно вычислить: редактором он не станет, и в редакции останется ненадолго, пока его нечестные поступки не превысят критической отметки.
      А сейчас я по рукам и ногам связана страхом. Но и в такой ситуации что-то удается. Тогда-то и летят в меня комья грязи, вырабатывая рефлекс сидеть тихо и не высовываться.


                Не дразнить обкомовского гуся

      Звонил Сагдат. Придирался к публикации.
      – В сельскохозяйственном отделе обкома возмущены вашей публикацией.
      Что именно в ней не устраивает, не сказал. В таком разе из сельскохозяйственного отдела позвонили бы Листратено, а не стали бы говорить с Сагдатом. Я понадеялась, что теперь всем враждующим сторонам будет не до меня. Не тут-то было. Позвонил заведующий отделом сельского хозяйства обкома:
      – Почему ваша публикация на первой странице?
      – Потому что ее там поставили. Видите ли, мои функции состоят в том, чтобы все обстоятельства изучить и написать. Я отвечаю за точность изложения фактов, правильность выводов, четкость композиции и выразительные средства. А вот как ее разместить, решают в секретариате, а редактор утверждает.
      – Публикация могла бы и поменьше быть.
      – У вас ко мне какие-то конкретные претензии?
      – Нет, звоню из любопытства.
      Иду докладывать Листратенко, и с его помощью хочу понять, что бы это могло значить? Странный звонок, странный разговор. С каких это пор обком стало интересовать, на какой странице размещена публикация? Им больше делать нечего, кроме как вникать в пустяки? Вообще ни из каких отделов в редакцию не звонят. Претензии, если таковые имеются, высказывают редактору на совещаниях и то принципиальные и ни в коем случае не мелочные, потому как это и не солидно. Не столь уж неумные люди там работают. Сагдат – все же исключение, а не правило. Звонившего мой вопрос о претензиях поставил в тупик, и он разговор свернул. Похоже, что не из сельскохозяйственного отдела был звонок и явно по наводке. Значит, травля продолжается.
      Листратенко:
      – Сагдат звонил. Говорит, стилистическая ошибка.
      Материал подан броско, потому и поставлен на первую полосу. В том-то и дело. Кому-то невыносимо становится, когда мне что-то удается. Потом выяснилось, что Жучиловский получил такое же задание, как я, только должен был поехать в другой совхоз. Написать вообще ничего не смог. Я могла бы и отказаться от задания, потому что для этого существует сельскохозяйственный отдел редакции. Но там уволили Петракова, отдел оголили. Почему не помочь? В вопросах сельского хозяйства с некоторых пор разбираюсь. Ясно только одно: если Сагдат говорит о стилистических ошибках, то это только по наводке великого стилиста Жучиловского. Это уже не впервые. И хотя бы Сагдату ума хватило понять, что это в глаза бросается: он механически за Жучиловским все повторяет и превращается из работника вышестоящей инстанции в рупор человека, которого понизили в должности отнюдь не за добрые дела.
      По-настоящему хороших публикаций мало, потому что лучшие сотрудники давно уволились. У меня получилось на этом всеобщем сером фоне сравнительно неплохо. Не зря Листратенко публикацию поставил на первой полосе при всей своей осторожности.
      Я поделилась с ним своими размышлениями по поводу того, кому и зачем это надо:
      – Жучиловский считает себя журналистом до мозга костей, а меня беспомощной. А тут беспомощным сам оказался. Разве простит он мне публикацию на первой странице?
      – Наивная ты, Николаевна. Взяла в руки шпагу и считаешь, что Жучиловский последует твоему примеру. Он возьмет ком грязи увесистый, а, окажись под рукой куча навоза, так и его пригоршнями зачерпнет и запустит, а ты маши после этого своей шпагой.
      Казалось бы, все лучше меня понимает, но очередную публикацию вернул. Перестраховался, зная, что я под пристальным вниманием Сагдата. Зла на него не было. Всякий нечестный поступок – от ограниченности кругозора.

                Хорошего вокруг мало

     Приехал к нам из столицы в командировку Сергей Рыбалкин. Работает в республиканской газете. Отдаю ему возвращенную публикацию. Одна уже прошла через него. Просил присылать еще.
      Решила, чтобы не вызывать нервных звонков Сагдата, уйти в глубокое подполье и переждать. Готовлю в основном авторские материалы, свои – под псевдонимом. Подрабатываю иногда на радио. Сергей пристроил еще шесть моих публикаций, но гонорара я не получила за них. Значит, и впредь так будет. Не стала больше ему ничего посылать.
      Ряпонов попал к нам в редакцию потому, что его жена закончила Уральский университет и получила назначение в наш город. Так получилось, что обстоятельства супругу задержали, а Иван приехал один. В ожидании приезда жены закрутил роман с Корнецкой. Сначала он зачастил к ней в кабинет, потом вдруг захаживать перестал.
      Людмила прокомментировала:
      – Возникла необходимость скрывать отношения. Пока их не было, то и скрывать нечего было.
      «Наша Галя» тоже предпринимала попытки закрутить роман с Иваном, но Корнецкой она уступала: глаза красные, навыкате, как у морского окуня, вся прокуренная. Внешность и манеры простолюдинки. Кем ее не устрой, но «штукатур-маляр» у нее на лбу написано. Так что знаки внимания с ее стороны остались без ответа.
      Приехала Натали. По редакции разнесся слух, что она едва ли не точная копия Натали Гончаровой. Пошел он от Жучиловского, увидевшего ее первым. Когда Натали появилась в редакции, увидели не столь эффектную внешность, какую ожидали, нацеленные восторженными речами Жучиловского. Гончарову она, если и напоминала, то весьма отдаленно.
      Ряпонов, несмотря на свою молодость, умел обходить острые углы, не ввязываясь в передряги. Никого не возмущало, что его жена Наталья только числится в редакции. Приходит на работу, сидит за столом, что-то пишет, но ее публикаций никто никогда не видел.
      Жили супруги у Жучиловского вот уже несколько месяцев. Он выделил им комнату. Чем вызвано такое гостеприимство? Оказалось, что Ряпоновы его кормят. Наталья готовит, и, живя у него, не предложить разделить с ними трапезу – было бы просто невежливо. Жучиловский этим широко пользовался. Периодически по ночам устраивал пьяные оргии. Ряпоновы ребенку ушки ваткой затыкают, чтобы смог уснуть. Дождались все-таки однокомнатной квартиры, переехали. Иван вскоре уехал на защиту диплома. Наталья ушла в декретный отпуск, родила второго ребенка.
      Ни выпускники Высшей партийной школы, ни университета ничего не пишут, но никто из них не подвергается таким нападкам, как я. Когда человек просто осваивает зарплату, всех устраивает. Я не видела за все время своей работы ни одной стоящей публикации Люды Лазарь, Татьяны Корнецкой, Светланы Высоковской, Ольги Кладько, Петра Жучиловского. Пишут в основном Вячеслав Ковальков, Нина Стадова, Николай Лазарь, Виктор Чужаков, Вячеслав Кулик и я.
      Хорошего вокруг мало. Приходится писать об относительно хорошем, следовательно, с натяжками. А это неизбежно серо получается. Критиковать недостатки – наживу врагов и не буду знать, откуда напасти. Это я уже испытала, написав фельетон. На работу смотреть, как на средство добычи денег, а жить для семьи? Так и этого мне не дано.


                Авторитарная пропитка.

      Заболела Вера. Вызвала врача на дом. Он дал направление в инфекционное отделение. Отвезла. Больница произвела удручающее впечатление. Дочь надо было бы забрать отсюда, но как? На следующий день пошла навестить. Она просится домой. Говорю ей, что надо полечиться, хотя понимаю, что пребывание в этом медицинском учреждении, скорее во вред, чем на пользу. В тот же день дочь из больницы сбежала и пришла домой, хотя путь лежал почти через весь город. Прибежали соседские дети и сообщили, что пришла Вера, стоит возле дома и боится заходить. Не поверила. Все же вышла во двор и забрала ее.
      В больнице спохватились, что ее нет, когда дети укладывались спать. К нам пришла медсестра. Я ей дочь не отдала. Уже ночью, когда спали, в дверь позвонили. На сей раз на скорой помощи приехал врач.
      – Ваше лечебное учреждение нас не устраивает. Поэтому дочь останется дома.
      На следующий день пошла в поликлинику, чтобы выяснить, как лечить ребенка, если лечебное заведение меня не устраивает. Так и не выяснила. А еще на следующий день без всякой волокиты дочь взялся лечить участковый врач. Медсестра из детсада предупредила, что справку из поликлиники по окончанию лечения она не сочтет действительной. В инфекционном отделении мне сказали, что такая справка вполне солидна. Осведомляюсь, как доказать это медсестре детсада. Позвонили в какую-то инстанцию, уточнили. Оказалось, что ее никто не уполномочил оспаривать заключение врача. Просто захотелось почувствовать себя человеком, от которого что-то зависит.
      Пока я пыталась найти концы, Вера сидела под замком. На этом все не кончилось.
      На следующий день веду Веру в детсад. Битый час ожидаю медсестру. Она не сочла нужным вовремя явиться на работу. Ей позвонили, что я ее жду, но она так и не появилась. Оставила дочь вместе со справкой на воспитателей, пошла на работу. Решила, что медсестра уже пришла и позвонила, чтобы узнать, есть ли у нее претензии. Оказалось, что справка устраивает, но не устраивает то, что я осмелилась на нее жаловаться.
      Однажды привела Веру в детсад, тороплюсь на работу. Слышу:
      - Мама Николаенко! Мама Николаенко!
      Не сразу поняла, что зовут меня. Опять медсестра. Ничего себе обращение!
      Вот такой уровень. Медсестра, не являющаяся вовремя на работу и устроившая волокиту со справкой, вместо извинений еще позволяет себе меня отчитывать. В районном центре, откуда я приехала, такого не могло быть.
      Область создана на базе захудалого райцентра. Многое так и осталось на этом уровне: недалекие руководители, стандартное мышление, а то и полная неспособность к нему. Самое прискорбное то, что авторитарность настолько проникла во все поры нашего общества, что медсестра до самодурства доходит, чтобы только с ней считались. Оказывается, чтобы уважать себя заставить, вовсе и не надо быть хорошим профессионалом и добросовестным работником.
      И как только люди не понимают, что, если мы будем работать так, чтобы нас можно было уважать, тогда и жизнь не будет прозябанием.
      Живу надеждой, что так долго продолжаться не может. Богданович был временно исполняющим обязанности в течение года, теперь Листратенко. Обком найдет, наконец, редактора, который будет заинтересован в уровне газеты, постепенно расставит на свои места кадры и ориентиры поведения. А пока анархия. Листратенко слаб, как руководитель, и отсюда проистекают многие трудности.
      Домой пришла опустошенная. Листратенко целый день нудил по поводу передовой статьи. Перестраховывается? С ним ладит только Высоковская. Они друг другу нужны. И тут до меня стало доходить, почему Листратенко назвался моим заступником. Жил он без семьи в ожидании квартиры. «Наша Галя» рассказывала, что однажды в городском парке он пытался «склеить» ее сестру, не зная об их родстве. Очевидно, он решил, что у меня с редактором был роман и решил его заменить во всем. Ему не дано было понять, что, кроме романов, существуют и другие отношения. Но все сложилось вопреки его расчетам, и тогда начались придирки. Внимание свое он переключил на Высоковскую, тем более, что инициатива шла от нее.
      Вышла на работу Кладько. Человек она авторитарный, эгоцентричный. Если я не довольна своим воспитанием, то у Кладько те же недостатки, но многократно увеличенные. Деликатность, чуткость – это не про нее. Идет к своей цели, бесцеремонно расталкивая всех. А цель – деньги и влияние в редакции. Почему ей симпатизировал деликатный Борцов – вопрос на засыпку.
      До того, как вышла на работу, она приходила в редакцию несколько раз звонить по телефону, потому что дома его у нее не было. При этом бесцеремонно просила меня покинуть кабинет. Я знала, что звонит она отцу ребенка и просит у него денег. Приходила ко мне домой просить хлеба. Я давала ей хлеб и чего-нибудь еще, что у меня было. Конечно, жилось ей трудно на пособие, которое она получала как мать-одиночка. И я бы поделилась с ней не только хлебом, но и овощами из дачи, но она приходила не с просьбой о помощи, а с таким настроем, что я должна была ей помогать, потому что придется работать под ее началом. Я понимала, что, чем больше буду ей помогать, тем мощнее она будет меня прессовать, когда выйдет на работу, желая поднять планку помощи. Потом оказалось, что помочь она мне ничем не могла, потому как очень переоценивала свои способности.
      Зная Людмилу, нетрудно себе представить, что она изобразила меня ей примитивной провинциалкой, нацеливая на то, чтобы Ольга меня выжила. А мне о ней тоже немало негатива слила. Я же не понимала, почему Людмила, будучи невысокого мнения о своей однокашнице, не отдалится от нее. Людмила все-таки согласилась работать в отделе агитации и пропаганды, пребывая в твердой уверенности, что это ненадолго.
      Пытаюсь извлечь выгоду из невыносимой ситуации. Присматриваюсь к Кладько. Интересный человеческий экземпляр. Если похвалит человека, то в конце похвальной речи ввернет малюсенькую деталь, которая равносильна опрокидыванию ушата помоев. Она неглупа, но может выдать такую несусветную чушь, что диву даешься. И соврать горазда, не чувствуя даже настолько это неправдоподобно. В ней всего намешано самого несовместимого. Из глотки выдерет все, что ей может как-то пригодиться, демагогией удушит.
      Кладько потребовала, чтобы я давала ей свои публикации в рукописном виде, писала с полями и большими буквами, чтобы ей было удобно исправлять. Я никогда так не унижала даже практикантов, которые в течение двух лет работали в отделе. Кладько не дает мне писать, зудит по поводу того, что я игнорирую ее распоряжения. Одну публикацию заставила расширить. Я знала, что это нарушит ее стройность, отяжелит несущественными деталями и сделает рыхлой. Решила все же не злить Кладько и проявить послушание, коль она считает, что я ее игнорирую. Зам редактора именно эти места, что я дописала, вычеркнул. Показать это Кладько, как доказательство того, что она меня совершенствует на основании своих несовершенств – означало утонуть в демагогии. Ведь она даже не вникла в написанное, а придралась к тому, к чему никак нельзя было придраться.
      И не столько она горела желанием видеть у себя в отделе Людмилу, сколько это был способ самоутверждаться. Я должна была почувствовать, что на работу вышла журналистка высокого давления. Все, чем я тут занималась два года – такой примитив, которого она не потерпит. Главное же – она старалась тормозить все, что пишу я, обеспечивая своим публикациям зеленую улицу.
      В моих публикациях, конечно же, есть недостатки. Если их будет исправлять человек более опытный, я сделаю выводы, и впредь подобных оплошностей буду избегать. Но получается, что к моим недостаткам присоединяются недостатки Кладько, а сочетание моего и ее стиля создаст такое, что я буду выглядеть несусветной дурой.
      Мы с Кладько примерно на одном уровне. Понятно, что ей нужны были деньги, но мне они нужны были не меньше, потому что, хотя этого никто не знал, я тоже была в ситуации матери-одиночки.
      Надо было что-то придумать. Что? Идти к Листратенко с просьбой унять самодурство Ольги? Он не в состоянии разобраться, кто прав. Да и зачем ему надо разбираться? Он старается себя не грузить. В идеале ему нужно, чтобы газета выходила сама собой, без напряга с его стороны, а он осваивал зарплату. Если кто-то кому-то не дает работать – само утрясется. А вникнешь – утонешь в разбирательстве.
      Кроме Листратенко появился еще один заместитель несуществующего редактора – Виктор Александрович Лиовковский. Раньше был он заместителем председателя областного радиокомитета, потом собственным корреспондентом по нашей области в республиканской газете, где никак себя не проявил. Публиковался очень мало. Я решила, что ничего не потеряю, если расскажу ему все. В крайнем разе он не примет никаких мер, но хуже не будет, потому что уже некуда.
      Виктор Александрович отменил «уроки чистописания», назначенные мне Ольгой на том основании, что я такой же сотрудник редакции, как и она.
      – Ольга Дмитриевна, если вы, читая публикацию корреспондента, сможете какую-то мысль сформулировать ярче, сделайте милость, вам же благодарны будут.
      Я всегда руководствовалась тем, что правда на свете существует, и она всегда выйдет наружу, как бы ее не заслоняла кривда, имеющая обыкновение под нее рядиться. Поэтому не надо суетиться, доказывать и, тем более, впадать в уныние. Жизнь не раз это подтверждала. Подтвердила и на этот раз.
      Кладько на планерках стало влетать за плохое планирование и слабые публикации, которые ей то и дело возвращали. При всех моих недостатках я не склонна к мелкотемью и довольно-таки четко мыслю. Месячные планы работы отдела, составленные Кладько, не шли ни в какое сравнение с теми, что составляла я. И этого нельзя было не заметить, если даже поставить себе цель, как можно меньше вникать в дела редакции.
      Для нее настали не самые лучшие времена. Симпатизирующий ей Виктор Борцов ушел из редакции. Ольга решила кокетничать с Виктором Лиовковским. В кабинете его что-то вроде обморока симулировала, рассчитав, что тот кинется ей оказывать первую помощь, но Виктор Лиовковсий сказал, чтобы она шла к себе, попила водички. Об этом спектакле в редакции узнали от Людмилы Алексеевны. Я шепнула Вячеславу Ковалькову в расчете, что он доложит тут же редактору, что это было обольщение. Ковальков, конечно же, доложил.
      Людмила рассказывала, что с Виктором Борцовым у нее дело кокетством не ограничивалось. Там был роман. Однажды среди бела дня Ольга и Борцов исчезли из редакции. Татьяна Корнецкая позвонила жене Борцова и, не представившись, сказала, чтобы она шла искать своего мужа к Ольге на квартиру. Та пошла. Борцова не было, но Ольга открыла дверь, одетая в одну лишь комбинацию. Пришла к выводу, что она явно ожидала кого-то, перед кем можно было появиться в таком виде.
      Я к Ольге отношусь с некоторым чувством брезгливости, как к чему-то нечистоплотному: курит, нахальна, не ест, а алчно поглощает еду в больших количествах. Нельзя было, чтобы отдел культуры возглавляла столь некультурная дама. Людмила сидела в отделе агитации и пропаганды и почти ничего не могла написать.


                Усталость накапливается

      Зашла ко мне в кабинет Светлана Высоковская.
      – Вы видели в магазине «Рубин» филигранную вазу?
      – Да.
      - Ну, и как она вам?
      - Обращает на себя внимание.
      Вопрос не случайный. Приближается день моего рождения. Не хотела его отмечать. Хлопотно. Но мне дали понять, что готовят подарок. Приготовила морковный салат, острый салат из помидоров с перцем, традиционный «Оливье», тушеную капусту, плов, заказала торт. Было шампанское, много водки, красное вино. Пришла женская половина редакции и Сергей Иванович. Подарили набор кофейных ложечек со щипцами для сахара. Как-то не празднично. Наверное, потому, что устала и не до веселья. И приготовила все угощения без души, что для меня не характерно.
      Я тупею. К тому же подносились мои строгие костюмы, которые нацеливали на деловитость, внутреннюю подтянутость и создавали стиль деловой интеллектуалки. Вместо них покупаю одежду подешевле. Что бы там ни говорили по поводу того, что не одежда красит человека, но когда я плоховато одета, возникает ощущение какой-то второсортности. Конечно, как ни одень человека неумного, не умеющего держаться, одежда лишь подчеркнет недостатки. Но кто сказал, что содержательный человек должен плохо выглядеть? Хорошо, когда все гармонично сочетаться, а у меня эта гармония нарушена. Стала менее собранной и требовательной к себе. Да и переутомившийся организм плохо мне подчиняется и в целях самосохранения ищет возможности отдохнуть. Началась цепная реакция недисциплинированности. Чувствую, что мне не хватает уверенности.
      Наскребла и выслала на Украину четыреста рублей. Мне родственники купили ковер небольшой, но чисто шерстяной с длинным ворсом, арабского производства. Ковры вскоре подорожали. Все знают, что деньги надо вкладывать в ценные вещи, приобрести которые вовсе непросто.
      Жара. Еду в командировку в раскаленном, пыльном, пропахшем бензином рейсовом автобусе. Добираюсь до районного центра, а там надо транспорт искать, чтобы доехать до села. Добралась. Негде помыться с дороги. От усталости нервозность.
      Мне вручили билет члена областного общества «Знание». Готовлю цикл лекций на эстетические темы. Благо, есть соответствующая литература. Буду подрабатывать чтением лекций.


                Отдел писем

      Листратенко мне предложили вместо Щетинкиной, уходящей в декретный отпуск, возглавить отдел писем. Соглашаюсь к большому недовольству Людмилы, считающей себя обойденной. Какие бы ярлыки не навешивал на меня Жучиловский, а потом и Людмила, все же я была лучшим вариантом из имеющихся. Для меня это был способ уйти от придирок Кладько и дать Людмиле испытать все прелести работы с ней на себе.
      Вскоре я поняла, что попала из огня да в полымя. Отдел примитивный: однотипные жалобы. В отделе самые слабые сотрудники. – Натали и Лена. Их публикации надо было совершенствовать. Если подпишу заведомый примитив, значит я плохая заведующая. Правку вносить в публикации Натальи – означает обострять отношения с ее супругом, и правка их не спасет. Хуже всего то, что Наталья высокого мнения о себе.
      Натали – из третьей волны пополнения редакции – Уральского университета. Кроме супругов Ряпоновых прибыл и Мухаммади Хаматов, которого для удобства произношения окрестили Димой. Натали и Дима абсолютно беспомощны в журналистике. Все-таки из всех источников пополнения кадров самый лучший – районные газеты, оттого, что в них журналисты обрели практические навыки работы.


                Новый редактор

      Отделы редакции заместители редактора распределили между собой. Мой отдел курирует Листратенко. Он сказал:
      – Поставили нас с Лиовковским, как двух лошадок на ипподроме. Цель – посмотреть, которая придет первой.
      Определение точное. После двух редакторов, сменившихся за короткое время, третьего назначать не торопились. Пусть жизнь покажет, который из них лучше приживется. Брать со стороны обком больше не рисковал. Прижился Лиовковский. Он сумел объединить вокруг себя лучшую часть редакции. Сделать это было несложно, потому что к тому времени Листратенко настроил против себя всех, кроме Высоковской. Редакцию лихорадило от того, что он абсолютно не руководил, не направлял, а только обещал кому медаль, кому самый широкий доступ к «кормушке», кому кресло своего заместителя. Свои обещания выполнять не торопился, да и не в его силах это было. Пообещав мне покровительство, мариновал мои публикации у себя в столе. Да и не только мои. В газете шел исключительно официоз, полученный по факсу. Таким образом, Листратенко обезопасил себя от проколов, но в газете стало нечего читать: все-таки областная газета нужна, чтобы освещать жизнь области.
      Назначение редактора совпало с днем рождения Чужакова, который из года в год пышно отмечался. Чужаков не скупился на выпивку и закуски: дорогие вина, коньяк. Накануне долго думали, что ему подарить. Сложность была в том, что у Чужакова все было. Решили, поскольку он больше всего на свете любит женщин, то и подарок должен быть соответствующий. Купили портрет полуобнаженной женщины. Выехали на редакционном «уазике» за город. Был холодный вечер, стемнело. Пили и закусывали в машине.
      Редактор весьма недурственно пел «Санта-Лючию». С его приходом работать стало легче. Он был интеллигентнее Листратенко. Лиовковский поехал с нами, демонстрируя свою демократичность: руководитель – неотъемлемая часть коллектива.
      Накануне Жучиловский изощрялся по поводу того, что всем придется научиться говорить, если не на иврите, то хотя бы акцент усвоить, коль редактор еврей. Демократичность Лиовковского пошла дальше пожеланий Жучиловского. Он рассказывал анекдоты из серии «Уроки русского языка в еврейской школе»:
     – Учитель объясняет: «У русскому языку есть три рода: мужской, женский и детский. Детский род имеет окончание – э. Например – «юбкэ».
      Анекдоты он выбирал безобидные, хотя существовало множество гораздо больше высмеивающих евреев. Получалось, что он над своим еврейством подшучивает и вообще интернационален и свой в доску. Жена кореянка, работает в обкоме. Впрочем, погибший по пьянке Баранович был тоже евреем и, как это не странно, пьющим.
      Жизнь потом показала, что мерзопакостным Лиовковский не был, но уровень газеты стал неуклонно снижаться.
      Став редактором, он вознамерился выжить Листратенко и поставить на его место Коваленкова, который помог ему выиграть «гонку» и стал вторым его замом, а хотел стать первым.
      Коваленков был порядочнее Листратенко, и его назначение было на благо редакции, хотя и в незначительной степени. Листратенко теперь нужен был как элемент, сдерживающий пришедшую к власти группировку. Предстояло его долгое выдавливание из редакции, потому что тот рогом уперся, чтобы удержаться. Он недавно получил квартиру в элитном доме, таком огромном, что в народе его назвали «Китайская стена», перевез семью. На планерках били по Листратенко, а рикошетом доставалось отделам, которые он курировал, в том числе и мне. Так что с приходом нового редактора стабильность не пришла.
      Я сочла за благо подать заявление на отпуск, потому что в редакции меняется все, но при этом не меняется суть отношений. Все находятся в состоянии войны. Это меня уже давно измотало, и я постоянно нахожусь на пределе сил.
      Лиовковский сказал, что мне отпуск не положен, я доказывала обратное, проконсультировалась у юриста обкома профсоюзов. Оказалось, что все-таки положен отпуск. В беседе с редактором сослалась на него. Лиовковский ему тут же позвонил.
      – Отпуск вашей сотруднице положен.
      – Почему? Она проработала два года и дважды была в отпуске.
      – Потому что третий год пошел.
      В первый раз за свою трудовую деятельность никуда не еду. Привожу в порядок квартиру, гардероб, книги, мысли. Дорожу каждой минутой свободы. Пошла к Лизе, чтобы она показала, как вязать берет. Пошли вместе к Кате Тен. Она угостила нас пловом и сырой рыбой по-корейски. Так прошел первый день. На второй день прочитала лекцию в школе. Слушали без интереса.
      Чтобы все успеть, разделяю накопившиеся дела по дням. На даче посадила сирень, смородину, пять рябинок, с десяток диких яблонь. Взошли салат и укроп.


                Перестановки

      Отпуск в делах и заботах пролетел незаметно. В редакции новости. Кладько понизили до корреспондента, а заведующим отделом поставили Вячеслава Кулика. Кладько яростно сопротивлялась, ходила в обком партии, обком профсоюза. Безрезультатно. Она написала заявление на редколлегию. Отстояла право хотя бы по документам числиться заведующей отделом и писать передовые статьи, которые хорошо оплачиваются.
      Я приняла решение перейти в отдел сельского хозяйства, под крылышко Чужакова, с которым не каждый решится тягаться. Он будет подписывать мои публикации, и каждый, пожелавший разгромить их, будет понимать, что голос поднимает не только против меня. Сельское хозяйство я достаточно изучила, работая в районной газете, и сейчас это мне пригодится. Самый основной довод в пользу такой рокировки – отдел серьезный, и его курирует не Листратенко. И я отвечаю исключительно за свою работу, а не за «мертвых душ», осваивающих зарплату.
      А тут еще Листратенко попался на подлости. Лазарь попросил написать для его отдела публикацию. Сдала ее и уехала в командировку. Лазарь ее подписал и отдал на подпись Листратенко. Тот по своему обыкновению подписывать не торопился, руководствуясь правилом: чем меньше на себя берешь, тем меньше спроса. Я никогда не могла понять, почему люди хитрые считают остальных дураками? Если он не берет на себя ответственность, то ее должны взять на себя другие. А у кого будет желание помимо своих обязанностей брать на себя еще то, что должен делать Листратенко? Неужели так трудно понять, что отлынивание чревато неприятностями? А в данном случае его ответственность сводилась к минимуму, коль публикацию подписал журналист, гораздо сильнее него. Лазарь настаивает на публикации, потому что в ней была необходимость, Листратенко придрался: сырая. Собственно, так можно сказать о любой публикации, потому что совершенствовать можно до бесконечности.
      Когда я вернулась из командировки, Листратенко сообщил мне под большим секретом, что публикацию всячески тормозил Лазарь. Совершенно случайно узнаю, что все было наоборот. Листратенко мои публикации тормозит еще и потому, что на моем фоне бледненько выглядит его верная подруга Высоковская. Сколько же мне можно трепать нервы?
      Решила, что сама же и виновата. Я все время обороняюсь, тогда как лучшая оборона – нападение. Как бы невзначай проговариваюсь Коваленкову, что Листратенко обещал мне в обмен на поддержку место заведующей отделом культуры. Лиовковскому все было передано быстрее, чем я могла ожидать. Лиовковский понимал, что ему в скороспешном порядке надо создавать вокруг себя защитное поле из верных людей, чтобы его не постигла участь прежнего редактора. Прежде всего, надо было обезвредить главного конкурента – Листратенко. Коваленков был глазами и ушами редактора в коллективе и сигнализировал при малейшей опасности.
      Собирают открытое партийное собрание. Открытое потому, чтобы и я могла на нем присутствовать и выступить. И я рассказываю о методах, которыми пользуется Листратенко. После собрания по поводу моего выступления собирают редколлегию, на которой Листратенко воспитывают. Теперь любой его выпад против редактора будет расценен как сведение счетов. Так Лиовковский себя подстраховал.
      Меня переводят в сельскохозяйственный отдел. Вмешалась Нина Стадова:
      – Вы из заведующей отделом сотрудника в корреспонденты переводите, так хоть ставку старшего корреспондента дайте.
      Я же для верности принятия такого решения сказала Чужакову:
      – В отделе партийной жизни старший корреспондент есть, а в вашем – нет. Почему дискриминация?
      Это должно было нацелить Чужакова на действия, если слова Стадовой пройдут мимо ушей тех, от кого зависело решение вопроса. Руководство ведь междоусобицей занято, и ему не до меня. А у Чужакова и Лазаря негласная конкуренция на предмет, кто из них круче.
Сказала Корнецкой:
      – При случае, я еще не так выступлю против Листратенко. Заместитель редактора должен интересные идеи предлагать отделам, которые курирует. А тут единственное, на что способен – не пропускать на страницы газеты. Это же уму не постижимо.
      Сказала, зная, что Корнецкая тут же передаст.
      Судя по реакции Листратенко, передано было мгновенно. Он зачастил ко мне в кабинет просто так поболтать. Я понимала, что во избежание нападок с моей стороны, он демонстрирует таким образом свое доброе ко мне расположение. Ковальков, видя это, стал бросать на меня подозрительные взгляды своим единственным глазом: нельзя было допускать, чтобы у Листратенко с кем-то образовались добрые отношения. Вот и получается, что, как не поверни события, в создавшейся обстановке они все равно каким-то боком меня заденут.
      Я недовольна собой. Зачем общаюсь с Высоковской? Инициатива с ее стороны, но я могла бы не поддерживать стремление ее к общению. Высоковская живет по понятиям мне чуждым: поддерживает отношения с Корнецкой, но держит это в секрете, чтобы не вызвать недовольства Лазарей. Не хочет попадаться на острый язык Людмиле и оказаться в центре интриги, на которые та превеликая мастерица. Журналистка она никакая, но благодаря умению лавировать, оказывается вне досягаемости критики. Лучше бы общаться с Ниной Стадовой. Она приглашает к себе в гости, но у меня нет времени. Вот и получается, что общаюсь с людьми чуждыми, которые навязывают мне свое общество, и я делаю все типично не то и не так.
      В отделе сельского хозяйства мне предложили стол у порога. На самом видном месте восседал Чужаков, рядом с ним Мухаммади. Стадова сказала:
      – Ну что вы за мужики? Женщину у двери посадили.
      Чужакову положено удобное место, потому что он завотделом. А Муха, как его сокращенно звали, должен был уступить, потому что моложе и недавно в редакции. Он втянул голову в плечи и не сдвинулся с места.
       На 8 Марта Чужаков подарил мне дорогущие французские духи. Не удержалась и показала их Корнецкой. Она была почти в шоке, потому что привыкла пользоваться успехом у мужчин редакции и этим утверждаться. И не только редакции. Листратенко рассказывал, как они были на праздновании Дня работника сельского хозяйства. Как обычно, накрыли поляну на природе. Было все областное руководство, и из районов приехали. Он поехал почему-то с Корнецкой:
      – Выходим из машины. За импровизированным столом сидят высокие чины. Татьяна правильно сориентировалась. Ей можно было подсесть к секретарю обкома, но она поняла, что это место не для нее, и подсела к другому руководящему работнику. Разъезжались парами. Секретарь обкома комсомола увез казашку. Секретарь обкома партии это горячо одобрил.
      Вот, оказывается, как дела делаются. Некоторое время спустя, спросила у Тони:
      – А что, секретарь обкома – человек увлекающийся?
      – Не отказывающийся.
      Оказывается, все про всех все знали и строили отношения, учитывая это. Только я свято верила в то, что можно чего-то достичь трудом. Теперь знаю, но пользоваться такими способами не буду. Зачем?
      Некоторое время спустя поняла, что духи мне подарены были не просто так. В. Чужаков оказывал внимание, которого так добивалась «Наша Галя». Да и Людмила была не против завести интрижку с меркантильными целями. В очередной раз поняла, что не знаю жизни, живу идеалами. И такой жизни и не хочу знать. Пусть себе Корнецкая соображает, к кому ей лучше подсесть. Для нее это - мудрый шаг, для меня – неприемлемо.
      В отделе сельского хозяйства проработала немного. Изредка по просьбе Николая Лазаря писала для отдела партийной жизни. По справедливости не Листратенко и не Ковальков должны быть заместителями редактора, а он. Но Лазарь и редактора сильнее, поэтому его выше заведующего отделом не пускают. Если он станет заместителем редактора, Корнецкой надо будет паковать чемоданы. А этого не будет, пока она знает к кому подсесть во время застолий.
      Лазарь единственный в редакции принял правильное решение:  не только самому хорошо писать, но и работу отдела поднять. Это была агитация фактом. Организовав работу отдела, он, став заместителем редактора, сможет и работу отделов, которые будет курировать, поднять на высоту. Это резко контрастировало с тем, что в других отделах заведующие утверждаются, угнетая корреспондентов, заставляя писать на явно проигрышные темы, руководствуясь не пользой дела, а желанием показать свою власть, и гнали свои строчки. Не было большой профессиональной разницы между корреспондентами и заведующими отделами.
      Чужаков – не исключение. Но он не угнетает специально. У него просто нет интересных идей. С ним начинал работать Сергей Иванович. Чужаков давал ему задание проводить рейды, а тот писал зарисовки. Чужаков, желая показать, кто здесь хозяин, не подписывал зарисовки. Сергей Иванович, пользуясь тем, что выпивает с редактором, носил ему на подпись через голову Чужакова. Назревала конфликтная ситуация, но тут заведующая отделом писем ушла в декретный отпуск, и редактор вывел Сергея Ивановича из поля влияния Чужакова, назначив на ее место.
      Корнецкая ушла в декретный отпуск, и для секретаря партийной организации Высоковская оказалась самой подходящей кандидатурой. Жучиловский однозначно не подходил, ему вообще любая власть была противопоказана. Листратенко и Коваленков – руководители. Стадова возглавляла профсоюзный комитет, и это было формальной причиной, чтобы ее кандидатуру не рассматривать. Настоящая же заключалась в том, что, зная, что иначе ей не утвердиться в редакции, Высоковская подсуетилась. Она провела с нужными людьми нацеливающие беседы, пользуясь тем, что Лазарю не хотели давать власть, чтобы не вошел в силу. Прежде всего, она постаралась договориться с Корнецкой, чтобы та ее рекомендовала в горкоме. Остальных убедила, что лучший вариант – она.
      Став секретарем партийной организации, она автоматически вошла в редколлегию, а это означало, что от нее многое зависело.
      Лазарь приглашает меня к себе в отдел. Соглашаюсь. Он не будет держать меня на второстепенных темах, боясь померкнуть на моем фоне. До его уровня не так просто дотянуться, и все это понимают. Слабые же публикации он «дотягивал».
      Мой переход Лазарь обставил умело: не я ему нужна, а он решил меня облагодетельствовать:
      – Женщине в сельскохозяйственном отделе трудно работать – частые командировки.
      Я согласилась перейти, потому что отдел солиднее, и у Лазаря есть чему поучиться. Правда, манера относиться свысока несколько коробила, но я считала, что это не самое страшное.
      Высоковская ходила по редакции и возмущалась:
      – Где это видано, где это слыхано, чтобы в отделе партийной жизни работала не коммунистка! Существуют же партийные тайны. Это нонсенс!
      Ее не остановило даже то, что я могу и обидеться. На самом деле ее волновала не моя непринадлежность к партии большевиков, а то, что мое положение упрочилось. Каждому – свое. Моя сила была в пере, ее – в интригах.
      Лазарь сказал, чтобы я написала заявление в партию, что я и сделала. Высоковская не допустит – это понятно. Но интересно, как она это сделает. Мой прием в партию означал бы усиление влияния Лазаря. Имея под своим началом двух коммунистов, он с нашей помощью и в секретари парткома пройдет. Уж этого Высоковская допустить никак не могла.
      – Да не убивайтесь вы так, Светлана Адольфовна. Отдел партийной жизни занимается еще и вопросами работы советских органов, комсомола и профсоюзов. Я ни к каким партийным тайнам отношения не имею. В отделе, кроме меня, два коммуниста, так что есть кому писать на партийные темы. А вообще, если у партии какие-то секреты от народа, так об этом лучше не говорить вслух, как вы это делаете, потому что народ и партия – едины.
      Через некоторое время она сообщила:
      – В горкоме против вашего вступления на том основании, что в партии сплошь и рядом интеллигенция и почти нет представителей рабочего класса. Диспропорцию стараются ликвидировать.
      – А в уставе партии разве сказано о существовании пропорций?
      – Ну, это негласные указания.
      – Наверное, правильно горком против моей кандидатуры. Я даже не совсем представляю, куда подала заявления: тайны какие-то, пропорции.
      В партию я вступать не хотела. Коммунисты в редакции – худшая ее часть: неприкрыто, по головам других делают карьеру, используя самые грязные методы, ничем не брезгуя, ни перед чем не останавливаясь. Это не мой путь. Не всегда удается поступать красиво и честно, но я к этому стремлюсь. Можно было настоять, чтобы, коль я написала заявление, его рассмотрели на партийном собрании в редакции, а если горком партии против, пусть официально обоснует свое мнение насчет пропорций. Но бороться за членство в партии не хотелось. Без партийного билета нет карьерного роста, но он мне и не нужен. Другое дело - расти творчески. А подниматься по служебной лестнице - не престижно. Вокруг сплошь и рядом руководители, абсолютно не знающие дела и не способные руководить. Они разваливают вверенный им участок работы, выживая тех, кто сильнее, потому что воспринимают их существование, как укор себе. Если не выживают, то создают такую ситуацию, когда лучшие сотрудники не востребованы. Вот и решила: без меня большевики обойдутся, а я без них и подавно.
      Лучше усилия свои направить на то, чтобы строчки наполнились мощной энергетикой.
      Моя задача не просто выжить в этой среде, но и не говорить никому об этом своем стремлении, потому что «души прекрасные порывы» окажутся непонятыми.
      Поехала в командировку. Поселили меня с женщиной, приехавшей в район по каким-то делам из ЦК республики. Почти не общались. Возвратившись в номер, она тут же стала собирать вещи, готовясь к отъезду. Посетовала на то, что поскользнулась и упала, теперь у нее синяк под глазом. Не иначе, как скажут, что муж поколотил. Успокоила ее, сказав, что люди обычно заняты исключительно собой, и ничего вокруг замечать не хотят. Женщина без снобизма, который часто бывает у людей, облеченных властью, приветливая. Когда она уехала, тут же зашла в номер сотрудница гостиницы, сказала, что, если мне нужен кипяток, то чтобы я его набрала, потому что электросамовар она забирает. Прихватила начатую банку сгущенного молока, печенье. Мне по статусу этого было не положено.
      На другой день я уехала из районного центра в село, обобщать опыт работы сельсовета. Потом выпустила страницу. Это было задание облисполкома.
      С Николаем Лазарем работала Нина Стадова. Она после перехода Ковалькова в замы вместо него возглавила отдел агитации и пропаганды. Решение дать ей отдел было правильным. Нина не претендовал ни на что, работала на совесть. Вместо нее Лазарь и пригласил к себе в отдел из секретариата Екатерину Тен. В связи с понижением Жучиловского, в секретариате образовался перебор. Уходить предстояло «Нашей Гале». Лазарь спас положение, взяв к себе Тен.
      Когда я перешла в отдел партийной жизни, здесь уже работала Екатерина. Пыталась изображать из себя ведущую журналистку: ведь у нее за плечами Высшая партийная школа. Я ничего не изображала, а просто работала и стала ведущей в отделе. К очередному празднику получила премию, Екатерина – нет. В сущности, она умела лишь «перелопачивать» чужие доклады и делала это очень плохо. Положенное количество строк она не выполняла.
      Лазаря нынче не избрали ни в партийное бюро, ни в профсоюзный комитет. От роли первого советника редактора, каковым он был при Богдановиче, его оттеснили и к руководству редакцией близко не подпускали. Тогда он продвинул в партийное бюро и профсоюзный комитет Екатерину, чтобы через нее влиять на расстановку сил в редакции. За это дотягивал все, что она писала. Для того и я в отделе понадобилась, чтобы тянуть работу. Ему трудно было писать за себя и Екатерину.
      Тен обо всей этой подоплеке не ведала, потому как имела склонность переоценивать себя, и приписывала продвижение по служебной лестнице своим несуществующим заслугам. Волю Лазаря в жизнь редакции не проводила. Надо было прокатить Высоковскую на выборах в секретари партийной организации – не сделала. В ответ Лазарь сократил объем своих работ над ее строчками, чтобы поняла, что его труд за нее нужно отрабатывать.
      – Темная лошадка, – сказала о ней Людмила.


                Переселение

     Редакция и некоторые областные организации переселяются, освобождая пятиэтажное здание для педучилища. Для редакции подыскали место в общежитии строительной организации рядом с только что сданным в эксплуатацию зданием типографии. До этого она была в приспособленном. Лазарь первым помчался в общежитие, где освобождали половину второго этажа, чтобы выбрать себе кабинет. Выбрал маленькую комнатку, где поместить можно было лишь один стол, чтобы сидеть в одиночестве.
      Многие мои публикации отмечают как удавшиеся. Жизнь при новом редакторе входила в нужное русло. Лазарь окончил факультет журналистики, где учился заочно. Для карьерного роста ему нужна была Высшая партийная школа. Он организовал туда направление через кого-то из своих знакомых в обкоме, послал его и поехал на собеседование. Екатерина изо всех сил стала рваться на освобождающееся место. С ней работать будет невозможно. Ограничена, элементарно безграмотна, словарный запас на уровне ацтека, следовательно, утверждаться будет методом самонасаждения. Я тоже не смогу заменить Лазаря, только в отличие от Екатерины, это понимаю.
      Лазарь всячески поощряет ее честолюбие. Ему нужно, чтобы после его отъезда отдел работал как можно хуже, тогда наглядней будет его вклад в газету.
      Я к Екатерине отношусь неприязненно, а ведь она всего лишь часть системы. А система такова, что профессиональные навыки почти у всех слабо развиты. Массовость образования понизила уровень интеллигентской среды. Двери в культуру широко распахнули для советского народа. Но в какую! «Краткого курса» догматических аксиом вульгарного марксизма. Так подрубили основу существования интеллигенции – возможность независимого мышления. Культурные традиции стали формировать постановлениями. Появилось много обладателей дипломов. Образовалась злодейская система, и каждый из нас – ее продукт, только в разной степени.
      Вот такую истину я для себя открыла. Получается, что я борюсь против системы ее разоблачением. Это варварский способ, как и открытие истин с помощью отмычки.


                Последняя интрига Людмилы

      Поняв, что в сложившейся ситуации он так и застрянет в заведующих отделом, Николай Григорьевич, окончивший накануне заочно журфак, организовал поступление свое в Высшую партийную школу, потому что это была дорога, которая вела к руководящему креслу. На способности никто не обращал внимания. Настала эпоха формализма.
      Людмила настрочила анонимку в обком о том, что Лиовковский и некоторые работники обкома не давали Лазарю расти. Как и следовало ожидать, автора анонимки вычислили. Лиовковский мне сказал:
      – Лидия Николаевна, ко мне тут Кравчук заходила и под большим секретом сообщила, что анонимку вы написали. Я ей не верю и знаю, кто написал и с какой целью. Вы тоже знайте.
      Я пытаюсь понять, от кого это исходит. От Людмилы, пытающейся замести следы, или от «Нашей Гали» в отместку за то, что я ее как сотрудницу газеты всерьез не воспринимаю. Поразмыслив, пришла к выводу, что в обоих случаях виноваты Лазари. Они породили явление, именуемое «Нашей Галей».
      Лазаря из партийной Школы отозвали. Это было непросто. Сам секретарь обкома туда звонил, и благовидный предлог отыскивали, чтобы объяснить, почему сначала рекомендуют, а потом отзывают.
      Решено было провести открытое партийное собрание, на котором все должны были выступить против супругов. По кабинетам ходила Высоковская, всех настраивала.
      Лиовковский мне сказал:
      – Если Лазаря не отозвать, то, учась в Школе, он будет делать обзоры нашей газеты и камня на камне от нее не оставит. Секретарь обкома по идеологии – умный человек. Он предложил, чтобы сотрудники газеты письменно изложили свое мнение о Лазаре, потому как на партийном собрании кто-то и смалодушничать может.
      Испытанный прием. Если от кого-то надо было избавиться, прибегали к массовости. Все, как один. Единодушное мнение страшно. А какой способ оболванить личность! Единомыслие – это единственная мысль на всех.
      Все написали, кроме Жучиловского, Лизы и Екатерины. Лиза даже с кем-то дежурством поменялась в типографии, чтобы не присутствовать на собрании. И тут все было понятно: Лиза ни в каких междоусобицах не участвует. С Жучиловским тоже все ясно было. Кладько о нем сказала:
      – Это же правда, что он в какой-то мере шизик. Если у него в голове что-то защелкнет, он от своей мысли не отступит уже никогда и будет с тупым постоянством ее вбивать всем в головы.
      Навязанную ему мысль тоже будет вколачивать.
      А вот о Екатерине как-то забыли. Были вызовы в обком на собеседование, были горячие обмены мнениями в кулуарах. На фоне этого всеобщего брожения Екатерина ушла в тень. И не иначе, как с ведома редактора. Он больше всех был заинтересован в «перекрытии кислорода» Лазарю и тут важно было мнение каждого. Екатерина не могла уйти в тень незаметно. Значит, не захотел заметить тот, кто все это организовал. Но над этим задумались уже потом, когда прошла горячка подготовки к выживанию Лазаря.
      Наступил день собрания. Лиовковский со мной поделился:
      – Приехал Лазарь. Звонил мне домой. Хотел встретиться и поговорить. Сказал ему, что мне некогда.
      Размышляю. Почему Виктор Александрович солгал? Я бы сказала, что у меня нет желания вести разговоры с автором анонимки и дала бы тем самым возможность втянуть себя в разговор. Какую-то информацию из этого разговора Лазарь бы получил и выработал бы линию защиты. Получается, что выступать с открытым забралом – не всегда на пользу дела.
      Лазарь пришел в редакцию, вызвал меня в свой кабинет, начал разговор на отвлеченные темы. Я отвечала односложно, ожидая, когда речь пойдет о делах, его интересующих. Я понимала, что, помогая избавиться от Лазаря, даю дорогу серости, потому что теперь не будет сдерживающей силы. Понимала и то, что независимо от той позиции, которую я займу, его выдавят из редакции. Правильнее всего было бы поговорить начистоту, но его манера говорить пренебрежительно-высокомерно исключала всякие попытки откровенности.
      На собрании все выступили против супругов, но сначала прочитали заключение обкома, составленное на основании наших письменных отзывов о Лазаре. Ему закатили выговор по партийной линии. Это все, что могли сделать. Чтобы уволить, не нашли статьи. Предложили уволиться Кравчук.
      Я с восторгом смотрела на Лазаря. Он держался с таким достоинством! Выступающие горячились, захлебывались в обвинениях. Николай Григорьевич – воплощение спокойствия. Весь его вид показывал, что он хорошо понимает, кто и зачем разыграл этот спектакль, поэтому все происходящее он всерьез не воспринимает. В нем чувствовалось этакое отрицательное обаяние. В анонимке правильно было сказано, что ему «перекрыли кислород», другое дело, что анонимка сама по себе – мерзкий способ доведения фактов до сведения.
      Ведет собрание Ковальков. Предоставляя слово, он не забывал перед фамилией ввернуть слово «коммунист». Из этого вытекало, что коммунисты – избранная каста. Это не совпадает с моей шкалой градации, где люди делятся на порядочных и не очень.
      После собрания Лазари направились в гости к собственному корреспонденту республиканской газеты по нашей области, которого прислали вместо Лиовковского. Такого спокойствия по отношению к происходящему нельзя было сыграть. Его можно было только испытывать.
      Собкор был в отличие от своего предшественника Лиовковского сильным журналистом. Лиовковский был незаметным, а этот сразу же заявил о себе видными публикациями. Он состоял на партийном учете в редакции и обычно присутствовал на всех собраниях. На последнее его не пригласили, мотивируя тем, что на повестке дня вопрос внутренней жизни редакции. На самом же деле потому, чтобы он не стал зрителем этого спектакля, а то и исполнителем непредсказуемой роли. Его же не решились готовить к собранию, как сотрудников редакции.
      Сопоставив факты, я поняла, что большинство моих неприятностей из-за Людмилы. В отделе агитации из-под ее пера ничего путного так и не вышло, хотя условия для работы у нее были. Она такая умная, придумывает всякие ходы. Ей и в голову не могло прийти, что, если я не плету интриги, то неплохо их просчитываю. Брошенная в самое их пекло, я путем индукции и дедукции доходила до сути: кому и зачем это нужно. Мне надоело, что Людмила постоянно предпринимает попытки манипулировать мной. Я тоже решила ее лягнуть, чтобы вылетела из редакции и на себе почувствовала каково это, когда тебя пинают.


                Недолгое затишье

      Я заведую отделом советского строительства. Такого отдела не было, но его создали, потому что я здесь хорошо освоилась. Да и вряд ли оправдано, чтобы отдел партийной жизни занимался вопросами работы профсоюзов, комсомола, советским строительством. Но основная подоплека была в том, что повышение мое – благодарность редактора за то, что помогла избавиться от претендента в его кресло. На самом деле изменилось немногое. Выполняя ту же работу, я стала называться заведующей отделом, и зарплата повысилась на десять рублей.
      После партийного собрания последовало недолгое затишье. Тен настраивает против меня, кого может. Ей помогает «Наша Галя». Вследствие этого вопрос об ее увольнении отпал. Она опять пригодилась. Стадова против меня не настраивалась, хотя Тен постаралась максимально с ней сблизиться, бывала у нее дома. Жучиловского вообще убрали из секретариата, потому что он ходил к редактору и высказывал недовольство уровнем публикаций. Организовали промышленный отдел и поставили его заведующим, чтобы показал, как надо писать. Но это лишь видимая сторона решения вопроса.
      Настоящая же выяснилась несколько позже. Тен перевели в секретариат, Стадова возглавила отдел партийной жизни, Высоковская вместо нее – отдел пропаганды. Со всеми редактор «расплатился» так же, как и со мной.
      И все вроде бы правильно, но с уходом Николая Григорьевича уровень редакции значительно понизился. Его следовало поставить заместителем редактора, а жене подыскать работу престижную в какой-нибудь областной организации. И не пошел бы он ни в какую Высшую партийную школу. Но все делалось под Коваленкова, а не на пользу редакции.
     Леовковский окружил себя посредственностями, усредненной серостью, потому что личности неудобны: они своей яркостью разрушают общий фон.


                Цензура

      В телефонном справочнике значилась такая организация, как «Обллито». Нельзя же было написать «цензура», потому что ей не должно быть места в нашей свободной стране. А так – литобъединение. Несколько раз, когда я была ответственна за выпуск газеты, в типографию приходили незаметные люди, представлялись сотрудниками «лито» и просили убрать что-то из публикаций. В основном это были цифры, показывающие недостатки.
      Однажды приехало несколько человек из республиканского «лито». Всех собрали в кабинете редактора. Пьяный представитель этой почтенной организации пытался провести семинар, вещая заплетающимся языком:
      – Цензура возникла в фашистской Германии. Адольфа Гитлера познакомили с некоторыми секретными материалами. На его вопрос, откуда это стало известно, ответили, что из прессы. Пришлось ввести цензуру. В вашей газете нельзя писать ни о чем негативном: эпидемии, массовые падежи скота, аварии.
      – Почему? – строго спросил Жучиловский.
      – Потому что зарубежные газеты это подхватят и используют в идеологической войне против нашей страны.
      Я не понимала. Не озвученный недостаток в нашей жизни остается незамеченным. Его как бы и нет вовсе. А нужен анализ, почему произошел тот же падеж скота, чтобы устранить причины. Иначе он никогда так и не прекратится. Кто от этого выиграет? Но задавать вопросы не стала: хватит и Жучиловского. Он задает еще вопрос:
      – Вы почему демонстрируете коллективу свое неуважение, явившись в таком виде?
      Редактор очень внушительно:
      – Немедленно прекратите, Петр Игоревич!
      Надо же было понимать, что до такой кондиции представителей лито довели наши службы соответствующего профиля. Несмотря на это, представители республиканского лито твердо знали, о чем писать надо и о чем – не следовало, и четко это перечислили.
      В руках у них были дефицитные книги, явно подаренные. Очевидно, их постарались задобрить, а тут Жучиловский сводит на нет потраченные усилия.
      Очередной факт, свидетельствующий: не все благополучно в нашем королевстве.


                Большие перемены

      Пришли в редакцию два литературных сотрудника из радио – знакомые Лиовковского по прежней работе. Почти ничего не писали, потому что мало что умели, осваивали зарплату. В общественном мнении редакции голоса не имели.
      Чужакова из заведующего отделом перевели в корреспонденты. Мотивы – не коммунист и не имеет высшего образования. На его место назначили Ряпонова. Если со всеми перемещениями все было логично, то с последним – нет. В редакции все менялось, но Чужаков был величиной постоянной. Все настолько к этому привыкли, что никому и в голову не могло прийти, что возможно иначе. На самом деле иначе и должно бы быть при условии, что найдется человек, который его сможет заменить. Ряпонов же за все время своей работы не написал ни одной строчки. Был он представителен, имел высшее образование и был коммунистом, умел обходить острые углы и ухитрялся ни с кем не конфликтовать. Но для того, чтобы потянуть сельскохозяйственный отдел, нужно было хотя бы год поработать с Чужаковым, научиться у него тому, что он умел. Интересно, что, заняв место сначала Жучиловского, затем Чужакова, Ряпонов сумел сохранить с ними добрые отношения.
      Я поняла, что мне нужно учиться у Ванно строить отношения с коллегами. До сих пор я считала, что ничего никому объяснять не надо, а поступать, как должно, и все само по себе прояснится. На его примере поняла, что прояснение само по себе требует времени, чтобы человек мог оглядеться, разобраться. Да и не всегда можно все правильно понять, тем более, что найдутся желающие представить все в нужном им свете. Им, а не мне.
      Было понятно, что у Ванно был разговор с Чужаковым о том, что он его не подсиживал, на его место не претендует, и  создавшие ситуацию, очевидно, рассчитывали на то, что сталкивают их лбами. Поэтому по такому сценарию играть им не нужно, а придумать такой, чтобы их устраивал.


                Страна скорбит по Ильичу

      Я работала в тесном контакте с организационным отделом облисполкома. По их заданию сделала страницу, где обобщила опыт работы сельского Совета.
      В облисполкоме должен был состояться семинар. Съехалась масса народа: председатели районных и сельских Советов. Я должна была написать информационную заметку о том, какую пользу семинар принес и как прошел. Приехавшие расселись в актовом зале и ждут начала. И вот на трибуну выходит председатель облисполкома и неожиданно для всех сообщает, что семинар не состоится и все немедленно должны возвращаться по своим местам.
      Заметка должна была идти в номер. Мне место оставили на первой полосе. Я иду в организационный отдел за разъяснениями. Там ничего не знают.
      – Позвонили из ЦК республики, дали команду не проводить, ничего при этом не объяснив.
      Мчусь в редакцию, докладываю редактору:
      – Виктор Александрович, я ничего не понимаю. Собрали людей со всей области, оторвали от дел, истратили народные деньги на командировочные расходы для того, чтобы, ничего не объяснив, сказать: «Уезжайте, откуда приехали». Короче, заметки на первую страницу не будет, и надо срочно соображать, что на это место поставить. У меня ничего подходящего по значимости нет.
      – Очевидно, что-то случилось.
      Во второй половине дня стало известно: умер Брежнев. Ну, и зачем надо было делать из этого тайну? Напрашивается только одно объяснение: надо было выиграть время, чтобы поделить власть.
      На следующий день никто ни в какие командировки не едет. Все сотрудники редакции сидят по своим кабинетам и звонят в самые различные организации, вытягивают из руководителей сообщения о том, как проходят траурные митинги и как скорбит коллектив, зная при этом, что никто не скорбит. Сочиняли сами, звонили руководителям, читали:
      – Все правильно? А как фамилии выступавших?
      Алексей Иванович Боголюбец по факсу принимал отклики по поводу ухода из жизни коммуниста номер один страны Советов, раздавал всем, чтобы упростить задачу. Отклики не должны же быть одинаковыми, написанными по шаблону. А где взять такие слова и повороты мысли, если все идет не от сердца, а высасывается из пальца? А так в готовых текстах нужно было заменить фамилии на местные. У кого хватало понимания, меняли немного и текст, привязывая к местным условиям.
      К тому времени под давлением фактов я поняла идиотизм своего идеализма. Леонид Ильич авторитетом у населения не пользовался. Страной правил человек, оказавшийся у руля по воле случая. Обществу он был дан в наказание за пассивность, трусость и приспособленчество населения. Всегда появление случайных лидеров вызывало катастрофы. Раньше право на владычество решалось на полях битв, сейчас – несколькими людьми, преследующими свои шкурные интересы, в кабинетах. Случайность предшествует закономерности или наоборот закономерное течение обстоятельств прерывает случай? Не знаю. Но нет ничего хуже, когда к власти на любом ее уровне приходит серость. Особенно страдает в таких условиях провинция.
      Леонид Ильич – личность анекдотическая. Разгильдяйство по стране достигло таких размеров, что жить так дальше было невозможно. По-человечески его жалко, но никто не принес ему такого вреда, как те, кто придумал изображать всенародную скорбь по поводу ухода его из жизни. Это привело к противоположному. В памяти народной он остался рядом с Василием Ивановичем Чапаевым и Штирлицем. Серия анекдотов о нем пополнилась после того, как вождя не стало. Общественное мнение уже создавала не официальная пресса. Это очень опасно, так как в народе значительно поубавилось чувство национального достоинства. Пошло на убыль и понимание гражданского долга, сильно пошатнулось убеждение народа, что он и партия – едины. И уже никакие силы не могли это внушить.
      Страной руководит бюрократия. Бюрократами не рождаются, а ее вирусом заражаются. Вирус поражает психику людей, дает вспышки инфекции, переходит в повальную эпидемию. Сталинский абсолютизм не был для бюрократии питательной средой. Вождь всех времен и народов пренебрегал житейскими благами, не позволял жиреть и чиновникам. Но нравственная деформация началась уже тогда. В обстановке жестокости и страха родились лицемерие, чинопочитание, уничтожалось человеческое достоинство, извращалось сознание.
      Гостиницы для высокопоставленных особ, охотничьи домики сооружали и содержали на народные деньги. В них был напихан всяческий дефицит: ковры, дорогие сервизы. Там организовывали пиршества с шашлыками и бесбармаком, а это не располагало к мыслям о благе народа. Шли «ценные» кабинетные указания, когда сеять, как убирать: прямо или раздельно. Газета публиковала сводки о том, как идут сезонные полевые работы, как выполняются планы по получению мяса, яиц, шерсти, молока, зерновых и овощных культур.
      У «бобровых воротников» и свой кодекс чести имеется. А как без него? Идеалами стали доходные места и жирные куски. Для высших чиновников жизнь – сплошное Эльдорадо. Но внутри этой обетованной местности равенства нет. Блага – по чину.
      Как-то я в облисполкоме беседовала с инструктором. Заходит в кабинет некий чиновник и шепотом сообщает моей собеседнице о том, что в обкомовском буфете можно приобрести триста граммов черной икры, но только для заведующих отделом. Я рассказала об этом Тоне, потому как был канун ее дня рождения. Она, пользуясь тем, что у нее юбилей, как-то сумела ее себе организовать. Мы с ней делали бутерброды, чтобы поразить гостей. При этом ни одной икринки не попробовали. А когда одна упала и закатилась под диван, мы полезли ее отыскивать.
      Простые работяги существование государства в государстве усекли давно. Они ничего не требуют и не возмущаются, не качают права, но и не надрываются. Если по своим параметрам в число жителей Эльдорадо не подходят, компенсируют тем, что воруют в силу своих возможностей, производят плохие товары, руководствуясь тем, что такие понятия, как совесть и долг придумали жители Эльдорадо, чтобы выжать из них отдачу.
      У нас в области с большим вывихом шеи и совести следовало смотреть на секретаря обкома.
      Брежнев в политике и морали – откат назад. Словоблудие, разложение власти, утрата нравственных ценностей, падение нравов. С детской простотой насаждал свой культ: четырежды Герой Советского Союза, Герой Социалистического труда, Маршал Советского Союза, Золотая медаль имени Карла Маркса, лауреат Ленинской премии по литературе. Его, как и Н. Хрущева, не воспринимали всерьез.
      Стало известно, что Шелепин написал для Л. Брежнева доклад о полном пересмотре всей политики: восстановление доброго имени Сталина, ликвидация совнархозов, отказ от деления райкомов и обкомов на промышленные и сельскохозяйственные, восстановление дружбы с Мао Дзедуном. Стали втолковывать это Брежневу и поняли, что он ничего не воспринимает. Сказал с подкупающей искренностью, что ему все это трудно уловить, потому что его сильная сторона – организация и психология.
      Его некомпетентность открывала широкие возможности для аппарата. «Дорогой Леонид Ильич» не любил читать и терпеть не мог писать. Каждый день часа два звонил секретарям ЦК союзных республик и обкомов, советовался. Создавалось впечатление спокойного и деликатного руководителя. Любил откладывать вопросы и согласовывать. Незаметно сменил более половины секретарей обкомов, министров, руководителей центральных научных учреждений.
      Поставил во главу угла своей работы не производство, а распределение. Звонил тем, кого награждали, и давал понять, что решение исходило от него лично. Везде посадил людей невыдающихся, равнодушных к делу. Личности не репрессировал, а отодвигал, ограничивал, подавлял. Везде и во всем торжествовали посредственности, лишенные принципиальности. Все серело. Каков поп, таков и приход.
      Леонид Ильич был общительным, радушным, любил охоту, застолья, женщин, быструю езду. Его словоблудие разместилось в девяти томах. Продовольственная программа не прибавила продовольствия. Теневая экономика стала едва ли не нормой жизни. Брежневский режим законсервировал бедность.
      В первом поколении после революции у власти были романтики, во втором – люди с сильным характером, но уровень их образования и культуры был невысок. Третье – ленивые потребители власти, престижа, привилегий. Бюрократизм набирал силу. Я долго его воспринимала не как качество системы, а как качество отдельных людей. Этому в немалой степени способствовал роман Всеволода Кочетова «Секретарь обкома», сейчас заслуженно забытый. В начале шестидесятых годов книгу передавали из рук в руки, как нечто, заслуживающее особого внимания.
      Прошло много времени прежде, чем я поняла, что самое ужасное в период застоя был вовсе не застой в экономике, а лучших духовных качеств в людях. А сколько было оптимизма разных окрасок: - соблазнительного, коварного, слащавого, победного, воинственно-бодряческого, лживого, извращавшего в основе верные идеи.
      Уходом из жизни «дорогой Леонид Ильич» предотвратил ряд несчастий: собирались перекачивать нефть едва ли не в Ладожское озеро, чернозем переносить в Нечерноземье, пески Кара-Кума – на черноморский пляж, повернуть вспять сибирские реки. Страшно подумать, чем бы это могло бы обернуться.
      Вокруг генсека оказались лизоблюды. Они быстро плодились, размножаясь делением. Звучали восторженные спичи, которые, если вдуматься, были издевкой над тем, кому посвящались. «Адресат» выслушивал их без возмущения. Гиперболы и метафоры с трибуны искренне от всего сердца произнести невозможно. Чистейшей же воды фарисейство.
      Известно все это было из разных неофициальных источников, в основном слушали голос Америки по радио, кое-что просачивалось от людей, близких к властям. Николай Лазарь говорил, что зарубежные социологи считают наш эксперимент по построению социализма утопией. Знал он это от своих столичных друзей-журналистов бывавших за рубежом. Народ больше доверял слухам, чем официальным источникам, потому что слухи подтверждались жизненными реалиями.
      Комиссию по похоронам возглавил Ю. В. Андропов. Сделали вывод: он и будет Генеральным секретарем ЦК КПСС. Его прихода к власти ожидали с надеждой: он моложе старцев, засевших в ЦК, значит, в нем нет инертности мысли.
      Предположение вскоре подтвердилось. Не замедлили сказаться и перемены. В дверях обкома партии и облисполкома поставили ответственных сотрудников, которые не допускали опоздавших к работе. Было необычно, неправдоподобно, непонятно. Все прояснилось на следующий день, когда пришли центральные газеты. Они пестрели сообщениями о том, как в Сандуновских банях, кинотеатрах, ресторанах отыскивали высокопоставленных чиновников, просили их на выход, а потом разбирались, почему они не на работе. В магазинах нашего города появилась масса уцененных товаров. Я покупаю себе зимнее пальто с воротником из норки по цене воротника, крепдешин не очень удачной расцветки, белье. Народ ликует, взахлеб пересказывает новости.
    Менялось многое, но не все сразу. Ю. Андропов претворял в жизнь экономическую реформу, шел переход к научному управлению, развитию демократии и самоуправления, сосредоточению партии на политическом руководстве, прекращение гонки вооружения, выход на мировой рынок.
      Реформы свелись к облавам, но карательная психиатрия результатов не дала. Как потом выяснилось, система была обречена, и даже честные люди ничего сделать не смогли.
      В облисполкоме я сдружилась с инструктором организационного отдела Лидией Тимофеевной, муж которой возглавлял областной отдел статистики. Она рассказала, что мужа прессует председатель облисполкома. Дело в том, что в областном центре строили телевышку. Строительство сильно затянулось, и уже давно пора было рапортовать о его завершении. Муж Лидии Тимофеевны не хотел вписывать в статистические показатели области откровенную липу. Времена брежневские ушли, и теперь за это можно было поплатиться. Тем более, что в соседней области был наглядный пример – сняли с работы заведующего отделом статистики за приписки. Председатель облисполкома не смог обеспечить своевременной сдачи и спасал свою шкуру. Главный статист области тоже не хотел брать на себя ответственность за чужие недоработки.


                О столичной прессе

      Лиовковский уехал на месяц в Москву на семинар редакторов. По приезде мне рассказывал:
      – Встречался с редактором «Известий» Игорем Голембиовским. Так даже он говорит, что ему газету делать не с кем. Много позвоночных.
      – Быть может, беспозвоночных?
      Именно позвоночных, которых взяли на работу по телефонному звонку. А вообще коллективы центральных газет состоят из тех, кто делает газету, помогает делать ее и мешает. Говорили редакторы об этом открыто. Ничего хорошего у них тоже нет.
      Коль ничего хорошего не было в центральных газетах, то что уж говорить о газете захолустной области.


                Листратенко ударился в поэзию

      Я уже двадцать лет развожу кактусы. У меня в коллекции – самые распространенные – эпифиллум, зигокактус, эхинопсис и еще два вида, название которых выявила с помощью книги о кактусах, купленной по случаю. Однако не уверена, что названия определила правильно. Если сличить с цветными фотографиями в книге, то похожи. Но кактусы, кроме видов, имеют и подвиды. Одних опунций около двухсот разновидностей.
      При центральном Доме культуры есть клуб кактусоводов. Собираются дважды в месяц, смотрят диафильмы о кактусах, делятся отростками, и опытом выращивания. На подоконнике глыба бокситовой руды с выдолбленными в ней углублениями, в которых насыпана земля и посажены разные кактусы. Оригинально и красиво. У меня кактусы долго не цвели, пока я не прочитала в книге об особенностях их выращивания. Эпифиллум и зигокактус цвели каждый год, потому что это дети тропических лесов, и квартирные условия им подходят. А вот эхинопсис – дитя пустыни. Тут и почва нужна другая, и режим полива. И вот я добилась, что кактус этот расцвел. Начало цветения – непременно в одиннадцать вечера. Сначала появляется пушистая почка, как бы мехом укутанная. Очевидно для того, чтобы уберечься от палящих лучей солнца. Буквально за несколько дней из нее вырастает стрелка, на конце которой появляется белый цветок, отдаленно напоминающий лилию. Он издает едва уловимый аромат. Сворачивается через сутки. Очень короток период цветения.
      И вот на моем кактусе распустилось сразу семь цветков. Я тащу это чудо ботаники в редакцию, чтобы фотокорреспондент его увековечил. Сфотографировали, дали в газету. Листратенко сказал: «Лучше нету того цвету, когда кактусы цветут». Все-таки юмор у него был. К сожалению, теперь это единственный человек, оставшийся от прежней искрометности.
      Лиза вместе с фотокором делала репортаж с открытия нового магазина «Мир снеди». Вскоре вернулись. Народ ринулся в магазин, зная, что к открытию неминуемо «выбрасывают» дефицит. Разбили стеклянные витрины. Открытие отложили, поскольку требовался ремонт, с которым желательно успеть до конца рабочего дня.
      Листратенко написал стихотворение. Это была рифмованная чепуха, сочиненная для того, чтобы похихикать, развлечь редакционный народ.


                По случаю торжественного открытия магазина «Мир снеди»

                Снедаемые снедью несъедобной
                Съедим съестное
                снедное
                и впредь.
                Снискаем мы
                в содоме
                всесъеденья.
                Свое
                Стенанье
                Перед словом
                СНЕДЬ!

                Подписал сие псевдонимом Булдыр Убещуров



                Средневековье

      Мне не раз еще предстояло убедиться в том, что наша область – из эпохи средневековья. Жизнь заставляла проникаться этим понятием долго и болезненно. Находится наш городишко в полупустыне с несносным жарким летом, дрянной водой, низким уровнем кадров. В разных местах города велось строительство, место которого было обнесено высоким забором и еще поверх него – колючей проволокой, а по углам – вышки. Город строили заключенные. Нужно ли было так строить? Подвалы, которые издают специфический запах, а попросту – вонь, потому что протекала канализация и образовывались лужи из сточных вод. Живущие на нижних этажах этим дышали постоянно.
      Детсад, в который я водила дочь, построен по специальному проекту. Но в бассейне Вера плескалась только однажды, а потом оказалось, что пользоваться им нельзя: вода не уходит.
      Соорудили единственный в городе фонтан. Было торжественное открытие. Как водится, говорили речи. Лиза пошла на открытие с фотокорреспондентом, написала репортаж, поместили его на первой странице, а потом в срочном порядке сняли. В фонтане исчезла вода сразу же после открытия. Всякое, конечно, бывает. Надеялись, что в ближайшее время городские власти разберутся в причинах неисправности и примут меры к их устранению. Тогда и репортаж со снимком в газету поставить можно будет. Но фонтаном никто не занимался, и репортажу не суждено было выйти. Потом это комментировалось в народе так, что деньги на строительство фонтана пошли в карманы руководящих работников, и он был построен так, чтобы только создать видимость. Меня уже не поражало то, что такая удивительная бесхозяйственность не то, чтобы осталась безнаказанной, но и незамеченной. А ведь газета должна была дать вместо репортажа публикацию о том, кто виноват в очковтирательстве. Лиовковский не додумался, или не захотел вникать в вопиющий факт? Только теперь я окончательно осознала опрометчивость своего фельетона, написанного в начале моей работы в газете.
      Построили новую типографию из стекла и бетона, но не учли, что наш город находится не на черноморском побережье. Зимой и за сорок «минусов» – не редкость. Помещение продувалось насквозь, а в нем предстояло работать типографским работникам и редакционным подчитчикам, корректорам, «свежему глазу», дежурившему по выпуску журналисту. Они за недомыслие тех, кто выбрал проект, расплачивались своим здоровьем.
      Редакция. Возле входа в здание – не просыхающая лужа. В ней кто-то предусмотрительно положил кирпичи один на другой, на них – доску. Образовались таким образом мостки, которые вели к обшарпанной двери. На первом этаже размещалась столовая для обитателей общежития. Она с удивительным постоянством выделяла запах жареного хека, напрочь отбивающий аппетит. Это воспринималось символически: смрадный запах кухни журналистов, так как над входной дверью красовалась вывеска редакции. Из подвала вырывался пар. Очевидно, была повреждена труба, подающая горячую воду. Всякого, кто намеревался войти в редакцию, пока он балансировал по мосткам, обдавало с ног до головы целенаправленной струей пара.
      Лиовковский дал задание фотокорреспондентам увековечить это на снимке и поместить в газете. А, чтобы читатель при желании мог найти редакцию, написали, что это вход, ориентиры которого запечатлены на снимке.
      Не знаю, насколько это похоже на средневековье, но то, что руководящим работникам ни до чего нет дела – несомненно. Сагдат – отнюдь не исключение. Сколько их, занимающих руководящие должности, осваивающих зарплату и норовящих иметь доходы кроме нее? Самое страшное то, что они воспитались на понятиях, что это – норма и не представляют себе, что все должно быть наоборот.
      Так называемый спецконтингент, построил в центре здание кинотеатра, как и многие другие стройки в городе – по спецпроекту. Проекты отличные, другое дело – их выполнение. Кинотеатр выглядел презентабельно. Люда Лазарь любила туда названивать, чтобы узнать, какие фильмы идут. Отвечал робот. Это было в новинку. В редакцию периодически приходила представительная женщина – директор этого кинотеатра. Она предлагала журналистам бесплатный просмотр новых фильмов с условием, что будут опубликованы рецензии обязательно критические. Это повысит посещаемость театра. Я бы не додумалась до такого.
      А ведь и правда, спросом у населения, как правило, пользуется то, что не одобрено официальным мнением. Следовательно, у нашего народонаселения уже в привычку вошло воспринимать то, что ему стараются внушить с помощью прессы и произведений искусства, наоборот и вопреки. Работая в газете, я об этом раньше и не задумывалась, тогда как директор кинотеатра знала наверняка.
      В области имеются два района, где многие болеют туберкулезом и тифом. Это стало известно потом на волне гласности, а до этого официально с этими болезнями у нас в стране давно покончено, благодаря мудрому руководству нашей партии. Это только вдуматься: не зная о существующей угрозе, никто не соблюдал мер предосторожности.
      Умолчали также и об эпидемии гепатита в областном центре, хотя из неофициальных источников было известно, что построили новый дом и подключили его к городскому водоснабжению, а в трубе находилась то ли кошка, то ли собака. Она разложилась, продукты распада попадали в организмы горожан вместе с водой. И ведь нет же, чтобы кто-то из медицинских работников выступил в газете, сообщил о мерах безопасности, коль уж так получилось. Это гласности не подлежало, иначе могли быть неприятности у руководства, не предусмотревшего такие последствия. Предпочли, чтобы жители города за их неумение руководить расплачивались бы своим здоровьем. И прокуратура не стала на защиту горожан, потому что давно стала придатком командно-бюрократической системы управления.


                Без шпаргалки

      У Нины Стадовой большие неприятности. На пленуме обкома выступала депутат областного Совета, ведущая актриса областного театра, красавица, коммунистка Шахарбану. Все выступающие должны были заранее написать все, что они намеревались сказать, и отдать в обком. Помощники секретаря обкома с текстами выступлений знакомились, исправляли, вычеркивали. Это было настолько привычным явлением, что каждый, кто с этим сталкивался, считал, что так и нужно.
      Актриса построила свое выступление на том, что театр призван нести культуру в массы, а это можно осуществить с максимальной отдачей, если актер – личность. Но о какой личности может идти речь, если в коллективе интриги, подсиживания. Все это помощники секретаря вычеркнули потому, как на пленумах принято было рапортовать о достижениях, успехах, а не выставлять на всеобщее обозрение грязное белье. Выступление скорректировали в духе, что все хорошо. Очевидно, на пленуме будет кто-то из ЦК республики, и на него следовало произвести хорошее впечатление.
      Газета, как обычно, готовилась заранее. Поскольку пленум – важнейшее событие в жизни области, ему отводится целый номер газеты. Доклад секретаря Нина Александровна взяла заранее у его помощников, отредактировала, и его сдали в набор. Несмотря на подготовку помощников, написанное ими подвергали основатель-ному редактированию. Содержание не меняли, а вот слова и обороты речи более яркие, значимые, подходящие в донном контексте подыскивали, перестраивали предложения, добиваясь большей четкости и выразительности, убирали детали, которые перетягивали на себя внимание с главного.
      Иначе говоря, это и есть работа над стилем. Сотрудники газеты могли это делать лучше помощников секретаря, потому что этим постоянно занимались, приобрели навыки. Для помощников секретаря важнее была фактическая сторона. Никто никогда не возмущался по поводу правки. Переставили в редакции слова, убрали сравнение – им виднее. И только «великий стилист» Сагдат считал своим долгом вмешиваться, но только исключительно в то, что писала я.
      Пока в типографии набирали доклад секретаря обкома, Нина Александровна взяла у готовящих пленум список выступающих, созванивалась с ними, встречалась, брала тексты выступлений, чтобы подготовить их к печати. Практика распространенная, потому как номер газеты должен был выйти на следующий день после пленума, и надо было оперативно его подготовить. После пленума остается только уточнить решение, проект которого был тоже отредактирован. Изменения, если и бывали, то весьма незначительные.
      И надо же было так случиться, что актриса дала Нине Александровне неотредактированный экземпляр своего выступления. Человек она исключительной порядочности, и поступила так без задней мысли, а по неопытности. Избрали ее недавно, чтобы она украшала своим присутствием всяческие заседания комиссий. И она их действительно украшала: всегда в строгом костюме, с высокой прической.
      Таким образом, в газете вышло ее выступление о всяческих дрязгах. В обкоме рвут и мечут. Ищут в экстренном порядке виновных. Ею оказалась Нина Александровна. Влепили выговор. А ведь Лазарь бы не допустил такую ошибку. Именно благодаря тому, что знал: для газеты не правда нужна, а чтобы гладко все было. Поэтому заранее заготавливали сценарии всяческих пленумов, сессий и просто собраний рангом помельче, где было предусмотрено все эти «принято единогласно» и «разрешите ваши аплодисменты считать за одобрение».

                Козлы отпущения

      А вскоре подобное повторилось со мной. Была сессия областного Совета, на которой должны были выдвинуть кандидатов в депутаты Верховного Совета СССР. Обычно выдвигали первого секретаря обкома. От народа разнарядка предписывала выдвинуть женщину-механизатора. В высшем органе власти должны быть представители различных слоев населения и национальностей. Но, прежде, чем выдвинуть секретаря обкома в очередной раз, надо было, чтобы он отчитался о выполнении наказов избирателей, полученных при выдвижении предыдущего созыва.
      Наказы не были выполнены. Очевидно, имелись на то причины, связанные с финансированием, которые в масштабах области решить было невозможно. В частности, строительство моста. Я так и написала в отчете о сессии. Его затребовали в обком прежде, чем он будет опубликован. Не помощники, а секретарь собственноручно исчеркал отчет и своим бисерным и неразборчивым почерком написал, как должно быть. О невыполненных наказах избирателей – ни слова. Весь отчет состоял из общих трескучих фраз типа «благодаря партии и правительству». Получалось, что недотепа - журналистка не сумела отразить суть и написала ерунду. У меня на руках была собственноручная правка секретаря обкома, но к кому я могла апеллировать? Делать было нечего. Надо было выполнять указание свыше. Опубликовали то, что требовалось. Получилось так, что редактор именно на это время, когда выходил столь ответственный номер газеты, уехал на три дня в командировку. Не думаю, что случайно. Он не мог не знать о том, что наказы избирателей не выполнены и что будут предприняты действия, чтобы это не прозвучало со страниц газеты. Вот и уехал от греха подальше. Сам редактор писал мало, исключительно из заседаний пленумов обкома, на которых присутствовал. А уж ездить по области и собирать материал для публикаций – не редакторское это дело. Для этого корреспонденты имеются. Он и не ездил. А тут потребовался предлог для того, чтобы исчезнуть, и он отправил себя в командировку, оставив Листратенко. Это был хороший случай его подставить.
      Вышла газета. Помощники секретаря обкома звонят Листратенко:
      – Что за чепуху вы опубликовали?
      – Секретарь обкома правку внес в отдельные абзацы, и они оказались по смыслу не связаны с остальными. Мы не стали ничего увязывать, решив, что раз секретарь обкома дает указание, мы должны сделать одну руку «по швам», вторую «под козырек» и отвечать: «Бу сделано!»
      Листратенко все же вызывает меня:
      – Николаевна, ты ничего не перепутала?
      Я сую ему под нос листок, испещренный поправками секретаря обкома. Звонят еще.
      Листратенко отвечает:
      – Если текст отчета кому-то не нравится, предъявляйте претензии тому, кто его редактировал.
Мне:
      – Николаевна, храни эту правку. В ней твое спасение.
      Последующие дни принесли новые заботы. Происшедший конфуз не то, чтобы забылся, но отошел на второй план. Помощники секретаря – люди вышколенные, нос свой не суют, куда не надо, да и вообще никуда. В отличие от Сагдата держатся в тени своего шефа. Там, наверху, множество всяких подводных течений. Брать на себя лишнее – самоубийству подобно. Делают только то, чего нельзя не сделать, да и то так, чтобы комар носа не подточил. Так что пора было редактору из командировки возвращаться. Мне он сказал:
      – Звонили из обкома. Требовали вашего увольнения, потому как первый секретарь очень возмущен вашим творчеством. Я ответил, что непременно так и сделаю, если первый секретарь придет работать на ваше место. Убрать журналиста несложно, а кто работать будет?


                Бронзы не хватило

      Февраль 1984-года. Похороны Ю. Андропова. Он пробыл у власти полтора года. О его уходе из жизни действительно жалели. С его приходом повеяло справедливостью и порядком, по которым народ истосковался. Это выражалось не в словоблудии, которое проникло во все поры общества, а в конкретных делах, коснувшихся привилегированного слоя нашего общества – партийной номенклатуры. Все знали, что разложение началось с головы.
      И все же в редакцию никто не звонил, чтобы сообщить о прошедшем траурном митинге. Это было непривычно. Но, когда звонили журналисты, охотно делились своими мыслями о том, что действительно сожалеют: ушел из жизни человек, предпринявший конкретные шаги, чтобы спасти нашу страну от дальнейшего развала.
      Нина Стадова, посмотрев по телевизору церемонию похорон, заметила, что обе семьи Генсека развели по разные стороны гроба. А за ними по пятам шли люди в штатском с военной выправкой. Впечатление такое, что их вели под караулом. Очевидно, в том была необходимость. Мы ведь ничего не знаем о личной жизни руководителей нашего государства.
      Жизнь сложна и выкидывает порой такие коленца, что невозможно всегда и во всем быть примером. Агитация и пропаганда все же умудряется преподнести первых коммунистов страны таковыми. Получается, что они и не люди вовсе, а изваяние из гипса, потому что бронзы на вождей мирового пролетариата, поставленных едва ли не в каждом населенном пункте, в стране не напасешься. А к гипсу мы более привычны. Нам внушили, что они истинные ленинцы и являются для нас примером во всем. От такого понимания любой гипс забронзовеет, и первые лица государства перестают быть людьми. А тут вот такое открытие Нины Стадовой.
      Обратили внимание на то, что комиссию по похоронам возглавляет К. У. Черненко. Значит, он придет к руководству страной. Это не радовало: представитель старой плеяды, и очень велика вероятность, что дальше дела в стране пойдут «по Брежневу». Так и вышло. Какие-то силы вытолкнули его на пост Генерального секретаря ЦК КПСС, смертельно больного и непопулярного у коммунистов. Продолжали жить, как жили, не прикладывая усилий.
      А ведь для исключения рецидивов культа личности и защиты партии и общества от перерождения должны быть известны причины, по которым именно К. У. Черненко возглавил страну. Следовательно, коль ничего не изменится, так и нечего стараться работать на совесть. Без усилий в таком разе – лучше всего. Эпоха душевной безработицы шла своим чередом. Правило всем просвещенное невежество. А ведь это не тихое прозябание. Невежество всегда активно.
      О К.У.Черненко известно, что заведовал приемной Л. И. Брежнева, мил, спокоен, абсолютно далек от государственных забот. В последнее время подозрительно быстро стал двигаться по служебной лестнице: помощник Л. И. Брежнева, заведующий отделом ЦК. Явно, он из той плеяды руководителей, которая привела нас к застою. Сегодня напрашивается вопрос «Что делать?», а его сводят к разговорам на тему «Кто виноват?», потому что на него ответить проще.
      К удивлению всей страны свежеиспеченный Генсек прежде всего восстановил в партии В. М. Молотова.
      Все катилось по наезженной колее, движимое законом инерции. Чувствовалось, что у власти нет ясно осознанных задач. Материальные ресурсы оскудели, а еще раньше них – нравственные.
      Через год похороны К. У. Черненко, за 28 месяцев – третьи. Два последних генсека смертельно простудились на отдыхе. На уход из жизни Константина Устиновича народонаселение не реагировало никак. Но сообщения о траурных митингах на предприятиях были нужны для газеты. Таковы правила. Не мог уйти из жизни руководитель партии и народа незаметно, не вызвав в сердцах людей «чувства глубокого прискорбия». Поэтому в очередной раз все сотрудники редакции «сели на телефон», вызванивая сообщения о митингах, на которые никто не хотел приходить, и не так уж много желающих было их проводить. Никто даже не заботился о том, чтобы речи звучали хотя бы с какой-то долей пафоса. Говорили скучно, выполняя обязанность. Формализм расцвел с небывалой силой и губит все живое: дела, чувства. Сказался он и на митингах. Журналистам в скупые сведения, полученные по телефону, предстояло вдохнуть жизнь. Но как писать о том, чего нет?
      Ни у кого уже не вызывало сомнения, что государством руководят люди ничтожные, цивилизация идет к упадку. Болезнь века заключалась в том, что народонаселение нашей страны мало задумывалось над жизнью, а просто жило, не подозревая о том, что, чем безнравственнее становится общество, чем глубже социальная опустошенность, тем больше оно нуждается в сильной власти, а не в показной и лихорадочной деятельности в стиле Андропова. А что она была именно такой, постепенно поняли по ее результатам.
      Забрезжила надежда: похороны возглавил М. С. Горбачев. Из молодых. Вскоре он заявил о себе поездками по стране вместе с супругой Раисой Максимовной. Это было непривычно. Я ничего предосудительного в том не видела: В. Ленин тоже часто среди народа появлялся с Н. К. Крупской и Марией Ильиничной в придачу.
      Некоторое время спустя выяснилось, что он всерьез считал: советский строй может дать людям свободу и верил в лозунг «Больше социализма». Он освобождал от запретов общественную инициативу. Перемены, затеянные Генсеком, стали его обгонять. Таким образом, он сам создал себе конкуренцию. Родина перестройки не воспользовалась ее плодами, а вот Восточная Европа и Балтия – да. Феномен в том, что там знали, к чему стремиться. У нас население за свободу не боролось. Получив ее даром, воспользоваться ею не смогло, даже не осознало, проявив социальную тупость. Таков менталитет – не созревший.


                Ушла Нина Стадова

      Прошло два месяца после изгнания из редакции Лазаря, и из жизни ушла Нина Стадова, выпив стакан уксусной кислоты. Укатали сивку крутые горки. В ночь, когда это произошло, я видела ее во сне. Она сказала:
      – Вы поймете, почему я ушла. Вас ждут большие трудности.
      И я поняла, оказавшись вскоре на ее месте. Но это произойдет несколько позже, а пока все шло своим чередом. О происшедшем стало известно на другой день. Вот и верь после этого в то, что все мистическое – плод вымысла. Это для меня не первый случай убедиться в том, что мистика все же существует. Ее только надо очистить от обывательского восприятия. Мистика – это то, что не подвластно логике. Пока.
      Секретарь обкома назначил расследование. Приходил молодой человек в редакцию из следственных органов, задал несколько общих вопросов, оставив впечатления не солидности следствия. Все поняли, что оно назначено, чтобы соблюсти формальность, и никто серьезно этим заниматься не будет.
      Выпив кислоту, Нина Александровна вызвала неотложку. Очевидно, не выдержала боли. В страшных мучениях прожила несколько часов. Утром о происшествии сообщили редактору. Он, прежде всего, вызвал к себе Ковалькова. Тот взял ключ от кабинета Нины Александровны, вошел туда, опередив следователя. Кабинет маленький, достался Нине Александровне от Лазаря.
      В редакции шептались о том, что Нина Александровна оставила коллективу письмо, а Ковальков изъял и утаил от следствия, потому как оно содержало негатив на редактора и иже с ним. Все же понимали, что причины, по которым выдавили Лазаря из редакции, были глубже, чем названные на партийном собрании. И заключались в том, чтобы избавить редактора от более сильного журналиста, чем он сам.
      Воспользовались тем, что многих коробило его высокомерие и интриги Людмилы. Но понимали при этом, что развязали руки редактору, которого меньше всего волнует престиж газеты. Зная Нину Александровну как человека исключительной порядочности, считали, что она ушла из жизни потому, что не могла себе простить нечестности по отношению к Лазарю. Других причин быть не могло. Семейные отпадали. Там не было трений. Каждому, кто, поддавшись общему настрою, принял участие в изгнании Лазаря, совесть нашептывала о нечестности поступка. Поэтому считали: то же происходило и со Стадовой, только совесть ее не шептала, а душераздирающе вопила.
      Редактор, по-видимому, тоже так считал, иначе зачем ему понадобилось посылать в ее кабинет Коваленкова, рисковавшего быть обвиненным в сокрытии улик. Все отчетливее становились мысли: что же мы наделали? Как же нас умело натравили? Мы же из двух зол большее выбрали!
      К уходу из жизни Нина Александровна готовилась. В документах навела порядок и аккуратно сложила их в ящик стола. Она даже перекидной календарь заменила на новый. Дома нарядила елку. Я больше склонна считать, что никакого письма не было. Ей даже в голову не могло прийти осложнить кому-то жизнь.
      Нину Александровну похоронили. Приехала сестра из Москвы. Были венки с нелепой и привычной надписью настолько, что никто и не заметил «Нине Александровне от упрдора» Дорожное управление возглавлял ее супруг.
      Уход из жизни Нины Александровны заставил задуматься над вопросами: кто я? Куда это я пру во всеобщем потоке? Появилась необходимость остановиться и задуматься. Пока думаю, другие ломятся все тем же курсом. Я тоже по привычке пустилась им вслед, потом опять остановилась в недоумении: что же все-таки делать, куда идти? Двери к журналистскому успеху охраняют неудачники от журналистики.
      Все мы в разной степени, часто не давая себе в том отчета, подзаряжались от Нины Александровны духовностью, умением работать, не поддаваясь злу, не превращаясь в существо раздраженное, сумрачное, недоброжелательное.
 
                Начало конца

      Вызывали «наверх» чаще всего в воспитательных целях. На педагогические приемы «верхи» не были изобретательны. Способности их простирались лишь до того, чтобы учинить «разнос». В основе своей это малокомпетентные, туповатые люди. Свои недостатки компенсировали самомнением. Попадались среди них и более компетентные, но большого значения это не имело, потому что в них было заложено и доминировало над всеми качествами: а как это будет воспринято вышестоящими руководителями. Это даже не скрывалось. Были в «верхах» и самодуры.
      Я знала, что изгнание Лазаря было переходным моментом к началу конца. Ничто в жизни не проходит без последствий, и последствия эти всегда равны содеянному. Все мы погрешили против истины, выдав часть правды за полную. И каждый из нас должен будет испытать на себе то, что содеял по отношению к Лазарю. Руководствовались мы своими побуждениями. Более всех виноваты те, кто понимал, что с приходом Лазаря к власти им придется уходить. Средняя тяжесть вины лежит на тех, кто руководствовался желанием угодить редактору и стричь купоны потом, пользуясь тем, что редактор ему обязан. Большинство, как Нина Александровна и я, поддались агитации и осмыслили происшедшее уже потом.
      И всех нас, независимо от степени вины, ждет одно и то же – мы должны будем по разным причинам покинуть редакцию. Первой ее покинула Нина Александровна. Следующим был Жучиловский. Он уволился спустя несколько месяцев. Возглавив отдел промышленности, он ничего так и не написал не то, чтобы мало – мальски  значимого, но, если брать за мерило его же оценки, даже информации-трупы не вышли из-под его пера. Для того, чтобы они получились, надо было учиться, а не поучать других. Жучиловский, несмотря на сеансы телепатической связи с братьями по разуму, не смог этого понять, за что и поплатился.
      У него в отделе работал Хаматов. Жучиловский говорил, совершенно искренне веря в правдивость своих слов:
      – Совсем немного времени осталось, чтобы я сделал из Мухаммади настоящего журналиста.
      Все воспринимали эти слова как жалкие попытки утвердиться. Интуитивно чувствовал это и сам Петр Игоревич. Он как-то сник. Из человека, стремящегося задать высокий настрой в работе редакции, превратился в абсолютно незаметного. Редакция жила своей жизнью без него. Его никто не донимал придирками, как это делал он, но Жучиловскому от этого не было легче. Всегда ставивший себя во главу угла, он оказался отодвинутым и позабытым, затерянным в безликой серой массе сотрудников.
      И все же он оказался в положении более выигрышном, чем то, в которое раньше ставил меня. Никто его под локоть не толкал – пиши себе во благо редакции, коли ты так обеспокоен ее уровнем. Впрочем, для него то, что газета преспокойно себе выходила и без его чуткого руководства, и было самым болезненным. Жизнь в очередной раз проявила свою тенденцию всех и все расставлять по своим местам. На крылышках выпендрежа, даже скрытого от себя самого, облеченного в благородную форму, можно вспорхнуть, при удачных обстоятельствах на какую-то высоту, но, чтобы удержаться, нужны отчаянные усилия.
       Жучиловский понял, что ему нужно уходить и подыскивал себе место. Вызвал брата, живущего в другом городе, прописал в своей квартире, чтобы после его отъезда она досталась брату. А в случае, если не приживется на новом месте, будет куда вернуться. Женился на молоденькой девчонке, очень простенькой. Тоже не случайно. Только такая могла смотреть на него снизу вверх, что Жучиловскому при его комплексах было так необходимо.
       Мне он рассказал, что его любимый литературный герой не кто иной, как Остап Бендер. Нравился Жучиловскому тем, что человек он находчивый, но в социалистическом обществе ему нельзя было развернуться со своими способностями. Что ж, любимый герой – аферист – это все объясняет. Только в любом обществе аферисты обречены, в противном случае, если их окажется много, обречено общество. Раньше бы я попыталась объяснить это Жучиловскому, но сейчас уже знала: бессмысленно.
      Вскоре он уехал в соседнюю область, устроился в секретариате.
      Следующим был Ряпонов. В отличие от Жучиловского он отдавал себе отчет в том, что писать не может. Этому можно было научиться, как в свое время научилась я, но меня было кому учить, а кто бы стал учить Ряпонова? Жучиловский любил поучать, но это еще не означало, что он мог чему-то научить. И вообще такая рокировка, как перевод Ряпонова в сельскохозяйственный отдел, была непонятна. Это потом выяснилось, что место высвобождалось для Екатерины Тен.
      Листратенко это прокомментировал в своей манере:
      – Редактор любит короткие фамилии.
      Имелось в виду, что фамилия жены редактора тоже Тен.
      Получается, что Жучиловского, Чужакова и Ряпонова подвинули, чтобы обеспечить триумфальное шествие Тен.
      Теперь ясно стало, что раньше она не просто осуждала Наталью Ряпонову. Это был «подкоп» под ее мужа.
      – Наталья вконец обнаглела – посылает курьера Любовь Ивановну в магазин за продуктами, а Иван за это ее раньше с работы отпускает.
      Самому Ивану ей было слабо это сказать на партийном собрании, что напрашивалось, коль она такая принципиальная коммунистка. Пыталась создать общественное мнение исподтишка.
      Лиовковскому Иван служил верой и правдой, но тот все же его подвинул, сделав вид, что повысил в должности. В итоге редакцию покинули Иван и его жена. На очередной планерке он откровенно и даже с вызовом заигрывал с Корнецкой. С приездом жены роман вроде бы сошел на нет. Ну, а тут, перед отъездом, почему бы не потешиться, дав пищу для пересудов.
      Лиовковский такого не ожидал. Он, конечно, понял, что это интеллигентное выражение протеста против того, что его передвинули. Он надеялся, что Вано, как его прозвали с легкой руки Чужакова, стерпит. Куда ему деваться?
      Иван противостоять интригам мог гораздо лучше меня. Он понял, что Лиовковскому нет смысла служить. Пнув однажды под видом повышения, он может это повторить, как только это ему понадобиться. Стоит ли ждать? У Вано к тому времени родился второй ребенок, а семья жила в однокомнатной квартире. За это время Листратенко, Высоковская, Щетинкина, Тен получили квартиры в элитных домах, хотя пришли в редакцию позже Ряпонова. Конечно, они, будучи выпускниками Высшей партийной школы, находились в привилегированном положении. У Вано его не было. Следовало ожидать, что это сделает редактор, как в свое время позаботился Богданович о моих жилищных условиях. Но Лиовковский был занят не тем. На работе он не выкладывался. Его жена руководила областными курсами партактива, которые регулярно проходили все партийные и советские работники области, а Виктор Александрович читал там лекции. Когда речь заходила о том, что публикации подолгу валяются у него на столе в ожидании подписи, он объяснял:
      – Я ведь на двух работах. Времени не хватает.
      По поводу ухода Вано он мне сказал.
      – Я для него столько сделал. Жена ни за что зарплату осваивала.
      Сие означало: обнаглел Иван – хлеб за колбасу не считает.
      Для меня было непонятно, почему нужно кому-то создавать привилегированное положение? Это всегда вызовет недовольство других. Правильно было бы спрашивать со всех работу в зависимости от обязанностей. Справедливость никогда не вызывают подводных течений.


                Перестройка с гласностью

      Руководители шли в народ. Как это выглядело?
      Столовая предприятия. Жара. Предстоит встреча со вторым секретарем обкома. Народу – битком. Задают вопросы – он отвечает. Часа три задавали. В большинстве случаев крикливо, скандально. Только ответил, опять тот же вопрос задают. Это говорит об отсутствии элементарного понятия о том, что, когда отвечают, надо слушать. Главное – прокричать, заявить о себе. Вопросы на мелочные бытовые темы.
      После встречи подхожу к секретарю обкома, чтобы задать хотя бы несколько социально значимых вопросов, и как-то дотянуть этот примитив.
      Уставший секретарь:
      – Да сами что-нибудь придумайте.
      Умный человек, понял, что я к нему подошла, потому что не могу дать в газету весь этот бред, а писать отсебятину, да еще от его имени не рискую. Ряпонов пока отрабатывает положенные две недели после подачи заявления. Он подсунул мне газету из соседней области, где публиковался отчет о подобной встрече. Те же вопросы, те же ответы. Вопросы взяты в рамочки, чтобы недостаток содержания прикрыть подачей материала.
      И вот на планерке выступает Тен. Скривив губы:
      – Примитив остается примитивом, как бы его не преподнесли. Лидия Николаевна явно не справилась с задачей.
      Важно, что говорила она как с пьедестала собственного памятника. Театральщина! Поза! И тут же приходит понимание, что за мной тоже водится такой грех: выставлять себя напоказ, только делаю я это тоньше.
      Редактор постарался это нивелировать, сказав как-то невразумительно, что публикация, в общем-то, нормальная. Я же всегда плохо переношу, когда, прикладываю максимум стараний, чтобы сделать все возможное и вытянуть публикацию насколько это возможно, а кто-то некомпетентный берется судить, задавшись целью показать, что он что-то понимает.
      И все же главное – не это. Я поняла, что народ, во имя которого и для которого я старалась честно работать, в основной своей массе ограничен, некультурен, и руководителям с ним встречаться абсолютно не за чем. Ну, не стоит тратить столько времени и энергии, чтобы устроить спектакль под названием «Руководство держит отчет перед народом», потому что это фарс самого низкого пошиба. Вместо лжи о том, что у нас все подчинено заботе о народонаселении страны, лучше сказать правду. Она нужна людям просвещенным, благовоспитанным. Если давать права людям морально не состоятельным, понизится уровень общества.
      Получается, что не может быть общих прав. А еще получается, что правильная практика все выступления прочитывать заранее, иначе получится не пленум, а базар. Чтобы народные массы были политически зрелыми, они должны полностью осознать собственные нужды. А для этого надо уметь разбираться. Собравшимся в столовой нужна очень упрощенная и бесконечно повторяющаяся мысль, чтобы уложилась в их сознании. Идеалистическое донкихотство народу ни к чему. Ему нужен лубок, где правильное – ослепительная белизна, неправильное – беспросветная чернота.
      Есть люди, опережающие свое время, есть живущие в нем. Для меня же существуют чисто классические ценности, ныне не востребованные.


                Депутат Верховного Совета

      Приближались выборы в Верховный Совет СССР. Я должна была написать очерк о депутате. Это трактористка. Поехала в командировку, зашла в сельсовет. Председатель сказал, что интересующей меня особы нет. В том, что ее выберут, сомнений не было. Не случалось еще такого за годы Советской власти, чтобы народ не проголосовал за лучших представителей блока коммунистов и беспартийных. Поэтому уже сейчас райком партии принимал меры, чтобы экипировать трактористку поприличней для поездки в Москву на первую сессию.
      Секретарь райкома поехала с ней покупать норковую шапку. В условиях тотального дефицита ее можно было отыскать только в магазине воинской части, находящейся в районе. Сначала шапку искали по телефону. Обзвонили все склады. И занималась этим именно секретарь райкома, потому как авторитета заведующего отделом райкома и, тем более, инструктора, было недостаточно. Такие вещи, если и поступали на склад, то в мизерном количестве и тут же, минуя магазины, расходились по власти предержащим и их домочадцам. Чтобы шапка досталась кандидату в депутаты, нужно было вмешательство этих самых властей.
      Председатель сельсовета звонит по телефону в райком.
      – Кандидата в депутаты ожидает журналистка из областной газеты. Как скоро она будет?
      Хитровато прищурившись:
      – А мне тоже шапка нужна.
      Это шутка. Шапка не по Сеньке.
      Председатель сельсовета провожает меня к дому трактористки. Решила в ожидании хозяйки побеседовать с ее супругом. Ужинаем. По примеру Сергея Ивановича положила возле тарелки блокнот. В непринужденной беседе за столом может промелькнуть что-нибудь интересное. Хозяин дома рассказывает:
      – На днях приезжали из телевидения. Телевизионщики в доме хозяйничали: в один угол стянули все, что может, как пишут в газетах, «свидетельствовать о высоком уровне жизни советского механизатора». Оказалось, что, кроме ковра и серванта, ничего подходящего и не нашлось. В серванте расставили посуду, какая была, перевесили ковер. Таким образом, оборудовали «уголок процветания», его и снимали, стараясь, чтобы в кадр не попали пятна на потолке, образовавшиеся оттого, что крыша протекала. Для нас их поведение непривычным не показалось. Не так давно в селе снимали многодетную семью. Жили они бедно, а в советской стране этого не могло быть. Для съемок откуда-то притащили два ковра. А потом мать семейства отказалась их возвращать, заявив, что это подарок. Так и не отдала. Уж как выкручивались из ситуации телевизионщики – не знаю. Они должны были вернуть ковры владельцу, но и скандала допустить не могли.
      Потом хозяин развлекал меня анекдотами:
      – Один армянин – асфальт, два – сберкасса, три – госбанк.
      Приехала хозяйка дома. Беседуем за бутылкой водки.
      Гостиницы в селе не оказалось. Пригласил к себе председатель сельского Совета. За чаем он сказал, что у меня плохая работа. Поездки для женщины – неприемлемы. Как их совместить с заботой о семье? Я впервые задумалась над тем, что он прав. Раньше я считала, как и нацеливали все наше поколение: не личное главное. Но к тому времени все сложилось так, что все меньше было смысла в том, чтобы сгорать на работе. Не это было теперь в цене. Его слова подкреплялись наглядным примером. Жена председателя сельсовета заведовала детским садом, и у нее было время содержать дом в образцовом порядке.


                Не прогибаюсь

      Над очерком работала долго и старательно. И вот он лежит в «кормушке», а выборы близятся. Это Тен воспитывает меня в духе уважения к себе. И ничего, что люди, кроме фамилии, ничего не знают о кандидате в депутаты. Важно, что Тен, заняв место ответственного секретаря, ставит перед фактом: кто хочет публиковаться, должен относиться к ней с почтением, иначе она уважать себя заставит.
      А я не могу с почтением. За что почитать-то? Я до одури готовилась, чтобы поступить в институт, потом, света божьего не видя, работала и училась, положив на это лучшие годы своей жизни, постоянный тренинг, жесткие требования к себе. Тен закончила Высшую партийную школу, где нет вступительных экзаменов и конкурсов, а есть стипендия, равная моей зарплате. Ей всячески помогала масса родственников. Ничему так и не научившись, она позволяла себе говорить со мной свысока. Меня это возмущало до глубины души, и это плохо. Значит для меня важно не только дело, но и отношение ко мне тоже. Я не могу подняться над этим, а надо.
      Вскоре всплыли новые факты, подтверждающие родство Екатерины с женой редактора. Их поведал Чужаков. Он из категории тех людей, которые знают все обо всех и его все знают. От знакомых, живших в том же доме, что и редактор, стало известно, что Тен бывает у него в гостях. Она единственная из сотрудников редакции, перед которой двери этой квартиры распахнулись. Что может быть общего у примитивной, одетой в растянутую и вылинявшую бабскую кофту Екатерины с этой вальяжной четой?
      Жена редактора – дама стильная. Косит под японку, и это идеальный образ для ее типа лица. Высокая прическа, платье из вышедшего уже тогда из моды трикотина, но оно очень цветастое, именно в японском стиле по черному полю разбросаны кисти сирени и еще какие-то цветы.
      И тут вспомнилось, что я как-то в присутствии Екатерины сказала, что редактор уже месяц мурыжит мою публикацию, а она теряет злободневность. Не прошло и получаса, как ко мне в кабинет заглянул редактор:
      – Я уже начал читать вашу публикацию.
      Совпадение? Скорее всего, скрыла родство, чтобы с ней были откровенны, а потом можно было доложить о брожениях в коллективе. Да и продвижение по службе пройдет без лишних комментариев.
      Троих человек подвинули, чтобы обеспечить Екатерине триумфальное шествие. Единственное ее достоинство – она ни разу не обмолвилась даже невзначай, чья она родственница. За такую волну увольнений в обкоме не похвалят. Когда решался вопрос о назначении Лиовковского, в обкоме было собеседование. Он тогда сказал то, что от него и хотели услышать:
      – С этим коллективом делать газету можно.
      Виктор Александрович понимал, что обкому нужно, чтобы все шло по накатанной колее и никаких эксцессов. Их и так уже было достаточно: смерть редактора по пьянке, изгнание другого, уход трех заместителей и литературного сотрудника. Такой ответ и определил, быть ли ему редактором – показал себя гарантом стабильности. И вот теперь получалось, что редактор с коллективом работать может, а коллектив с редактором – нет.
      Высоковская и Листратенко считали, что у меня есть покровитель в обкоме, потому что не могли поверить, чтобы можно было без покровительства выжить в тех условиях, в которые я была поставлена. Много раз Светлана Адольфовна пыталась меня выспросить, кто. Я не торопилась разубеждать, на все вопросы отвечая:
      – Никому ничего не скажу!
      Стало невмоготу. Самое страшное – размытые границы между добром и злом. А тут перемешались высокие помыслы и низкие страсти, нетерпимость, отчаяние и желание быть понятой, достоинство и амбиции, беспринципность и искреннее желание идти до конца в утверждении своих идеалов, борьба за власть, за монополию, обвинения и ярлыки, покаяние и ослепление, широта и узость мышления.
      Многое отдавая, столько же ожидаю получить взамен. А тут такой примитив вокруг. Начала проявлять агрессивность, отстаиваю свою самооценку, лихорадочно ищу духовно близких людей, полна негодования и обличительного пафоса. Будучи воспитанной на литературе, я переносила ее законы на жизнь. Медленно и долго до меня доходило, что интеллектуалы-то как раз и не умны. Им по жизни не хватает практической сметки. Стало быть, я переживаю вовсе и не нравственный, а умственный кризис.
      Советы – не более, чем марионетки в нешуточных драмах нашей жизни, и писать об их работе сложно: перо все время упирается в то, о чем писать нельзя. А как выходят из этой ситуации известные журналисты? Я читала с большим интересом публикации Екатерины Лосото и Инны Руденко в «Комсомолке», Анатолия Аграновского в «Известиях», Леонида Жуховицкого. Но интересных публикаций было не то, чтобы мало, а они очень редко попадались.
      Лиовковский сказал как-то:
      – Если я это подпишу в печать, нас с вами увезут отсюда в вагоне с окнами в решетку. Знаете, такие цепляют к поезду, который отсюда уходит. Только я уеду раньше, а вы – потом.
      Схема, по которой осуществлялась карьера – банальна. Надо было только знать ее механизм и законы «игры». Лиовковский их знал. Я же не могла принять то, что порядочность в наше время – обременительна.


                Ум, честь и совесть эпохи

      От Дмитрия, работающего в отделе новостей, я знаю, что значащаяся в телефонном справочнике «спецполиклиника» так называется не потому, что специализируется на каком-то заболевании, а потому, что там лечится спецконтингент. К нему относятся работники обкома партии и облисполкома, райкомов и райисполкомов, их семьи, редактор и оба его заместителя. Дмитрий знал наверняка. Его отец – председатель областного радиокомитета и тоже прикреплен к спецполиклинике. Сам же Дима утратил право на медицинскую помощь там, когда ему исполнилось 16 лет.
      В чем ее отличие от лечебных учреждений для простых смертных? Лучший медперсонал, современное оборудование, дефицитные лекарства. Главное же – уважительное отношение к больным, тогда как в обычной поликлинике – командный стиль.
      До сих пор я и не подозревала о существовании медицинских учреждений подобного рода. Намучилась с обычными. Таковы были здравоохранение и образование. Понятно, что оно не устраивало тех, кто был у власти. И организовать для себя специальное здравоохранение было легче, чем все подтягивать до нужного уровня. Простому человеку и такое сойдет. Так в обществе образовался паразитический слой. Жили так, как жителям будущего коммунистического общества и не снилось. При отсутствии гласности, административно-бюрократический аппарат был бесконтролен. Более благоприятных условий для коррупции и не придумать. И вообще при Советской власти хватает всего, но не всем.
      Почему так? Когда это началось? Это надо понять, чтобы сориентироваться. Засилье недостойных у власти началось еще до моего рождения, после XXVII съезда партии. Особенно поменялись нравственные представления за последние 30 лет. На первое место выдвинулись материальные соображения. Повышенные оклады управленцев, пайки по иерархии, бесплатные путевки в санатории, «лечебные» денежные пакеты, закрытые распределители, персональный транспорт, премии.
      Это подкуп управленческого аппарата, а взамен аппарат выдавал массу лозунгов и инструкций, которые невозможно было выполнить. Это породило ложь.
      Кто заседает в бюро обкома? Три секретаря, председатель облисполкома, секретарь обкома комсомола, начальник отделения милиции, редактор, председатель комитета народного контроля и для антуража испытанный на лояльность бригадир полеводческой бригады совхоза-техникума, находящегося в районе, где секретарем Тоня. Она и рассказала, что посевная площадь, закрепленная за бригадой, на самом деле вдвое больше, чем официально числится. Отсюда и повышенные урожаи. Так что лояльность бригадира еще и застрахована. Если вздумает проявлять несогласие, поставят в условия равные с другими бригадирами. Лишится премий, привилегий.
      Образ жизни диктуют не только ему, пользуясь тем, что без достатка и достоинства нет.
      И в этой обстановке я должна найти какой-то позитив и писать о нем. Его еще можно найти в северных районах нашей области, раньше входивших в состав не столь отсталых областей, как наша, и которые сохранили выработавшиеся еще тогда традиции.
      У меня неплохо получаются критические публикации, но негатив в газете строго дозируется. Чем хуже мы живем, тем больше требуется победных рапортов о том, как все замечательно. Отрицательный опыт я уже имела. Меня тогда разве что дустом не посыпали. Я выстояла, а потом оказалось, что способ избавиться от меня – упростить редакцию до примитива. Все чаще подумываю о том, что это типичное не то, к чему я стремилась.
      Работа в редакции давала возможность узнать факты, скрытые от глаз рядового строителя социализма. Я постепенно прозреваю.
      Когда я жила еще в гостинице, вместо торговки огурцами, наставлявшей меня на путь истинный, со мной поселили девушку, приехавшую из района поступать в институт. От нее узнала, что перед последним экзамен их приглашали на консультацию почему-то по одному человеку. Вскоре выяснилось, почему. Некий молодой человек, предварительно осведомившись, где работают родители, говорил о том, сколько нужно заплатить за поступление, объясняя при этом, что сумма будет разделена между теми, от кого зависит прием в вуз, чтобы она не показалась непомерной. Девушка была в шоке и собиралась уезжать. Я тогда решила, что оставаться в стороне – журналистке не гоже. Рассказала все Сергею Ивановичу, который тогда еще был для меня авторитетом. Он посоветовал обращаться в обком. Я передала его слова девушке. Она не увидела в этом смысла и уехала. Если бы мне пришлось столкнуться с этим теперь, я бы тоже не увидела смысла что-то доказывать. Кому?
      Возглавляла отдел образования и науки в обкоме Айна Жусуповна – женщина весьма преклонного возраста. У нее в помощницах – красивая девушка. Чувствовалось, что ее готовили на место Айны Жусуповны. Девушка входила в курс, во всем угождая начальнице. Вскоре растолстевшую и обрюзгшую в конец Айну Жусуповну перевели заведующей областным отделом образования, так как ее внешность не вписывалась в интерьеры обкома. Приезжающее из ЦК руководство должна была сопровождать особа привлекательная и создавать хорошее впечатление.
      Партия – лучшая часть нашего общества. А, если так, то возглавлять отдел обкома должна не смазливая мордашка, а человек, который зарекомендовал себя на прежнем месте работы своими деловыми качествами.
      Айна Жусуповна таковыми не отличалась. Я как-то брала у нее интервью. Ставила вопросы так и этак, добиваясь, чтобы она сказала нечто, за что можно было бы ухватиться, развить и вытянуть на соответствующий заведующей отделом образования уровень. Не могла же я дать в газете такой примитив. Я поняла, что многие годы Айна Жусуповна руководила наукой и учебными заведениями области, имея о них весьма общие понятия. Она была типичным «ЛОРиком», пока позволял возраст.
      Тоня рассказала анекдот, широко известный в партийных кругах. Наши потомки возжелали ознакомиться с бытом и нравами эпохи развитого социализма. Их привели в комнату, где молодые и ярко накрашенные женщины делают вид, что работают. На самом же деле гоняют чаи и сплетничают. Потомкам объяснили, что это «ЛОРики» – любовницы ответственных работников. В соседней комнате оказались женщины немолодые, но тоже при параде и не утруждающие себя работой. Это «ЖОРики» – жены ответственных работников. В третьей комнате находились измученные и уставшие «СУКи» – случайно уцелевшие кадры. Разновидность анекдота - о Союзе писателей. Только там работали «ЖОПисы», «ДОПисы» и «МуДОписы» - жены писателей, дочери писателей и мужья дочерей писателей.
      Айна Жусуповна так и не создала семью, зато перетащила в областной центр и пристроила всех своих многочисленных племянников. Я же народное образование знала настолько лучше, что «дотягивала» все ее выступления в газете. Но проработать на ее месте не смогла бы и дня, потому как о сложностях внутрипартийных отношений знала далеко не все, но и того было достаточно, чтобы понять: знания дела – совсем не важно в такой ситуации, а важны протекции, и еще умение, как у Корнецкой, определить, к кому можно подсесть.
      Отсюда вопрос: будет ли Айна Жусуповна заниматься взятками в вузе? Ответ на него я знала: будет, если это выйдет за пределы области и предстоит доложить в вышестоящую инстанцию. Знает ли о взятках? Тут тоже все известно: не желает знать. Ее больше волнует, как продержаться подольше в своем кресле. Она же привыкла к привилегиям, каково будет без них?
      Я становилась менее инфантильной и потеряла веру в справедливость существующего строя окончательно. Ум, честь и совесть наша эпоха подрастеряла, и надеяться надо только на себя. Чтобы выжить в одиночку, нужно быть практичной, решительной, учиться держать удары. С этим пониманием жить стало труднее. Все-таки «блажен, кто верует». Человеку просто необходима вера в справедливость. А поскольку в нашем социалистическом обществе ее нет, многие ударились в религию. Тут есть над чем задуматься.
      Коммунисты сейчас и не изображают из себя истинных ленинцев.
      Как объяснить, что планеты нашей Солнечной системы расположены на таком расстоянии друг от друга, которое можно было найти только «на конце карандаша», с помощью математических расчетов? А тунгусский метеорит, земля Санникова, дорога инков, ведущая в никуда, наскальные изображения людей в скафандрах, сделанные еще до нашей эры? Человек ведь может изобразить только то, что видел. Главное же – разумный порядок в природе не мог возникнуть сам по себе. Я живу среди вопросительных знаков.
      Лиовковский как-то сказал:
      – Если надо доказать, что есть Бог, я это сделаю. Если надо доказать обратное – тоже смогу.


                Разочарование в журналистике

      Следующей из редакции ухожу я. Причин на то было много. Представляла себе прессу совестью нашего времени, разукрасила ее в своем воображении, была ею очарована. Журналистика оказалась совершенно другой: немощной и лживой, берущейся решать вопросы, которые не в ее компетенции. Идеалы, к которым стремилась, оказались надуманными. Я долго держалась за них, вопреки здравому смыслу, понимая, что без них жизнь станет прозябанием, потому что исчезнет чувство причастности к одному великому делу, на которое я была нацелена. Но постепенно приходило понимание того, что идеалы – все же виртуальное пространство и они от несформированных смыслово-жизненных ориентиров. Произошло крушение веры в печать. Рухнул мой мир, но к этому времени я настолько окрепла, что это не стало катастрофой. Я не верила теперь в устоявшиеся догмы, но верила в истину, потому что это соответствовало моему житейскому опыту. Поняв, что с каждой неправдой – мельчаю, стала очищать ум от ученой гордыни, училась созерцанию. В результате стало развиваться искусство анализа. Оно выдавало мысли, которые не совпадали с восторженным восприятием, интеллигентским наивом шестидесятников. Раньше я не анализировала факты, а отмахиваться от них, когда они не совпадали с устоявшейся концепцией. Заблуждения рассеялись, я научилась видеть причинно-следственную зависимость явлений жизни и руководствоваться ими.
      Получалось, что результаты труда не соответствуют затраченным усилиям. Работа не по совести приводит к стрессовым ситуациям, калечит меня. Печать стала чудовищной фабрикой лжи. Самый гениальный провокатор для взрыва идеологии изнутри не мог бы придумать ничего лучше. Приходится работать под трусливой административной опекой. Никита Сергеевич Хрущев со свойственной ему непосредственностью назвал журналистов подручными партии. Так что я все это время трудилась на подхвате, литературным поденщиком. И никто, кроме меня, не виноват в моих заблуждениях.
      Я примкнула к групповой борьбе, погрешив против истины. Это ниже уровня культуры. Люди не могут договориться, захлебываются во взаимной злобе, вытекающей из духовного убожества, действуют на уровне инстинкта. Им не хватало естественности и простоты – признаков благородства, мне – последовательности устремлений.
      Мысль о том, что в уходе из жизни Нины Александровны больше всех виновата я, все яснее проступает в сознании и не дает покоя. Ведь никто так, как она, не принимал во мне участия. Когда меня донимал Жучиловский, она звала к себе в кабинет пить чай и старалась всячески отвлечь от тяжелых мыслей. А что сделала я, когда ей было трудно? И после этого я еще рассуждаю о порядочности?
      С уходом Лазаря из редакции учиться было не у кого. Я – человек принципа, он – человек действия. Предпочтительнее он.
      Журналистика строится на внушении. Для того, чтобы внушить, я должна сама верить в то, что внушаю. Вера потеряна, а вместе с ней и то состояние праздника, с которой я раньше шла на работу. Постоянно перевариваю всяческие неприятности, и поэтому перестаю существовать здесь и сейчас. А поскольку запретила себе участвовать в том, что разрушает душу, выхода иного не было.
      Мне было гораздо труднее других, потому что все смотрели на работу, как на средство зарабатывания денег. Я же была нацелена служить обществу. А это означало то, что я должна говорить правду. Она была нелицеприятна чаще всего. Натыкалась на то, что меня не понимают, считая, что руководствуюсь личными мотивами. Это потом я поняла, что дистиллированная правда – не благо. Она должна быть дозированной в зависимости от того, в каких количествах она лечит от недостатков. Передозировка – во всем губительна.
      На редакционные проблемы накладываются бытовые. Исключалась возможность ездить в командировки. Занятия с дочерью и работа – несовместимы никак. Мой статус требовал выглядеть соответственно. Экипировкой требовалось заняться. Последнее платье сшила более двух лет тому назад. Седьмой год ношу черное зимнее пальто с воротником из дымчатой норки с такой же шапкой. Сейчас мех вылинял. К тому же на шапку пришлось наложить заплату, а чтобы заплата не бросалась в глаза, надеваю ее задом наперед. Работаю в редакции, подрабатываю лекциями, но даже одеться прилично не могу. Вечная экономия во всем.
      Не остается времени для отдыха и собственного развития. Выходные уходят на глажку, штопку, уборку, готовку, стояние в очередях. Результат – я задавлена хроническими социально вредными воздействиями. Мой запас оптимизма подошел к концу.
      Пришлось сойти с того пика, на который вел долгий и трудный путь. Поднявшись на него, я поняла, что никакие необозримые дали и перспективы передо мной не открылись. Скорей всего это была тупиковая ситуация. Так было в условиях той задачи, которую поставила передо мною жизнь. Предстояло все переосмыслить, честно ответить себе на множество вопросов и, что можно, поменять. Путь к истине лежал через суд заседающей во мне мысли.
      Все мы мечтаем о счастье, не зная, в чем оно, собственно. Обеспеченность? Власть? Влияние? Истинные ценности перепутались с ложными. Свои амбиции я реализовала, но это не спасло меня от себя. Надо было понять, я утратила правильное направление в жизни или жизнь пошла по другому руслу. Не слишком ли я понадеялась на себя? Жизнь состоит из деятельности, поведения и общения. Поразмыслив, прихожу к выводу, что у меня была только деятельность. К среде своего существования я не могла приспособиться, когда рядом оказались те, кто не способствует вхождению в культуру.
      Раньше я верила, что есть умные и порядочные люди, занимающие руководящие посты. Оказалось, что они тупо зарабатывают деньги, а бороться приходится мне.
      Когда я подала заявление об уходе, редактор понимал причину: Екатерина, засев в секретариате, не давала ходу моим публикациям. Все скопилось в «кормушке» толстой пачкой, в том числе и злободневный очерк о депутате в Верховный Совет. Это уже можно было расценивать и как политическую диверсию, но на самом деле была невообразимая наглость. То ли Екатерина не понимала, что творила, опьяненная свалившейся на нее властью, то ли редактор пошел на такой риск.
      Виктор Александрович сказал:
      – Знаете, вы в редакции находитесь всего восемь часов. Остальное время – ваше. И не надо здесь никого любить. А потом еще вы мнительны.
      – Не без того, Виктор Александрович, но нельзя же приписывать исключительно моей мнительности уход семи журналистов из двадцати в вашу бытность редактором. Да, это люди непростые, но на то и нужен редактор, чтобы нацеливать их на работу, чтобы создать такую обстановку, чтобы иначе нельзя было утвердиться. Для этого нужен честный анализ работы каждого, и ничего более.
      – А давайте мысленно пройдемся по отделам. Все на своих местах.
Виктор Александрович стал перечислять оставшихся сотрудников.
      Что ж, у него был свой метод счета, исключающий ушедших, поэтому разговор терял смысл. Для меня жизнь-существование была невозможна. Я стремилась к жизни-искусству со своими формами и стилем. Отсюда жажда совершенства. А какое совершенство, если ум погряз в логике будничного бытия. Я почувствовала, что тоже не права. Не только порядочность, но еще тщеславие и гордыня толкнули меня высказать эти обвинения. Я никак не избавлюсь от привычки делить людей на хороших и плохих. Хорошими принято было восхищаться и всячески им помогать и любить их, а плохих, конечно же, разоблачать, дабы восторжествовать над пороком. И тут чувствовался дух того времени, в котором я сформировалась, - стандартизация и упрощение. Мыслю черно-белыми категориями, поэтому заблудилась в сером тумане хитросплетений.
      И в какой-то степени Виктор Александрович был прав, потому что двух предыдущих редакторов коллектив не отстоял. Значит надо опираться не на сильных сотрудников, а на надежных. Ошибку предшествующих ему редакторов Виктор Александрович не хотел повторять. Родственница жены была предпочтительнее лояльного Ряпонова, потому что он лоялен до тех пор, пока ему это выгодно. Екатерине без поддержки в редакции не выжить, поэтому она будет не просто лояльна, а фанатично предана. Факты выстраиваются в одну логическую цепочку.
      Я оценила мудрость редактора и его умение не говорить напрямик о неудобных вещах, а дать понять. Но Виктор Александрович не знал и не хотел знать, что надо формировать в коллективе навыки сотрудничества, а не борьбы. Обостренные взаимоотношения – от недовольства порядками. Несправедливость изматывает.
К тому же он исходил из своего понимания ситуации, которое ему казалось единственно правильным. Для меня же тупое зарабатывание денег было невозможно по определению. Это хорошо понимали Викентий Николаевия и Нина Александровна — нельзя проживать жизнь за деньги.
      Отрабатываю положенные две недели после подачи заявления. Ко мне в кабинет зачастила Высоковская, уговаривает остаться.
      Ответ:
      – Я отнюдь не против этого, но мне не дадут работать.
      Ко мне домой приходит Кулик, чтобы сказать:
      – Вы ведь своим уходом Тен такой подарочек преподнесли!
      Конечно же, я это знала, но Тен меня меньше всего волновала. Это последняя капля, переполнившая чашу моего терпения, но не основная причина. Я пыталась спасти себя. Чувствовала, что поддаюсь влиянию среды, что мне не выстоять. А влияние – это ведь духовное заражение. Деформация моей личности уже началась. Я понимала, что чувство неприязни к Тен – принципиальность с натяжкой. Есть в этом чувстве и доля мелочности и духовной опустошенности. Знала также, что Кулик пришел не по своей инициативе, а по просьбе редактора, до которого начало доходить, что ситуация выходит из-под его контроля. Что-то он не учел, и начался процесс развала, который надо немедленно остановить.
      Расслабиться – роскошь, которую я не могу себе позволить. Но природа мудро заложила в меня способность избавляться от тяжести непосильных обязанностей, когда они достигают критического предела, чтобы не оказаться погребенной под ними. Если я недовольна жизнью, то не она плоха, а я не так живу. Следовательно, надо себя менять.
      Как только я подала заявление, все мои публикации тут же пошли, и я уже подумывала о том, чтобы остаться, коль редактор все понял, но вскоре они опять стали скапливаться в «кормушке». Очевидно, Высоковская доложила, что уговорила меня, поэтому поводья решили натянуть опять, не понимая, что я на пределе. Причин для колебаний больше не было.
      Раньше планерки проводил редактор, а теперь решили поднять престиж Тен – проводит она. Неграмотная речь, во всем скользящая самовлюбленность. Однажды я не выдержала:
      – Ну, почему мы должны выслушивать этот неумный выпендреж!?
      «Наша Галя», несмотря на то, что ей предложено было писать заявление об уходе, не ушла, а стала служить Тен. При всей размытости моральных принципов в редакции, с «Нашей Галей» никто не общается. Можно было бы объяснить это тем, что она являет собой последнюю стадию распада личности, но «Наша Галя» к величайшему удивлению всей редакции, нашла общий язык с Тен, которую совершенно неожиданно стал поддерживать и Боголюбец. Этому должны быть веские причины. Теоретически их могло быть две: сверхуважение к Тен и деньги. Первую сразу же следовало отбросить, а вот к рублю Алексей Иванович был неравнодушен, из-за него шел на каждого, как таран, был непримирим и яростен. Так создали свиту, которая должна была сыграть «королеву». На самом же деле Тен «посадили на иглу». Наркотик назывался «Я». В ее ведении распределение гонорара. Кладько стала ей угождать из рублевых соображений.
      Я ужасно устала вовсе не от работы. Теперь меня никто из редакции не выживал. Но, поскольку я сама себя делаю, мне необходима среда обитания. Среда же измельчала так, что на общем фоне теперь выделяется Листратенкою. И, если совсем недавно фон был таков, что выделялись его недостатки, то теперь стало заметно его остроумие.
      Люди работали разные. Хитроватый Чужаков, карьерист до мозга костей Лазарь, чуточку наивный Сергей Рыбалкин, мнящий себя журналистом высокого давления и человеком из всего народонаселения планеты единственно достойным общения с братьями по разуму Жучиловский, деревенская тетка от сохи и бороны с претензией на интеллектуалку Кладько, сумевший сразу занять свою нишу в коллективе Ряпонов. А еще абсолютно не отягощенный нравственными понятиями Листратенко, мужиковато-колхозный Петраков, себе на уме Ковальков. Была и паучиха Высоковская, плетущая вокруг себя паутину интриг скорее по инстинкту самосохранения, чем из подлости, худшая из простолюдинок Кравец, глубоко порядочный Боголюбец, придерживающаяся нейтралитета Жуматова.
      И все, несмотря на непохожесть, были объединены делом. Это был коллектив. Вместе отмечали дни рождения, что не являлось заслугой Богдановича. Отношения в коллективе сложились раньше, но Богданович сумел в течение года их сохранить.
      Перешедшие из радио Нина Панаева и Юрий Елистратов числились в штате и почти ничего не писали. Это вполне устраивало редактора. Публикациям Коваленкова открыли зеленую улицу. Не помню, чтобы написанное им хотя бы раз отметили, как удачное, за все время моей работы в редакции, но гонорары он получал самые высокие. Вообще с гонорарами было нечисто. Почему в конце месяца не вывешивать бы ведомость, из которой следовало, кто, сколько и за что получает, как это было раньше? Перестали отмечать повышенным гонораром удачные публикации, и они исчезли со страниц газеты, а журналисты отвыкли от всяких поощрений. На них экономили деньги, и они шли в определенные кошельки. Для этого должен быть прикормленный ответственный секретарь, потому что он распределяет гонорар, а редактор утверждает, и разногласий между ними не только не должно возникнуть, но ответственный секретарь нужен был такой, чтобы угадывал желания редактора, и был ему обязан своим положением.
      Поощрение лучших сотрудников и публикаций исчезло с приходом в редакторский кабинет В. Лиовковского. Началось все с того, что ко Дню Великой Октябрьской социалистической революции он издал приказ о премировании лучших сотрудников. Я в него вошла, а Высоковская – нет. С этим смириться она не могла и предприняла шаги, чтобы и ей была выделена премия. Это мне стало известно. Очевидно, Лиовковский сделал вывод, к которому его и подталкивали: никаких премий, чтобы не дразнить гусей.
      Бюрократия потому и появилась, что нашло общий язык большое количество обделенных творческим горением людей, не умеющих ничего, но страстно желающих получить ценности, которые сами создать не могут. Тогда я не понимала сущности и размера беды. Где уж с ней совладеть! Во мне срабатывала инерция клипового мышления, и я интуитивно хваталась за басни, поддерживающие веру в справедливость существующего строя, потому что просто необходима была, хоть иллюзорная, но опора.
      Взвесив все это, я по истечении двух недель сдала секретарю редактора удостоверение сотрудника газеты и пропуск в типографию. Меня вызвал к себе редактор:
      – Коммунистка Высоковская сказала мне, что вы остаетесь.
      – Ну, на то она и коммунистка, чтобы лучше знать о моих решениях. Я заявления об уходе не забирала.
      Сейчас я иронизирую, когда слово «коммунист» произносят с придыханием. Вера в справедливость коммунистического учения – основное наивно-примитивное заблуждение, вбитое мне в голову, в школе и особенно институте. В жизни же оказалось, что коммунисты – далеко не цвет нашего общества, а люди в большинстве случаев преследующие корыстные цели. Раньше таких было не так уж много, да и я по молодости лет и недостатку житейского опыта не могла этого понять. С годами размножению коммунистов на бумаге, а не в душе, способствовали благоприятные для этого условия.
      Источники несправедливости заложены давно и лежат глубоко. Насильственная революция привела к диктатуре. В результате номенклатурных льгот мы получили вот такое общество. Многочисленная обслуга «элиты» с одной стороны и позорная примета нашего времени – очередь – с другой.


                Заблудилась в себе

      Еще больше, чем редакцией, я была недовольна собой. Причины происходящего заложены во мне. Нет же ничего проще, чем заблудиться в себе. Главное - разобраться в степени своей вины, иначе истины не выяснить. Раньше сосредоточиться на внутренней жизни было невозможно в повседневной суете. И вот сортирую проблемы на причины и следствия.
      Я до конца так и не избавилась от мещанских представлений того класса, из которого вышла: тщеславие, безнадежно перемешано со стремлением к идеалам. Много во мне мусора. Навсегда исковеркало жизнь то, что я не знала любви родителей, не получила в детстве необходимый заряд чуткости и сердечности. Несмотря на целеустремленность, жизнь у меня не получается прямой линией от того, что дано мне при рождении до того, чего хотелось бы достичь. Живу с угрюмой серьезностью.
      В мое сознание были заложены стереотипы. Они подавляли живую мысль, тормозили развитие.
      Доминантой моего характера стала добросовестность. Действую, как машина, заведенная самовоспитанием. Но получается так, что именно добросовестный труд - одно из заблуждений, порожденное неправильными установками общественной системы. С ними и вступила в жизнь, будучи потрясающе наивной и восторженной, верящей в красивенькое. С ними и предстояло не просто жить, а на пределе максимальной самоотдачи. Из-за искаженного восприятия окружающего, часто направленная не на пользу дела, эта самоотдача расточалась напрасно. По незнанию законов жизни и скудоумию совершала ошибки одну за другой. Существование причинно-следственных связей открыла для себя недавно. Оно заключается в том, что случайности складываются в цепочку закономерностей, а пространство возвращает нам то, что мы отдали людям.
      Понять себя мне надо было раньше и усиливать лучшие качества, а я боролась с собой. Природа любит естественность. А я начала ее менять. Надо было совершенствовать душу, а я корректировала поведение. Человек – хаос противоречий, а не вместилище определенных мыслей и понятий. Я половинчата, обижена, с нечетким сознанием, скована, настырна. Сеяла «разумное, доброе, вечное». В какую почву? А соответствовала ли «агротехника»? Правдорубство выглядело вызывающе по отношению к сильным мира сего, потому что воспринималось это не как потребность души, а как стремление кого-то задеть, подвинуть. Я же, прежде всего, чувствовала свою несовместимость с пошлостью, подлостью, тупостью, неумными претензиями, с неискренностью, которые безошибочно чувствовала. Меня научили жить по определенным принципам, привили неприемлемость мещанства, приспособленчества. Теперь отношусь к потерянному поколению?
      Вокруг сплошное вырождение. Значит необходимо отказаться от всех «вычитанных» взглядов и осознать всю неприглядность сущего. Долго жила сказочными представлениями о жизни, которые сама же и придумала, чтобы ее приукрасить. Я чувствовала себя участницей большого созидательного процесса. На это нацелено мое поколение. Вокруг были примеры, которым хотелось следовать. Жизнь имеет тенденцию разрушать иллюзии.
      По жизни я шла непонятая и не понимающая, порой возводя свои недостатки в достоинства. К легкой жизни я не стремилась, но и к трудностям готова не была. Они всегда выбивали меня из колеи. Переносить их с достоинством еще предстояло учиться.
      Я не отношусь к мудрецам, скорее, – к прозревающим, при формировании которых все основательно было напутано. Не хватало не то, чтобы ума, а умения думать. Мозги потихоньку созревали. Привычки устраняются медленно, и сознание должно быть постоянно настороже. Путь к совершенству – всегда усилие над собой. Если смогу победить себя, смогу победить все.
      Нужно всего три вещи: победит заботу о чужом мнении, несмотря на то, что большинство как раз и подчиняется общественному мнению, жалость к себе, поскольку она неконструктивна, и недоброе чувство к окружающим, потому что неприязненное отношение губительно, прежде всего, для меня. Самоутверждаюсь, мало заботясь о том, чтобы убедить. Раньше мне это виделось, как принципиальность. Вместо того, чтобы бороться с неправильными поступками, я борюсь против людей, потому что это проще, чем находить причины этих поступков и думать, что в конкретной ситуации можно сделать. Я же всю жизнь тащу на себе тяжелейший комплекс недоброжелательности.
      Самое главное – не кривить душой. Это стержень, на котором держится личность. Нечестность всегда вызывает возмущение окружающих, даже если сами они не всегда честно поступают. Это общеизвестно. Но далеко не все понимают, что надо быть порядочным, а не стилизовать себя под порядочность. Истинная порядочность всегда без подделки.
      А не упиваюсь ли я своим умением беспощадно видеть окружающих не такими, какими они старались казаться, а видеть их сущность? Моя наблюдательность приобрела остроту инстинкта. Я разгадывала душу, метко схватывая внешние проявления, проникала во внутренний мир, стремилась постичь отдельных людей, а через них - общество. Познание невозможно без самопознания. Именно благодаря ему, научилась различать оттенки поведения людей, находить их первопричины. Но, озвучивая их, я навязываю свои оценки, считая себя провозвестницей истины в конечной ее инстанции. Весьма полезное умение распознавать сущность людей за всем наносным использую себе во вред, вместо того, чтобы выстраивать с ними отношения. Это только в низших слоях нашего общества еще в ходу пролетарская прямолинейность.
      В наше рассудочное время хороший человек – устаревшее понятие, оставшееся в нашем лексиконе как воспоминание о добрых старых временах. Сейчас уже хорош тот, кто, как Лиза Жуматова, не творит зла, ни во что не вмешивается, никому не мешает, занимает удобное положение между добром и злом. Приметой времени стала «хата с краю» с окнами в две стороны. Диспуты, проводимые в дни моей комсомольской юности «А тех, у кого хата с краю, я ненавижу, презираю», сегодня анахронизм.
      Произошла деградация морально-этических ценностей. В почете корысть и тщеславие. На фоне этого я враждую с окружающим и с собой, потому что требования совершенства во мне возрастают, а достичь их не могу. Люди, у которых в руке зажата синица, личная синичная выгода есть всегда. Охотники за журавлями выглядят народом странным. Бескорыстие в наши дни – синоним неудачника, чудака, лузера. Мещанскую мораль исповедует теперь большинство. Исчезли из жизни любовь, дружба, верность. В цене отнюдь не принципиальные, а более искушенные.
      Постепенно теряю личностные качества, обретенные в более благоприятные годы. Главное – дело, которое мы себе выбираем, потому что оно сказывается на формировании личности и судьбы. Как бы трудно ни было, мне никогда не приходило в голову жить иначе, потому что знала: умственное развитие прекращается вместе с нравственным. Освободиться от налипшей на меня дряни особенно важно, потому что начинается деградация интеллекта и по мере этого прекращается связь с Вселенной, а мне нужно укреплять свой ум.
      Я не чувствую себя этаким положительным литературным героем, переросшим окружение, Печориным в юбке, потому что знаю свои недостатки. Внутренние переживания для меня важнее практических дел, не могу избавиться от болезненных мыслей. Не хватает той основательности, которая заложена в человеке действия Лазаре. Работа требует не моей любви к делу и увлеченности, а его прагматичности.
      Много говорю о себе. При этом завладеваю разговором, как вотчиной, из которой стремлюсь выжить собеседника. Когда из человека хлещет «словесный понос», это отнюдь не откровенность и искренность, как мне совсем еще недавно виделось. В отчаянной потребности выговориться есть некая простоватость.
      Вспомнились стихи Саади:

                «Покуда человек не говорит,
                Неведом дар его, порок сокрыт».

      Следующий этап понимания – мои мысли для умного человека могут показаться примитивными, а для неумного – неинтересны. Поэтому решила взять за правило говорить только о том, что может быть интересно собеседнику.
      Оказалось, что людей волнуют пустяки. Вывод: надо сузить круг общения с людьми, которые мне не интересны, до минимума, потому что разговоры с ними бессмысленны. Ждала от людей слишком многого, а надо быть благодарной за хорошее обращение и не сетовать на плохое. Каждого из нас сделало тем, что мы есть, направление желаний и природа души.
      Очевидно, мозги у меня созревали позже, чем у других. У многих они всю жизнь так и оставались недозревшими, да и мозги-скороспелки – невелика ценность. Это душевный дальтонизм. Учусь видеть изнанку жизни, потому что в последнее время она ко мне поворачивается именно этой стороной. Людей высшей моральной пробы – Богдановича и Стадову среда вытолкнула из-за несовместимости. Я же в ней чахну. Те, кто задыхался в удушающей атмосфере редакции областной газеты, подались в столицу республики. Я не могла из-за дочери.
      «Работа над ошибками» помогает, хотя иду путем проб и ошибок, методом «научного тыка», потому что нет рядом личности, на которую можно было бы равняться. Личностей нет даже среди лидеров страны, коль народонаселение наше посвятило им своей фольклор.


                Дом пионеров

      Я устроилась в Доме пионеров руководить кружком юных корреспондентов. После того, как ушла из редакции, многие знакомые перестали меня замечать при встрече, хотя раньше были воплощенным вниманием. Горько. Все-таки служебная лестница не просто ведет наверх, а на верх благополучия и престижа. Мне бы, прежде, чем уйти из редакции, надо было что-то более солидное подыскать. Но тогда у меня было тяжелое нервное расстройство, и мыслить конструктивно я не могла.
      Вяжу, занимаюсь с Верой. Каждый день часа три уходит на занятия с дочерью. Составила для нее режим дня, приколола кнопкой к стенке возле парты. Появилось больше времени на готовку, что сократило расходы на питание.
      Понемногу привожу в порядок свой гардероб. Свое синее демисезонное пальто, которое носила семь лет, заменила на новое светло-серое. Сшила и зимнее зеленое с воротником из белой норки. И такую же шапку. Все приобретала постепенно: сукно, шкурки по мере того, как удавалось скопить денег.
      Делаю ремонт квартиры и, насколько позволяют финансы, модернизирую ее. Купила сиреневые атласные покрывала на кровати вместо основательно выцветших льняных. Не совсем в тон к общему цветовому фону, но исхожу из того, что имеется в продаже. Мебельные гарнитуры, как у большинства знакомых, позволить себе не могу. Поэтому стоят разнокалиберные шкафы по высоте и по форме, купленные в разное время, изображая собой «стенку». Ухищряюсь создавать уют с помощью штор, покрывал, вяжу кружевные салфетки. Голь на выдумки хитра.
      Уйдя из редакции, я не потеряла связи с Высоковской. Инициатива продолжения отношений исходит от нее. Поэтому мне известно все там происходящее. Высоковская в своем репертуаре. Вместе с Листратенко стравливает в редакции, кого может. В результате все вокруг булькает, поджаривается, кипят страсти, ломаются копья, хотя ей далеко до Людмилы Лазарь. И никому нет дела до Высоковской, которая за четыре года своей работы не написала ни одной стоящей публикации, вступила в Союз журналистов СССР, какими-то окольными путями получила квартиру в доме с улучшенной планировкой для партийно-советской номенклатуры.
      Стало известно, что Лазарь устроился в республиканский журнал. Людмиле оставаться в редакции было немыслимо, и она уехала с супругом. Устроилась на профсоюзную работу. Дети остались с бабушкой, которая жила с ними. Сначала Лазари жили на съемной квартире в республиканской столице, потом смогли как-то обменять жилье.
      Тоня организовала мне подписные издания – Д. Голсуорси, А.Чехов, Г. Флобер, Л. Толстой, Н. Гоголь. Теперь я причастна к тому, против чего выступила в своем фельетоне. Получается, что ратовала за справедливость, но вдруг позабыла о ней, когда дело коснулось меня. Многие ринулись приобретать книги, потому что сейчас книжка надежней сберкнижки. Более выгодно вкладывать деньги в дефицит. А для меня это не украшение интерьера, но необходимость. Отказаться от возможности, предоставленной Тоней, у меня не хватило сознательности. Получается, что нужно уходить от однозначности оценок. Жизнь показала, что она гораздо сложнее, чем мне представлялось раньше.
      Активно сотрудничаю с редакцией на правах внештатного корреспондента. Когда приношу свои публикации, держусь помимо своей воли как-то не то заискивающе, не то неуверенно. Слишком восторженно отзываюсь о своей новой работе. Чувствую, что звучит это как-то фальшиво. Явно доказываю себе ее преимущества. Ненавижу себя за это.
      Работа в Доме пионеров оказалась совершенно не тем, что мне представлялось. Здесь все так несолидно. Дочь заведующего отделом обкома закончила всякими неправдами педагогический институт. В школе работать не может, потому как нет соответствующих знаний, поэтому ведет кружок художественного чтения. Приходят две-три девчонки, читают стихи, уходят. Остальные сотрудницы в основном сидят в библиотеке Дома пионеров, гоняют чаи и обсуждают городские новости. Лишь два кружка работают нормально – шахматный и авиамодельный. Занятия танцевального кружка проходят в городском Доме культуры. Руководитель осваивает две зарплаты – Дома пионеров и Дома культуры. Групп на бумаге числится четыре, а обучается – две. Руководительница окончила автодорожный техникум, но предпочла служить Терпсихоре, как могла, конечно, потому как была самоучкой. Вязальный кружок вообще состоял из двух человек, но его руководительница вязала директору кофточки, поэтому количество обучаемых оставалось за скобками. Раз в год проводился смотр работы кружков. В зале обычно сидело несколько родителей, детишки. Было непонятно, для кого этот смотр. Не было тесной связи со школами, а ведь надо было пригласить как можно больше ребят, чтобы их заинтересовать и обеспечить наполняемость кружков. Вместо этого – показушность, но только так Дом пионеров мог заявить о видимости своей работы. На сцене демонстрировали вязаные изделия. Приходили те, кто посещал кружок раньше. Из городского отдела образования никто никогда не появлялся и не проверял работу. Накануне смотра директор Светлана Михайловна звонила методисту по внешкольной работе, сообщала о предстоящем мероприятии и добавляла в завершение:
      – Чтобы были!
      Я стараюсь детей заинтересовать. Написала сценарий посвящения в юнкоры. Кого принимали, должен был выпить стакан «чернил» и съесть салат «Мудрость». Чернил в то время уже давно в помине не было, писали шариковыми ручками. На самом деле это был компот, налитый в огромную банку с этикеткой «Чернила». Рецепт салата: лук, нарезанный кольцами и пересыпанный сахаром. Это должно было означать горечь неудач и сладость успехов, ожидавших каждого, ступившего на журналистскую стезю.
      Ко мне на занятия ходила дочь Светланы Адольфовны Татьяна. Собственно, не ходила, а появлялась, перетягивала на себя все внимание. В юнкоры я ее не приняла. Усадила в зале со зрителями, хотя она так и рвалась занять место на сцене в числе посвящаемых.
      Раньше Дом пионеров ютился в нескольких комнатках Дома культуры строителей. Его оттуда выживали. Потом деревянный Дом культуры сгорел. Директор Светлана Михайловна была «ЛОРиком», протеже заведующего отделом обкома. Профессионального уровня – никакого. О личностных качествах и говорить не приходится. Но у меня не было иного выхода, как убедить себя не делать драму из того, что тружусь под таким руководством. Пытаюсь привыкнуть к тому, что в нашем обществе это явление типичное. И с этими реалиями жизни нельзя не считаться. Не доказывать же Светлане Михайловне, что она не на своем месте. Она этого не поймет, потому что страдает самовлюбленностью, как все ограниченные люди.
      Так что идея устроиться на работу попроще и честно выполнять свое дело оказалась невыполнимой, потому что на руководящих постах люди не с деловыми качествами. Они не терпят в подчинении тех, кто их превосходит. Следовательно, необходимо изображать верноподданичество.
      Покровитель подсказал Светлане Михайловне мысль добиться помещения в еще одном строящемся доме для обкомовских работников. Там было предусмотрена площадь, на которой жильцы могли собираться и создавать клубы по интересам. Что-то наподобие пресловутого красного уголка. Распорядиться этим помещением мог председатель горисполкома. В то время, когда строительство подходило к концу и близилось распределение жилплощади, он лежал в спецполиклинике. Светлане Михайловне был дан совет навестить его и решить вопрос. Она потом при всяком неудобном и, тем более, удобном случае рассказывала о том, что выбила это помещение, умолчав при этом, по чьей наводке действовала.
      Была она замужем. Как обычно в таких случаях, муж – ширма. Имел он какое-то музыкальное образование и подыгрывал на аккордеоне в Доме культуры, а летом уезжал в пионерские лагеря подрабатывать. О похождениях жены знал.
      Авиамодельным и шахматным кружками руководили работники аэропорта. Интерес ребят объяснялся тем, что самолеты с моторчиками было интересно конструировать и запускать, и в шахматы играть – тоже. Для юнкоровского кружка просто не было ни условий, ни помещения, где бы можно было повесить стенгазеты, ни печатной машинки. Заинтересовать было нечем. Главное же, в юные корреспонденты надо отбирать детей со способностями. Я же рада была тем, кто приходит.

                Своим чередом шла жизнь

      Больше времени уделяю даче. На костерке готовлю обед. Здесь все необыкновенно вкусно: горячая картошка со сливочным маслом и душистым, прямо с грядки, укропом, салат из огурцов, помидоров и зеленого лука. С собой привозим только хлеб, масло и колбасу.
      От речки нас отделяет дача Нины Ермолаевны. Купаемся, загораем. Встаю рано, работаю до полудня, потом до пяти часов вечера, пока немилосердно жжет солнце, и ртутный столбик термометра доходит до сорокаградусной отметки, отдыхаю в домике, просматриваю периодику. Домик был сделан на заказ, приобрели емкость для воды, сделали ограду. Всего было вложено около двух тысяч рублей. Мое правило делать все как можно лучше оказалось в данном случае во вред, так как на затраченные деньги можно было бы с рынка покупать овощи и ту же клубнику. Обошлось бы без затрат труда и времени.
      На дачу стараюсь уехать при первой возможности, потому что в квартире невыносимо жарко: тридцать пять «плюсов». Одежда прилипает к телу. Через каждые два часа погружаюсь в ванну с холодной водой. Хотя холодная – понятие относительное. Вода быстро нагревается до комнатной температуры. Ничего не готовлю, потому что плита – дополнительный тепловой баланс. На улицу вообще невозможно выйти. За продуктами в магазин выхожу с утра пораньше. Домой из дачи возвращаемся поздно, когда раскаленные за день автобусы остынут.
      Перевезли с дачи лук, помидоры, тыквы, картошку, свеклу, брюкву, морковь. Автобус приходится ждать подолгу. Извлекла из этого пользу: написала публикацию «Автобусные страдания», получила гонорар.
      Устаю от всего на меня навалившегося, от себя.


                Из пионерского лагеря выросла

      Летом я поехала в пионерский лагерь, чтобы прокормиться с дочерью. Уж очень хвалили эти места побывавшие здесь. Действительно, замечательные лес, озера и горы. Но лето выдалось холодным, и я заболела фарингитом. Не могла даже говорить. Лечилась горячим молоком с содой.
      В лагере пробыла три недели. Очень люблю лес, но вот уже пять лет, как его не видела. А тут настоящее берендеево царство. Но не отдохнула, а устала от невозможности побыть с собой наедине.
      Физрук решил меня воспитывать. Сделал мне замечание, что я неприлично сижу, а тут дети. Я сидела вместе с начальницей лагеря, и ни мне, ни ей не пришло в голову, что сидим неприлично. Он меня отозвал в сторону, сделал замечание. Скорей всего это была попытка заявить о себе. Физрук решил так, что именно он блюститель нравственности. Я не знала, что сказать от неожиданности. Вскоре его попытка меня воспитывать повторилась. Было настолько холодно, что я пришла в комнату старшей вожатой с накинутым на плечи одеялом вместо шали. Почему-то физрук выбрал объектом воспитания именно меня. На этот раз он сказал, что здесь находятся мужчины, а я в столь непрезентабельном виде позволяю себе появляться. Поняла, что, если я сейчас не дам ему отпор, то он от меня не отстанет до конца лагерной смены. Поэтому спросила, где здесь мужчины находятся, потому что я ни одного не вижу. Физрук был единственным мужчиной, и получалось, что я его не вижу в упор. Полезла под стол искать мужчин, заявила, что там их нет, высказала предположение, что, возможно, они в ящике стола затаились. Молоденькие вожатые, ради которых физрук, собственно, и распушил хвост, изображая из себя знатока правил хорошего тона, хихикали. Явно, я повернула ситуацию против него. Физрук, понадеявшись, что я и на этот раз промолчу и меня можно будет шпынять постоянно, оттачивая свое ослоумие, сник. Единственное, что он смог сказать: если он кого-то здесь раздражает, то может рвануть кросс. Я не замедлила парировать: это неплохая мысль, потому что кросс не требует умственного напряжения, а разговаривая с людьми, надо думать, если, конечно, есть чем.
      Про себя подумала:
      – Ну, и куда это я влипла? С этим придурком мне придется встречаться в течение трех недель. Больше он не рискнет меня воспитывать после такой отповеди. Но такое общество мне зачем?
     В лагерь приехала руководить юнкоровской работой. Сама предложила такой вариант начальнику лагеря Татьяне Александровне Шевчук. В комнате живу вместе с музыкальным руководителем Анной Сергеевной. Играет на аккордеоне прескверно, но поет под музыку-хрипение вполне сносно. Таскает куски со столовой. В комнате постоянно грязная посуда с объедками, посреди комнаты – незакрытый горшок, потому что приехала с маленькой дочкой. Считает своим долгом во все вмешиваться, высказывать безапелляционное мнение, без разрешения берет мои вещи, воспитывает меня. Она напоминает мне бухгалтера, с которой пришлось жить вместе в гостинице некоторое время.
      Анна Сергеевна – учительница начальных классов, подружка начальника лагеря. Татьяна Александровна – организатор воспитательной работы в одной из школ города. Когда-то они вместе с Анной Сергеевной закончили педучилище. Сейчас Татьяна Александровна учится на заочном отделении пединститута. Вскоре приехал муж Анны Сергеевны на своей машине якобы навестить жену и дочь. На самом деле загрузили в багажник продукты, которыми можно будет питаться до следующего лагерного сезона: сгущенное молоко, мясная тушенка, печенье, конфеты, сахар, мука, крупы, рыбные консервы. Чувствовалась налаженная система. Из года в год в лагерь ездят этим же составом.
      Я переселилась в комнату, где живут старшая пионервожатая Калима и кладовщик Мария Яковлевна. Она учительница домоводства, хорошая кулинарка и рукодельница, хозяйственная женщина. Кладовщик в пионерском лагере не предусмотрен, но тогда все продукты будут находиться в ведении повара, и поживиться сможет только он. Опыта у Марии Яковлевны - никакого. Я ей помогаю приводить в порядок документацию. У нее получилось, что мяса и сметаны съели больше, чем получили. За помощь она уделила мне сухих дрожжей, конфет, свежих огурцов и помидоров после окончания лагерного сезона. Все это увезла домой. Под влиянием окружения начинаю вписываться в социалистическую систему, где худшее пожелание врагу – чтоб ты жил на одну зарплату.
      Единственным человеком, приехавшим не отдохнуть, сведя свои обязанности до минимума и еще получить за это деньги, а по велению души, была студентка Ира. Она вся светилась и зажигала, кого могла. Явно, любила дело, которое себе избрала в жизни. Никто этого не замечал. Все ждали вечера, чтобы собраться в столовой, выпить винца, закусить. Пионеры не спали в это время и тоже развлекались по-своему, мазали друг друга зубной пастой, связывали в узлы одежду. Им казалось это неимоверно интересно. Я боялась, что, соприкоснувшись более тесно с педагогикой во всей ее неприглядной действительности, Ира угаснет, благие порывы сойдут на нет. Жалко!


                И снова редакция

      В редакции вручили медаль «Ветеран труда». К награде представили, когда еще там работала. Уволилась в Доме пионеров. Решила устроиться в редакции по договору. На самом деле все осталось по-прежнему, с той лишь разницей, что трудовая книжка будет находиться в редакции, а Дом пионеров будет не основной работой, а по совместительству. Мечусь, как овечий хвост, ищу выход из сложнейшей ситуации. Годы берут свое. Демарш осуществила, чтобы все-таки шел журналистский стаж, а там видно будет. Заранее согласовала с редактором, потом написала заявление. Он его принял, а, спустя несколько дней, попросил переписать, убрав слова «зачислить в штат редакции». Но работа по договору – это же и отпускные начисляются, и больничные, и стаж идет. Очевидно, посовещавшись со своими присными, он принял решение создать мне такие условия, чтобы сотрудничать было невозможно.
      Мне сказал:
      – У вас в течение года дважды прерывался стаж, и вам это невыгодно. Прошу вас поймите правильно: я не против вашего возвращения.
      Я понимала, что он говорит то, что должен сказать, а не то, что думает. И договор составили так, что я должна была подписывать его не с редактором, а с Екатериной. И поделом мне за то, что не хватило решительности, уходя, уйти. Хотя на самом деле все гораздо сложнее: решительные люди – не думающие. Решения принимать очень трудно, и всегда остаются сомнения в их правильности. Приняв решение уйти, я не учла, что искать, где лучше, надо в двадцать лет. Мое положение по сути безвыходное.
      В очередной раз вспомнила Нину Стадову. Она ведь тоже не смогла уйти из жизни, не позвонив в неотложку, потому что не могла вынести боли. Своего рода демарш. Мне судьбой было уготовано не только понять, как ей было тяжело, но и пережить это.
      Вместо меня отделом советского строительства заведует Хаматов. Иду с ним договариваться о сотрудничестве. Я хотела взять на себя страницу городского народного контроля. От нее отказалась в свое время Стадова. и уговорила меня взять на себя. Страница никакого отношения к советскому строительству не имела, да и к газете нашей тоже. Достаточно было полосы областного комитета народного контроля, на которой можно было бы размещать лучшие публикации городского комитета. Жучиловский как-то по этому поводу сказал:
      – Мы уже заполосовались.
      Тематических полос все-таки должно быть в меру. Но председатель городского комитета хотел, чтобы его работа была видна, и лучший способ ее показать – через газету. Я должна была присутствовать на заседаниях комитета, потому что меня ввели в его состав. Председатель вел заседания сам. Делал он это умело: по-деловому, не давая превратиться в говорильню, в которой главное потонуло бы в потоке второстепенного. Но получалось так, что он подминал под себя журналиста областной газеты и в какой-то степени редакцию. И я стала искать способа от выпуска этой полосы избавиться. Решила, что Мухаммади тоже не прочь ее сплавить и пердложила взять на себя. Мне же теперь нет необходимости следить за линиями газеты. Каково же было мое недоумение, когда Хаматов отказался избавиться от ненужного довеска к основной тематике отдела. Я не сразу сообразила почему. Потом дошло: легкие строчки. Не надо ничего изучать, ни в чем разбираться. Достаточно отредактировать протоколы заседаний. И его не беспокоило то, что так он не сделает журналистское имя.
      Он сказал:
      – Вот зарисовки о депутатах нужны.
      Покоробило неприкрытое стремление усидеть на стуле заведующего отделом за мой счет. Значит, он будет гнать строку и осваивать гонорар, а я, корреспондент на договоре, тянуть линию газеты.
      Решила, как бы ни была примитивна работа в Доме пионеров, но идти в коллектив очень слабых сотрудников, подогнанных к уровню Тен, – еще хуже. Все! Забираю трудовую книжку, так и не подписав договор.
      И все же, несмотря на самый решительный настрой, редактор трудовую книжку не отдал, изображая доброе ко мне отношение. Он понимает, что в теновскую редакцию я не вписываюсь, но сохраняет видимость, что я здесь работаю. Полистал ее, сказал:
      – У вас очень хорошая трудовая книжка, сплошные благодарности. При всех редакторах.
      Значит, обставить дело так, что я не самый ценный работник – не получится, и он играл со мной, как кошка с мышью.
      Я точно знаю, что очередь расплаты Леовковского и Тен близится неумолимо, и будет она покруче той, что выпала на долю всех, покинувших редакцию, потому как степень вины их неизмеримо больше.
      Кроме меня, на договоре работает еще бывший редактор районной газеты. Живет он в районном центре и изредка передает с проводниками поезда публикации. Почему-то он не поладил с руководством района. Как это обычно бывает, создали такие условия, что он ушел. Писал стишки, в которых была рифма, но не было поэзии, но он не подозревал об этом, как и о том, в чем она заключается и зачем вообще нужна. У него целое лето жил литературный консультант по двум областям, помогал доводить до нужной кондиции его творения. Редактор разводил гусей, которых называл своими деточками. К концу творческого лета все деточки были благополучно съедены. Под водочку, разумеется. А как же иначе? Кажется, вышел тонюсенький сборник стихов. Это сильно повысило самооценку бывшего редактора. Но журналиста из него не получилось. Писал он не только мало, но еще сбивался к мелкотемью и примитивным языком. Лиовковский его уволил.
      Когда ушла из редакции, почувствовала, что освободилась от жизни во лжи. И угораздило же меня попытаться вернуться!
      Личность немыслима без творчества. По мере упадка уровня редакции творчество исчезало. Оно в критическом отношении к действительности. Парадокс в том, что, чем примитивнее становилась эта действительность, тем больше на страницы газеты требовалось выдавать позитива, чтобы убедить: верной дорогой идем, товарищи.
      Быстро устаю, шум в ушах, бессонница, раздражительность и с пищеварением не все в порядке. К врачам больше я не ходок. Почитала кое-что о здоровье. Нервное напряжение категорически противопоказано, по выходным надо непременно отдыхать на воздухе, а у меня все домашние дела скапливаются именно на выходные и праздники. Работа на износ дает о себе знать. Поняла еще одну простую вещь: чем больше работаю, тем меньше возможностей заниматься нравственным самоусовершенствованием, потому что чрезмерные нагрузки отупляют. А отношения с окружающими осложняются чаще всего от усталости.
      Из редакции я все-таки ушла с четвертой попытки. Все, что я писала, в газету не шло. Написала заявление с просьбой меня уволить, потому как условия, в которых я работаю, создают в тех случаях, когда хотят выжить. Предприняв несколько попыток сотрудничества с редакцией в разных условиях, убедилась, что это невозможно.
      Читала в школе, где учится Вера, лекцию для родителей. Классная руководительница хотела обеспечить явку на лекторий и предложила мне туда пойти.
      – Я сама читаю лекции
      – Быть может, вы выступите перед родителями?
      Выступила.
      – Хороший материал.
      Лекции у меня действительно неплохие, но их надо приспосабливать к специфике аудитории.


                Год Тигра

      Наступил 1986-й год – Тигра. Значит – мой. Как-то Нина Александровна перепечатала для меня восточный календарь с характеристиками каждого года, и я узнала, что родилась в этот год. Что он принесет? Утверждаться на поприще народного образования, где все так примитивно, – глупо. До сих пор, когда все складывалось нестерпимо плохо, я делала очередной прыжок или крутой вираж. Удастся ли на этот раз?
      Письмо от тетушки из города моего детства. Пишет, что после взрыва на Чернобыльской АЭС их город накрыла радиационная волна. Говорят, малой дозой. На рынке продукты проверяют на наличие радиации. Не разрешают продавать щавель и черную смородину, а вот мед радиации не поддается. Это хорошо. Источник дохода их семьи – пасека. На самом же деле радиация на всей территории Украины была. В Черновцах лысели дети. Радиоактивный фон увеличился в сотни раз. Минздрав, Минвод и Госкомгидромет на столько же повысили нормы предельно допустимой концентрации. Но это стало известно некоторое время спустя на волне гласности, а пока я лишь могла догадываться о масштабах катастрофы, зная о существовании цензуры.
      Из Киева вывезли детей руководителей. Самим же руководителям привозили экологически чистые продукты из отдаленных областей. Взрывом в атмосферу выбросило сотни тонн радиоактивных веществ. Облучение людей было в девяносто раз больше, чем при взрыве бомбы в Хиросиме. Вокруг реактора распылены тонны ядерного топлива. Крупные обломки сбросили в руины реактора прежде, чем возвести «Саркофаг». Остальные обломки, которые удалось собрать, захоронили в нескольких наспех сооруженных могильниках. Туда же скинули полусгоревшие сосны, росшие неподалеку. Их выкорчевали и закопали, прикрыв сверху глинистыми перекрытиями. В считанные дни была создана многоуровневая централизованная система управления оперативной группой и средствами локализации.
      Этому предшествовало лунное затмения, которое было 24 апреля. И еще рядом с Землей прошла комета Галлея. Каждый раз ее приближение совпадало с тяжелыми временами: нашествие гуннов, падение Рима, Первая мировая война. В газетах писали о том, что вот выстроился парад планет, и вопреки всяческим пророчествам ничего не произошло. В тот момент – нет, а через два дня – взрыв невиданной силы. Он возвестил о том, что, хотя большевики и не признают никакой мистики, она все же существует. Вот тут-то в очередной раз и задуматься бы над тем, что нельзя неизвестные явления изучать известными способами, а попытаться подойти к ним по-другому, но это требует нестандартного мышления, причем напряженного. Так проще же списать все на совпадения.
      Из неофициальных источников было известно, что влияние кометы Галлея продлится до 1992-го года. Верили больше этой неофициальной информации, коль она подтвердились. Как потом выяснилось, катастрофы, социальные бедствия не заставили себя ждать. Вскоре начались землетрясения в Армении, взрыв социального недовольства на Кавказе и Прибалтике, взрыв одновременно двух пассажирских поездов от утечки газа, танки на улицах столицы, восстание ГКЧП, развал Советского Союза, штурм Белого дома и попытка коммунистов вернуть власть, потеря населением нашей страны денежных вкладов и еще множество других событий, видимых и закулисных. Это все будет потом.
      Подумалось о дочери тетушки – Рае. Муж у нее не семи пядей во лбу, газоэлектросварщик. Но она единственная у родителей, и они не то, чтобы ей помогают, а живут для ее семьи. Дядя, выйдя на пенсию, продолжал работать, продавал мед. Есть у них огород, фруктовые деревья. Источников дохода несколько.
      Тетушка прислала посылку. В ней банки с медом, а между ними, чтобы не побились, сушеные яблоки.
      Удары судьбы сыплются один за другим, я от них не успеваю увертываться. Тем не менее, надо собраться с силами и все перенести, иначе будет еще хуже.


                Большие перемены

      В нынешнем году условие поставила директору Дома пионеров – работать два дня в неделю. Тут произошли большие перемены. «Бойфренда» Светланы Михайловны понизили в должности. Он заведовал организационным отделом обкома, а стал инструктором. Светлану Михайловну вынудили уйти с должности. А было это так. Пришел секретарь горкома партии собственной персоной проверять работу Дома пионеров. Светлана Михайловна припасла арсенал оправданий по поводу всех замечаний, которые могут быть сделаны.
      Сам секретарь в этом кресле недавно, в отличие от своего предшественника авторитетом не пользовался, но был ставленником секретаря обкома и поэтому вне критики. В Дом пионеров прибыл с разгромными целями. Светлане Михайловне надо было дать понять, что это «предупредительный залп». Если она не сделает выводов и не освободит место, которое незаслуженно занимает, последует «пальба прямой наводкой». К прибытию секретаря все вылизали. Было понятно, что, если он не прислал с проверкой работников городского отдела народного образования, как это обычно делается, то на поблажки рассчитывать нечего.
      Все посмотрел, оправдания выслушал, из которых основное – нехватка финансов. Чувствовалось, что у него был припасен «козырь в рукаве». Зашел в туалет и задал простенький вопрос:
      – А как недофинансирование не позволяет убрать здесь?
      Крыть было нечем. Когда он ушел, досталось завхозу.
      Хотя можно и нужно было бы эффективнее проверку провести. Основной недостаток в работе остался незамеченным. Здесь многие получали зарплату. Но проверить главное – расписание занятий кружков и их посещаемость секретарь горкома не додумался, а уперся в туалет. Так проще.
      Покровитель Светланы Михайловны все же кое-какой вес имел. Пристроил ее директором Дома культуры профессионально-технического образования. О похождениях Светланы Михайловны судачил весь город. Муж запил, пропил аккордеон. Чтобы создать видимость прочной семьи, Светлана Михайловна родила второго ребенка.
      Дом пионеров возглавила методист Ширбаева. Ее не то родственница, не то знакомая возглавляла отдел горкома. Главное, она как нельзя лучше подходила на должность директора. Образование у нее было высшее, тогда как у Светланы Михайловны диплом был, а образования – не было. Диплом легко получали на заочном отделении, делая вид, что сдают экзамены.
      Как-то у нас с Тоней зашел разговор о современном образовании:
      – Мы по-настоящему учились, – сказала она.
Разложение общества за двадцать лет дошло до того, что можно было, не обладая знаниями, получить диплом.
      Ширбаева не пошла, как ее предшественница, путем показухи. Надо было, чтобы хор Дома пионеров спел на каком-то торжестве, тогда бы высокое руководство, на нем присутствующее, заметило и одобрило, и это сработало бы на престиж нового директора. Ширбаева сказала, что зимой на открытом воздухе детям петь нельзя, потому что они могут простудиться.
      Мне, как и всем, при Светлане Михайловне работалось вольготно. Никаких требований. Но было стыдно, что оказалась в таком коллективе. Теперь же все стало налаживаться. Но вдруг Ширбаева уходит в декретный отпуск. Ей за тридцать. Замужество не предвиделось. Решила родить.
      Обычно она каждый год ездила все в тот же лагерь старшей вожатой. Очевидно, отца ребенка надо искать там. Лагерь нечто вроде курорта, где завязываются романы. У Татьяны Александровны – с председателем профкома большой строительной организации, которой этот лагерь принадлежал. Этим и объяснялось, что из года в год она ездила туда начальником. У повара лагеря завязались отношения с сыном сторожа, имеющего семью. У сторожа был дом на территории лагеря, где он жил круглый год и имел хозяйство немалое. Травы для скота всегда можно было накосить на лесных полянах, а в летний период объедками из столовой откармливать свиней. Одна из воспитательниц настойчиво давала физруку понять, что расположена к нему. Ширбаева вписалась в общую картину лишь с той разницей, что никаких корыстных целей не преследовала, а лишь боялась упустить время, когда сможет родить. Пока это было возможно, держала в секрете предстоящий уход в длительный отпуск. Первой узнала об этом руководительница кружка юннатов Елена Станиславовна и предприняла все возможное, чтобы возглавить Дом пионеров на время ее декретного отпуска.
      Она каждый день приносила на работу пельмени, жареную курочку и еще что-то в этом роде, и приглашала Ширбаеву с ней отобедать. За обедом она выставляла напоказ свою высокую сознательность, заводя речь о том, что никто не работает, а только осваивают зарплату. Отсюда Ширбаева должна была сделать вывод, что ей больше, кроме Елены Станиславовны, некого оставить вместо себя.
      Но не тут-то было. «ЛОРики» с «ЖОРиками» это быстро просекли. Они предприняли действия, чтобы Елена Станиславовна не стала директором даже временно.
      Занятия юных корреспондентов за неимением места проходили в одной комнате с юннатами, только в разное время. Однажды прихожу – нет столов. Несколько придвинуты к подоконнику и заставлены горшками с растениями. Остальные завхоз убрала, чтобы я не могла заниматься. Таким образом, они надеялась спровоцировать мое столкновение с Еленой Станиславовной. Я молча перешла в комнату, где занимаются авиамоделисты. На большом теннисном столе размещались модели самолетов. На уголке этого стола приютились и мы. А потом договорилась с Татьяной Александровной и перевела кружок на базу школы, где она работала. На время занятий она уступала мне свой кабинет. Таким образом, я отошла от дрязг Дома пионеров.
      Неожиданно для всех Дом пионеров возглавила некая дама из общества книголюбов. Я тоже думала над тем, к кому обратиться и что сказать, чтобы не кто попало руководил Домом пионеров, потом пришла к выводу, что этого не надо делать. Если попытаться что-то изменить, будет не лучше.
      Опунция выросла настолько, что уже не помещалась на подоконнике. Пересадила ее в синтетическое ведро, поставила на табуретку возле окна, но она теперь загромождала комнату. Отнесла в Дом пионеров.
      Новый директор первым делом взялась за ремонт помещения и ограничила свою деятельность исключительно хозяйственными работами.
      Я получаю похвальную Грамоту за хорошую работу за подписью нового директора, Татьяны Павловны и заведующего городским отделом образования Васьки-дурака. Это еще раз убедило меня в том, что не директора Дома пионеров нужно менять. В городе 10 школ, детские сады и руководит ими Васька. Морально очень трудно работать под руководством людей, которых не за что уважать. И Похвальная грамота при таком раскладе – укор: Васька одобрил мою работу! Да и не одобрил он ее вовсе, потому что он ни во что не вникает и не знает, что надо вникать. Подсуетилась новая директор Дома пионеров, дабы меня задобрить. Знала, что директор она никакой и в отличие от предшественницы, защитить ее некому.
      Пользуясь связями, наработанными в редакции, я договорилась, чтобы в типографии обкома комсомола отпечатали юнкоровскую газетку. Получилось ужасно. Типография не просто плохая, а очень плохая. Готовлю торжественное посвящение в юные корреспонденты. Отпечатала в областной типографии удостоверения. «Корочки» не осилили, эмблему тоже. Её придумали сами: свиток бумаги, старинная чернильница с крышкой, из которой торчит гусиное перо. На свитке надпись: «Пресс-центр «Боевое перо». Без эмблемы и корочек удостоверения получились непрезентабельные. Но что поделаешь?! Многое упиралось в возможности области, а были они очень скромны.


                Секретарь обкома

      Секретаря нашего обкома перевели в другую область. Стало известно, что в вышестоящей инстанции к нему отношение не самое лучшее. У нас – тоже. Когда он прибыл в нашу область, в течение года сменились все секретари обкома и заведующие отделами. Одни ушли с повышением в другие области, других выжили. Таким образом, те, кто создавал область, ушли, а на их место пришли менее деловые и способные, но смотрящие на секретаря снизу вверх. Так произошла селекция серости.
      Секретарю присылали с самолетом из Москвы ежемесячный паек со всякими деликатесами: черная икра, осетрина, экзотические фрукты. Для его семьи специально выпекали хлеб, делали кефир. Жил в двухэтажном особняке. Это рассказал всезнающий, благодаря своим обширным знакомствам Чужаков.
      На даче я познакомилась с женщиной. Она попросила как-то попить воды, потом встречались на автобусной остановке, здоровались. Однажды в ожидании автобуса разговорились.
      – Сама я простая, но всю жизнь прожила возле больших людей. Помогала по хозяйству жене секретаря обкома. Она нигде не работает, воспитывает двоих детей. Возле особняка у них цветники, грядки. Я ими занимаюсь. Из Москвы им в ящиках с песком прислали кусты клубники. Я ее сажала. Особый сорт. Ягоды огромные.
      Накануне заместителю председателя облисполкома предложили освободить место, потому как на него намечался другой претендент. Она стала преподавать в профтехучилише и начала писать о всяких нарушениях и злоупотреблениях в области во все мыслимые инстанции, благо по роду своей прежней работы была хорошо в них осведомлена. Область сотрясали проверки комиссий из вышестоящих инстанций. Не исключено, что перевод секретаря обкома – результат этих проверок.
      Ожидается прибытие нового секретаря обкома. В связи с этим проводят смотр учреждений и предприятий. Пришел председатель облисполкома и увидел Дом пионеров без пионеров. Специфику его работы определил одним словом:
      – Кормушка!
      Весьма точно.
      Некоторое время спустя по республиканскому телевидению показали очерк о бывшем нашем секретаре. На новом месте он живет уже не в особняке, а в многоквартирном доме. Соседка по лестничной площадке рассказывала, что жена его не гнушается никакой работой, моет полы на лестнице. Почему же он так видоизменился, отказался от привилегий? Веяние времени. Показывали же по центральному телевидению, что секретарь Московского горкома партии Борис Николаевич Ельцин, будучи до мозга костей человеком демократичным, не пользуется услугами Кремлевской спецполиклиники, а идет в обычную. Только вот не показали, как он стоит в очереди в регистратуру, потом опять-таки в очереди сидит возле кабинета вместе с завсегдатаями-бабульками. А мне интересно бы было посмотреть. Его встречает у входа врач и провожает, поэтому ему никто из младшего медперсонала и не нахамил по своему обыкновению. Причем, сопровождал его по больнице, скорее всего, главный врач, потому как остальные ведут прием больных. И еще непонятно было, зачем Борис Николаевич телевизионщиков с собой потащил. Если он такой непритязательный и скромный, зачем из своего посещения врача шоу устроил?
      И все же, несмотря на то, что в «ящике» была явная показуха, воспринималось это позитивно, потому что все знали: «слуги народные лучше хозяев живут». Вслед за Борисом Николаевичем на телевидении решил засветиться наш бывший секретарь с той же показухой. Соседи по лестничной площадке ведь не случайные у него: либо родственники, либо неофициальная обслуга. Впрочем, одно другого не исключает.
      А еще некоторое время спустя по телевизору выступил известный писатель Олжас Сулейменов. И сказал о том, что один из секретарей обкома выставил напоказ свою скромность. Мы настолько привыкли к двойственной жизни, что даже не уясняем себе, что скромность не может быть показушной.
      Ханжество, фарисейство. О разбазаривании природных ресурсов вспомнили, забили тревогу. А человеческие? Жить без обмана стало трудно. Думают не о деле, а о том, как составить отчет.
     Вместо коллективного руководства – доверенные люди. На партийную работу вместо людей убежденных, честных, принципиальных выдвигаются карьеристы, льстецы, хапуги.


                Расплата Высоковской

      У Высоковской погиб муж. Накануне они купили машину. Как и квартиру, она сумела ее приобрести, минуя очередь, в которой законопослушные граждане стояли годами. Накануне Михаил Высоковский ее чинил на предприятии, где для этого оборудована специальная канава. Там была неисправна электропроводка. Током его и убило. Высоковская ко мне первой прибежала. Очевидно, других знакомых, готовых все бросить и прийти ей на помощь, не было. Я взяла из холодильника килограммов шесть мясного фарша, который купила накануне на котлеты. Готовили их у соседей. Я настрогала целое ведро салата из огурцов и помидоров. На кладбище не поехала. Светлана Адольфовна попросила, чтобы я на хозяйстве осталась.
      Сразу же после похорон она продала дачу и машину. До продажи машина находилась на платной стоянке и с нее постепенно снимали какие-то части. Найти ответственного – не получилось. Так что ей пришлось на себе испытать, каково это, когда законы не работают.
      Как потом оказалось, это было началом конца: она постепенно стала все терять.
      Приближалось отчетно-выборное партийное собрание. Редактора Высоковская устраивала как секретарь, пока нужна была ее помощь в выживании неугодных людей. Но теперь таковым оставался один Листратенко, и Высоковская тут была уже не союзницей, а помехой, так как все знали, что против Листратенко она не пойдет. Понимая, что ее больше не изберут, Высоковская сказала, что у нее в семье горе, она устала и просит ее заменить. Собственно, так говорят всегда, ожидая уговоров остаться, а, если они не последуют, обставить дело так, что не на выборах прокатили, а сама не захотела. Уговоров не последовало. В процессе подготовки к собранию стали обсуждать кандидатуры с Высоковской, чтобы она предложила их в горкоме. Редактор заявил:
      – Либо Тен, либо Хаматов.
      Услышав, кто должен стать столпом и опорой редакции, Высоковская сказала:
     - А почему не Корнецкая? Она была секретарем, имеет опыт, давно в редакции работает.
      Даже не скрывали, что вопрос решается не на партийном собрании, а в кулуарах. Поторопились принять в партию Хаматова. На сей раз горком не возражал. Стали Листратенко с Высоковской думать, как не уступить позиций. Если секретарем партийной организации окажется человек редактора, Листратенко придется паковать чемоданы. Он уйдет, потом перекроют кислород Высоковской. И Листратенко придумывает ход. Если Высоковская только заикнется о том, что намерена остаться, собрание срежиссируют. Раскритикуют ее работу со страшной силой, чтобы была мотивация не выбрать в очередной раз. А вот на самом собрании она возьмет да и скажет неожиданно, что, да, устала, но понимает, что нужен секретарь с опытом и поэтому решила проявить высокую сознательность и остаться. Неожиданность такого заявления всех ошарашит, тем более, что сделает его, когда обсуждение ее работы закончится. Довольные тем, что она уходит, не станут готовить разгромных выступлений. Проявят лояльность, а на фоне этого, как нельзя более органично прозвучит решение хорошего секретаря партийной организации продолжить столь же успешно трудиться на благо редакции и в будущем. Повернуть собрание вспять уже не получится.
      Главный недостаток Листратенко на данном этапе был тот, что он первый зам, а место это надо было освободить для Ковалькова, потому что так угодно было редактору. Листратенко понимал, что долго не продержится, и через своих друзей по Высшей партийной школе подыскивал запасные варианты. Выдал дочь замуж, оставил ей трехкомнатную квартиру, а сам собрался уезжать. На прощание эта парочка пришла ко мне с визитом. Общего у меня с ними ничего не было. Но им некуда было пойти.
      Листратенко, подвыпив, рассказывал:
      – Заначку от жены я за ковром прятал. Для того, чтобы, поехав в отпуск, можно было оттянуться по полной программе. И вот ночь, свидание на берегу моря, свет луны и чьи-то шаги по песку. Понял: жена. По сей день не знаю, как смог определить, что это именно она. Я скуп, женщинам денег не даю никогда. Я за равноправие.
      Было даже что-то привлекательное в этом цинизме. Пожалуй, откровенность на фоне того, что в редакции творились несправедливости исподтишка, разыгрывалась шахматная партия, где журналистов передвигали, как пешки, заставляя одну убирать другую, освобождая путь «в ферзи» фигурам второстепенным. Рука, двигающая ими, угадывалась, но действовала она настолько фарисейски, что вычислить ее можно, конечно, было, но доказать что-то было непросто. На то и расчет.


                Жизнь помещает в свою среду

      Екатерине было под сорок. Не замужем. И вот у нее появляется жених. Откуда-то прикатил. Вдовец, татарин. Екатерина целовалась с ним на глазах всей редакции. Все понимали, что это способ самоутверждения и одновременно недоумевали: вот так принц. Что годы поджимали, и было не до выбора – это понятно. Но показательные поцелуи зачем устраивать, если посмотреть не на что? Уволилась и уехала с женихом. Высоковская снимала ее с партийного учета. В графе о причине убытия в таких случаях пишут «По семейным обстоятельствам». Екатерина начертала «Я вышла замуж». В этом чувствовалось ликование и уверенность в том, что уважением к ней проникнется каждый, прочитавший анкету. Как бы не тянул ее Лиовковский, но примитивизм выползал из всех щелей и был заметен тем больше, чем больше было несоответствие между ее уровнем и занимаемым положением.
      Наверняка у вдовца были дети, и каково Екатерине будет приживаться в семье, следовало только догадываться.
      Поступила она предельно нагло. Мало смысля в журналистике, стала «начальником штаба» – это еще можно было понять. Плох солдат, не мечтающий стать генералом. Но она еще начала гнобить тех, кто честно делал свое дело. Это нравственное преступление. Ощутит ли она на своей шкуре, каково это? По натуре она домохозяйка, хорошо готовит. Возможно, что судьба ограничится изъятием ее из интеллектуальной среды и поместит в более подходящую. Мать семейства – это для нее.
      Известно только, что Лиовковский дал ей блестящую характеристику и рекомендацию на руководящую должность.
      Лазари и Листратенко интриговали и сами пострадали от интриг. Кладько выживала меня – выжили ее. То же и с Жучиловским. На очереди были Лиовковский, Высоковская, Кравчук. Жизнь на их примерах демонстрировала опасность безнравственного поведения.
      После отъезда Екатерины ответственным секретарем стал Хаматов. Он почему-то оказался в гостях у редактора на свадьбе его восемнадцатилетнего сына, который закончил профессионально–техническое училище в Ленинграде и женился. С возможностями редактора отдать сына в училище? Это непонятно. Женитьба ранняя – тоже. Вывод напрашивается один: что-то неблагополучно с этим сыном да настолько, что решили дать ему наипростейшую специальность и поскорее женить.
      Непонятно, что общего у Хаматова с редактором да настолько, чтобы быть приглашенным на семейное торжество, на которое обычно зовут самых близких друзей.
      Хаматовы – наши соседи по даче. Однажды они возвращались на мотоцикле домой, когда уже стемнело, влетели в канаву. Марина отбила почки. Это инвалидность на всю жизнь. Дима не оставил ее с сыновьями, но семья была чисто номинальной. Марину заменила «Наша Галя». Они ходили парой на обед в столовую. Дима купил себе хороший костюм, галстук. И рядом с Кравчук, кричаще одетой и накрашенной, постоянно смолящей сигареты, выглядел как лондонский денди.
      С Кладько по моему примеру стал сотрудничать некий Сазонтьев. Работал на радио, откуда его «ушли». Ведет в школе военную подготовку. Над ним посмеиваются. Построит учеников и «распушает хвост»:
     – Я - член Союза журналистов СССР. Мой литературный псевдоним – Александров.
      Все понимают, что его слух ласкает то, что у него есть этот самый псевдоним. И ученики должны усвоить, что их военному делу обучает не абы кто, а человек с псевдонимом. Сазонтьев не сработался в одной школе, перешел в другую, читает лекции на международные темы. Получается, я из той же компании.


                Тоня держит оборону

      Очередной свой день рождения не хотела отмечать. Не умею интересно организовать застолье. Обычно все едят и пьют. Интересных разговоров не получается. К ним никто и не стремится. Ни петь хорошо, ни танцевать никто не умеет. Но гости приходят. Первая – соседка по подъезду Раиса Михайловна. Она кандидат наук, преподает в институте. Пришла подвыпившая, добавила, не закусывая. Чужаков не пришел, хотя и напрашивался. Приехала Тоня с супругом, сестрой и ее мужем Григорием. Валя, узнав, что Раиса Михайловна – моя соседка, приехала, чтобы с ней встретиться. Она учится заочно в институте и должна сдавать ей экзамен.
      Тоня подарила отрез голубого с мелкими цветочками синтетического шелка, керамическую вазу, духи. Шелк явно полученный в подарок и теперь передариваемый за ненадобностью. Ее сестра – двадцать рублей в конверте. Такие уж у нее понятия. Раиса Михайловна – хрустальную вазочку и коробку хороших конфет – явно из подношений студентов. Высоковская – такие же точно духи, как Тоня, и ненужную книгу, завалявшуюся у нее случайно. Это почти традиция была – таким образом избавляться от ненужных вещей.
      По случаю следующего моего дня рождения Тоня подарила столовый мельхиоровый набор на двоих: ложки, вилки, ножи. Не пригласила никого. Десерт из дачи позволил сэкономить расходы на угощение.
     Она рассказала свои новости:
      – Любовь у меня. Он – секретарь парткома совхоза. Моложе меня. Подумываю о том, чтобы родить от него ребенка, пойти в декретный отпуск, отдохнуть. Трудности навалились. Через первого секретаря райкома добиваюсь, чтобы Валю в партию приняли. Заявила, что же я за секретарь райкома, если не могу воспитать свою сестру. С третьего раза ее приняли и то только потому, что стало известно о ее переезде в Украину. Значит, на место директора школы метить не будет.
      – У вас в районе дела хорошо идут. В каждом номере газета публикует сводку сдачи хлеба государству. Вы – лидируете. Как добились?
      – Да у нас хуже всех сдача хлеба идет. Я поехала к директору элеватора с бутылкой коньяка и коробкой конфет, а он за это в областное управление сельского хозяйства дает среднепотолочную цифру.
      – И зачем тебе это нужно?
      – Вызвал к себе первый, дал задание.
      – Ну, с ним все ясно. Хорошие показатели свидетельствуют о том, что сумел хорошо организовать уборочную страду. Но ты – идеолог. Нужно ли было подставляться с этой коробкой конфет?
      – Смысл есть и для меня – премия.
      Ее день рождения был двумя неделями раньше. Я ей подарила рубиновую вазу под цветы и связала две кружевные салфетки. Мы заперлись у нее в кабинете и пили коньяк. Кроме меня, ее еще поздравил водитель, подарив довольно-таки приличный букет по местным понятиям.
      С Тоней мы иногда встречались, обменивались новостями. Одна из них – у Тони выговор с занесением в партийную карточку. Проверка обнаружила в музыкальной школе райцентра большое присвоение денег на протяжении длительного периода. Были в доле заведующий районным отделом народного образования, бухгалтер, директор школы, кассир. Тоню вызывали на бюро обкома. Она построила свой отчет на том, что было сделано, чтобы присвоение денег на этом фоне не так бросалось в глаза. Ей задавали вопросы, в том числе и каверзные. Кто-то бросил реплику, что она создала возможность хищения денег у государств. Тоня ответила так, что музыкальную школу открыли в райцентре по приказу облисполкома. И спросила: так кто же создал условия для хищения?
      А началось все с публикации в республиканской газете, издаваемой на казахском языке. Тоня встретилась с автором и выразила свое возмущение по поводу публикации непроверенных фактов. Автор выглядел несолидно: маленький росточком, неприметный, но оказалось, что он смог приметить то, что у себя под носом Тоня не увидела. Он спросил, проверяла ли Тоня факты лично. Оказалось, что нет. Журналист посоветовал ей проверить, а потом к этому вопросу вернутся. Проверила, убедилась в правоте журналиста. Тоня не отличалась тонкостью понимания, но практичности мне у нее следовало учиться, учиться и еще раз учиться.
      Она знала, что ее больше не выберут секретарем райкома и отступала на заранее подготовленную позицию – в деревню под Харьковом, где жил отец. Отправила туда семейство сестры. До окончания срока своего избрания потихоньку продавала мебель.
      Валя устроилась заведующей детским садом, потом ее избрали председателем сельского Совета. Карьерному росту способствовал отец, работавший ветеринарным врачом и знавший, на какие кнопочки нажимать. Тоня, поехав туда в отпуск, организовала вызов от райкома партии, якобы она там нужна на должность секретаря. Это нужно было ей для красивого отступления, а если очень повезет, то и возможности усидеть в своем нынешнем кресле.


                Грядут другие времена

      А потом были так называемые «декабрьские события в Алма-Ате». Из газет стало известно, что молодежь на улицах столицы бесчинствовала, опрокидывала автомобили в знак протеста против русских.
      В Казахстане я около тридцати лет. С местным населением вместе работали и жили. Когда писала публикации, не задумывалась, какой национальности мой герой. Главное, чтобы заслуживал доброго слова в печати. Народ местный гостеприимный, дружелюбный. Из всех моих знакомых казахов, с которыми свела судьба за годы жизни на этой земле, и десятка непорядочных людей не наберется. Это исключительно редкие случаи. И вдруг – протест против русских. Это могло быть только организованно казахской элитой. Ее можно понять. Некоторые русские считают себя более цивилизованными, а местное население – отсталым. Отсталые люди есть в любой нации. Но нельзя жить на территории Казахстана, пользоваться гостеприимством, не уважать местное население и при этом считать себя продвинутым. Это элементарно невежливо, находясь в гостях, выказывать пренебрежение хозяевам.
      В нашем городе молодежь тоже собиралась на льду небольшого озера за городским парком, но после событий в столице на уши поставлены были городские власти и милиция. Заранее стало известно об их намерениях, и молодежи не дали собраться.
      Ясно было, что меняется жизнь, а вместе с ней и менталитет местного населения.


                Требуется позитив

      Еще организовала авторскую статью Татьяны Александровны в газете. Она получилась слабая, потому что сказать ей было нечего. Опыта работы, которым можно было бы поделиться, у нее не было, да и понятия, как надо работать по-настоящему, – тоже. Я надеялась, что дотяну, но существует предел натяжек. Написала еще репортаж и очерк, но все это застряло. Высоковская сделала мне замечание по поводу публикации Татьяны Александровны. Было очень обидно, что его делает человек, у которого за душой, кроме партийного билета, ничего нет.
      – Мнение редактора – слабая публикация. Я с ним согласна.
      Главное тут тон, которым было сказано – покровительственный.
      Мнение редактора справедливо, а Высоковская не преминула случая распушить хвост, потому что подсознательно обрадовалась: не только она одна пишет слабо. Надо писать так, чтобы это выгодно отличалось от того, что пишут штатные сотрудники. Трудность в том, что не так просто найти человека, достойного рассказа в газете. В основном в городе все работают кое-как. Ну, очень уж низкий уровень. В командировку если поехать, можно и отыскать.
      Вышла еще одна публикация, провалявшаяся в редакции месяц. Замечаний никто не делал, но сама устыдилась. Тягомотина! Я деградирую? Вряд ли, коль понимаю, что это плоховато. Да еще надо учесть, что это с моей точки зрения. А так – обычная на общем фоне.
      Но самое невероятное то, что Татьяна Александровна, получив гонорар, даже не поблагодарила. Ходит, довольная собой донельзя. Стало стыдно за то, что вытащила ее на страницы газеты незаслуженно. Сделала для нее две контрольные работы в институт в благодарность за то, что организовала мне зарплату руководителя кружка летом в лагере.


                Не в своей тарелке

      Высоковская пригласила меня на день рождения. Общается она с окружающими, только если знакомство престижное. Я сейчас для нее мелкая в глазах. Единственное, что по ее понятиям есть во мне заслуживающего внимания, – знакомство с Тоней. Я решила на вечеринку не приходить, а просто подарить ей цветы и подарок. Зная меня, она предупредила, чтобы я не отбояривалась подарком, а приходила в гости. Идти не хотелось: день рождения пройдет не как у Тони, а в режиме экономии, и ничего вкусного не будет. Поставит на столе  много самых обычных блюд, приготовленных не по высшему классу. Общество тоже неинтересное. Но раз я предупреждена о том, что явка строго желательна, долг вежливости предписывает идти.
      Помогаю накрывать на стол. Протираю грязную прозрачную полиэтиленовую скатерть. Я никогда не положила бы ее в сервант, не помыв основательно после предыдущего пиршества, никогда не поставила бы в шкаф не помытую до блеска салатницу. Порядка придерживаюсь во всем. Тоня – тоже. Это вообще характерно для творческих людей.
      Не успев овдоветь, Светлана Адольфовна мобилизовала все усилия на устройство своей личной жизни. День рождения был поводом, чтобы пригласить двух неженатых мужчин. Один – руководитель областного масштаба, вдовец, другой – один из руководителей самого большого строительного треста, разведен. Тут я поняла, зачем понадобилась в качестве гостьи. Вдовца Светлана Адольфовна предназначала в кавалеры себе, разведенного, чтобы не бросалась в глаза нарочитость приглашения, – мне. Она демонстрирует высокое положение собравшихся гостей: преподаватель института марксизма-ленинизма, знакомый по совместной учебе в Высшей партийной школе, сосед-прокурор.
      Знакомит гостей:
      – Хотя и не имеет значения, кто где работает, но все-таки, чтобы знали.
      Меня представляет сотрудницей газеты, потому что ей несолидно принимать у себя руководительницу кружка Дома пионеров. При этом боится, чтобы я со своей непосредственностью и приверженностью всегда говорить правду, не уточнила место своей работы, видя, что я намереваюсь что-то сказать, опередила меня:
      – Этого не надо говорить!
      – А я и не собираюсь говорить то, о чем вы подумали, а совсем другое.
      Мне же не зря не хотелось идти к ней в гости. Она не понимает, что манипуляция другими унижает прежде всего ее саму, потому что это заявка на то, что она считает себя умнее настолько, что может позволить себе выстраивать других по своим понятиям о ранжире. Потом долго еще была недовольна собой оттого, что не ушла после такого замечания, под предлогом того, что вспомнила о не выключенном утюге.
      Мужчины выпили и перешли на неприличные темы. Им никто не сказал, что этого не надо говорить. К концу попойки блюститель закона не стоял на ногах. Жена утащила его домой. Были еще две подружки Светланы Адольфовна, с которыми я знакома не была. Очень простецкие, и в столь высокопоставленную компанию, какой хотела представить ее Высоковская, абсолютно не вписывались. Я поняла так, что они нужны были ей как компания в поисках нового мужа. Одна из них, изрядно подвыпив, стала недвусмысленно кокетничать с вдовцом. Светлана Адольфовна тут же спровадила ее под каким-то предлогом.
      Меня Высоковская решила провожать вместе с вдовцом Вадимом Ивановичем. Это не было ни долгом вежливости, ни знаком уважения ко мне, а способ создать условия, при которых он не смог бы поблагодарить за угощение и уйти. Разведенный Юрий Алексеевич, не поняв роли, отведенной ему Светланой, решил, судя по всему, остаться у нее. Хотя не исключено, что на это его нацелил Вадим Иванович во время перекура на лестничной площадке. Человек он умный, и его не могла устраивать роль, отведенная ему Высоковской. Она хитрит, но не достаточно умна, чтобы просчитать человека. Навязывая свою линию поведения, надо делать так, чтобы это не чувствовалось.
      Сценарий «склеивания» Вадима Ивановича был топорный, но утонченной Светлана Адольфовна не была, и придумать могла только на своем уровне. Вот и стал Вадим Иванович играть не по сценарию, но это я поняла потом, а пока надела свое зеленое пальто с белым норковым воротником и такую же шапку, сшитые недавно, и стояла у порога, чувствуя себя неловко. За пять минут я могла дойти домой, и в провожатых необходимости не было, но и срывать планы Высоковской не хотела: все-таки у нее день рождения.
      Кавалеры заставляли себя ждать. Светлана Адольфовна металась от одного к другому. Вадим Иванович сидел на лавочке у подъезда и совсем отключился. Юрий Алексеевич намеревался остаться, но Светлана Адольфовна выпроваживала его с помощью прокурорской жены. Мне надоело стоять у порога и смотреть на этот затянувшийся процесс выпроваживания, и я пошла к выходу. Вадим Иванович вдруг протрезвел и взял меня под руку:
      – Мы пойдем, а остальные догонят.
      Тут вышли и остальные. Юрий Алексеевич был недоволен тем, что его собрали и куда-то вели, тогда как он так удобно расположился на диване. Свое недовольство высказывал «на народной латыни». Светлана Адольфовна гнула свою линию: расставляла гостей по тем местам, которые для них определила, как марионеток.
      – Юрий Алексеевич, начинаю налагать на вас штрафные санкции за каждое неприличное слово.
      Был второй час ночи, но это не исключало того, что меня могут увидеть знакомые в обществе пьяных и сквернословящих мужиков. Да и зачем мне такая компания? Умела же Высоковская гостей назвать. Я и не ожидала встретить у нее блестящего общества, но не до такой же степени! Ощущение: оказалась в компании пьяных грузчиков. А ведь тут еще претензия на элиту. Очевидно, Высоковская чувствовала, что ее компания не добирает интеллигентности, поэтому и я понадобилась со своими твердыми правилами поведения.
      Дошли до перекрестка. Остановились. Надо было расходиться. Топчемся на месте. Говорить не о чем. Юрий Алексеевич так ничего и не понял, рванул в одиночку, выразив свое недовольство многоэтажно. Идем втроем. Вадим Иванович держит меня под руку, Высоковская шлепает рядом. Положение дурацкое, но не я его создала. Вадим Иванович косит под изрядно выпившего. На самом деле поступки его целенаправленны: все внимание – мне. Высоковскую в упор не видит. Чтобы покончить с бессмысленным положением, сказала, намереваясь уйти:
      – Разговор на эту тему портит нервную систему.
      Вадим Иванович тут же подхватил:
      – А потому его изменим. А давайте о любви!
      – Почему бы и нет.
      – У кого есть человек, который нравится? У меня – есть!
      Понимаю, что речь обо мне. Вадим Иванович ведет к тому, чтобы это сказать. Высоковская это тоже понимает. Отсекаю такую возможность:
      – А что о любви говорить? У меня муж есть. А вот это мой особняк. Давайте прощаться.
      – А почему вы пришли на вечер без мужа?
      – А это тайна, куда он подевался.
Вадим Иванович обнимает меня за плечи, отводит в сторону.
      – Мне по секрету скажите.
      Решительно освобождаюсь от его руки. Тогда он берет меня под руку.
      – Муж в отъезде.
      – Как это так! Я с женой прожил двадцать лет, и мы всегда вместе были.
      Он счел нужным сообщить, что хороший семьянин.
      – Ну, я же не ваша жена. У нас в семье другой уклад.
      Дала понять, чтобы не примерял меня в качестве супруги. И все время отгораживаюсь от него, как мне кажется, непреодолимой стеной. Он же использует все, чтобы отделаться от Высоковской. Додумался же отвести меня в сторону да еще под благовидным предлогом, а она приниженно стоит в сторонке. Умен. На месте Светланы Адольфовны я бы не стала так унизительно ждать, если кавалер оказывает внимание другой. Мне ее жаль. Слово за слово. Время идет. Вадим Иванович умело хватается за всякую возможность продолжить разговор.
      – Вас Светлана Адольфовна ждет.
      – Подождет. А что, мой долг ее провожать?
      – Долг.
      – И почему это?
      – Долг вежливости. Это же ее день рождения.
      Казалось бы, исчерпывающий аргумент. Но и тут Вадим Иванович не уходит
      – А какой у вас телефон?
      – Он на повреждении.
      На повреждении телефон бывает чаще, чем в рабочем состоянии. Проводка тянется по подвалам, затопленным канализационными стоками.
      Стоять в сторонке в ожидании даже для Высоковской становится невмоготу, и она предпринимает последнюю и решающую попытку увести Вадима Ивановича.
      – Я пойду. Подошла с вами попрощаться.
      Как поведет себя Вадим Иванович? Все напоминает игру. Высоковская делает все, чтобы уцепиться в него, а он остроумно и при этом очень естественно увертывается.
      – А она мне свой телефон не дает. И вообще ни на какие контакты не идет.
Тем самым он говорит Высоковской, что инициатива исходит от него, чтобы не испортить наши с ней отношения. Я ухожу. Долго прокручиваю в голове события. Неужели я еще могу нравиться? Я на десять лет старше Высоковской. Но Вадим Иванович – мой ровесник. Очевидно, я выглядела эффектно в своем новом пальто и шапке.
      На другой день позвонила ей в редакцию.
      – Звоню, чтобы внести ясность: я с Вадимом Ивановичем не кокетничала, не строила ему глазки и не поощряла никоим образом знаки внимания с его стороны.
      – Мужики все перепутали. Вадим Иванович решил, что у меня отношения с Юрием Алексеевичем. На обратном пути он только и говорил, что обидели его. Спрашивал, действительно ли вы замужем.
      Значит, Вадим Иванович мной интересовался. И его беспокоило то, что некрасиво поступили по отношению к Юрию Алексеевичу, хотя в первую очередь это должно было смутить не гостя, а хозяйку. Конечно, она поняла, что Вадим Иванович предпочел меня, но признать чье-то превосходство она не хотела и пыталась представить все в выгодном для себя свете.
      Когда я в редакции работала, Высоковская то меня натравливала на неугодных ей, то их на меня. И не со зла вовсе. Это для нее норма жизни. Зная, с какой целью она сливает негатив на кого-то, я чувствовала, это на уровне подсознания. И все же ей удавалось вбить клин в отношения и, если не расколоть их совсем, то внести какую-то долю отчуждения.
      Я считала, что общаться надо со всеми, но ни у кого не идти на поводу. Избирательность в знакомствах в наше время – непозволительная роскошь. Можно вообще в гордом одиночестве остаться. Да и людей нельзя поделить на порядочных и с червоточинкой. Нина Александровна при всех своих положительных качествах человек неяркий, серенький. Людмила Алексеевна – яркая личность, хотя и со знаком «минус», но общение с ней может дать многое. Сейчас придерживаюсь того, что ладить надо со всеми, соприкасаясь с ними только теми гранями, которые совпадают.
      Вадим Иванович все-таки узнал мой телефон и позвонил:
     – Извините, если что не так.
      Сказала, чтобы он не беспокоился, потому что все путем, попрощалась и повесила трубку, не дав возможности продолжить разговор.
      Звонок вежливости? Скорее всего, зацепка, чтобы продолжить знакомство. Высоковской об этом звонке не сказала. Если узнает, что Вадим Иванович более серьезно мной интересуется, чем ей хотелось себе представить, начнет против меня интригу плести по своему обыкновению. Она не позаботилась о том, чтобы вечер закончился хорошо для каждого гостя. Просто не знает, что, приглашая на вечеринку, надо сделать так, чтобы у всех надолго остались добрые воспоминания о ней. Для мужчин добрые воспоминания, как правило, ассоциируются с количеством выпитого. Так что, вполне может быть, только я оказалась «не в своей тарелке». Вообще, она на подсознательном уровне осознавала, что мне уступает, но не хотела себе в этом признаться.
      Прошел еще день. По дороге с работы меня остановил некий респектабельный мужчина. Я плохо запоминаю людей в лицо. Поэтому, если со мной заговаривает кто-то, кого я не могу вспомнить, задаю вопросы, с помощью которых можно «вычислить» человека. Инициативой разговора завладел собеседник. Его интересовало, сколько у меня комнат и детей, какого возраста дети, где работает мой муж, какая у него фамилия, часто ли он уезжает в командировки.
      Странные вопросы. Я тоже стала задавать свои вопросы, но не в «лоб», как он, а косвенно. Оказалось, собеседник мой работает на радио.
      – Я вас давно не видел и думал, куда девалась такая интересная женщина.
      Респектабельный коллега явно меня ожидал на пути моего следования. И я интересная женщина не в его понимании, а Вадима Ивановича, потому что коллега, зная меня давно, интереса никакого не проявлял, а тут стал задавать вопросы, которые могли интересовать только Вадима Ивановича.
      Я слежу за собой, но вовсе не для того, чтобы привлечь внимание мужчин. Это дань привычке и необходимости всегда чувствовать себя собранной. Да и в социальной адаптации внешность важна.


                В перевернутом виде

      Я отказалась дежурить на избирательном участке. Секретарь партийной организации дала понять, что смешает меня с грязью:
      – Вы противопоставляете себя коллективу! Я пожалуюсь на вас директору.
      – При чем тут директор? Речь же идет о партийном поручении, а я не имею чести состоять в партии. И если я себя и противопоставляю, то не коллективу, а нелепой затее.
      – Мне не о чем с вами разговаривать!
      – Мне с вами тоже не о чем разговаривать. Выборы – не моя служебная обязанность, а общественное поручение. Директор здесь ни при чем. Вам надо не директором пугать, а авторитетом пользоваться, тогда мне неловко было бы вам в просьбе отказать. Вы же видите себя соруководителем, который, в отличие от директора, ни за что не несет ответственности, и пользуетесь привилегированным положением. И настолько к этому привыкли, что считаете это нормой.
      Не стала говорить, что речь идет о дурацком спектакле под названием «Выборы». Это уже правило - дарить первым избирателям, явившимся на избирательный пункт спозаранку, цветы и книгу. Очевидно, за самое рьяное проявление гражданского долга. Возле урны салютуют пионеры. За что такие почести? За то, что своими правами люди пользуются?
      В Доме пионеров многое в перевернутом виде, на голове стоит. Ну, и пусть бы стояло, на чем его поставили. Так ведь и меня заставляют принять такую же позу. Объяснять что-то – бесполезно. К такому положению привыкли, а привычное кажется удобным. Учебный процесс требует творческого подхода, а Дом пионеров находится в плену у стереотипов. А что требовать от него, если всем образованием в городе руководит Васька-дурак. Очень низкий уровень образовательной системы. Надо выбираться из него. Учебный год между тем подошел к концу. Впереди отпуск.
      Получила отпускные. Сумма не соответствовала той, которую я сама себе начислила. Пошла в бухгалтерию городского отдела образования, объяснила, как надо начислять. Получила еще 172 рубля и еще за чтение лекций в институте усовершенствования учителей. От чтения лекций впредь решила отказаться – заплатили только половину причитающейся суммы. Но в обществе «Знание» не захотели отказаться от моих лекций и доплатили то, что отдел образования «зажилил».


                Торжество серости

      Работая в Доме пионеров, я не могла не узнать народное образование изнутри. Бывала в школах, проводила семинары с классными руководителями, выявляла способных к творчеству учеников, просто общалась с учителями. Ни директора школ, ни завучи, ни отдел образования не заинтересованы в бережном отношением к хорошим учителям, поощрении их. Показатель работы – полная успеваемость. Добросовестность и порядочность, если кто хочет, пусть проявляют, но чтобы цифирь была исправна. И даже это можно было бы понять, будь директор и завуч умными людьми, поговорили бы с учителем на предмет, что можно сделать, предложили бы помощь. Вместо этого – угодливая исполнительность, идущая вразрез с интересами общества. Это стало стереотипом профессионального поведения. Учителей сделали такими, чтобы легче было ими управлять Результат – стали отстающей державой даже по сравнению с Социалистическими странами.
     Дети не подготовлены к восприятию программного материала. Никто не требует выполнения правил для учащихся. Глубокая и ставшая хронической духовная нищета инфекционна. Завучи считают себя авторитетами только потому, что они завучи. Школа превратилась в казенное учреждение, тогда как именно в школе должны быть высшее проявление культуры. Она готовит кадры, которые решают все. А как – это никого не волнует.
      Система образования должна прививать гражданскую честность, высочайший профессионализм, умение мыслить и действовать. Вместо этого программируется убогость еще одного поколения. Перестройка обернулась сменой вывески.
      В системе этой все – под одну гребенку. Так удобней и привычней. Однообразие оправдано в армии, а в школе оно губительно. На директора действуют чиновники от образования, вооружены. Усовершенствовать ее можно лишь, изменив общественный строй. Но это  мне не по силам. Значит, из образования нужно уходить. Куда?
      Всем заправляют приобретатели личных благ – мещане в партийном дворянстве. В образовании в более очевидных симптомах, чем в других сферах, выразилась болезнь общества. Меня же задевает, что неумные люди меня учит, а надо было подняться над этим. Да пусть чудят себе во вред! А я всерьез их воспринимаю.
      На XXI съезде КПСС Л. И. Брежнев, его сын и зять были избраны в ЦК. Так почему бы не пристроить заведующему отделом образования свою жену, Лиовковскому – родственницу жены, секретарю обкома – своих родственников и тех, чья поддержка ему гарантирована, работнику обкома – Светлану Михайловну?

                При мне служащие чужие очень редки –
                Все больше сестрины, свояченицы детки.

      Ничего не изменилось на Руси со дня выхода поистине бессмертной комедии. А. С. Грибоедова. Сформировался паразитический слой, создавший себе такие условия, что будущим членам коммунистического общества и не снились. Это стало возможным в отсутствие гласности.
      Столкнулась с тем, что родители теряют детей, и те становятся неуправляемыми. Ими руководит кто-то другой. Сын Заслуженного артиста СССР, работающего в нашем областном театре, получившего премию за роль Ленина в спектакле, ночует не дома, а в подъезде девицы сомнительного поведения. Девочки глотают «колеса» и пишут письма, где через слово – отборная нецензурщина. Вызвали в школу Заслуженного артиста. Сын при директоре школы обозвал отца козлом, ушел, хряпнув дверью кабинета. По поводу писем родительский комитет постановил передать их в комиссию по делам несовершеннолетних при горисполкоме, дабы приняли меры к родителям их авторов, пока те не разложили морально весь класс.
      В школе мало кто учился. Есть ученики, которые носят единственную тетрадь по всем предметам. Приходят они отсиживать, а тетрадь – на случай крайней необходимости, если придется для видимости что-то записать. По опыту предыдущих выпусков они знают, что Аттестат зрелости все равно получат, потому что в нашей стране обязательное среднее образование. Спасибо Никите Сергеевичу, что его ввел. У самого образования не было, поэтому он не мог знать, что оно не всякому по силам. Вместо того, чтобы заняться полезным трудом, дети со школьной скамьи приучались делать вид, что чем-то заняты. Отсюда и всяческие отклонения.
      Занятия с юнкорами – относятся к дополнительному образованию, но кому нужно дополнительное, когда обязательное не усваивают. В самой основе народного образования заложена дурость. И, чем лучше работаешь, тем активнее ее поддерживаешь. Парадокс.
      Пошла в школу на общее собрание. Сижу в актовом зале в пальто и выслушиваю азбучные истины. Собрали для того, чтобы высказать претензии: родители не ходят на дежурство в милицию. Горисполком принял решение, чтобы родители патрулировали улицы. Те приходят в отделение милиции, отмечаются и уходят. Я не могу воспринимать это всерьез. Крикливо родителей начала стыдить Марина Галимовна Хаматова, жена Мухаммади. Она учительница начальных классов. Показывает свою высокую сознательность.
      Учителя в большинстве своем со взрослыми людьми разговаривают, как с учениками. Тут и дань привычке, и подспудное желание отыграться за то, что с ними так же разговаривают директор школы, завуч, работники отдела образования. Я не могла заставить себя это выслушивать. Встала, попросила меня извинить и вышла. И тут, как по заказу, отключили электричество. Марина настолько увлеклась разносом родителей, что уже не реагировала ни на мой уход, ни на то, что вещает в кромешной темноте. Она просвещала окружающую беспросветную несознательность, будучи уверенной в своей правоте. О том, что существуют иные методы ведения беседы, не подозревает, потому что никогда с ними не сталкивалась. Откуда ей знать, что искренности убеждений недостаточно, что требуется еще умение довести их до слушателей, а ее интеллектуально-культурный уровень соответствует не всякой аудитории. Потеряла зря время.
      Педагогический совет. Меня решили воспитывать за то, что не воспринимаю всерьез нового методиста, Елену Константиновну, и она решила заставить себя уважать.
      Дала сдачи:
      – Прежде, чем меня чему-то учить, надо научиться педсовет проводить. Это же урок, на котором учителей отчитывают, как провинившихся школяров. Давайте вдумаемся: педсовет – это значит совет педагогов. Методист не может отличить причину от следствия.
      Директор и второй методист пошли на меня, как танки:
      – Неужели вы считаете, что у вас нет недостатков?
      – Это вы так считаете. Мою работу проверяли по административной и партийной линии. Оценка занятий – самая высокая. Можно и по третьему кругу проверить, нацелившись на придирки.
      Администрация идет на попятную. У нее закончился набор стандартных обвинений, которыми обычно загоняют в тупик. А тут не выдержала руководительница одного из кружков. Ее тоже отчитывали. Я подала ей пример, что можно и нужно отстаивать свое достоинство. По моему примеру пошла в атаку.
      Руководство Дома пионеров мыслит статично и одновариантно, если вообще мыслит, а не механически повторяет заезженные аргументы, которыми оперировали из года в год, считая их неоспоримыми. И вот выискалась особа, которая пошатнула стереотипы, подавляющие мысль. Но этого никто не осознал.
      Елена Константиновна – жена заведующего городским отделом образования, ставшим таковым недавно вместо подавшегося на север Васьки. Он там проработал несколько месяцев директором школы, показал свою неспособность и вернулся руководить образованием города. Думаю, все же немного в нашей стране регионов, где уровень ниже нашей области, если на Севере, где хронически не хватает кадров, заведующий отделом образования не справился даже с руководством школой. Новый заведующий оказался не выше уровнем, чем Васька, но, в отличие от него, не таким безвредным.
      Его жена считала, что достаточно иметь мужа-руководителя, чтобы быть непререкаемым авторитетом. И вот ее «умыли» при всем честном народе. Стерпеть этого она не могла, как и держаться с достоинством: верещала что-то по-бабьи, стараясь всех перекричать, но ее никто не слушал. Каждый пытался высказаться в том же духе, что и я.
      После этого Елена Константиновна стала ждать случая, чтобы показать, кто в доме хозяин. Прихожу как-то на занятия, а она сидит в кабинете, излучая довольство собой. Обычно проверяющие из вежливости спрашивают разрешения присутствовать. А тут даже формальной вежливости не то, чтобы не сочла нужным придерживаться, а просто не знала о ее существовании.
      – Вас можно на минуточку?
      Подошла.
      – Прошу немедленно покинуть кабинет.
      – Я запишу, что вы не готовы к занятиям.
      У меня толстая тетрадь в коленкоровой обложке, где все занятия расписаны в виде сценариев. При желании Елены Константиновны преподнести так, что это задним числом написано, нельзя. Слишком большой объем работы. Видно, что занятия тщательно продуманы. Очевидно, Елена Константиновна пожалуется директору, а я с помощью тетради смогу доказать, что к занятиям готовлюсь. Несомненно, Елена Константиновна директору пожаловалась, но тем все и кончилось: инцидент раздувать та не стала. Я тоже не стала раздувать конфликт. Может, напрасно? Елена Константиновна проявила неучтивость. Это следствие многих пороков: пустого тщеславия, глупости, высокомерия, зависти.
      На всякий случай спросила у секретаря партийной организации:
      – Раиса Петровна, меня выживают?
      – Нет, хорошо относятся. Просто жена заведующего районным отделом образования решила повоспитывать.
      Я это знала, а спросила потому, что хотела понять, почему же ее никто не остановит? Видят же, что понесло. Да потому, что это весьма распространенное явление. В школах немало мастеров своего дела. Они-то и тянут на себе воз, именуемый народным образованием, а стегают их подмастерья. В этом большая беда, к которой настолько привыкли, что она остается неосознанной.
      Закатили мне выговор в числе пятнадцати сотрудников за неявку на профсоюзно-партийное собрание. Говорю директору, уже четвертому за время моей работы:
      – Софья Иосифовна, а ведь нельзя за невыполнение устава общественных организаций наказывать по административной линии. Если еще учесть, что устав партийной организации не для меня писан, а для коммунистов, то меня можно только просить принять участие в собрании. А выговор можно обжаловать.
      На свой счет я не заблуждаюсь. Я стою того, чего стоят мои тревоги и печали. А они о том, чтобы в очередной раз дотянуть до зарплаты. А жизнь не то, чтобы нищенская, а на пределе нужды рождает только мысли о том, как выжить. Стремление быть полезной людям отодвинулось даже не на второй план, а куда-то в необозримую даль.
      Остро чувствуется необходимость перемен в обществе некомпетентности и недобросовестности.
      Все-таки рабоче-крестьянская интеллигенция создана искусственно. Широко распространена классическая демагогия со всеми составляющими: изуродованной и отлакированной полуправдой, подменой понятий. Я вынуждена подчиняться ублюдочным мнениям. На подчинение нелепости уходят огромные усилия.
      Получается, что в странах загнивающего капитализма здравого смысла больше. Страх потерять работу заставляет хорошо делать свое дело. А у нас государство делает вид, что платит нам за работу, а мы делаем вид, что работаем. Демократия и свобода там не на словах, как у нас, но она обеспечена добросовестным трудом каждого на своем месте. Важно то, что вырваться из социального круга, в котором человек родился, очень трудно.
      Человек еще долго волочит за собой шлейф издержек воспитания. Попав в другую среду, он по привычке пытается установить в ней то, что заложено его кругом. Это осложняет жизнь людей более высокого интеллектуально-культурного уровня, но попавший в него человек этого не понимает. Ему бы тянутся к уровню окружения, перенимать себе все необходимое, но он донельзя доволен тем, что вырвался из своей среды, считает себя непревзойденным.
      Появление неинтеллигентной интеллигенции предсказал Михаил Булгаков. Это шариковы во всей своей неприглядности. Советская действительность оказалась для них питательной средой. Вот и расплодились. Неизвестно еще, в каком поколении шариковых разовьется чувство своей ответственности перед семьей и государством, осознание себя, как гражданина. Все беды от  того, что чувство гражданства находится в зачаточном состоянии. Пока что мы – народонаселение.
      В странах капитализма сортировка учеников идет с начальных классов. Если ученик плохо подготовлен, то его ожидает ремесленная специальность. Чаще всего это дети из малообеспеченных семей. Это справедливо. Верх дурости – обрекать их на мучительное для них освоение программы средней школы, в результате чего они не могут сориентироваться в жизни, обретают комплекс неполноценности, стараются утвердиться антиобщественными поступками, потому как ни на что другое не сориентированы. В такие условия школу поставили.
      Я не могу понять, как страна, с такой литературой, которой я восторгаюсь настолько, что посвятила ей свою жизнь, выглядит резервацией для умственно отсталых, деградирует. Мне предстоит в ней выжить и вырастить дочь. А для этого надо разобраться в том, что успели наворотить неумные люди у власти.


                Поездка в Алма-Ату

      Мой юнкоровский пресс-центр приглашают в Алма-Ату. Вместе с организатором воспитательной работы школы, на базе которой я работаю, идем в обком комсомола просить денег на поездку. Секретарь по идеологии отнеслась заинтересованно, но денег не дали. Идем в городской отдел образования. Заведующий рассыпался перед нами мелким бесом. Видно, что старается произвести впечатление. Деньги обещает перечислить.
      На хождения по кабинетам ушел день. Из Алма-Аты позвонил руководитель республиканского юнкоровского пресс-центра при Дворце пионеров, сказал, что вызов на меня пошлют в обком. Ни директор школы, на базе которой я работаю, ни директор Дома пионеров ничего не сделали, чтобы выбить деньги на поездку. Они не против, но при условии, чтобы для них – никаких забот. Учебное заведение ведь с директора начинается. Он должен задавать тон, служить примером.
      Не так давно я написала очерк об учительнице. Редактор сказал, что он несколько растянут. Я думаю, что точнее – натянут. Ярких учителей нет, приходится писать о тех, кто приближенно подходит. Отсюда и натяжки. Героиня очерка порядочна и добросовестна, но серенькая. Меня она даже не поблагодарила и не потому, что человек неблагодарный, просто ей в голову не пришло, что это невежливо. Таковы лучшие педагоги.
      Поговорила с директором.
      – Софья Иосифовна, я пришла к выводу, что мне лучше уволиться. Как-то не могу привыкнуть к понятиям, которые укоренились в народном образовании.
      – Семья же не сможет прожить только на зарплату мужа.
      Это самое больное место. Она не знает еще, что представляет собой зарплата мужа. Я подумала о том, что через несколько дней – 8 Марта и сразу же выходные. Получается пять свободных дней. Это возможность передохнуть. А потом – считанные дни до летних каникул. Да еще минус майские праздники. Я люблю работать, и дело своей жизни выбрала по душе. Но нужно же было довести общество до такого состояния, чтобы в нем невыносимо было жить и работать. И вот считаю дни до окончания моральной каторги.
      Прошли слухи, что область будут расформировывать, как нерентабельную. Значит газету и общество «Знание» закроют, и мне негде будет подрабатывать. От этих размышлений отвлек звонок из Алма-Аты:
      – Место в гостинице вам бронировать?
      – Вопрос с поездкой все еще не решен.
      – Давайте телефоны, по которым я мог бы позвонить.
      Диктую телефоны директора Дома пионеров и областного отдела образования. Руководитель республиканского пресс-центра Вадим Аркадьевич Подольский звонит по этим телефонам, а мне уже и ехать не хочется: уставшая, разбитая, в очередной раз поставленная перед фактом, что никому ничего не нужно.
      Второй день боли в боку, голова раскалывается, но я все-таки лечу. День ушел на бронирование места в самолете. Веру оставляю на знакомую учительницу. Живет она в коммуналке, и охотно согласилась пожить у меня. Летят все члены пресс-центра.
      Основное впечатление от поездки – ходила по городу в грязных ботинках и вязаной шапочке неудачной формы, неумытая и с грязными ногтями. Спали в грязных спальных мешках. Нас 15 человек. Мальчишки, девчонки и я – в одной комнате. С нами еще алмаатинские юнкоры. Разместились в здании частного дворового клуба. Комната, в которой мы живем, принадлежит спелеологам. Здесь все их снаряжение: спальные мешки, алюминиевые миски и кружки. Едим из этой посуды. Воды нет, канализация не работает, но юнкоры довольны.
      Смотрим достопримечательности города: центральный универмаг, ВДНХ, высокогорный каток Медео, музеи исторический и искусств, стереокино, зоопарк. Республиканский Дворец пионеров – великолепное и очень дорогое сооружение, стоимостью в полтора миллиона советских рублей. Мощнейший подарок детям столицы. Здесь каждый находит дело по интересам. Вплоть до того, что своя обсерватория имеется, оснащенная телескопом в виде башни, венчающей здание.
      Соревновались с юнкорами из Чилика – восьмикратными Всесоюзными чемпионами. Их пресс-центру 27 лет. Наш «живой журнал» не шел ни в какое сравнение с тем, что подготовили они. Пионерскую кругосветку тоже выиграли. Газеты этого пресс-центра раскритиковали. Вместе с алмаатинскими юнкорами выпустили многотиражку «Искорка». Нас наградили четырьмя Грамотами.
      Познакомившись с Вадимом Аркадьевичем, поняла, что в журналистике он не силен. Пробовал работать в газете – не получилось. Учит детей. Мне бы те условия, в которых он находится. Столичные школьники подготовлены лучше, чем в захудалом областном центре. Есть небольшой ротатор, на котором печатают многотиражку. Отдельная комната для занятий, печатные машинки. Заинтересовать детей есть чем.
      Перед отъездом купила Вере кое-что из одежды и дефицитные продукты: майонез, спагетти, луковицы гладиолусов, нарциссов, тюльпанов, семена анютиных глазок, петушиного гребня, маргариток. Учительнице, остававшейся с Верой, купила в благодарность отрез на платье, платок.


                Корректировка товарно-денежных отношений

      Эта учительница стала приносить мне мясо вполовину дешевле рыночной стоимости. Воровство мяса – еще одна особенность областного центра. В городе имеется мясокомбинат. Все там работающие воруют мясо и продают. Мой сосед этажом выше на этом попался и сейчас находится в местах отдаленных. Очевидно, не только он один. Работая в газете, я дважды публиковала материалы о воровстве, подготовленные народным контролем. «Несунов» ловили и наказывали, но это ничего не меняло. Руководители мясокомбината воровали в больших количествах согласно своему статусу. Их поймать было гораздо сложнее, но все равно случалось. Некий руководитель, обучаясь заочно в Семипалатинске, направил туда целую лошадиную тушу в рефрижераторе, что гарантировать должно было удачную защиту диплома. Транспортное средство вместе с содержимым вернули обратно и опубликовали в газете, чтобы другим не повадно было. Были публикации и о том, как нагло обвешивали представителей совхозов, привозивших скот на мясокомбинат, сутками под разными предлогами не принимали у них ревущую от голода скотину, чтобы сговорчивей были при сдаче. Это до какого же бездушия надо опуститься, чтобы так мучить животных!
       Но газета пописывала, читатели почитывали, а на мясокомбинате воровали. При низких зарплатах и тотальном дефиците подворовывание у государства стало способом корректировки товарно-денежных отношений. Безнравственно воровать, а еще безнравственней ставить людей в такую ситуацию. И я стала тоже покупать и есть ворованное мясо, тем более, что на вкус оно никак не отличалось от магазинного.
      Вскоре дешевое мясо и колбасу предложила мне еще одна учительница – Екатерина Ивановна. Кто-то из ее знакомых на мясокомбинате работает. Получается, что предложение даже опережает спрос. Едва ли не половина города питается краденым мясом.
      Соседи рассказали, что на днях поздним вечером звонили во все квартиры подъезда некие мужики и предлагали поросенка за пол-литра водки.
      Потогонная система под вывеской «Творческий труд», коллективная правота, нерушимо стоявшая на страже нравственных устоев, уже не могли, как раньше, испортить аппетит.
      Пришел в гости Сергей Иванович. Узнав о способе приобретения мяса, сказал:
      – Народный контроль – громоотвод.
      Точное определение. Воровство было настолько наглым, что не реагировать было невозможно. Составляли протоколы, наказывали рублем, но, если простые рабочие могли умыкнуть поросенка, а руководство – лошадь, то доходы от воровства превышали суммы денежных начетов.
      Таковы реалии социализма. Что он мне дал? Возможность не умереть от голода после войны, окончить школу и институт. Это немало. Но много времени потеряно зря в молодости по недомыслию. Хотя, капитализм столь же несовершенен, как и социализм.

                Бутафорская перестройка.

                Как мы преступно мало знали,
                Да что скрывать – боялись знать,
                Пойми теперь, когда нам лгали,
                Когда мы сами стали лгать
                И вот пришло, как наказанье
                За благодушье прежних лет
                Привычкой ставшее молчанье.
               
                Александр Яшин

      Область расформировали. Три тысячи руководящих работников остались не у дел. Еще ниже теперь упадет уровень культуры, медицинского обслуживания, образования, торговли. А куда ниже? Во всем полнейший развал, советская неряшливость, тупоумие, система одурачивания, неумение руководить.
      Многие жители нашего города уезжают, другие - собираются. Потеряв статус областного центра, он на глазах становится захолустным. Снабжение ухудшалось постепенно и завершилось нехваткой мыла в магазинах. Паники это не вызвало. Что такое мыло по сравнению с дефицитом совести?
      Между тем начал свою работу ХХVIII съезд КПСС, на который возлагали большие надежды. Впервые было сказано, что земля должна принадлежать не райкомам, а крестьянам, а власть – не партии, а Советам. Семьдесят лет спустя, опять провозглашаем: земля – крестьянам, власть – Советам.
      С приходом к власти М. Горбачева началась демократия. Все воспрянули духом. Не я же одна задыхалась в атмосфере застойного времени.
      Очень скоро пришло понимание, что демократия какая-то бутафорская. Вместо дел – словоблудие. Я – заложница времени. Нравственно не ломаюсь и очень плохо гнусь вследствие того, что воспитывалась на идеале большевиков – несгибаемости. Сегодня я – лишний человек. Мое поколение потерянное. И только ли мое? Неправда, насаждаемая в обществе, сделала чувство собственного достоинства рудиментом.
      Сейчас много спорят, но в спорах этих истина не рождается, а только неприязнь. И это потому, что мы не привыкли к инакомыслию и нетерпимо к нему относимся. У нас не хватает культуры слушать оппонента и, тем более, уважать его. Я поверила в перестройку потому, что очень хотела перемен. Это еще больше опустошило мою душу.
      Ну, никак не вяжется Елена Константиновна с перестройкой! По своему обыкновению стараюсь «зреть в корень». Она была чем-то архаичным и в доперестроечное время. Суть непонимания в том, что она ждала от меня угодливого исполнения, считая нормой то, что власть – кураж над другими. Чем ущербнее личность, тем больше отрады для нее от этого куража, и тем она невыносимее. Елена Константиновна была просто уверена, что под нее все обязаны пригибаться. Я же не могла смириться с тем, что здравый смысл – не норма. Понимала, что не может существовать общество, направляемое отнюдь не здравым смыслом. Особенно это проявилось в нашей области. В результате ее нет.
      Если же вдуматься, то в нашем обществе правда существует на фундаменте неправды. Отсюда и духовная инфантильность. Общество обокрали бездуховной системой воспитания. Большинство приспособилось жить под диктовку уродливого нашего времени, не задумываясь над главным: ну, а дальше-то что? Основная беда в том, что в сложившихся обстоятельствах хорошо работать – не выгодно. Зарплата – за участие в процессе, а не за результат. Совершая этот нравственный подлог, сохраняем благородное выражение лица.
      С чего это началось? Я хорошо помню, как в первые послевонные годы, когда я училась в школе, шла насильственная подписка на заем, потом, когда я уже работала, была принудительная подписка на газеты и журналы, участие в демонстрациях, всяческих собраниях. Совсем недавно, объявив в обществе сухой закон, создали общество трезвости. На собрании сказано было, что все должны были в него вступить и еще взносы заплатить.
      Я:
      – Не будучи членом достопочтенного общества, я пьяницей никогда не была.
      Следовательно, оно мне ни к чему. Если такое общество нужно вообще, то алкоголикам. С ними надо проводить агитацию и пропаганду, которые эффекта на дадут. Наверх надо отрапортовать о том, что в нашем городе массовое становление на путь трезвости и подтвердить это собранными деньгами. Вот и идем по пути наименьшего сопротивления, собирая деньги в принудительном порядке с тех, на кого можно надавить. Алкоголик денег обществу трезвости не даст, однозначно предпочтет их пропить. Я не желаю принимать участия в этом нравственном подлоге.
      Два рубля своих кровных на взносы я отстояла. Но отнюдь не здравый смысл восторжествовал. Остальные заплатили, руководствуясь тем, «как бы чего не вышло». А. Чехов выдавливал из себя раба по капле, а у нас десятилетиями копилась рабская психология, так что ее теперь надо вычерпывать ведрами.
      Самосознание вырабатывается сложно и долго. Наступило царство людей без мысли, без умственного напряга. Оно аукнулось инертностью масс. Возникло уродливое явление, когда главное – не дело. Вот такая историческая реальность.
      На первом месте у меня переживание конфликтов. Обдумываю, как защитить себя. Это признак упадка уровня. Сталкиваясь с глупостью и безрассудством, я вызываю недовольство не самых лучших людей – атакующих воинов невежества. Меня от этого переполняет горечь, притупляющая рассудок. Чувствую, что утрачиваю достоинство, потому что невзначай выставляю напоказ свое превосходство, стремлюсь, если не к поддержке, то хотя бы пониманию низменных душ, великолепно зная, что большинство принимает во внимание вовсе не справедливость, а то, что приносит выгоду.
      Я воспитана на сталинском аскетизме. Отсюда и жесткость оценок. Менялись руководители, а вместе с ними и общество. Сейчас уже восьмой руководитель на моей памяти. При Сталине была «страна Муравия», из которой при Хрущеве намечался прыжок в коммунизм. Сомнений в этом у меня и быть не могло. В брежневскую эпоху я, как и большинство, ударилась в вещизм. Сейчас – горбачевская гласность. В ней некая неуверенность и лихорадочность. На страницы периодики вылился негатив, мы уже и захлебываться стали в разоблачениях, но нет конкретных предложений, как жить дальше. С негатива начинал и Никита Сергеевич. Это уже не новый способ утвердиться, независимо от того, осознанный он или нет. Нельзя же считать сдвигом то, что в магазинах по-прежнему пустые прилавки, но зато об этом можно писать. Справедливость не может быть показной.
      Но после семидесятилетней немоты стоял ор. Это наводит в очередной раз на размышление о том, что все зависит от интеллектуального и культурного уровня народонаселения страны. Большинство восприняло демократию, как возможность делать то, чего не разрешалось раньше, тогда как подлинная демократия в том, чтобы не себя ублажать, а способствовать торжеству совершенства, создавать высоконравственную среду обитания. Нужно, чтобы каждый понял, как мы ограблены и унижены в самом главном – делать дело. Медицину надо лечить, образование – учить.
     Выборы на XIX партийную конференцию Что она принесет? Коммунисты не готовы воспользоваться демократией, бюрократический аппарат по инерции максимально ее ограничивает. Как всегда, правильные лозунги: «Больше демократии!», «Больше социализма!». На самом же деле бюрократия все дозирует. Большинство делегатов съезда выдвинул партийный аппарат с целью не допустить на конференцию тех, кто мог бы его пошатнуть.
      И вот конференция. М. С. Горбачев говорит о том, что в результате сокращения управленческого аппарата освободившиеся чиновники не должны оседать в других конторах, а идти на производство. На самом же деле вырабатываются новые формы управления и наполняются старым содержанием. Ценности провозглашены новые, но в жизнь их претворяет старая система партийно-государственной власти. Можно поменять людей, но система все равно будет себя воспроизводить. Поэтому доверия к перестройке больше нет. И уже пошло звучат лозунги. Было ясно, что партийная номенклатура зубами вцепилась во власть, потому что, потеряв ее, она становится скромными специалистами со всеми вытекающими отсюда потерями привилегий, к которым привыкли настолько, что иной жизни и не представляют. Народ получил право критиковать? Что ж, пусть себе потешится, отведет душу. Критика уходит в протоколы, как в песок.
      На волне гласности стало известно, что существует СПИД и распространяется с угрожающей быстротой, дыра в озонном слое достигла размеров, равных площади США, повышается концентрация углекислоты в атмосфере, что приводит к таянию ледников. Следствие этого – наводнения. А еще утечка радиации и ядовитых веществ. Кислотные дожди, большие города задыхаются от смога, сокращаются площади лесов, гибнет рыба, отравленная сбросами в реки. Преступность, наркомания, терроризм. Все это – результат нравственного дисбаланса, образовавшегося в нашем обществе. Окружающая среда существует по строгим законам не только физики и химии, но и нравственности. Нравственные устои нарушены, и природа наказывает человека за это. Она протестует.


                Статистика вводит в заблуждение

      Нелегко прозревать. В обществе насаждались понятия исключительности нашей страны, и я ими пропитана. Цифирь завораживала: первое место в мире по количеству врачей. По своему опыту знаю, что медицина наша – валовые показатели койко-дней, за которыми спрятана ответственность за результаты работы.
      Официальная статистика сообщает о том, что наша страна вышла на первое место по подготовке специалистов и умалчивает о том, что они плохо образованы и малокультурны. Вообще «цифирь» стала знамением времени. Вот подсчитать бы количество несправедливости на душу населения, силу коррупции. Но «цифирь» головотяпство подменяет шапкозакидательством. Бодряческий оптимизм статистики и привел страну к кризису.
      Мнение большинства создается. Конституция наша – символ, не предназначенный для постоянного пользования. Правду говорят только тогда, когда она помогает лжи. Опровергнуть ложь невозможно, потому как она многовариантна. Существует еще и подтасовка фактов. И все это остановить можно очень просто: принимающие решения несут ответственность за их последствия.
      Чем больше размышляю над происходящим, тем труднее становится. Поистине, умножающий знания, умножает печали. Поверивших в добрые перемены объявляют неуживчивыми. Это еще более жестоко, чем в застойные и застольные времена. Тогда все устоялось, и была возможность сориентироваться, а перестройка бьет по людям порядочным, которые пытаются принять в ней участие. И опять в борьбе с лучшими людьми используется испытанный метод – коллективная правота. Где и как рождаются коллективные истины?
      Вспышки газетно-журнальной брани показывают, что одни и те же факты, оказывается, можно толковать и потом перетолковывать в диаметрально противоположном направлении.
      Вначале казалось, что на передовых позициях перестройки оказались журналисты. Потом пришло понимание: это заблуждение. Страну они не спасали, потому что была не позиция, а поза. Вместо информации были мнения.


                В поисках выхода

      В районной газете предложили место заместителя редактора. Поехали с Верой. Это в часе езды от областного центра  на автобусе. Поехать решила рейсом в половине двенадцатого, потому как он заходит в районный центр, тогда как остальные притормаживают на трассе. За полчаса до отправления билетов уже не было. Пришлось взять на следующий рейс, отходящий часом позже. В ожидании автобуса обошли магазины на привокзальной площади, поели лагман в кафе национальных блюд.
      Редакция оказалась закрытой. Ободранное здание, на двери висячий замок. Вокруг здания – заросли сорняков.  Увиденного было достаточно для определения уровня. К тому же я знала редактора, как человека несолидного. Вывод напрашивался такой, что это не серьезно. Постояли немного возле редакции, поняли, что сегодня никого и не будет, и пошли на автобусную остановку. Я заранее не позвонила в редакцию и не предупредила о своем приезде. Но разве можно было предположить, что в редакции в рабочее время может никого не оказаться?
      В расписании значится, что автобус должен быть в половине пятого, в десять минут шестого и шесть. Но расписание есть, а автобусов нет. Вместе с другими пассажирами, отчаявшимися дождаться, двинулись на трассу. Холодно. Развели костер, собрав сухой бурьян. Остановился какой-то драндулет. Левак запросил по трешнице, тогда как  стоимость проезда 95 копеек. Домой попали к девяти вечера.
      На другой день пошла к Петракову. Когда его уволили из областной газеты, он устроился в эту самую районную. Сейчас он уволился оттуда, и меня приглашали на его место. О своей поездке в районный центр не сказала. Информацию получала, задавая косвенные вопросы. Убедилась в правильности вчерашнего вывода.
      Открывают школу для умственно отсталых детей. Многие туда ринулись из-за того, что зарплата выше почти вполовину, а наполняемость классов вдвое меньше, чем в обычной школе. Я тоже ринулась. Не взяли: учитель истории уже есть. И правильно сделали. Мне нужна не попроще работа, а соответствующая моему уровню. С моей подготовкой работать с умственно отсталыми детьми – до такого додуматься можно было только от безысходности. Я лихорадочно искала выход и примеряла себя к любой возможности.
      Пошла к Высоковской, потому что там тоже могли быть варианты. После закрытия нашей редакции она уехала редактором городской газетки. Хорошего там мало. Это город-спутник с металлургической промышленностью, до предела загазованный. Коллектив сложный. Редактора выжили в надежде занять его место. Горком решил не идти у коллектива на поводу и взять редактора со стороны. Страсти поэтому с новой силой клокочут. Высоковской квартиру обещают через полтора года, а пока живет в гостинице за свой счет. В коллективе ей нужен свой человек, потому как от интриг не застрахована. Ее мама, побывавшая там, утверждает, что в воздухе стойкий запах тухлых яиц. Мне этот вариант тоже не подходит: неблагоприятные экологические условия, быть столпом и опорой Высоковской, не отягощенной нравственными понятиями настолько, что запросто «кинет», как только ей это будет выгодно? Главное – никакой надежды на жилье в мои немолодые годы.
      Светлана Адольфовна приехала забирать мать, которая осталась одна, потому как дочь к тому времени окончила школу и поступила в Свердловске на факультет журналистики. Она продала фортепьяно и еще кое-что из мебели. Вещи, которые решила взять с собой, паковала, чтобы увезти и отдать на хранение знакомым до тех пор, пока не получит квартиру. Оказалось, что мне даже вызов не сможет организовать. Говорила обо мне в горкоме, но там против того, чтобы она укрепляла свои позиции в редакции нужными ей людьми. Не исключено, что Светлана Адольфовна не совсем устраивала горком, как редактор. У меня есть возможность приехать и предложить редакции свои услуги не как ее протеже.
      Получалось, что все варианты были хуже той ситуации, в которой я находилась. Делать было нечего. Включилась в повседневную карусель под девизом «Все успеть», тем более, что неумолимо надвигался очередной учебный год.
      И снова мой день рождения. На работе не поздравили, и не потому, что плохо относятся. Это люди другого круга, живущие своими понятиями, замороченные повседневной рутиной.
     Письмо от Высоковской. Может взять корреспондентом, а потом поставить заведующей отделом. Вспомнилось, как при последней встрече речь зашла о «Собачьем сердце» Михаила Булгакова. Произведение опубликовали в толстом журнале, поскольку у нас гласность, и запрет на многие произведения сняли. Светлана Адольфовна тогда сказала, что автор был наркоманом и не иначе, как написал такое под воздействием наркотиков. Я понимала, что это глубокое произведение, содержащее предупреждение: не надо искусственно создавать шариковых. Они подомнут под себя интеллигенцию, заставят жить по своим ублюдочным понятиям. Это очень опасно на самом деле. Ничего доказывать ей не стала, потому что не видела в том проку. Она недалеко ушла от Шарикова, поэтому нечего ожидать от нее глубокого понимания. Нет, работать под ее началом – тоже не выход.


                Глоток кислорода

      Приближается день Всесоюзного слета. В городской отдел образования пошла делегация – юнкоры вместе с организатором воспитательной работы Татьяной Александровной просить денег на поездку в Алма-Ату. Вернулись, не солоно хлебавши. Поехать на свои деньги, или обратиться в вышестоящую инстанцию? Татьяна Александровна пообещала выделить деньги из ученического фонда. Но получилось так, что не сразу собрали ученический комитет, потом решение приняли, но не оказалось на месте директора школы, чтобы заверить печатью. Все это тянется, а билетов на самолет может и не быть.
      Пытаюсь дозвониться в Алма-Ату по коду. Глухо. А ведь надо уточнить сроки слета, и в какой гостинице забронированы места. Звоню в агентство аэрофлота. Тоже глухо. Потом позвонил все-таки Вадим Аркадьевич, сообщил, что дали телекс неделю тому назад моему руководству по поводу того, кто меня вызывает и зачем. Поняв, что руководство не будет реагировать и на телекс, еду в агентство и покупаю на свои деньги билет в оба конца.
      Дома перед отъездом стараюсь покончить с неотложными делами. Натираю хрен на терке, заливаю его кипятком, готовлю борщ и запеканку, переглаживаю ворох одежды. Гладила до изнеможения часов десять подряд. Собираю чемодан.
      Решила перекусить в школьной столовой. Выпила стакан абсолютно безвкусного яблочного сока, щедро разведенного водой. По дороге из школы купила вымя. Отварила его и ела с острым томатным соусом из собственных запасов.
      На слете я должна выступить с докладом, но время трачу на домашние дела, как более неотложные, а к докладу будет время и в Алма-Ате подготовиться. Прилетела туда в шесть утра. Из аэропорта до аэровокзала добралась на автобусе, а оттуда пешком до гостиницы «Иссык».
      В комнате восемь человек – туристы из Дальнего Востока. Научили готовить кальмаров. Поспала после бессонной ночи в аэропорту, чтобы восстановить силы. Еду на рынок и в ЦУМ. Купила две баночки женьшеневого крема для лица, корни хризантемы и чайной розы, кассету с записью песен Владимира Высоцкого, десять кусочков хвойного мыла. Именно столько «давали в одни руки».
      День второй. Еду во Дворец пионеров. Работаю над публикацией. Начала ее писать в аэропорту и продолжаю, пока идет «круглый стол» собравшихся руководителей юнкоровских объединений. Приехала из журнала «Рабоче-крестьянский корреспондент» Маргарита Михайловна Монахова, присутствует редактор республиканской газеты «Дружные ребята» Светлана Николаевна Луценко.
      День третий – продолжение «стола». Я выступаю, даю бой Валентине Миновне Ромашенко из Череповца. Ей около сорока лет, одержима звездной болезнью. Выступление свое она построила на том, что публикации очень трудно пробивать в городскую газету.
      Я:
      – Некий гвоздь, забиваясь шляпкой вперед, ворчал по поводу того, что все новое пробивается в жизнь с трением. Зачем ломиться в городскую газету, которая не предназначена для детей, тогда как низок уровень школьных стенгазет.
      Рассказала, как мы делаем «Школьную планету»:
      – Мы учимся находить в жизни школы такое, что могло бы заинтересовать всех. Это только кажется, что ничего нового не происходит: каждый день уроки. На самом же деле столько возможностей. Репортажи с уроков, на которых занимаются чем угодно, только не обучением. Репортажи с перемен, школьных утренников и вечеров, со столовой. Интервью с отличниками, двоечниками, учителями, пионервожатыми, звеньевыми пионерских звеньев, комсомольским активом, родителями. Интерес представит творчество учащихся и учителей: рассказы, стихи, очерки, рисунки, фотографии, отзывы о прочитанных фильмах и книгах, морально-этическая тема. Рассказы о занятиях в кружках. Это можно перечислять до бесконечности. Наши публикации без всякого трения публикуют в областной газете и республиканской «Дружные ребята». Нужно, чтобы они представляли собой интерес, а для этого необходима индивидуальная работа с юнкорами.
      Мне передают записку от Вадима Аркадьевича:
     «Вы говорите уже 25 минут».
      Регламент – пять минут:
      – Ой! Тут мне записка пришла, что злоупотребляю вашим временем. Извините: увлеклась и разошлась.
      Маргарита Михайловна:
      – Продолжайте.
      Светлана Николаевна:
      – Вы остановились на том, что нужны индивидуальные занятия.
      Пока я говорила, Валентина Миновна поутихла. Когда выступали другие участники семинара, она каждого комментировала.
      Был перерыв на обед. Я осталась в зале заседаний и работала над публикацией. Дело в том, что я надела туфли на высоких каблуках. В дороге они были крайне неудобны, но перед самым отъездом выяснилось, что туфли на низких каблуках нуждаются в починке. Поэтому и не смогла идти в ближайшее учреждение общепита по техническим причинам. Обеденный перерыв решила использовать на дело. Публикацию готовила для областной газеты, но решила воспользоваться случаем и отдать ее Маргарите Михайловне в журнал.
      Вечером все идем на казахский балет «Раненый кулан». Ужинаю в буфете театра слоеными пирожками с мясом и лимонадом с пирожными. Два пирожка положила в сумочку. Балет закончится поздно, и поесть негде будет. Если еще учесть, что без обеда сегодня.
      День четвертый. После семинара едем в театр имени М. Лермонтова. Спектакль «Звезды на утреннем небосклоне» об интердевочках. Новизна в том, что тема эта раньше была закрыта. Никаких интердевочек в нашей стране быть не могло по определению. Ну, а на волне гласности они всплыли.
      В гостинице переселилась в комнату, где живут участники семинара.
      День следующий. Едем на Медео. По дороге заезжаем в индийский магазин «Ганга». Во второй половине дня чаепитие в редакции «Дружных ребят».
      Дворец культуры имени Ленина – одна из главных достопримечательностей города. Построен он в восточном стиле. Крыша с боков загнута кверху. Говорят, его строительство дорого обошлось само по себе, да еще неправильно построили, разбирали все до основания, опять строили. Так обычно все у нас и делается. Строители не подготовлены были к столь сложному сооружению, не смогли разобраться в чертежах. Когда заметили несоответствие, то ли значения не придали, то ли решили скрыть головотяпство, и продолжали строить. Тем больше потом пришлось разрушать и строить заново. Это по слухам. О подобном писать в газетах было не принято: бестолковщины в нашей стране не может быть.
      Бывая в Алма-Ате, я не раз любовалась этим чудом архитектуры, но каждый раз оказывалось, что Дворец все еще строится. Но конец есть всему, и долгострою тоже. Идем во Дворец. Представление не самое интересное, но иду исключительно с целью посмотреть здание изнутри. Пела Марина Капуро, и был еще показ моды ленинградского Дома моделей. Заканчивается день походом в кафе-мороженое.
     Последний день. Обмениваемся адресами. Интересный человек Галина Васильевна Маркелова из Подмосковья. Играет с нами в юнкоровские игры. По правилам игры я должна доказать необходимость своей публикации редактору «Дружных ребят».
     – Публикация о зеленом патруле крайне необходима. Над Антарктидой расплывается озонная дыра, количество углекислого газа в атмосфере увеличивается. Это неминуемо приведет к таянию ледников и всемирному потопу.
Роль редактора сводится к тому, чтобы публикацию не пропустить.
      Светлана Николаевна:
      – Публикация в газете проблемы не решит. Давайте рассмотрим, насколько она необходима, на следующей планерке.
      Парирую:
      – Светлана Николаевна, простите, но вы зачем же такими приемами пользуетесь?
      – Ну, и какими же?
      – Да типично бюрократическими, именуемыми волокитой. Экологическая обстановка на планете настолько сложна, что очередной редакционной летучки может и не быть!
      Аплодисменты.
      Вадим Аркадьевич показывает мою книжечку. Ее хотели подарить участникам семинара, но не успели забрать из типографии. У него единственный сигнальный экземпляр, но и тот куда-то запропастился. Только что в руках держал, и вот он бесследно исчез. Не иначе, как кто-то себе подарил.
      ВадАрк, как зовут его юнкоры, дарит мне цветные фотографии: все участники семинара в парке Панфилова, я с сотрудницей «Дружных ребят» Генриэттой Канн, снимок на Медео, когда я была там с юнкорами.
      Маргарита Михайловна сказала на прощание:
      – Рада знакомству с вами. Вы выгодно отличаетесь на фоне честолюбцев и, скажем прямо, людей неумных.
      Идем в баню «Арасан». Тут все: русская баня, сауна, бассейн, душ, самовар с чаем. Поднимаемся по мраморным ступенькам на второй этаж, оставив пальто в гардеробе. Два часа проводим среди этой роскоши. Звонок возвещает о том, что пришло время одеваться.
      По итогам семинара выпустили «Приложение к несуществующей газете «Всех к ногтю». В ней репортаж «Новые формы коллективного бреда».

                Слушали:

1. Работа с юнкорами сегодня – отдельные островки в океане.
2. Привлекать к работе с юнкорами различные организации.
3. Выпуск газеты для нас – праздник.
4. Гибнет газета «Горнисты».
5. На методическую работу отводится четыре часа в неделю.
6. Из районов пишут: «Хотим делать газету из ваших заметок».
7. Неважно, кто будет работать с юнкорами: журналист или учитель. Важно, чтобы человек был хороший.
8. Самое главное, чтобы детям не было скучно.
9. Мы проводим психологические практикумы.
10. Мои партийные поручения – секретарь партийной организации и редактор стенгазеты.
11. Единая программа для юнкоров вредна.

                Постановили:

1. Превратить океан в сушу.
2. Превратить трудовые будни в праздники.
3. Внедрить юнкоров во все организации
4. Направить в Калининград десант спасения.
5. Установить в кабинете Подольского аппарат для размножения публикаций.
6. Юнкоровской работе – психологическую основу.
7. Совместить эти поручения везде.
8. Продлить сутки до 48 часов.
9. Поручить С. Саенко изобрести противопрограммную вакцину.
10. Ввести естественный отбор среди руководителей.
11. Создать из участников редколлегий стенгазет народные ансамбли песни и пляски

      Участник семинара Сергей Саенко записал высказывания выступающих. Потом придумал шуточные «постановления».
      В приложении к газете «Всех к ногтю» сообщалось: «Вадиму Аркадьевичу присвоить звание Героя Юнкоровского Союза, разработать намек на его бюст, который будет установлен возле Дворца пионеров. Расходы на установку памятника отнести на счет участников семинара».
      Были и стихи.

                Ох, уж это поле ало –
                Все мозги заполевало.

     Это о Валентине Миновне. Она всем надоела и всех раздражала своим резонерством. Про алое поле она минут десять говорила, как о творческой находке юнкора.
      В конце значилось: «Газету выпускали: гениальный редактор, безответсекретарь, верстальщики, чистописальщики»
Всем участникам семинара подарили альбомы цветных фотографий «Ала-тау», значки участников, вымпел и значки газеты «Дружные ребята» и газету с автографами сотрудников, фирменные календарики.
      Самолет приземляется. По взлетному полю бежит Вера и сразу докладывает, что по случаю моего прибытия купили яблоки и виноград. В здании аэропорта учительница, которая с ней оставалась. Дома праздничный обед – тушеная капуста с мясом.
      Отнесла сувениры директору Дома пионеров. Реакция сдержанная. Чувство такое, что, глотнув кислорода в Алма-Ате, окунулась в вакуум. Там были заинтересованность и творчество, здесь – зарплата и спокойная жизнь – предел желаний, формалистика высшей гильдии. Муторно.

                Окунаюсь в вакуум

      Семинар в Алма-Ате всех сдружил. Была атмосфера духовной близости. Я переписываюсь со многими руководителями юнкоровских объединений в Пермской, Алмаатинской областях, Калининграде, Череповце, Новосибирске, Алтайском крае. Сообщила им, что собираюсь менять место жительства, ищу с хорошими природными условиями из-за здоровья дочери.
      Педсовет. Поскольку перестройка в стране идет, мне предлагают выступить. Пока методист читала свой доклад, я делаю в блокноте записи: «В докладе нет ни мысли, ни чувства. Нечего обдумать, не с чем согласиться, не на что возразить. Ни уму, ни сердцу».
      А вот «перлы» из доклада:
      «Методика обучения, созданная новаторами, апробирована многолетним опытом борьбы с рутинерами и бюрократами от просвещения».
      Откуда-то это взяла и, не осмыслив, что рутинеры и бюрократы от просвещения – это руководство Дома пионеров, вставила в доклад.
      Поднимаю голову от блокнота и смотрю в глаза директору, председательствующей на педсовете. Ни один мускул не дрогнул, а ведь должна была возмутиться: докладчица транжирит время всех собравшихся и свое. Из руководителей кружков тоже никто не освистал. Вошло в привычку. Методист занимала трибуну полчаса. За такой доклад полагалось бы вычесть из зарплаты стоимость человеко-часов, да еще штраф за обман собравшихся наукообразной трескотней. Самый вредный феномен нашего общества – говорение без позиций.
      Овладевшие общественным сознанием стереотипы подавляют мысль.
      Выступаю:
      – Доклад был неконкретный. Из него мы не узнали ничего нового. Пережевывать азбучные истины – значит унижать собравшихся своей неподготовленностью.
Методист, делавшая доклад, взревела.
      – Вы не знаете повестки дня! Анализ будет на следующем педсовете!
      Отвечаю очень вежливо:
      – Это не только мое мнение. В перерыве мы посоветовались, собравшись по секциям, согласно новым демократическим веяниям. И цели обидеть вас…
      – Ну, ладно! Говорите уж, а то будете тут…
      Мне не надо было продолжать, а просто удалиться. После меня выступила руководительница кружка:
      – Доклад мне понравился, потому что многое из того, о чем шла речь, не делается.
      Неужели она не понимает, что доклад пустопорожний? Или таким образом хочет угодить руководству. Педсовет ведет директор Дома пионеров. Она не делает методисту замечания за ее хамство.
      В очередной раз убедилась в том, что в спорах истина не рождается, а изгоняется, уничтожается и затаптывается для верности в грязь, потому что раздражает своей ненадобностью.
      Перестройка призывает масштабно и критически думать, анализировать, искать, сопоставлять. Никто не умеет вести конструктивный диалог и не знает о том, что это необходимо. Создали Совет коллектива, но это послушное орудие в руках директора. С такой целью и создавался. Решения принимаются келейно за спиной этого совета. Сознание тех, кто правит, не меняется.
      Пришла домой и настрочила заявление об увольнении. Мотивировка: после четырехлетней попытки приспособиться пришла к выводу, что это невозможно. Что буду делать после увольнения – не знаю. Директор сразу же после педсовета ушла в отпуск. Понесла заявление методисту. Та куда-то вышла. Положила на стол и пошла на занятие. Ко мне в кабинет приходит секретарь директора. Софье Иосифовне позвонили по поводу моего заявления, и она примчалась. Разговор у нас с ней не получается.
      – Если в Доме пионеров микроклимат не позволяет нормально работать, почему бы нам не разобраться в коллективе?
      – Потому что это будет спектакль под названием «Открытое партийное собрание» с заранее известными действующими лицами, то бишь выступающими. Могу предсказать заранее, кто и что скажет. Методы борьбы с инакомыслием давно известны, давно отработаны и даже приобрели балалаечный уклон, стали делом техники. И вообще массовость страшна, потому что оболванивает личность.
      – Я всегда к вам хорошо относилась.
      – Это на самом деле так. Я тоже отношусь к вам с уважением, поэтому и пытаюсь все объяснить, иначе просто не было бы смысла разговор вести. Но работать при таком раскладе, когда на тебя могут гаркнуть, считая это нормой, я не смогу. Ну, почему не прислушаться к тому, что я сказала? Если я не права, доказать мне это так, чтобы я не могла ничего возразить, и все бы увидели, что это у меня пустопорожние обвинения.
      – Должна же я поддерживать методистов, которые требуют. Они и должны требовать.
      – Руководство коллективом состоит из многих слагаемых. Методисты пользуются лишь одним – требовать. Они не идут впереди коллектива, увлекая всех своим примером, а плетутся сзади и подхлестывают. Безусловно, нужна дисциплина. Но надо же видеть разницу между борьбой за дисциплину и угнетением лучших сотрудников. У нас в Доме пионеров руководители тормозят учебный процесс, лишь бы самим тюхать впереди. Я, кстати, об этом написала. Давайте так сделаем. Я все равно должна ознакомить вас прежде, чем отправлять в редакцию, чтобы это не выглядело, что действую как-то исподтишка. Знакомство со статьей сократит время нашего разговора. Тут все аргументировано. Если вы докажете, что я не права в чем- то, тут же это место уберу из публикации.
      – Я бы попросила убрать критику в адрес руководства.
      – Критика же здесь не ради критики, а чтобы изменить жизнь коллектива к лучшему. Ну, хорошо, Софья Иосифовна, если вы считаете, что ничего не надо менять в нашей жизни, я это вычеркну. Но работать при таких условиях я не смогу.
      Это директора устраивало. Сразу успокоилась и ушла в отпуск. Я поняла свою оплошность: стучу лбом в глухую стену. Никто не собирается ничего менять, как бы там газеты не захлебывались публикациями о перестройке. Обязанности руководства сведены до минимума. Работают, как могут. Меня воспринимают как досадную помеху.
      Поделилась своими мыслями с Сергеем Ивановичем. Это теперь единственный человек, который может понять:
      – Административно-командные методы достигли крайности – личной диктатуры, потому что это проще всего. Люди живут, не задумываясь над тем, кто они и зачем надо жить. А зачем думать? Существует фатальное решений съездов и пленумов, с неотвратимостью законов природы приближающее всеобщее благоденствие. А нам надо верить в мудрость этих решений, повиноваться им и не высказывать свои незрелые выводы. Атрофировалось за ненадобностью умение мыслить. Но ничто нельзя претворить в жизнь без личностей. Личностей очень немного, но они имеются. Беда в том, что спрос не на них, а на послушных исполнителей. Спрос, как известно, рождает предложение. Получили перепроизводство послушных, как полезного для общества типа людей. Результат – бюрократическая убыточная экономика, и вообще государство абсурдное. Мои беды – от ущербности нашего общества, его фальшивости. Речь идет о выживании моих способностей, которые я не могу реализовать, и они перерастают в недовольство всем и вся. Знамением времени стало сбиваться в группы для поддержания своего лидера. Захватив кресло, этот лидер заботится о своей команде согласно вкладу каждого в завоевание этого кресла и в надежде на дальнейшую поддержку, если этот лидер слабый. Если же лидер сильный, он избавляется от своей группы поддержки за ненадобностью.
      Секретарь партийной организации плохо работает, за что ей пришлось уйти из школы, где она работала завучем, и устроиться в Дом пионеров руководителем кружка. Она продолжает поступать так, как привыкла в школе: не создавать такие условия, при которых плохо работать было бы не выгодно, а прочно самой утвердиться. И привыкла она к единомыслию. Это когда одна мысль на всех.
      Выслушав мою тираду, Сергей Иванович говорит не так цветисто, зато конкретно:
      – В системе народного образования низкий уровень. Учителя пережевывают на уроках учебники. Это уже не творческий труд, а ремесленничество. У них масса всяких общественных нагрузок. Вам надо идти в газету. Можно поехать в Алтайский край. Я там работал. Напишите в крайком партии. Вам обязательно что-то предложат.
      Городской отдел образования проводил семинар преподавателей этики и психологии семейной жизни. Приняла участие в семинаре. Бесполезная говорильня. Уровень работников этой уважаемой организации настолько низок, что они даже понятия не имеют о том, какими должны быть семинары. Говорят какие-то общие фразы, переписанные из методических журналов. И нет понимания, что прочитанное нужно «просеять через извилины», отделить существенное.
      Оказывается, Светлана Михайловна Цвентух – инспектор отдела образования. Значит, вполне возможно, не получив никаких знаний в институте, осваивать зарплату директора Дома пионеров, быть оттуда изгнанной – и вот готовый инспектор отдела народного образования. Теперь она будет судить о моей работе.
     Подумалось о том, что, уйдя из редакции, могла бы и лучше устроиться. Хотели взять в облисполком инструктором. Подготовила необходимые документы, но обком не утвердил, потому как строго желательно, чтобы эту должность занял коммунист. Предлагали в областное статистическое управление заведующей отделом.
      Предполагалось кропать шефу кандидатскую диссертацию и осваивать зарплату. Могла бы и сама предложить свои услуги в областные организации. Не все же знали, что ухожу из редакции и меня можно пригласить. Но тогда при расформировании области осталась бы без работы. Можно было бы пойти преподавателем в институт или техникум.
      Раньше город, в котором живу, устраивал меня тем, что при тотальном дефиците в стране здесь было неплохое снабжение. Сейчас меня держат три магнита: квартира, дача и понимание того, что не в моем возрасте начинать все заново в другом месте. Вместе с тем на меня действует выталкивающая сила – почва уходит из-под ног.
      Вышла, наконец, моя книжечка. Подольский прислал пять экземпляров. Одну подарила Сергею Ивановичу.
      Может, и хорошо, что в Доме пионеров для меня оказались неподходящие условия. Пошла туда, чтобы иметь больше свободного времени для дочери, но жизнь показала, что не работу нужно менять, а отношение к ней.
 
                Собкор Вячеслав Кулик

      Наш город после расформирования области присоединился к соседней, и теперь газета этой области стала нашей, а Кулик в ней – собственный корреспондент от нашего города. Тут все правильно. Он лучше других писал из оставшейся пишущей братии, в междоусобицах не участвовал, но Лиовковский к нему благоволил, а это не тот человек, чтобы благоволить к способным. Ему, прежде всего, нужны преданные. Поговаривали, что Кулик не так прост и докладывает редактору все, что происходит в коллективе. Наверняка об этом никто не знал, но догадывались и откровенными с ним не были.
      Как-то, придя ко мне в гости без приглашения, читал стихи Николая Доризо, выдав за свои. Очевидно, не подозревал о том, что я неплохо знаю поэзию, и в блокнот выписываю из периодики понравившиеся стихи. Разоблачать не стала. Поинтересовалась, почему он их не публикует. Ответил неопределенно. Выпендреж в нем был. Часто пребывал в этаком разнеженном состоянии, как откормленный кот, довольный собой. У него был хороший язык, хотя в публикациях своих сбивался к мелкотемью. На серьезную тему написать доходчивым языком – «фигура высшего пилотажа», на такое способен был разве что только Лазарь. Кулик ходил в белом полушубке, и Людмила Лазарь говорила, что он похож на деникинского офицера. Потом свое мнение вследствие какого-то высказывания Кулика переменила:
      – Тулуп у него дворницкий!
      Иду в корпункт областной газеты. Кулика нет. Зашла в редакцию районной газеты «По ленинскому пути», расположенную в соседнем кабинете, пообщалась с редактором. Пришел Кулик. Отдала ему публикацию для областной газеты.
      Отправила письма в Тюменский обком и Алтайский крайком партии, в которых сообщала, что имею опыт работы заведующей отделом областной газеты, а сейчас, в силу сложившихся обстоятельств, хотела бы переехать, если есть что мне предложить.
      Позвонил Кулик. Лестно отозвался о моей книжечке. Я ему давала для прочтения. Но я так поняла, что он решил мне ее не возвращать. Понравилось настолько, что тоже решил создать пресс-центр.


                Карательно-опричные методы

      Получила зарплату на полсотни меньше. Попросила методиста разобраться. Это та самая Александра Егоровна, с которой я познакомилась в первой своей командировке и благодаря которой я поняла, кого назначают директорами пионерских лагерей, организуя оттуда одну из первых своих публикаций.
      – Мне некогда. Директор в отпуске, и мне приходится выполнять ее обязанности.
      Обычно все уходят в отпуск летом. Софья Иосифовна под видом ремонта Дома пионеров в отпуск не пошла, хотя надобности в ее присутствии не было никакой. Софья Иосифовна занималась дачей, появляясь в Доме пионеров на короткое время. Основная работа начинается вместе с учебным процессом: трения в коллективе, конфликты, форс-мажорные обстоятельства. Все это нужно решать, «разруливать», нейтрализовать. Софья Иосифовна этого не умела делать и предпочитала от этого уходить.
      По прошествии некоторого времени напоминаю:
      – Александра Егоровна, но коль вы за директора остались, то вопросы надо решать.Тем более с оплатой. Вы бы согласились работать, если бы вам не доплатили? У меня тоже желания нет. А что, это кажется дико?
      – Мне многое кажется диким!
      – Представьте, мне тоже. Так вот и давайте с этой дичью разбираться.
      Что кажется мне диким, она не спросила, а ответ был. Председатель профсоюзного комитета повесила объявление о том, что желающие приобрести норковые шапки могут записаться у нее. Когда же подходили записываться, она говорила, что шапки рыжие и большого размера, чтобы никто на них не польстился. Потом оказалось, что это была дезинформация, специально придуманная, чтобы избежать ажиотажа. Так шапки достались двум методистам. По-моему, это дикость: обмануть всех ради того, чтобы услужить руководству. И опять вспомнила Нину Александровну. Благодаря ей, получила талон на приобретение огромного цветного паласа.
      И еще через некоторое время:
      – Ну, что, Александра Егоровна, выяснили?
      Она поняла, что я от нее не отстану, и ее извечный прием не делать того, от чего можно увильнуть, не пройдет.
      – Елена Константиновна не проставила вам часы, потому что у вас в журнале не все записи.
      – А почему мне об этом даже не сообщили, а втихаря? Обрадовалась, что на чем-то подловила? Какая все-таки низость!
      Значит, она знала о проделке Елены Константиновны и вместо того, чтобы остановить ее еще и покрывала, пытаясь уберечь от ответа за содеянное. Я не стала ей объяснять, что умолчание о причинах приводит к повторению следствия. Исполняя обязанности директора, она напускала на себя некую маститость. О незаконности такого поступка знали обе, поэтому вместо того, чтобы в назидание другим придать делу гласность, потихоньку недоплатили деньги. Александра Егоровна позвала Елену Константиновну, чтобы быть в стороне. Спрашиваю у нее:
      – Вы, собственно, кем у нас работаете, методистом или статистом? Если методистом, то, прежде всего, должны быть заинтересованы в пользе дела. А что, эти ваши действия способствуют улучшению процесса? Если же вы статист, то учебный процесс – не ваша забота. Только тогда вы должны получать 80 рублей. Так что прежде, чем кого-то наказывать рублем, давайте разберемся.
      Ее прорвало:
      – Это вы звонили в областной комитет образования и просили, чтобы меня убрали с методиста за несоответствием!
      – Правильно по-русски надо сказать «с должности методиста» и «за несоответствие». В областной комитет я не звонила, а с секретарем партийной организации у меня был разговор о том, что вы неправильно себя ведете и, если будет так продолжаться, то придется обращаться в областной отдел. Она, вместо того, чтобы объяснить вам азбучные истины, занимается наушничеством. И отнюдь не из-за уважения к вам, а с целью заслужить расположение. Если бы я обратилась в областной отдел, давно бы назначили проверку. Убрали ли бы вас «с методиста» – не знаю, но серьезные замечания сделали бы. Обращаться в вышестоящие инстанции – мое право. Ну, а насчет несоответствия, то вы сейчас в нем расписались. Вы хоть поняли, что сказали? Сознались в мелочной мести за звонок. Вы свой авторитет не зарабатываете, а насаждаете авторитарными методами. Методист – учитель руководителей кружков. Чему вы можете научить, если не знаете элементарных вещей?
      – О вас многие плохо отзываются.
      – Это не дает вам права не платить зарплату. И, если методист считает возможным не анализировать работу, а собирать сплетни кто о ком и как отзывается, то я не вижу смысла продолжать разговор.
      Разворачиваюсь к Александре Егоровне:
      – Поскольку вы заместитель директора, прошу деньги мне выплатить, потому что удержание было незаконным.
      Елена Константиновна в подлости попыталась сохранить осанку благородства:
      – Меня оскорбили!
      Вместо извинений, Елена Константиновна решила извлечь из происходящего некую духовную компенсацию, пытаясь меня обвинить. Не обращаю внимания, хотя напрашивалась она на реплику о том, что это ее действия – оскорбление всей системы народного образования. Если бы я это сказала, то дала бы ход словесной перепалке, в которой потонула бы цель разговора – вернуть незаконно и тайно удержанные деньги. Это дело ее воспитания. Она хочет взять реванш, но для этого надо научиться говорить по-деловому, а не затевать скандал в стиле женщины из очереди. Все же реплика под занавес не помешает, и я ее выдаю:
      – Если то, что вы сейчас тут наговорили, с вашей точки зрения логично, тогда надо договориться, чтобы здравый смысл называть абсурдом.
      Подумалось о том, что все не так уж плохо. Было бы хуже, если бы эти люди меня хвалили. Это бы означало, что иду не той дорогой.
      Я в очередной раз столкнулась с произволом, самым обыкновенным карательно-опричным методом, шаблонным мышлением. Мы унаследовали не уважение к оппоненту и не умение слушать, а экстремистскую нетерпимость. Я не с Еленой Константиновной борюсь, а против самодурства, порожденного мало ограниченной властью. Перестройка провозгласила новые ценности, а проводит их в жизнь Елена Константиновна и иже с ней. Она будет воспроизводить порядки по своему пониманию. В системе образования есть сотрудники с более высоким уровнем, но методистами поставили не их. Все это понимают и в перестройку не верят. Пока остается протекционизм, ничего не изменится.

                В угоду больной нравственности

      Газеты все еще пишут о перестройке сознания и возвращении к здравому смыслу. Но это уже воспринимается, как пошлость.
      Проблема назревала десятилетиями, и столько же времени потребуется на ее решение. Пока перестраивает у нас муж Елены Константиновны, а требуется личность.
      Вот потому-то гласность есть, а слышимости – нет.
      Живу в Зазеркалье. Норма опрокинута с ног на голову, здравый смысл искажен в угоду больной нравственности. Наше социалистическое общество не возвышается над миром мещанства. Многие давно в это уже не верили и приспособились к тому обществу, которое не декларировалось, а было на самом деле.
      Всем, что есть во мне лучшего, обязана книгам. Теперь литературные герои представляются мне образцовой анкетой или месткомовской характеристикой. И это только в литературе добро и зло существуют. В жизни же зло знает свою непопулярность и маскируется.
      Нигде так не искажен здравый смысл, как в народном образовании. Вместо знаний – процент успеваемости, вместо творчества – бумаготворчество. А ведь перестройка задумана, как возвращение к здравому смыслу. Демагоги вооружились призывом: «Начни с себя перестройку!» Очень удобно: сужает кругозор до собственного носа.
      Итак, вместо перестройки – ее видимость, вместо правды – мода на нее. Все новое провозглашается в лозунгах и циркулярах и в них же остается. Неизбежность перемен потребовала разваливающаяся экономика. Развал спровоцировали некомпетентные карьеристы, оказавшихся у власти.
      С самого начала к руководству страной и образованием пришли люди невежественные. У его истоков стояла Надежда Константиновна Крупская, оставшаяся в сознании многих поколений очень правильной бабушкой, выдающей нравоучительные истины. Когда образование стало отставать от запросов общества, последовал регресс. В перестройке ключевая роль и принадлежит именно системе образования, которое должно аккумулировать в себе самое лучшее. Педагог должен стать элитой общества. Сегодня же бич образования – засилье педагогов, способных подмять под себя коллегу, родителей, научившихся приказывать и отучившихся воспитывать. Нравственность же может сформироваться только в интеллигентной среде.
      Интеллигентность с ее высокими моральными качествами подменили образованием. Вот и получилась: натянули шляпу на голову со штампованным мышлением.


                Разгильдяйство

      Денег нет. За квартиру опять задолжала за три месяца. Без предъявления квитанции об оплате не дают талонов на сахар. У соседки взяла килограмм в долг. Мне срочно нужны сапоги. У Веры нет шубы, а уже зима на дворе. Нашла в чемодане со старыми вещами кусочки каракуля и отнесла в мастерскую, чтобы с помощью этих кусочков меха удлинили шубу и рукава. Шубе уже тринадцать лет, но может еще год послужить, а там как-то извернусь. Наскребла денег на дешевые войлочные сапожки, а то дочь ходит в резиновых. Как назло, развалился портфель, и пришлось покупать новый. До перестройки все было дешево и сердито, а сейчас дорого и сердито. До зарплаты едва дотянула: сдавали банки.
      Письмо от знакомой по Всесоюзному слету журналистки из Алтайского края. Она созвонилась с двумя районными газетами и узнала, что там нужны литературные сотрудники. Прислала адреса этих редакций. Переезжать в районную газету да еще в степной Алтай не хочется.
      Получила зарплату, расплатилась с коммунальной службой. Поскольку задолженность ликвидирована, можно вызвать сантехников. Взглянув на протекающую под раковиной на кухне трубу, они сказали, что называется она сифон, и ее нужно заменить.
      Иду в домоуправление, разыскиваю заведующую складом на четвертом этаже, плачу четыре рубля с копейками за сифон, иду в диспетчерскую, чтобы сделать заявку на его установку. Опять поднимаюсь на четвертый этаж в кассу. Хотела получить талоны на сахар, но их теперь выдают в другом месте, и сегодня я туда уже не успеваю. Придется еще завтра выкраивать время. Диспетчер, когда я пришла к ней с квитанцией об уплате за установку, спросила:
      – Знаете, почему мы стали брать деньги за ремонт сантехнического оборудования?
      Очевидно, ей вменили в обязанности проводить разъяснительную работу. Люди же привыкли к тому, что в стране развитого социализма бесплатные здравоохранение, образование и чисто символическая плата за коммунальные услуги, поэтому неохотно расстаются с деньгами.
      – Знаю: чтобы больше слупить с квартиросъемщиков.
      Диспетчер стала распространяться:
      – С чаевыми боремся, которые берут сантехники.
      – Ну, берут они не на чай, а на бутылку водки. Мне это удобнее, чем ходить по этажам. Если вы ввели такие порядки, я вам деньги плачу, только давайте не будем это называть заботой об удобствах квартиросъемщиков.
      Девять лет я живу в этом городе и не перестаю удивляться тому, что разгильдяйство здесь во всем, и для всех это плохо. В печати об этом не говорится, чтобы не выносить сор из избы. Поэтому и живем, образно говоря, в антисанитарных условиях.
      Коммунальные услуги подорожали.
      Приближается срок увольнения. Меня, думаю, будут уговаривать из-за формулировки в заявлении. И всем все равно: начальство не радуется, что спокойнее будет работать и не сожалеет. Когда началось движение вспять, сказать трудно. Начинается оно всегда с малого и незаметного. До чего же дожили! Люди ради правды шли на каторгу, а тут боятся сказать руководству учебного учреждения, что оно ничтожно. Куда подамся работать – не знаю.
      Наконец, две недели со дня подачи заявления истекли. Последний день занятий. Юнкоры не знают, что я ухожу. Как объяснить им причину? Предупреждаю методиста, что завтра я на работе не появлюсь. Ни одного слова на прощание из тех, что обычно говорят из вежливости. И не потому, что Александра Егоровна ко мне плохо относятся, а просто не знает, что вежливость в таких случаях предписывает.
      – Куда вы уходите?
      Я уже не заблуждаюсь в том, что всерьез не следует здесь ни с кем разговаривать, и единственная правильная позиция – некая доля юмора. Отсюда и ответ:
      – Как это «куда»? Меня пригласили работать в ЦК!
      Первый день без работы. Позвонила ученица:
      – Лидия Николаевна, почему вы нас бросили?
      Слова вежливости нашлись у школьницы.


                Жить мудро и праведно

      Близится очередной Новый год. Осталось десять рублей, но покупать все равно нечего. Даже конфет нет в продаже. Никаких! Никогда еще Новый год не встречали так по-нищенски, даже в трудные послевоенные годы. На столе одно яблоко и один лимон. Вспоминаю, что было хорошего в прошедшем году. Дважды ездила в Алма-Ату, приобрела известность среди руководителей юнкоровских объединений страны, побывала в Свердловске и Ноябрьске, вышла книжечка.
      Плохое. В системе народного образования все меньше становится порядочных людей. Уходят. Приехала из разведки в Тюменскую область Лариса Геннадьевна Иконова. Договорилась там насчет работы и тоже увольняется. Это ведущая учительница русского языка и литературы в одной из школ. Остаются на все готовые подхалимы.
       У меня не всегда получалось в этой среде держаться с достоинством. Чаще инстинктивно втягивала голову в плечи, потому что надо было продержаться. Нужны были засаленные бумажки, именуемые деньгами.
      Пожелание себе в наступающем году: жить так, чтобы быть достойной счастья, в любых обстоятельствах быть личностью. Жить мудро и праведно.
      Первый день 1989 года. Осталось четыре рубля и тридцать копеек. На эти деньги Вера купила карамели двух сортов по полкилограмма: «выбросили» в продажу по случаю праздника. Пьем чай с карамелью. Пришла в гости соседка, подарила Вере кулек с конфетами и печеньем, мне – коробку шоколадных конфет и два капроновых гиацинта. И еще мисочку квашеной капусты и соленых огурцов. Роскошь!
      Вера была на утреннике в городском Доме культуры по пригласительному, выданному мне профсоюзом. Получила подарок, поделилась со мной. Так что запасов конфет должно хватить месяца на три.


                Письма приходят разные

      В первых числах января пришло письмо из Алтайского крайкома за подписью заведующего отделом агитации и пропаганды. Мне предлагаются на выбор четыре газеты.
      Болит сердце, настроение отчаянное. Написала трем редакторам районных газет из четырех, мне предложенных. Чувствую острую потребность пообщаться с человеком, который мог бы меня понять. Хотела посоветоваться с Сергеем Ивановичем на предмет, какую газету мне выбрать, но не могу его застать дома, а телефона нет у него. Послала по почте письмо:
      «Где Вас носит? Вы мне нужны со страшной силой. Когда появитесь, позвоните». Написала семь писем участникам слета, с которыми завязалась постоянная переписка. Получила письмо в фирменном конверте газеты «Правда». Кроме письма, в конверте очень красивая открытка и календарик на этот год.


                «Дорогая Лидия Николаевна!
Сегодня случайно узнала, что у вас в Доме пионеров сложилась неблагоприятная ситуация, но что именно, – не знаю никаких подробностей. Знает ли об этом Подольский? Помогает ли Вам кто-нибудь? Прошу Вас не замыкаться в себе и не стесняться. Напишите мне срочно, что происходит, а я подумаю, как помочь. Может быть, через редактора «Дружных ребят». Это человек совестливый и умный.
                Жду от Вас весточки.
                М. Монахова»

      Для меня это не просто письмо, а начало перелома. В моем сознании, прежде всего. Я пала духом от бессилия. Барахтаюсь в болоте равнодушия. А тут – понимание. Очевидно, Маргарите Михайловне сообщил кто-то из руководителей юнкоровских объединений, которые участвовали в поисках работы для меня.
      С прощальным визитом и с подарком пришла Лариса Геннадьевна. Это двухтомник «Унесенные ветром». Я к тому времени уже написала рассказ «Педсовет» и прочла ей. Почти ничего не изменила, кроме фамилий. В остальном же – полная документальность, и придумывать ничего не надо было, потому как нарочно и не придумаешь. Это в готовом виде сатира.
      Отнесла в корпункт областной газеты рассказ. Конечно, себя узнают, если будет опубликован. Кулик его одобрил.
      Письмо из районной газеты Тюменской области, коим редактор извещает, что не может меня трудоустроить. Очевидно, из обкома его известили о моем запросе.
      Письмо сумбурное на тетрадочном листе от Татьяны Александровны Шевчук. Она раньше Ларисы Геннадьевны уехала в Тюменскую область, зовет к себе. С Татьяной Александровной у нас сложились неплохие отношения, но я не могу не понимать, что письмо ее – примитивней некуда, особенно, если учесть, что она учитель – словесник.
      Директор Дома пионеров – человек абсолютно не вредный. Просто она слаба как руководитель. Договорились с ней, что до конца учебного года буду числиться в отпуске без содержания, чтобы стаж не прерывался.
      Пошла к Ларисе Геннадьевне с ответным визитом, понесла две кружевные салфетки, связанные собственноручно из желтых и зеленых ниток. Попала на застолье. Накануне загрузили и отправили контейнер с вещами и решили посидеть напоследок.
      Многие уезжают, потому что не хотят похоронить себя до конца дней в выжженной степи.
      Телеграмма из Тюменской области:
      «Сообщите семейное положение, стаж работы печати можем пригласить на работу Кондинское редактор».
      Странно. Недели две тому назад из этой же редакции я получила сообщение противоположного характера. Все же написала о стаже и семейном положении. Отправила, не указав названия газеты и фамилию редактора. Все это было в письме, которое уничтожила за ненадобностью. Нашла на карте Кондинское. Расположено на реке Конда – приток Иртыша. Недалеко от Тобольска. В Тобольске бывала проездом. Запомнился город тем, что к поезду местные жители выносят горячую картошку, огурцы, помидоры. Значит, там все это растет. Собственно, картошку умудряются выращивать и в Ноябрьске, что значительно севернее. Место неплохое – лес, речка. Мне же не так много и нужно: теплое жилье и работа в неублюдочном коллективе.
      Позвонил Сергей Иванович, сообщил, что приехал.
      Звонок от Светланы Николаевны – редактора «Дружных ребят»: – Я только что вышла из отпуска, а тут приятная неожиданность – публикации ваших юнкоров. Присылайте еще, сделаем целую станицу. А что у вас за конфликт?
      Очевидно, Светлане Николаевне звонила Маргарита Михайловна и просила помочь.
      – Конфликта как такового нет, а есть низкий уровень нашего народного образования. Отсюда вытекает непонимание простых вещей.
      Светлана Николаевна и Маргарита Михайловна – мощная духовная поддержка. Конечно, уровень народного образования им не изменить и даже не понять. В Москве и Алма-Ате оно лучше поставлено. Легче оттого, что есть еще настоящие люди. А то ведь и неуверенность в своей правоте закрадывается – все как бы не в ногу идут, а я одна правильно вышагиваю.
      Вернулось мое письмо из Алтайского края с надписью «Нет такой газеты». Сверилась с письмом из крайкома. Оказывается, перепутала названия газет. Переложила письмо в другой конверт, написала правильный адрес, отправила вторично.
      Маргарита Михайловна не получила моего письма и торопит с ответом.
      Третье письмо от Маргариты Михайловны. Прислала мою публикацию, отредактированную и отпечатанную. Сергей Иванович по этому поводу пошутил:
      – А вы знаете, что столб – основательно отредактированное дерево.
      Прочла. Первое впечатление – примитивно, но это не результат редактирования. Так было изначально. Очевидно, потому, что писала, руководствуюсь чувствами. Еще раз перечитываю. Теперь кажется, что не так уж плохо. Таков стиль журнала. Предназначен он рабочим и крестьянам. Отправила в Москву телеграмму «С текстом согласна».
      Письмо от Маргариты Михайловны. Сообщает, что мои командировочные документы направлены в Министерство образования. Просит сообщить, какую это даст «волну». Какие волны могут быть в стоячем болоте?
      Получаю большую почту от участников семинара и уехавших учителей, но все письма неинтересны. Казалось бы, самая эрудированная Лариса Геннадьевна прислала водянисто многословное письмо ни о чем. С 8 Марта поздравили юнкоры Алма-Аты.

                «Вас обожает целый мир
                И, конечно же, ПАПИР» (пионерское агентство радио и печати)
 
                Публикации

      Разворачиваю областную газету. Моя публикация! Вот уж не чаяла! 350 строк! Такие неохотно публикуют. Обычно востребованы короткие информационные заметки. А желающих выступить с большим форматом всегда гораздо больше, чем места в газете. Отсюда конкуренция. При выборе учитывается злободневность темы, стилистика, композиция, осведомленность в вопросе. Уровень области, к которой нас присоединили, а, следовательно, и газеты, гораздо выше нашей. Так что такая публикация – очень солидно. Моя статья – о стенгазетах. Называется «Газета в одном экземпляре». Она о том, что стенгазеты не умеют делать, поэтому акцент – на рисунки, чтобы больше площади занять. Это в трудовых коллективах, а традиции эти закладываются в школе.
      Позвонил учитель одной из школ Олег Михайлович Москалев:
      – В школе идет разговор о вашей публикации. Хотел бы почитать.
      Он рвется делать карьеру, что вполне естественно. Уровень у него выше, чем у большинства учителей, хотя только после университета. Окончил МГУ. Учитель химии и английского языка. Мое недовольство руководством народного образования ему на руку. Появился с тортом «Птичье молоко». Угощаю кофе с армянским коньяком в керамических чашечках. Кофе – не просто дефицит в наше время, а дефицит среди дефицита. Прислал бывший муж из своего пайка за ненадобностью, потому что предпочитает другие напитки. Коньяк – роскошь, полученная в качестве гонорара за то, что помогла выхлопотать квартиру. Все это вместе взятое должно было означать, что я живу кучеряво. Попивая кофеек с коньяком, гость сидел на диване с выцветшей обивкой.
      Олег Николаевич ненавязчиво нацеливает меня на более активную борьбу.


                Прощальный визит

      Ко мне приходят юнкоры с прощальным визитом. Испекла торт, поставила на стол шоколадные конфеты, подаренные мне к новогоднему празднику. Февральские талоны Вера отоварила рафинадом. Оказался кстати.
      Пресс-центр явился в полном составе. К журнальному столику приставила детский, накрыла скатертью, поставила возле дивана. Собрала все, на чем можно было сидеть: кресла, стулья, кухонные табуретки. Выключили верхний свет, зажгли свечку, пустили ее по кругу. У кого она в руках, тот говорит правду.
      – Я ушла из Дома пионеров потому, что не всегда могу защитить юнкора.
      Поручила Алие взять интервью у методиста, а та возрыкала на нее за то, что носит сережки. Нет же, чтобы убедить: серьги больше идут к нарядному платью на танцевальном вечере, а не к школьной форме, хотя и это спорно. Есть сережки, которые великолепно сочетаются с деловой одеждой, и носят их вовсе не для того, чтобы выделиться, а потому что красиво. Почему-то решили, что серьги отвлекают от учебы. Нетактично обошлись с Алией не по подлости душевной, а потому что считали: именно так и нужно себя вести. Накричать – дело привычное. Я в ответе за вас. Помните, у Антуана де Сент-Экзюпери: мы в ответе за тех, кого приручили. Вы ведь в меня поверили. Журналистика, даже детская, не просто умение писать. Прежде всего, это активная жизненная позиция. В сложившейся ситуации мне трудно придерживаться такой позиции. Каково же вам? Интервью Алия все-таки взяла, но оно абсолютно не интересное. Ответы поверхностные, речь примитивная. К этому интервью напрашиваются убийственные комментарии. Я поняла, что в учебном заведении ученик унижен, поэтому здесь не может быть ему хорошо.
      По условиям игры надо было говорить исключительно правду. Но я покривила душой. Не могла же сказать ученикам, хотя и старшеклассникам, что система народного образования мафиозная. К тому же факты, свидетельствующие об этом, не имеют документального подтверждения. Кабинеты ремонтируют классные руководители, ученики и родители. Краску и известь покупают вскладчину. Куда же девались отпущенные на ремонт десятки тысяч рублей? Где деньги от сдачи металлолома и макулатуры? Почему вокруг руководителей группируются не самые лучшие сотрудники? Почему в школьных столовых готовят из рук вон плохо, и в их работу никто не вникает? Почему директор и завучи таскают оттуда продукты сумками? Почему дефицитные товары, распространяемые через профсоюз, оседают опять-таки у руководителей? Почему премии получают председатель профсоюзного комитета, секретарь партийной организации? Почему по льготной путевке в Чехословакию едет дочь председателя профсоюзного комитета? И много еще таких «почему».
      Юнкоры подарили мне цветы, Почетную грамоту от Учредительного Совета страны Юнкории «за истраченные на нас время и нервы, за историческое значение невыполненных поручений». На ватманском листе во всю его величину коллективный портрет: я и юнкоры. И еще два свитка с пожеланиями, скрепленные пластилиновой печатью вместо сургуча.
      «Мы, члены пресс-центра «Боевое перо», торжественно обещаем любить и никогда не забывать «Боевое перо», учиться и трудиться, как учила нас Лидия Николаевна. В любых ситуациях бороться и искать, найти и не сдаваться!»
      Картон, обтянутый фольгой. На нем выгравировано:

                Прощальная ода

                Сегодня в этот грустный вечер
                Мы тихо скажем вам «адью»
                Ведь Вы нас многому учили:
                Писать заметки, интервью
                Учили быстро, ловко мыслить
                И схватывать все на лету
                Учили выпускать газеты,
                «Капустники» готовить на ходу
                Писать учили только правду,
                А ложью только юмор пополнять
                Учили с ручкой никогда не расставаться
                Да и блокнот всегда с собой таскать
                Вы познакомили нас с новым миром
                Открыли дверь в неведомую даль
                Но не успели мы и оглянуться:
                Конец всему. Конечно, очень жаль.
                А помните, как в первый раз,
                Когда Вы пригласили нас,
                Мы написали сочиненья
                Про наши летние мученья,
                Про поле, речку и жару
                И про веселую пору
                Вы посмотрели, оценили
                К себе в пресс-центр пригласили,
                Все объяснили, разъяснили,
                Работать вместе предложили
                И все мы дружненько зажили….
                Бежало время, мы писали,
                А Вы нас мудро наставляли.
                И в этот час прощанья с Вами
                Спасибо хочется сказать
                И счастья в жизни пожелать

                Ваше «Боевое перо».

      Еще была медаль величиной с блюдце тоже из фольги на алой ленте, чтобы можно было носить ее на шее. На одной стороне выгравировано «Лидия Николаевна, мы любим и всегда будем помнить Вас». На другой стороне на фольге серебристой аппликация тоже из фольги золотистого цвета: развернутый блокнот, пузырек с чернилами, гусиное перо.



                Каждый выбирает по себе

      Письмо из Алтайского края. Приглашают в газету корреспондентом. Зарплата 230 – 250 рублей. Возможно, освободится место заведующего отделом. Возможно, дадут квартиру. Остальные три редакции, куда я написала, молчат. Место, куда меня приглашают, в стороне от основной железнодорожной магистрали. Раздумываю, ехать ли в разведку.
      День начался с телефонного звонка. Я уже не спала, а просто валялась в постели. Звонил редактор районной газеты. У них заведующий отделом на пенсию уходит. Редактор сообщил, что город в пятнадцати километрах от краевого центра, сам живет в городе, а на работу ездит на электричках. Места курортные. Квартиры нет, но вопрос решаемый. Пообещала приехать в разведку недели через две.
      Весь день раздумываю. Взяла за правило не торопить события и дать возможность созреть решению. Накануне прошли слухи о том, что область опять восстанавливается. Оказалось, что районы, присоединенные к другим областям, убыточны, и государство должно выплачивать за них дотацию. Получалось, что никому не выгодно расформирование области. Интересно, что до создания ее те же районы были в составе тех же областей и не были убыточными. Просуществовала область лет шестнадцать. Этого было достаточно, чтобы привести в упадок почти все районы, исключая из них четыре, которые изначально таковыми и были. Причина – неумелое руководство. Иными результаты и не могли бы быть, коль на руководящие должности назначают людей некомпетентных.
      Передо мной стоял вопрос, что выбрать: районную газету на Алтае или областную во вновь образовавшейся области. Взвешиваю. Там – лучше природа, здесь – шире горизонты. К тому же открывается компьютерный завод. Возьмут ли меня в областную газету? Скорее да, чем нет. Кадры нужны будут. Из оставшихся сотрудников, кроме меня, здесь четверо.
      Боголюбец, имея троих детей, не рискнул куда-то ехать. Как и меня, его держала квартира. Устроился слесарем. Это для него не впервые было.
      Из газеты его увольняли за то, что прошла фамилия Генерального секретаря «Бережнев». Не досмотрел. Публиковали материалы очередного пленума. Это сплошной текст, имеющий тенденцию сливаться, когда его читаешь. Опечатку поэтому не заметили, а потом признали издевательским искажением фамилии. Поработав некоторое время слесарем, Алексей Иванович вернулся в газету, когда об инциденте забыли.
      Виктор Иванович Чужаков, как и до образования области, устроился в районную газету заведующим сельскохозяйственным отделом. Районный центр находился в двадцати минутах езды на автобусе, так что уезжать куда-то не было необходимости. Лиза Жуматова попробовала работать в той же газете, что и Чужаков, но там надо было «гнать строку», чего она принципиально не хотела делать, поэтому уволилась и сидела дома. «Наша Галя» устроилась рабочей в типографии, остальные – разъехались. Хаматов – на Алтай в отдаленный район. Кладько – куда-то в областной центр специалистом по рекламе в духе новых веяний времени. Лиовковский – редактором в настолько захолустный район Казахстана, где даже кино нет возможности посмотреть. Пошел как-то в Дом культуры, а киномеханик ему и говорит, что для него одного фильм демонстрировать не намерен. Семья осталась в бывшем областном центре. Корнецкая куда-то уехала. К тому времени у нее было уже двое детей. Каждый оказался в ситуации, которую создавал другим. У меня была возможность в очередной раз убедиться в существовании Закона Справедливости, который правит миром.
      Высоковская лишилась квартиры, полученной в обход существующих правил, и машины, купленной на деньги, сколоченные за счет гонораров тех, кого оттолкнула от редакционной кормушки.
      Дочь так и не научилась играть на фортепьяно. И вообще с ней были большие сложности. Татьяна в последние годы отравила жизнь своей матери окончательно. Та лихорадочно искала себе, если не мужа, то мужчину, на которого можно было опереться. Когда в квартире появлялся претендент на особые отношения, Татьяна уходила, ночевала в аэропорту. Мать Светланы Адольфовны потом орала на нее за то, что она «пьет кровь у ребенка», не заботясь о том, что это слышали соседи. Был полный разлад в семье, позор среди соседей, ад. И уж настолько Светлана Адольфовна склонна была преподносить все, что с ней связано, в наивыгоднейшем свете, все же не выдержала и рассказала мне. Татьяне передался неуживчивый характер ее отца. Все ушло, как и пришло. Жизнь нас учит, ставя в точно такие же обстоятельства, которые мы создавали для других, чтобы могли на себе испытать последствия наших поступков.
      Я ушла из редакции по вине Лиовковского. Ему пришлось за это заплатить с процентами, оказавшись в ситуации еще худшей. Судьба дала ему возможность окружить себя удобными людьми, но результатами всех этих перестановок воспользоваться не позволила. Выбросив из удобного кресла, заставила прочувствовать на своей шкуре, каково это быть выброшенным и сделать соответствующие выводы. Если не сделает, то и впредь будет получать то, что уготовил другим. Лазари были достойны лучшей участи, и они ее получили.
      Кладько и отдел культуры несовместимы. Она вся купеческая, так что реклама – ее епархия.
      Хаматов не вышел уровнем для областной газеты, что после вуза вполне допустимо. Ему предстояло учиться. Он пошел по пути служения лицам, а не делу. Успехи на этом пути могут прийти быстрее, но не надолго. Районная газета, к тому же самая захолустная, в которую идти работать желающих немного – его уровень. Забегая вперед, можно сказать, что изгнание Богдановича из редакции тоже обернулось ему во благо. После развала страны он оказался в относительно благополучной Белоруссии в климатическом, политическом и экономическом планах.
      Зацепившимся же в Казахстане вскоре после распада сверхдержавы под названием СССР, снова пришлось искать место под солнышком. Но это будет потом. А пока следовало сделать вывод: нам не дано знать, что для нас лучше. Поэтому следует жить честно, приносить пользу – и воздастся.
      Один Ковальков удачно пристроился: тоже заместителем редактора, но в более солидную область. Почему повезло именно ему, не хватающему звезд с неба? Об этом можно было лишь догадываться. Семья его оставалась в нашем городе, на выходные он приезжал сюда. Было известно, что в скором времени он получит квартиру. Здесь у него квартира была в непрестижном доме, тогда как в престижных получили Листратенко, Высоковская, Щетинкина, Тен, я и даже Петраков. Он решительных шагов не предпринимал. Этому должно быть объяснение. Высоко метил?
      Нагромождения зла обычно обваливаются внезапно, когда этого меньше всего ожидаешь. Наступает возмездие, которое необходимо для исправления дурных нравов. Это наглядный урок: несчастен тот, кто творит несправедливость. Таким образом, наказание – не что иное, как исцеление от нравственной болезни. Участь человека зависит от состояния души. И любая – благо, потому что, либо справедлива, либо полезна. Таков мировой порядок, и в нем нет места для случайностей. Они подчинены Закону Справедливости. Самый худший вид рабства, когда, поддавшись порокам, теряешь власть над собственным рассудком. Свет высшей истины тотчас же меркнет, наступают провал и незнание, а гибельные страсти делают человека своим рабом. Все, происходящее с нами, не является неизбежным, а зависит от нравственного выбора.
     Прочитала, что Фортуна обычно одаривает тех, кого желает обмануть. Она неожиданно поворачивает свое колесо так, что бывшие вверху оказываются в самом низу, погружая их в глубокую скорбь, утрату спокойствия духа. Таков ее нрав – соблазнить, поманить удачей, вести губительную игру. Она вероломна, и халявное счастье – всегда предзнаменование будущих невзгод и быстротечно. К тому же оно сопровождается постоянным страхом потери приобретенного, что делает человека несчастным. Если отдал себя во власть Фортуны, приходится подчиниться обычаям повелительницы. Но она может отнять только то, что дала, потому что дает всегда взаймы. Достичь чего-то в жизни с ее подачи невозможно. Только трудом. За стремление обладания благами незаслуженно приходится платить с процентами, а блага мнимы. То, что может быть отобрано – не высшее благо. Показывая свое непостоянство, Фортуна наставляет. Она привязывает сбившиеся с пути души к ложным ценностям, дает познать бренность счастья и тянет к истинным.
      Человеку свойственно стремление к блаженству, порожденному страстями тела. Это достаток, могущество, уважение, слава. Даже если он все это получит, счастья это не дает. Это отрава, разъедающая душу изнутри. Только стремление к совершенству не приводит к распаду личности. К блаженству через порок нет пути.
      Открываю как азбучные истины, скрытые от моего поколения кратким курсом догматических аксиом упрощенного до предела марксизма.


                Читать интереснее, чем жить

      Тяну время. Если переезжать, надо продавать дачу. Это можно будет сделать, когда растают снежные заносы и начнут ходить автобусы.
      В последнее время много читаю периодики. Раньше, как и подавляющее большинство населения нашей самой читающей в мире страны, газет не читала. Все публикации сводились к тому, чтобы убедить читателя, что так хорошо в стране Советской жить. Это можно было сделать с помощью отдельных фактов и показателей. Показатели, как теперь выясняется, были липовыми или подтасованными, а фактов хорошей жизни становилось все меньше. Поэтому чтение периодики было не просто зряшной тратой времени, но и делом вредным, потому что дезориентировало сознание. Сейчас же читать интереснее, чем жить. Газеты дают пищу для размышления.
      Чтобы разобраться во всем происходящем, надо понять общественное развитие не по Марксу. Новое борется со старым, но все старое раньше было новым. Почему устарело? Сейчас новаторы борются с консерваторами. Не оправдывает себя командно-административная система. Но возникнуть она могла только потому, что были на то причины и так сложились обстоятельства.
      Наивно объяснять все тем, что Сталин был диктатор. Большинству наших людей присуща леность мысли. А в условиях диктатуры пролетариата был необходим пролетариат грамотный, дисциплинированный, с высоким чувством ответственности. В других странах он формировались в условиях капитализма. Сталин на первый план выдвинул создание экономики и защиту страны от внешней угрозы. Угроза второй мировой войны и определила командно–административную систему и сущность образовательной. Впоследствии она стала лучшей в мире.
      Газеты сообщают, что у секретаря Бухарского обкома изъято ценностей на шесть миллионов рублей, у начальника ОБХСС – на полтора миллиона, у директора горпромторга – на четыре с половиной миллиона. Министр внутренних дел Узбекистана и его заместитель – застрелились. Это трудно постичь. Значит, был порядок, при котором хорошо жилось высокому чиновничеству и худшим представителям народа – ленивым, тупым, невежественным и неспособным и плохо трудоголикам. Хвост вертел собакой?!
      Со страшной силой тиражировали образ Ленина. Произошла его девальвация. Моему поколению досталась в наследство духовная нищета, порожденная этими искажениями социализма: не высовываться, не размышлять, единогласно одобрять. Самая благодатная почва для процветания некомпетентности.
      Все это необходимо менять, а в умах хаос. Начальный митинговый этап перестройки прошел. Газеты выплеснули негативную информацию в больших дозах, но изменений это не вызвало, хотя польза, несомненно, была. Я избавилась от заблуждений и утвердилась в своей правоте, поверила в то, что впредь жизнь будет соответствовать здравому смыслу. Я была не понята руководством в забытой Богом глубинке большой империи.
      Да что я! Журналы «Крокодил», «Огонек», «Советская культура» стали ответчиками в судах за разоблачение того, что мешает нам жить. Обвинили в том, что задели чье-то достоинство. А было ли оно? В прошедшем году суды рассмотрели более полсотни подобных исков и половину из них удовлетворили.
      Перед отъездом Лариса Геннадьевна попросила меня, чтобы на переводы от ее бывшего мужа я покупала книги. Доверенность на получение денег оформила не на меня, потому что я «сижу на чемоданах», а на Анну Сергеевну. Но, поскольку в литературе она мало что смыслит, книги должна покупать я. И вот Анна Сергеевна мне звонит:
      – Мне отдали деньги за одну вещь, проданную Ларисой Геннадьевной перед отъездом. Я вам пришлю их с сыном.
      Приходит сын с запиской о том, что я должна подтвердить получение денег и книги, которые я купила на свои деньги для Ларисы Геннадьевны, с ним передала. Написала по всем правилам расписку о получении денег, а книги отдавать не стала. Вспомнила совместную работу в пионерском лагере, как она воровала сливочное масло со столов, разложенное кубиками на общей тарелке, и почувствовала, что она хитрит. Если я даю книги на врученную мне сумму, то зачем тогда расписка? Решила, что лучше сама их отправлю. Ко времени приезда Ларисы Геннадьевны в отпуск меня может здесь и не быть, и разобраться, кто кому и сколько должен будет невозможно, на что Анна Сергеевна и рассчитывает.
      В продажу стали поступать книги. Раньше, кроме классиков марксизма-ленинизма ничего не было. А тут в связи с перестройкой появилась эмигрантская литература.


                В разведку

      Говорила по телефону с редактором. Решила напомнить о себе и узнать, не изменились ли обстоятельства. Оказалось, что у них там еще ответственный секретарь уходит в декретный отпуск. Мне предлагают уже не заведующей отделом идти, а на ее место. Ехать на Алтай не очень хочется.
      Получила гонорар из областной газеты.
      В школе был медосмотр. Оказалось, что зрение у Веры ухудшилось на единицу. Срочно нужно «колоть» витамины, алоэ, ходить на процедуры.
      Еду на Алтай. Дочь меня провожала. Представилась редактору районной газеты, он представил меня секретарю райкома. Тот пообещал квартиру. Четыре ночи спала, не раздеваясь, в вагоне и привокзальной комнате отдыха.
      Впечатления от Алтайского края: Обь, сосновые леса, ягоды, грибы.
      Вернулась, передала Сергею Ивановичу сувениры от заведующего отделом сельского хозяйства редакции, в которой побывала. В разговоре выяснилось, что они знакомы. Сувениры – самодельная ручка из сучка, стихи, письмо. Сергей Иванович работал там раньше заместителем редактора. Он угощает меня сыром, пьем настоящий индийский чай, и еще пачку он мне подарил. Для ветеранов войны открыли магазин, где можно приобрести всю эту роскошь в умеренных количествах.


                Перед отъездом

      Оказывается, наша страна занимает 45 место в мире по уровню жизни. Время от времени у нас что-то исчезает из продажи. В конце пятидесятых не стало губной помады. Мне тогда знакомая отколупнула от тюбика крошечку, которой я пользовалась только в особых случаях. В семидесятых годах исчезла пудра, а в восьмидесятых – зубная паста. Методист Александра Егоровна подарила мне коробочку зубного порошка с изображенным на круглой крышечке стебельком мяты. Сохранился он у нее с давних времен от написания лозунгов на кумаче. Тогда был изобретен способ разводить зубной порошок в молоке. Получалось нечто наподобие краски. Ею и выводили призывы всяческие. А сейчас вообще все исчезло. Прилавки абсолютно пусты.
      Потом с визитом был у меня Сергей Иванович. Говорили о газетных новостях. Разговор получился неинтересный. Чувствовалось, что Сергей Иванович мало читает. Совсем не так давно я у него училась, но столько изменилось с тех пор. Подарил две пачки индийского чая.
     Как бы не хотелось ехать на Алтай, а придется, потому что из двух зол это меньшее. 
      Купила дочери черные брючки - «варенки» с серыми звездами, молниями, заклепками, разнокалиберными карманами, расположенными, где только возможно. Это предел ее мечтаний. У меня даже халатов нет. Последний купила четыре года тому назад. Есть и «долгожитель», которому двенадцать лет.
      Опять был с визитом Олег Михайлович со своей девушкой. Рассказал, что его категорически не хотят принимать в партию, и он ставит на место Елену Константиновну, потому что она теперь стала завучем в школе, где он работает, и абсолютно невыносима.
      Объясняю подоплеку:
      – Не самоубийца же секретарь парторганизации, чтобы вас в партию принять. Вы больше подходите на роль секретаря, чем эта пенсионерка. А у нее все заботы не выходят за рамки самосохранения. А потом вам прямая дорога в директорское кресло, а Раиса Петровна на том и держится, что оберегает директора школы от конкурентов. Елена Константиновна пришла в школу не работать, а покрасоваться во власти, покуражиться. Человек она ущербный. Тем больше для нее отрады во власти и тем она нестерпимее. В результате ее олигофренического мышления школа понесет большие потери. Она уже потеряла лучших учителей. Директор школы обеими руками за кресло держится, а работать нечем. Перестройка – это когда власть от скомпроментировавших себя руководителей переходит к личностям, которых они всячески шельмовали, видя в них претендентов на свое место. Это были бы глубинные изменения, а не косметические, ставящие своей целью припудрить невзрачный лик истины, чтобы в глаза не бросался.
      Позвонила Софья Иосифовна:
      – Увольняйтесь, или я уволю вас за прогулы. Два месяца без содержания было достаточно, а сейчас уже пошел трудовой отпуск, и он заканчивается.
      Очевидно, нужно ответить в Министерство образования о том, что сделано, чтобы создать условия для моей работы в связи с письмом Маргариты Михайловны. Вот и торопятся с моим увольнением, чтобы отрапортовать, что я в штате не числюсь, и дело с концом.
      – Софья Иосифовна, мне известна причина скоропалительного увольнения. Заведующий городским отделом образования и, прежде всего, муж Елены Константиновны уперся рогом, чтобы показать, что будет не так, как положено, а как он захочет. А он хочет не писать приказ о моей командировке. И причину придумал: командировка не нужна городу, а только мне лично. Но я читаю лекции в институте усовершенствования учителей, провожу семинары-практикумы. Получается, что я нужна области. А то, что оказалась ненужной городу, говорит о том, что городское образование возглавляет незаинтересованный в пользе дела малокомпетентный человек. Иначе как объяснить, что мой опыт нашли интересным на всесоюзном уровне, а в нашем задрипанном городишке он не нужен? Это что касается причины вашего звонка. А по поводу увольнения, коль нашей договоренности вы решили положить конец, то сегодня уже рабочий день подходит к концу, а завтра с утречка я буду у вас. Устраивает?
      Уволилась с работы. В Доме пионеров заявление подписала, пошла в отдел образования. Заведующего нет. Оставила заявление у секретаря. На следующий день заведующего опять нет. Секретарь:
      – Заявление вам заведующий не подписал, а велел встретиться с ним и объяснить, почему увольняетесь сейчас, а не раньше.
      Пишу вторичное заявление о том, что у меня нет ни времени, ни желания каждый день ходить на прием к человеку, которого не бывает на рабочем месте. Достаточно того, что я пришла дважды. Если мои хождения нужны для уточнения сроков увольнения, то это проще сделать, позвонив директору Дома пионеров. Что касается оплаты командировочных расходов, то, если городской отдел по недомыслию руководства не хочет исправлять допущенную ошибку, я не могу давать никому указаний здесь, а обращусь туда, где меня смогут понять. При желании со мной можно созвониться по телефону.
      Подольский разослал мою книжечку всем участникам Всесоюзного юнкоровского съезда, по ней они строят свои занятия, мне пишут, консультируются, но заведующий отделом образования занят исключительно насаждением в коллективе своей супруги. Нет, он не мерзопакостный, он просто не знает, что так нельзя, потому как воспитан совершенно на других идеалах.
      Несмотря на мое недовольство собой, у меня уровень выше, чем у всей этой системы. Вот потому-то и не возникли социальные связи с системой. Интеллект враждебен им. Тут нужно стадное чувство.
      Звонит та самая Екатерина Ивановна, на которую я оставляла дачу. Напрашивается в гости. Перед отъездом на Алтай я ее встретила по пути с вокзала и на ее расспросы, куда я собираюсь податься, сказала, что вот сейчас в предварительной кассе купила билет и еду в ближайшее время устраиваться на работу. Очевидно, это было передано, и она получила задание разузнать куда, потому как это имеет большое значение. Екатерина Ивановна слаба как предметник и педагог, груба, но получает Почетные грамоты и денежные премии в основном за то, что угождает руководству изо всех сил. Особенно «нарезает круги» вокруг Елены Константиновны. Летом кормила ее дынями из моей дачи, а та восторгалась по поводу того, какие они большие и душистые. Я не раз приглашала ее к себе после того, как она оставалась на хозяйстве, но не потому, что жаждала с ней общения, а из вежливости, она ссылалась на занятость. Нетрудно было догадаться, почему сейчас она нашла время.
      Отвечаю:
      – Я готовлюсь к отъезду и поэтому никого не принимаю, по- бюрократически ссылаясь на занятость.
      – Я приду в удобное для вас время.
      – У меня сейчас никакого нет. Если и появится между делами минут десять свободных, то вперед просчитать, когда они у меня выпадут, не могу.
Екатерина Ивановна уцепилась мертвой хваткой. Когда пришла, говорить было не о чем. Я специально не поддерживала разговор, чтобы поставить ее в затруднительное положение. Она вынуждена была задавать вопросы. Получился не разговор, а допрос. Не люблю, когда со мной хитрят, считая себя умнее. В конце разговора выдала:
      – Куда уезжаю, держу в секрете. Квартиру на всякий случай оставляю знакомой, пока не получу на новом месте. Возможно, помогу вам отсюда уехать.
      Я бы и помогла, если бы человек был заслуживающий заботы. А сказала для того, чтобы она задумалась над тем, что я ей делала только добро. И впредь могу быть полезной. Не стыдно ли прийти ко мне домой, допрашивать, передавать? Что- то сродни шпионажу. Но Екатерина Ивановна продолжает настырно допрашивать. Это уже переходит все рамки приличия, но она этого не понимает. Ей надо выслужиться. После моей публикации в областной газете прошел слушок, что там буду работать. Я не опровергаю и не подтверждаю, когда расспрашивают. Но, судя по тому, что Екатерина Ивановна заявилась ко мне с дефицитным шампунем, означало, что Елена Константиновна занервничала.
      Расклеила объявления о продаже дачи и кладовки в подвале, где хранили картошку и банки с солениями. Звонит телефон. За дачу предлагают от двухсот до семисот. А цена ей – две тысячи Объявления о продаже висят пачками в связи с отъездом. Уехали шесть знакомых мне учительниц. Одна – бывший репетитор Веры. Она обменяла полученную недавно трехкомнатную квартиру на однокомнатную в другом городе.
      Обычно бывает так, что проходят недели, месяцы, годы, и ничего не меняется. Дни идут незаметной чередой, похожие один на другой. В это время накапливаются случайности, и потом события сыплются, как из рога изобилия, как сейчас.
Бандероль от Маргариты Михайловны. Номер «Рабоче-крестьянского корреспондента» с моей публикацией и фотографией.
      Я на нервах. Время идет, дачу не удается продать. Автобус начал туда ходить по выходным. Поехали, постарались придать участку товарный вид. Я вырезала отплодоносившую лозу в малиннике, Вера помыла полы в домике. Сгребли и сожгли прошлогодние листья и ботву. Устала так, что едва дотащилась до остановки автобуса.
      Снялась с учета в Союзе журналистов. Отдала прощальный визит Лизе Жуматовой. Позвонила всем, кто интересовался дачей, и осведомилась, когда они смогут ее посмотреть. Вышла на женщину, которая в прошлом году хотела купить дачу у соседей. Согласилась купить за тысячу рублей. Это была самая большая сумма, которую давали. Получилось так, что она до меня не дозвонилась, чтобы вместе поехать посмотреть, съездила сама, пришла ко мне, договорились, пошли переоформлять. Контора дачного товарищества закрыта. Пришли через день. Закрыта. Встретилась в коридоре с тем самым Юрием Алексеевичем, который был на дне рождения Высоковской. Под эгидой их организации создано товарищество. Рассказала о мытарствах. Позвонил по телефону и организовал явку бухгалтера.
      Укладываю вещи. Начала с обеденного сервиза. Заворачиваю каждый предмет отдельно в газеты и складываю в ящики, перекладывая еще шторами. Получилось четыре ящика. Вера увязывает книги в стопки.
      Загрузили контейнер. Не все вошло. Пошли заказывать второй. Оказалось, что на контейнеры очередь. С первым нам случайно повезло. Сообразили договориться с водителем. Тот с утра пораньше привез контейнер вне очереди.

                На новом витке

      Пришла провожать Калима Байсариевна с гвоздиками. Для Веры купила на дорогу яблок на рынке по драконовским ценам – 6 рублей за килограмм, напекла баурсаков. Мне – хрустальную вазу в подарок. У меня адски болит голова, Вера сильно кашляет.
      Девять лет тому назад 20 мая я приехала в этот город. Сегодня тоже 20 мая. В жизни подобные совпадения – не редкость. Описав круг, все возвращается на прежнее место, но уже на новом витке.
      Эти девять лет были самыми трудными в моей жизни, но именно, благодаря им, сползла с меня пионерско-комсомольская доверчивость. Моему поколению, книжному и восторженному, пришлось пережить немало политических потрясений, всякий раз отказывались от предшествующего периода. Жила, как и большинство нашего народонаселения, одобряя, поддерживая, выбирая почетный президиум. Была заворожена слоганом: все во благо человека, все во имя человека. Меньшинство подчинялось большинству, не зная, как создавалось мнение этого большинства. Государственное мнение считалось народным. Государство же – марксизм, обладающий властью. Он разрушил все, что лежит в основе природы человека, оставив в наследство сон разума и вялость мышления. Я понимала, что нельзя мне во всем этом погрязнуть, иначе жизнь просто не имеет смысла. Человек живет для того, чтобы познать себя и окружающее, свое предназначение. И по мере этого возвышается. Могущество, как его принято понимать в обществе, редко достается честным людям, да они к нему и не стремятся.
      Подлинное могущество присуще только высоким душам. У них вырабатывается проницательное суждение, и их желания осуществляются, потому как созвучны мировому порядку.


                ЭПИЛОГ

      В первый же год моей работы на Алтае на межредакционной летучке я встретила Вано Ряпонова. Прошло пять лет с того времени, как он уехал, но изменился очень: потускнел, потерял прежний лоск. Таково влияние провинции. Первым делом спросил у меня, не знаю ли я, куда уехала Корнецкая после закрытия редакции. Неужели на самом деле интересовался настолько, что решился спросить, зная, что я его не пойму? Никто в редакции особого значения этому роману не придавал. Корнецкая была замужем, старше Ивана. Понятно было, что это не более, чем интрижка, в отсутствие жены. Я не знала, куда она уехала. Мне это было не интересно.
      Расспросила Ивана о семье. Натали работает в детском садике воспитательницей. Я поняла так, что в редакции у нее работа не получилась. В районках же не всегда работают квалифицированные сотрудники: кадров не хватает. Значит, и на их фоне не смогла себя проявить. Ей надо было бы учиться, да, видать, помешало самомнение. Впрочем, существовала и другая причина. Об этом Ряпоновы не говорили, но было известно, что второй ребенок у них проблемный. Девочка отставала в развитии. Очевидно, Натали решила быть при ребенке. Ее мама работала воспитательницей. Натали достигла ее уровня, и развиваться дальше не получилось, да и характер нужен, чтобы преодолевать себя. И все же ей легче, чем мне. У нее все-таки Иван есть. Скорее всего, Корнецкая интересовала Вано потому, что с ней были связаны лучшие времена его жизни. Натали ведь была никакой, так, вяленая вобла. По молодости могла привлечь внимание Ивана ее внешность, но, проведя годы с человеком пресным, безликим, невольно Корнецкую вспомнишь.
      Прошло более двадцати лет. Я нашла по Интернету сына Мухаммади Марата, с которым моя дочь играла вместе на даче. Узнала, что он женат и живет где-то в Поволжье
      Вслед за Валей поехала Тоня со своей семьей. Потом мы долго еще переписывались. Из писем мне известно, что Тоне построили дом. Приусадебный участок – тридцать «соток». Дочь вскоре вышла замуж за рабочего, родила двойняшек: Евгению и Константина. Ей купили трехкомнатную квартиру в Харькове. Тоня прислала фотографии, запечатлевшие семейство дочери на фоне румынского гарнитура, купленного перед отъездом в нашем городе, и в упаковке отправленного в Украину. Значит, в деревенском доме Тони гарнитур не вписался и был подарен дочери.
      Высшее образование Ира не подучила. В нашем городе закончила педучилище, получив специальность учительницы начальных классов. Тоня устроила ее в сельскую библиотеку, работала вместо нее, потому что Ира жила в городе и занималась исключительно детьми: водила их на кружок бальных танцев, где они танцевали в паре. И еще, поскольку Евгения была склонна к полноте, Ира водила детей в бассейн. На лето внуки приезжали в деревню, пололи огород, закатывали в банки всяческие консервы на зиму, чтобы сэкономить на питании. Еще откармливали свиней, и обеспечивали себя мясом. С годами здоровье Тони и ее мужа ухудшалось, жить в деревне и создавать материальную базу они не могли. Продали дом и купили трехкомнатную квартиру в Харькове. Евгения и Константин к тому времени окончили школу и поступили в вузы. Евгения жила с ними, потому как, постарев, Тоня и ее муж нуждались в уходе. Все у нее было продумано с материально-практической точки зрения. Внуку должна была остаться квартира родителей, Евгении – бабушкина.
      Не так благополучно сложилось все у Вали. Старший сын женился еще, когда учился в городе, где мы жили, в пединституте. Вместе с семейством Вали молодожены переехали в Украину. Снохе Татьяне здесь не понравилось, и она уехала с сынишкой к своим родителям. Валя предпринимала попытки восстановить семью, брала внука к себе погостить и возила на море отдыхать. За ним приехала сноха, и тут Валя поняла, что попытки ее напрасны. Татьяна ждала второго ребенка. У нее была уже другая семья.
      Получив диплом учителя, ее сын не пошел работать в школу. Высшее образование ему нужно для того, чтобы было. В педагогический поступал потому, что это было проще. Работал на таможне. То ли он сам, то ли с помощью родителей купил в Харькове квартиру, семьи новой не создал.
      Дочь Вали Нонна выучилась на ветеринарного врача, получила назначение в село. Она вышла замуж, но вскоре муж ее бросил с дочерью Кариной. Валя с мужем переехали к ней. К тому времени у Вали отняли ногу, ее муж ослеп, и они нуждались в уходе. Валя получила все, к чему стремилась, направляемая практичной Тоней. За возможность покрасоваться во власти, которой она не соответствовала, пришлось платить благополучием семьи. Их судьбы – очередное доказательство того, что жизнь, если ее очистить от подробностей – драма до тех пор, пока человек, как мотылек к огню, стремится к счастью. Счастлив он становится лишь, когда самовоспитанием достигнет состояния, что ни счастье, ни горе не смогут на него влиять. Оно приходит, когда основательно и кропотливо выполняешь свое дело, не возводя это в ранг трагедии. Стоит только подняться над житейскими дрязгами, и боль от того, что жизнь не удалась, пройдет сама собой. Ничто так не вредит человеку, как бесполезное существование.
      А еще в Интернете нашла снимки города, из которого уехала. Разрушен типовой детский сад, в который водила дочь. От школы, в которой она училась, остались полуразрушенные стены.
      Разрушаться все это начало еще тогда, когда мы там жили. Как всегда, разруха начинается в сознании людей. Если поощряется не тот, кто достоин, нравственность становится обузой. Все, лишенное духовности, обречено на деградацию, а создается исключительно через духовные ценности.
       Изменялось многое, по мере того, как приходило понимание, что способность разбираться в себе – основа мышления. Вообще созерцательная жизнь – самая достойная, потому что самопознание вырабатывает высокий уровень сознания. А это уже личность, движущая сила развития общества. Толпа всегда тормоз, потому что инертна и никогда не осуществляет прогресса.
      Отношение ко всему, что тогда произошло, совершенно иное. Что за смысл было впихивать свои идеи в то, что рушится?
      По характеру я не лидер. И мне всегда хотелось быть в группе, нравилась независимая зависимость. Это быть ведомой и выполнять свою часть работы. Потом пришлось задуматься над вопросом: а ведущие-то кто и куда ведут?
      Оказалась перед необходимостью все пересмотреть. Я допустила, кроме массы мелочных ошибок, четыре основные, из которых все остальные и вытекали. Одна из них в том, что ждала: счастье придет от хороших людей, которые, несомненно, должны же встретиться в награду за одиночество, тогда как в этой жизни всего нужно добиваться самой. Вторая: воспитывать можно только себя, и то не всегда получается. Другие вовсе не обязаны вести себя, как мне видится правильным. У них свои ценностные ориентации. Третья ошибка в том, что не меркантильными, а духовными критериями надо руководствоваться, решая вопрос быть, или не быть вместе с никчемностью. Плата за это велика и страшна — не только потеря себя, но еще и груз ответственности за того, кого признаешь членом своей семьи. Четвертая – интеллектом массы увлечь нельзя, потому что человек воспринимает информацию на уровне своего опыта и знаний.
      Деяния свои мы узнаем по плодам своим. Предстояло понять неправильность деяний. Это было непросто, потому как руководствовалась же благими порывами. Поразмыслив, пришла к выводу, что невежество – причина всех зол. По мере того, как поднималась от невежества к знанию, исчезали из жизни страдания. Создавала их сама же. Печали побеждает мудрость. Она в том, чтобы из всех испытаний выйти с достоинством.
      Стремление же к легкой жизни на самом деле – огромное зло.
      Это не только мои ошибки. Человек сегодня не дотягивает до того, каким он должен быть. Он вступает в гармонию с окружающим миром, если хочет постичь истину, учится на ошибках, понимает ход истории, выстраивает свое поведение в соответствии с логикой мирозданья, становясь гражданином Вселенной. Если же мы делаем не то, что способствует всеобщему благу, то разрушаем себя. Все патологии истории и сегодняшнего дня – от непонимания людьми своего предназначения в природном процессе. Сегодня нормален не человек среднего уровня, а тот, кто живет мудро и праведно.
      Главное – распорядиться жизнью с толком.