Ягода кулацкого дерева

               
                Пролог                Повесть
Ехал я как-то на поезде. Дорога длинная. А в купе – я и старушка лет 80-ти. У нас быстро сложились доверительные отношения, и она за всю дорогу, по частям, конечно, рассказала мне о своем сложном, порой даже трагическом, жизненном пути. Он у нее – ой, ой, ой! Не советую никому такое пройти. Из-за этого я, взобравшись на верхнюю полку, долго размышлял…

Позже захотелось написать книгу. Вот она перед вами. Родилась попутчица в первые годы 20 века на хуторе, в хате зажиточного крестьянина. Но, повзрослев, убежала из дому, так как отец, согласно существовавшим тогда обычаям, хотел отдать её в жены нелюбимому человеку.

Вот она, совсем еще юная, с простыми хуторскими привычками, работает коногоном на одной из шахт Донбасса. А приняли потому, что помог родной брат - шахтер. Да и рабочей силы тогда – кот наплакал. И надо же такому случиться, что (не по ее, конечно, вине) на глубине, где она транспортировала вагонетками уголь, произошла авария, и ей колесом отрезало полступни.

Долго, бедняжка, восстанавливалась. Но встала на ноги. Снова вышла на работу. Но, поскольку с ногой - такое, поставили на легкий труд – "табакотрусом". Это, знаете, когда шахтеры спускаются в забой, а она проверяет у них карманы, чтоб, не дай Бог, не было там табака. Этого требовала противопожарная безопасность. И стыдно перед знакомыми, и надо.

Но снова черный кот перебежал дорогу. Опять – больница. На этот раз вся смена шахты, на которой работала, получила отравление от некачественных шахтерских пайков. Морг был переполнен шахтерами. И ее туда положили, в общую кучу. Но, надо же, по чистой случайности выжила. И долго опять отходила. А потом, обессиленная и уже потерявшая всякие надежды на своё будущее, возвратилась в родительский дом. Надеялась, что хоть там посочувствуют, обогреют, подлечат.

А в ее родном хуторе как раз полным ходом шел процесс раскулачивания. Ну, и её, соответственно, бросили в повозку, и колонна с людьми и пожитками увезла всех на ближайшую станцию для погрузки в вагоны. Так и оказалась она далеко, очень даже далеко, от родного дома. На лесоповале, как мы сейчас выражаемся.

Каторжный труд, попытка побега, изнасилование, случайное освобождение, поиск правды - таков дальнейший путь моей рассказчицы. Кстати, а те, где искала правду, принудительно усадили ее в вагон ближайшего поезда и отправили до любой станции, лишь бы «не мешала работать». Так оказалась на станции Синельниково, где и попала в поле зрения одного из председателей местного колхоза…

Работала свинаркой. Жертвовала собой. Добивалась высоких трудовых показателей, которые не раз «тянули» на правительственные награды. Но, поскольку те, где искала правду, поставили на ней клеймо «кулацкая дочка», то и судьба ее, соответственно, дальше вершилась ими, келейно – «сюда – пущать», «сюда – не пущать». Такая, кстати, участь постигла и её детей, и внуков.

     Но жизнь не бесконечна. В 1985 году она умерла. Много было слёз, воспоминаний, мыслей. «Вот и всё, Вера Васильевна! Нет тебя больше на этой земле! Ты с честью дошла до черты, отмеренной тебе Богом. А после неё, по сценарию бытия, начинаются миры иные»…

Э, да что пересказывать! Надо читать книгу. 

       (Оглавление – в конце книги)


     ХУТОР БАЛАШОВ               
     Начну с 1907 года. С хутора Балашов Воронежской губернии. Именно там тогда рождался мой главный герой. У постели роженицы, как рассказывал ей отец, хозяйки этого дома Елены Петровны, сидела повивальная бабка. Ждала. Молитвы читала. А на лавках, в гостиной, расселись члены этого многочисленного семейства. И тоже ждали. Шептали слова во здравие роженицы и новорожденного, волновались…

     Семья эта – старый крестьянский род. Говорили, что когда-то, ещё в старину, занесло в эту лесостепь, на никогда не рожавшие черноземы, некоего Балашенко из Украины. Местность была необжитой, смотрелась, как целина, пахла травами, лесами. Речка огибала холмы, резала ковылёвые равнины надвое. Понравилось. Ей Богу, красиво! И Балашенко срубил на берегу речки дом, перевёз жену, начали жить-поживать и - детишек наживать. Жили, в основном, за счет продукции землепашества, зверя, которого в лесах, хоть отбавляй, рыбы. А потом, как водится, пошли детки. С годами выросли, оперились. Одного отделил, наделив участком, другого, третьего. Строились все рядом. Потом у тех детей тоже пошли детки. И их отделили. И третьих, и четвёртых. Так  получился хутор. А поскольку в нём одни Балашенки, то и назвали - хутор Балашов. С русским  окончанием. Но когда  эти  земли стали уже не просто местностью, а, как  выражаются в конторах, административно-территориальной единицей, то у них и адрес конкретный появился:        Алексеевский уезд, Матрёногезовская волость…

     Ну, а пока  новорожденный «затаился» и не является на  свет божий, ознакомимся с семьей. Дом, в котором они находились, самый  старый из всех на хуторе. Наверное, именно  с него и начался хутор. Деревянный. Хмурый. Дело  рук, скорее всего, деда или  прадеда. Тогда ведь строили как? Чтоб не менее, как столетие, простоял. Вот  и  стоял. Кряхтел, конечно, но держался. Комнат в  нём  множество. Одну из  них, ближе к гостиной, занимали - хозяин и хозяйка. Та, кстати, что как раз рожала. Это у неё в этом  доме - четвертые роды. Три сына  уже   есть, а теперь – неизвестно, кто  будет. Если  мальчуган, значит, готовьте, родители, клочок  земли  на отделение. А если девочка? О, тут вообще – ситуация! Дело в том, что хозяин, Василий  Афанасьевич, приятельствовал с Сидором Семеновичем, таким же зажиточным крестьянином из соседнего хутора, как и  сам, и они уже договорились, что если родится дочь, то безоговорочно  отдаст приятелю в невестки, так  как  там подрастал кучерявый, смышленый  мальчуган – лет пяти  от  роду. Дмитрием звали. И парню невеста была бы, и дружба меж семьями лишь окрепла бы. Короче, нужная затея.

     Когда-то он уже  был  единожды женатым. Нажили с женой трёх сыновей. А жена, возьми, и умерла от болезни. Вот и остался, как  говорится, при своих троих. С кем не бывает? Стал опять подыскивать пару. И вдруг Сидор Семёнович говорит: «Василий Афанасьевич! На моём хуторе такая бабёнка имеется! Пальчики  оближешь. Давай посватаем». – «А что! Давай! У меня ведь трое сирот. Материнский глаз да глаз нужен: кормить, одевать. А меня хозяйство вечно отвлекает». Ну, мужики! Ну, дружба, чёрт возьми! Сказано – сделано: засватали, перевезли её пожитки в дом  мужа и живут. Еленой  Петровной её звали. В первые годы совместной жизни муженёк, как голубь, всё ворковал: «Елена Петровна! Елена Петровна! Чай али кофию?». Обслуживал  по-ресторанному, а сам всё поглядывал на длинную косу да карие глаза, и загорался румянцем. Ладно! Простим  человеку. С кем не бывает. В любви похлеще случается. И она, впрочем, не была к нему равнодушной. Аккуратная и обходительная, вежливая, с мягким до шепотка голоском. За годы  совместной жизни вознаградила муженька крепенькими орлами: Ванькой, Гришкой, Сережкой. Один другого краше. А теперь вот уже с четвертым лежит. Клад, а не жена!

     У Василия Афанасьевича, правда, нрав крутоват. Не каждому подойдёт. Он строг.  Иногда - чересчур. Ну, а как, скажите, без таких  качеств вести хозяйство? Может, потому и стал зажиточным, а не растрынькал землю  да  имущество. По крайней мере, есть теперь на что в доме и во дворе посмотреть, есть  чем  полюбоваться. Вот Сидор Семёнович, например, так тот взял за правило – частенько навещать приятеля и любоваться его доспехами. Всё ходит да сопит, всё смотрит  да  расспрашивает: как это у вас, мол, Василий Афанасьевич, всё так по уму получается?  А хозяин – мужик от сохи, отвечал коротко: всё, дескать, «энтими руками» сделано. А на руках его, и в  самом  деле, жилы выпирали, мозоли такие, как у вола от ярма на шее. А потому с охотцей водил  по двору, с гордостью даже: живность показывал – сам откормил, возы выкатывал – сам делал ободья, хомуты. Ещё и прихвастывал, бывало, как обруч на колесо изготавливал, а  он – точь-в-точь  получился. К ульям подводил, рассказывал до подробностей, вплоть  до каждой пчелы. А приятель слушал да радовался от услышанного и увиденного. Вроде б, и сам трудился! Вроде б, и не мало. А у других, смотрите, лучше. Такая натура! Таков у  него  и  сын - Дмитрий. Пять лет от роду, а какой любознательный! Когда  приезжали  к Василию  Афанасьевичу, отец ходил с хозяином, а он всё забегал наперед да совал  свою кучерявую головку в каждую коморку. А когда старшие находятся, насмотрятся до чертиков, садятся  на  лавку под домом и продолжают разговор, то Дмитрий в  это  время «скакал» перед ними, как бы, ухарство свое показывал. Однажды скакал, скакал  да  как пукнет. Громко, аж петух отскочил. Смешной номер! Старшие не удержались и захохотали, а ему  стыдно  стало, и он убежал за калитку, стал, насупился и долго не разговаривал, лишь  глаза  выдавали, что думал: «А то вроде с вами такое не случалось!». Случай, конечно, забавный.

     Ладно. Спишем на молодость. А пока новорожденного еще нет, продолжим - о Василие Афанасьевиче. Лет ему, пожалуй, за сорок. Говорят, первая  жена  поставила кочергу не в положенном месте, а он о неё споткнулся  и  произнес: «Ядрёна кочерга!». С тех пор получил от хуторян кличку: «Ядрёна кочерга». Так и ходил с ней. В доме, понятное  дело, последнее слово за ним. Правда, к новой  жене  прислушивался. А за его младшим братом Никифором Афанасьевичем - предпоследнее  слово. Тот в хозяйстве - в качестве  управляющего. Жили с женой, Софьей Ивановной, в отдельной комнате того же дома. Детей не было. То ли - пока, то ли - так Бог распорядился. Остальные комнаты занимали дети. Их много. Попробуем сосчитать: хозяин, хозяйка, брат  с  женой, три сына от первого брака, три – от второго. Итого – 10 душ! И ещё одну душу  дожидаются – одиннадцатую. Не знают, правда, и не ведают: кто там будет? Но ждали…

     Все семьи этого хутора – крестьяне. Только не те крестьяне, что  работали на помещиков или брали у них в аренду землю. Нет. Это такие крестьяне, у которых своя земля от деда-прадеда. Они «энтими» руками  всё делали. Отсюда и – зажиточные. О наемном труде, конечно, и речи не могло  быть. Сами  всё, сами. Во дворах мычали коровы, жевали сено - бычки, волы, кони, овцы. Носили мёд  пчелы. Выстроились в ряд добротные амбары и погреба, ледники и клуни, повозки. У каждого – большой сад. У Василия Афанасьевича, например, в саду - вишни, яблони, сливы, абрикосы. Стояла  старая-престарая груша. Осенью, бывало, упадёт пузатый, увесистый плод на землю, и – расплескался, будто ком сливочного масла. В этом семействе никогда не пили воду. Да она и не нужна. Тут готовили взвар и пили. Это такой прохладительный напиток из сухофруктов с добавлением мёда. За уши не оттянешь! Заваривали кастрюлю ведра на два и – зачем та вода? В степь тоже брали. Там ведь работы - от зари до зари. Некогда бегать по воду. Во времени вечно ограничены. Еле успевали за теплые дни весны и лета посеять, вырастить и убрать пшеницу, рожь, лён, коноплю, навязать снопов, перевезти в  амбары на хранение. Поэт верно подметил о крестьянских женщинах: «Доля ты русская, долюшка  женская! Вряд ли  такую сыскать!» И всё на поле делалось «энтими» немногочисленными руками. Но уж, когда надо жать, вязать снопы, тогда Балашенки к Балашенкам ходили и помогали. Работа шла  до  глубокой осени, и каждая минута была на счету. Осенью ситуация менялась. Мужики брались за цепи и обмолачивали снопы, хозяйствовали около животных, готовили транспортные средства к весне, ремонтировали сбрую, изготавливали обувь для семьи, а бабы садились за ткацкие станки. Ведь льна и конопли навезено горы. Их надо переработать в нитки и полотно. Работа ткачих очень утомительная. Сырья – полно, а рук – мало. Ткали, как правило, допоздна, а то и всю ночь. А утром, Елена Петровна, вставай - раньше всех. Завтрак  надо  готовить. Да и остальные – не залеживайтесь. Разве что можно потянуться да повернуться на другой бок. Но не больше. У Василия Афанасьевича долго в постели не залеживались.      «Ядрена кочерга» любого поднимал и заставлял что-то делать. Например, в лютый мороз сходить к реке и посмотреть: покрылась ли льдом? Воспринимали, как наказание. Думали об отце плохо, а всё, оказывается, напрасно. Придёт, бывало, к  реке, а там – зимние  пейзажи, воздух! Высокий, густой камыш звенит  замерзшими  головками, весь покрытый инеем. Лодка наполовину вмёрзла в лёд. Туман…

     Зима хуторянам тоже не  приносила облегчения. Если не успел с лета заготовить дровишек или мало навозил, значит, надо часто ездить в рощу на санях, собирать. На ярмарку, в Алексеевку, надо готовиться. Бывало, соберутся  мужики  с соседних хуторов, возов - 20. Как чумаки! Настоящая валка! Возы загружены по всем  хуторским правилам зерном, рыбой, салом, мёдом, сливочным масло. К возам привязаны  кони, коровы, быки. Тоже для продажи. Руководил обозом, как  всегда, уважаемый  всеми  Сидор  Семёнович. У него «энтой» науки, хоть занимай. Приедут  в город, выгодно продадут, взамен накупят хомутов, сёдел, обуви, мануфактуры, испробуют  городского пивка, квасу, насмотрятся на бритые (вульгарные) подбородки интеллигенции и - быстро домой. Как говорится, в кусты. Вот и весь «свет», который видел хуторянин…

     Да, вот, кажется, пришёл святой отец Митрофан. Он сосед Василию Афанасьевичу. Хоть по долгу службы, хоть по соседским  неписанным законам, он, конечно же, не мог не знать, что в этом доме «баба на сносях», и что где-то  в этих числах она должна разродится. Его святейший долг - донести до соседа, православного  мирянина  истину о том, что если под 12 июля, а это так и есть, родится существо божественное, то  оно будет походить мудростью своею, привычками и характером на великих святых Петра и Павла, ибо в тот день начинался их праздник. Они в свое время  прошли  сложный  путь  становления и много заблуждались, притом так много, что даже Господу всё делали во вред. Но, пройдя сложные жизненные искушения, поняли свои ошибки, извинились перед Богом, и тот их простил. Даже поставил на апостольскую службу во имя  сбережения православия, сказав: «Пасите овец моих!». И они стали  «пасти овец» и  честно  служить Господу. Василий Афанасьевич был рад тому, что новую церковь, построенную  совсем  недавно, разместили не далеко от его дома, и что святой отец всегда находился рядом. И стал  благодарить его, что тот служил мирянам верой и правдой и находился в мире и согласии со всеми  Балашенками. Вот и сейчас. Проходя мимо, заглянул, чтоб  справиться: как чувствует себя Елена Петровна и есть ли нужда в чём-нибудь?...

     И вот к полуночи 12 дня, июля месяца явление случилось. Сквозь толстую, деревянную дверь, отделяющую комнату роженицы от гостиной, послышался  первый детский голосок: «У-а-а! У-а-а!». Казалось, звон церковных колоколов ворвался в  тишину, первый весенний гром! Но - нет. То - родился человек…

     Вышла повивальная бабка и объявила:

     - Дочь явилась на свет Божий!

     Все оживились.

     - Значит, Вера будет!

     - Вера Васильевна!

     - Балашенко Вера Васильевна!

     Но последнее слово всегда за отцом.

     - Балашенко, конечно же. Но - пока…

     Обитатели дома  радовались, целовались, шептали  молитвы, благодарили  Господа за его благородный  подарок. Ведь в этом доме – одна ребятня! А теперь ещё и девочка будет. Повезло родителям: Василию Афанасьевичу и Елене Петровне. Что ж, хорошей паре – достойный подарок! Где-то косвенно  чувствовал  себя  счастливым и Сидор Семенович, и его сынок «Митрий». Всем повезло. Как выразилась повивальная  бабка, девочка крепкого телосложения, подвижная. Дай Бог ей пройти  свой  жизненный путь, не совершив столько ошибок, как это сделали святые апостолы Петр и Павел…


     «КАРЕТУ МНЕ, КАРЕТУ!»    
     Росла Вера быстро. Заботились о ней  все. Причина одна: единственная девочка – раз, самая маленькая в семье – два. Но больше всех уделяла внимания тетушка, Софья Иван- овна. И тоже понятно почему: во-первых, она такая женщина, что всегда готова разделить свою душу на всех, во-вторых, у неё своих детей не было, а поэтому её, как  любую женщину, тянуло к малышам. Таковы законы жизни: если тебя Бог чем-то  обделил, скажем, нет на голове волос, то ты их обязательно восполнишь в  виде  бороды, усов. Она и пеленала малышку, и пела колыбельные  песни, и шептала  молитвы  во  здравие. Всё это делалось не от нечего делать, а от любви  к  девочке, к божественным  началам жизни. В этом доме не только молились, а и ставили  религию выше всего. Глава семьи  понимал так: если будешь с успехом владеть этой наукой, то добьешься уважения в обществе. А потому в комнатах везде иконы, золоченые подсвечники, свечи, Евангелия на видном месте. Сам он не приступал к делу, пока много раз не перекрестится и не  отобьёт поклоны. И других понуждал, чтоб читали книгу, молились, кланялись. Да пониже, пониже! Иначе поможет прогнуть спинку. Этим правилам тётушка строго следовала. Часто  показывала маленькой Вере, поскольку нередко тешила её, как  надо  креститься: сложит, бывало, три пальчика ручонки и подведёт их поочередно  к  четырём точкам, изображающим на её собственном тельце крест. А ручки те! Короткие, розовые. Одно  удовольствие  смотреть. Ну, да  ладно. Подрастёт - вытянутся. А что быстро подрастет, в том сомнения не было…

     Позже, когда девочка подросла, тетушка  водила её в церковь. Вере сильно нравилось, как святой отец Митрофан наряжался. Глазки её так  и  бегали вслед. На нём всё так  ладно скроено, всё блестит золотом. С любопытством  присматривалась, как окроплял прихо- жан священной водой, как подавал людям в рот  ложечку с чем-то вкусным. А голосом его вообще заслушивалась…

     Когда ей исполнилось десять, она уже помогала по домашним делам: мела полы и  заправляла постели, если кто в спешке не успел, подносила женщинам-ткачихам нитки, из которых делали ткань, относила изделия на хранение. Славная помощница! Однажды, занимаясь в ткацкой комнате, услышала за окном конский топот. Через пару минут дверь открылась, и в комнату  вошли  гости: Сидор Семенович и сын, Дмитрий. Ему уже было лет 15. Симпатичный такой, рослый, богато  одетый. Как игрушка! Но вместе с привлекательностью, обратила внимание, в нём было  что-то отталкивающее. Конечно, не для всех, наверное. Только для Веры. И она решила украдкой  понаблюдать за ним: что именно в нём отталкивает? Стояла, ходила, кидала косые  взгляды. И пришла к выводу, что он, оказывается, разговаривал лишь для приличия, а сам  в  это время  думал своё, делал своё. А больше - высматривал: где что лежит, как лежит. Как учётчик. А что, может, когда-то  из  него получится прекрасный хозяин? Может быть! Но пока, учитывая возраст, оно ей не надо. В порыве душевного неудовлетворения, придумала ему кличку: «Надзиратель». Откуда то слово взялось, ума не  приложит? Может, услышала  от кого? А потом запомнила. Только теперь он для неё, как  только появится, так и надзиратель. Об этом она, конечно, никому не сказала, кроме тетушки, поскольку любила её и доверяла. А та, поскольку взрослые постоянно общались между собой, обсуждали домашние дела, иногда хвалили кого-то, осуждали, взяла и сказала, как своё  личное  мнение, Василию Афанасьевичу. А тот мужик сам себе на уме. Сообразил, откуда  такое  словечко. Пригласил  однажды Веру к себе в комнату, чтоб поговорить, и между ними состоялся диалог.

     -Между прочим, Верочка, Митрий не  высматривает всё, а просто  интересуется. Разве плохо, когда человек обладает чувством любопытства?

     Веру это задело. Во-первых, откуда  отец  узнал о её  высказывании? Во-вторых, это её  личное мнение о подростке. Ведь она, как  человек, имеет  право думать о нём так, как считает нужным. И она не по-детски ответила:

     -Если он такой любопытный, то пусть интересуется дома! А не у нас.

     Отец повысил тон:

     -Дочка! В этом доме есть хозяин! Соблюдай правила приличия!

     На том и разошлись…
     Шёл революционный 1917-й год. В Петербурге, говорили, переворот случился, в городах общественность бурлила. По улицам ходили активисты с лозунгами и выкрикивали: долой то, долой это. А на хуторе пока тихо. Сюда лишь ветерок слухи приносил. Но хуторянин заволновался. У него  появился  страх за будущее своего  хозяйства. Зачем ему всякие разрушения да изменения? Ведь в его жизни всё стабильно. И что, теперь – ломать да переделывать? Жили и  оглядывались. А революция всё где-то там, наверху, а сюда, в захолустье так  и  не доходила. Дороги, шутили, плохие. А раз так, то так и жили, точно на дрожках ехали. Вечно  приглядывались к каждому  заезжему – не по твоему ли «антиресу» приехал? Потом успокаивались. Судачили  меж  собой: что тут, мол, менять, на хуторе? Земля, как была, так и осталась в надежных руках, наемным трудом тут никто спокон веков не занимался. Зачем ломать то, что уже  устоялось? Но, хоть и успокаивали друг друга, а всё равно чувствовали себя на земле  в  роли временщиков. Сеяли, а думали об этом. Жали и  молотили, ткали – тоже об этом.

     Но жизнь не стоит на месте. Она все бежит, бежит. К 1920 году дети стали разлетаться из родительского гнезда. Женились по очереди. Выделялись из семейной «казны». Строи- ли тут же, на хуторе, дома  и  размножались. Лишь Иван, старший брат Веры, не захотел в крестьянском «болоте» оставаться. Ушёл, как  говорится, на  свои хлеба. Как раз приезжали вербовать молодежь для  восстановления  шахт Донбасса, ну, он мигом женился и уехал с молодой женой.

     Вера те события  помнит. Самой ведь 15-й. Почти невеста! Дмитрия когда-то звала кавалером, когда ему было  столько? Звала! Теперь сама – такая. Готовься к тому, что и тебя будут так называть. Каждый подумает, оглянется  и  повторит. Ну, а поскольку уже взрослая, по домашним, конечно, меркам, то и всякую  работу по хозяйству  выполняла. Даже очень не детскую. Например, участвовала в стирке. А на ней даже  взрослые  изматывались. Спасибо тётушке, что  научила. Спасибо  природе, Господу Богу, что создали её крепкой и сильной. А стирка в Балашово – это, действительно, что-то  особенное. Ею  занимались не часто, 4 раза в год, но  капитально. Стирали, в основном, грубую  верхнюю одежду, пропитанную всякими  жирами, копотью, грязью. С полотном – проще. То такая  стирка, что  её и незаметно. А тут  куда  сложнее. Сам  процесс  сложился веками. Сначала собирали одежду: после бани, после переодеваний, после  грязных  хозяйственных  работ. Потом женщины оставляли  важные  дела на – «потом», а сами включались в работу. А сколько тех женщин! Раз, два и – обчёлся. Ну, и Вера - туда. Четвёртая. В её  обязанности  входило: разводить золу в бочке с водой, замачивать одежду и парить. Потом  подключались остальные женщины. Целую неделю стирали. Притом, не  молча  это делали, а с песней. Так веселее и легче. Кто о чём думал, тот о том и пел. Например: «Ой, загорелся  во поле ковылушка!» Одна начинала, остальные подхватывали. «Ох, да не велят Машеньке да за реченьку ходить!». «Сохнет, вянет во поле травушка!». И так далее. Когда постирали, несли к реке полоскать. И там песни. Разлетались  до самых дальних хуторов. А вода в реке - студеная! От неё руки красные, горят. Но за них всё равно ту работу  никто делать не будет. Потом белье укладывали штабелем на сани, везли  во  двор. Мокрое, тяжелое, а они уже развешивают по забору. Сушилось по нескольку недель. После этого заносили в дом и оставляли доходить. А если это полотняное белье, то в  комнату  заносили приспособление для глажки: две деревянные  палки – одна круглая (качалка), другая – плоская  с  зубцами (рубель), на- чинали гладить. На круглую палку наматывали белье, а зубцами  второй палки катали  круглую, которая  бегала по столу туда-сюда, туда-сюда. Весной это полотно отбеливали. Тоже занятие не из простых. Надо было готовить золу из  гречневых или подсолнечных стеблей. Заваривали и опускали туда  раскаленные  в  печи камни. Ох, стирка, стирка! Столько сил и времени отнимала! Но Вере нравилось. Хоть было где кости размять!

     Отец как-то наблюдал со стороны, подошёл и говорит:

     - Ай, молодца, дочка! В люди выйдешь не «хужа» иных!

     Пока, конечно, выражение  «в люди» было  понятно лишь одному ему. Она ещё «о людях» не думала. Хотя, смотрелась уже, как невеста. Как принарядится, бывало, наденет сапожки из мягкой кожи, пустит толстую, черную косу  вдоль  спины - о, невеста первый сорт! И стройная, и личиком удалась, и талия, как у дамы. За такой талией и косой любой жених побежит стремглав. А наряды! Она их меняла каждую зиму, после ярмарки…

     Вот и теперь, под весну 1923-го, когда уже  пошёл шестнадцатый, в этих сапожках вышла на Масленицу! Наверняка, приглядывались к ней кавалеры, да только она этого не замечала: вся утопала в радости  и  веселье  от праздника. Задорно веселился хуторянин! Ох, как задорно! Они с тетушкой специально отстали, и по дороге та рассказывала всё о празднике. Вера, конечно, знала о нём, дома  говорили, но не до таких подробностей. Будто бы этот праздник гонит от нас  надоедливую  зиму и приглашает на блины долгожданную весну. Интересно! А длился этот праздник  ровно семь дней. И каждый день, как новый праздник. Так велось исстари…

     А на хуторе всё гудело, всё  играло  разноцветными убранствами, украшениями, музыкой и песнями, хороводами  и  шутками. Ездили наряженные «тройки» по улице и зазывали на гулянье. А на седьмой  день, как  сегодня, например, наступал  праздник - целовальник. Согласно обычаю, в этот день человек  должен  простить всех, кто хоть чем-то принёс ему обиду, а также самому, конечно, попросить у других прощения.

     В самый разгар  гуляний Вера с тётушкой приблизились к компании отца, матери, дяди, и всех братьев - родных и сводных.

     Отец сказал:

     -Дочка, ты, как я понял, была недовольна  Митрием. Так вот. Сейчас он подойдёт, а ты попроси у него прощенья. Этого требует обычай. И сама - прости…

     Откуда отец знал, что он «сейчас  подойдёт»? Не договорился ли? А Дмитрий, действи- тельно, подошёл. Не сам, конечно. С отцом, как  всегда. Сидор  Семёнович поклонился, за ним повторил  процедуру сын. Торжественно  так получилось! Возвышенно! Потом приятель начал говорить:

     -Благочестивое семейство Балашенков! Если  мы когда-нибудь принесли в ваш семейный улей обиду и не извинились, то простите нас, грешных…

     Василий Афанасьевич ответил за всех:

     -Пусть Бог вас простит! А мы вам прощаем.

     То же повторили все. А Вера почему-то промолчала. И неловко ей, и стыдно, а перешагнуть через свою гордыню не смогла. Что она, собственно говоря, имела против Дмитрия? А ничего! Так почему молчит? Спросила и себе  же  ответила: «Наверное, я не люблю и не желаю плясать под  чью-то дудку!» Отец, конечно, этих  слов  не слышал, но покачал головой и ушёл. А уже позже, часа через три, когда ехали гурьбой в санях на край хутора, чтоб сжечь чучело бабы-Масленки, он шепнул на ушко:

     -Пора, дочка, и о змужестве подумать.

     Глазенки расширились:

     -О замужестве, папенька? Хе! Да я… Да мне…

     Отец не любил отступать:

     -Молодость, дочка, это хорошо! Подумай, рассуди, а к осени и сваты заявятся…

     Чучело Масленицы было  изготовлено  из соломы, а поверх - наряжено кофтами, юбка- ми, сапожками, как у  Веры, лентами, лоскутами. К нему  безжалостно  поднесли  спичку, и оно вспыхнуло, как большой  пожар. И все с радостью  смотрели, как по  дворовым закоулкам разносится дым и пепел. А в голове Веры  мелькнула  мысль: «Вот так и - со мной!». К той минуте праздник уже кончался. Гости доедали  блины, пампушки, пряники. Наедались,  кто сколько мог, потому, что завтра  начинается  большой 40-дневный пост. Вот и кончилась, как говорится, «коту масленица!»…

     К отцу у Веры не  было  плохих чувств. К матери – тоже. А вот  поговорить  с ними насчёт «замужества» она не могла. Может, стеснялась, может, не  доверяла. Но кому-то открыться надо? После долгих раздумий, решила  довериться  тетушке, Софье Ивановне. Они ведь всегда рассуждали с ней на личные темы, даже  шептались. Так почему  бы и не воспользоваться её отзывчивостью, добротой и мудростью? Пошла…

     Софья Ивановна, как  всегда, вязала. Теплые носки её работы носила вся семья. Каждый раз, как только Вера входила в её комнату, клубок из ниток  катался у порога. Вера нагибалась, как и сейчас, подносила его к тетушке, та благодарила, а потом они  начинали говорить о здоровье, о настроении, о домашних делах. На этот раз такой  длинный сценарий Веру не устраивал, и она начала с главного.

     -Слыхали, тётушка? Сватов засылают! Что же это такое? А почему  меня  никто не спросил: хочу я вообще замуж или нет?

     Софья Ивановна:

     -Тсс, Верочка! Отец услышит. – встала, прикрыла  дверь. -- Раз он решил, значит, так и надо, дитя. Мы все обычаями повязаны! А их, как видишь, не обойти, не объехать. Бог всё за нас решает.

     Помолчали.

     -Тётушка, может, хоть вы знаете, за кого меня отдают?

     -А ты что, до сих пор не знаешь? Да он тут  уже все пороги истоптал. Дмитрий! Знаешь такую птицу?

     -Дмитрий? У-у-у-у!

     -Прости, дитя, за откровенность. Ни к  чему он тебе. Не твоего он сада ягода.   Засватают ещё. Не торопись.

     -Так что мне, тётушка, в лес уйти? Чтоб волки съели?

     Софья Ивановна приголубила.

     -Ну, так уж сразу и в лес! – подумала, глянула  на дверь. – Бежать надо, девочка. Так в наши дни многие поступают, если не хотят в хомут лезть…

     Время, особенно если ждёшь чего-то недоброго, бежит быстро. Вот и осень. Вот и пошли по домам хуторян, где живут невесты, сваты. На субботу, то есть, на  завтра, явятся и к Вере. Так сказал отец. И это обсуждению не подлежит. А сегодня, в пятницу, она тайно собрала свои личные вещи, попросила у тетушки денег на первый случай, и вечером, как только стемнело, незаметно выскользнула из дома, вышла  на  окраину хутора, дождалась в том месте тётушку с повозкой и уехали на станцию.

     Уже у вагона Вера сказала:

     -Спасибо вам, тётушка! Простите  меня  за  то, что  столько забот причинила. А отец, я так думаю, проклянёт меня за такой поступок. Что ж! Не поминайте  меня  злым  словом. Я поступила не по обычаю, но по совести.

     -Пустое, дитя! Отец позлится  и  успокоится. Дочь  ведь! А ты, Верочка, пообещай мне, что поедешь только к Ваньке. Смотри, я буду волноваться.

     -Что вы, тётушка. А к кому мне ещё?

     А паровозный гудок торопил.


     НА СВОИ ХЛЕБА
     А вот и Кадиевка, куда  ехала Вера. Вышла  нерешительно на перрон, огляделась. Думала, что тут такой большой  да красивый вокзал, а он – так себе: как на переезде – небольшой обособленный  кирпичный домик. Даже после хутора не скажешь, что тут что-то приличное. В городе, правда, «рассыпано» много частных домов, есть и многоэтажки, но мало. Согласно справочникам того времени, населения  числилось  около 40 тыс. Да шахт – около 2 десятков. Как бы, и город, но с  виду – деревня. Шахты, к сожалению, на одну из которых хотела устроиться работать, находились, как  выразился  местный житель, в упадочном состоянии. Революция! Гражданская война! Лишь кое-какие  успели восстановить, а до большинства так руки и не дошли. Подумала: «Ишь, Ванька, знал, куда  вербовался! Работы хватит и ему, и мне». По дороге  от  вокзала шла пешком. Остановилась. Окинула взглядом город. Большой, чёрт возьми! Особенно, после  хутора. Народ  снует, повозки стучат ободьями на выбоинах. Речка какая-то сверкнула, когда облако открыло солнце. Спросила женщину: как, мол, называется  речушка? Та остановилась, любезно  разъяснила, что речка называется Камышевахой, что в ней можно купаться и ловить  рыбу. Веру особенно любезность тронула. Но когда продолжила идти, то краем глаза  уловила, что та остановилась и посмотрела вслед. Некрасивая  черта! Подумала: наверное, мол, в этом городе много приезжих – уголёк ведь, как-никак! А все  приезжие  вечно спрашивают да расспрашивают. Как ты тут удержишься от соблазна глянуть вслед из любопытства: кто приехал, куда пошёл, к кому?

     Ванька  сестрицу, конечно, не  ожидал. Он как уехал, больше никого из родни не видел. Письма, правда, писал. Притом, регулярно. Отец отвечал. Но о её  приезде, как  думается, вряд ли успел бы сообщить. А разве  он знал, что  она  сюда  поехала? Может, догадался? Ведь никто, кроме  тётушки, не  знал – куда  едет. А та умела хранить тайны. Шла, думала, спрашивала адрес брата, засматривалась  на  приличные строения, представляла, как встретят её. Так незаметно  и  подошла к длинным баракам, которых тут настроили несчетное количество. Долго разбиралась в нумерации строений: тут так всё  запутано! Ведь  после революции и войны номеров почти нигде  не  осталось. Надо было останавливать людей и спрашивать. Благо, народ тут, как  показалось, очень  любезный. А жил брат, куда привёл адрес с конверта, в одном из тех бараков, которые  она  уже  прошла: старинный, дореволюционного покроя, длинный, деревянный  и  без окон. Стены, как  бросилось в глаза, завалены  с  боков  землей, чтоб тепло, наверное, держали  внутри. Собаки, к  счастью, не   беспокоили. Это вам не хутор! Постучала в дверь. На стук кто-то вышёл. Было видно и солнечно, и Вера узнала в этом человеке Ваньку. Господи, каким  он  стал мужественным да сильным! Настоящий шахтер! Правда, улыбка - двуякого смысла: то ли  он рад, что сестра приехала, то ли ругал в душе – какого хрена припёрлась? Годы, конечно! Человек изменился. А в какую сторону, это ещё предстоит понять.

     Обнялись, порадовались  встрече. Вышла жена, Люда. Повторили этикет. Вместе, в обнимку вошли в квартиру: сени  с  утварью, прихожая-кухня, где и обувь снимали, и кушали,  и предметы быта развешивали на  стенах – корыто, рубель-качалка, прядка, и гостей встречали-провожали. Дальше – спальня: маленькая  комнатушка, но, как  видится свежему глазу, с большими обязанностями. Вот  всё  жилище. А Вера думала, что тут – хоромы! Брат предложил сесть на кухне. Тут – стол. Всё равно  угощать  сестру надо. Да и идти-то больше некуда. Начались расспросы: как дома, как  отец, как  матушка? Вера охотно отвечала,   а потом вдруг раз и - остановилась. Что такое? А вот что! Она  не любила слушать формальные вопросы и формально отвечать. Ведь, наверняка, подумала, в этой  квартире больше всего хотят знать причину её приезда, а заговаривают  зубы. Взяла  инициативу в свои руки и пошла в «контрнаступление».

     -Вобщем так, родственники! Я знаю, что  вас интересует вопрос: что случилось и почему я приехала. Знайте, я не люблю играть в кошки-мышки. Пролью свет  на  больной вопрос сразу, а потом будем говорить о том, о сём…

     Нескладно, косо-криво, но  получился «отчёт». Пока рассказывала, глаза увидели интересную деталь быта. И изнутри квартиры, оказывается, отсутствуют  окна. А как же дневной свет? Без него ни человеку, ни растению жить нельзя. А оно вот что: чтоб свет всё-таки попадал во внутрь, как разъяснил брат, на крыше установено  закрывающуюся  застекленную раму. О, «новинка» века! И подумала гостья: Господи, да  тут, мол, хуже, чем  на хуторе! Как же они живут? Шахтеры называется! Рабочий класс!

     Ванька поймал её мысли:

     -Не смотри, сестрица, что мы  живём в трущобах. Это дело поправимое. А для тебя пока и тут угол найдём. Правда, Люд? – застыл в двусмысленной улыбке.

     С Людой Вера  знакома с детства. Вместе ходили в лес по грибы. Вместе однажды убегали домой, когда набросилась гадюка. Так что знают друг друга. И теперь вряд ли старшая подруга возразит.

     -Что вы! Что вы! – воскликнула Люда. – Живи, Верочка, сколько тебе вздумается. Наша  хата – твоя хата. Мы даже рады. А то, что ты убежала от сватанья, на мой взгляд, всё верно. Времена старых порядков кончаются. Революция принесла и в семейные вопросы новые веяния. У нас, на шахте, многие так  поступают. Ну, может, у вас на хуторе и стыдновато ещё так делать, ничего, скоро и хутор «проснётся».

     -Да, Верочка, - заключил  Ванька, - сейчас «жисть» иная. Мы  не  обязаны подчиняться  родительским рассуждениям. – опять та же улыбка.

     Люда метнулась по шкафам и ящикам, собрала  продукты, накрыла стол. А стол тот самодельный, большой. На него уместились миски и тарелки с вареным картофелем, селёдкой, квашеной капустой, сухариками, сахаром-рафинадом и прочим. Пока ели, Вера, неудовлетворенная, на первый взгляд, бытом брата, всё  расспрашивала о бараках. Почему их так много, например, кто в них живёт? А Ванька, уминая  крупные картофелины, рассказывал. С его слов, в бараках ещё до дореволюции  жили  шахтеры. Тогда им платили мало, и они жили  в  нищете. Забойщик, например, получал 20 рублей 50 копеек. А саночник (теперь это коногон) – 16 рублей 40 копеек. А сейчас  шахтёр и работает с удовольствием, и получает – дай Бог! И выбор таков: либо живи в захолустье, а деньги трать на дело, либо купи себе нормальное жилье, но денег на прочее останется мало. Вот он  и выбрал. А со временем, мол, съедем на другую квартиру.

     Он отложил вилку в сторону:

     -Ну, Верочка, раз уж приехала работать в шахте, то признавайся: кем бы хотела быть?

     Он по-своему улыбнулся, она – по-своему покраснела.

     -Да я откуда знаю? Я тут вообще впервые. Спросил, называется, Ванька! А ты вот кем, например, работаешь?

     -Я? Я обычный забойщик. Видишь, руки, как  дышло на телеге, истёртые. То-то же! Да, насколько я знаю, женщин в забой не берут. Так, что тут надо подумать.

     -Думай, Ванька. Я верю в твои способности. И - в возможности.

     -Я, как шахтер, - продолжал Ванька, - обстановкой  на шахте владею. К тому же, есть у меня дружки-товарищи. Те всегда готовы помочь. Но тут есть  одно «но». Как я сказал, женщин в забой не берут, на иные работы «вниз» тоже не  пускают, к тому же – тебе лишь 16 лет, а «наверху» зарплата маленькая. Что за  смысл  связываться? Так, что надо думать и решать. Например, в связи с дефицитом  коногонов, можно  уговорить начальство и пойти туда. Там будешь получать прилично.

     -Коногоном? – с удивлением переспросила.

     -Да, сестрица, коногоном. Ты ведь из сельской местности. С конями дело имела. А шахта задыхается от нехватки таких  специалистов. Вчера, например, цыгана  приняли. А что делать, если уголёк возить надо?

     -Ладно, оставим на завтра. А то я забью голову новыми названиями и буду ворочаться всю ночь. Скажи мне: в этих бараках только семейные живут?

     -В основном, одинокие. Ведь  их  по  вербовке  приезжает много. Вот их и расселяют – по 20-30 чел. Но приезжают и семейные, как я, например. Для таких есть специальный барак, на 8 семей, где мы сейчас с Людой и живём.

     Из дальней комнаты  послышался  детский  плачь. Просился к источнику  молока грудной ребёнок Женечка. Он у них единственный, а потому – дороже всех на свете. Когда родители бросились к нему, Вера обратила внимание, что Люда  растолстела, как  колобок, и всё также хромает. Помнится, когда-то вместе  лазали по чужим  деревьям, крали абрикосы. А хозяин застал. Попадали с дерева, и она подвернула ногу. А у Ваньки на руках – такие жилы! Настоящий шахтёр! Готовился! Когда-то таскал, было, большими вилами навоз от коров к дворовой куче. Поплелась и сама следом. Идёт и приговаривает: «Моё ты маленькое! Расплакалось! Заслюнявилось! Агу! Агу!»

     -Вот и вся наша семья, Верочка. Будешь  четвёртой. Пока, конечно. Я ведь говорил тебе, что хотим съехать. К этому и стремимся…

     -Значит, всё-таки тут плохо?

     -Не сказал бы. Но с моей зарплатой можно и лучшее жилье найти. Скажу тебе по секрету, сестрица. Есть у меня тут  знакомый. Из соседнего села. Правда, это оно когда-то было селом, а теперь - окраина Кадиевки. Живёт там один зажиточный крестьянин. Дом у него комнат на 6-7, хозяйство немалое. Жена умерла, а дети разъехались. Так он уже несколько лет просит: переезжайте, Ванька, поселяйтесь, живите. А я всё никак.

     -А на работу как добираться? Далеко ведь?

     -Во-первых, та окраина от шахты  близко. Во-вторых, он такой  добрый, что, если надо, то и отвезёт, и привезёт. Повозок полон двор, коней – тоже.

     Еще раз скользнула  взглядом по квартирному убранству. Что сказать: скромная жизнь, хоть и зарплата приличная. Менять надо. Время требует. Печь вон какая старенькая, поч- ти на ладан дышит, мебель  самодельная, утварь всякая валяется не там, где ей надо  было бы быть, водичка из  рукомойника  капает в ведро, зеркальце  на стене, бритва опасная  рядом, уголь – прямо на полу. А что лучшего  ожидать, если над  шахтерским гнездом пронёсся смерч революции. Шахты прежние хозяева затопили. Шахтеры подались в села, лишь бы найти «угол» да прокормить семью. И подумала Вера: «Вот почему вербовали? Народ нужен, рабочая сила. Вот почему Ванька  стремглав полетел сюда? Потому, что он такой с детства. Любит всегда быть на переднем крае. Вот как теперь. Приехал, поработал и уже с гордостью хвалится, что часть  шахт «с ребятами» восстановили, в некоторых откачали воду из забоев, заготовили крепежный материал. И власть много помогает, что и говорить. Технику присылают, оборудование, продовольствие, всякие товары…

     Утром следующего дня  Ванька уже был у директора. А Вера сидела в приемной. Ожидала и волновалась. Тут такие кабинеты, что далеко хутору Балашову! После долгого отсутствия, брат вышел и, со свойственной ему улыбкой, сказал:

     -Заходи, сестрица!

     Как любой хуторянин, впервые  в  городе, вошла несмело  и  увидела в начале длинного и крепкого стола немолодого уже, видно, прошедшего огонь и воду, директора. Полный. Лысый. Всё почесывает плешь ладонью. И уже после  первых фраз поняла: либо он по жизни человек добрый, либо тут Ванькино влияние.

     -Так, так! Хороша девочка! Присаживайся. Одета, конечно, прилично. А как насчёт тяжелой или грязной работы? У нас тут не пряники перебирают…

     -Я выросла  на земле. С детства - серп, сапка, кони, повозки. Так что, не волнуйтесь за меня. Если надо, оденусь в шахтерскую робу и буду работать.


     -А вот насчёт коней подробнее. Ты как с ними была связана?

     -Что за селянин, если он с конём не дружит? У отца на хозяйстве, например, десятка с два коней. Я и пахала, и сеяла, и возила, и ухаживала за ними.

     -Ладно. Убедили. С братцем  вдвоём. Только знай, девочка: работа  исключительно тяжелая. – помолчал, погладив  ладонью  лысину. - Хотя, по теперешним  меркам, наоборот, легче, чем была  до  революции. Хочу предложить  тебе  должность коногона. Знаешь, что это? Нет? Это, когда коня гоняешь по шахте с вагонетками  туда-сюда. Ну, может, не гоняешь, а водишь. Но всё  равно: управляешь конём. Эта профессия на шахте - новая. Очень тяжёлая. Но не тяжелее той, которая ей  предшествовала. Раньше ведь как было? Руками уголёк  таскали. Санками. А людей называли саночниками. От забоя к стволу тащит, бедняга, деревянные  сани  два  пуда весом да, плюс, 10 пудов угля. Было, девочка! Было! Так, что не  надо  пугаться  трудностей. А берись  за  коня и – вперёд. – и, как бы  под завязку, - Саночники, я тебе должен сказать, умирали все, как правило, от грыжи. А тебе это, к счастью, не грозит. До сих пор  они у меня в глазах. А, да  что  говорить! Беру, короче, на работу. – погладил  ладонью лысину. - Оформляйся, девочка, получай  инструктаж и – быстро к делу. Коноводов позарез не хватает…

     В тот же день получила спецодежду, робу, как говорила директору, прошла серию инструктажей, из которых  почти поняла, что за работа - коногон. Если честно, раньше думала, что это просто куда-то  гонять (что ли) коней. А, оказывается, тут такая сложная и серьезная система, что теперь  мнение изменилось. Коногон – это работник шахты, за которым закреплён конь. Конь этот находится в шахтной конюшне, на глубине. За коногоном закреплено несколько вагонеток. Они стоят  на узкоколейке. Впрягаешь в них коня и возишь в забой лес, а оттуда к стволу - уголь. Рассказывали, как  новичку, что узкоколейка тут дряхлая, ведёт то вверх, то вниз, шпалы - гнилые, а поэтому, дескать, надо  быть предельно внимательным и осторожным. Получается, что надо не просто коня  водить, а управлять  целым эшелоном, как поездом: конь, вагонетки, плюс, в её штат  дают ещё  одного человека – провожатого. Тот сидит не на первой  вагонетке, как коногон, а там, где в тот или иной момент считает нужным: исходит из того, чтоб  удобно было сразу, при необходимости, вставить в колесо нужной вагонетки тормозной шкворень. Тут, оказывается, целая наука, а не то, что просто коня водить.

     Потом в сопровождении  бригадира Вера спустилась в шахту. Ох, первый раз, страшно! Дух захватывает, коленки дрожат. Это тебе, девочка, не  хутор! Бригадир ознакомил с конюшней, в которой  дежурил  молодой, симпатичный  цыган. Наверное, тот, которого недавно приняли? Подвёл  к  высокой скирде  сена, к ящику с овсом. Рассказал, как, когда и чем кормить коней. Ознакомил с комнатой, которая  находилась недалеко от конюшни и называлась «гурьба». Смешно так! В ней коногоны и  провожатые переодеваются, берут и кладут упряжь, кнуты, колокольчики, тормозные шкворни. Теперь - самое главное: закрепление за коногоном коня. Цыган, сверкая  верхним рядом золотых зубов, почему-то выбрал гнедого, с черным хвостом  и  гривой. Назвал «Рыжиком». Толстый, неповоротливый. А копыта ставит, будто печати. Но красивый. Глаза  большие, карие, очень живые. Работать, сказал бригадир, «туточки» придётся посменно.

     Тут же представил провожатого. Симпатичный  парнишка, чуть старше её, по имени Коля. Бросилась в глаза буйная шевелюра. Очень  вежливый и  обходительный, но, как показалось, чересчур стеснительный. Но ведь это хорошо!  А то будет  приставать. Чуть позже познакомились ближе. Вера рассказала о себе, он - о себе. У него  семья на Сумщине. Приехал по вербовке. Дома, якобы, есть девушка, и он горит  желанием  заработать денег на свадьбу. Взаимоотношения у них с первых дней сложились  не стандартно. Везде и всюду ходили вместе. В то время, как остальные «пары» постоянно конфликтовали. И не «пары»  в том виноваты. Таков на шахте обычай, что коногон считается  как бы  на голову выше от провожатого. А раз так, то «наверху» они держались подальше друг  от друга. Коногон, поскольку «рангом выше», одевался модно и пестро. А провожатый – так себе. И лишь в шахте они становились членами одного и того же «объекта»…

     Отработав вместе с Колей год, потом  второй, третий, Вера с уверенностью могла сказать, что он хороший человек. А трудяга! Как  конь «Рыжик». Их взаимоотношения поднялись до уровня полного доверия. Правда, со стороны  на них неофициально «давили»: упрекали, завидовали. А они, всё вдвоем, ходили дружно и  с улыбкой. Ну, разве что за руки не держались. Кто знает, может, именно это, а, может, что-то иное, постоянно несло им трудовые успехи. То месячную норму перевыполнят по количеству перевезенного груза, то больше оборотов сделают «поездом», чем другие. Их ставили в пример. Часто стали поощрять. Короче, оба уже почувствовали, что где-то тут находится  пик их славы. И именно где-то в этом месте их взаимоотношения стали переходить в иное качество.

     Как-то после смены Коля сказал:

     -Вера, может, я тебя сегодня провёл бы? На дворе темно, а идти  не  близко. – улыбнулся и добавил: - Коль уж такая у меня профессия – провожатый…

     Шутник, оказывается, Коля! Она, конечно, не  ответила  сразу, как и любая  девушка, но глаза её подсказали: если  есть, дескать, желание, я не  стану  бить в колокола. Так и пошли в тот вечер вдвоём. Несмело, конечно. Каждый из них  сомневался  в  правильности своих поступков  и слов. Долго  бродили вокруг барака под полной молочной луной. А потом, как часто это бывает, «подвиг»  повторился. И через  два-три месяца их личные взаимоотношения стали такими, как и на работе. Правда, Вера  однажды  спросила: а как, мол, девушка, на свадьбу которой  зарабатываешь деньги? Понятно, зачем  она  спросила. Но ещё больше понятно, что в таких  случаях отвечают. Так и встречались. Молодые, жизнерадостные, ни о дружбе, ни, тем более, о  любви, разговор  не  затевали. Просто, встречались, и им было хорошо. А раз им хорошо, то и на работе – порядок.

     А тут вскоре Ванька объявил:

     -Всё, девочки! Как и договаривались, в субботу переезжаем в село.

     На его лице мелькнула всё  та же двойственная улыбка. А поскольку она при нём – постоянно, то Вера и не стала на неё  обращать  внимание. Привычка, наверное. К бараку нашло много друзей-товарищей. Погрузили на  повозку вещи: матрацы и одежду, кастрюли и посуду. На самый верх, вместо Жени (мальчику захотелось пройтись; ему уже, слава Богу,   миновало пять), посадили темно-серого кота  с белым треугольником на лбу. Позже кто-то всё-таки усадил мальчишку на повозку. Ехали  не долго. За крайними хатами города стоял старый, но крепкий дом с жестяными петухами  на крыше, на карнизах, с ухоженным земельным участком. В доме много окон. Значит, места хватит всем.

     Вышел хозяин. Кряжистый. Жилистый. Вера сразу заключила: похож на её отца. Видно, укалывал всю жизнь, а потому на интеллигента не  смахивает. Ванька назвал хозяина Петром Николаевичем. И добавил, что в этом доме, дескать, человек, вырос  и жизнь прожил. А тот ответил каким-то штампом: «Да, все мы под Богом ходим!» Потом  навалились вместе на повозку, быстро разгрузили, занесли всё в дом, опрокинули по четверти стакана водочки, загрызли кислыми огурцами и разошлись.

     А «квартиранты» принялись  заполнять комнаты «хламом». Ваньке с семьей досталась та, что с южной стороны. Это, чтоб Женя не мёрз. Вера заняла – западнее. Если даже будет прохладно, не беда, она жару  не  переносит. Понравилось всем. Особенно Вере. Теперь - в отдельной комнате, и  поваляться можно, и личные вещи сложить, не боясь, что кто-то уберёт, поменяет  местами, как было в бараке. Петр Николаевич занимал самый северный и, наверное, холодный угол. Сам  распорядился. Чтоб к  нему попасть, надо пройти по общему коридору две не занятые, «буферные», комнаты.

     Как только «квартиранты» обустроились, он подошёл.

     -Денег мне  никаких не надо. Живите и радуйтесь. Если потребуется подвезти к шахте, обратно, не стесняйтесь. Есть у меня и повозки, и кони. Я человек бескорыстный. Да и меня, старика, освободите от скуки.

     Так началась новая жизнь. Каждый проживал её по-своему. У одного ночной график работы, у другого – дневной. А Женя, как эстафета, постоянно переходил из рук в руки. Бывало, что и Петр Николаевич часок-другой поиграет с ребёнком, пока кто-то вернётся со смены. Мягкое у него сердце! Доброе! Вере даже неловко стало оттого, что он категорически отказывался брать за квартиру. Что она мало получает? А раз так, то она решила угощать его продуктами (масло, мясо, сахар), которые получала на шахте. Тут он - не отказывался. Говорил так: «Оно мне не надо, но ради уважения к вам возьму». Это  намного  облегчило её участь  вечного  должника. Плюс, после этого, у них сложились искренние, доверительные отношения. А что касается повозки, то она  ею  так и не пользовалась. Дорога к шахте не длинная. Утром по солнышку пройдётся, а вечерком Коля проведёт.

     Так и текли месяцы, годы. Работа  и устраивала, и очень успешно шла. Уважение появилось. Так трогательно поначалу было, когда  вместо обычного «Здрасьте», стали говори- ть «Здрасьте, Вера Васильевна». На собраниях и планерках не только присутствовала, но и выступала. Как-то даже подумала: вот и получился, мол, из тебя, хуторянка, рабочий класс. А то б сидела в степи…


     ПЕРВАЯ НЕУДАЧА ВЕРЫ               
     К 1928 году шахту  уже  укомплектовали машинами, оборудованием, навезли крепёжного леса. Теперь дело  за  энтузиазмом. Но, как показала жизнь, его там с лихвой хватает, и   по нему начальство  не  плачет. Буквально на каждом участке зарождались соревнования.  Вера с Колей тоже приняли на себя  повышенные  обязательства. Работали без перерыва и медлительности, чтоб не  плестись  в  хвосте. Приходилось раньше выходить из дому. А  это давало возможность перед спуском  в  шахту  подумать, что-то  подготовить. Однажды утром, после ночного снегопада, к Вере  подошёл  Петр  Николаевич и предложил отвезти на шахту. Бросилось в глаза то, что сегодня в нём  не  было того огонька, с которым он постоянно жил. И вид у него был усталым, и мысли, и слова  лишь  о неприятностях. А какие,  как казалось Вере, у старика могут  быть  неприятности? Оказывается, нашлись таковые: душу  наизнанку  выворачивают. Раскулачивание! Оно, кстати, как  раз разворачивалось в стране. А сценарий его такой, что, как  заметил  Петр Николаевич, можно подвести под статью любого земледельца. Вере  даже  подумалось: почему, дескать, его  этот  вопрос так волнует? Ну, есть  земля! Ну, есть  повозки, кони, коровы, овцы! Как у её отца. Так они, если отталкиваться от его слов, нажиты честным трудом. Неужели  могут  раскулачить  лишь за то, что человек имеет богатство? А разбираться  что, не  будут? Хотя, в действительности, народ сейчас  много  говорит  о  случаях «поголовного» раскулачивания. Обнаружат у тебя, например, пару  повозок во дворе, и ты уже - кулак. Но то, может быть, просто разговоры. А как на самом деле – кто его знает?

     В пути Петр Николаевич, будто исповедовался.

     -Я всю свою жизнь работал на земле вот этими мозолистыми руками. Ну, сколотил небольшое богатство, ну, дом построил, ну, детей обеспечил. Так это ж честным трудом заработанное! А меня, вы на них поглядите, к кулакам причисляют! Да у меня, если что и есть от слова кулак, так это то, что – день работаешь, вечером придёшь домой усталый, переспишь на кулаке, а утром опять - на работу…

     Вере часто приходилось  присутствовать на политзанятиях. Сложная это, конечно,  наука. Но и пользы от неё не мало. Например, теперь она уже твердо знает, что раскулачивание проводится не огульно, а если есть повод. Скажем, человек содержит наёмных работников, сдаёт в аренду землю. А запомнила вот почему. У неё ведь отец относится к зажиточным крестьянам. И не только отец, а весь хутор Балашов. Вот она и интересовалась: не могут ли отца или весь хутор раскулачить? Разъяснили, что – нет. Теперь она уверена, спит спокойно. И Петра Николаевича примеряла к тем двум исходным вопросам раскулачивания. Нет, не подпадает! И она, как «политически  подготовленная», уверила его, чтоб выбросил из головы ненужные мысли.

     А он ответил, как всегда:

     -Все мы, дитя, под Богом ходим.

     Пророчество, что  ли? Так – нет. Он этим  выражением  часто  пользуется. Ну, да  ладно! Все мы, действительно, под Богом ходим. И всё может быть, всё  может  статься. Но надеяться на лучшее надо...

     А жизнь текла дальше. К тому  времени Кадиевка уже разрослась. Одних лишь шахт стало 30, притом, половину из них открыли уже после революции. Возросло количество нас- еления. Город стал районным центром. На политзанятиях об этом с гордостью подчеркив- али. Якобы, яркий пример новой жизни! И у слушателя рождалась гордость - за страну, за город, за себя! А дабы веры в истину было ещё больше, подкрепляли сказанное цифрами по добыче угля на шахте. А угля, действительно, стало больше. Почему? Потому, что появились новые методы работы. И тут  пропагандист  спускался к конкретным фактам. Называл  героя  сегоднешнего дня – Алексея Стаханова. Берите, мол, с него пример! Обычный сельский  парнишка  из  Орловщины. Его, конечно, на шахте многие и не видели, и не знают, так как там тысячи рабочих, но с интересом слушали о его деловых предложениях: как повысить производительность труда? Обо всех, конечно, не расскажешь, а вот одно из таковых звучало, примерно, так. Освободите, мол, от обязанностей по крепежу забойщика, и выработка угля  сразу возрастёт. Веры и Коли это не касалось. Их обязанность возить. Больше добудут угля, значит, дольше - возить. Но слушали с интересом…

     После занятий  спустились в шахту. Оба были «идейно заряжены», в хорошем расположении духа. По пути шутили, смеялись. Потом  надели рабочую одежду. Вера приготовила упряжь, кнут, вывела «Рыжика», закрыла  ему  глаза, чтоб, упаси Бог, не испугался, не закружилась голова, достала  из кармана кусочек сахару-рафинаду и сунула ему в зубы. Конь с удовольствием  принял сладкое. Погладила, как всегда, припала к его уху, что-то шепнула. Такая процедура, впрочем, повторялась  ежедневно. Ты к  коню  «по-человечески», как говорится в народе, и он к тебе так. А Коля готовил вагонетки.

     Через несколько  минут группа вагонеток, гружённых крепёжным лесом, со скрипом тронулась в забой. Вера  сидела впереди: «Но, Рыжик! Но!». Коля – в хвосте «поезда». С лес- ом, конечно, ехать легче, нежели с угольком. Но тоже на подъём конь горбатится, и к нему надо проявлять  терпение. Иначе – взбунтуется. Приехали в забой. Разгрузили. Загрузили уголь. «Рыжик» отдохнул. Ну, а теперь – в путь. По той же самой колее, только – в обратном направлении. «Но, Рыжик! Но!». Оси скрипят, «стонут», но - план есть план. А повышенные обязательства! Что ж, терпи «Рыжик». И он терпел. Преодолевал и кривизну колеи, и уклон  за уклоном. Хороший конь, «Рыжик»! Сколько лет Вера с ним работает, одно удовольствие. Сильный, поворотливый, отзывчивый. Вот, наконец, ровный участок. Тут можно и расслабиться, не теряя, конечно, бдительности. Поскольку  Вера с Колей находились далеко друг от друга, то не разговаривали – и не слышно,  и  можно  потерять бдительность. Мало ли что в пути может случиться! Оставалось  одно – думать. Каждому о своём. Наболевшем. Коля, например, вспомнил  вчерашний  вечер. Он, в который  уже раз,  хотел сказать Вере очень важные слова, но не смог. Вот и крутились  они  вокруг него. А она, как часто с нею бывает, вспомнила об отце. Её постоянно  угнетало  чувство вины, что убежала из дому и не написала ни одного письма. И Ваньку  отец  почему-то не спрашивает о ней. Значит, проклял….

     Так и крутились мысли вокруг «больной» темы. «Поезд» подъехал к очередному подъему. «Но, «Рыжик! Но!». Обратила  внимание, как конь, сгорбившись, тяжело, но  уверенно  шёл вперед, и обрадовалась: «Мы ведь с тобой, «Рыжик», вместе  работаем над выполнением обязательств. Умница! Я  тебя  жалею. Спасибо, что  ты такой». Потом вспомнилось, как в этом году на Пасху, его, вместе со всеми конями, подняли  наверх, чтоб  отдохнул на зелёном поле, выгулялся, «сменил» подковы. Как он  разгуливал на свободе! Забыл, наверное, что и  коногон есть. А она  однажды  появилась. Господи, как  увидел, что идёт Вера, стремглав побежал навстречу. Это было зрелище!

     Подъем прошли  успешно. Спасибо, «Рыжик». Теперь – спуск. Тут больше  работы у провожатого. Следи да следи, чтоб «поезд» не  побежал  на  коня. Раздавит! Сомнёт! Поэтому Коля был – весь внимание. Шкворень держал наготове. Вообще Коля молодец. Хороший помощник. Начала, было, развивать эту мысль, как  вдруг  впереди  что-то зашумело. В  шахте – пустоты, эхо. Конь как захрапит! Попятился назад, потом  дёрнул вперёд. «Рыжик! Рыжик!» А он вдруг стал неуправляемым: запутался в постромках, бьёт ногами, хочет освободиться. Коля воткнул в колесо шкворень и изо всех сил удерживает «поезд». Подбежать к коню, помочь не может. Вера согнулась между  первой  вагонеткой и крупом коня и распутывает постромки. «Так, Рыжик, так, протяни. Умница. Ещё». А на коня, видимо, нахлынула  вторая  волна  страха. И он изо всех сил дёрнул вагонетки, чтоб освободиться. Вера почувствовала, что  одно  из колесиков, будто ножом, резануло поперёк ступню. Брызнула горячая кровь. И её сознание  перестало  контролировать ситуацию. А она оставалась таковой: конь настойчиво рвался из упряжи, Коля удерживал шкворень. Некому было подбежать и помочь. Вот конь высвободился, рванул к стволу. Коля бросил шкворень, метнулся к Вере. Что говорят инструкции о  таких  ситуациях? Больше, конечно, сказано о коне. Надо, дескать, поймать коня, приложить  к его груди свое ухо и послушать. Если сердце колотится часто, сбегать в конюшню, взять  там  мешочек со зверобоем и мятой, дать понюхать, и он успокоится. Значит, что получается? Надо  бросить травмированного человека, а самому гоняться за конём? Нет! С этим Коля не согласен. Пусть даже накажут! Он, прежде всего, осмотрел рану и увидел, что отхватило полступни левой ноги. Льёт кровь. Надо наложить жгут. А из чего? Оторвал поясок от «робы», завязал. А тут набежали забойщики. Одни остались, чтоб вызвать  фельдшера  и  помочь в перевязке, другие побежали ловить коня. Вскоре виновника происшествия привели. В мыле. Вздрагивает. Как заметили забойщики, когда «паникер» взглянул на Веру, слёзы, казалось, закапали из его глаз. Особенно, когда уносили её на  носилках, чтоб отправить в больницу…


     ВТОРАЯ НЕУДАЧА ВЕРЫ             
     Лечилась и восстанавливалась Вера долго. Ведь, как-никак, отрезано полступни. Коля не бросил её. Наоборот, в свободное  от смены время бегал в больницу, когда лежала, ходил домой, когда выписалась. Теперь она сидит в приемной директора и ждёт «приговор». А он – рядом, как моральная поддержка.

     Директор, как всегда, потёр ладонью лысину и сказал:

     -Вообще, девочка, ситуация  сложная. Я, как человек, сочувствую тебе. Но закон о труде не даёт мне права восстановить тебя на прежнее место. В справке  ведь  указано, что у тебя сейчас «ограниченная пригодность».

     Вера разволновалась, побежали мысли. Это  что  теперь, мол, получается: я – инвалид, и меня могут не допустить к работе?

     Подавленно спросила:

     -А что мне теперь делать?

     Директор, конечно, человек добрый, но - лицо официальное.

     -Будем подыскивать иную работу.

     Мелькнуло: «Хоть не увольняют!»

     -А что вы можете предложить?

     -Работы у нас много, но пока, кроме «табакотруса», я тебе, девочка, ничего не могу предложить. Сама понимаешь…

     Мысль: «Господи, до чего дошла!»

     -А что это, – спросила с иронией: -- «сажетрус»? Или как там?
     -Табакотрус. Это, где работают  бабушки и дедушки. Помнишь, на спуске в клети стоит человек и у каждого выворачивает  карманы: нет ли у него махорки, спичек, зажигалок? То и есть табакотрус. Проверять  надо  всех, без исключения. Я буду идти, и меня – тоже. Труси, так сказать. Хорошо будешь трусить, снизишь  количество взрывов, пожаров в шахте, премию будешь получать. А плохо, значит…

     А что в  её  положении  оставалось  делать? Она  теперь – инвалид. Притом, пожизненно. Полступни не купишь  и не  пришьешь. Так, что, Вера, соглашайся. Что ж, согласилась. Коля поддержал. Вышла в смену  и «трусит». Работа, конечно, не  пыльная, не тяжелая, но и не так  уж  радостная, скорее, унизительная. Мимо проходят знакомые, в том числе и те из них, кто  когда-то вместо  привычного «здрасьте» добавлял её имя, отчество. А теперь шушукаются и «вознаграждают»  дешёвыми комплиментами. И подумала в первый день работы: «Господи, хотя бы всё это выдержать?». А тут вдруг смена Коли, и он идёт в потоке. Да так старательно выворачивает карманы, будто насмехается. Ей даже стало неловко. А он, чудак, наклонился к уху и прошептал:

     -Дождись меня после смены.

     Эти слова её очень поддержали. «Вот уж друг! – подумала. – Настоящий друг! Неужели я ему и калекой нужна?» Но вечером убедилась. Да, она ему нужна, в любом состоянии! В  тот вечер он ей сказал:

     -Что б с тобой не случилось, Вера, я всегда -- с тобой. Я умею быть преданным. Вчера вот написал домой письмецо. Просил родительского благословения. Я ведь серьезно с тобой, не шутки шучу. Если всё будет хорошо, к осени засватаю…

     Шел 1930 год. Вера с Колей так и работали  на разных объектах. Но встречались то дома, то на шахте: занятия, зарплата, получение  продуктов. В один из дней они стояли в очереди за сливочным маслом. Долго «болтали», шутили. Кое-кто из шахтеров оглядывался или украдкой  бросал  понимающий взгляд. «Молодые! Счастливые!». Получили, как и все, по бруску темно-желтого  сельского масла, от которого, при виде, аж слюнки катятся, и тут же, в сторонке, остановились. У него  в сумке был хлеб, а в кармане – складной нож. Отрезали маслица, намазали на куски  хлеба и с аппетитом съели. Вкусно! Вера даже вспомнила, как дома, на хуторе, крутила  ручку  маслобойки. Потом он  провёл ее домой, постояли, попрощались и расстались.

     А к полуночи она, к сожалению, поняла, что  не  такое  масло кушала на хуторе. Делают по такому  рецепту, а  кушают – не такое. Это, видимо, залежалое. Стала  бегать  в туалет. Вздулся живот. Поднялась температура. Дальше  не  хватало сил держаться, и Петр Николаевич с Ванькой отвезли в больницу. Там, как  только  осмотрели, так и сказали – брюшной тиф.

     Доктор уточнил:

     -Из шахты?

     Кивнула согласно.

     -Шахтерами уже все палаты забиты. И часть морга…

     Веру положили  на носилки и понесли в палату. Коридор  длинный: одна  сторона  занята палатами, а иная – окнами с видом  на город. Лежит на спине, лицо повёрнуто к окнам. Взад-вперед мечутся люди в белых халатах. Она  их  еле  различает. В глазах всё сливается воедино. Вот несут больного навстречу. Открыла глаза и увидела - Колю. Лицо  у него было мертвецки бледным, глаза закрыты, носик заострен. Заволновалась. Что такое? Проводила глазами и спросила сестричку:

     -Куда его?

     Сестричка ответила:

     -Этого? В морг! Куда ещё!

     Когда положили её в постель, болезнь всё  прогрессировала. Стояла высокая и устойчивая температура, были адские головные боли, позывы на понос. Врачи старались вывести из такого состояния, но решительно  наступал бред, галлюцинации. В один из дней подумала: «Ну, всё. Сил моих больше нет». Перекрестилась. Прочитала молитву. И притихла. Когда подошёл доктор, пульс  был  очень  слабым, а к вечеру - не прощупывался. Её, как и Колю, отнесли в морг…

     Всё, что  было  дальше, она  знает лишь из рассказов. Вечером работники морга закрыли на замок  помещение  и  ушли. А утром, когда открыли, чтоб занести «новых умерших»,  увидели не совсем обычную картину. На столе  в  голом виде сидит женщина (как оказалось – Вера) и стучит от  холода зубами. Спас  от  смерти, наверное, Господь Бог. Лечили её ещё  около года. Где брала мужество, чтоб перенести такие тяготы, не знает и сама. Только когда приехал Ванька, чтоб забрать, она была тощая и слабая. Сил не хватало дышать. А тут ещё разговор затеяли не по её силам.

     Он сказал, своеобразно улыбаясь:

     -Ну, что, поедем опять в барак?

     Она удивилась:

     -А почему не к Петру Николаевичу?

     Улыбка повторилась:

     -Прости, Верочка, я тебе не сказал. Петр Николаевич давно уже в Сибири. Приехали, описали дом, землю, живность, повозки, а его увезли. Раскулачили, как «классово вредный элемент».

     Это выражение она слышала на политзанятиях. Но там ведь и другое говорили: что раскулачивают лишь тех, кто эксплуатировал крестьян. А Петр Николаевич этим не занимался. Тогда почему  его раскулачили? Но Вера в тот день больше ничего не спрашивала, потому, что не было сил.

     А через время окрепла и спросила:

     -Ванька, Петр Николаевич  говорил, что тяжелым трудом наживал богатство. Я и   сейчас помню его слова: «День работаешь, ночью на кулаке переспишь и опять утром на работу». Так ведь? А ты, случаем, не  задумывался, что и наших  родителей могут точно так же раскулачить  и  сослать? Может, напишем, поинтересуемся, как там у них? А вдруг помочь надо? Ты ведь больше разбираешься.

     Опять - улыбка:

     -Верочка! Это дело государственное. Нам туда, как говорит мой опыт, лучше не соваться. Иначе сгорим все в одном пламени.

     Но её это не убедило.

     Она поехала домой.


     «БЫЛИ СБОРЫ НЕДОЛГИ»
     Господи, как давно  Вера не  была на хуторе! Что за затишье тут такое? Ни одной повозки не встретила на дороге. А ведь  пешком  идти далеко. Что ж, шла – в полторы ноги, думала о встрече, рассуждала, перебирала в памяти детство, которое, как ей  кажется, счастливо провела в отчем гнездышке. А теперь вот с палочкой, как инвалид (страшно это слово произносить), которую подобрала на  обочине  для опоры, и чисто от женской пугливости оглядывалась, от любопытства рассматривала одежды февральских холмов и снежные  наряды тополей, дубов, лип, берёз, осин, которые, кстати, в этой  местности, как  визитная карточка. Всё дальше, дальше от неё  отставали знакомые села. И вряд ли уже «догонят», как поняла, поскольку впереди открылись  виды  хутора Балашово. Хлынули мысли в голову. Вот она, будто бы, входит в знакомую калитку, вот её  встречают все, радуются, что приехала, а отец, хмурый и сердитый, не подходит…

     Дело клонилось  к  закату. Хуторские собаки уже приняли смену и браво хозяйничали. В морозном воздухе их голоса разносились  далеко, смешивались с другими и терялись где-то в рощах. Как и по дороге  к  хутору, здесь  тоже – ни повозок, ни людей. «Что случилось, что произошло? Куда все подевались?». А ведь  она  ещё не забыла, как в такие вот вечера каталась с ребятнёй  на  санках до полуночи. Шуму, смеху было! А потом отогревала на печи пальцы ног и рук. Окинула  взглядом хутор. Вон её любимая церквушка. Не далеко от дома отца. Только теперь на ней почему-то  нет  купола, стена развалена. «Что тут за война была?». Свернула в родительский двор. И там  всё как-то не так. В середине двора кучкой стоят повозки, к ним привязаны кони, коровы, волы. А овцы, козы, куры и гуси собраны в другом месте. И всё как бы ждёт команды на отъезд. «Э, куда вам, мои  родненькие, перезжать? Старость не любит суеты!» Волнение, что и говорить, овладело ею. На стук в дверь открыла тётушка, Софья Ивановна. «Моя любимая тётушка!» Седина её волос, пролегающая белой лентой от лба к затылку, заметно расширилась. Помнится, она  всегда была говорливой, а тут вдруг встретилась с племянницей и промолчала. Может, от неожиданности? Открыла рот и не найдёт, что сказать. Потом засуетилась, пригласила в дом, открыла одну дверь, другую, но расспросы, как обычно, почему-то не начинала. Вела гостью к Василию Афанасьевичу. Пока шли по коридору, заметила, что вся домашняя утварь тоже сложена в «узлы». Опять - мысль: «Да вы что, и в самом деле переезжать  собрались?». А спросить как-то не решалась, так как свой «статус» пока ещё  в подвешенном состоянии. Кто она в этом доме после побега? Примут ли? Если – да, то в  качестве кого – дочери, гостьи, просто пу-
тника?

     Но напрасно, оказывается, сосредоточилась  на последнем вопросе. Встреча началась  с того, что отец и мать первыми бросились к дочке  с объятиями, поцелуями. Они наговорили много ласковых слов, среди которых не раз упоминались самые главные: «прости, дочка!». Она, впрочем, и не «дулась». Обняла поочередно отца, мать, тётушку, её  мужа, поцеловала, как полагается, в щёки, и вот она – своя. Отец  предложил сесть. Она опустилась на табурет. Видно, что с дороги – тяжело и  с  радостью. А палку, длинную, с изогнутым концом, приставила к стенке, чем вызвала вопросы.

     Пришлось вносить ясность:

     -Да это так. Не волнуйтесь.

     Как это «не волнуйтесь?». На то и родители, чтоб  пропускать горе своих детей через  свои души. Вот они и интересуются. Что за  палка, зачем? Начала объяснять. Палку, дескать, подобрала по дороге, чтоб легче было идти, так как нога после операции и пока побаливает. Это ещё  больше породило вопросов. Только теперь палка отпала, а во главу угла встало слово – операция. Что за  операция, когда сделала, почему не  сообщила? Тут пришлось попотеть. Рассказала всё о жизни  у брата, о работе, об аварии  в шахте, о серьезной болезни. Слушали до полуночи. Свои ведь! Тихо так сделалось. А глаза близких ей людей «говорили» об обеспокоенности, о сочувствии и желании принять в свои обятия. Зато, когда закончила, начались «охи» и «ахи». Десятки  вопросов  посыпались. Слава Богу, всё расставила по своим местам. И самой легче стало.

     Напряженнее всех  слушал  отец. Вера  даже  подумала, что «он  сейчас встанет, возьмёт её за длинную косу», которую, кстати, Коля очень обожал, и «выведет за дверь, как единственную, но проклятую дочь». Но он повёл  себя по-иному. Начал, как и Вера, «исповедоваться». Да такими словами! Как у отца Митрофана. Оказывается, всё, что  думала  Вера  о проклятии, правда. Да, он был зол! Да, он проклял её! А кто  б этого  не сделал? Но потом, когда прозрел, осознал, много лет замаливал грех.

     -Замаливал бы и теперь, дочка. Я ведь не деревянный, люблю своё дитя. Да беда спустилась на хутор. Всё в жизни пошло кувырком. Все наши устои  растоптали. Кричат со всех углов, как  псы  лохматые: долой! долой! Слушай, дочка, зачем – долой? Стройте вы свою жизнь на старом фундаменте. Зачем ломать? Зачем уничтожать? Вот докричались, дочка. Церковь  вчерась разрушили. Ай-яй-яй-яй-яй! Как негодный курятник! Анчихристы! А с каким  цинизмом! Помнишь, была тут, на хуторе, девчушка - Шурка Свистунова? После революции она активисткой стала. Да ты её  должна помнить! Тихоня там такая была, что за ворота без матери не выйдет. Кстати, это  она  выскочила замуж за Митрия. Думается, его ты тожа не забыла? Так вот эта Шурка, когда ломали церковь, забралась на стол алтаря и давай на нём, ядрёна  кочерга, приплясывать да ругательства всякие говорить. Ох, как это не по православному! Как, дочка, не по совести!

     Лицо Веры  побагровело. Во-первых, поступок ужасный, во-вторых, услышала о Дмитрие. И она, и он, если честно, ей совершенно не  нужны, но всё-таки  резануло. Убегала когда-то из-за него? А это оставляет след. Теперь вот опять  явился  перед нею, но уже с какой-то там Шуркой. И получается в душе полное несоответствие. Такое  ощущение, что она что-то потеряла. И ей ничего не оставалось, как спросить:

    
     -Странно! А как же  они после этого живут? Где она теперь, эта Шурка? Наверное, в город подалась, безбожница?

     Отец «кипел»:

     -Какой «подалась»! Парализовало дуру! А вскоре, возьми, и померла. Митрий от стыда чуть не сгорел. За котомку и - из хутора…

     Хотела полюбопытствовать, где он теперь, но  не стала. Подумают чёрт-знает что! А он ей, действительно, ни к чему. Её сейчас больше  всего волнует ситуация с повозками, коровами, конями, быками, узлами, что в коридоре, и она всё  время клонила разговор к тому, но отец постоянно увиливал. Тогда она - в лоб:

     -Вы что, уезжаете из хутора?

     Все, кто стоял в комнате отца, как по команде, переглянулись. Впечатление, что в вопросе спрятана  самая большая тайна дня. Хотя, так оно и было. Что для всех уже - обыденное явление, для неё – пока  тайна. И эту  тайну, до её  прямого вопроса, никто первым не решался раскрыть. То ли стыдились собственного  положения, в котором  оказались, то ли не желали окунать её в эту «грязь». Ну, а, раз спросила…

     -Понимаешь, дочка, какое сейчас время? Я уже говорил, как с церквой поступили. Ладно! Потом описали землю, имущество, скот. А сегодня вот, по обедне, приехал из сельсовета гонец и распорядился, чтоб хуторяне до завтревого дня собрали все свои пожитки, сбережения и были готовы к выезду. Куда? Зачем? Об энтом ничего не сказано. Но мы-то не глупаи люди, догадываемси…

     А! Вера всё поняла! Сибирь! Судьба  Петра Николаевича! И опять шквал мыслей. Но за что, дескать? Ведь хуторяне, действительно, если и виновны, то лишь в том, что живут несколько зажиточнее иных. А почему? Да потому, что, как  метко заметил Петр Николаевич, целый день тяжело работали, вечером приходили домой, на кулаке спали, а утром – опять на работу. Но ведь не за это их прозвали кулаками, а за зажиточность, видите ли. А поскольку всё так, то и попали под гребенку, где и их - «долой»…

     Но то всё рассуждения Веры. Хотя  она и «подкована политически». А что, интересно, в те годы говорили документы? Может, то низы  искривляли политику большевиков? Газеты, например, трезвонили, опережая одна другую, о том, что в стране полным ходом идёт коллективизация. На бывших помещичьих землях создаются  новые  формы хозяйствования - СОЗы, ТОЗы, колхозы. Но этому процессу, якобы, мешают  проклятые кулаки, подкулачники, зажиточные крестьяне. Вот, вот! Зажиточные крестьяне! К ним как раз и относились хуторяне Балашенки. Они под первую волну  раскулачивания (1928-31 гг.) не попали, так как тогда «усмиряли первую категорию» -  яростного  кулака. А Вера приехала на хутор когда? Весной 1933-го. Как раз шёл второй этап раскулачивания. Под эту гребенку попал весь хутор. То есть, зажиточные. Эти  люди, конечно, подрывной  деятельностью  не занимались, как, например, кулак, но осуждали коллективизацию, не желали обобществлять скот, повозки. А что ему за интерес? С него «выжмут», скажем, 40 коров, а с бедняка – 1 или вообще ничего, а пользоваться  благами колхоза будут на равных. Потому и – так. В некоторых селах и на хуторах начались брожения, иногда даже неповиновения, и тут большевики поняли, что без «крови» не обойтись. «Антисоветские выступления», конечно, подавлялись. Но они стали хроническими. А раз  так, то лучше, решили наверху, «ликвидировать кулачество, как класс». Такое вот дело.

     С высоких трибун говорили так. Чтоб вытеснить, мол, кулачество, как класс, надо сломить в открытом бою сопротивление этого класса, и лишить его производственных источников существования и развития - свободное пользование землей, орудия производства, аренда, право найма труда и так далее. Вот он как раз и собран во дворе Василия Афанасьевича, тот  самый «производственный  источник»: кони, коровы, волы, повозки. А «узлы» в коридоре дожидаются. Значит, «производственный  источник»! Да, не станет его, не будет с чего жить. Вот завтра приедут, уведут (унесут) со двора всё это, и – считай, обезглавили хозяина. Притом, безвозмездно  и бессудно! Правда, по 500 руб. на семью в дорогу разрешалось таки взять, и то - не сельсоветовские, а свои…

     Постойте, постойте! А что это  за дорога такая? Куда и зачем  надо ехать? Прежде, чем  ответить на этот вопрос, надо разобраться: куда и зачем поехал Петр Николаевич? У него что, жилья не было или средств на  существование? Было и - то, и - другое. Но имущество  описали, а его сослали в Сибирь. «Декабрист!» В документах тех лет кулачество делилось на 3 категории: кулак, зажиточный крестьянин и менее зажиточный, но  не лояльно относящийся к власти. Так вот, и Петр Николаевич, и Василий Афанасьевич, с семейством, относились ко 2-й категории, то  есть, к зажиточным. Первую и вторую  категории -- выселяли в отдалённые районы страны  на  спецпоселения, а третью расселяли в пределах района на специально отведённых землях…

     В ту ночь ни  Вера, ни её родители, ни родственники не уснули даже на кулаке.  Говорили до пения первых петухов. А потом  вдруг в  хутор наехало много повозок, из них вышла дюжина всякого ранга уполномоченных, и процесс «раскулачивания» начался. Разобраться крестьянину в поведении «гостей» было  не  простым  делом. Все  они, как на подбор, с показным умом, грамотностью  и  требовательностью. В голове не укладывалось! Откуда у них  столько злобы, непонимания, поспешности? В любую минуту каждый из них мог «рявкнуть» на старика, оскорбить, толкнуть дитя, наделить женщину унизительным жаргоном.

     Ходили  по дворам, заставляли выводить живность, грузить имущество в повозки и  формировали из повозок колонну. В путь! А – куда? Э, разве у них дознаешься? Они выполн- яют команду! А она почему-то секретная! И ни слова ни от кого не добьешься. Им сказали – люминь, значит, люминь! А люди возмущаются. В чём их  оплошность, беспечность, перегиб, если хотите, раз столько возмущений? То, что их действия крестьянам не нравились, то понятно, как  дважды  два. А где  вы  видели  человека, которому бы нравился поступок уполномоченного? Вряд ли найдёте такого. Но  когда  он, этот  уполномоченный, действуя от лица государства, показывает крестьянину  свою личную, не всегда правильную и понятную философию, тут уж, извините, и на винтовку можно бросится. А они поголовно искривляли инструкции тех органов, которым подчинялись.
     Василий Афанасьевич, например, спросил:

     -Товарищ уполномоченный! Не скажете, кто вчерась  оповещал хуторян насчёт подготовки к отъезду?

     Молоденькое, в веснушках, личико, вскипело:

     -А тебе, кулак недобитый, зачем: кто оповещал? Может, и я!

     -Понимаете, хуторяне  хотели бы видеть председателя сельсовета. Он ведь у нас власть. А он прислал вас.

     -Тебе власть нужна, тварь? Я здесь власть!

     И сильно ударил старика в живот, от чего тот, скрючившись, долго сидел под забором и отходил. Это завело людей, находившихся рядом. Они окружили «веснушчатого», и началась перебранка. Ещё б немного и на этом месте возникла потасовка. Но Вера решила разрядить ситуацию, перевести её, так сказать, с кулачного  состояния в разговорное. Из политзанятий она знала один секрет, чего не знали  хуторяне, и этим воспользовалась, спросив «веснушчатого»:

     -Скажите, товарищ  уполномоченный, а почему вы  составляете акты единолично? Где представители общественности, как  этого  требует  закон? Или хотя бы понятые? Ваш акт не будет иметь никакой силы!

     «Веснушчатый» бросил писать, приблизился:

     -А ты здесь, дамочка, кто будешь, чтоб указывать уполномоченному? Ишь, ягода   кулацкого дерева! Стой мне тут и сопи в две дырочки! Развела трени-брени!

     -Зачем вы меня так унижаете?

     «Веснушчатый»:

     -Ну-ка, ну-ка, как там нас звать-величать?

     Ответила:

     -Вера Васильевна. Можно просто Вера.

     «Веснушчатый» хохотнул:

     -Вера, говоришь? Ну, и напугала  представителя власти! Ты лучше подумай, Вера, кем ты теперь станешь, как попадёшь в другие люди. Не думала? Так  вот, будешь теперь перед каждым таким, как я, начальничком, ковылём стелиться. А пока думай, где надо лизать, а где – гавкать. У тебя с этим, я вижу, не лады…

     Да, крестьянин - он во всём  крестьянин. Землю он знает, как свои пять пальцев, а инструкциям его никто не обучал. Благо, Вера кое-чему научилась в Кадиевке. Так, опять-таки, потребовать что-либо нельзя. Сразу черпак грязи – в  лицо. Ладно! Допустим, она  умолкнет. Но ведь её, да и других, всю жизнь потом  будет мучить вопрос: сколько имущества отца, например, пошло в колхоз, как требует инструкция, а сколько кем-то присвоено, за кого из бедняков и батраков отец внёс свой взнос в общественное  хозяйство, у кого находится расписка на отобранные сберкнижки, облигации?

     Василий Афанасьевич так и корчился  под забором. Боль была внутренней, невероятно острой. Когда Вера подошла, оскорбленная  по всем правилам самоуправства, и намеревалась помочь, то родственники не дали этого сделать. Они обступили её, обняли и все вместе голосно зарыдали от безысходства. В этот миг и из соседнего двора  донёсся плач. И из третьего. И из четвертого. О, так тут, наверное, весь хутор плачет? Доносились и детские голосочки. Но это не мешало процессу «раскулачивания». Акты составлялись, имущество грузилось, по ребрам кое-кому перепадало. А если вдруг не  хватит повозок, то не волнуйтесь, хуторяне, вон из сельсовета  ещё подъезжают. На всё хватит! И на всех! Подъехавшие, видно, торопились, так как метались от двора ко двору, точно угорелые, матерились, подгоняли хуторян. А те повозки, что  предназначались  для  перевозки людей, стояли, вытянувшись вдоль единственной улицы, и напоминали собой поезд. Унылая  картина, если не – трагическая…

     Один из уполномоченных, худой, высокий, изогнутый, как  вопросительный знак,  наверное, старший среди всех, подал команду - рассаживаться  по  повозкам. Начали плестись,   оглядываясь. Полезли через высокие, нашитые, борта. Рассаживались  как можно поудобнее. Кони готовы, хоть сейчас – в путь, да извозчики удерживали. Тут, откуда ни возьмись, послышался женский плач. Его кто-то поддержал. И понеслось. Все заслезились, засоплились. Уполномоченные пустились в «бега». Мечутся от повозки к повозке – кого успокаивают, кого устрашают, а кому, как Василию Афанасьевичу, по ребрам. А что, разве плохо придумано? Молчит же отец Веры? Молчит. Хоть и побаливает пока ещё живот, но - молчит. И другие будут молчать. Правда, он молчит, но думает: «Всё  пошло к черту! Наживал, наживал энтими руками, а теперь – ни дома, ни земли, ни живности. И самого усадили на повозку, точно козу».

     Извозчик его повозки сидел смирно. Ему-то что? У него  ничего не отняли. Скажи – вперёд, и его «паровоз» окутает паром  дворы хутора. Против отца, на земле, стоит Вера. Провожающая! Стоит и много  говорит  со  своими. Вы ж, мол, как только определитесь, так и письмецо Ваньке бросьте, а он ответ напишет, так и  наладится  связь между нами. Сказала и подумала: «Ванька, правда, каким-то стал! Не защитил  предков. Пусть бы и не помог, но приложил бы усилие. А то «вместе  сгорим в одном пламени!». Сделалось страшно, тревожно, одиноко. Глянула на своих, будто в последний раз. До весны ещё  чёрт-знает сколько, а они одеты  налегке. Отец в длинной  полотняной  рубахе, подвязанной  веревкой, и телогрейка  поверх. Благо, крепкий, жилистый. Может, хоть  это  выручит. Рядом – мать на корточках. Милые черты лица, толстая чёрная коса с проседью  ниток-волос. В округе не с кем сравнить! Тетушка с мужем: величественные, но  покорные. Сколько  доброго сделала Софья Ивановна Вере! И стирать обучила, и шить, и  вышивать, и убирать по дому. Век не забудется такое! Вспомнила, как ежегодно, на Пасху, расставляли они под иконы посуду с взваром. Вера наливала, а тетушка по всем правилам ставила. А как иногда  защищала её от отца, когда тот, бывало, расшумится! Коршуном спускалась  между ними. А как заплетала девочке косу…

     Оглянулась. Жуть! Недавно ещё  были своими: большой дом, сараи, амбары, погреба и ограда из частокола, где не раз в  детстве проделывала «дырочку» и лазала, а отец ловил   и отчитывал. Теперь все это - чужая собственность. Согласно  инструкции, дом безвозмездно будет передан в собственность сельсовета. Завтра в него  могут вселиться крестьяне, приехавшие в колхоз на работу.

     Колонна уже сформировалась, и уполномоченные, в последний  раз, бегали и  проверяли: уселись ли «пассажиры», нет ли конфликтных ситуаций? Именно в этом «забеге» около Веры остановился «веснушчатый»:

     -А тебе, барышня, что, особое приглашение надо? Почему не садишься в повозку? Слезу она, видите ли, пустила! Ну-к, кулак пшёл!

     Вместо неё ответил отец:

     -Ей незачем ехать? Она не живёт на хуторе.

     И начал  обяснять. Но «веснушчатый» – ни в какую. Обошёл её со всех боков, как петух курочку, осмотрел, слава Богу, не пощупал. А она, хоть и после  болезни, но – ничего себе девка, одежда на ней – городская, модная. Наверное, подумал, что  в пути могла бы и пригодиться. Схватил, как  мешок  с  зерном, и бросил  в повозку. Сильный, гад! Она пыталась ещё  что-то  обяснить, но уже ни к чему. С передних повозок донеслась команда – трогаться, и колонна поехала. А «веснушчатый», видимо, чтоб  она не выпрыгнула, вскочил в повозку и вклинился между нею и её отцом. Притом, сделал  это так нагловато, что его можно было бы сравнить с хуторским хулиганом.

     -А ничего, барышня! Хе-хе!  Верка, кажись, зовут? Коса-то  какая! Сокровище! А ножки! А сапожки! С чужого добра, значит, пошла  в рост? Вот оторвём вас, кулачков, от кованого сундука и – поживите на казённый кошт.

     Отец закусил нижнюю губу. А она сказала:

     -Что вы нас всё обзываете, унижаете?
     Он принял начальствующую позу:

     -Потому и так, что так!

     Сплюнул, как сапожник, и отвернул голову в сторону. Туда ему, конечно, приятнее было    смотреть, чем на «кулаков». Там, как-никак, собрался весь спектр воронежского ландшафта. Лес, равнины, уклоны. Пока сытые, но медлительные, кони привезут к районному городку Алексеевка, думала Вера, насмотришься на разнообразие балок и урочищ с фамильными названиями. Лемешенский яр, Гавриленковы  лески, Лободенкова  пасека. И дубравы пощекочут глаз, и сосновые леса, и боры. А сама, впрочем, лишь  делала вид, что нет интереса к окружающим пейзажам. На самом деле она  бросала взгляды поверх плеча «веснушчатого». Господи, как не хотелось покидать  родные просторы! Как болела душа от несправедливости относительно семьи и её лично! Но больше  всего душа терзалась от неизветности. Куда везут, зачем? «А, может, нас – не в Сибирь, а расстреляют, как собак, в балке между Балашовым и Алексеевкой. Ишь, как  дерзко ведут себя уполномоченные? Значит, наверное, есть основания. Интересно, можно ли у кого узнать: куда везут? А у кого? У «веснушчатого?» Скажет ли? А я, как лиса, вползу  в его душу. Я ведь молода и ничего себе внешне, как он говорил. Затею разговор, а вдруг проболтается!».

     Дождалась, пока «веснушчатый» закончил жевать соломину, пропуская сквозь свой мозжечок картины ландшафта, повернула к нему голову:

     -Товарищ уполномоченный! Как я заметила, вы такой  уважительный человек! Я бы даже сказала, очень приятный.

     -И что?
     -А отворачиваетесь, как от уличной девки. Сами говорили, что «ничего барышня». Неужель я хуже дамы вашего сердца, а?

     Признаться, «кукла», в виде  приятного тона, сработала. Он с заинтересованностью повернул к ней лицо. Оно у него выглядело совсем юным, слишком  заостренным к бороде, с тысячами веснушек, как пятнышек на яйцах перепелки. Глаза голубые. Тоже заслуживают, чтоб сравнить их с весенним озером. У него и мать, наверное, есть? И девушка  любуется-не налюбуется им. Почему же он такой грубый? Или они  такими становятся, когда получают власть? Перерождаются! Вот и сейчас. Возьми, и пошути  с девушкой, так нет же, инструкцией отгораживается.

     Ответ:

     -Тебе, баришня, не по нужде, случаем? Хе! Такая, как говорится, ничего себе, а   приспичило.

     Разговор нужен, разговор.

     -А если и по нужде, товарищ уполномоченный? То что, раскулаченным это   запрещается? Если уж и запрещается, то  хоть  скажите «классовому врагу», сколько  часов нам ещё ехать? А то я, знаете…

     -Ни «сколько часов», -- поправил «веснушчатый». – а, скорее, сколько  месяцев? А то и лет, может быть.

     -Так далеко? Сургут, наверное? Челябинск?

     -Думаю, не ближе Сибири!

     И оба умолкли. Слава Богу, она  своё получила. Хотя, ей, конечно, можно было бы ещё «порыться в его коробочке» - в голове, так как знала, что в ней ещё  много  секретов, которые ей не доступны, но не стала  разменивать самолюбие на мелочёвку. Веснушки те знали, поскольку в инструкциях пишут, куда  всю  эту «макулатуру» возят. Вот одна из разнарядок: «Северный край – 70 тыс. семей, Сибирь – 50, Урал – 25, Казахстан – 25». А использовать их, предписано, либо  на местных «промыслах, либо на сельскохозяйственных работах». Знает он, что некоторые из  незаконно раскулаченных, как и Балашенки, в пути следования накладывали на себя руки. Знает он, что  зажиточные крестьяне – это плод перестраховки на местах. Чтоб, в случае чего, так  не  заслали тех, кто этих не заслал. Вот и раскулачивали лишь за то, что крестьянин продал несколько пар своих рукавиц, лаптей и прочей мелочи. А ещё «веснушчатый» знал, что лишь за 1930-1931 годы по стране было выселено «на специальное поселение 381026 семей», общая  численость которых составила 1803392 чел. Знал! Он многое знал! Его  ведь  постоянно  «сверху»  понукали, как клячую конячку: ещё давай, ещё! А чтоб  он  хоть  примерно знал, до какой степени «ещё давать», ему присылали сводку…

     Так что, Вера, он всё знает, но хрен он тебе скажет лишнее. А то, что сболтнул, используй на свой рассудок. И не надейся, что расположишь его своей изумительно приятной улыбкой, длинной и толстой косой да гибкой талией. То всё, в подобных  ситуациях, философия. А по народному – «химини кури»…


     СИБИРЬ-МАТУШКА
     Теплушки, из которых формировались эшелоны, бежали  днём и ночью. В перестуке колёс можно было уловить слова: «В Сибирь! В Сибирь!» Бежали долго, как загнанные кони. А внутри их, прямо тут же, в дороге, решались  человеческие  судьбы. Одни простудились, так как одеты и не по-сибирски, и не по-дорожному, и просили помощи. А её  в  дороге нет. Приедем, дескать, там и подлечитесь. Другие, ввиду отсутствия правил гигиены, валялись на соломе от сыпного тифа, от  желудочно-кишечных  заболеваний. «Веснушчатый» хорошо знал, так как читал  сводки, что умирает в таких вагонах более 3% «пассажиров». И знал о причинах высокой смертности. Тоже читал. Но, к сожалению, не  выполнял, что от него требовалось. А что, разве не требовалось от него – не брать «больных и стариков, явно не могущих по состоянию здоровья выдержать длительную перевозку»? А он брал. Заталкивал в повозку и – поехали. Вот Вера, например. Она ведь переболела тяжелым инфекционным заболеванием. Её бы ещё «наблюдать», держать  подальше от людей. А он, даже не разобравшись – кто она и откуда, бросил в повозку и повёз. А если  она заразит инфекцией весь вагон? А если? И так далее! Ещё вопрос к «веснушчатому». А почему раскулаченных в пути кормили одним хлебом? И тот «скверного качества»? А где «2-месячный запас продовольствия» на каждого, как требовала  инструкция? А где кипяток? Отпишется, не переживайте. Дескать, не было  подходящих условий? Ну, значит, потому и болели «массово». А сколько бед, в связи с этим, принесла  сырая вода! Так что, «веснушчатый», не делай вид, что не знаешь, от чего болеют  да  умирают! Тебя «верхи» ставили в известность, что в теплушках наблюдается «скученность», отсутствует  чистота, распространены: массовая «вшивость», детские и взрослые поносы. Короче, если на эти явления взглянуть          пристально, то в теплушках, в силу халатности «организаторов выселения», была создана среда «для всплеска эпидемических заболеваний».

     А «пассажиры» ехали и надеялись, что их уберегут от болезней да от голодной смерти. Им  ничего больше не оставалось, как молчать, стонать да разговаривать. Рядом с семьёй  Василия Афанасьевича  сидели, как и все, на соломе, пожилая пара: муж и жена. Оба седые, больные, тощие. Видно, долгую жизнь прожили дружно, а поэтому и теперь сидят в обнимку. В разговоре они возмущались лишь одним. Почему это их, да и всех «пассажиров», обзывают «антисоветским элементом»?

     -Разве мы идём против новой власти?

     Василий Афанасьевич такого же мнения:

     -А слово-то, глядите, какое подобрали? Элемент! Унизительное и оскорбительное. Шкворень, что ли, от повозки? Тот уж точно – элемент.

     Вера:

     -Вот-вот! Когда я работала на шахте, то там для остановки вагонеток использовали предмет, который назывался шкворень. Ну, а шахтеры часто  говорили: не забыл, мол, взять тормозной элемент? Хм, ещё б занозой назвали.

     Старушка:

     -Послушайте, если вы работали на шахте, то почему оказались тут?

     Мать ответила за Веру:

     -Должно быть, уполномоченный  «выполнял план». Схватил, не разобравшись, и бросил в повозку, как тот самый «элемент».

     В теплушке лихо хозяйничали сквозняки. Стены и полы дырявые, дверь и люки -  открыты. А одежда - не по сезону. Ведь, чем дальше продвигались вперёд, тем климат становился холоднее. И у Веры разболелась травмированная нога. Ей ничего другого не оставалось, как забиться в угол, обнять руками коленки, да стучать на них подбородком. Коса толстой прядью свалилась на солому. Поправлять её не было ни сил, ни желания. Разве в такой обстановке до косы? Там кричат, там плачут, ходят, переступают. Ноги обшарпали, а косу обтоптали. Всё это ей уже, наверное, не нужно! Лишь  мозг исправно работал. Различал разговоры, подвергал анализу, но молчал.

     Василий Афанасьевич раскашлялся:

     -Я вам так, уважаемый, скажу. Мы, как вы  выразились, против новой власти не идем. Но нас всё равно почему-то выселяют? Кому мы мешаем? Я думаю, тут вот что. Кулак, за- метили, как противится, даже саботирует? Его судят, выселяют, а он через  связи дело свое делает. А потом: прячется он где? За спинами  зажиточных крестьян. Так вот, как кажется, и нас загребли за компанию, чтоб не было за кого прятаться.

     -Знаете, в этом есть толк.

     «Пассажиры» теплушки высказывались, кто как мог. Это их  личные соображения. Ведь они постановления да инструкции не читали, и им думалось, что, как говорят, так оно и есть. Вполне возможно! Порой, мысли простого человека совпадают с буквой закона. А, порой, и нет. Чтоб убедиться, насколько Василий Афанасьевич прав, надо ознакомиться с документами того периода. Попробуем. В сегоднешних  библиотеках  полно и газет, и книг, и  брошюр. Читаем. Вот выдержка из выступления одного  из  секретарей Обкомов КПб. Он и вышел на трибуну, собственно говоря, для того, чтоб, как он понимал, определить, в конце концов: кого надо относить к кулакам? А поскольку в вопросе единодушия не было, то могли раскулачить даже сущего бедняка. И он выдал на всю страну крилатые слова: «Рассуждения о том, как понимать кулака – есть схоластика гнилая, бюрократическая, бесцельная, никому не понятная и к тому же очень вредная». Вот тебе, бабка, и Юрьев день! Да это же чуть  ли не призыв - ссылать всех без разбора.
Ну, да ладно. А пока теплушки с «антисоветским элементом» прошивали своей      напористостью унылый, холодный воздух почти  безлюдной Сибири. Просторы сменялись реками и озерами, на которых ещё лёд и не  думал таять, еловые стены лесов – сосновыми. Потрескивал мороз, на стоянках каркало  воронье. А в теплушке, на затоптанной в стельку соломе, недалеко от Веры, умирал от жара старик. Это тот, что говорил: «Мы что, против власти идём?». Его колотило. А помочь некому. Да разве он тут один такой? Старушка молится. Но от этого ему ни жарче, ни холоднее. Конвой всё равно не помогает, даже не реагирует, лишь подает «дежурные» команды.

     Вот уже в тысячный раз поезд сбавляет скорость, сцепки стучат, а колеса на стыках въедливо внушают «пассажиру»: «Кулака везём! Кулака везём!». Вот он  останавливается, и  конвоир  что-то  кричит. Что, не разобрать? Прислушалась Вера и поняла: «Приготовиться к выходу!». Слава Богу! Наверное, приехали! За длинный путь, почти в месяц продолжительностью, даже в днях запуталась.

     Ещё один стык рельса, ещё. Всё! Кулак приехал! Принимай, Сибирь, пополнение: дедушек, бабушек, инвалидов, больных, детей. А что, лес  ведь  валить надо! Открывается при помощи металлического прута тяжёлая дверь. Слышится страшный скрежет. И народ посыпал на холодную землю. Одни больные, другие просто измученные. Кричат. Стонут. Проклинают жизнь. Но Сибирь к ним  неравнодушна. Встречают много мальчишек. Целая толпа. Они, видно, из поселка, что  приютился у полустанка. Пришли поглазеть: кого это сюда привезли? Ссыльных? Вроде б, не похоже, так  как  лишь – старые люди да женщины с детьми. А милиционеры тем временем всех оцепили, оттеснили  в  сторону больных и женщин с детьми, чтоб в монастырь на  первое  время  поселить, остальных  построили  в длинную колонну и повели к реке для погрузки на баржи.

     -Подтянись! Разговорчики!

     Сложилась такая ситуация, при которой «антисоветский элемент» уже прибыл, а поселение, куда требовалось расселять, ещё не построили. Не успели. Лишь предстояло строить. Теперь, разумеется, руками кулаков. Взгляните, сколько  елей да сосен высится: стена, полнеба закрыто. Вот там завтра и зазвенят топоры, которые  возьмут в руки эти «пассажиры». Это не ошибка. Это так задумано. «Сверху» дали  указание – строить, а «внизу», как всегда, поручено  какому-нибудь  «уполномоченному», наподобие «веснушчатого», а тот - проволынил, вот и остались без жилья.

     Но ничего. Наш человек всё  выдержит. Вот уже старики и женщины с детьми, что расселились в  холодном  монастыре, переминаются с ноги на ногу и проклинают всё и вся, осталные же, преодолев на баржах бурную реку, вышли на берег в мокрой обуви и назло конвоирам запели песню «Эх, дубинушка, ухнем!». Ухай! Ухай! Впереди -- сплошные лесные массивы. Наухаешься ещё. Чтоб не дать  расслабиться, прибывших быстро разбили на группы (примерно по 500 чел.) и повели к месту будущего поселения. Эй, стой, читатель! Не по дороге повели, а по лесу. В пути они  получали  пилы и топоры, пилили и рубили деревья, свозили повозками в определенные начальством места, а там специалисты строили. И спали, и ели пока, как придется. Короче, жили  под  открытым небом. Ну, может, и не совсем под  открытым, так  как  кроны  деревьев служили в качестве шатра. Но и не под одеялом. Пока строили  бараки, столько  людей  ежедневно  погибало. Порой, падали и умирали от болезней, от голода. Но рубили, пилили, строили бараки и прочее.

     А что, интересно, относится к «прочему»? О, много чего! Ну, если отнести барак к глав- ному элементу архитектуры  посёлка, где должно быть размещено 100 чел., а размещали, к сожалению, по 200, то, как требовала инструкция, к 10 баракам, например, положено  построить хлебопекарню, основной склад, а на 20 – изолятор на случай эпидемии. И детский дом положено иметь, так как привезли много сирот. И комендатура в поселке нужна, и дом коменданту, который будет являться тут полноправным хозяином. И -- без фельдшерского пункта не обойтись, и без школы, и без ларьков, где  будет  продаваться продукция по завышенным ценам. А как только всё это построят, комендант наберёт себе технический персонал, по согласованию, конечно, с органами ОГПУ, а  также назначит  исполнителей, из  числа  поселенцев (1 чел. на 10 дворов), и жизнь  потечёт. Покидать  территорию  посёлка можно лишь с разрешения  коменданта. Узнав об этом, Вера расстроилась. Она ведь давно, ещё из дому, носит  в  голове план побега. Хоть пешком, хоть по шпалам! Но тут это не так просто. Нарушать правопорядок лучше не пытаться, так как в посёлке положено иметь 1 милиционера на 50 семей. Ну, а если  уж  и  «залетишь», то, в зависимости от сложности нарушения, получишь штраф 100 руб. или арест до 30 суток. Во всяком  случае, так написано в инструкции…

     И вот бараки уже  построено. Идут  приготовления к их заселению. Строения - так себе. Из досок, со щелями, с нарами. А сквозняков! Расселяли так: семейный люд, как в Кадиевке, занимал отдельные бараки, одиночки жили вместе. Так, что семью Василия Афанасьевича «разнесли»  по разным  баракам. Отец с матерью – в одном, брат с женой – в другом, а Вера – в третьем. Среди  одиноких  женщин. Когда закончили заселение, нервы у людей были на пределе. Кацавейки на острых плечах обвисли. Но это  ведь лишь начальная стадия лесоповала, буква «А» в алфавите. А его тут ещё – не начатый край. Ветер балуется дверью, и она дотошно скрипит. Женщины плачут, а малышня просто скулит. Картину дополняет умершая в день заселения женщина, которая надорвалась  тяжелым бревном и не вынесла страданий. Чтоб хоть как-то помочь людям, которые беспокоятся о её похоронах, в барак пригласили помощника коменданта. Может, мол, хоть  освещение организует? Темно ведь в помещениях.

     А тот – сразу:

     -Где я вам столько керосину возьму? Вот подвезут цистерну, тогда и…

     -А когда подвезут?

     -А я откуда знаю?

     Это вызвало недовольство.

     -Так ведь из нашего  заработка вычитают 15 процентов! Куда они идут? А уверяли, что в фонд посёлка!

     -Какого там посёлка? Кто уверял? Да им говорить, что дурному с горы катиться.

     -И кормить обещали по-людски.

     -А дают что? 200 грамм хлеба на день!

     -А картофель? 3 кило на месяц! Мыслимо ль?

     -А крупы? 300 грамм! И капусты 300 грамм! Смех, ей-Богу!

     В тот день сильно  расшумелись, и в поселок  бросили  солдат. Те быстро успокоили и уехали. Но недовольство  время от времени вспыхивало. Вера, под этот шумок, опять вспомнила о побеге. Пусть  даже  пешком! Ничего, что полторы ноги! Главное, сбежать, сесть  на поезд. И ей захотелось «прощупать», как  тут, интересно, налажена «связь  с внешним» миром? Где только собирается кучка людей, там и она. Слушала, не мешала, иногда задавала вопросы. Но знатоков, как выяснилось, было  немного. Так, если по крупинкам, то можно сложить картину. Но вот однажды к «кучке» подошёл человек, явно  видно, что из числа поселенцев. Спорили две женщины, а он подключился:

     -Какая тут связь? – сказал  полушепотом, как  доносчик. -- Эти посёлки  специально так строят, чтоб отсюда никто не ушел. Я недавно  чинил  коменданту  стол и слышал, как он с кем-то разговаривал. Тут всё  предусмотрено инструкцией. Посёлки строят не ближе двухсот километров от пограничной зоны. Куда уйдёшь? Как можно  дальше от больших дорог, станций, городов, рабочих  поселков, фабрик, заводов. Короче, сидите, барышни, и не рыпайтесь. Хотя…

     Женщины насторожились. И – тут же:

     -Боже упаси! Да мы разве убегать собрались? Мы так, с антиреса.

     -Ну, собирались, не собирались! На крайний  случай, есть тут одна лазейка. – видно по нему, что личность интересная: либо собирает  сведения и докладывает, либо сам готовится к побегу. -- Заметили, извозчики тут все из местных. Казалось бы, не уговоришь. А всё не так. Денежками они тут очень интересуются. Дай, и он  тебя отвезёт, куда скажешь. Лес возят в посёлок, что при станции. С ними надо договариваться.

     Врал ли мужичок, правду ли говорил, не известно, только Вера на всякий случай запомнила его внешность. Пригодится. Не  молодой  уже. Высокий, лицо скуластое, а на правом  глазу - бельмо. Поймают, начнут «трусить» в  бараках, значит, он сдал. С того дня и стала присматриваться к извозчикам, так как работала на очистке поваленных деревьев от сучьев, веток, и свободную минуту всегда  могла  выкроить. Долго  ничего  не получалось. Лес, народу полно, повозки туда-сюда. Как муравейник. А тут  желательно бы один на один. Но вот однажды услышала, как один из  извозчиков хвастался, что у него, дескать, маршрут длинный, и он может прокатить на своей  повозке, если кто желает, в посёлок, на станцию. Разговор затевал, как правило, с женщинами. И Вере  подумалось: а не  бабник ли он? Но позже её мысли изменились. Он-де, уже в годах, толстый, как медведь, куда ему к женщинам? Так это или не так, но случай их свёл. Однажды он  загружался  лесом  рядом с её местом работы. Она присматривалась, прислушивалась. И пришла  к  выводу, что он явно из местных, поскольку знает тут всё и ведёт себя, как дома.

     Пока загружали  повозку, он отходил в сторону. Стегал кнутом брёвна, мурлыкал песню «По муромской дорожке стояли три сосны…». Потом подошёл к Вере, поскольку  она и молода, и ничего внешностью.

     И вот - комплимент:

     -В таких-то  сапожках, а на  лесоповале! У, а коса! Да ты, дамочка, настоящая царевна! Как в сказках сказывается, помнишь? А я тогда кто при царевне? Иванушка дурачок? Хе-хе-хе!

     Вера понимала, что это, скорее, «дежурные сладкие словечки». Что за козёл, если он не желает съесть капусту? Правда, козёл этот далеко не по её  возрасту, но, учитывая конечную цель встречи, она для порядка повела себя кокетливо. «Заманить!» «Убаюкать!» «Приворожить!» Тем и руководствовалась. А то, что у неё болит нога от работы, радости в душе нет, то всё - такое. Но вот разговор дошёл до намёков, типа, «вот бы с такой», «прокатиться бы», и она поняла, что с ним рискованно ехать. Но шанс исчезнуть из поселка не давал права отказаться от затеи. В крайнем случае, подумала, если начнёт приставать, что-то можно придумать. А вот не воспользоваться шансом было бы преступлением перед совестью. И она продолжала: на комплимент – комплемент, а на ласку - ласка. И почувствовала, что начали зарождаться доверительные отношения. Теперь  каждый  день, как только загружали повозку, он подходил, и они разговаривали. С его слов, комендант в поселке строит себе дом. А он возит туда лес. А поскольку с комендантом в  хороших отношениях, то может и её «горю» помочь. Отвезёт на полустанок, а там - на поезд, и ищите ветра в поле. Сладкие, конечно, речи, но  рискованно. В его словах она видела и спасение, и страх. «Ну, а если завезёт куда? А вдруг  насмеётся? Она тут - кто? Раскулаченная? Кто за неё вступится?» Но желание свободы побеждало.

     -Много запросите? -- полюбопытствовала, -- Чтоб довезти к полустанку?

     Понял рыбак, что рыбка клюнула.

     -С царевны кто ж деньги возьмёт? Это между нами. А теперь скажи-ка Иванушке-  дурачку, как тебя звать-то? А завтра-послезавтра, смотришь, и поедем.

     -Звать? – замялась. – Вера…

     Крючок - из воды, рыбка – на ладони.

     -Так вот, Верочка. Я тебе по секрету: я уже кое-кого  возил на полустанок. И они, пожалуй, уже чай пьют дома. Помнишь, тут у вас был с бельмом? Вчера  отвёз. И тебе не советую тут оставаться. Лес – не для женщин.

     Если честно, так она и не раскусила этот орешек. То ли он  хочет помочь, то ли ему нужна «дура», в красивых сапожках? Но, что делает волк, когда  его обложат? Конечно же, идет на крайность. Простим её, если она ошиблась, но по логике  волка поступила и она. Договорились, что завтра Вера как бы заблудится в лесу  и  выйдет на дорогу, по которой будет ехать он. А он «подберёт». Легко и просто. Тут сама  обстановка способствует. Кругом лес, лишь наверху обрывки неба, а в лесу, как  в муравейнике, полно людей с топорами. А туалет, как известно, в кустах – ушёл  в бор, посидел (или сделал вид, что посидел), потом вдруг «заблудился», потом случайно «наткнулся» на дорогу, а там  «случайный»  извозчик ехал, ну, и подобрал. Просто и удобно.

     Так всё и произошло. Далеко от места порубки леса подождала, потом услышала скрип колес, фырканье коней. Значит, фортуна улыбнулась! И в душе Веры разлилось не то тепло, не то огонь. Жарко сделалось. И она непроизвольно улыбнулась. Эту улыбку, конечно же, не мог не заметить извозчик. И сам улыбнулся. Получилось, что встретились двое, давно мечтавшие о встрече. Лицо у него волевое, холёное, и ничего себе, если - не считать, что «перестарок». Но соскочил на землю браво. Помог ей подняться на переднее сидение – доска, застелённая телогрейкой. С улыбками так и усаживались. Доска для двоих оказалась тесноватой, а потому их плечи тесно прижимались друг к другу. И ей от этого сделалось страшно. Хоть и старый, мол, но крепкий, плюс – незнакомый. Он протянул ей накидку, чтоб, как выразился, скрыть пеструю одежду. Она не возразила. Набросила на плечи и поехали по лесной дорожке...

     А виды в лесу! Весна ведь. Всё озеленялось, цвело, пахло. Небо, если  смотреть с про- галины, расписано такими акварелями, что не найти  подобных ни в каком магазине. Воронье, правда, суетилось и каркало, будто  опасность  впереди подстерегала. «Господи, какая опасность! Наоборот, удача ждёт!» От избытка  чувств она сунула руку за лифчик и вынула оттуда свёрток с деньгами. Но он, скользнув  взглядом по её  пышной груди, отстранил предполагаемое вознаграждение.

     -Ты и так достаточно хороша, Верочка! Разойдёмся без денег.

     Эти слова, в который  уже раз, ввели её в двойственное  состояние. И надеждой  от них отдавало, и намёком на греховные намерения.

     -Возьмите. – протянула ещё раз. -  Может, внучатам сладостей купите.

     А он всё не отрывал глаз от того места, откуда она  доставала свёрток. Всё поглядывал туда да понукал коней: «ну, пшла, пшла!»». Так и ехали. Повернули  несколько раз  влево, потом - вправо, ещё раз – влево. А воронье  всё галдело. И ей вдруг стало жутко страшно. Лес кругом, а они вдвоём! Но извозчик, видно, психолог ещё тот. Положил  руку на её плечи и, будто не замечая волнения, стал говорить:

     -Ворона – это такая птица, Верочка, которая  всегда каркает. И ничего в том страшного не ищи. В этих лесах не бывает  происшествий. – остановил коней и договорил. – А если и случаются, то о них никто никогда не узнает…

     Спрыгнул с повозки, привязал  вожжи к борту, обошёл  колоды  сзади, как бы осматривая их состояние, и подошёл к ней. Она повернула к нему голову, чтоб контролировать его действия, и, увидев за его спиной густые  заросли, одеревенела. А он в тот миг, не говоря ни слова, прильнул её к себе.

     -Не волнуйся, Верочка! Всё будет хорошо…

     Его сильные, цепкие руки  свалили её на землю. Она почти упала и хотела закричать. И уже открыла рот, набрала воздуху. Но он вдруг отпустил.

     -А вот кричать, Верочка, как раз тебе и не на руку. Сбегутся, а ты тут, не на работе. А я в свидетели пойду. Скажу, что сбежала, а я вот поймал. Кому поверят?

     -Что вам от меня надо? – произнесла сквозь слёзы.

     -Ласки твоей, Верочка. А, может, и любви.

     Она кинулась бежать. Он перецепил сапогом. Упала. Заболела нога. Теперь ей «мышеловка» с извозчиком до конца  понятна. Косоглазого, может, и отвёз. За деньги. А с ней хочет поступить вот так. Но мысль прервалась от его дальнейшего действия. Он наклонился над нею, стал обнимать, ласкать и силой увлекать в кусты. «Что же делать? Кричать нельзя. Да и некому. Бежать и не думай, поскольку от такого  медведя не вырвешься». А он прижал её к земле, и вот уже жадно  шарит по мясистой груди, сопит. А другой рукой скользит по бедрам. Вот уже  затрещала в трусиках резинка. Вот он их вообще содрал. И прикоснулся вдруг оголенным телом. «Господи, да что это за напасть такая?» Попыталась оттолкнуть. Разве такого медведя оттолкнешь? «Возьмёт, гад!». Но у неё в запасе была спасительная надежда. В отличие от извозчика, у неё в душе хранилось нечто святое, на чём хотела в последний миг сыграть:

     -Послушайте, я боюсь этого! Я ещё не была с мужчиной!

     Но ему уже было не до милости. Его проворные  руки искусно делали своё дело. Действительно, мужчина для неё, с точки  зрения сексуальной, совсем незнакомая сторона жизни. До Коли у неё никого не было. С Колей об этом даже не говорили. И после Коли близости – ни с кем. Этот увалень, если добьется, будет первым. «Господи, но зачем так: нагло, бесчеловечно, не по любви? Коля, Колечка, помоги!». Но было  уже поздно. Что-то тупое и твердое с силой и болью вошло в промежность. А потом, сквозь слёзы, видела  его потное лицо, ощущала неуклюжие поцелуи и старческое сопение. Вдруг всё затихло. Такое ощущение, будто все его важные дела закончились…

     К повозке он вёл её, подлизываясь:

     -Я тебя отвезу, Верочка, отвезу…

     А уже в повозке добавил:

     -У меня, Верочка, ещё никогда в жизни так хорошо не было.

     Она – с укором:

     -Зачем вы так? У вас ведь, наверное, жена есть, дети, внуки?

     -Хе, жена так не греет!

     Ехали ещё долго, очень долго. Он без конца начинал мурлыкать «По муромской дорожке стояли три сосны», да так не раз и  не  закончил. Ей же хотелось бежать куда-то, бить в колокола по несправедливости, созывать  людей округи, указывать на него пальцем: пусть растерзают, подлеца, в клочья. Но ехала и молчала. Лишь стыдливо отвечала на вопросы да вертелась от боли в той части тела, где он «похозяйничал».

     На полустанке извозчик, весёлый, пожалуй, даже  счастливый, пытался за ней ухаживать, когда выгружалась, указывал дорогу, советовал. Но как только он отъехал, а она прошла не более десятка шагов, так её и задержали. Вот и рассуди, Вера, ловушка это или просто стечение обстоятельств?


     ЯГОДКА      
     С тех пор, как Веру доставили в комендатуру, она пережила  много  событий. Её допрашивали, её оштрафовали, её перевели  на  тяжелый труд – грузить брёвна, а самое главное – она случайно встретилась с косоглазым, и тот ей рассказал, что его  точно так же задержали на полустанке и доставили в комендатуру. Значит, гадай: то ли он на комендатуру работает, то ли – извозчик? Всё! Теперь верить никому нельзя!

     Жила в своём бараке и грузила лес ещё  два года. И каждый день видела то косоглазо- го, то извозчика. Сторонилась обоих. Ох, долго выветривались последствия психологической травмы! Как увидит, особенно, извозчика, так и дрожь  по телу. А он, будто ничего и не случилось, тоже в молчанку играет. За все эти два года нажила кучу новых болезней, с которыми справиться так и не  смогла. Причина обычная: непосильный  труд, холод, слабое  питание. Больше всего беспокоила боль травмированной ноги. Порой, места не находила. Но вот, по истечении  двух  лет, по посёлку вдруг пошли слухи, что в комендатуру приехал какой-то полковник, из Москвы, и что-то  там  проверяет. Якобы, после  таких проверок, как правило, кого-то освобождают.

     К своей личности слово «освобождают» она не примеряла, поскольку все земные блага и везение – это не для неё. Они всю жизнь обходили её стороной. Но вот в один из июльских дней вызвали и её. В кабинете душного бревенчатого дома, куда провёл охранник, действительно, сидел немолодой уже, лысый на всю голову, грузный полковник. Он походил   на директора шахты. Даже подумала, не за нею ли приехал? Так она там с долгами рассчиталась. Стол, за которым он сидел, был  завален  стопками личных дел раскулаченных. А накурено столько, что лысина, как - в тумане. Охранник  закрыл дверь и вышел. Она осталась на пороге. Женщина – человек не военный, но Вера сообразила, что надо представиться. Назвала фамилию и затаила дыхание. Он указал  рукой на стул, чтоб села, потом нашёл в стопке её личное дело, полистал и спросил:

     -Значит, до приезда сюда, вы не жили с родителями?

     И положил ладонь левой руки на лысину, будто остужал голову от перегрузки. Господи, как мозг улавливает детали жизни! За последнее  время  её никто и никогда не называл на «вы». Жила лесной жизнью. Ела, пила, работала и всё. Кинула оценивающий взгляд и заключила - этот, видно, простой, добрый человек! Из опыта знала, что начальства и тут полно, но чтоб кто-то тебя на «вы» назвал, это уж роскошь. Больше на «ты», плюс, ругательства к этому слову пристроят. От такого короткого, трогательного слова, кровь к лицу хлынула. Даже огляделась. К ней ли обращается  полковник? Рассказала, что с 16-ти лет жила в Кадиевке, работала на шахте, получила  травму ноги, перенесла операцию, потом опять длительно болела. А когда подлечилась, поехала проведать родителей. А там как раз раскулачивали. И уполномоченный насильно бросил её в повозку. Полковник, по всему видно, корректный, воспитанный человек. Он лишь глубоко втягивал папиросный дым да остужал ладонью лысину.

     -Мне не понятно, -- закрыл личное дело и отложил в сторону. -- зачем вас выслали, если вы столько лет не жили при родителях?

     А откуда ей знать? «Зачем!» Сама себе этот вопрос задавала и днём, и ночью. Подруги по бараку удивлялись. Коменданту говорила. Куда ещё  обращаться? А вообще, думалось ей, лучше смириться, если не хочешь  нажить неприятности. С тем и жила. А оно, ишь как! И нашёлся же человек! Из самой Москвы приехал, чтоб разобраться! И разобрался. В заключение сказал такое, что, хоть стой, хоть падай:

     -Готовьтесь, Вера Васильевна, к отъезду.

     -Как? Куда?

     -Домой! Куда ещё? Вас, как я  выяснил, выселили ошибочно, и я буду ставить вопрос о наказании должностных лиц, которые это сделали.

     «О, вот тут «веснушчатому» влетит!» Пожала  плечами: дескать, ваша  воля. А в голову вскочила новая мысль: «Неужели  на  свете  есть справедливость?» Во всяком случае, до сегоднешнего дня это слово было в её  сознании  чем-то далеким и недосягаемым. Среди близких всегда говорила, что её  не было, нет, и - не будет. А тут вдруг, смотрите, как! «А что с семьей? Надо похлопотать, чтоб и их освободили».

     Спросила:

     -А с отцом теперь как, с матерью, тётей, дядей? Да тут весь наш хутор! В чём они   виноваты перед страной или народом? Работали себе люди…

     По всему видно, Вера далеко зашла, а в планы полковника подобное, вероятно, не входило, и он поднялся, чтоб уйти.

     -Будем разбираться.

     Такая вот новость! Бежала к родителям, и ног  не чувствовала. Собрались в бараке все родственники, обсудили. Старики  обрадовались. Стали звать хуторян и рассказывать. Уедем, мол, отсюда, уедем! Но прождали неделю, две, и полковник, как говорили, уже отъехал в Москву, а их всё не вызывают. Наконец, через месяц с лишним, Веру пригласили. Одну. Вручили железнодорожный билет, организовали торжественные проводы – цветы, речи, напутствия! Отвезли на полустанок, куда извозчик подвозил, посадили в вагон, и долго махали руками, пока её окно не  растворилось в пространстве. Даже подумалось:  «Провожают, как какого-нибудь министра!»

     Следует внести некоторую  ясность. Первые годы массового раскулачивания (1928-30)  власть частенько «исправляла» свои «ошибки». А потому «массово возвращала» и  «убегающих кулаков», и «незаконно или ошибочно раскулаченных». Эти мероприятия, как правило, обставлялись торжественностью. Как с Верой. А по прибытии на конечную станцию, там тоже всё делалось с помпезностью. Устанавливались родственники и знакомые «реабилитированного». Встречали поезд с цветами. Самого же виновника торжества доставляли на транспорте района или сельсовета прямо от поезда, а вслед шла колонна повозок - сопровождали. В селе или на  хуторе  организовывали митинг, говорили красивые слова, обещали помочь. А уже к 1935 году, когда освободили  Веру, «массовость освобождений» исчезла. Были просто эпизоды. Как сейчас…

     «Ну, а куда ехать? Дом, землю, имущество отобрали. Осталась – ни кола, ни двора. Билет выдали до Кадиевки. Что, опять в барак? Опять мешать брату, его семье? И вообще, к Ваньке меня больше не тянет после слов «сгорим в одном пламени». Надо ехать в Москву и только в Москву, в НКВД, добиваться, чтоб освободили родителей, близких, вообще всех хуторян. Начать с себя. За какие грехи  столько лет валила лес? А потом похлопотать о родных. Есть, наверное, и там порядочные люди! Вот, как полковник. Попасть бы к нему! Схожу, наверное, к проводнику, доплачу и – в Москву!» Так и поступила.

     Дорога длинная. Время есть на  размышление. К тому же, и сочувствующие, как всегда, нашлись. Одни подсказывали, другие советовали. Жаль лишь, что не ехали с нею в НКВД, а выходили на своих станциях, полустанках  и  исчезали, будто их и не было. Вот, например, один из таковых рекомендовал: надо, мол, не сейчас ехать, бесполезно, надо было раньше, год, два назад, отправить письмо. Пока лес  валишь, а они  проверят. Но у него, скорее, не хватало знаний в области существующих на поселениях порядков.    Оттуда отправлять письма запрещалось. И приниматьтоже. Единственная ниточка, связываю-щая с внешним миром, это переводы, телеграммы, бандероли, посылки. Остальное перехватывалось и уничтожалось. А вот у другого собеседника  кругозор оказался шире. Тот из Нижнего Новгорода. То есть, земляк главы НКВД, к кому Вера  собралась ехать. Рос, якобы, высокий начальник  в  бедной семье. Отец его – мелкий ремесленник, мать – домохозяйка. У них было 8 детей. Хлебнул, как говорится, горя. Разве он может не понять другого? Вера слушала и думала, что и «веснушчатый», наверняка, не из  князей (по нём видно), и извозчик, а травмировали её психику навсегда.

     Но собеседник стоял на своем.

     -Не проситесь к его подчиненным. Это дело ненадежное. Все они там, как слышал,   одним миром мазаны. Знаете, как он их «подчистил», когда пришёл в НКВД? Сразу дисциплина стала - держись! Везде чувствуется рука этого органа. Враг на нашей земле не при-живется, сгорит. Впрочем, а вы его знаете?

     -Нет. Знаю лишь, что есть НКВД, а кто в нём «хозяин», не знаю.

     -О, как же так!?
     -А вот так! Собралась и еду. Вы мне скажите его фамилию.

     -Фамилия  у  него  лесная, сладкая, пахучая. Ягода! Не слыхали? Впрочем, он очень связан с Горьким. «Над седой равниной моря гордо реет буревестник…». Читали?

     -Я в шахте работала. А сейчас с поселения еду. Когда мне было читать? А вы, наверное, любите книги? У вас так хорошо получается.

     -Потому и «получается», что работаю учителем русского языка. Да, чуть не забыл. Алексей Максимович Горький зовёт Ягоду - Ягодкой. Трогательно, правда?

     Да, учитель произвёл  впечатление! Он вышел на какой-то станции, но след в её  сознании оставил значимый. Теперь она знала, к кому идти, как себя вести и прочее. Теперь его «извозчики» не обведут её вокруг пальца. Думала, взвешивала всё до мелочей, пока проводница ни объявила о прибытии в Москву, а за этим послышался стук сцепок. Что ж, Москва,так Москва! Страшновато только. Сейчас на неё, хуторянку, будто с неба, свалится огромный город, с высокими домами, с широкими проспектами, площадямии с водоворотом людей, такси, носильщиков, и она может утонуть во всём этом, разволновавшись и растерявшись. Да это уже заметно. Как только ступила на перрон, так и поняла: хуторянин в Москве, что москвич - на сенокосе. Но вскоре нашла равновесие. Подъехала трамваем к площади Дзержинского и пошла, спотыкаясь да оглядываясь, в сторону  огромного по размерам здания. Оно напоминало собой корабль. Крупный, крепкий, красивый! Правда, какой-то мрачноватый. Нижняя его часть была одета в черный гранит, как в юбку, и это вселяло уверенность в исходе дела. «Наверное, тут есть и строгость, и серьезность, и справедливость». На этой высокой ноте и подошла к «объекту».

     На фоне черного мрамора, который Вера, пожалуй, никогда ещё в жизни не видела,  стояла молодая, очень ничего себе, женщина. Она - в легком платьице под короткие рукава, на котором будто кто растерял много мелких ромашек. Волосы у неё светлые, как июльские стебли пшеницы. И очень голубые глаза. Поскольку то был центральный вход в здание НКВД, то Вера остановилась, назвала  себя и стала  расспрашивать. Принимают ли сегодня, в каком кабинете, есть ли кто на приём? Молодка как  раз и стояла на приём, а её знакомая уже – в кабинете. У собеседницы, как показалось, лицо хмурое, настроение подавленное, однако «ввела в курс» охотно. Оказывается, никакой  Ягода не принимает. Принимает какой-то «опер», на первом этаже, в третьем по ходу кабинете слева. Молодка оказалась разговорчивой, поэтому  удалось  узнать от неё  много. Мужа её, якобы, в один  из дней схватили и вот уже месяц, как нет о нём никаких известий. Ходит сюда,            бедняга, каждый день, и бесполезно. То говорят одно, то - другое. Короче, отмахиваются.

     Вера не забыла  советы учителя. Она теперь не только знает, куда идти, с кем  разговаривать, но и женщине хотела бы помочь. Стала советовать, что надо идти только к Ягоде, что он надежный, порядочный человек, поскольку сам из бедняцкой семьи и насмотрелся, мол, в детстве всяких унижений.

     -А подчиненный его, - заключила. – Это пятое  колесо  в телеге. Он лишь способен затянуть время и не больше.

     Молодка такие сведения приняла «в штыки». У неё вдруг зашевелились руки, она стала ходить туда-сюда, потом вдруг громко рассмеялась, будто знала все «тайны» НКВД, в конце концов, приблизилась к Вере, как можно плотнее:

     -А вы, дамочка, наверное, из глубинки? Кто вам наговорил, что Ягода – это съедобный фрукт? Если вы не в курсе, то не говорите! Это Ягодка ещё та! Я много  лет рядом с НКВД   живу, и мне лучше знать, кто тут чего стоит.

     Но разговор прервался оттого, что из здания  вышла, как Вера поняла, знакомая собеседницы – чернявая с кучерами баришня, таких же лет, как и эта, и так  же  недурно скроенная, а белявка заторопилась на прием.

     -Бессердечный! –сказала  сквозь слезы кучерявая. --Я интересуюсь судьбой мужа, а он мне торочит: мол, я же вам сказал, что его уже нет, расстреляли, понимаете! Я возмутилась. Как, мол, расстреляли, если пять минут назад я видела, как его заводили в кабинет? А он - снова: женщина, вы все такие странные! Какая разница, когда его расстреляют, сегодня, завтра, послезавтра? Всё равно расстреляют.

     Кучерявая громко  высморкалась в платочек, утерла слёзы, привела себя в равновесие и задала вопрос:

     –А вы, дамочка, по какому делу? Тоже, небойсь, мужа схватили?

     Вера ответила:

     -У меня семью незаконно раскулачили. Хочу вот к Ягоде…

     -К Ягоде? Вы надеетесь на его помощь? Во-первых, он по нраву такой человек, что никогда не поможет, во-вторых, вы тут хоть год стойте, а лично к нему -- не попадете. Разве, что угодите, не дай Бог, конечно, в «дачную коммуну». Нам с той, что ушла, «посчастливилось». Теперь вот мужей выручаем.

     Для Веры, как  человека из глубинки, разговор этот был совершенно непонятным. Поэтому она слушала, как  школьник. И кучерявая, оказывается, живёт  недалеко от НКВД. Они со знакомой часто ходили по этой  площади  на работу. А однажды их «схватили», как «красивый, бесплатный товар для товарища Ягоды». Рассказала, что Генрих Григорович «заселился» в главный  кабинет НКВД год назад. Действительно, он - сын многодетной семьи мелкого ремесленника, как учитель и говорил. Трудовую деятельность начинал с фармавцептии, работал  в  типографии, больничным кассиром. Но увлек-  ся революционной деятельностью и пришлось  побывать в ссылке. Судьба свела его с Ф.Э. Дзержинским. Втерся в доверие к И.В. Сталину. Прошёл ВЧК, ГПУ, ОГПУ. Стал  членом ЦК КПб. Но когда  попал в главный кабинет НКВД, сразу изменился. Вскоре появились барские замашки, грубость и даже хамовитость. По кабинетам рассадил преданных себе следователей, оперативников. Создал «дачный кооператив» и дело, как говорится, пошло…

     Вера поинтересовалась:

     -А что это - «дачный кооператив»?

     -Хэ! Не знаете? Не слышали? Вот попадёте в кабинет… Вы же на приём?

     -Ну, да!

     -Вы, дамочка, молодая  и  красивенькая. А у них сегодня как раз сбор на «кооперативе».

     Вот и начнут склонять, чтоб  согласились ехать. Им как раз таких, как вы, и не хватает. Если не склонят, значит, оперативники силой  затолкают в машину и отвезут. А оттуда не сбежите. Лес, дачи оцеплены колючей проволокой, охрана стоит. В «кооперативе» собирается близкое окружение Ягоды. Там их жены. Да проституток  подбросят! Да таких, как мы с вами! Вот и – вечеринка. Рассядутся за общий стол, пьют, едят голые, в чём  мать родила. Потом – танцуют. Кто с кем! Потом  идут в общую баню, там – оргии. Кто кого  наметил, тот того и ублажает… Мы всё это прошли. Теперь  они схватили наших мужей, держат, как заложников, грозятся расстрелять, если мы не будем покорны.

     Вера – в недоумении:

     -Так что выходит, и Дзержинский такой? И Горький?

     -Вот тут я не знаю. А врать не умею.

     На этой ноте разговор  прервался: белявка вышла, а Вера заторопилась на приём. Шла   по сумрачному коридору в не совсем, конечно, парадной одежке, но с весьма приятными чертами личика, а суконные мундиры всё время оглядывались да засматривались. «Неужели, и правда тут такое творится? Придумали - «кооператив»! Ещё и меня загребут!» И ей вмиг пришла мысль. «А что, если прикинуться больной. Нахрамывать, навести на лицо признаки недомогания». Как раз проходила мимо  кабинета с открытой дверью. Увидела, что там допрашивают человека. Следователь бьёт кулаком по столу. А в другом кабинете кто-то ужасно  орёт и плачет. «Куда я попала? Тут благодетелью и не пахнет! Вот тебе и Ягодка! А говорил учитель…».

     А вот и «её» кабинет. Третий по счёту. С волнением  открыла высокую, массивную дверь, за которой хоть бей, хоть убивай допрашиваемого, слышно не будет, и решительно  вошла. «Фу, сколько тут дыма! Как туман! Где я такое уже видела? А, полковник приезжал на поселение. Там точно так было накурено». Сделала шаг, второй. В дымовом тумане вырисовалась крупная лысая голова. «Так это же тот самый полковник! Ну повезло! Уж он-то не может не помочь. Душа-человек! А кучерявая обижалась…».

     Полковник был не по форме, как в посёлке. Он сидел в синем галифе и в штатской  рубахе, вместо кителя, с подтяжками, словно барин.

     -По какому делу, барышня?

     -Мне бы, понимаете… К Ягоде … Да вы меня  знаете. В Сибирь, на поселение   приезжали. Помните? Я - Балашенко… Вера Балашенко…

     Он никак не отреагировал на это.

     -Чем подтвердишь личность?

     «Ишь, там  звал  на  «вы», а тут  уже на -- «ты». Не узнает, что ли? Или делает вид, что не узнает? Так, наверное, и «веснушчатого» наказал!»

     Подала справку из поселения. Он, будто бы никогда в жизни не видел эту женщину,  повертел бумагу в руках, прочёл пару слов, задвигал ягодицами:

     -А от Ягоды что хочешь?

     Да, это уже не тот  полковник! Там он «лизался», наподобие тому, как встречали реабилитированных  кулаков у поезда, в сельсовете, а теперь – то время прошло. Сейчас можно и на «ты», а там, чёрт его знает, может и матом попрёт.

     -Нас весь хутор сослали в Сибирь.

     -Постой, постой! Тебя-то освободили? Что ещё?

     -Ну, как! Семья моя там осталась, хуторяне. Невинные люди, понимаете?

     -Как «невинные»? Если б были невинными, они бы были дома, как и ты. Короче, что ты  от Ягоды хочешь, кто тебе надоумил?

     -Ну, как! Люди… Ни за что… А виновных наказали? Вы ведь обещали?

     -А, так ты ещё и контролировать меня будешь. –встал, прошелся нервно взад-вперёд и   протянул справку: --На! Значит, так! Иди отсюда, чтоб я тебя больше не видел!

     Она взорвалась:

     -Я никуда отсюда не пойду, понятно? Сяду вот здесь, --указала на стул и села, --и буду сидеть, пока не пустите к Ягоде.

     Он вызвал конвой:

     -Убрать! – показал пальцем, как на шкодливого кота. -- Чтоб я её больше в этом здании не видел! Посадите на первый попавшийся поезд. Куда ей там? Дай справку! – пошёл к карте СССР, закрытой занавесью, читая  на  ходу: - Кадиевка. Где это? Так, так…  Значит, до Синельниково. А там пусть хоть пешком. И проследить, чтоб уехала…

     А поезд, как выяснилось, через полчаса. Везли, как королеву Великобритании. Экскорт! Впереди спецмашина с сиреной, сзади – такая же, а она в той, что посередине. Энкеведешная колонна всех обгоняла, а штатские  машины уступали. На перекрестках -- пролетали беспрепятственно. В окна видно было, как люди глазеют. Думают, что этапируют матерого преступника. На самом же деле, в машине  сидела обычная женщина. Больная и сла-бая, к тому же, издерганная несправедливостью…


     СИНЕЛЬНИКОВО
     Паровоз нетерпеливо ждал, когда поступит команда ехать. Он, как тот жеребец, что перед дальней дорогой бьет копытом, подавал гудки, пускал  клубы пара. Наконец, тронулся и стал медленно набирать скорость. «Вот и всё, Вера! Хватит искать справедливость! Её в этом мире, видимо, нет. Живи, как все, по установившимся правилам. Говорят – черное, и ты говори - черное, говорят – белое, говори – белое». Короче, в душе было, как в знаменитой поэме: «Вон из Москвы! Сюда  я  больше  не  ездок! Бегу, не оглянусь, пойду искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок. Карету мне! Карету!». В данном случае каретой явился поезд. Не скорый, не мягкий, а так себе – бегут ведь колеса, стучат, ну, и ладно. Билет НКВДисты дали. Проверила – куда? До станции Синельниково 1. «Один? Во, чёрт возьми! Там что, много этих  Синельниковых? Первое, наверное, второе, третье, четвертое. Какой же там, интересно, городок? Или город? Если станций много». Знала издавна, что там узловая станция. Через  неё  ездила к брату и обратно. Но как-то не придавала значения её размерам. Станция и станция! «Да и главный  ли то вопрос? Особенно - теперь.Тут надо думать – куда  ехать, где жить, как  хлеб зарабаты-вать? А там – в городе, в селе,  одна станция, пять – мне уже всё равно. Какая  разница! И всё-таки, к брату, наверное, не поеду. А куда? А, выйду в Синельниково, сяду в вокзале, а там  видно  будет. Главное, подальше  от  очагов обид, оскорблений, человеческой лжи. Неужели это тупик? Неужели, и на самом  деле  нигде нет справедливости? Неужели на этом свете нет уголка, как в саду, где было бы и свежо, и уютно? Наверное, где-то есть! Но его надо искать».

     Дело было под  вечер. Соседи по купе – молодая  пара, видно, муж и жена, уже собрались ужинать. Выложили на столик поджаренное мясо (пахнет так!), вареные яйца, укропчик, петрушку, круглую  булку  хлеба, заказали чай. А у неё – ни продуктов, ни желания – кушать. Взобралась на полку, свернулась калачиком, будто замерзла, закрыла глаза и делает  вид, что спит, а сама слушает, о чём  говорят  молодые. Эти двое, видно, недавно поженились, жили при родителях, и им хочется, как  поняла, пойти на  свои хлеба. Ох, Вера уже их наелась! А раз впереди – цель, то  и  говорили о Донбассе, о шахтах  и  как они там будут жить. Но ехали, видно, не просто так, чтоб  заполнить собой  свободные в шахте места, а с намерением выдавать на гора  как можно больше уголька, чтоб и славу заслужить, и капитал сколотить. Они медленно и долго ели, и говорили, говорили. Услышала, как перешли на тему о Стаханове, и напряглась.

     Женский голос:

     -Сто две тонны! Представляешь, за какие-нибудь  пять часов сорок пять минут отбойным молотком сто две тонны! В голове не укладывается!

     Мужской голос:

     -Да это же четырнадцать сменных норм!

     Женский голос:

     -Мировой рекорд!

     Оказывается, Алексей Стаханов, тот, который при ней  работал  в забое, в ночь с 30 на 31 августа, то есть, вчера, добыл отбойным молотком 102 тонны коксового угля. «Эх, самой бы в шахту! Да нога…». Отсюда, как сказал  мужской голос, и начнется широкое движение за перевыполнение сменных норм. Начнётся, конечно же! Уже сегодня имена передовых  забойщиков  носят в зубах газеты: Дмитрия Канцедалова, Мирона Дюканова, Иллариона Ершкова, Петра Синяговского, Василия Силина. Вскоре они поведут за собой остальных, и клич Донбасса «уголь – огонь революции» проймёт сердце каждого шахтера.

     Мужской голос:

     -А знаешь, что сегодня стахановское  движение Кадиевки насчитывает уже четыре тысячи человек!

     Женский голос:

     -Вот и прекрасно. А мы будем: четыре тысячи первым и вторым!

     Где-то за этими словами Вера повернулась на другой бок, и уже не слышала ни разговора, ни стука колес: «Синельниково! Синельниково!» Ночь выдалась плодотворной. Побывала в чьем-то саду, рвала яблоки, ела и рассуждала. «Значит, есть на свете справедливость?» Со сладкими мыслями и проснулась. Попутчики  уже завтракали. Можно было б подумать, что ещё ужинают, но за окном уже  хозяйничало солнце. Она и сейчас не поднялась, не накрыла стол, так как нечем, не  уселась, как эти, а лежала и  лежала, пока не услышала, что по вагону ходит проводница  и  тормошит пассажиров, кому до станции Синельниково. Тут она вскочила, разровняла смятое платьице, привела в порядок лицо, волосы и вот уже стоит наготове, чтоб выйти. «Ну-ка, посмотрю, что там за Синельниково?» Вот уже рельсы видны  за окном. Значит, станция. Машинист подал душераздирающий гудок. Опять – рельсы. Много  рельсов. Одни  сходятся, другие  расходятся. Как и дороги в жизни. На рельсы падают и разбиваются клубы пара. Их  подхватывает  ветер, рвёт в клочья и уносит. А вот уже - станционные постройки. Они  мелькают, а глаза  бегают  и ищут – где же тут крупная станция? Везде  лишь  хатки, хатки, покрытые, как  правило, соломой, и ставни на окнах. Вот уже и перрон  начался, а крупного  города  нет. Кубовая. Вокзал. Вокзал тут, конечно, такой, что и в большом городе  не встретишь. Длинный, высокий, с элементами старой архитектуры…

     По количеству  пассажиров, которые  выходили, можно  было  судить, что тут не разъезд и не «блочок», а что-то серьезное. «Шахтеры» тоже  толкались  рядом, потом долго выгружали узлы, баулы, будто в горы собрались. Вера не торопилась. А куда? Она сразу, как только стала на перрон, начала разглядывать вокзал. Да, есть на что посмотреть! Центральный вход – аркой, высокий. Слева от входа к стене  прикреплена бронзовая мемориальная доска. «Ну-ка, что там, интересно?» Подошла. На  ней  было  вычеканено: «Тут перебував великий Сталин, який зъеднував сили радянського народу в боротьби проти ворогив революции Деникина та Врангеля». Благо, наслушалась  украинского языка у коменданта поселения, теперь любой текст может прочесть без запинки.

     Пока разглядывала да удивлялась достопримечательностям вокзала, вход в него  освободился. Хотела шагнуть через порог, но из зала ожидания вышла элегантная железнодорожница, на форменной одежде которой, как у военного, полно блестящих пуговиц и значков, и это остановило Веру. На хуторе такого не видела, в Кадиевке – не заостряла внимание, а на лесоповале – там такое и  не снится. Застыла и смотрела. А железнодорожница  подошла к большому бронзовому колоколу, висящему у входа, взялась за рукоять, прикрепленную к его языку, и ударила им о боковины несколько раз. Звон бронзы заполнил освободившийся уже перрон, а поезд от той команды тронулся и засопел, «отплевываясь» клубами пара.

     Огляделась. Все ли  её попутчики - в вокзале? Пошла и сама. «Отныне, Вера, здесь твой дом. Надолго ли? Неизвестно. Но здесь». С хлебом-солью  никто, правда, не  встречал, но широкая дверь открыта настежь. Вошла. Остановилась. Глаза  так и побежали по залу, где стояли  длинные  деревянные  диваны с крепкими спинками; по высоким стенам в два этажа, на одной из которых (северной), на уровне второго этажа, было круглое окно, скво- зь которое милиционер просматривал зал. На потолке – лепка, люстра. На полу – кафельная плитка с узорами. Парад всех удобств! А пассажиров, кстати, горстка. Куда вышедшие из вагонов  подевались? Так, что  места  хватит и ей, человеку, как говорит  милиция, «без определенного места жительства».

     Стояла в стареньком, помятом  вагонной полкой, платьице, кофточка – на руке. «Так куда идти? Зачем вообще тут остановилась? Кому ты в этом торжественном зале нужна? Не отдохнувшая, впроголодь, давно не мытая, наспех расчесанная. Короче, девушка из лесоповала». Но когда взглянула на мирно сидящих пассажиров, как это делал      милиционер, то оказалось, что волноваться не стоит. Есть тут и бездомные, и беспризорные. Это видно по их внешности. «Значит, не волнуйся, Вера, садись  на диван и сиди. А вдруг ты поезд ждёшь? А вдруг – родственника, товарища?»

     Бросилось в глаза, что на переднем ряду диванов есть два свободных места. Подошла и села. Думала, обдумывала свою судьбу, пока неугомонный желудок не напомнил о себе. «Что бы такое бросить в «топку»? Пирожками  не торгуют. На что-то более серьезное средств нет. Ага, вон, в уголке, морс продают. На разлив. Выпью  пока  хоть это». Подошла, выпила и опять – на место, чтоб не заняли. Так и сидела, разглядывая всё, что попадает в поле зрения. Вдруг взгляд остановился на одноруком мужчине, который медленно передвигался по залу и явно кого-то высматривал. «Стукач, что ли? Наподобие  косогла-зого. Так я его и не раскусила! А что этот высматривает?» Стала, от нечего делать, бросать взгляды в его сторону, будто наблюдать, чем он интересуется? А он, действительно, не просто так болтался. У него была какая-то цель. Бросил  пару  взглядов в адрес Веры. Она сделала вид, что не замечает. А когда их взгляды вдруг встретились, он направился к ней.

     Пока шёл, она окинула взглядом его внешность. По возрасту чуть старше её. «Даму сердца ищет, что ли? Так мне  это ни к чему». Высоковат, набитый  бочонок. Тоже – под неё. Лицо длинное, гладко выбритое. Нос заостренный, костистый, с горбинкой. Волосы свеси- лись на правую сторону. Брюки не поглажены. «Значит, либо нет жены, либо – такой неаккуратный». Но походка уверенная. Военная. Чувствовалось, что идёт  к  ней не просто так, а с какой-то целью. «А с какой?» Это был вопрос номер один. «Хватит, уже довериилась одному. Другого больше не будет».

     Подумала и вдруг изменила мнение. «Он ведь инвалид! Ему ни украсть, ни нахулиганить нечем. Что он  может  сделать одной левой рукой?» Ей даже жаль его стало. И она улыбнулась, когда он вежливо спросил – свободно ли место? Ответила вежливостью на вежливость. Он сел рядом. А пустым рукавом вязаной кофты прижался к её  плечу. Она отстранилась, а он, чтоб смягчить ситуацию, представился:

     -Доброго здоровьица, дамочка! Я - Павел Петрович. А вы, если не секрет?

     -Очень приятно, --ответила, --что вы Павел Петрович. Но зачем вам моё имя?

     -Просто хотел поговорить. А без имени как-то не ловко.

     -О чём вы хотели поговорить?

     -О чём? Ну, например, куда едете, скоро ли подадут поезд?

     -Странно, а вдруг я вообще никуда не еду!

     -Ну, раз в вокзале, значит…

     -Не все, кто в вокзале, едут. Тут разные люди. А вы, если  не секрет, кто, Павел Петрович? Что от  меня  хотите? Может, после этого я и разговорюсь. --улыбнулась, дав понять, что кое-какая надежда есть.

     И Павел Петрович с удовольствием  рассказал о себе. Родился он на хуторе  Ивановском. Не далеко отсюда, если ехать дачным поездом. Дед, отец были землевладельцами. У отца – луга золотые, мельница, имение  в  два этажа, подсобные строения, банька, а в ней веники в кадке с квасом мокли. Павел был единственным сыном. Следовательно, и наследником. Правда, это он по «метрикам» Павел. А отец его звал – Паша. От любви, конечно. А назвал так потому, что Паша – это  высокий титул в Турции. Это, как у цыган Рубина, например. Драгоценный камень. Чтоб звучало имя на хуторе! Чтоб уважали все! Чтоб боялись, в конце концов! Чтоб каждый  говорил с оглядкой: тихо, мол, а то Паша услышит, будет тебе! Так хотелось отцу. Но яблоко, хоть и падает  недалеко от яблони, оно не всегда хочет быть похожим на неё. Так и у них с отцом получилось. До революции  сын  добровольно работал на мельнице, хотя мог бы этого и  не делать – мельница-то их; работягам поблажки всякие делал, отчего и ругались с предком; но как  только запахло в стране «жареным», так и разошлись по разным баррикадам. Отец с матерью так и  держались  за  старый кожух, а сын пошёл по пролетарской дорожке. С тех пор в доме – одни разборки. Отец кричал: не отдам, мол, луга, мельницу бедноте, ибо  они умеют лишь отнять, разделить и пропить! А сын отстаивал свою позицию. Хватит, мол, держаться  за кованый сундук! Вытаскивай из подвала вместе с золотишком, и пусть  люди  пользуются! Отец опять: что-то ты, мол, стал всех оборванцев жалеть! Они же твою землю отберут, а то ещё, смотри, голову отрубят да на заборе повесят…

     А хутор тот, пожалуй, ничем не отличался  от иных на Днепропетровщине. Он «спиной» прилегал к железной  дороге, а «грудью» упирался в крутой берег балки. Тут сёл с подобной географией, хоть отбавляй. Шаг сделал – балка, другой  сделал – рельсы, разъезд, станция. И вот однажды, когда  Павлу надоели бесконечные упреки, он по январскому морозцу пошёл к разъезду. Пошёл просто так. Чтоб отключиться  от  скандалов, подышать свежим воздухом и собраться с мыслями. Идёт, а в голове – спор. «Я хотив тоби, сынку, золоти луга оставить, а, оказуеться, тоби ще треба  знять штанци та пльоточкою, та пльоточкою». – «Живить, батьку, як вас зирка веде, а я все одно стоятиму на свойому». Тогда ему только17-й шёл. Жизненно важные решения принимать ещё рано. Вдруг увидел, как с бок дороги бредёт  конница. Сабель – не  сосчитать! Присмотрелся – похоже, красные. А они  тоже, видимо, заметили паренька и повернули в его сторону. Когда приблизились, тот, что впереди (наверное, командир), подъехал вплотную так, что аж пар изо рта  коня повалил в лицо. «Ну-ка, скажи нам, добрый молодец, верным путём  едем на Киев?» - «На Киив? Так це ж далеко! Ого куди! Але…»

     Пока водил рукой, командир присматривался к Павлу. На нём  ладно  держалась панская шубка, кожаные сапожки и фуражка  с  толстым козырьком. «Что с «паненя» возьмёшь? Разве таких, как он, записывают в  красный отряд?» Но хватка и сноровка паренька  понравились  командиру, и он сказал: «Слышь, молодец! А, может, и ты с  нами? Коня дадим» -«А хто ви?» - «Мы - шахтёры. Из Донбасса. Слышал об отряде Дмитрия Жлобы? Вот едем на помощь Киевским Арсенальцам. Наш отряд сборный. Тут и Синельниковцев много. Час назад, как к нам  присоединилось 25 человек. По пути ещё соберём. Ну, и как ты на это смотришь?» Кто-то засмеялся: «Да он в панской шубе! Что вы с ним…»

     А дело тут такое. 25 января Украинскую народную республику провозглашено – независимой. Через три дня рабочие завода «Арсенал» провели  митинг и решили оказать сопротивление. Еще через день к ним присоединились рабочие других заводов, воинские полки. Они выдвинули требование – передать власть Советам. Но требование  было отклонено. В Киеве начались столкновения. «Арсенальцы» не сдавались. Они захватили железную дорогу, мосты, оружейные склады. И началась всеобщая забастовка. На помощь ехали отряды со всей Украины, в том числе и конница Жлобы. 400 сабель!

     Но Павел, после  слов «в панской шубе», даже  оживился. «Чому б не пити на допомогу робитникам? Адже вони вси з таких, яки у батька  на  млини працюють». Правда, у него возникли сомнения относительно своего возраста, и  он спросил: «А якщо мени тильки симнадцять?» На что получил ответ: «Революция возраст не спрашивает».
     В тот же день, в ту же минуту, не сообщая отцу об убытии, сел Павел на резервного коня отряда и уехал с красными…

     Финал рассказа так заинтриговал Веру, что она увидела вдруг в своем собеседнике  некоего героя.

     -Простите, а руку – это там? –уточнила.

     -Нее! Руку – это потом. В Киеве мы ещё долго сражались. А позже  вошли ещё войска, и нас, восставших, подавили…

     Отряду Д. Жлобы ничего не оставалось, как  переброситься на Дон, где как раз  образовался котёл революционного накала. Белые – с одной стороны, красные – с другой. А вслед за отрядом поехали добровольцы – на крышах  пассажирских  поездов, на товарняках и на конях. Отыскивали отряд Д. Жлобы и становились его членами. Лишь со станции Синельниково уехало 60 чел. Историческая память сохранила несколько фамилий: П. Бондаренко, Г. Коваловский, В. Антонов, Г. Сухов, Г. Руденко, А. Ткаченко…

     Вера уже «вросла» в разговор.

     -А с рукой всё-таки что?

     -О, это длинная история. Но, если позволите…

     Было это под Белой глиной. Дивизия Д. Жлобы  оказалась в окружении десятитысячного ополчения Дроздовцев, Корниловцев, Кутеповцов. Белые  настолько  превосходили в численности и вооружении, что даже бронепоезд применяли. А что против него конница! Пришлось отступить. Притом, умело, с наименьшими потерями  вывести отряд из окружения. И он сумел это сделать. Разведал и установил одну-единственную  дорогу, которая оказалась не закрытой. Начал обманными  маневрами  выводить отряд. Обозы порожние, продуктов и вооружения нет, фураж на исходе, раненные стонут. А в это время в сторонке сидели на конях Деникинцы и всячески мешали  отступлению. У Деникина было такое понимание ситуации, что вслед за отрядом Д. Жлобы, по этому коридору, побегут и мирные жители. И тут скрестились сабли двух отрядов…

     -Вот и не стало руки… - сказал с грустью.

     Вера поймала себя на мысли, что доселе совсем незнакомого, а теперь вполне уважаемого человека, ей  стало  почему-то жаль. «Как же он, бедняга, живёт с одной рукой? Ведь ни одеться, ни  помыться, ни покушать. А работать, чтоб добыть кусок хлеба, как? Так просто его, как и меня, никто  кормить не будет». И ей хотелось  дальше, дальше слышать его рассказ, и она сочувственно спросила:

     -Ну, а потом что?

     -А! –с горечью махнул рукой. --Потом вернулся домой…

     Когда явился на хутор, увидел одни  несчастья  да  разрушения. Белые ополченцы, говорят, по нескольку раз менялись  местами. Реквизиции, поджоги, расстрелы. Народ одичал. А тут ещё центральная власть установила крестьянам жесткие нормы на продукты потребления. Зерна, например, 12 пуд. на год. Крупы - 1 пуд. Всё  лишнее  изымалось. Ездили по улице специально созданные для этого  вооруженные  продотряды и – под метлу. Всех посадили на карточки. Лишь отец Павла жил за счёт  спрятанного хлеба. Ну, мельница приносила доход. Он выполнял заказы на помол зерна для всех, даже - из окружающих сел. Но  когда порог отчего дома переступил Павел, тот закатил  скандал и выставил за дверь. Вот тебе и любимый Пашка, вот тебе и наследник! Без дома, без опоры, без руки, наконец, пришлось устраивать свою жизнь самому. Что ж, пристал к одинокой хуторянке, Феньке, родители которой погибли от рук Махновцев, и она ему через год родила сына Ивана. Но жизнь легче не становилась. Вскоре на хутор заглянул НЭП (новая экономическая политика) с непонятными для крестьянина «правилами игры». Крестьянам надо было объединяться в кооперативы и жить по правилам рыночной экономики. А кто из них разбирался в тех тонкостях. Вот и побежали туда такие, как отец Павла - проворные да с луженой глоткой. И начали ходить по хутору в качестве агитаторов. Стучали тросточкой в окна и призывали объединяться. Теперь, мол, заживём, будем вместе выращивать урожай, свободно продавать да капиталы наживать! Нашлись люди, что поверили. У отца  набралось человек семь. Собрали зерно с крестьян. Отец, дабы завлечь их, вместе с зерном и ведро свое нержавеющее сдал в общее пользо-вание. Будет,мол, чем отмерять. Часть семенного фонда прикупили на общие  средства. Хранили в общем сарае. И вдруг, перед  самой  посевной, сарай ночью подожгли. Отец бегал по хутору, звал тушить, но, как выяснилось, поздно уже. Зерно сгорело, а ведро от температуры покоробилось…

     -Я лично осматривал место поджога. –сказал  Павел  Петрович. –И что? Оказалось, отец мой схитрил. Сам поджог. Не предусмотрел  только  такой  факт. Дело было после дождя, грязь, а он надел сапоги, подобного рисунка на подошве  которых на хуторе ни у кого нет. Это был роковой просчёт. Вот крестьяне  и расправились с ним. Разорвали в клочья и его, и мать. Царство им, конечно, небесное…

     -Бедные крестьяне! –сказала Вера. --А чем же сеять?

     -Крестьяне, конечно, отсеялись. Они раскопали в его  дворе спрятанное зерно и им засеяли участок.

     Хата отца, мельница и имущество, что  числилось за ним, по решению крестьян  передано в распоряжение  кооператива, а Павла  Петровича  поставили  во главе его. Но вскоре бедняки решили создать на базе  кооператива  сельхозартель, как низшую форму коллективного хозяйствования. Первыми туда  вступили  крестьяне из числа участников гражданской войны, партийцев, комсомольцев. Назвали артель «Возрождение». А     председателем опять избрали Павла Петровича. За его безмерное  желание  делать людям добро. На другой год в артель уже вступило 16 семей и 63 одиночки. Когда  расширили границы деятельности артели, то переоформили в колхоз, как высшую  ступень. Приняли  на  общем собрании Устав. Название  колхоза  сохранили, а за  председателя пришлось крестьянам «посражаться»…

     Дело в том, что в те годы широко  использовались так называемые 25-тысячники. Люди из крупных промышленных центров. Их по решению «верхов» направляли  в  районы, а на местах распределяли. Скажем, в колхоз «Возрождение» надо, решили  в Райкоме, поскольку там председатель с одной рукой. Вот и привезли «кота в мешке». Представили колхозникам. Он, мол, и передовой токарь, и доброволец, и курсы прошёл. Но колхозники не приняли. Что такое токарь для села! Проголосовали за Павла Петровича. Райком  забрал своего токаря, но пригрозил. Так и продолжили хозяйствовать. Сначала  совместно привели в порядок землю, которая досталась от отца председателя. На ней надо было выкорчевывать пни, кустарники, а золотые луга – засевать. Потом выпросили ещё земли. Получили при балке. И опять – корчевание. Зато теперь – не земля, а – самое дорогое в доме покрывало. Мельница, теперь уже колхозная, круглосуточно принимала повозки из соседних сел, а прибыль – в общий кошелёк. Так прекрасно пошло дело, что через  три года на общие средства купили американский трактор «Фордзон». Это был переворот  в сознании крестьянина.

     Теперь он не сойдёт с колхозного пути! Правда, старики никак не могли понять: где у него вожжи? А то, мол, ещё завезёт куда-нибудь…

     Вера не ожидала встретить такого собеседника. Увлеклась рассказом, переживала  вместе с ним все сложности его жизни. Но тут он вдруг говорить перестал, а поднялся и, сказав «я сейчас», ушёл. Куда? Зачем? Она уже так привыкла к нему, что даже одиноко сделалось. С нею, признаться, в жизни не часто такое бывало. Но Павел Петрович     вскоре возвратился. В руке держал, как  показалось, два пирожка. «Проголодался, наверное, председатель?».

     -А вот, Вера, и завтрак. Возьмите. --протянул оба пирожка.

     -Что вы, Павел Петрович! Зачем? – ответила, но  не  смогла отстоять свои слова. Ведь вчера не ужинала, а сегодня и не завтракала, и не обедала. Укусила пахнущий ещё сковородой пирожок с картошкой и спросила, чтоб снова завязать разговор: --Рассказ ваш, Павел Петрович, хороший. Только я никак не соображу, зачем это мне?

     -У каждой сказки, Вера, есть конец.

     -А, тогда жду конца.

     Рассказ продолжился. Зачем нужна была коллективизация? Дело в том, что производство товарной сельхозпродукции  составляло  лишь 50% от потребности. А поэтому надо было объединить крестьян, дать им технику, научить их агрономии. Павел Петрович  развернул хозяйственные работы. Закупил крупный  рогатый скот, свиней, птицу. А урожай ржи с 50 пуд. с дес. довёл до 72. Построил  конюшню, коровник, свинарник, заложил  фруктовый сад на 3 га. Абрикосы, сливы, яблони. Парниковых рам накопилось около 20. И не удивит- ельно, что часто Павел Петрович  упоминал  слово «свинарник». Этим хотел подчеркнуть, что всё, дескать, хорошо, но одна из свинарок рассчитывается и уезжает домой в Белоруссию, а на её место  некого поставить. «Значит, свинарка нужна?» Прямо спросить не от- важилась, зашла издалека.

     -Так тут у сказки конец? – спросила, дожевывая второй пирожок.

     -Почти. Но немного ещё потерпите.

     Он не хотел оставлять без освещения ещё один вопрос. Очень уж с большими трудностями столкнулись крестьяне, в том числе и свинарки, когда перешли на коллективный метод работы, очень уж невероятными усилиями уберегли хозяйство от неминуемого краха, а тут вдруг – нет свинарки! Когда началась массовая коллективизация, кулак вдруг всполошился. Не стал, видите ли, продавать хлеб по твердым ценам, прятал его, гноил, ходил-ездил по селам и хуторам и запугивал крестьян, портил инвентарь, проникал в колхоз, как, например, его отец в кооператив, и вредил изнутри: травил скот, крал имущество. Есть сведения, что в одну из июньских ночей 1932 года вся Украина превратилась в сплошную «бойню». Забивался крупный и мелкий рогатый скот, птица, живность. Уничтожались плуги, косы, серпы, лопаты, чтоб не отдавать в колхозы, делали  поджо-ги. Видимо (видимо!!!), в ответ на этот акт, «верхи» продемонстрировали свой демарш  изъятием всего собранного урожая зерна и овощей. Наступил голод. Именно тогда и умерла жена Павла Петровича. Остался сын десяти лет да отец с одной рукой. Но враги так ничего и не добились. Всё равно колхоз «Возрождение» в 30-х годах имел уже  2 трактора, 4 жнейки-самосброски, 3 сенокосилки, 1 сноповязалку, сеялки, бороны, построил столовую, подремонтировал мельницу…

     -В этом году, Вера, наш  колхоз  получит акт  на  вечное  пользование землей. Это вековая мечта крестьянина! Понимаете?

     -Спасибо за приятный рассказ. За пирожки - тоже. Всё понятно: вам нужна свинарка! И вы, наверное, ездите по вокзалам и ищите?

     -Ищу! И свинарку, в том числе.

     -И как успехи? –улыбнулась.

     -Знаете, ничего! Я уже человек двадцать привёз на хутор. Работают и в поле, и в саду, и около коров, телят, овец.

     -А как вы распознаете, кто пассажир, а кто… вам пригодится?

     -Как вас распознал, так и их. Я ведь человек опытный. Вижу, кто поезд ждёт, а кто   сидит и не знает, чего ждать.

     -А по каким признакам, интересно?

     -По глазам, прежде всего. У вас глаза, например, излучают внутреннюю печаль, обиду, неустроенность. Заметил, что вы не из белоручек, скромная, честная. Но жизнь вас     потрепала, и вы стали обозлённой, грустной. Простите, если что не угадал.

     -Что вы! Угадали! Ещё как!

     -Или вот такое. Обернитесь. Видите, сколько на последнем  ряду неустроенных людей. Их даже милиционер не трогает. Зачем? А есть люди, вроде  меня, которые  подбирают их и везут в свои хозяйства. Но об  этом потом. Главное, что я не обижаю тех людей, которых привожу на хутор. Даю жилье, работу. И, знаете, они довольны.

     Вера помолчала. «Значит, нужна свинарка? Что ж! Чем свинарка хуже, нежели, скажем, коновод? Оно, что свиньи, что кони – скот. К тому же, в разговоре мелькнуло слово «жилье». Так это вообще хорошо! Не теряйся, Вера! Это шанс! Хватайся за него. Павел Петрович – человек, на первый взгляд, порядочный. На хулигана, грабителя, насильника не смахивает. Так в чём дело? Соглашусь, наверное». А в ту самую минуту  вокзальный  колокол оповестил о прибытии для посадки местного поезда в сторону  станции Чаплино. Некоторые пассажиры встали и пошли к выходу, в том числе и те, что  сидели на заднем ряду. Павел Петрович тоже встал.

     -Простите, Вера, я вам  обещал рассказать о «пассажирах» заднего ряда. Если не возражаете, давайте выйдем на перрон, и там всё увидим.

     Вера не возразила. Встала и - пошли. Поезд уже  стоял на первом пути. Ребята, что должны на нём ехать, баловались у одного из вагонов. То язык кому-то покажет сквозь стекло, то «чертика» ко лбу приставит. Слова у них какие-то странные, типа: онь, оне, ить, паделзы, падазды. Если вслушаться, смеяться  хочется. А старший, кто их сопровождает, не даёт им шумно себя вести. И тут Павел Петрович  раскрыл секрет. Он сообщил, что они из домов, где содержат душевнобольных. Но с недавнего времени ими заинтересовался доктор коллективной артели, что находится в Ульяновке. Ездит по  домам для больных, приютам, вокзалам и собирает. В селе  есть общежитие, они работают. А что, если нет рабочей  силы? Ведь пахать, сеять и жать надо! Вот и придумали. А сторожа с них! Не сравнить даже с немцами, которых там полно. Те, хоть и пунктуальные, но уже успели научиться украинскому панибратству. А эти – нет.

     -А где людей в артель брать? –сказал, как бы оправдываясь. --Только на вокзале! Дело к осени, а в свинарнике, как я говорил, нет свинарки, снопы некому молотить, зерно в амбар надо засыпать. Вот и попробуй.

     -А у вас тоже «такие» есть? –спросила.

     -Были б, да за доктором разве успеешь.

     И тут Вера «сломилась»:

     -Вы, Павел Петрович, увлекательный собеседник и добрый человек. Я согласна ехать с вами в колхоз. Но перед этим выслушайте, пожалуйста, мою биографию. Чтоб не сказали крестьяне, что вы привезли «кота в мешке».

     Поезд в это время тронулся. Ребята, влезая в вагон, устроили  давку. А доктор – проталкивал. «Ну, и сторожа будущие!» Пока паровоз сопел, пуская, будто через ноздри, клубы  пара, Павел Петрович с Верой шли медленно в вокзал. Этого расстояния ей вполне хватило, чтоб рассказать о семье, о детстве, о побеге из дома, о шахте, о травме. Но о раскулачивании, о лесоповале – ни слова. «Зачем? Чтоб потом говорили! Или сплетни плели! Это мне не надо!». Сели на свои места и смотрели, как последние вагоны с ребятами  мелькали в стекле входной арки.

     Она сказала:

     -Ну, вот. И уехали. А нам далеко?

     -Пустяки! Несколько остановок на местном  поезде. Не волнуйтесь, Вера. Не пожалеете. У нас там такие места! А люди! Приветливее не бывает.

     Долго ещё сидели. Говорили, молчали. Потом  колокол опять объявил о прибытии  местного поезда. Вышли. Паровоз, дымящий и сопящий во все  дыры, приближался, а за ним «гнались» штук пять вагонов. Такие поезда тогда  называли в народе «дачными», потому, что они останавливались около каждого «столба». Вагоны деревянные, старые, окна маленькие, грязные. Подошли  к проводнице. Молоденькая, красивенькая, по форме. А строгая! Как только Павел Петрович  предъявил билеты, им же купленные, она со всей серьезностью осмотрела «картонки», кинула взгляд на пассажира, как бы, сверяя, соответствует ли? Так поступила и с другим. И это ещё не всё. Потом  долго разглядывала против солнца «дырочки» от компостера. Та ли дата? И лишь потом разрешила войти в вагон. В ваго- не людей – битком, душно. Сразу видно, село едет из города. Везут всякую всячину, купленную на базаре. Тут и наполненные чем-то корзины, и завёрнутые в мешковину  кустарники, кастрюли, ведра, веники. В узелках - пряники, конфеты. Проход занят поросятами, гусаками, шевелящимися в мешках, мордочки и клювы которых так и норовят схватить пассажира за ногу, мирно отдыхающими козами.

     Ещё не нашли место, чтоб сесть, а гудок уже оповестил, что «трогаемся». Сначала по- чувствовался резкий толчок, потом – звон металла, потом  клубы пара окутали окна, будто туманом. Сидит Вера в «тумане» и думает: «Опять в моей жизни - новый  период. Вроде б и хорошо, но волнует вопрос: какую позицию занять? Бунтовать? Противиться всему? Мстить? Отстреливаться до  последнего патрона? Или забыть прошлое? Начать с нового листа? Допустим, смирюсь! А как же тогда семья, которая продолжает страдать на лесоповале? А как же тогда то, что от этого и она осталась сиротой - ни кола, ни двора, ни рода-племени?» Долго так думала. Но решение всё  не находилось. Спасибо, Господу! Он услышал её муки и помог, шепнув на ушко: «Смирись, Вера! Ещё не все пути отсечены от человеческого счастья. Можно и в труде себя проявить».

     Паровоз бежал не быстро. Клубы пара вперемешку с дымом застилали стекло, куда Вера постоянно поглядывала и думала: «Правду говорил Павел Петрович, что места тут красивые. Кругом – балки, косогоры, буйная зелень. А где  же «крупный» город, которого я так и не увидела? Где они, те станции?»

     Даже спросила:

     -Павел Петрович, а сколько в Синельниково станций?

     -Две. – ответил. – Синельниково первое и второе. Второе, кстати, тоже проехали.

     «Странно, в небольшом городе - две  станции, а кругом – хатки да ставни. Крыши – камышовые, соломенные». Поросёнок, что в  мешке, раскричался. Люди  засмеялись. А ей показалось, что это с неё смеются. Она ведь собирается  стать  свинаркой. Её это, если можно так выразиться, товар? Но это лишь прибавило  уверенности в её поступке. «Да! Я свинарка! И что? Мне даже будет  приятно на ферме. Они, маленькие, сбегутся ко мне, начнут совать в корыто свои  носики-пятачки, толкаться, визжать, а я их буду примирять». А поезд то едет, то останавливается. Люди тащат с собой узлы, мешки, огородний инвентарь и исчезают за дверью.

     Встал и Павел Петрович.

     -Следующая – наша!

     Встала и она. Теперь, как вагон  за паровозом, так и она – за ним. Пошли к двери. Сквозь стекла видно лесопосадку, дальше – балка, от самой платформы - большой уклон к ней. За балкой – роща, степь. Ступили на мягкий песок. И пошли-побежали люди вниз, будто их ветер гонит. Навстречу идут - на поезд. Так уважительно  здороваются с Павлом Петровичем, что и Вере приятно. Грунтовая дорога разделила лесопосадку на две части. С торцов можно рассмотреть, из чего она состоит. Буйные акации, массивные клёны, кустарники. За крайние ряды деревьев, ближе к солнцу, выскочили – сирень и маслина. Листья уже по-осеннему желтели, краснели, и это  придавало им парадность. Стволы деревьев, как и люди, тоже, кажется, бегут вниз, к балке. Но их останавливают крестьянские огороды, восточный ряд хат хутора, улица, западный ряд хат, опять огороды. Дорога к хутору - кривая. Состоит из колеи от повозок с гривкой травы пос- ередине. Хаты виднеются. Ставни бросаются в глаза. Заманчиво!

     Как только  лесопосадка  осталась позади, Павел Петрович свернул вправо. И Вера потянулась следом. Хотя, если честно, в голове у неё  всё  время стоял извозчик. Так, бесстыжий, искаверкал душу женщине! С этого места  как раз открылся вид на множество клад- бищенских крестов.

     -Видите, Вера, что натворил голод?
      
     Да, тут не менее сотни могил! Хуторяне спасались, как  могли. Но, к несчастью, не выжили. Ели и калачики, и грибы, и перекати-поле, и колоски  злаков, и семена разные, от чего часто теряли рассудок.  Да что семена! Собак и  кошек не стало на хуторе. Выловили всех и съели. Разве можно забыть тех мальчиков и девочек, которые ходили от хаты к хате, стучали в окна, чтоб выпросить покушать  для  умирающей мамы. Они ходили в изношен-ных  маминых фуфайках. Полы и рукава - до земли. Они и за село  бегали  поутру, чтоб раньше других нарвать в ложбине лебеды. Мать сварит, бывало, чугун «супу» литров на 15-20, сядут за стол - лишь ложки «шелестят». Опорожнят емкость, а кушать  хочется. Идёт по улице такой «едок», а его водит. Сколько их падало, теряя  сознание! Отхаживали. Люди пытались подкормить, чтоб не померли. А чем? Ну, были  у  бабушки, дедушки пышки из неошелушенного проса. А они горькие, как отрава. Ну, дадут четверть ста-  кана молока, припасенного на крайний случай, чтоб запил, всё равно горечь не проходит. Мечтали - дожить бы, когда пышки будут из пшеничой муки, сладкие  и  пахучие. Но мечты  оставались мечтами. На хутор  наскакивали - рейд за рейдом. «Выгребали» всё, даже из глубоко потаенных мест: узелок ячменя, сечки, стакан фасоли. Было,что кружку с крупой опускали в колодец. Находили и там, а виновного отправляли в лагерь. Но то еда! А ведь и на работу надо было ходить. Идут, бывало, на прополку женщины, а ноги не  подчиняются. Некоторые теряли сознание. А те, кому «посчастливилось» отработать  день и вернуться  домой, падали в постель камнем…

     У одного  их  крестов  Павел Петрович  остановился. Поправил  земельку, что-то  прошептал, потом сказал:

     –Тут моя жена, Феня. Не послушалась, бедняга! Когда стали все  пухнуть от голода, мы с сыном, Иваном, начали  ловить ворон, сусликов и есть. А она наотрез отказалась. Простите, Вера, за слёзы. Или вот могилка. Конюх колхозный. Лучшего, было, не найти. Ах, Кузьма, Кузьма! Жена и трое деток опухли. Он не выдержал, залез ночью под дно амбара и сквозь щель наточил стакан проса. А кто-то выдал. Пока пришли во  двор, а он  уже Богу душу отдал. Повесился от стыда. Это его крест. Вон те три и тот один – это вся  его семья. Страшное было время. Некоторые увлекались диким паслёном. Ели, чтоб спастись. Его на огородах этой местности полно. Пышный такой куст, привлекательный. А внутри – ягодки  черно-синего цвета. Вкусные! Наедались  от  жажды, а потом – то слепли, то  глохли. Не дай Бог пережить такое явление, как голод! Уходили  с  кладбища в слезах. Когда свернули на улицу хутора, то Вера заметила, что хаты все беленькие, дворы  скромно  огорожены. У одних – кривые,   горбатые  доски, прибитые к кольям, у других - всё из лозы. То горшок глиняный висит на колу, то - кастрюля, то тряпье  на  заборе сохнет. Как видно, главный «враг» у хуторянина, от которого следует ожидать неприятности, курица. Под неё и заборы  строят, чтоб  не прошла и не пролезла. А материал тут, в основном, местный. Лесопосадка. В ней старых стволов, лозы, веток – полно.

     Впереди появилась  маленькая, паленого цвета, собачка. Уши, как маяки, так и держит в готовности. Ещё издали можно  было понять, что она – радость Павла Петровича. Единственное животное в доме, как сам выразился, с кем можно развлечься и развеять печаль.

     -Тобик мой любимый!

     А тот, услышав похвалу, ответил: афь! афь!

     Вера спросила:

     -А сын что? Сколько ему?

     -Сыну четырнадцать. Но тот больше с книгами, с ребятнёй. В Ремесленное училище хочет поступать. Что ему отец!

     Собачка подбежала. Стала, глядя хозяину в глаза. С кем, мол, водишься? Но тот рукой     дал знак – свои, и она послушно засеменила впереди. Пробежит – подождёт. И так всё  время. Умница! Пока шли, она бежала, нюхала землю, траву, потом вдруг метнулась к колодцу. Там – лужица. Языком нахваталась воды. И они подошли, чтоб взглянуть на колодец. Бревенчатый сруб, барабан, ведро, цепь.

     -Один на весь хутор. –пояснил Павел Петрович. –Лет семь  назад, когда крестьяне объединились для совместного ведения хозяйства, то в честь такого  события наняли копщиков, и те сделали. Посмотрите, какая глубина.

     Вера нерешительно подняла верхнюю крышку и глянула вниз. Там было не менее   тринадцати метров. А вода! Даже отражение лица видно.

     -Вода чистая, вкусная. Но есть один недостаток.

     -Какой?

     -Запах тухлого яйца.

     -Ну, это не от вас зависит.

     За лесопосадкой пробежал поезд, звеня  железками. Вспомнился Балашов. Там тоже в осенюю пору шуму было много. Гремели во дворах  цепи, когда молотили снопы. Паровоз пустил клубы пара. Они спустились  низко к земле, прошили стволы лесопосадки,  выползли на огороды, к хатам и потянулись  к балке. Смотрела, любовалась. Да так, что аж споткнулась.

     Павел Петрович поддержал.

     -А вы, Вера, не обращались к директору шахты по поводу инвалидности?

     -Нет. Мне ведь было всего шестнадцать. Кто в таком возрасте о завтрашнем дне    думает? А директор – промолчал.

     -Да-а-а…

     Людей на улице  почти нет. Молодые, должно быть, на работе, старики – в хатах, жара  вон какая! Не слышно ни собак, ни петухов. Когда подходили к середине хутора, из   калитки одного из дворов  выскочила коза. Значит, там кто-то есть. Действительно, через минуту вышел подросток Гриша – младший  сын  дяди Василя. Ему всего лишь двенадцать, но уже, как отец. Тот, бывало, не успеет калитку открыть, а во дворе уже все смеются. Рассказывал, как танцевал у кума Гната  на свадьбе. Говорит, штанина стоит на месте, а ноги  бегают, как лапка в швейной машинке. Воевал в Крыму против Врангеля. А жена тем временем загуляла с соседом, привела ему сына. После войны ругались, дрались, но вскоре утихли. Оказывается, она  сменила тактику. К соседу не стала бегать, но раз в неделю собирала гостей. И соседа приглашала. Напечёт пирожков, поставит на стол  бутыль сивухи. Пьют, веселятся, потом вдруг – раз, и муж «вышел из строя». Она знала его слабость. Что ж! Все встают и расходятся. Какое без  хозяина гулянье! А хозяйка  с соседом – в постель. Так и растут два брата. Старший на соседа похож, младший – на отца. Старший гуляет с хуторскими  ребятами, младший повадился  ходить к железной  дороге. Что он там нашёл, кто  его  знает. Но подшучивали: будущий, мол, железнодорожник. Всё может статься! По нраву Гриша – не подарок. Если что задумал, не свернёт  с  дороги. За что и получал по мягкому месту частенько. А потом сам с себя и смеялся. «Бьють мене, та я й добрий!». В детстве сопливым был. Бывало, сделает кто замечание, а он в ответ: «батько казали, що коли виросту, дивчата пооблизують». Отец – охотник  и  рыбак, и он с ним пропадает каждую свободную минуту. А выдумщик будет! На хуторе есть два старика. У одного фамилия – Жевчик, у другого - Льюн. И каждый себя  считает  выше другого. Вот Гриша и придумал о них стишок: «Свитить  мисяць и луна – Жевчик лучше от Льюна!».  Весь хутор смеётся. А они злятся…

     -Здрастуйте, дядя Паша! –поклонился Вере: --И вам -- тоже…

     -Доброго здоровьица, Грицько. А ты куда собрался?

     -Иду, куди ноги  несуть, дядя Паша. –помолчал. --На потяги подивлюсь. Там велике життя. А на хутори шо: принеси – подай, виднеси – виддай. А ви кого це привезли до нас? Невже, на свинарник?

     Как и отец. Всё знал, всем интересовался, а язык не отдыхал никогда. Интересный парнишка. На нём длинные штаны – пыль подметают, рубашка  вся  пропитана соками разных  фруктов. По яблоне лазит – яблочным, по груше – грушевым. На голове – шевелюра темных, густых волос, как и у отца, никогда не чесанных.

     -А если и на свинарник, то что?

     -Та ничого! Хай роблять. Просто, я знаю, що титка Галя уихали, то и питаю.

     -Грицько, тебе уже двенадцать. Взял бы и помог на свинарнике. Воды подвезти, выгнать свиней на прогулку. Что тебе стоит. Всё равно гуляешь.

     -Я, дядя Паша, зализничником  хочу стати. Ну, а якщо треба… Тьоти Дуни точно не поможу – вона дуже балакуча. А от ций тьоти - можно. Скажить, коли треба.

     -Да хоть завтра, Грицько. Бери  с собой Мишка, Петька, Славка. Тетя Вера примет   группу свиней и помогай. Как там твой отец? Чем занимается?

     -Батько? Та ось тильки пишли з обиду. Ми з ним сперечалися. Я йому кажу, що «Смерть Ленина», а вин каже – «Сметение». Чудний такий! А ви як  думаете, дядя Паша? Як треба казати?

     -Смерть Ленина – правильно. Потому, что умер Ленин. А «Сметение», то...

     -И я так казав.

     -Ладно, Грицько. Бувай. Загляни на свинарник.

     И разошлись. Гриша пошёл к полустанку, сбивая  плёткой верхушки травы, а Павел Петрович с Верой пошли дальше, по улице. Он всё время  рассказывал – где и кто живёт, что за человек? И так – двор за двором.

     -Вон, справа, где забор ремонта требует, дед Артём живёт.

     Его больше знают  на хуторе по звуку: «Э-э-э!». Потому, что он больше экает, чем говорит. Но без него тут не обойтись. Обувь  подремонтировать – лучше мастера не найти. Погоду предсказать – тоже. У него  нет  левой ноги. Протез деревянный, как колода! Стук, стук! По ноге и погоду определяет. Крутит – значит, на дождь. А ко всему, ещё  и  глухой. Надо по пять раз повторять, чтоб услышать ответ. Но дело делает честно и цена у него сносная. На хлеб! Самосад у него свой. Листья  большущие  сушатся  в тени. А потому и с самокруткой не расстается. Э-э-э! Да, так этот дед до революции приспособился пассажирские поезда «гонять». В карты играл. Подсядет к компании - «обмахлюет», перешёл к другой. И так, пока  не  разоблачили. Они - за ним. Он – по  вагонам. Они – вслед. Короче, выпрыгнул под откос. Теперь вот без ноги. А чтоб прожить, сапожничает...

     Во дворе, что перед  двухэтажкой из красного кирпича, как заметно стало, хозяйка сначала метнулась к калитке, а потом – назад. Но медленно, чтоб, как  сказал Павел Петрович, слышно было прохожих. О чём они говорят? Натура такая! То – Дуня, свинарка. Та, кстати, с кем Вере предстоит работать. А поскольку до неё ещё далековато, то  Павел Петрович стал рассказывать, что за фрукт и с чем его едят?

     С его слов, Дуня  хороша собой, трудолюбивая. Из зажиточной семьи. Долго после раскулачивания скрытно приторговывала платками, отрезами. Вскоре  вышла замуж. Попался порядочный человек. На мельнице  мешки  подносил, относил. Вечно в муке, как в инее. И жили неплохо. Но вот он вдруг заболел. Всё возил бутылочки на анализ. А у него, оказывается, не просто болезнь, а рак. А был человеком  предусмотрительным. Каждую копейку откладывал – вдруг похороны! Взял однажды  медицинскую  книжку и поехал в Киев. Что в своей больнице! Нашёл профессора, подал  книжку и говорит: я не верю, мол, своим докторам, поставьте правильный диагноз. Профессор, полистав книжку, где  полатыни всё написано, сообразил, что тут лишь одно решение: надо успокоить человека. Написал рецепт и разъяснил: «Приедете домой, купите  вот  эти таблетки. Принимайте три месяца по 3 раза в день. Как только три месяца пройдет, болезни  не станет». Ох, как обрадовался! «Козли ви  тут  вси, а не  ликари!». Пьет. А Дуня – не подарок. Не верит, что излечится. Думает, всё равно, мол, помрёт, надо хоть узнать, куда деньги спрятал. Подсела как-то и давай зигзагами подкрадываться к теме. А он – в штыки! Не скажу, мол, и всё! Ладно, собрался жить, так живи. Накупила гусят, крольчат, чтоб не закисал без дела три месяца (а, может, больше). Ухаживал за ними днём и ночью. Ничуть  не  легче было, чем на мельнице. А ровно через три месяца умер. Так деньги и пропали. Плюс – ущерб от купленных гусят, крольчат. Куда их теперь? Быстро сошлась с другим. Этот  тоже  с  мельницы. Думала, хоть гусей да кролей досмотрит. А он выпивкой увлекся. Ну, Дуня и  стала  подгуливать. А оно, знаете, в жизни как-то всё так делается, что если жена, например, гуляет, то весь хутор знает, лишь мужу невдомёк. Так  и жили. Однажды заглянул на свинарник навеселе. Подсел, начал обнимать, шутить, типа, знаю, мол, Дуня, с кем  ты  мне  изменяешь, ну-ка, рассказывай. Она посмотрела ему в глаза (шутит ли?) и тоже шуткой отделалась. Много, мол, будешь знать, быстро состаришься, а мне старики не нужны.

     Двор у неё  большой. Весь в спорыше. Да огород длинный, поднимается к лесопосадке. Собачка около сарая маячит, молчит. Поперёк двора верёвка натянута. На ней белье сохнет. Вот тут Вера вспомнила мать, которая учила, что белье, если  даже и плохо постирано, должно красиво висеть. Трусы к трусам, платья к платьям. А тут всё вперемешку. А впереди двора что? Куча битого кирпича. Ветки деревьев. Гнилые  помидоры. Двор – это лицо хозяйки. А у неё всё - за забор…

     -Доброго здоровьица, Дуня! – сказал Павел Петрович.

     -Здрастуйте, як не шуткуете. –ответила и разволновалась: приглашать в хату, нет?

     -А твой… как ты его там называешь…

     -А? «Мухомор»?

     -Вот-вот. Дома?

     -Спить. Знову багнюки напився.

     -Значит, поговорим без него. Мы с дороги, Дуня. Нам бы  отдохнуть. Так, что я коротко. Вот новая свинарка. Вера. Это вместо Гали. Завтра  поутру  поднимешь, она будет в хате, что в моём дворе, отведёшь на ферму, объяснишь всё, а я позже подъеду.

     -Ой, Галя була така больна, така больна!

     -Ничего, с Верой тоже сработаетесь. Она и не моложе тебя, и не старше.

     Дуня волнуется. Притронешься к щеке, и она повторяет, потрёшь глаз, и - она. А так ничего собой. В соку. На ней легкое платьице с рядом крупных пуговиц. Гибкая талия. Черная длинная коса собрана в круг и приколота шпилькой, чтоб  не  распадалась. Веселая. С такой можно работать. Хотя, с наскоку  давать оценку грех. Может, и она это знает, но на всякий случай спросила Веру, как свежего человека:

     -Ну, и яки ми тут люди?

     Вера застеснялась:

     -Разве сразу скажешь! Поживем-увидим…

     И расстались.

     А уже в пути Вера спросила:

     - А хутор этот, наверное, к Синельниковому относится?

     -Не-е! Это нам туда просто удобно ездить, так мы и ездим. Городишко сельский. То на базар надо, то на вокзал. А вообще, оттуда в четырёх направлениях можно уехать. И в Днепропетровск часто ездим, и – в Новомосковск. Тоже не далеко. А о районном центре я как-нибудь расскажу…

     Подошли к двухэтажке. Кирпич  красный, прочный. Одна на весь хутор. Это, как  выяснилось, бывший дом отца Павла Петровича, а теперь - собственность крестьян.

     -Кулацкий дом! –сказал и умолк.

     Это ещё раз царапнуло её душу. Так стало неловко. Будто она что-то натворила, а они всё оглядываются на неё, указывают пальцем. «Это что  теперь, всю жизнь будут ножичк- ом ковыряться в твоём чреве: кулак, кулак!» Но ничего  не сказала. Павел Петрович   отвлёк рассказом о строении. Он, оказывается, использует  нижний этаж под контору, а в двух комнатах живут с сыном. Верхний же этаж переоборудован под общежитие для приезжих.  Квартплата самая мизерная. Главное, чтоб работали. В том же дворе стоит бывшая кухня. Он её хорошо подремонтировал и тоже используют под жилье…

     -Для «особо важных персон». – улыбнулся Павел Петрович, когда закончил знакомство с хаткой. --Белье в комоде. Да, подъем в 4.00. У нас - так. А свинарник, если интересно прямо сейчас, за балкой, в роще. Дуня всё покажет. Отдыхайте…


     СВИНАРКА               
     Вхождение в знакомую роль, но на  новой  сцене, состоялось. Началось оно с 4-х часов утра, когда весёлая и жизнерадостная Дуня подошла к окну Веры. Оно было не       большим. Обновленные наличники, рамка буквой «Т», замазка  на стеклах местами посыпалась - видно, Павел Петрович одной рукой лепил, белая  занавесь. На первый стук в стекло согнутым пальцем  Вера  спешно  вскочила. Не спала  ведь ночь! Новое  жилище, как-никак, новая постель, новые мысли. Но встретились радостно. Перекинулись  несколькими дежурными фразами, и вот они уже идут по  хуторской  стежке к балке. Темно ещё. Воздух свеж и чист, настоянный на аромате южного разнотравья. Стежка под луной, виляя, вела поперёк хутора, спустила в балку, на дне которой прохладно, свежо  и  очень живописно. В ней когда-то, наверное, бежала водичка, но со временем родник иссяк, и ручей тоже местами пересох. Остались лишь следы от него. Зеленые  водоросли  и  кам-ыш. На боковинах балки росли ивы, маслины, шиповник. Низкорослые. Очень  опрятные. Таинственно так! Любовалась бы до бесконечности, но «балакуча» Дуня постоянно нарушала строй мыслей своими разговорами.

     -В нашому колгоспи треба робити, а не на волинци грати. Тут кожному новачку даеться шистимисячний термин. Не витримав - пид мягке мисце лопатою и котись соби за витром. Робимо за трудодни. Торик на кожний видали по сто грамив пшеници. И шо, погано? А буде ще краще. Бо зараз з урожаями поки скрутно …

     Вера, конечно, слушала. Но её мысли  постоянно  отталкивали слова Дуни. То, о чём та сейчас говорит, позже и так станет понятным. А вот пройти (впервые в жизни!)   равнодушно мимо такой самобытности – это преступление  перед собой. Всё в этой местности завораживало. Стежка, как ниточка: узкая, обросла с боков  спорышом, молочаем,тысячелистником, вьюнком. Когда подошли к ручейку, в котором камыш как  раз мыл ноги, перепрыгнули и пошли на подъем. К середине довольно-таки крутоватого  уклона  стежка разошлась по трём  направлениям. Как в сказке: влево  пойдешь… Интересно так! Разве нельзя было взобраться наверх, а потом повернуть, куда надо? Так нет же! На птичник своя ниточка, на конюшню и свинарник - своя, на телятник - тоже. Что ж, так распорядился закон общественного бытия. А если подняться наверх да остановиться и оглянуться. Оттуда балка смотрится ещё краше. Приземистые деревья и кустарники. Они напомина- ют коров, которые пасутся по боковинам.

     -А ось и конюшня. Коней наших побачишь. Чи ти на  них издить не собираешься? Машину, мабуть, хочешь купити? Купишь! Добре поукалуешь и купишь. Он Стаханов, шо з Кадиивки, чула, здобув рекорд и, кажуть, ЭМКУ скоро получить. Буде издить, як вельможа: зпереду и ззаду  скло, двери, як в  карети, видкриваються. От, яке дило! Так, що, робить треба, Вира, робить…

     Конюшня стояла  сразу за балкой. Соломенная крыша. Штукатурка местами облезла. С ближнего торца (да и с дальнего) закрыта массивная дверь на две половины. В ней - кони стояли на привязи слева и справа. Запах навоза. Кони, зачуяв посторонних, зафыркали да захлопали ушами. Впереди светил фонарь, к которому и пошли по земляному, но хорошо утоптанному, проходу. Где-то  посередине, справа, из бытовки вышел конюх. В руке тоже - фонарь. Всмотрелся в лица.

     -О, Дуня! Ти кого це мини привела?

     -А чого це зразу тоби?

     Всмотрелся в Веру.

     -А це хто? У-у, гарна киця!

     На хутор каждый год приезжали на сезонную работу люди из других областей Украины. Мужики, в основном, любили работать объезчиками, сторожами, пастухами, конюхами, на скирдовке, а женщины – с вилами да сапками. Как затянут, бывало, песню, да разными голосами, хутор замирал. Отработали сезон, получили  свое и уехали. На  следующий  год – опять. Но кое-кто оставался. Холостяк, скажем, женился на местной девушке и бросал тут якорь. Семейная пара, как этот конюх Мирон, нашла, допустим, жилье – почему бы не остаться. Тут есть работа, прилично платят, красивая  природа. Жили, впрочем, с хуторскими очень дружно. А кое-кто, как, скажем, Мирон – даже  больше. Имел жену-раскрасавицу, трехлетнюю дочь, плюс, поплёлся за «балакучей» Дуней, и уже  года два, как тайно встречаются. Кто знает, может, потому  и  стал таким в поведении. В собственной хате, во дворе, его не удержишь. Вечно торчит на улице. Дуню, что  ли, выглядывает? Всё видит, всё знает. И всем всё  о каждом  может рассказать. О, человек! Как-то сосед, Славик, дружок Гриши (тринадцатый год все-таки!), решил  заняться  спортом. Мол, в армии пригодится. Ну, и стал выбегать по утрам со двора и бежать в сторону колодца. Так  он его, наверное, с неделю потом расспрашивал -- куди ти, мол, Славко, бигаеш?

     Из разговора Вера поняла, что этот конюх, Мирон, похоже, любовник Дуни. И он ей сразу, может, даже и по этому, не понравился. Ну, не любила  она бабников! Они ей все напоминали извозчика, что с лесоповала. Взгляд у него какой-то – цепкий, липкий! А Дуня догадалась, что любовная  тайна раскрылась. И она начала обяснять Мирону, что это, мол, новая свинарка, из числа приезжих, что она прекрасная женщина, и теперь все будем работать плечом к плечу, поскольку свинарник и конюшня – рядом. Он восхитился, пошутил, бросил пару неуклюжих комплиментов, а когда женщины стали уходить, набрался  наглости ущипнуть Дуню за мягкое место. Та по-девичьи  вскрикнула, как это делают, когда убегают от назойливых кавалеров, и они с Верой, даже  не  переглянувши-сь, побежали к выходной двери. И когда, с расстояния уже, оглянулись, то увидели лишь контуры его фигуры. Высокий, крепкий, на нём – мятая-перемятая на диванной  соломе цветная рубашка, буйная смолистая шевелюра.

     Вышли из противоположных торцевых ворот. На дворе ещё хозяйствовала ночь. Плюс,  сразу, около конюшни, начиналась роща, в которой располагался свинарник, и от неё  отдавало сплошной теменью. В ней были такие стволы и кроны! Дореволюционные! Трава. А запахи! Страшно, на ощупь, а идти  хочется. Но к свинарнику недалеко. Метров пятнадцать. Все  эти  объекты (конюшня, свинарник, коровник, птичник) возводились в начальный  период коллективизации. Да вот он уже виден. Стены саманные, низкие, с рядом узких окон, крыша соломенная. В сторонке от него стоит колодец. В дневное время к нему приводят лошадку, впрягают в дышло, она ходит по кругу, а от этого вращается глубинный насос, который подает воду в большую деревянную емкость. Дуня отсюда в день по несколько раз носит ведрами воду. Сегодня, а, может, завтра Вера попробует – чего стоит ведро воды. А пока она лишь смотрит на сарай, который называется свинарником. Близко к торцевым воротам лежала бесформенная  куча навоза. С нею тоже она скоро будет на «ты». Ведь, хочешь – не хочешь, а раза три за день подстилку в загородке надо менять.

     -Длинный свинарник! Сколько там, интересно, голов?

     -Ну, поки що сто тридцять. Але буде бильше. Павел Петрович  казали, що треба розводити велике стадо. Скажу тоби по секрету: вин весь  час шукае хорошу породу. Та не знаходиться. А свинарок у нас дви. Я и Галя. Ну, тепер – ти. Правда, в нич приходить пидминний. Оце и вси робитники.

     Торцевая дверь - тоже из двух половин. Чтоб войти, надо  одну открыть. Заскрипели петли. Дохнуло свиным навозом. Этот въедливее, нежели конский. Проход широкий, как и на конюшне, земляной. Справа и слева – загородки: столбы, кривые доски. В них зашевелились свиньи. Даже при слабом освещении фонаря видно, что в загородках находятся и свиноматки, и хряки, и малые  поросята. Вот их голоса. Высокие, низкие. Но суть не в них. Просьбы-то у всех одинаковы - кушать, кушать! О, существа! Ещё сонные, а уже - давай кушать, давай!

     Под фонарём, что висит на  столбе, Дуня переоделась. Надела халат, резиновые  сапоги, повязала косынку узлом наперёд, с двумя торчащими рожками, и стала  похожа на сказочного персонажа. Потом подвела Веру к загородке и сказала:

     -Ось тут теперь твое мисце!

     Вера уточнила:

     -Где «тут!?» Свиньи по группам или как?

     Дуня рассмеялась:

     -Що ти, Вира! По группах! Оце вси сто тридцять в оцих загородках. И поросние, и непоросние, и хряки, и маленьки.

     Помолчали.

     -А что, если, --продолжила Вера. – попросить  Павла Петровича, чтоб разделил по группам. Сто тридцать – это значит тебе  шестьдесят  пять и мне. Ты - с одной  стороны, я – с другой. Как ты считаешь?

     -Хочешь бистрише на ЭМКУ заробить? Як Стаханов?

     -Зачем ты шутишь? Просто, отдельно было бы лучше. Понимаешь, в общей загородке   они у тебя – общие, а в меньшей группе будешь знать каждого  поросенка по мордочке, по привычке, по болезням.

     -Та воно то так!

     -А мы с тобой будем соревноваться!
 
     Дуня подумала:

     -А що, давай!

     Дуня начала водить  и показывать, рассказывать. За свинарником есть прогулочная площадка. Она огорожена. Туда утром  и  вечером выгоняют свиней. Кроме  того, рядом есть неглубокое озеро, где они с удовольствием  бултыхаются в воде, в грязи – свинья ведь грязь любит. Бывало, вымажутся, лежат  черные от грязи. Но это  дело  нужное. И называется, как у людей, моционом. То есть, отдыхом. Без него  ни  животное, ни человек нормально развиваться не могут. Показала брички, коней, сбрую, инвентарь, склады. Короче, посвятила во все подробности. Сколько ходили  по  свинарнику, столько Вера и мучилась мыслью: «Почему тут такой затхлый воздух? Ведь это тоже часть здоровья  свиней. Кусок, если хотите, моциона. Не выдержала, спросила. Дуня  равнодушно ответила, что запах скапливается за ночь, а утром, дескать, выветривается, когда  открывают ворота. В ответ на это Вера тоже высказала свои соображения.

     -Тут так много окон! А что, если открыть с одной  стороны все, а с другой, ну, одно, что ли, чтоб сквозняков не было, и пусть помещение освежается.

     -Ха! Ти диви! Я уже шисть рокив тут. А вона мене учить.

     -Хоть двадцать шесть! Но творчество  везде надо проявлять. Согласна? Хорошо! Вот давай уговорим Павла Петровича, чтоб разделил на группы, и я тебе докажу.

     -Докажи!

     -Докажу!

     Пошутили, посмеялись. Потом Дуня  ознакомила с процессом работы. Подвела к кладовке, где хранились вилы, лопаты, мешки, метлы, ведра. Вера  заметила, что одно из ведер было покоробленным, хотя и отдавало былой шикарностью.

     -Чего это оно такое?

     -Та це так: дерть носить, зерно. Воду и молоко низзя. Там дирочка е. Його треба берегти, бо в колхози з грошима скрутно. Воно нам так дисталось.

     -Как «так»?

     -А так! Це видро батька Павла Петровича. Вин тут колись сарай спалив, и воно, бачиш, як постраждало.

     И много другого наговорила «балакуча» Дуня. Сказал же Павел Петрович - проинструктировать, вот она и выполняет. Подвела к бричке, на которой  стояла пузатая бочка. Пояснила, что на ней возят молоко с фермы. Переливают  в  большой чан. А свинарки черпают ведрами и наливают свиньям в корыта. Вот – печь. Её топят  дровами. В ней тоже есть емкость. Там кипятят воду. Потом заправляют грубо помолотым зерном, называемым тут дертью, перемешивают и, когда остынет, носят свиням. Потом  прошлась по распорядку дня. Работа, сказала, начинается с 4-х часов утра. А            заканивается поздно вечером. За такой промежуток дня надо три раза сменить у свиней подстилку, приготовить им  завтрак, обед и ужин. Только делать всё надо на совесть, потому, что часто сюда заглядывает бригадир, тётя Наташа, и проверяет. Она же и кладовкой ведает. Как загрузит, бывало, отсеки после уборки урожая, так на весь год хватает.

     -А платять, Вира, щоб знала, вид  вихода продукции. Будеш отримувати не багато, але бильше рядовои колгоспници. Так, що на ЭМКУ не дуже швидко збереш.

     После восьми  подъехал Павел Петрович. Кобылку привязал к стволу клёна, а кнут бросил в бричку. На этом  транспорте он ездит целыми днями: в поле, в сад, на фермы, в контору. Не сложный агрегат. Четыре колеса, дышло да по одной доске, изгрызенных кобылкой, с боков. Ну, соломка ещё, чтоб не так трясло. Сегодня он надел новую       рубашку, чисто выбрился. И настроение - на уровне.

     -Доброго здоровьица, женщины! Как тут у вас  дела? – обратился к Вере. -- Много Дуня наговорила? Обо всём рассказала?

     Вера:

     -Павел Петрович, я всё поняла. Лучше Дуни вряд ли кто расскажет. Осталось лишь пересчитать свиней, купить резиновые сапоги, халат и можно приступать.
    
     -Ого! Резиновые сапоги, халат! Вот и не всё Дуня  рассказала. Сапоги и халат надо получить у бригадира. Ай-ай-ай, Дуня! Никаких «купить»! У вас, во-первых, денег на  это нет, а, во-вторых, на то и колхоз, чтоб обеспечить вас всем необходимым, а потом       требовать результаты работы. Ваша продукция, если б вы знали, как нужна колхозу. Нам надо покупать трактора, сеялки, веялки, колхознику хорошо платить за его труд. А откуда брать средства, как не с свиноводства? Зерно, сады – пока  слабоваты. Так, что ваша продукция - это стратегический товар. И вам надо работать с полной  отдачей. Хотя, если  честно,  на этих свиньях мы далеко не уедем. Нужно искать новые породы…

     В нашей степной засушливой зоне на тот период были лишь местные, малопродуктивные, позднеспелые породы свиней. А завезти  из зарубежья нельзя, потому, что они тут плохо приспосабливаются. Вставал вопрос: как  же  так, мы живем в такой зоне, где только и  заниматься свиноводством, а хороших пород нет. И тогда  за это дело взялся академик М. Ф. Иванов. Занимался 8 лет. Он скрестил свиноматку местной породы с хряком белой крупной породы. И к 1934 году выдал «на гора» первую отечественную породу - Украинская степная белая. Если мысленно представить фотографию  свиньи той породы, то она выглядела бы так. Голова средней величины со слегка вогнутым профилем; уши большие, несколько нависающие на глаза, костяк мощный, туловище глубокое и широкое, окорока хорошо выполнены, ноги крепкие, кожа плотная, щетина густая.

     К сожалению, до села такая порода пока не  дошла. А ждут её  тут  давно. Шутка ли, хряк весит 300-340 кг., матка - 210-230. Каждая из них может  дать  приплод 11-12 шт. К тому же, ради чего и занимаются свиноводством, они  дают привес в 701 гр. в сутки. За 192 дня свинья достигает 100 кг. живого веса. Вот, оказывается, о чём  печётся Павел Петрович. В Райкоме каждый раз ставит этот вопрос…

     -Так что, обновим стадо, организуем  соревнование между свинарками и – получай, страна мясо, сало, а колхоз прибыль!

     Веру как раз слово «соревнование» и беспокоило.

     -Павел Петрович. А что, если мы стадо разделим  на  две группы? Мы с Дуней уже всё обдумали. Хотим соревноваться. Вы не будете возражать?

     Павел Петрович:

     -А ты, Дуня, как на это смотришь?

     -Знаете, и не погано!

     -У-у, так вы тут без меня уже всё решили! Что ж, раз решили, разве я могу быть против мнения коллектива. Соревнуйтесь. Кто победит, тот станет лучшей свинаркой колхоза. Умницы вы у меня! Значит, тогда так. Дуня, когда придёт бригадир, передай ей от меня просьбу, чтоб свиней разделила поровну. Одна группа – слева. Другая – справа. Понадобиться что перенести, переставить - помогите. Это в ваших интересах.

     А в это время на проходе показался Гриша с ватагой своих дружков: Славик, Миша, Петя. Заспанные, нечесаные, с веснушками. Но расшевеливают себя баловством. Толкаются и смеются, как перед девушками. Гриша у них «атаман». Вышел наперёд, а они оказались у него за спиной.

     -Ну, що, дядя Паша, переличили?

     -А ты откуда знаешь, что я должен считать?

     -Э-э! Я все знаю.

     -Вот это «пидлиток»!

     -Так, пидлиток! А ви знаете, дядя Паша, що таке пидлиток?

     -Что, интересно?

     -Це, коли пташеня ще не литае, а вже  пробуе, пидлитае. От и ми  таки с хлопцями. Тильки ми не ждемо, поки литати будемо. Ми сичас учимся всьому. Ось скажить, дядя Паша, скильки на моих руках пальцив?

     -Сколько? Ну, десять.

     -А от и не угадали. Дивиться… -- он поднял ладонь правой руки на уровень груди, сомкнул её в кулак и начал считать по косточкам: -- 10, 9, 8, 7, 6. Вишло – шисть. Та на ливий руци – шисть. А всього 12.

     Все рассмеялись.

     -А хочете, буде 8? Дивиться. Перший, другий, вторий, третий, четвертий. Чотири? И на ливий руци – 4. А всього буде – 8.

     Павел Петрович:

     -Ты, я вижу, хороший комик. А в деле себя показать можешь?

     -И в справи покажу! Правда, хлопци? Давайте, шо робить?

     -Запрягайте коней и привезите соломы на подстилку.

     Ребята, толкаясь, весело, с шутками-прибаутками, пошли к бричке. А как только гурьба ушла, женщины заговорили.

     -Значит, вы не против нашего «Стахановского движения»?

     Павел Петрович:

     -Абсолютно! А к Октябрьским праздникам  подведем итоги. –и мечтательно добавил. –А когда приобретём новую породу, мы с вами и район обгоним.

     Потом вместе считали «носы» и «носики». Такие они интересные. У взрослых – светло- розовые, насупленные, у маленьких – ярко-розовые, подвижные. Всё к свинарке тянутся, а тронешь – убегает, как трус. Поднимешь маленького за задние ножки, как кролика, а сердце у него  как  заколотится. Но - пересчитали. Составили акт. Подписали. И Павел Петрович уехал. Сказал, что молотьбу снопов надо организовывать.

     И так, рабочий процесс начался. Пересчитали, с задачами  разобрались, вон уже и солому везут ребята. Завтра начало начал.


     МИЛЫЕ МОИ               
     Утром следующего дня бригадир, тётя Наташа, пришла  тоже к четырем часам. Её крупное красное лицо, будто сильно обветренное, нельзя не заметить издалека. Да и животик, дай ей, Бог, здоровья, давно перешагнул через границы тела. Дуня  говорила, что от обрата (веянного молока), который она очень любит, и которого  тут много. Да и возраст уже к полноте клонит. Пять  десятков! Она шла  по проходу и, как  армейский каптенармус, вращала вокруг указательного пальца руки  тряпочное «колечко», на котором нанизаны разные ключи: от дверей, где фураж, от дверей, где спецодежда, от дверей, где инвентарь. Да у неё этих дверей!

     Познакомились.

     -А мене вси звуть тьотей Наташей. Зви и ти так.

     Приветливая. Без диктаторских склонностей. Вере понравилась. «Во, коллектив подобрался! Как тут не стараться?» Пошли вместе, подобрали по размеру одежду. Потом разделили свиней. Шестьдесят пять оставили – слева, столько же – справа. Следили, чтоб свиноматок, хряков и малых поросят было поровну. Вере, по обоюдному согласию, досталась правая половина. Прикинула: навоз из помещения  вывозить ближе – за дверь, а там и куча. А вот подстилочная солома находится дальше, около другой торцевой двери. Но солома - не навоз. Она легче. Переоделась и принялась чистить  навоз, менять подстилку. Всё это, согласно расписанию, делается до «завтрака». Бригадир ушла, а свинарки стали пыхтеть каждая на своей половине.

     Свиньи совали «носы» и «носики» во все щели. Новизна! А крупные свиноматки расха- живали по загородке важно, как барыни: ох, ох! «Ничего, почистим, постелем соломки, ст- анет уютнее». Дуня чистила в своей загородке. Мурлыкала песню. Она любила - «про Га- лю». «Пидпалили Галю од гори до низу». А Вера слушала и думала: «Почему «од гори до   низу? Поджигают ведь от низу, а потом пламя идёт вверх». Так и работали. Но, поскольку Дуня – не новичок, всё-таки  шесть лет стажа, то она и закончила раньше. Нагрузила с го- рой бричку и стала  выезжать к воротам, чтоб выгрузить. А в это время наведался Мирон. О чём-то они там шептались, уединялись, а когда бричка тронулась ехать, зацепились св- оим колесом за колесо брички Веры.

     -Что там у тебя, Дуня? –спросила Вера, разогнувшись.

     За неё ответил Мирон:

     -Та так! Зачепилися!

     Вера вышла, помогла «разнять» колеса, и продолжила грузить. Бросала вилами и дум- ала: «Да, зацепились мы с тобой, подружка! На много лет зацепились! Дай Бог, чтоб мы в мире и дружбе работали!». И всё бросала, бросала навоз в бричку. Только успели  закончить чистку, тут тебе и «завтрак». Да, тут настоящий конвейер!

     Так и прошёл первый день. Начался второй, третий. А потом счёт вдруг потерялся.  Закрутилась карусель будней. Стала такой же свинаркой, как и Дуня. Кормила – чистила, чистила – кормила. Серое однообразие! А душа рвалась куда-то, чего-то хотела необычного или особенного. Но, чтоб обогнать Дуню, надо сначала у неё перенять то, чем она уже в совершенстве владеет. Присматривалась. Спрашивала. Внедряла. Дуня  оказалась  настоящей подругой, такой, которую и обгонять неудобно. Самое непривычное (и трудоемкое) для новичка – это ношение воды. Ну-ка, два ведра одновременно – от колодца к корытам. И опять, и опять! Это сколько пота надо пролить, пока наносишь! Тут у Дуни был козырь. Она опытная, закалённая! Но не хвасталась. Наоборот, помогала:

     -Видпочинь, --говорила. --а я виднесу. Не рви пупа.

     Сдружились – не разлей вода. Однажды, на воскресенье, Дуня пригласила домой: пос- идеть в семейном кругу, поговорить, поужинать. А что приезжему – ни родни, ни друзей! У подруги – хата, как хата, мебель богатая, от родителей. Отца в гражданскую войну  бандиты убили, а мать после этого на всю жизнь осталась заикой. Сидит теперь в дальней комнате и не показывается. Огород у неё большой, корова, поросёнок, коза. Во дворе – яблони, груши, орех, бузина, розы, других  цветов – не сосчитать. Настоящее  хозяйство! А Вера лишь начинает кое-чем обзаводиться.

     В передней комнате – большой  стол. Расселись  вокруг. Дуня, Вера, Саша – её муж. У него ещё  есть  неофициальное имя «Мухомор». Это «печать» от первой жены. У неё ещё сын общий остался - Кирилл, лет десяти. Он тоже  пришёл и уселся  рядом со взрослыми. Бегает постоянно к отцу. Что ты его выгонишь? Видимо, по  двум причинам. Мать вечно с сапкой в поле – раз, у отца есть что покушать – богаче живет. Мальчик в поведении очень активный, иногда – чересчур. Саша наполнил рюмки, провозгласил тост «за дружбу». Все, кроме Кирилла, выпили. Потом хлебали  украинский борщ, заедали пампушками с  чесноком. Говорили о работе, о дружбе, перебирали все хуторские новости, пересказывали всякие истории, анекдоты – Саша по этой части большой  специалист. Вера обратила внимание, что Саша, хоть и падок на выпивку, но ведёт  себя прилично, и взаимоотношения между супругами  ровные. Замечается, правда, незначительное  верховенство  её над  ним.

     Если  посмотрела  Дуня в его  сторону, умолкает. Но то – дела такие! В каждой семье есть свои особенности. После второй рюмки (а самогон крепкий) Дуню потянуло на песни. Затянула свою любимую «Галю». «Од гори до низу». Её поддержал Саша. И наполнилась весельем хата, а души – радостью. Правда, Вера лишь шевелила губами, потому, что не знала слов. Саша это быстро подметил:

     -Дуня, що ми спиваемо украинських писень? Ти що, не бачиш, що Вира ни одного    слова не знае? Давай цю, як ии…

     И затянул старинную русскую народную песню: «По Муромской дорожке стояли три  сосны». Да так увлекся, что и вторую  строку  куплета тянул сам: «Прощался со мной милый до следущей весны». Дуня умолкла, так  как не знала, то он делает или не то? Кириллу ни «Галя» не нравилась, ни «Муромская дорожка». Ему, главное, покушать! А потому  он, наевшись, встал и пошёл во двор. А Веру песня вообще  лишила дара речи. Одной лишь ей известно, что пережито с этой песней! И она тоже стала собираться, сославшись на самочувствие. Следует отдать должное, что хозяева не обиделись. Расставались, как родные. Провели за калитку, притронулись щекой к щеке, ещё по разу.

     -Заходь, Вира. Не соромся. Борщику поимо, посидимо…

     Ушла. Потом  ещё  была. Какие  могут быть  обиды! Песня – то её личная печаль. Надолго. На всю жизнь. А чтоб с этой «печалью» как можно  реже встречаться, начала обзаводиться  хозяйством. Накупила  кур, гусей. Интересно так, когда  стая  гусей, возглавляемая длинношеим и неугомонным гусаком, идёт в балку. А что! Балка  вообще  тут, как общественное место выгула. Выводят бычков, коров, привязывают, носят воду. Освоила  огород, доставшийся от хозяина. Он у неё до самой лесопосадки. Засадила весь двор кустами сирени, смородины, чорнобрывцами, петушками, мальвами, петуньями. Работала, точно  на   лесоповале. Как выражается Дуня: «Николи було и вгору глянути!» На  второй-третий  год жизни на хуторе её двор  мало  чем  отличался от иных. А ведь многие тут, как сами выражаются, живут с «хундамента». Познакомилась  с конторскими работниками. Соседи ведь. Подружилась с приезжими, что жили на втором  этаже  и  работали  по нарядам. Те день в день ходили на прополку. Лишь вечером можно было  поболтать. Интересно смотреть, когда они идут на работу. В легких  платьицах, в белых косынках. Сапки, вилы и грабли на  плече. Издали кажется, клин журавлей летит. И песня у них - на весь хутор.

     Разобралась - кто, где живет, что за семья? В основном, тут живут труженики. Одни  пашут, другие полют, третьи ухаживают за скотиной. Есть, правда, такие, как «Мухомор». Ну, так, а что! Он, хоть и пьёт, но работает. Ну-ка, попробуй день  в день таскать мешки с мукой. Идёт домой, а мука - и в ушах, и в носу, и за  воротом. Как у комбайнера. К тому в любую дырочку загляни, и в каждой найдёшь солому, полову. Может, потому и выпивает. Может! Но есть ещё одна  категория. Те пьют, но не работают. Не далеко от Веры живёт такой. По документам он Кузьма, а в народе – «Трутень». Имеет  две  дочки, сына. Им-то от роду годик, два, три, а он – пьёт, буянит, гоняет жену, которой сапку с плеча некогда снять. Она и в Сельсовет обращалась, и гнала  из  дому – безрезультатно. Так и живут, страдают. Вера, когда узнала о нём, даже запоры  в  дверях усилила. Рядом с крючком начала вставлять веник. Черенок - в ручку и спит спокойно. Сосед, как-никак. Бывало, ночью залает собака, выглянет в окно - луна висит, тени от неё, тихо, страшно…

     На мужчин Вера не заглядывалась. Нельзя  сказать, что их тут нет. Есть. И женатые, от которых сыплются  комплементы, и разведенные, и убежденные  холостяки. Но она и мысли не допускала, чтоб кого-то подпустить. Всё равно, птичка, думала, пусть тебя и понимают тут, и ценят, но ты не из этой рощи. Каждый при жене, при девушке. Вмешайся, и пойдут склоки. До волос дело дойдёт. Хату подожгут. Проклятья наведут. Короче, жила по законам распустившегося весной цветка - не притронулась пчела, значит, осталась пустоцветом. Хотя, законы природы и соблазнительны. Цветочек для чего  раскрывается? Чтоб пчела опылила! А когда пчелка опылит, он должен дать плод. К сожалению, у неё обстоятельства отняли такие свойства.

     Говорят, самый лучший лекарь  от всех этих болезней – работа. А она у неё «от  подъема» до «отбоя». Вспомним выражение Дуни: «Николи и вгору глянути!». Когда тут думать о мужиках? Самое главное для неё – создать крепкое  стадо  свиней. Пусть они и местной породы! Пусть пока не  приобрели Украинскую  степную белую! Пусть! Но мясо и сало «нагора» выдавать надо. Иначе колхоз захиреет. А поэтому она  предложила бригадиру, тёте Наташе, выбраковать старых и слабых  свиноматок из числа основных. Основная свино- матка – это та, которая из года в год даёт хороший приплод. Тётя Наташа  поддержала её, так как любила инициативу, как говорят, снизу, а её на  ферме – ноль без палочки. И стали пополнять стадо разовыми свиноматками. Если та дала, скажем, приплод 3-5 поросят, то, как говорится, под зад её и «катись» с группы, если 10-12 – оставляла. А Дуня, в противовес этому методу, до сих пор считала, что только кормление может решить проблему. Отсюда и результат. Вера начала обгонять её по количеству рождённых поросят. Но это лишь скромное начало.

     Однажды Павел Петрович принёс ей потрепанную книжку и сказал:

     -Хочешь иметь успех, почитай.

     Взяла домой. По вечерам читала. И извлекла оттуда много полезного. Например, кормление – важно, создание крепкого стада – тоже. Но есть вопросы, которые всегда, ежедневно, ежечасно являются стержневыми. Там расписано, что надо делать во все фазы откормочного процесса: при подготовке к случке, при случке, при опоросе. О, да это не книжка, а институт! Дуня такое вряд ли читала. Вот, например, после опороса. В этот период свиньям надо больше быть на воздухе, на траве, на солнце. Ну, выводит она своих на прогулочную площадку. А какая разница между загородкой и площадкой? Почти никакой! Воздуха, правда, больше. Но ни в коем  случае не простора. А что, если в рощу  выводить? Вот там воздух! Вот там простор! Опять обратилась к бригадиру. И снова та её поддержала. Но предостерегла:

     -Тильки дивись, щоб не порозбигалися. –подумала и добавила: --Знаешь, давай,   мабуть, зробимо це удвох. Так надийнише.

     После «завтрака» выгнали всю группу: и опоросившихся свиноматок с малышней, и поросных, и хряков, и двух-трехмесячных  поросят. Целое стадо! Табун! Сначала  они шли неорганизованной «толпой», выскакивали с боков, но когда  строй стали «подправлять», они сбились в кучу. Так и шли. Дело было по весне, и в земле много всяких корешков, прошлогодних шишек, стручков, ягод. Но всё это - в земле. А свинья, как  известно, землю  любит. Вот и вынюхивали да рыли носами всё, что попадалось. А пока они гуляли, тётя  Наташа с Верой наговорились. Рассказали каждая о себе. Вера - в пределах дозволенного, а та черпанула кусочек из личной жизни. Самое главное состояло в том, что она никогда не была замужем. А причина такая. Юность проходила в дореволюционные годы. Полюбила парня из приличной семьи. Дело шло к венчанию. Уже закупили все атрибуты. Он поехал в Синельниково, чтоб подыскать ей подарок, но до сих пор так и не вернулся. Сколько ни искали, сколько ни ждали, а его нет. Так и не узнала, что с ним случилось, но верно ждала все годы. И сейчас ждёт.
 
     -Вирнисть, Вира, вище всього!

     Так гуляли часа полтора. Если какая из свиней увильнёт в сторону, плёточкой – р-раз, и она уже на месте. Хватит. Решили  гнать в загородку. А они не хотят. Носами крутят, норовят  вернуться. И всё жуют, всё жуют. Но подчинились. Загнали в загородку. Такое оживление почувствовалось, что и свинарке радостно! Закрыла. Начала считать и   пересчитывать, чтоб, не дай Бог, не пропала  какая. Действительно, так и вышло. Сколько ни пересчитывала, не хватает одной и всё. Надо искать. Пошли вдвоём. Долго ходили между толстыми стволами деревьев и произносили слова: «Маша» Маша!» Такое слово применялось к свиньям  любой  категории. Не отзывается. И вдруг (о, везение!) обнаружили. Свиноматка, оказывается, вырыла углубление, легла и родила 11 малышей. Когда подошли, то новорожденые как раз сосали материно вымя…

     Книга научила Веру подкармливать малышей. На ферме иногда применяли мел, древесный уголь. Но их, как правило, не хватало. Тогда  она  ходила в рощу, железнодорожную лесопосадку, собирала дрова, сжигала в печке, а уголь  накапливала. А потом в голову пришла такая мысль. Летом свиньи  гуляют в роще и едят её продукцию. А что, если те корешки да шишки собирать, приносить  домой, сушить, а зимой скармливать поросятам? И на этот раз у неё вышло. Всё это, конечно, делала тайком от Дуни, тёти  Наташи. И результат не заставил  себя ждать. Вскоре она Дуню обогнала по привесам. Кроме того, явно стало наблюдаться  такое  явление. Поросята после 2-месячного возраста, когда их отлучают от «детских привилегий», у неё получались крупнее, тяжелее, чем у Дуни. А это, как известно, и колхозу выгодно, и ей – премия.
     Тётя Наташа однажды подошла и сказала:

     -Спасиби, Вира. В контори за твою роботу дуже вдячни.

     Дуня не обиделась. Сказала так:

     -Все одно хтось з нас повинен бути першим: чи ти, чи я.

     И пригласила, уже в который раз, на ужин. Это  было  нечто, похожее на торжественное поздравление с победой. Звенели хмельные рюмки, провозглашались тосты, высказывались добрые пожелания. И вот однажды, после этого, читая книгу, промелькнула мысль: «Что я постоянно хожу к Дуне! А если мне пригласить их? Сколько можно  быть гостем на хуторе. Уже и в огороде кое-что есть, и в сарае – кукарекают, крякают». К воскресенью поймала гусака, отрубила голову, наварила украинского борща, как Дуня делает, и пригласила всё её семейство. Они с радостью  приняли  приглашение. У Веры, конечно, хата поменьше. Мебель не такая. Стол  наполовину короче. Скатерти и занавеси - простые. Но не беда, все вместились и были  довольны. Выпивки, правда, в хате не  было. Самогонку не гонит, а в город поехать некогда. Но этот недостаток устранил Саша. Он и гонит, и пьёт, и с собой носит. Профессионал! А вообще с  самогоноварением на хуторе такая об- становка. Гонят все. Даже в тот день, когда милиция проводит рейд: на одном краю улицы составляются протоколы, а на другом в это время ещё гонят.

     Так вот эту проблему Саша решил сам. Принёс бутылку и поставил на стол. Вера налила в тарелки горячего  борща. Поставила  посудину с ватрушками. Целая гора. Пряности и зелень - с собственного огорода. Кирилл пристроился так, чтоб удобно  было брать любой продукт. Везде рука достаёт. К борщу подано по увесистому куску мяса. Гусятина! Пальчики оближешь! Ели с аппетитом. А после второй рюмки захмелели, начали петь. Потом ещё по рюмочке. Шутки, анекдоты. Ох, нарвали животы!

     Потом вышли во двор. Прошли к калитке. Оттуда хорошо видно весь хутор. Долго стояли, разговаривали, шутили, любовались  местными  пейзажами. А глядеть  тут есть на что. Особенно летом, когда  всё  стоит в зеленом  одеянии. Идешь, к примеру, по улице, а навстречу – акации, клены, сирень, бузина. Тихо так, свободно, просторно. Люди  ведь  все на работе, а дети и старики - в хатах. Жара такая! На небе - ни облачка. При земле – ни ветерка. Дождей в такую  пору, как  правило, не бывает. Глянешь в небо с надеждой, а там, кроме песни жаворонка да приглашения перепелки «Пить пойдем? Пить пойдем?», абсолютный покой. Во дворах  наливаются  соком плоды малины, клубники, ореха, сливы, винограда, абрикоса, груши. На фермах, в сараях, каптерках  стоят в  полной «боевой готовности» брички, кони, волы, сбруя, косы, серпы. Вот-вот поступит команда – убирать  урожай, и всё это вмиг зашевелится. Вон, ближе к колодцу, дядя  Вася (отец Гриши) повёз  на тачке к полю подсолнечника два пчелиных улья. А вон Павел Петрович идёт с поезда. Опять привёз кого-то с вокзала. А если жара  покажется  нестерпимой, можно «нырнуть» в лесопосадку. Ощутишь себя в полной прохладе и в абсолютной тишине. У птиц  ведь – конец сезона размножения. Молчат. Обдумывают завтрашний день. Скоро птенцы  станут на крыло и разлетятся в чужие края, как в своё время случилось с Верой…

     Когда расставались, Дуня  предупредила, чтоб на  следующий выходной Вера их не искала, так как они с Сашей будут в Мариуполе. Они, впрочем, постоянно туда ездят. Там, говорят, славный базар.

     -Визьмемо по дви курици, --размечталась. --продамо, накупимо махорки, а тут продамо дорожче. А що! Якось жити треба?

     И Кирилл «обрадовал»:

     -Я, тьотя Вира, ще до вас прийду!

     Приняли  заявление  за  шутку. Оказывается, не шутка то. На следующий  выходной, когда на хозяйстве Дуни никого не было, а желудок – орган  пунктуальный, явился к Вере. Стал на пороге, насупился и говорит:

     -Тьотя Вира, я хочу мяса!

     Вера растерялась. Как-никак, сын друзей. А она не  готова его обслужить: не ждала, не варила. И вообще, совесть надо иметь.

     -Кирилл, у меня нет мяса. Я сегодня огородом занималась.

     А он как закричит:

     -Мяса хочу! Мяса!

     И, как бы в истерике, начал  падать. Вера испугалась. Успокоила. Сбегала в курятник и принесла два куриных яйца. Ушел…

     Пейзажи на хуторе и зимой не хуже. Снега тут, как  правило, не глубокие. Раструсит по боковинам балки ветер снежную пыль и – вся картина. Получается, где впадина – снежок, где выпуклость – земля. Пока дойдешь до фермы, насмотришься в полутьме всяких   нерукотворных рисунков, узоров, зигзагов. Привыкла  уже  Вера. Полюбила местность, работу. И если б кто сейчас насоветовал  бросить то чертовое захолустье, как тут некоторые выражаются, и переехать, скажем, в город, не согласилась бы. Ответ был бы таким: «Не нужны мне ваши города, с их шумом и толкотней, оставьте меня в моём  родном хуторе, с его грязью по колени, с предрассветными голосами крикливых петухов, с горшками на жердинах заборов, с блеянием коз и мычанием коров, с хрюканьем  поросят, к которым уже прикипела. Милые мои! Знали б вы, как я уже не могу без вас!»

     Именно в такую снежную  пору 1937 года свиноматка «Маша» опоросилась  раньше времени. На соломе ползали слабенькие, еле живые, 9 комочков. А за фермой    свирепствовал ветер, несло позёмку. Печная труба гудела, но печь не грела. Комочки уткнулись носиками в солому. Вздрагивают. Попискивают. Что делать? Оставить так, как есть, значит, погубить малышей. А какой ещё вариант? Никакого! Так тут спокон веков ведётся. Не выжил – списали. Но она выбрала иной путь. Пригласила бригадира, Дуню, подогнала бричку.

     -Помогите погрузить. Во имя спасения малышей.

     -Куди ти их?

     -Домой!

     -Чим ти их там будеш кормити?

     -А я и свиноматку возьму!

     Те удивились. Но не возразили. Вера ведь  хозяйка в группе. Наклали в бричку соломы, с трудом, с помощью досок, погрузили  свиноматку. Потом  носили каждого малыша. Осторожно так. Заботливо. Дома  выгрузили, завели-занесли в хату. Ухаживала  не хуже, как за женщиной-роженицей. Через неделю они уже сосали  матку да бегали по хате. И - хорошо. Таким образом, по окончании года она опять  победила Дуню. 12 поросят от каждой свиноматки! А у подруги – 11…

     Так в колхозе водилось, что каждый год, на день 7 ноября, правление проводило  торжественное собрание. На нём называли имена  передовиков, вручали премии, ценные под- арки, объявляли благодарность. Каждый колхозник, колхозница надевали всё лучшее, что хранилось в их сундуках, чисто брились, подводили сажей  брови и шли в клуб, что располагался не далеко от конторы в старенькой хатке. А тётя Наташа, Дуня и Вера  приезжали на бричке. От фермы – в балку, наверх, на  улицу и – тут. Поставят, бывало, коней на клубном дворе (кажется, что из Райкома кто-то приехал), привяжут  к бортам, где сено лежит, те жуют да фыркают, а они сидят в накуренном зале, щелкают семечки вместе со всеми и слушают выступления председателя, парторга, бухгалтера. Самым  ценным докладчиком всегда считался бухгалтер. Он награждал колхозников деньгами, килограммами мяса, це- нными подарками. На этот раз  упомянул и Веру. Только не сказал - Вера, а - Вера Васил- ьевна. Пришлось вставать, идти по  проходу к сцене (шутка ли: на глазах у всех!) и получ- ать из рук Павла Петровича подарок. Настенные часы! Колхозники  рукоплескали, а также подшучивали:

     -Щоб ранише приходила на роботу!

     А вслед:

     -И пизнише уходила!

     Официальная часть закончилась. Но никто не расходился. Ещё был концерт. Приезжали из района. А когда и те уехали, а начальство разошлось, все вышли во двор, воодушевленные, возбужденные, стали в круг и начали  соревноваться в знании частушек. Выходит, например, кто-то из круга, делая шаг вперед, и – поёт, что знает: «Хорошо  тому живётся, кто записан в бедноту; хлеб на печку подается, как  ленивому коту». Смех, рукоплескания. Выходит другой: «У колхози добре жить; один  робить, сим – лежить». Третий: «Говорят, в колхозе плохо, а в колхозе хорошо; до обеда ищут сбрую, а с обеда - колесо!»…

     Гулянье продолжалось. Тётя Наташа и Дуня пошли  запрягать коней, а Вера отпросил- ась постоять ещё минут пять. Стояла, слушала. Вдруг, откуда ни возьмись, подошёл     Павел Петрович. «Откуда он взялся? Вроде, уходил?». Поздравил с  поощрением. Помолчали, пока закончилась частушка. Потом она его поздравила с тем, что у него такой уже взрослый сын…

     -Недавно встречала. Вылитый отец.

     -А вы знаете, что он уже в Ремесленном училище учится?

     -Хорошо! Радоваться надо, Павел Петрович! А у вас, я вижу, что-то настроение не ахти. Устали, наверное?

     -Признаться, есть на душе  камень. Недавно  ездил в район на совещание. Знаете, кого я там встретил? Лучшего друга. С ним я служил в отряде Дмитрия Жлобы.

     -Как замечательно!

     -Замечательно. Только не совсем. Он мне поведал  убийственную  новость?  Дмитрия Жлобу в этом году арестовали. По доносу. Будто бы, за то, что  тот являлся «главным
организатором и командиром восстания на Кубани». Разве это может  соответствовать действительности? Да я его… как свои пять пальцев… Что ж это такое творится!?

     А частушки  льются. «Сидить баба  на  рядни та й рахуе трудодни; трудодень, трудодень, дай нам хлиба хоч на день». «С неба звездочка  упала  бригадиру на ремень; не пойду  в колхоз работать за несчастный трудодень!» «Ноги боси, штани в клитку – виконуем пятилитку»…

     -Слышите, какие частушки поют? Вот! А всё  потому, что, оказывается, воевали за одно, а строим другое. Народ злобствует, что на даче у секретаря Обкома (Хатаевича), в Никольском, лампочки горят, аж на  левый  берег  Днепра видно, а мы в клубе и на ферме не можем поставить. Забыли, за что воевали! Им там наверху не видно. А у нас тут процветают и голод, и нищета…

     И рассказал, что недавно  в  контору приходила колхозница Троль. Это жена пьянчужки «Трутня». Упала на колени и слезно  просит  выписать, как  аванс, хоть полкилограмма муки. Дети ведь впроголодь сидят, так как  лишь  на её трудодни не прокормить семью из пяти едоков. Но бухгалтер отказал. Не положено выписывать наперёд! Что касается вопроса соблюдения закона, тут он прав. Но надо как-то (рисковать, что ли?) помогать  бедным, но добросовестным, колхозникам. Тогда она  пришла к Павлу Петровичу. Ну, как тут не помочь! Повёл в амбар и лично уговорил кладовщика – выдать.

     А частушки «пляшут». «Бабы сеют и боронят, огороды  городят; мужики сидят в правленье, папиросами чадят». «Мы с милёнком  расставались, в это воскресеньице; меня приняли в колхоз, его – на выселеньице». Сплошная критика власти! Павел Петрович не дослушал, извинился и ушел. А у Веры всё  внутри  взбунтовалось. Всплыли в сознании картины прожитого: лесоповал, НКВД…

     И она ушла. Приехали на ферму, выпрягли  коней, стали готовить свиньям «ужин». Вера мечется, нервничает. То мешок не на месте, то инструмент разбросан.

     -Где ведро? –спрашивает Дуню.

     -Ну, де воно може бути? Там и визьми…

     -Да нет его тут. Всё уже пересмотрела.

     А речь идёт о ведре  отца Павла Петровича – помятом, но из хорошей стали. Оно в период дележки  инструмента  досталось ей. Им так удобно  носить  крупу! Всё пересмотрела. Нет. Пошла к конюху. Тот часто  сюда наведывается. Поклялся, что, пока они отсутствовали, в свинарнике не был, ничего  не  знает. Но вспомнил, что час назад туда ходил Саша Дуни - «Мухомор». А он такой! Если  трезвый, то спокойнее человека не найти, но если уж выпил, руки становятся чуть ли  не «золотыми»: и поработать не против, и украсть, ежели что-то не так лежит. «Ладно! Сейчас  некогда расследование проводить. Как-нибудь разберусь потом».

     А «потом» наступило  через неделю. Как известно, с водой на хуторе – не мёд. Для   питья и еды принесёшь ведро, а если  коромыслом, то два. Представляете – от края хутора! А если надо живность поить, как Саше, то приходится несколько раз бегать. И он бегает с коромыслом – туда-сюда, туда-сюда. А Вере  много  воды не надо. Ну, ведро. Ну, два. Вот она и ходит к колодцу в свободное от работы время. После того, как  пропало ведро, дней пять не ходила. Беда приключилась. Любимый поросёнок «Хрюша», из числа тех, кого отогревала зимой дома, ел с ладони  порезанное на ломтики  яблоко, и по ошибке укусил за средний палец правой руки. А как же теперь рукоятку колодца вращать? Вот и отсиживалась без воды. А сейчас вот припекло. Вода  позарез нужна. Пошла. Думала, что левой попробует. А когда опустила ведро в колодец, и оно  ударилось о воду, забыла о  болезни, и крутит - правой. Цепь наматывается на барабан. Так интересно  смотреть. Но когда ведро поднялось под барабан и его надо брать рукой, вспомнила о пальце. Господи, как разболелся! Не могла поднять ведро. А тут Саша подошёл, как всегда «заправленный» и с шутками. Помог. Взяла ведро левой рукой и только хотела нести, как вдруг  увидела в его руке  своё ведро с работы. Как расходилась, как начала гоняться за ним вокруг колодца, что он тут же и отнес его на ферму…

     Шла осень 1938 года. На дворе  ещё тепло, но северный ветер уже пытался господствать в воздухе. Поэтому  Вера  стала  надевать сверх платья кофту. Вышла однажды утром из дому, глянула в небо, а там – крупные  темные облака. «Хотя бы дождь не пошёл, а то и кофта не поможет!». В это  время и Павел Петрович  вышел  во  двор. «Куда он так рано? Ещё даже петухи не пели». Набралась смелости – спросила. Он ответил, что боится  опоздать на ранний поезд. Но по лицу  было  видно, что в его действиях есть что-то от тайны.

     И губы, и глаза выдают. И он вдруг сознался.

     -Только для вас, Вера. Для остальных – тайна. Еду в район получить  поросёнка новой породы. Помните, я говорил вам? Украинская степная белая! Теперь мы, Вера, обгоним с вами всех!

     И расстались. А в обеденный перерыв прибежала  домой. Надо было вынести на просушку собранные в роще корешки, шишки, стручки. Смотрит, а у конторы стоит милицейский «воронок», а вокруг – дюжина  милиционеров. Они ходят и рассматривают окно Павла Петровича, фотографируют, что-то записывают. Побывав на лесоповале, Вера разбиралась в милицейских  званиях. Этот - капитан. Те – сержанты. Стала и смотрит, что они там делают?

     А капитан увидел и окликнул:

     -Идите сюда, женщина. Вы здесь живёте?

     -В этой хате. – указала.

     -Ваша фамилия?

     -Балашенко. А что?

     Стал записывать:

     -Балашенко. Имя? Отчество? Так. Так. Хорошо. Будете понятой.

     -А что случилось?

     -Обыск проводим. Вы что, не видите? –и добавил: --У вашего председателя.

     «Как у председателя? Что случилось? Я ж с ним  сегодня  виделась!» Капитан завёл её и работника конторы в комнату Павла Петровича. Хозяина  дома  не было. Она знала, что тот уехал в район. Сказал, чтоб смотрели, а сам  начал  составлять протокол. Окинула взглядом жилище. Маленькая комнатушка, топчан, накрытый  старенькой  скатертью, стол и три самодельных табуретки. А капитан всё пишет, пишет. Дошёл до фотографии, которая висела на стене против  топчана. Её Павел Петрович, видимо, увеличил, аккуратно вставил в рамку и надеялся, что  она останется  на память сыну, внукам, которые когда-нибудь появятся. Он на ней такой молодой, с красивыми  чертами лица, с огоньком в глазах. Рядом жена – прижалась плечом к его плечу. Глаза у неё  большие, лазоревые. Подходят друг другу. Очень приятная пара!

     Капитан снял фотографию со стены и бросил на пол. А сержант, видно, не знал, что к чему, да спросил:

     -А за что его?

     Капитан ответил:

     -Будет знать, как транжирить колхозное добро!

     Вера поняла, что это - за Троль.

     -Не правда! Он ей помог. Чтоб дети не умерли от голода.

     Капитан:

     -Не переживайте, гражданка Балашенко. Он причастен еще и к шпионской    деятельности, и к повстанческо-диверсионной работе…

     Господи! Такие формулировки, что она не только их не слышала, но и выговорить   нормально не может. «Значит, по образцу  Дмитрия Жлобы? Он чувствовал, что за ним приедут. Не знал только – когда. И вот она, эта  длинная, всемогущая  рука! Она – безжалостная, бесчеловечная! Она любого схватит и бросит на нары, а какой-нибудь сержант скажет твоим защитникам: «Женщина, вы все  такие  интересные! Какая  вам  разница, когда  его расстреляют - сегодня, завтра? Всё равно расстреляют!».

     Забрали всё  имущество. Какое? Стол, табуретки, топчан. И фотографию. Погрузили на машину. Собрались ехать. А тут вдруг  Павел Петрович  явился. На спине у него – мешок, который держал одной рукой, а в нём издавал голос маленький поросёнок.

     Капитан:

     -Взять его!

     Не успел и слово сказать. Схватили, скрутили одну единственную руку, бросили, вместе с поросёнком, в «воронок». И увезли. Куда? Зачем? Объяснений  не было.  Лишь пыль, как дурная слава, что «враг народа», разнеслась по хутору. Узнав об этом, сын его, Иван, больше на хутор не появлялся. Говорят, скрывался от стыда в городских  канализационных люках, страдал, голодал, поскольку детей «врагов народа» на работу не берут…

     А след от «врага  народа» на хуторе  остался. К 1939 году уже достроили  заложенный в его председательствование  клуб, ездила из района кинопередвижка, стала работать 4-летняя школа. Благодаря ему, Вера стала передовицей, и её стали хвалить уже на рай- онном уровне. И долго хвалили, даже при  новом председателе, которого прислали из ра- йона. Но ведь она заслуживала того…

     Как-то подошла бригадир, тетя Наташа:

     -Вира Василивна, загляни в контору. Там тебе премия чекае.

     Та вытаращила глаза. «Премия – это одно дело, схожу и получу, а вот почему тётя Наташа стала называть меня Верой Васильевной, это вопрос?»

     Спросила.

     -Сама не знаю. – ответила  бригадир. -- В Райкоми тебе так называють. И в контори. А я що, дольжна - якось по-другому? 
 

     ВОЙНА! ВОЙНА!         
     К лету 1941 года колхоз «Возрождение», что на  хуторе Ивановском, окреп, выросло количество сельскохозяйственной техники. Там даже работали 3-месячные курсы по   подготовке трактористок. Но и другая техника не простаивала. На ней работали и взрослые, и подростки. Они возили зерно, укалывали на лобогрейках, сноповязалках, помогали свинаркам, дояркам, кузнецам…

     Грише уже было под  восемьнадцать. Весь в отца. Крепкий. С широкими скулами и под- бородком с ямочкой. Прошёл все колхозные  работы. Куда только ни посылал бригадир. А вот железную  дорогу так  и  отведывал. Знал  всех  путеобходчиков, расписание поездов.  Особенно любил поезда дальнего следования. От них, как  сам  выражался, веет  жизнью. Ходил, стоял, смотрел  на  мелькающие  окна, а в  них - лица  пассажиров, и испытывал от этого удовольствие. Ведь где ты такое увидишь! Ветер силой шторма рвёт рубашку пассажиру, выглядывающему в окно, волосы трепещутся. Однажды увлекся, было, наблюдением, как один из пассажиров, видно, военный, высунул  голову в вагонное  окно. Ветер крутит волосы, закрывает ими глаза, а он, придерживая их пятерней, жадно смотрит на неубранные колхозные поля, зелёные балки с желтизной степных цветов, будто прощается навсегда. Вдруг увидел Гришу и крикнул что  есть силы: «Война!» И растворился в пространстве вместе с «топотом» колёс.

     Так вот и вышло, что Гриша первым на хуторе узнал о начале войны. Услышал и носил от двора ко двору. Потом радио подтвердило. Потом - газеты. И пошло-поехало. Мужиков, одного за другим, вызывали в Военкомат. А раз туда поехал, обратной дороги – нет. Жены  провожали, плакали. Попали в ту струю и парни, которым  уже по 18: Гриша, Петя, Славик, Миша и другие. Хутор опустел. Остались лишь  женщины да неубранный урожай на колхозных полях. Правда, вернули с призывной  комиссии  двух хуторян. Сашу, что по прозвищу «Мухомор», и Кузьму – «Трутень». Сами  они, конечно, не говорили о причинах, но можно было и так догадаться: пропили, мужички, всё, что Бог вложил в тело.


     ЭВАКУАЦИЯ
     Жители  хутора Ивановского, конечно, колебались. А вдруг  война не дойдёт сюда! Но к эвакуации техники и скота, как  предписывалось сверху, готовились. Делали тракторам подтяжку, смазывали оси в бричках, формировали группы из коров, коней, свиней, составляли списки, кто будет их сопровождать, кто старший. И вот, в августе, такой час настал. Председатель колхоза, Леонид Семёнович, которого  оставили по «брони»,    организовал торжественную  отправку. Были  речи, прощания, поцелуи, слезы. Как и в  других  хозяйствах, целовали  землю, завертывали  в  платочек и брали с собой. И вот  колонна из нескольких бричек, похожих на цыганские кибитки, тронулась с места. Поехали в неизвестность люди, а с ними - 30 коней, 40 коров, 110 овец, 20 свиней. Возглавил колонну  колхозный ветеринар - Сидор Николаевич. Дорога  была не  близкой и не лёгкой. Выжженные солнцем степи. Холодные ночи. Путь преграждала река Донец, которую  надо преодолевать. Трудно было всем. Но Вере, теперь  она  уже  Вера  Васильевна, ещё  труднее. Ведь одна нога, считай. Однако, в Донецких степьях «товар» сдали, кому следует, возвратились домой, и когда председатель попросил её и ещё двух девушек, чтоб отправили последнюю  группу, согласилась без разговора.

     Только на этот раз  далеко от  хутора не успели отойти. Во время первой же ночевки на земле, так как на бричках «ехало» имущество, услышали  шум моторов, разговоры люд- ей. Подхватились и давай соображать – что к чему. Вдруг подъехала  военная  машина, и красноармейский капитан распорядился:

     -Так, барышни, бросайте своих коров и по балке уходите! Тут кругом немцы!

     Поверили командиру, но коров не оставили. Погнали по балке  домой. Впрочем, ещё и благодарность получили от председателя…

     А урожай на полях  осыпается. Пришёл в тот же день домой к Вере Васильевне   председатель, чтоб и проведать, и попросить, дабы вышла на работу в поле. Кто там на ту ногу тогда смотрел! А у неё приключилась другая беда. Температура, ячмени  вокруг глаз. Что он мог сказать? Поговорил, повздыхал и ушел. Но когда выздоровела, сама пошла в контору. Дескать, куда надо, туда и посылайте. А нужен был звеньевой в полеводческую бригаду. Согласилась. Каждый раз утром получала от бригадира наряд на звено, и вместе жа- ли, вязали снопы, пахали, возили солому.


     ПОШАЛИЛИ БАБОНЬКИ
     Перед вступлением на  хутор Ивановский немцев, в тупик полустанка загнали несколько грузовых вагонов с товарами и взорвали. Чтоб груз не  достался  врагу. Идут женщины в поле и видят такую картину. Навстречу движется жена  конюха Мирона Гапка и несёт на коромысле два тяжелых ведра. Аж спина прогибается. Видно сразу, что не от колодца идёт. Слишком уж тяжёлые вёдра. А со двора вышёл Саша, подошёл к ней.

     -Що це ти, Гапка, несеш?

     Она и сказала:

     -Та несу… Он, бачиш, вагон пидирвали? Там сахар…

     О, сахар!? Так это же –самогонка! Заглянул  в ведро, а он там  аж  расплавился  от взрыва. Желтые куски, песок. Ну, и Саша, а за ним всё звено, кинулись к вагонам. Откуда и ведра взялись! А наполняли их так. В стенках вагонов от взрыва образовались рваные окна. Люди по очереди залезали в середину и кружками наполняли вёдра. Ещё и возмущались: если уж хотели, мол, чтоб врагу не досталось, то почему б своим не раздать?
 
     Когда оторвали глаза от сахара, разглядели вдруг, что взрывами разбросало по траве упаковки теплых одеял, рулоны сукна, мешки с зерном, посуду. Начали и тут  «хозяйствовать». Натащили домой всего. Саша, кроме сахара, принес тёплое  одеяло. Дуня ведь дочку родила. От него или от конюха – это вопрос. Но родила. Вот и  пригодится. Оно светло-зелёное, мягкое, будто на пуху. А теплое! И вот. Видя, что груз  растаскивается, к вагонам наехало много военных машин. Солдаты авралом перегружали, что  уцелело, в кузова да спешно увозили. А лазейка осталась. Если раньше  хуторянину надо было самому рыться в вагонах, то теперь нужный товар можно было  получить из рук солдата. Твоя б самогон- ка да хрустящий огурчик…

     И вот, когда вагоны освободили от груза, командиры приказали солдатам, чтоб те езд- или по домам и предлагали добровольно вернуть присвоенное, на что, конечно, мало кто «клевал». Стали искать на чердаках, в сараях, в подвалах, где только  можно было  спрятать, и находили, забирали, увозили.

     Вера Васильевна в то время, как звеньевая, находилась в  поле, и её хату не   досматривали. Заехали к Дуне. Та сидела с грудным ребёнком. Инкой  дитя назвали. А Саша пошёл в балку напоить бычка. Дуня разжирела, сиси выпирают. Солдаты ищут, что надо, а глаза так и косят в её сторону. А что! И спасло! Пока  они  на неё поглядывали, не заметили маленькую её хитрость. Она, оказывается, замаскировала  то самое «тёплое одеяло». На широкой кровати стояли стройные с накрахмаленными  наволочками подушки. Вот в одну из них она и спрятала одеяло, свернув в несколько раз.


     ПЕРВЫЕ ЖЕРТВЫ
     Дыхание войны уже слышалось. Периодически пролетали  над хутором немецкие   самолеты. Не бомбили, но наводили страх. Наверное, фотографировали, изучали местность. Позже появились танки, автомашины, мотоциклы. Хуторяне стали  уходить или уезжать в соседние села. Некоторые увозили пожитки. Грузили на тачки, на повозки и – в путь. А вслед уже слышались автоматные очереди. Кони, запряженные в  брички, срывались на аллюр и несли колеса по ямам да канавам…

     В один из дней сентября за хутором произошло  первое столкновение. Наперерез  немецким танкам и пехоте  бросили  красноармейцев. Завязалась кровавая бойня. Поскольку вражеская армия была  во много крат сильнее, то красноармейцы остались лежать на поле боя, а немцы пошли дальше…

     Дело было под вечер. Ребятня бегала по  улице и уговаривала женщин, чтоб съездили с тачками за хутор и подобрали раненных. Многие  поехали. И не напрасно. Везли, везли, везли. А дома прятали в сараях. Вера Васильевна пошла с Сашей. Тот взял тачку с     большими колесами, вместительную. Что там только  творилось! Трупов – не сосчитать. Раненые стонут. Раненые просят пить. Далеко  и не ехали. Зачем, если находка – рядом. Грудью вниз  лежал  плотный, невысокого роста, красноармеец. Голова в крови. Правая нога в крови. Но пытается встать. Что у него, конечно же, не получается. Вдвоём перевернули на спину. Осмотрели. Да, нужна  помощь. Но кто  окажет? Медициной на хуторе и не пахнет, а военные все вон лежат.

     -Берём, Саша, этого. И вон того, что сильно пить просит.

     Погрузили  на тачку двоих и повезли. Тому, что с окровавленной головой, было лет   тридцать с лишним. Где-то, наверное, семья  есть? А второй – пушок на верхней губе. Девушка, видимо, ждёт? Рассуждали мысленно  всю дорогу, пока не привезли в двор Веры Васильевны. Выгрузили под сараем того, что  голова в крови. А другого Саша собрался везти к себе.

     -Ликуй, подруго! Солдат за нас постраждав!

     -Я, конечно, не врач. Но попробую.

     -Ти, як… У одного питають: умиеш грати на гармошци? А вин каже: не знаю, не пробував, може, и умию…

     -Саша, давай, хоть тут без шуток!

     Налила солдату  кружку  колодезной воды. Поднесла к губам. Он, с жару, выпил всю. И  опять начал стонать и бредить. Лицо крупное, волевое. Должен справиться с недугом.  Только вот чем лечить? Вспомнила. На лесоповале  дружила с тётей Полей. Её привезли из Украины. Часто хвасталась, что лечила всякие болезни  чистотелом. А его тут – море. Начинает цвести весной и заканчивает - осенью. Даже, если уже и отцвел, то можно воспользоваться сухими стеблями. «Сейчас побегу, нарву, милый  солдатик! Вот только надо спрятаться. А куда? О, в стог  соломы! Быстро, милый, быстро». И начала  медленно, насколько хватало сил, тянуть к скирде. Ведь  ситуация такова, что сегодня-завтра на хутор нагрянут немцы. А что потом? Не знала  она – что потом? Сделала в соломе выемку, поклала его, прикрыла и всё. Так и жили. Она в хате, а он - там. Кормила и лечила лишь в ночные часы, чтоб, упаси Бог, никто не видел. Раны  перевязывала лоскутами от ночных рубашек. Догадывалась, что точно так же поступали и другие, но ни у  кого  не спрашивала, ни с кем не  советовалась. Кроме, конечно, Саши и Дуни. У них  тоже солдат в тяжелейшем состоянии. Долго, наверное, придётся отхаживать.


     КОМЕНДАНТ
     И вот «новые  порядки» уже на хуторе. Во дворах – никого не видно. В хатах – тихо. По улице едет верхом на коне 16-летний Кирилл – сын Саши, и кричит:

     -Вси до контори! Вси до контори! Приихали пан комендант! Чули?

     Хуторяне, то ли от страха, то ли от  любопытства, собрались быстро. Немец – холёный, в новом форменном обмундировании, в очках, стал перед  людьми и играет мышцами молодого, пружинистого тела.

     -Я ест комендант! –говорит за него переводчик, явно не из русских. – Мой фамилий не  сложно гаварит: Вильгельм Вульд. Прошу  виполняйт  все  мои требований. Я люблю  порядка. Руководит  хозяйством  путет  староста, а для поддержаний дисциплин назначу полицаев. --долго говорил: тихо, спокойно, взвешенно и, в тоже  время, строго. Кто знает, может, кому даже и понравился. Но всем  стало  понятно, что, хочешь или не хочешь, а подчиняться новым порядкам придётся. –Скажитэ, кто ездил сегодня по улиц и собирала  сюда люди?

     Кирилл обрадовался. Наконец, мол, его заметили!

     -Я! Кирилл Александрович!

     Комендант, оценивающе, взглянул на него.

     -Ну-ка, ну-ка, выходи  перед народ. А ты знаешь, Кирилл Александрович, что в    Германия на конях верхом не ездят? Конь нужна для того, чтоб с его помощь  пахат, сеят, возит повозка.

     -Тю, а у нас, дядьку комендант, издять!

     -Так вот, Кирилл Александрович, чтоб  впредь не шалила, а мой требований    выполнялся правильно, я в этом места сделаю… как это у вас… а, зарубка…

     Спокойно вынул из кобуры пистолет. Дунул в ствол. Снял предохранитель и равнодушно выстрелил в подростка. Тот упал. И больше  не шелохнулся. Это был намёк, что с паном комендантом шутки плохи. Или по-другому можно сказать - холодный душ, после которого, кстати, никто не кричал, не плакал. Хотя, в толпе  стояла мать подростка, отец. Все ждали, что будет дальше?

     А дальше был следующий вопрос.

     -Ест среди вас коммунист, еврей? Выйти. Кто путет укрывайт, получит пуля.

     Стало ещё  тише. Коммунисты, конечно, были. Те, что участвовали в гражданской войне. Они все  вернулись  с  красными  книжками. Председатель  колхоза, Леонид  Семёнович. Его Райком сюда направил. Ветеринар колхоза, Сидор Николаевич. Были и евреи. Бывший и теперешний бухгалтеры колхоза, Израиль Гершкович и Соломон  Борисович. И ещё, ещё, ещё. Все эти люди растворились среди  хуторян. Разберись, есть они тут или нет. А комендант требует. Как тут поступить? После некоторого молчания, вышел председатель колхоза.

     -Я коммунист!

     Комендант  кивнул  автоматчикам: ближе, мол. Четверо холеных солдат Вермахта  приблизились, окружили толпу. В эту минуту из толпы вышел Саша. Он подошёл к коменданту и упал на колени.

     -Пане коменданте! Пане коменданте! Хай не бреше оцей перевертень. – указал на    председателя. –Я справжний коммунист! А вин хоче мене вигородити.

     -Врёшь! Ну-ка, поклянись!

     -Чесне партийне, пане комендант!

     -Кто подтверждайт? –сказал в толпу. –Выйти!

     Дуня передала в руки матери Инку и вышла.

     -Я його дружина. Пидтверджую.

     -Ещё кто подтверждайт?

     Вышла Анна Троль. При ней трое детишек. Мал мала меньше. Думала, что это  психологически подействует на коменданта.

     -Я пидтверджую! Клянусь своими дитьми.

     Комендант повторил вопрос:

     -Ещё раз спрашивайт. Кто ест коммунист? --Тишина. Комендант  подошёл к    председателю: --Ви настоящая патриот свой народ. Идите к ним.

     Но председатель  и  с  места не сдвинулся. Тогда  автоматчики, по указанию коменданта, открыли огонь по всех, кто вышел из толпы. Таким образом, не стало Леонида Семёновича, Саши, Дуни и Анны Троль с тремя  детишками. А остальным тихий, спокойный и взвешенный голос разъяснил, что отныне позже 21 час. ходить по хутору  запрещается, за нарушение – «пух-пух»…

     Полицейский участок обосновался в конторе. Над входной  дверью ветер трепал  немецкий флаг. Старостой назначено бригадира-полевода  Владимира Наливайченко, замечательного человека. А куда денешься, если на тебя указал палец «тихого, спокойного и взвешенного» коменданта. Самое интересное тут вот что. Среди полицаев хуторяне вскоре увидели Кузьму - по прозвищу «Трутень». Он, с другими, ходил по  хатам и забирал лишние продукты, так как комендант распорядился - оставлять лишь по 9 кг. зерна на  каждого. На месяц.


     ОТПРАВКА В ГЕРМАНИЮ               
     Лишь через неделю Вера Васильевна заметила изменение в больном солдате. Жар прошёл. Начал разговаривать. Сначала назвал свое имя – Алексей. А позже  вспомнил отчество – Семёнович. Сказал, что из Курской области. Да оно и по  говору слышно. В деревне есть хата, жена. Детей нет. Местность очень красивая! Глубокая балка, обросшая, как дед щетиной, кленами, березами. В одном из её мест  роща  разрослась  вширь. Именно там и образовалась деревня. Хаты побежали  далеко  вдоль балки. Его хата, как и все, срублена из леса, и стояла на самом краешке балки. Это отец  для  него  построил. Жена умерла рано, и он хотел, чтоб за ним  ухаживала  невестка. Настоял, чтоб сын женился на перестарке Маньке. А он этого не желал. Тогда отец  начал  чинить  сыну всякие препятствия. Так и вынудил жениться. Прожили семь лет, а детей нет. А так хотелось  быть отцом! В деревне говорили: все ты, мол, умеешь, Алексей Семенович, руки у тебя золотые, а вот детей делать не магёшь. Не знал он, кто «не магёт» - он или жена, но критиковали его…

     Пока на дворе  было тепло. В соломе – тем более. Там и жил. А она работала, как и все хуторяне, на немца. Полола, косила, молотила, возила, скирдовала, пахала коровами, которые от голода чуть не падали. За работу не платили. Разве, что кнут да плётка коменданта или полицая проедутся по спине. А кушать  хотелось и ей, и ему. Ходила в соседние сёла, чтоб поменять некоторую  одежду на продукты. Так вот и жила. А что оставалось делать? И уже в который раз за жизнь приходила к выводу: все беды, которые творятся в народе, делает не власть, а её чересчур преданные «веснушчатые» да «извозчики». Они сами пишут историю, а когда приходит время отвечать, сворачивают всё на вождей.

     Всё пережили хуторяне: и свист  комендантской  тачанки вдоль ночной улицы – значит, кому-то пришёл смертный час, и свирепствование  полицаев – скольких они  необоснованно сдали коменданту, и унизительную поездку в Германию по дрова, будто  своих  нет. Но самое страшное началось с лета 1942 года. Тогда сверху  старосте предписали подготовить списки хуторян  для отправки в Германию. Ну, если ты, староста, добрый человек, как о тебе  отзываются  люди, то – кого отправишь? Всех жалко! Но – надо. Составлял, конечно, списки. А куда деваться! Но многие просьбы хуторян учитывал. Ведь это же принудительные работы! Одно слово Германия  убивало  наповал. Гер – это нечто возвышенное, и оно будет командовать, а МАНЯ – это наша  несчастная женщина. ГЕР-МАНИЯ! Попала в список и Вера Васильевна, и Алексей Семёнович, который в последнее время уже лечился не в соломе, а в хате. Сказала старосте, что, мол, брат  приехал из России – разве говор не режет слух (Верк, а Верк!), и приболел. Староста улыбнулся, но в список занёс.

     В один из июльских дней собрали всех, кого надо  отправлять в Германию, погрузили в брички и повезли. Провожали полицаи. И Кузьма, «Трутень», там  крутился. Тревожно так на душе. Куда от родного гнездышка? Оглядывалась. И думала, думала. Всё передумала.  В Синельниково тоже встречали полицаи. Обратила внимание, что брички  съезжались от всех сел и поселков. Люди с деревянными чемоданами, узлами, свертками. Руки  рвались от тяжести. Выстроили в колонну. Полицай  сверил по спискам. Потом  повели в баню. А в это время начал накрапывать дождь. Но это не мешало полицаям делать дело. Потом  дождь вдруг усилился. Шли в легких  платьицах. В мокрых, хоть выкручивай. Но не молчали. Кто-то с кем-то  обязательно  разговаривал, осуждая  режим. Одна из женщин, с виду, как городская, увлеченно рассказывала, как немцы поступили с евреями в Синельниково. Якобы, переписали их и собрали в СШ № 2. Сказали, что для  отправки  на  поселение. А на южной окраине города  стояло здание Машиностроительного техникума. Рядом с ним были глубокие подвалы. В них хранили  боеприпасы. Евреев перевели в тот техникум и держали двое  суток. Потом приказали  оставить  вещи и раздеться. После  этого  завели в те подвалы и расстреляли. Вход засыпали землей и забетонировали.

     Закончила она рассказ так:

     -А що, з нами инакше зроблять?

     К ней подключилась еще одна женщина:

     -Думаете, на цьому и все? Э-э! Писля цього вчинку нимци объявили добровильну    видправку в Нимеччину. И що ви думаете, не знайшлись добровольци? Знайшлись! Чи вид - страху, чи вирили в краще життя? Проводили в Нимеччину, ой, як урочисто!

     Вера Васильевна сорвалась:

     -Как в 35-м возвращали незаконно раскулаченных: и музыка, и внимание, и забота. Но стоило лишь попрощаться с ними, так они тебя и забыли…

     Одежда, узлы и всё прочее уже были мокрыми. Но все до последней  минуты надеялись, что дождь, дескать, помешает, и их не отправят. Но не тут-то было. Прошли баню. Прошли медицинскую комиссию. Хотя многие и растирались всякими там травами, не помогло. Немецкий врач лишь смеялся и говорил: в Германии, мол, все болезни быстро пройдут. И вот уже Вера Васильевна и Алексей Семенович сидят в 2-осном товарном вагоне. А рядом – еще человек 50. Формировали состав на старом  вокзале  станции Синельниково 1. На полу – голые доски. Со щелями. Слышны  разговоры, плач. Сидели  так  долго, и никто не говорил, когда отправка. Вера Васильевна больше беспокоилась об Алексее Семёновиче, чем о себе. У него ведь, кроме  ранений, ещё  рожа  приключилась. Его отходила,  и сейчас  надо  чаще  кормить, нужен покой, чтоб восстановиться. А тут – суета, шум, сто- ны. Вынула из мешочка  картофелину, яйцо, которые заготовила ещё дома, и стала готов- ить еду. Вдруг кто-то сел рядом по большой  нужде. Завонял всё  пространство! А сказать нельзя, так как туалета нет, а из вагона не выпускают. И тебя может приспичить! Пришлось терпеть. Когда съели по полкартофелины, над вагонами вдруг послышался рёв самолетов. Будто на таран идут. Чьи они были (наши, не наши), не видно. Но ощутили смертел- ьную дрожь, когда одна из бомб попала в соседний вагон. Видели (и передавали  друг другу), как из того вагона стали разбегаться люди. Прыгали через трупы, переступали через раненных. Крики. Стоны. А группа самолетов ещё  раз зашла да как начала поливать пул- еметными очередями. Кончилось всё тем, что пришедшие в негодность вагоны отцепили, пригнали другие и, ввиду постоянных налётов, держали весь этот люд на станции ещё не- сколько суток.

     И вот, наконец, уехали. Синельниково 2, Нижне-Днепровск. Дальше  поезд неумолимо, неудержимо   бежал на запад. Дни, ночи, степи, рощи, равнины, овраги. Говорили, что  Знаменка промелькнула, Шепетовка, а  вскоре и - польская  граница. Колеса так и выбивали дробь: рабов везём, рабов везём! И что тут  самое  интересное, так это то, что после бомбёжек, охрану  выставили  не из полицаев, а из солдат и офицеров рейха, ехавших домой в отпуск. Вряд ли, мол, «рус» осмелится бомбить вагоны, где свои. А раз «нестандартная» охрана, то и порядки такие, то и быт такой. Рабов везём! Рабов везём!

     После пересечения польской границы, на одной  из станций «груз» передали в   карантинный пункт. Вещи немцы сожгли. Потом прошли баню, дезинфекцию. Когда выходили из бани, каждому на руке ставили «печать»: синюю, например, зеленую. Вызывали на собеседование по цвету «печати». Но случилось так, что «отпускники»  расслабились. Вера Васильевна и Алексей Семёнович прихватили  висевший в вагоне  котелок и сбежали. Думали – всё, выкрутились. Но их тут же и поймали. Так что Германского «счастья» не удалось избежать. Бросили в вагон и увезли.

     А там, как  и  всем, до 1945 года пришлось гнуть спину на немецком секретном заводе. Но поскольку сказали, что они муж и жена, то их не разъединили, а поселили в барак  семейного типа. Спали  на  деревянных  нарах. А на работу ходили в деревянных колодках, в робе, на рукаве которой была нашивка «ОСТ», то есть – остарбайтер…


     ПОРА ДОМОЙ               
     В середине февраля 1945-го остарбайтеры  уже слышали, как англо-американцы бомбят Берлин, и молились. Господи, скорее бы! Видели, как немцы  спешно упаковывали и увозили всё ценное в тыл, а «рабов», в том числе, перегоняли, как  скот, во Францию. В начале марта многие бараки уже были захвачены, и люди освобождены. Но ещё выли «Катюши». Как радостно было слышать, что это наши «Катюши»! Господи, как хотелось услышать родную речь! И вот, наконец, услышали. Союзные войска передали, кого  успели освободить, Красной армии. Красноармейцы поселили в другие бараки.       Охраняли. Кормили. Разрешали свободно  передвигаться. А заодно, конечно, органы Госбезопа- сности проверяли каждого персонально.

     И тут пути-дороги двух «ОСТ» разошлись. Алексея Семёновича перевели в штрафную дивизию. Военный, оказывается! Переодели в красноармейскую форму. Не угадать     вчерашнего острарбайтера!

     Правда, упреков наслушался! Один из них звучал так:

     -Вас бы, знаете, расстрелять! Но – ладно! Повоюйте ещё с Японцами!

     И усиленно готовили к отправке на Японскую границу. Выдали автоматы, запас продовольствия. Дорога-то длинная! И поехали…

     А Веру Васильевну отправили на Родину. Ехала товарняком. Народу! Битком!   Говорливые, радостные! Как-никак, домой! Свободные от эксплуатации! При каждом чемоданы с  добытым (законно, не законно - поди-знай!) имуществом, вплоть  до ковров. Даже смеялись сами с себя. Кому, мол, война, а кому - мать родна. Лишь Вера Васильевна ехала «порожняком». Чужое её отвращало. Хватит, раскулачивали уже! Но везла  она  оттуда не менее ценное «имущество», чем тряпки, можно сказать, капитал – первые месяцы своей беременности…


     ВОЗВРАЩЕНИЕ
     Вернулась Вера Васильевна в хутор Ивановский под конец июля. Солнце тут всё такое же – жгучее, уничтожающее. Тишина кругом. То ли вымерли, то ли в поле  вышли - страда ведь! Спускалась от полустанка вниз по тому же маршруту, по которому когда-то впервые шли с Павлом Петровичем. Вспомнила вдруг о нём. Хороший был  председатель!  Поистине от народа! Замечательный человек! И побежали мысли - одна за  другой. Но среди них была самая главная: «Куда его так надолго? За какие такие грехи? Воевал ведь за советскую власть! Жизнь строил по её указке. Людям помогал! А схватили и – нет человека». И вдруг вспохватилась. «Ой, что я размечталась! А вдруг он уже дома. Приду, а он накормит, чаем угостит. Что душа был, то душа! А сынок его, Коля, интересно, где? Тоже, бедняга, пострадал за него. Ни за что! Так изуродовали  людям биографии! Надо побеспокоиться о них. А то, получается, что они мне помогли, а я глуха к их горю».

     Посмотрела в сторону кладбища, где с Павлом Петровичем была. А там могил! И все  свежие. Кресты из акации, клена. А некоторые могилы вообще без крестов. Земля свежая, заросла травой. «Эх, война, война!» А колодец, изверги, не уничтожили, даже не повредили. «Вода, видно, нужна  была!» Хаты, помнится, стояли на небольшом    расстоянии одна  от другой, а  теперь – лишь  кое-где. Многие  сожжены. Ведь - из дерева, камыша, соломы. Некоторые – взорваны. Воронок от бомб полно. Есть - прямо на улице. Есть - во дворах, в огородах. Бои, наверное, были. Деду Артему (э-э-э!) повезло. Стоит  хатка! И дяде  Василию. «Интересно, где теперь  его Гриша? Вернулся  ли из войны?» Так  шла, разглядывала всё, что попадалось на глаза, думала, задавала  себе вопросы, пока и не приблизилась ко двору дяди Василия.

     А в этот самый момент, как и когда-то, при Павле Петровиче, из двора  вышёл молодой человек в железнодорожной форме. Статный. Гибкий. «Кто бы это? Неужели теперь в той хате живут другие? С чего бы это тут оказался железнодорожник?» А он идёт прямо к ней, мурлыча какую-то песенку…

     Перекинула узелок в 2-3 кг. (белье и прочее) с руки в руку и застыла.

     -Гриша!? – вскрикнула. Бросилась обнимать, целовать от радости. Даже  слеза покатилась по щеке.

     Он тоже не ожидал встречу.

     -Тётя Вера! Тётя Вера!

     Господи, каким стал этот мальчик! Повзрослел. Возмужал. Лицо смуглое, обветренное, знакомо уже с бритвой. Глаза  васильковые, красивые. И ямочка на подбородке. А      говорит на русском языке, будто сто лет прожил в Москве.

     -Таки стал железнодорожником?

     -Стал, тётя Вера! Теперь я – путеобходчик. На нашем околотке. Рельсы проверяю, костыли, болты. А вы откуда? Я часто о вас вспоминал. Помните, как мы с пацанами возили в ферму корма? Было время, было! А теперь вот отвоевался, вернулся. И тоже вспоминаю. Живы ли, здоровы?

     -Жива, милый! Вот с Германии добираюсь. Как завезли нас  в сорок втором, только   сейчас освободили.

     -Что, на бюргера работали?

     -Пришлось, Гриша. Наших тогда многих увезли. Ну, рассказывай, не томи. Что тут нового? Небось, успел узнать?

     -Я сам, тётя Вера, с месяц, как дома. Как видите: жив - здоров. Правда, без наград, как иные, и почестей.

     -А что так? Плохо воевал? Так ты, вроде б, парень бравый.

     -Старался, тётя Вера. Но награды, видно, не  для  меня. Их в штабе  распределяют  так, что командирам и штабникам всё, а солдату – что между пальцами протечёт.

     Подумала: «Значит, и там «веснушчатые» верховодят?»

     А Гриша продолжал:

     -Воевал я, тётя Вера, как надо. Знаете, сколько я фрицев уничтожил!? Не только в    наступлении или обороне. Даже во время  отдыха. Думаю, за вас точно отомстил. Солдаты верили командирам, что немец, мол, всякий бывает: и плохой, и хороший. А я – нет! Ерунда то всё! Враг всегда враг. А освободитель – всегда  освободитель. Помню, была  передышка. Сидим в траншее  без  дела. Вечер. Луна выкатилась, как арбуз. А немцы - против нас, готовятся  к  завтрашней схватке. А я, как видите, молодой, кровь в жилах играет, готов, хоть сейчас ринуться в бой. Но командиры  удерживают. Когда стемнело, говорю дружку: давай, мол, без ведома  командира  проползем к немецкой траншее, схватим немца и отомстим гаду за наших. Ну, мы, значит, по бурьянам, по неровностям  поползли. Смотрим, юный офицер задремал. Мы его сзади – трах по голове и оглушили. Кляп в рот и давай расспрашивать: где, мол, какие силы, где минные поля? Он всё головой показал, не сопротивлялся. Я ему говорю: «Ты же, фриц, нам всю жизнь испортил!» Соглашается. «А сколько наших девочек изнасиловал?» Соглашается. А стоит на коленях. Я расстёгиваю ему ширинку, вынимаю член и показываю ножом – отрежу. Он как начал мотать головой: не надо, мол, не надо! Я отрезал и воткнул вместо кляпа в рот. Он дрожит, плачет, показывает: добейте, мол, меня! А мы – в бурьяны и скрылись.

     -Гриша! Не надо было так! У него, наверное, семья…

     Но Гриша уже завёлся. Бойцовский вид, смелые движения.

     -А у вас, тётя Вера, что, не было семьи?

     -Знаешь, и не было.

     -Так у других были. А вас, как скот, погрузили в дырявые вагоны и увезли.

     -Ладно, Гриша. Всё уже позади. А на хуторе что нового? Дружки твои вернулись?

     -Не все. Дядя Мирон  уже  пришёл. Не раненный, не контуженный. Коля  вернулся в свой дом. Сын Павла Петровича. Учетчиком  работает. «Трутень», говорят, ушёл с немцами. А дядя Володя Наливайченко так и работает бригадиром.

     -Наливайченко!? Так он же… - перешла на шепот. – Старостой был.

     -Говорят, вызывали в область. Проверяли. Ничего.

     -Ой, он добрым был! Он и мне помог. А Инка тёти Дуни, интересно, жива?

     -Жива, тётя Вера. Видел. Бегает  по  двору. Бабушка  присматривает. Через год уже в школу. Там такая длинноногая.

     Хоть и сказал Гриша, что не со  всем  ещё  ознакомился, но знал он  довольно-таки много. Сказал, что  контора  сохранилась. А вот клуб  развалили. Вчера, говорит, привозили кино  «Свинарка и Пастух», так в школе ставили.

     -Насмеялись, тётя Вера! Ну, комедия! Там про вашу работу. Просили киномеханика через время ещё привезти. Пообещал.

     Рассказал, что хата тёти Веры использовалась в войну, как  конюшня. Но внешне  ничего, цела. На огородах много воронок. За селом ещё больше. Немцы  разграбили весь колхоз. Спалили телятник, парниковые рамы, растащили  сад  на  дрова, склады. Испортили инвентарь. Расстреляли много хуторян. Ничего в живых  не  осталось. Ни «курка», ни «яй- ка», ни «шпек».

     -Что слышал, тётя Вера, то и говорю…

     С таким багажом  впечатлений и пошла  по  улице. Но не только это её  волновало. Была ещё причина. Она чувствовала стыд  перед хуторянами. Пойдут пересуды: отсиделась тётка в  Германии, беременная  вернулась. Стыдно, конечно. Но  боролась. «А я скажу, что у дитя есть отец». – «А где он?». Вот тут-то  и закавыка. Вернётся ли? Хотя и договаривались. Как только демобилизуется, так и – сюда. «А, кто тебе поверит?» Видно, судьба ходить с клеймом «****ь!» Такое  ощущение, будто украла у хуторян  что-то, будто заняла крупную сумму денег, а не отдала.

     А хутор, действительно, крепко бомбили. Кругом сплошные  рытвины. И в дворах, и в огородах, и в садах. Ограды  поломаны, исковерканы. Людей  вроде и нет  на хуторе. Не с кем поздороваться, обняться, поплакаться, поговорить, отвести душу. Вот уже и хата Дуни. И там во дворе воронка. Девочка играется на «бруствере». Ровняет землю, и    ладонью утрамбовывает. Неужели Инка?

     Подошла.

     -Здравствуй, девочка!

     -Я не дивчинка. Мене звати Инка.

     -А, Инка-корзинка! А меня зовут тётей Верой. Знаешь такую?

     -Ни, не знаю.

     -Я когда-то с твоей мамой дружила. А бабушка Фёкла дома?

     -Залаз поклицю.

     Худенькая, шустренькая, рыжеволосая. Побежала звать, и тут же вдвоём вышли. Бабушка узнала  гостью. Обнялись, расцеловались. Долго  стояли, разговаривали, так как старушка заикалась, и ей тяжело было говорить. Рассказала, что  с  тех пор, как Дуни не стало, влачат с внучкой жалкое существование. Что Бог подаст, на то и живут. А Бог сейчас тоже не щедрый, так как  тяжелое  время, вот и, считай, голодают. Инка – девочка послушная. И подметёт, и еду поможет приготовить. А Вера Васильевна рассказала о своей судьбе. Не доведи, Господи, иметь такую кому-либо! Прощаясь, пообещали друг к другу заходить в гости, помогать, если потребуется.

     Теперь путь домой. Вот уже перед  глазами контора. Цела, слава Богу! Вспомнила о Грише, который с радостью сообщил, что контора невредима. С Гриши мысли перескочили  на Павла Петровича. Особенно, на тот отрезок его жизни, когда обыскивали его пустую комнатушку, когда  рассматривали фотокарточку, на которой они вдвоём с женой – красивые, счастливые, когда бросали в милицейскую машину, и голова разболелась. Окинула взглядом дом в два этажа. «Как же он уцелел? И не бомбили, и не разрушили. Скорее, потому, что полицаи в нём восседали. А вон хата «Трутня». Жена с детками погибла, а он, негодяй, ушёл с немцами. Вот и попробуй у них  побыть в роли «трутня», поживи по их правилам. А вот и её «пристанище». Хатка, напоминаюшая  собой  каптёрку. По-иному и язык не поворачивается сказать. Маленькая, приземистая, с одной  дверью и одним окошком. Стены облупились, зияют следы грязи, крупные царапины. Дверь открыта настежь. Заходи да живи. Только кому она, эта хатка, без богатства нужна? Несмело заглянула. Повела взглядом по стенам, потолку, окошку. Всё такое  грязное! Жуть! На полу валяются высохшие конские коврижки. Подоконник погрызен. Остатки  костра. Всё разбросано. А пустых бутылок не сосчитать! Подняла одну: шнапс. Отбросила. У стола нет одной ножки. «Как же ей теперь кушать? Кто это всё отремонтирует? Мужчин, наверняка, нет. Придётся  ждать, пока приедет Алексей Семёнович. А когда это будет?» Засмеялась и сама себе ответила: «Засучивай, девка, рукава и наводи порядок».

     А у неё, кстати, такая натура, что, если задумала что, не отступит. Так вот и кипела, наверное, с полмесяца  работа по уборке  хаты. Каждый  день из открытой двери слыша- лись  её песни, вылетали  грязные и поломанные вещи. Наконец, всё вычистила, вымыла, придала рабочий вид. Потом принялась за огород, двор, деревья, кустарники. А когда  закончила «прихорашиваться», решила показаться  на свинарник. Тянет ведь! Как-никак, там место работы, там её подруга, Дуня, работала, там была (а, может, и сейчас есть) прекрасная женщина-бригадир тётя Наташа. Почему б и не сходить?

     Странно всё так! Даже в балке полно воронок. Обратила внимание, что вся хозяйственная часть хутора переместилась (после войны) в одно место - за балку: коровник, телятник (строят), конюшня, свинарник. Плюс, тракторная бригада и весь  инвентарь к ней. Там и сторож теперь появился. Один, но следит за всеми объектами. Собачка у него  там  такая, что палец в рот не  клади. Если б сторож, дядя Вася, не узнал Веру Васильевну, пришлось бы долго отбиваться от назойливой. Но сошло.

     Следующим объектом был  строящийся телятник. Тот, что стоял до войны, сгорел –  валяются обугленные стропила, и теперь стараются быстрее дать крышу телятам. На стройке работают, видно, наемные люди, так  как Вера Васильевна никого не узнала. Почти все мужички в галифе, без рубашек. Жара! Когда поравнялась, мужики стали шутить, как всегда. Дескать, помогли бы, женщина! Особенно  проявлял активность в комплиментах мужичок с явно продолговатым лицом. Оно у него  какое-то в шрамах. Лет  ему, наверное, как и ей. А товарищи советовали прислушаться к его шуткам, поскольку он, якобы, холостяк. Но она не стала вступать в контакт, пошла  себе дальше. Тогда тот, что был настойчивее других, кинул вслед:

     -Меня зовут Иван! А вдруг встретимся…

     То была обычная ситуация, когда  внезапно в группе  мужчин появляется женщина (или наоборот). Она даже не приняла это  близко к сердцу. Пошутили и разошлись. Пошла к свинарнику. Роща создавала  прохладу, тишину и уют. Заметила, что и на свинарнике не всё так, как было. «Кто ж это тут такой реформатор?» Оказалось, что в качестве реформатора была тут всё та же тётя Наташа. Старенькая уже. Седая. А жизнь, а, может, и совесть, заставляют её поддерживать свиноферму «на плаву».

     Какая была  встреча! Во-первых, она неожиданная. Во-вторых, эти две  женщины ещё с довоенных лет понимали друг  друга и ценили. И как только  увиделись на проходе, так и застыли в объятиях. Обе расплакались. Потом сели на перевернутые кверху дном вёдра и продолжили разговор. Вера Васильевна  рассказала о своей судьбе. Тётя Наташа – о своей. Она сейчас осталась одна на свиноферме - и бригадир, и кормораздатчик, и свинарка. А что делать! Свиней-то всего ничего. Немцы почти всех перевели на своё излюбленное блюдо - «шпек». Всё  устраивали  вечеринки. А «Трутень» ходил  туда-сюда и носил им свинные окорочка.

     -Бачишь, Вира, - оголила правую ногу выше колена. – Це вин, невира, вистрелив з пистолета. Тепер, вибачаюсь, будемо кульгати удвох. Чи ти бильше не хочешь тут робити?

     -Если честно, ещё не определилась. А вообще, куда мне без вас.

     -И видро, памятаеш, було тут вид батька Павла Петровича, тоже забрав. Вони в ньому мясо зберигали. Взагали, приходь. Тут тих свиней – кит наплакав. Було пять штук. Ну, приплид трьох рокив помиг. Тепер 3 десятка. Сама пораюсь.

     Тётя Наташа с удивлением и радостью восприняла весть о беременности. Как старшая по возрасту, предостерегла:

     -Всим  пидряд  душу не видкривай! Наплюють! А коли уже так сталося, то приходь на ферму як можно  чаще. Будемо  балакати. А що  тоби  дома робити? А родиш - и не думай шукати иншу роботу. Зразу сюди. Зрозумило?

     Но это разговор, так  сказать, штатный. А из нештатного  услышала вот что. Тетя Наташа под большим  секретом  поведала (лишь ей), что след её  жениха  вдруг  обнаружился. И это через столько лет! Оказывается, недавно к ней приехал ранее  незнакомый человек из Синельниково и поведал, что  знал её жениха  очень  хорошо. Дружили с ним. В тот раз он приезжал в поселок (это было в 1905 году), чтоб купить всё  необходимое  для  венчания и зашёл к нему. Говорил, что на станции идёт забастовка, а полиция разгоняет. Что, если до отправления на хутор не прекратится, то  присоединится к ней. А вскоре забастовщиков, и его тоже, арестовали и увезли  в губернию. Слышал, что всех, якобы, осудили на большие сроки, а некоторых расстреляли. Кто знает, в каком числе он?

     -Я вам сочувствую, тётя Наташа. Всю жизнь прождать!

     -Це вирно! Учиться, молодь! И ти свого жди так.

     -Стараюсь, тётя Наташа.

     На том и расстались. Шла домой опять по тому  же  маршруту. Мужички с комплиментами, собачка, явно преувеличивающая  свои  способности, балка с воронками. И когда уже подходила к своей хате, вдруг увидела, что из квартиры  Павла  Петровича выходит Коля. Теперь он, наверное, Николай? А, может, и Николай Павлович. Учетчик, всё-таки! А в селе это далеко не рядовой колхозник. К тому же, он уже  не  ребёнок и  не  подросток, которого она знала. Он прошёл  войну. Стал, как и Гриша, закалённым, обветренным. Да и природа его не обделила: низкий, но плотный, как и отец, красивый, белокурый. И волосы, как и у отца, ложатся на одну  сторону. Как такого будешь называть Колей? После объятий и дежурных расспросов, она назвала его Николаем Павловичем. Но он возразил:

     -Навищо ви так, титка Вира? Просто - Коля.

     -Ну, ладно, Коля так Коля. А, может, все-таки Николай?

     -Не треба. Коля.

     -Хорошо. Коля. Скажи мне, где ты  все  эти  дни  был? Я уже с месяц  живу в хате, а тебя вижу впервые.

     -В область издив. Навчаюся там по професии.

     -Судьбой отца интересовался? Не делал запрос? Не выяснял в органах?

     -Хто мени скаже! Сину ворога народу! Бигав я, справлявся. А! – махнул рукой.

     -А давай я сделаю запрос. Ну, как родня, что ли? Пусть они мне ответят. Ведь кто-то ж вёл следствие, кто-то ж судил. Короче, след  должен остаться. А, может, ему осталось год-два досидеть.

     -А ви тут, титко Вира, будете жити?

     -А где? Мне больше негде. Приходи, когда  свободный будешь, поговорим, запрос напишем. Да, я так и не спросила: а ты тоже тут будешь жить?

     -Так. Я всього тут два мисяци. Ось влаштувався обликовцем.

     -Тогда лучше я зайду. У тебя хоть стол есть. А у меня, чёрт его  возьми, поломался. На подоконнике кушать приходится.

     -О, так я поможу видремонтувати. Ось навчання закинчу…

     -Ладно. Заскочи как-то. Заодно и мужу напишу. Отправлю два письма.

     -А де ваш чоловик?

     -Он служит. А я вот с животом, видишь?

     -А я, знаете, в институт хочу  поступити. Так хочеться  стати  агрономом. Але чи примуть сина ворога народу? На вийни он пид танк кинувся, щоб  своим  видкрити дорогу в атаку, и що: крутили, крутили, так и не нагородили. Догадуюсь: син ворога народу!

     -Не знаю, Коля. Но ты не теряй надежды.

     Заметила, когда разговаривает, стесняется смотреть в глаза.

     Вскоре Коля  пришёл. Принёс молоток, отвертку, гвозди (от отца остались) и очень  быстро отремонтировал стол. Написали два запроса. По поводу  отца Коли и её мужа. Отправили. Долго ждали-волновались. Но ответы через  месяц пришли. Первый. Алексей Семёнович пишет, что о демобилизации ещё и речь не идёт. Второй. Из органов госбезопасности сообщили, что Павел Петрович осужден за  антисоветскую  деятельность, и «приговор приведено в исполнение 10.10. 1938 года. О месте  захоронения  сведений нет». Короче, и в машину бросили, как собаку, и в яму – не лучше…


     1946 год
     На хуторе  костяк, в основном, сохранился. Но есть  много хат, занятых  уже приезжими людьми. Как правило, это - другие  области  Украины, Курск, Белоруссия. Купили хаты, где не стало хозяев, и устраивают свою личную  жизнь. Они, конечно, думали, что разруха лишь у них, где жили, а тут точно  такое. Ну, может, со  своими  особенностями. Притом, не в лучшую сторону…

     После Новогодних  праздников  Вера Васильевна взяла себе за правило совершать ежедневные прогулки. Ведь вот-вот роды. Надо набираться сил. И вот однажды, когда в очередной раз вышла  за  калитку, встретилась  с соседкой, что в хате «Трутня» живёт. Через дорогу, наискосок. Странным показалось, что на хуторе четвертая часть хат  разрушена, а у «Трутня» цела. Все бомбы, все снаряды и пули почему-то пролетали мимо! Наводил, что ли? Та тоже, видно, от скуки, вышла подышать воздухом. Ну, слово за слово, как часто это бывает, и «зацепились». Соседка, Нина Андреевна, два года уже, как на хуторе. Носит почту. А о Вере Васильевне думала, что и та из новичков, и давай её «просвещать»:

     -Хутир, як бачите, геть без чоловикив. Дити, пидлитки довоенного «випуску» и старики. От и вся робоча сила. А орать ким, чим? Ни плугив, ни коней, ни даже корив нема. А      якщо  у кого и залишилась одна, так вона не тягне, бо выснажена.

     Вера Васильевна попыталась изменить ход разговора.

     -Простите, а вы из каких краёв сюда переехали?

     Но соседка, будто не слышала.

     -От я и кажу. Люди  коровам  помогають тягати плуга. А за борони и казати  ничого. Сами тягають. Савелий, мий чоловик, розповидав, що торик даже не  орали, сияли соняшник прямо по неораному полю. А з насинням  що робиться! Його в колгоспи геть немае. Так ходили и збирали по хатах. И мене, як листоношу попередили, щоб казала всим: ось, зберемо, мовляв, урожай, тоди и повернемо.

     Так повторилось  пару раз. Только спросишь, а она  начинает разговор. Пришлось даже украдкой в большие карие глаза заглянуть. Что там у неё со здоровьем? Не метёт ли, соседушка, пыль? Но ничего не выявила. Скорее, она просто такая по жизни. Словоохотливая. Притом, как замечено, если она начала говорить, не перебивай. Бесполезно. Дай закончить. Но если уж ты начал говорить, то знай, на любом  слове может беспардонно оборвать, и тогда твоя мысль разлетится в пух и прах.

     Но о семье всё-таки узнала. Жили они до войны в Илларионово. Недалеко  от Ивановского. Она работала учительницей, он – трактористом. В войну его мобилизовали. А ей пришлось терпеть унижения, прятаться с детьми от немцев. Позже они сожги её хату. Скиталась по знакомым. А через год муж вернулся. Комиссовали. Потому, что  оторвало полноги, до колена. Ходит с деревянным протезом. Вот и пришлось переехать. А тут колхоз  выделил хату, дали работу.

     -Чоловик мий  в  тракторний  бригади робить. Борони як раз ремонтують. А дити пишли в школу. Дочци вже десять  рокив, а синочку – висим. Ну, а у мене  робота, як у листоноши – сам соби бригадир. Що там того хутора! Пробигся взад-вперед, роздав газети, листи, и вильний. Вибачте, а у вас яка симья?

     Когда Вера Васильевна  услышала, что Савелий с протезом, то подумала: «А я всё никак не пойму -- кто это по  хутору  ходит на одной ноге?» Думала, что дед Артем (э-э-э!), так она уже ходила к нему  обувь  подчинить и видела, как он ходит. За ремонт, впрочем, весь огород ему освободила от бурьянов…

     Вера Васильевна рассказала свою судьбу. Добавила, что пока  живёт  одна, ждёт  мужа из армии, ребёнок вот-вот  появится. О, тут сразу начались расспросы. А где, мол, муж служит, кем, скоро ли приедет? Вспомнилась тётя  Наташа: «Не видкривай  душу. Наплюють!». А потому объяснила почти телеграфным  способом. Почтальон, мол, поймёт. Долго стояли у калитки и болтали. Так  понравилось, ей Богу! Мороз, снежок, воздух! И соседка попалась по душе. «Вот и будет с  кем  свободное время коротать». Хотя, бывает ли оно у свинарки! Ой ли!

     И Нина Андреевна привязалась. Маленькая, полненькая. Фуфайка расстегнута, рукава завёрнуты. Точно на ринг собралась. И говорит, и говорит. Перешли на еду. Это уж чисто женская тема, деликатная. К тому же, после войны с продуктами не ахти.

     Соседка говорит:

     -Тю, а я держу три несучки и пивня. Яйце, як нияк!

     Вера Васильевна еле удержалась, чтоб не засмеяться. Опозорила  бы собеседницу. Да и сама, может  быть, опустилась бы ниже в её  глазах. Ей  непонятно: как это -- «несучки»?  Может, несушки? Не выдержала, уточнила.

     -Нина Андреевна. Я за свою жизнь говорила и на  русском языке, и на украинском, и на немецком. Сейчас вот опять в Украине, а вот  слово «несучки» не  слышала. Простите, может, вы ошиблись? Может, надо говорить «несушки»? А так что получается, та курица, которая несёт яйца, «несучка», а которая не несёт - что, сучка?

     -Ви помиляетеся, Вира Василивна. То так треба. В украинським слови буква «ш» заминена на «ч». «Несучка». Ч! Зрозумило?

     -Ой, никогда б не подумала! Значит, век живи – век учись…

     Соседка осталась довольна исходом «конфликта». Рассмеялась. Личико у неё крупное,  интеллигентное. Очень приятное. Золотистая коса аккуратно собрана в круг и зашпилена на затылке. Ох, насмеялись! Сблизились ещё больше. На весёлой  ноте и разошлись. Шла домой и думала: «Вот и есть соседка! В случае  чего, так  хоть позвать можно». А это «чего», впрочем, уже наступало на пятки. К вечеру низ  живота  стал побаливать, неожиданно появились выделения. Прилегла на кровать и уснула. А ночью разбудил озноб и сильная, ломящая боль в пояснице. Поняла, похоже на роды. Было  это под ночь на 1 февраля. Завтра день преподобного Макария Великого. «Коли дома нет. Он лишь  по  выходным приезжает. Кого звать? Женщин со  второго этажа? Так они - незнакомы. О, бабушку Фёклу! Но она ведь далеко. Кто ей сообщит? А, Нина Андреевна! Вот и понадобилась соседка. К тому же, такая хорошая!». Еле выбралась из хаты. С трудом  перешла дорогу. Сообщила соседке. Та сразу фуфайку на плечи и побежала звать.

     Вскоре собрались. Роженица лежит, стонет, а они лишь вздыхают. Ни  одна  не  знает, за что браться. Видя такое дело, Вера Васильевна взяла руководство на себя. Распорядилась, чтоб подруга сбегала домой и принесла тряпок, а баба Фёкла пусть натопит печь, вскипятит воды. Пока вода грелась, старушка помыла подоконники, протёрла все пыльные места. А тут и соседка явилась. Принесла отрезки от простыней, наволочек, бутылку  самогонки. Сказала: руки, мол, мыть. Дезинфекция! Роженица уже начинает корчиться и кричать, а женщины спорят, кому браться за дело. Баба Фёкла говорит, что уже стара для таких тонких дел, а та – никогда этим не занималась. Это вам, мол, не  письма и газеты носить. Но  побеждают всегда старшие. Помыла Нина Андреевна водкой руки, глотнула  пару раз для  смелости и села «за руль». Роженица орёт, а она  успокаивает, удерживает, чтоб не упала на пол. Как только крик прекращается, «доктор» даёт волю языку.

     -Ой, оцей стил так  гарно  став  виглядати! Це Коля зробив? От умниця! Треба и свойому сказати, хай так зробить! Вин у мене все вмие.

     Начались схватки. Роженица тужится, кричит. А «доктор» настраивает:

     -Давай, подруга! Давай! Тужся! Тужся!

     Баба Фекла орудует тряпками.

     Ещё вскрик и - появился ребенок.

     -От молодчина! Дивчинка!

     -Жи-жи-жи-ва?

     -А як же!

     Так 1 февраля Вера Васильевна получила в подарок от Господа крупное тельце девочки, последователицы Макария Великого. Этот святой, как говорит о нём религиозное учение, рано познал  жизненные  ущемления. И лишь  после  того, как  осознал, что в жизни надо что-то менять, сказал  себе: «Внимай, Макарий, и имей  заботу о своей Душе, ибо и тебе - предстоит оставить земную жизнь». А после этого начал искать пути в  молитвах и покаяниях, и Господь дал ему долгую жизнь…

     Уже через неделю после родов девочку, которую  назвали Катей, отнесла к бабе Фёкле, чтоб присматривала, а сама пошла на работу. Правда, тётя Наташа ругала, что получилось, как у свиноматки. Только, мол, родила, а уже ходит по загородке. Ничего! Такой натуры человек! Вечно идёт против ветра…


     1947 год               
     Очередной год не прибавил радости. Работать не  стало легче. Кормов нет или почти нет, инвентаря (ведра, вилы, лопаты) тоже нет, так как колхозу купить не за что, а принести из дому нечего, поскольку – одно разорение и нищета. Одежда, как и всё остальное, тоже от- сутствовала. Кто умел, имел желание, исходный материал и было на чём, ткал, прял, шил. Короче, сам себя одевал. Вера Васильевна  плела носки. За них выменивала у предприимчивых хуторян – платок, например, кофту, отрез белого полотна, из которого и сейчас носит платье. Покрасила отваром луковой шелухи, отнесла – сшили. А пальто и фуфайки не было. На работе просила у тёти Наташи. Та ведь теперь  уже не свинарка, а опытная заведующая. Так и ходила в чужом, лоснящемся от  жиров и времени, одеянии. Когда уходила домой, надевала пару кофт и пиджак. А фуфайку  отдавала. Так и с резиновыми сапогами, в которых стельки – из соломы. А фонарь, так вообще  один на две фермы - конюшня и свинарник. Где срочно требуется, туда и несут. Не раз во  время  опороса свиноматки приходилось бежать по темноте и просить. А просить  у кого? У Мирона! А он, заете, какой липкий до баб. Как увидит Веру Васильевну, так съел бы глазами. Руки не знает куда определить. И на плечи ей положит, и талию  обнимет. Она увертывается, гонит, отталкивает, отговаривает не вести себя так, а ему, хоть кол на голове теши. Глазами всех бы «перепортил», да не подпускают. Хоть не  показывайся  на конюшне! Вообще, как заметила, что-то часто стал бегать на свинарник. А она там, считай, сама, так как свинарок больше нет, группа-то всего одна. А тётя Наташа часто отсутствует. Кого звать, в случае, если появится и начнёт приставать?

     Что ж, такая у неё работа! Мясо нужно стране. Вот и старается. Хочет из остатков военного периода сформировать группу. Чтоб в ней было раза в три больше основных свиноматок, чем разовых. Хочет увеличить поголовье молодняка, чтоб было из чего выбирать. А также хочет научиться получать третий опорос. Апрельским и сентябрьским не поправишь дело. Случить бы, скажем, летом, а в декабре  дождаться приплода. То было бы дело! Вот и «торчит» на работе с темна до темна. И, иди-знай, когда тот Мирон может нагрянуть. Утром, в обед, вечером, когда рядом – никого. А ещё, как заметила, распорядок дня требует, чтоб к нему присмотрелись. Там столько старых, отживших  положений. Короче, надо тут и жить, чтоб добиться желаемого. А Вера Васильевна по натуре как раз и есть такая, что не любит за ветром ходить. Ей нужны бури, штормы, океанские волны с десятиэтажный дом! Там она себя  чувствует  комфортно. Как Коля, например, со  своей  саженей (старая мера длины). Каждую  свободную  минуту он с ней возится. То протирает, то смазывает металлические части. Что сказать! Любит человек дело, вот и – так…

     Но желать, как  говорят, не вредно. Куда вреднее – не желать. Обстановка сложилась, к сожалению, не в её пользу. К послевоенным бедам (неустроенность, отсутствие всего, что  требуется свиньям и свинарке), добавились  новые  проблемы. В связи  с  тем, что урожаи военного  времени  присваивали немцы, земля не пахана, а пахать и сеять нечем, появился голод. Денег ни у хуторян, ни у неё – нет, потому что  на  работе  не платили. Выдавали зерном, крупой, кукурузой. Хлеба не достать. Муки и крупы – и подавно. Спасался, кто как мог. По хутору пошли попрошайки, если  так  можно  назвать несчастн-ых людей. В основном, это были дети и подростки. Они оказались живучее своих родителей, которых уже давно голод загнал в постель. Вот и ходили  вчерашние ученики от хаты к хате в маминой фуфайке, в папиной шапке, и просили, хоть что-нибудь. У Веры Васильевны окошко расположено низко над землей. Всё видно. Бедные люди! Не мытые, не обстираны, тощие, как лавровый лист! Стоит и просит. Не верит, что у тебя нет. Льёт слезы. А что  дашь, если  у самой грудь пуста от недоедания. А ведь у неё грудной ребё- нок. Сама  повадилась  ходить к Нине Андреевне. Та добродушная, настоящая подруга – смотришь, что-то да даст. А у неё было, что давать. Ну, во-первых, комнаты хорошо  меблированы, к мебели кое-что есть. С Верой Васильевной не сравнить. Во-вторых, курочки («несучки») имеются, корова. Истощенная, правда, на ноги пала, но – корова, хоть немного, но давала молока. Новорожденная Катя и жила за счёт неё. Нина Андреевна, поскольку сарая не было, держала её в сенцах. А чтоб подоить, хозяева приглашали  соседских  мужичков с конскими постромками. Те, за бутылку  самогонки, подводили те ленты под неё (спереди и сзади) и вчетвером ставили  на ноги. Держали, чтоб не упала, пока хозяйка подоит. После – опускали, клали еду. Так и лежала, кормилица, до очередной дойки.

     В общем, ели, кто что найдёт. Вера Васильевна  бегала  до  восхода солнца за хутор. В том краю была ложбина и в ней росла лебеда. Нарвёт увесистую  сумку, принесёт, сварит какой-нибудь «кандёр» (суп – не суп, борщ – не борщ) и на сутки хватало. Миску опорожнит и ходит. В животе, вроде, что-то побывало, а до тела так и не дошло. Иногда пекла «деликатесы» - перепечки из лебеды и щавля. Весной, когда во дворе  зацветала акация, употребляла цвет. И некогда было присматриваться, есть там на нём муравьи или нет? Особенно выручал огород. Сеяла свеклу, тыкву, подсолнечник. А дальше  дело  творчества. Из кукурузы пекла лепёшки с укропом, запекала  фрукты – во дворе росли абрикосы, сливы. В огороде было много паслёна. Куст не высокий, но широкий и         мощный. А на нём – черные ягоды, как бусины. Вкус изумительный! Каждый день прикладывалась то к одному кустику, то к другому. Ела не много. Но вот  однажды пришла Нина Андреевна и «присоседилась». Перепробовали от всех кустов. И надо ж такому случиться, что хозяйке «шалости» сошли, а у подруги даже зрение село. Правда, быстро восстановилось. С тех пор к паслёну – ни-ни. Пусть его вороны клюют!

     Вера Васильевна – женщина совестливая. Задумалась однажды. «Как это так, я молоко беру для Кати «за спасибо», а подруге ничем не помогаю - то на работе, то нечем?». Вот и решила, как только появится  свободное время на свинарнике, так и будет ходить в степь по березку, куриную лапку для коровы. Шла так однажды, смотрит - пацанов в окопах, что за хутором! Сидят на дне, играют в войну. Один, якобы, пулеметчик – строчит с бруствера, другой автоматчик – идёт в атаку, третий бросает гранату под танк. Вот, подумала, на чём воспитываются теперешние дети! А сама пошла с мешком  на плечах к хутору. Так делала часто. Принесёт корм корове, и совесть чиста. В дружбе выживали. Обе радовались тому, что нашли одна другую. Как-то в тракторной бригаде дали муку. Савелий  принёс полную кружку. Собрались у них, наделали затирки, потом несколько дней ели. «Кандёру», конечно, далеко до неё. А делать её не так уж и сложно. Мука, вода и яйцо. Замесить, высушить, растереть. А варили на печке, которая  топилась пламенем от курая (перекати-поле). Ведь в те годы коровьих лепёшек не было. Смеялись: обезяна, дескать, в человека превращалась долго, а человек в обезьяну – мигом.

     На хуторе до сих пор ещё многим негде жить. Бомбежки, поджоги  уничтожили четверть  хат. Пока  жили,  где  придётся. А теперь  решили  строиться. Эх, сколько построено тут хат коллективным  порядком! Ходили и Вера  Васильевна, и Нина Андреевна. Месили, формовали, мазали. В это воскресенье (это было под праздник Октября) пошла  помогать Мирону. Шла мимо бабы Фёклы. Занесла  ей  картошки, кочан капусты для борща. Как-никак, за дитём присматривает. Да если б и не смотрела, всё равно носила бы. Ведь  мать подруги! А это многое значит. Баба Фёкла лежала. Она уже совсем старенькая. Мать только присела на краешек кровати, а Катя уже лезет к груди. Привыкла. Ей уже полтора года, а она, смотрите на неё, пристраивается и сосёт.

     Баба Фекла говорит:

     -Ай-яй-яй! Такка веллика, а з сиссею не розлуччаеться.

     Катя бросает сисю, подбегает  к  старушке и пытается вытолкать её из комнаты: дескать, баба, «ди!» (то есть, иди, не мешай).

     Инка делала уроки. Она, как-никак, уже в первом классе. Писала  домашнее задание на обрывке газеты, поскольку о бумаге тогда  лишь  мечтали. У неё как раз такой возраст, что зубы выпадают. С левой стороны явно просматривается «дыра». Даже посвистывет. А с правой – шатается и болит. Притронуться нельзя. Растёт  молодежь, становится  на ноги и крепнет. Мать поиграла с Катей. Такое дитя подвижное да весёлое! Всё смеётся. А внешностью вся в Алексея Семёновича. И глазки, тот-в-точ, карие. И такая же    смышлёная. А вот подвижность не соответствует. Отец очень  медлительный, как медведь. «Мишка косолапый по лесу идёт». А эта чересчур активная…

     По пути встретила Нину Андреевну.

     -А ты к Мирону пойдёшь?

     -Звичайно. Я завжди у всих буваю. Але я  пидийду  пизнише. Газети  рознести треба. А то скарг буде!

     Туда же торопился и Гриша.

     -О! – воскликнула Нина Андреевна. – Рубашка у тебе  красива! Треба и  Савелию таку купить. На орден Ленина як раз пидийдешь.

     -А вы что, ордена раздаёте?

     -Роздаю! Тильки не ордена, а газети, в яких е Указ. От слухай. Аби получить орден   Червоного Прапора, виявляеться, треба зибрати  з одного  гектара 20 центнерив пшеници. А ти зумив би?

     -Запросто! Если б на комбайне работал. Только это всё ерунда! Тракторист вырастит, добьется и по 20, и по 30 центнеров, а орден всё равно получит председатель…

     Пошутили. Нина Андреевна отправилась  разносить почту, а Вера  Васильевна с Гришей взяли курс на двор Мирона. Такой был обычай. Кто б ни вздумал  строить хату, собирался и помогал  весь хутор. Во дворе уже стояло десятка с два хуторян. Старые сапоги (месить придется солому с глиной), белые косынки, плотно закрывающие лоб и завязанные сзади. Лишь два рожка торчат. Мужики в рубашках, фуражках. Оказывается, хата Мирона уже вот-вот развалится. Решил построить новую. Впереди этой. Мирон вышёл встречать. И опять  положил  Вере Васильевне  руку  на  талию. Все видят, в том числе и жена, а он – вот так, несерьёзно. Подумала: «Голодной  куме  всегда хлеб на уме». А в толпе, как всегда, политика. «Чули, як газети раздовбали нашу область? Кажуть, погана  хлибозаготивля. Хэ! А ми з голоду пухнем!». – «Ой, опух! Це ти в  газети, кажеш, вычит-ав? А я по радио чула, що в нашим райони орден материнськои слави получили 26 жиночок». – «Вот, вот! Это как раз от голода!» Все  рассмеялись. Тут Гриша подпрягся (он для хуторян – железнодорожник, «начальник всего разъезда», авторитет, что ли): «А зачем  вам те товары и продукты? Есть Постановление, что будут проводить  денежную реформу. Карточки отменят. Теперь ни того, ни другого не будет».  – «А що нам минять? У нас  грошей  не  було, нема и  не  буде. Хай трусяться ти, хто пид  деревами закопали».

     Опять смех. Услышала последние слова, проходя мимо с кастрюлей щей, и жена Мирона, Гапка. Остановилась и как рассмеётся! Такая, внешне, красавица и умница. От её пухленьких губ медом отдаёт. Личико – полное, миловидное. Волосы так искусно уложены на затылке головы. Двух дочек родила Мирону. Младшая уже ползает. Ещё и с сапкой не расстается, вечно в поле. Но в это время из сеней вышел Мирон и при всём  честном народе отчитал её:

     -Чого ти тут клюв свий роззявила? Иди, подавай на стил!


     1948 год
     Хоть и ходили ещё хуторяне в платьях из парашюта, но жизнь уже  заметно стала налаживаться. Весна принесла кое-какой урожай с огородов. Легче  стало  добыть  продукты. У многих  появились коровы, овцы, козы. «Зашумели, загудели провода!» Казалось бы, ну, и развивай, хуторянин, дальше положительные начала, так нет же - зачастили бандиты. Свои они или приезжие, кто тогда мог разобраться. Но вреда приносили не мало. Дело в том, что скот содержался либо во дворе, либо -- в примитивных сараях с нена- дежными запорами. Подъедут, бывало, ночью  на повозке, вырежут всё, что доступно, погрузят и увезли. А выйти опасно – убьют. Одни  бабы  кругом! Мужиков ведь мало. И те: то без руки, то без ноги. С войны пришла лишь часть, остальных ждут, выглядывают…

     А Вера Васильевна ходит на свинарник рано. До восхода солнца ещё часа два. Страшно! Особенно, в балке. По утрам там – белая дымка тумана. Идёт, бредёт, как по молоку. Мало ли что может случиться. А выбора нет. Кто тебя возить  или  сопровождать будет? И так день в день. Приходит на ферму, принимает от сторожа  группу свиней. Он покрутился и ушел, а она опять - одна. Что стоит тем же  бандитам налететь, вырезать свиней, насмеяться над ней и скрыться. Но на общественное добро они руку не поднимают. Остерегаются. Ведь это вам не частное, беззащитное. А тут могут и к суду притянуть. Кстати, а резать в её загородках было что. 20 основных свиноматок! Мощные, тяжелые! 17 разовых! Тоже - «при теле», как говорится. Плюс – малышни  полная  загородка. Штук 50. Часто подумывала, если б не было опыта, который накопила до войны, что б она с ними делала. Ведь около них надо быть чуть ли ни дирижёром. Малыши орут своими голосами, те, что постарше, своими. Ну, прямо, оркестр! Поди, разберись, что  они хотят. А она и понимает, и разбирается. А если в чём и проявится  недостаток знаний, так для  этого  есть зоотехник, который периодически бывает на ферме, тётя Наташа – она очень часто сюда наведывается. Так и работает Вера Васильевна. Но надеется, что скоро построят  новый свинарник, тогда труд её облегчится. С полгода уже, как копают канавы под фунда- мент, но почему-то медленно. Это рядом. С десяток метров от старого свинарника. То будет дело! Широкие проходы, большие, светлые окна. А там, смотришь, что-то механи- зируют. Эх, деньжат бы колхозу побольше! Да откуда их взять. А пока - в тесноте, всё вручную. Снимает старую подстилку вилами, выбрасывает на проход, а потом подъезжает повозкой, с высокими бортами, грузит и везёт за свинарник. А там тоже - вилы мои вилы!

     Пока кидала вилами навоз да рассуждала, не заметила, как рядом оказался Мирон.  Рубашка у него новая, в полоску. Густой, смолистый чуб подстрижен. Крупное, широкое лицо чисто выбрито. Веселый, говорливый.

     -Вира, навищо рвеш пупа. Воно тоби треба?

     Ответила:

     -Всем надо, а почему мне – нет?

   Далее, как в классическом сценарии, руки  так и  пошли  в ход. Поймал за талию, начал с силой прижимать к себе. Она вывернулась. Он положил  руку  на плечо. Опять  оттолкнула, отошла в сторону.

     -Слушай, Мирон! У тебя что, жены нет? Или забыл, что  дома – две дочери. Что ты всё время от меня чего-то добиваешься? Я что, лучше Гапки?

     -Припустимо, краще. И що?

     -Зачем ты её унижаешь? Она у тебя красавица, умница…

     -Да? А ти знаеш, що вона мени невирна?

     Сел на ведро и начал  рассказывать о делах юности. Как встречался с Гапкой, как считал её недосягаемой. Даже притронуться  боялся. А когда женился, оказалось, что она неверная. Это засело в мозгу, как заноза, и сверлит. Единственное  лекарство  от    подобной  хвори, как сам убедился, завести  любовь на стороне. Сказал, что они с ней, как  два магнита! Сведи их спинами, будут притягиваться. Как доказательство, двое детей. Но если лицом к лицу – отталкиваются. Рассказал, как  ему  было комфортно с Дуней, как сразу исчезли мысли о неверности жены…

     -Так я что теперь, должна заменять её?

     -Ой! Не литай так високо. Впадеш. Не така ти вже й свята! – помолчал: -- Дитина у тебе  звидки взялась? Вид нимця?

     -Ах, вот оно что! – и резко оттолкнула его от себя.

     Мирон - высокий, крепкий, но, споткнувшись  о  кучку навоза, упал  назад и растянулся на проходе. Вскипел:

     -А, курва нимецька! -- и уже на выходе добавил: -- Ти мене ще запамятаешь…

     А она – за вилы и давай дальше перекидывать навоз через загородку. Чтоб быстрее забыть неприятный разговор, переключила  мысли на  трудовые дела. «Надо    присмотреться к разовым свиноматкам. От них, конечно, большая польза. Но многие дают приплод по пять и меньше штук. Что это за свиноматка? Пять штук! Всех, кто  даст ниже пяти, выбракую сразу же… Курва немецкая… Господи, да что за напасть? Зачем такая кара?.. А если больше пяти, попрошу тётю Наташу, чтоб разрешила перевести к основным свиноматкам. С них и создам крепкое стадо… Ты меня еще запомнишь… О, да так и тронуться можно! Лезут в голову слова Мирона, не  открестишься. А, не вешай нос, Вера Васильевна! Побеждает тот, кто крепче духом!»

     Дух-то есть, но его, как  вода  камень  подтачивает, так и Мирон - нарушил. Как бы, подорвал изнутри. И мысли теперь  накрывают  волнами её сознание. Вспомнила вдруг и Алексея Семёновича. «А вдруг он предал меня? Что тогда  говорить людям? Это сейчас про-сто, пока не все вернулись с войны. А потом что? Ну, запросил справку о рождении дочери, ну, запишут в какую-нибудь книгу штаба, что он семейный и так далее. А          вернется ли сам ко мне или поедет к своей перестарке Маньке. И что тогда? Как людям в глаза смотреть и  как «отбиваться» от вопросов?»

     Ну, Мирон! Ну, царапнул  душу! А он, кстати, понял, наверное, и долго  не  появляется в  свинарнике. «Ну, и хрен с тобой, бабник!». Пыталась растворяться в работе, чтоб и мысли о нём не было. А её тут, этой работы, не начатый край! Особенно «зашивалась» в трех классических для свинарки периодах. Первый. При подготовке к случке. Забот – уйма. Второй. При случке. Хряк, как жеребец, большой и сильный, свиноматка  в  охоте злая. Надо её выделить, загнать в тупиковую загородку. Вслед - его. У него, кстати, тоже поведение непредсказуемое. Вот и смотри, как  говорится, в оба. Ну, третий – это  опорос. Тут надо ночами напролёт дежурить. Дождаться, принять, вытереть, следить, чтоб малышей не затоптали. Ой, ой, ой! Свинарка – это не просто член колхоза. Это, если хотите, колхозный профессор мясных дел.

     А насколько интересна её работа! Вот свиноматка опоросилась. Расползлись по соломенной подстилке дырявые носики-пятачки, сохнут. Тут тебе уже  шевелятся и ищут, где бы пососать молока. А свиноматка лежит, как  генерал в шинели, с множеством сосков - в два ряда. Вот они подползают к ним, находят  соски  нюхом, присасываются и сосут, сосут без устали. Поэтично, ей Богу! А ещё интерес в том, что эту малышню надо выводить на солнце, на травку. Там вообще – загляденье! Хоть они и свиньи, но  у них, как и у людей, у каждого своя индивидуальность. Один ведёт себя  резво, другой спокойный, третий лез-ет, куда не положено. Работаешь, точно с детьми. Маленьких сразу, но постепенно, приучаешь к минеральным добавкам. Мел, древесный уголь. Колхоз всё это не дает. У него в сусеках пусто. Приходится носить домашние заготовки. Сам приготовишь, сам принесешь, сам скормишь. От минералов поросята реже болеют. На 10-12-й день даёт малышам молоко, варит кашу. Как дочке - Кате. Можно, конечно, идти проторённым путем, не проявлять творчество. Но оно, всё-таки, дает лучшие результаты. А Вера Васильевна, как известно, заинтересована, чтоб поросята после 2-месячного возраста были как можно большего веса. Например, норма 12 кг., а она сдает 17-18. Это выгодно  и ей - премия, и колхозу – рост доходной части.

     А мяса в стране  не хватает. Сверху требуют, рассылают проверки, лекторов, агитаторов. Одни сидят  в  конторе, ищут «среди  бумаг  мясо», иные  разъезжаются  по  фермам, где оно «нарастает». Вот и к её свиноферме однажды подкатила бричка, из которой сошёл высокий, тонкий дяденька. По внешности, по поведению видно, что  партийную «науку» знает. Представился заведующей, что из Райкома. Начал  водить по  ферме, расспрашивать. Заговорил о политике партии, о недостаче в стране  мяса и сала. Подошли к Вере Васильевне. Спросил:

     -Это такой у вас свинарник? А почему  загородки старые? А почему свиньи кричат? Вы их что, не кормите?

     Тётя Наташа:

     -Кормим. Але на то вона и свиня, щоб хрюкати, верещати.

     -А если подкормить, не перестанет?

     -Николи! Свиня есть свиня!

     К Вере Васильевне:

     -Нас направили, чтоб мы, агитаторы Райкома, повстречались с вами, уважаемыми свинарками, и передали  обеспокоенность высших органов, что мало вы всё-таки выращиваете свинины. А вы что скажете? Как вас там…

     -Вера Васильевна.

     -Ах, да, Вера Васильевна! Простите. Как вы считаете, партия  верную позицию занимает в данном вопросе? Ведь нас направили, чтоб мы приблизились к производителю мяса и выявили трудности, просчёты. Ну, а поскольку вы и есть производителем продукции, вот и расскажите обо всём. Как вас там…

     -Вера Васильевна.

     -Ах, да, Вера Васильевна! Простите. Можно, вернее, есть  ли такая возможность, улучшить показатели по мясу и салу, ну, хотя бы на половину, что ли?

     -Чтоб увеличить на половину, нужен новый  свинарник. А он, как вы видели, только   лишь строится. А, насколько мне известно, район наобещал товарищу Сталину, что    построит столько-то свинарников, а построил лишь 4% от плана…

     Тётя Наташа стоит за спиной агитатора, показывает: не болтай!

     -А откуда вы такую информацию взяли?

     -Как? В газете прочитала. Что вы не помните, как писали Сталину письмо?

     Агитатор покраснел, но изворотливость спасла:

     -Впервые слышу, чтоб свинарка читала газеты. Я немедленно поставлю вопрос на Бюро Райкома, чтоб  ваш  опыт  распространили. Каждая свинарка  должна выписывать газету! Кто читает газеты, тот правильно понимает политику партии, у того и  показатели высокие. Иначе дело нам не исправить.

     -Извините, я тоже не выписываю, так как не за что, но читаю.

     Тётя Наташа показывает: не болтай!

     -И где же вы берёте газеты?

     -А, это мой маленький секрет.

     -О, так у вас и секреты есть! Ладно. Ну, раз вы, как  говорите, читаете газеты, то, наверное, и такое слышали. В район приезжал первый  секретарь Обкома партии Леонид Ильич Брежнев и говорил, что «село надо подтянуть». Как вы это понимаете?

     -Как? Ну, хотя бы так. Когда колхоз построит  новый свинарник, то район должен помочь механизировать по всем  правилам. Свинарка меньше  занималась бы навозом, а больше свиньями.

     Опять тётя Наташа: помолчи!

     -Знаете, в вашем разговоре есть  рациональное  зерно. Ну-ка, ну-ка, как вас там? Я доложу на Бюро. -- открыл папку, записал: Балашенко Вера Васильевна.

     А свинарка разговорилась, не обращая внимания на заведующую.

     -Только вы так и доложите. То, что мы сейчас  вырабатываем, то всё – на энтузиазме. Недоедание, недосыпание, изнурительный труд и ещё тысяча «не». А мясо  появится, когда на ферме будут условия. Сапоги, фуфайки, корма, механизация…

     Агитатор, уезжая, даже пожал руку свинарке. Но тут тётя Наташа налетела. Разве можно, мол, так разговаривать с Райкомовцем? А когда проанализировали диалог по каждому   слову, то успокоились. Ничего, мол, необдуманного  не  сказано. Посмеялись и разошлись по рабочим местам. Даже как-то легче стало. Шутка ли, разговаривала с Райкомовцем на равных! «А, выгонят за откровенность, так - ниже куда? Что с сапкой, что с лопатой – одно и то же. Только  с  сапкой – с утра до вечера, а с лопатой – с утра до утра. Это Райкомовцу  страшно падать свысока. Далеко лететь!»

     Возвращалась домой по темноте. Чувствовалась  необъяснимая  усталость. Будто весь день долбила гранит. Как в Германии. Оказывается, это такой обман в организме. Высказывалась – легко было, а сейчас всё болит. В пути  пересекли  дорогу женщины с лопатами и ведрами. Они, по письменной рекомендации И.В. Сталина, занимаются   посадкой деревьев на межах полей. Например, от балки и выше, где постоянно гибнет  от морозных ветров пшеница. Доносятся песни вчерашних воинов, пришедших с фронта. Среди них улавливается и голос Гриши. Здоровые и отважные парни каждый вечер, после работы, собираются у кого-нибудь из дружков. Побалуются самогонкой, закусят  наспех и – по улице. Подростки – те темноты бояться, а этим – всё  равно. До первых петухов гуляют, а утром, как ни в чем не бывало, на работу.

     Уже у дома встретила Колю, но сил не  осталось  на разговор. Помнится, он как-то говорил, что поступил в Сельхозинститут, и она лишь уточнила:

     -Заочно?

     -Ни, на стационар.

     И пошла, усталая, в хату…

     Надолго остался в голове  разговор с лектором Райкома. Всё вспоминала. А потом вдруг прочитала в газете, что её опыт по культурному развитию  животноводов пошёл по району. Рубрика появилась такая: «Каждому животноводу подписаться на газету!» А ещё в газете было сказано, что район к концу  года построил 74 свинарника. Подумала: «Не посетил бы Л.И. Брежнев район, не «гавкнула» бы я Райкомовцу, так и остановились бы на 4%. А так, смотришь, и за наш возьмутся. Получается, что низовых начальничков, «веснушчатых», надо  постоянно подгонять. Они без кнута не  умеют работать. А если и работают, то от этого, порой, больше  минусов, чем пользы»…


     1949 год
     Январь выдался  холодным. Руки мерзнут, примерзают к ряднине. А Вере Васильевне с тётей Наташей каждый день надо носить корм свиньям. Всё расположено в разных мес- тах и далеко от её группы.

     Носили, старались однажды, вдруг тётя Наташа говорит:

     -Стий! Давай видпочинемо. Стара я вже. А я тоби казала, чи ни? Забула, ий Богу! Вчора тебе Иван питав, що на телятнику робить.

     Сообразила:

     -Такой длиннолицый?

     -Так.

     -Видела его когда-то. Он строил телятник. А что хотел?

     Пока ответ лишь  формулировался в голове тёти Наташи, её голову  заполонили мысли об Алексее Семёновиче. «В обед надо ещё одно письмецо написать. Ведь уже 1949-й! Сколько можно  ждать? Обман, что ли? Война  закончилась, в том числе и с Японией, а он не едет. Да что «не едет!» На последние два письма даже ответа нет. Ничего, милый! Найдём! Вот напишу и на армейский адрес, и на домашний. Обнаружишься».

     -Не знаю. – ответила  тётя  Наташа. – Просто питав тебе. – помолчала: -- Я не циганка, звисно, Вира, але пророчу тоби велики перемини. Мини то що! Я скоро пиду на видпочинок. А тоби ще робить и робить. Кинця и краю не видно…

     -Вы что-то всё намёками!

     -Так. Чула в контори, що колхози будуть укрупнять.

     -Об этом и я читала.

     -Ти не перебивай, а слухай. В газети, то в цилому. А я кажу  конкретно. Наш хутир буде селом. Вже в цому роци. Зроблять колхоз «Вперед». Так, що майбутне у тебе велике. Будеш робити на центральний усадьби!

     А какая, собственно, разница, где работать свинарке: на центральной усадьбе или в отдалённом селе? Кормов дают одинаково. А то, что у неё показатели выше, так это не усадьба виновата. Старание – главнее всего. И вообще, ей сейчас  об  этом  думать не хочется. Её больше волнует иное. Алексей Семенович! Дочке вон уже три годика! Слово «папа» выговаривает так хорошо. А где тот папа? Скоро и перед «судом общественности» придётся отвечать. Начнут цепляться: война, мол, давно закончилась, а где муж? А ей этого не хочется. Как раз дела пошли вверх, с людьми сложились добрые отношения. Жить бы да радоваться! Но «пятно» не даёт покоя.

     Ни разу никуда за эти годы не ходила. Работа, дом, баба Фекла. А тут вдруг летом при- везли в клуб кино «Свинарка и пастух». Как не пойдёшь, если Гриша  рассказывал, что  кино о её работе. Решила хоть раз в жизни выйти в люди. «Что там за свинарка такая? Или - что там за пастух?». Пошла к бабе Фёкле. Как всегда, нанесла ей продуктов на пару дней, ну, и несмело говорит: хочу, мол, вечером сходить в кино. Думала, что та начнёт ругаться, стыдить – муж, мол, есть, дитя подрастает, а она в кино собралась! Но     услышала  иное:

     -А я ттоби и рранише кказала: не ссиди ддома. Я ж нняньчу Катю? Нняньчу! Ппид ллежачий ккаминь ввода не ттече…

     -Оно-то так! Но я ведь женщина замужняя.

     -Ммуж!? Ттвий ммуж оббъився груш! Идди в ллюди!

     Помылась с кастрюли, прихорошилась, распустила косу, бросив её, как в юности, на спину, и пошла. Клуб немцы разбомбили, поэтому все общественные мероприятия, в том числе и кино, проводились в начальной школе. Продолговатая хатка, невзрачная. Окна с маленькими стеклами, утеплёнными замазкой. На глиняной стене – объявление. Народ идёт, в основном, парами: муж и жена, парень с девушкой. Кое-кто поторапливается в одиночку. Но то мужчины. И все, кто б ни  подошёл, сразу – к объявлению. На нём        крупным шрифтом написаны фамилии артистов и нарисованы два весёлых лица - свинарки и пастуха…

     Кино вышло на экраны перед войной, но на хутор попало после войны. Гриша уже видел. А поскольку очень нравится людям, привезли  ещё раз. О чём оно? Простая, скромная сельская свинарка, как Вера Васильевна, Глаша Новикова побывала в Москве на выстав- ке. Туда же направили и пастуха из Дагестана Муссаиба  Гатуева. Там  они  встретились, познакомились, даже сдружились. А когда разъезжались по домам, то клялись друг другу, что будут писать  письма и на  следующий год  встретятся там же опять. Но их планы, как это в жизни бывает, нарушил конюх Кузьма, влюбившись в Глашу…

     Прочла объявление и она. С потоком людей вошла в зал. На самом деле, это был  самый обычный школьный класс. Парты стояли в 2 ряда, на них рассаживались зрители. Кстати, учеников в школе было мало. Например, в первый  класс ходило лишь 2 девочки. Завтра они придут, а дяди накурили, хоть  топор  вешай. И вот, кто к какой парте подошёл, тот там и спрашивает: «Можно?». В смысле, присесть. Ну, как  все, так и она. Можно? Садитесь! Освещение от лампы, слабое. Села. Даже и не смотрела – около кого.

     Слышно, как во дворе завели мотор. Сейчас он раскрутит генератор, ток пойдёт на киноаппарат, который стоит у задней стены зала, и «затрещит» он  своеобразным  звуком, а на сцену польется узкая «молочная струя» света. В конце той струи, на белом экране, образуется  изображение. Сиди и смотри. Но дело в том, что «молочная струя» и яркое изображение в полсилы  осветили зал, и люди стали видеть друг друга, здороваться, шутить. Когда Вера Васильевна, чисто из человеческого любопытства, повернула голову к соседу по парте (с кем хоть сижу?), то увидела на том месте профиль мужского продолговатого лица. Сразу вспомнилось, как  она  шла на свинарник, а он с  товарищами, в галифе и без   рубашки, строили телятник. Только сейчас он в матросском тельнике (матрос, что ли?). А первую картинку догнала иная: будто бы, ходит он по  свинарнику и расспрашивает, где у вас тут, мол, такая-то и такая?

     Взгляд её был быстрым, почти молниеносным, но продолговатое  лицо вдруг заметило и повернулось к ней:

     -Хочешь, э, наверно, спросить: – сказал, шутя, сильно  нажимая  на букву «э» (видно у него от природы такой говор). -  как меня, э, зовут?

     -Ничего я не хочу!

     -Я тебе ещё тогда, э, когда строил телятник, сказал - Иван! Помнишь? Так вот, э,   значит, Иван Павлович Сизов. А тебя - как, э, если не секрет?

     -Какие могут быть секреты? Смотри кино!

     Так и сидели молча. Видно, он испугался её строгости. Смеялись, когда на экране   возникали комедийные  моменты. А таковых было много! Ей казалось, что его плечо чуть ли не прикасается к ней. Отодвинулась раз, другой. Всё повторяется. Но когда кино закончилось, и зрители начали вставать и выходить во двор, он далеко от неё не отрывался. Там  как раз затевались танцы. Ей стыдно стало. Они - для молодежи или для семейных пар, а она – кто? Мать-одиночка? Развернулась и пошла домой. Дорогу накрывала  непролазная темень. Правда, иногда луна  выглядывала из-за облака. И вот, когда в очередной раз круглый её диск высветил тропинку, она оглянулась и увидела Ивана. Он шёл следом.

     Остановилась:

     -Послушай, принц! Я тебе ничего не обещала. Зачем плетёшься следом?

     -Хотел, э, провести. А то ведь, э, темно.

     -Зачем «провести»?

     -Ну, ладно, ладно! Э. Тогда хоть скажи, как тебя, э, звать?

     -Звать? Вера! В одном хуторе живём. А вот идти следом не надо.

     В лунном молоке она рассмотрела его лицо. Всё оно в каких-то  шрамах, дырах, что ли. Наверное, осколками побито. А из ран, видно, сочится  жидкость. Но согласия  не  дала. И он безнадежно отстал. А она всю дорогу думала об Алексее Семёновиче. Какое у него лицо чистое! Потом вдруг насторожилась. «А если то у него  лишь  лицо  чистое, а душа грязная?» Эх, расшевелили женщине душу! Зачем? Когда почти всё  уже  внутри остыло, улеглось. А это «провожание» принесло лишь взрыв эмоций. Глупо! Так до  утра и  не уснула. «Что он от меня хочет? Если побаловаться, то, наверняка, просчитался. А если  человек с серьезными намерениями?» Мысли, как кони, всё скакали по широкому лугу. «Вера, будешь упертой, так и останешься в девах! А если, допустим, подпущу  кого, выйду замуж, например, а Алексей явится? Тогда что? Ну, ситуация! Баба Фёкла и та, наверное, распознала ложь в моих ожиданиях. Сказала же: твий муж, мол, объився груш». Да уж!

     Эти мысли были и дома, и на работе. С ними  она засыпала, просыпалась, чистила,  грузила, носила, кормила, а они, окаянные, всё не покидали голову. И в жар кидает, и сдыдно, порой, но никому – ни слова. В такой обстановке жила ещё  пару  месяцев. А однажды пришла домой раньше, так как устала от неопределённости. Подмела  в  хате и, как обычно, прилегла отдохнуть. Солнце  уже  спряталось. Уже  лампу  зажгла. А тут вдруг в дверь постучали. Видно, не один кто-то пришёл, ибо  голосов  много. Без всякого интереса открыла дверь, а на пороге – «ба, знакомые всё лица!»: Иван, что недавно напрашивался проводить, Савелий и Паша - мать подростка Володи, она в колхозной бухгалтерии работает, часто видятся во дворе. Иван в чистой и поглаженной рубашке,  из-под которой проявляются полосы матросского тельника, в руке у него - букет  полевых цветов. Савелий держит патефон с огромным рупором. А Паша - с узелком. Еда, что ли?

     С удивлением пригласила в хату. Они сразу, как только  закрыли за собой дверь, выстроились вдоль передней стенки. Что той комнаты - стол, кровать, печь.

     Савелий сказал:

     -Шановна Вира Василивна! Ми почули, що в ций хати е чавун, в якому  варять борщ, а у нас е кочерга, яку, куди ни став, вона  без чавуна не може, падае. От ми и хочемо их возз*еднати...

     Сваты заплясали, затянули песню. Потом, не прекращая петь, начали  исполнять каждый свою роль. Жених вручил невесте  букет цветов. Она, стесняясь, приняла, понюхала и поблагодарила. Савелий установил на подоконник патефон, накрутил пружину и поставил пластинку «На муромской дороженьке». Сваха развязала узелок, и начала выставлять на стол еду. Миску с варениками, миску с картошкой, миску с салатом, хлеб и бутылку самогонки. Как только песня, вырвавшаяся из рупора, воцарилась  в  хате, у невесты вдруг побледнело лицо и, казалось, она сейчас потеряет сознание.

     Опускаясь на лавку, сказала:

     -Савелий! Убери к чёрту ту песню!

     -А яку поставить?

     -Любую, только не её.

     Савелий исправился. Сваха положила  жениху на плечо руку, намекнула: давай,  дескать, расскажи, всё о себе. Тот, как школьник, повиновался, шагнув кирзовыми сапогами вперед:

     -Родился я, э, в 1900 году под Керчью. Как и все  тогда, ходил до 20 лет в рубашке и, э, без штанов. Всё расскажу, э, как на духу. Началась первая мировая. Мобилизовали.      Воевал, э, с немцем. Контузило, э. Вернулся, когда война закончилась. Женился. Нажил, э, 2-х деток. Пас телят, а она, э, доила коров. А тут - война, э, с финнами. Потом, э, опять – война с немцем. Так и пробегал, э, с винтовкой до 1945 года. Когда, э, пришёл  домой, э, оказалось, хату, э, разбомбили. А жена вышла, э, замуж…

     От такого рассказа, где буква «э» почти в каждом предложении, от изуродованного   войной лица – дрожь по телу. Невеста еле дослушала. И уже  жалела, что нагнала, когда тот напрашивался провожать. Его, дескать, и так судьба  наказала. А сваха толкает: рассказывай, мол, всё!

     И он покорно продолжил:

     -Ну, что! Э. Хаты нет, семьи нет. Э. Ехать, э, некуда. Странствовал. Выполнял  в колхозах, э, любую работу. Вот и у вас, на хуторе, строил, э, телятник. Сейчас, э, работаю  пастухом, э…

     Невеста:

     -А с семьей связь поддерживаешь?

     -Нет. Как уехала, э, с новым  мужем  и детьми, так, э, и всё. Вот, оставила, э, у соседей тельник, который я когда-то купил, э, и любил по праздникам надевать, и всё.

     -А где живёшь?

     Сваха помогла:

     -Останний рик у мене  знимае  кимнату. Бачите, як нагладила рубаху? А до цього жив у дида Артема, у титки Поли. Кому воно треба - обслуговувати чужого чоловика!

     Сваха поняла, что сватовство  почти  состоялось, расставляет по столу  миски. Невеста смотрит на неё и думает: я, мол, согласие ещё не дала. Но молчит. «Ну, сваха – учудила».  А сваты уже рассаживаются. Жених - рядом с невестой. Савелий  подкрутил патефон и тоже присел. А в окно заглядывает полная луна, яркая. Выпили по рюмке. Сваха, по натуре горячая, откладывает в сторону  головку патефона и затягивает песню: «Скакал казак через долину, через манжурские края». Все подхватывают: «Скакал он, всадник  одинокий, кольцо блестело на руке». Хата наполнилась торжеством. Потом     выпили по второй рюмке, по третьей. И пели. А невеста шевелила губами да думала: «Хоть и не нахожу я в этом сватовстве ничего путного, но и не теряю ничего. Алексей Семёнович, в этом уже точно убедилась, не приедет. Придётся соглашаться». Решающую  роль сыграли, конечно, и другие факторы. Жаль, например, человека, сваты - знакомые люди.

     Встает и говорит:

     -Спасибо вам, сваты, за жениха. Я согласна  выйти  за него. Есть у меня, действительно, чугун, но нет кочерги. Но, знайте, у меня есть  и  рубель, и качалка, так что  будет жених и обстиранным, и наглаженным…

     После невесты встаёт жених.

     -Спасибо вам, э, сваты! Я буду, э, хорошим мужем.

     Вера Васильевна пошутила.

     -Вот и будет в колхозе пара - свинарка и пастух.

     Было поздно, и луна уже  не  заглядывала в окно. По стеклу время от времени ударялись капельки мелкого дождя. Сваты засобирались домой. А жених и невеста -- остались. У них ещё вся ночь впереди. Наговорятся.

     Сваха даже предупредила:

     -Дивиться, щоб завтра на роботу не затримались!


     1950 год            
     К началу года, действительно, свершились предсказания тёти Наташи. Хутор  преобразовали в село, а название Ивановский  переписали на Ивановское. Сама же тётя Наташа, добрая, открытая душа, собирается в этом году на заслуженный отдых. К колхозу «Возрождение» присоединили ещё два мелких, соседних хозяйства и назвали колхозом «Вперёд». Вера Васильевна получила премию и купила  поросёнка, и теперь «молодой муж» строит во дворе свинарник. Знаете, а Иван Павлович, как труженик, ничего! Руки выросли в нужном месте. А что касается колхозного свинарника, который всё строят, да никак не могут закончить, то новый председатель (длинный да чубатый – из района привезли) на соб- рании заявил, что достроят в следующем году…

     Вера Васильевна читала, что в  районе  ущерб от войны составил более 1,5 млрд.  рублей! Ну, то, что уничтожили и вывезли много машин, сеялок и молотилок, её не так тронуло. А вот коней жалко стало. Большое количество попали под немецкий разгул. Да что говорить в общем! У неё вон в загородке стоят двое. Каждый раз, как  только  идёт с фермы домой, заходит к ним. Кони мирно и со вкусом жуют сено. Один черный, как ворон, другой – гнедой. Оба ещё  довоенные и, разумеется, успели хлебнуть горя. У черного нет правого глаза. Немец выбил плёткой. У гнедого нет левой передней ноги. «Трутень» тренировался, попадёт ли, мол, с пяти метров? Попал! Вместо ноги поставили протез. Но, какими бы они ни были, бричку тягают, навоз возят, и их за это надо  благодарить. А,      ко всему, они оба добрые, ласковые. Подходит к ним, гладит, расчёсывает гриву, разговаривает, а они  обнюхивают её, ищут в кармане что-нибудь  вкусненькое. Если нанюхает сахар, сам достанет и съест. И шею потом вытянет от удовольствия - на, мол, погладь…

     На дворе весна  разливается  красками, запахами. Во дворах хуторян почти не видно, ибо на повестке дня колхозника – лесопосадка, кукуруза, шерсть. Что касается лесопосадок, то их и в прошлом году сажали по рекомендации сверху. Те требуют, чтоб в каждом селе создали парки, посадили деревья  с  бок дорог, ведущих от села к большаку. Вот женщины и трудятся, как  в прошлом году, так и теперь. Копают ямы  вдоль  дороги от разъезда до хутора и под сквер – в районе колодца. А мужики – на кукурузе. Ведь сверху  дали строгую установку, чтоб  высокие урожаи её были уже сейчас. А если  говорить о  шерсти, то и «она» разобрала людей. Одну группу овец пасёт Савелий (с протезом). Что там, мол, стой или медленно передвигайся. Другую – подростки Коля и Миша. Им лишь - по 13. Спроса с них никакого. Но «дыра», если вдруг Райком спросит, закрыта…

     Как раз в  месте, где  тропинка, ведущая из балки, пересекается с улицей  села, встретилась Вера Васильевна с Савелием. Он шёл из  конторы  домой. Чтоб перекусить, видно, а потом, как всегда, к овцам. А вызывали, говорит, вот почему. Отчитали, как мальчишку, за провинность подростков, дали расписаться и предупредили, что если «еще раз повторится, отдадим под суд». Савелий, конечно, менее разговорчивый, чем, скажем, его жена, но тоже слова кладёт одно к одному.

     -Оце кажу, навищо  воно  мени  чуже горе! Робив би на трактори, и биди не знав би. А то нашли затичку. Партия за кукурудзу – Савелий ремонтуй борони, партия за овець – Савелий паси. На вси руки вид скуки!

     Высокий, как Мирон, статный. Ему бы ногу вернуть  на место, так он  бы на танцах был первым парнем. «Красавец попался Нинке!» А он, расправив  черные  усы, начал излагать суть. А она состоит в следующем. Овец пасти некому. А шерсть стране нужна. Вот и послали подростков. А они по утрам постоянно сонные, не  чесаные, не умытые. Отару выгоняют с опозданием. Бригадир матерится. А кого поставишь? Одного из  них  назначили даже старшим. А что делать? Так по бухгалтерии полагается. Старший чабан! Это звучит гордо! Особенно для подростка. Гонят на пастбище по проселочной дороге. Овцы налитые шерстью. Зады буйные. Старший догоняет, запускает пальцы  обеих рук в шерсть. Овца испугалась, отбегает, а шерсть – в руках. Автоматика, чёрт возьми! Так - несколько  раз за день проделает, и мать всю семью обеспечит зимними носками. Но это лишь цветочки, ягодки – впереди. Как пасут! Поле  квадратное. Слева – лесопосадка, справа – виноградник, который посадили в колхозе для эксперимента. Будет ли родить? Получается, как бы коридор. Старший вспугнул и ложится с этого края  поля  досыпать. Отара пошла вперед, пощипывая травку. А на том краю другой  досыпает. Схватывается, вспугнул и – опять спать. Овцы – существо молчаливое. Разворачиваются и пошли  по «коридору» к старшему. Так и гоняют весь день. А недавно овец оставили, а сами пошли  смотреть на разбросанных по полям каменных баб. Кстати, таких баб  на  полях колхоза «Вперед», полно. Дети! Откуда им знать, что это непросто каменные валуны, а     памятники истории, что они - святое место, и глумиться над ними грех? Но любят ребята посмотреть, потрогать, поковыряться  гвоздем в «глазах». Так поступили  и  в этот раз. Наигравшись от души, шли обратно веселыми. Толкались. Шутили. Вдруг, смотрят, а овец - нет. Где они? Бегают, ищут. И нашли. В винограднике!!! Там как раз молодая листва, которую овцы любят. Что ж, испортили, «начинающие чабаны», опытную плантацию!

     По этому поводу и вызывали в контору. Старшему пришлось сдать свою должность  коллеге. Не жалко, говорит, но обидно. А Савелия  предупредили. За что? Ведь он тут сове- ршенно не виновен. Так, наверное, на всякий случай. Новый  председатель, как новая ме- тла, метёт по-новому. Вот и попал под раздачу…

     В этот миг из двора Савелия донесся крик петуха. То ли «ку-ку-ру-зы!», то ли            «са-мо-го- н-ки!» требует, бездельник.

     -Иди уже. Зовёт.-- смеётся Вера Васильевна.

     -Так! Сидить всю нич в курнику. А тут, бачите, звильнить його. Ну, бувай…

     И разошлись.

     Не знаю, замужество ли помогло, но дела на ферме всё улучшаются. Количество свиней в группе Веры Васильевны растёт быстро. Теперь уже помощи одной  тёти Наташи недостаточно. Надо выделять поросят для новой группы и подыскивать свинарку. Загорелась Вера Васильевна! Засияла! Увидела, наконец, будущее в цветах радуги и потянулась к нему, побежала. А тут ещё Постановление  сверху добавило энергии. За получение от свиноматок планового количества поросят и сбережения  их  до передачи (у неё почти всегда так), можно получить в качестве поошрения  либо молоко, либо поросёнка. Опять – поросёнка! Так можно  дома  свинарник образовать. Будет свое  мясо, сало. Заживёт семья! Воодушевление было ещё и от того, что, как читала  в газете, в прошлом году район построил ещё полсотни свинарников. Да и тот, что строится рядом, поднялся наполовину.

     Однажды с тётей Наташей носили корм. Она говорит:

     - А Мирон на ферму, бува, не бигае? Дивись, липкий вин!

     -Был года два назад. Распустил руки. Так я его как попёрла, что  он аж  упал. Больше и не приходил, и не видела.

     -Кажуть, издив з Гапкою в Сильраду. Хотили подати заяву на розлучення.

     -На бедарке?

     -Так.

     -О! Я видела. А говорю, что – нет. Гнал коня, как сумасшедший.

     -Так от. Поихали удвох. Доихали  до  першои  скирди, побалувалися там, як чоловик та жинка, и повернулися в село. Я щось його не розумию. Що йому не хватае?

     -Кто его знает! – поскромничала. - Чужая семья – чужое горе!

     Вера Васильевна радовалась тому, чего достигла на работе. Но больше  всего дорожила тем, что к ней стали тянуться люди. Гриша, например, хоть и железнодорожник, но часто бывает. То возит корма, то носит их, то ремонтирует что-то. А сегодня пришёл не один, привёл Володю. Это сын её свахи. Ему лет 14. Рослый, кучерявый, пушок на верхней губе. А смышленый! Палец  в  рот не  клади! У него отец  погиб на войне. А он – единственный у матери. Так она его, ох, как бережёт. Никогда не  дает  задержаться с ребятней  допоздна. Как только солнце в закате, так и выходит на улицу. Становится по середине и, сложив ладони рупором, громко кричит: «Во-ло-ддя! Во-ло-ддя!» А тот, понимая, что уже пора, отправляется домой. Обычно, на улице чем занимаются? Как в селе! То немецкую консервную банку гоняют вместо мяча, то борются, то меряются, у кого рука сильнее. Но есть у них и ещё одно занятие – потому мать и зовёт домой. Садится компания с бок улицы, на траву, и перебирают всякого, кто проходит мимо. Косой, горбатый, заика. Любому приклеят кличку. От чего всё село  и  обросло  кличками. Всех сейчас не перечислить, так как много места понадобиться, но для  ознакомления с их искусством, с десяток можно назвать. Сапердон, Витруганище,  Кулюнчик, Валелей, Каленик, Отетович, Депьеблюе, Генька, Бурулька, Вженепьюбонема, Чита, Чичка,      Якнепьерукаминешевелье, Боска, Натапир, Нихиранеделать и так далее. А сейчас уже парень, видимо, стал стесняться своих занятий, решил направить свои ум и энергию  на пользу дела. Собирает, например, золу и сдает  в колхоз на удобрения. Вот – захотел помочь Вере Васильевне. Они ведь уже, как родственники.

     -Я, титка Вира, хочу  стати  шофером. Коли  бачу, як иде  по вулици  авто з зерном, а на кузови намальовани 2 чи 3 зирки, у мене чуб  дибки стае. А трактористом я не хочу. Сиять кукурудзу, ще й квадратно-гниздовим, це - не мое.

     Гриша, как  всегда, ждёт, когда в диалоге появится «щель». Вот она, кажется,  появилась, и он вклинился со своими мыслями:

     -А вы знаете, тётя Вера, анекдот про кукурузу?

     -Не слышала.

     -Тогда послушайте. Едет, значит, Хрущов со свитой мимо кукурузного поля, а из план- тации выскакивает цыган и умоляет  его: «Что хотите, Никита  Сергеевич, делайте, только запретите сеять кукурузу квадратно-гнездовым способом». Тот с удивлением спрашивает: «Почему?» Цыган отвечает: «Потому, что сесть в кукурузе по нужде  нельзя: и оттуда  видно, и - отсюда»…

     -Смешно, конечно. – рассмеялась Вера Васильевна. – Но кукуруза  нужна. Её на фермах вечно не хватает. Откуда мясу быть? Наверное, не случайно ещё в прошлом году область приняла решение, чтоб на кукурузе работали и горожане, и школьники. Ведь прополка и уборка её должна проводиться в сжатые сроки, а колхозы сами не успевают.

     -Вот я и хочу сказать. На кукурузу я, конечно, людей не дам, а вам, тётя Вера, если   трудно будет, только свистните, пришлю всех своих спортсменов.

     -Каких… своих… спортсменов?

     -А вы что, не знаете? Меня избрали  председателем спортивного общества    «Колхозник». Могу  всех  спортсменов  села – на кукурузу, на свинарник. Начальство! О, я вам сейчас интересную быль расскажу. Поехал я как-то в районный Комитет физкультуры. А они, как увидели  меня, переглянулись, и давай - смеяться. А дело  вот в чём. К нам на выборное собрание  приезжал  человек оттуда. Провёл  собрание, предложил мою кандидатуру на председателя, проголосовали, а домой  ехать  нечем: поезда нет, а машины - тем более. А тут, как назло, стал накрапывать дождь. Ну, он и пошёл пешком. Говорят, шёл по степи, пока дождь  не  загнал  под скирду. Сделал, значит, в соломе «дупло» и сидит. Вдруг слышит, кто-то за  спиной  шевелится. Как  схватится: «Ты кто такой?» А тот – себе: «А ты кто такой?» Назвал  фамилию. Тот – тоже. О, оба из  Комитета! Вот так встреча! В скирде. Тот, оказывается, тоже был на собрании, в  соседнем колхозе. Но, поскольку не было транспорта, домой пошёл пешком…

     Еще раз посмеялись. Вера Васильевна поняла, что Гришу не переслушаешь. Он сам и рассказывает, сам и смеётся. Поэтому сказала Володе:

     -Если хочешь поработать, иди, впрягай коней и привези соломы для подстилки. Но будь осторожным. Черный конь - без глаза, а гнедой - на протезе. Да, а если вздумаешь прити ещё, то бери с собой сладости. Они оба у меня сладкоежки.

     Как ни смеялись с кукурузы, а она хороший урожай дает. И район, читала, тоже перевыполнил план. Заживут теперь её хрюшки! Да и сама в сиротах не осталась. То ли из-за кукурузы, то ли без неё, цены в магазинах так сильно  снизились. На 29, 25, 15%. А свинина, которую сама выращивает, на 24. Всё дальше, как говорят лекторы, на свалку истории уходят слова частушки «Хорошо в колхози жить; один робить – сим лежить!»

     Идя к коням, Володя остановился:

     -Титка Вира, я забув  вам  сказати, що бачив на районний  виставци  стенд з показниками нашого колгоспу. Там и ваша фамилия е.

     -А ты чем туда ездил?

     -Тю! На попутци. Три десятка яець зибрав, здав, и е. За произд туди и назад заплатив, и пряникив наився, ще й на ситро залишилося…

     -Вот умница!


     1951 год         
     Ну, и год! В январе умерла  баба Фёкла. Приятная такая женщина! Столько добра сде- лала  людям! Инку нянчила, считай, десять лет, Катю - пять. И умерла. «Моя ты добрая, сивая старушка! Пусть будет тебе земля пухом!» Похоронили  её рядом с дочерью Дуней. Всё село собралось на похороны. И погода  подстроилась. Как по заказу, слабый морозец и мягкое солнышко. Жить бы да жить. Венков  на  могилку навалили! Спи, Фёкла  Савельевна! И сразу, после похорон, встал вопрос об Инке и Кате. Ну, Катю можно и домой забрать. Пять лет всё-таки девочке. Будет сама  сидеть в хате. А Инку куда? Бабушкина сестра Анюта, которая живёт через три хаты от Инки, предложила взять к себе, так девочка наотрез отказалась. Куда там! И не говорите  об  этом. «Що я – маленька? Мини уже - десятий пишов. Сама  буду жити». Так и  не  переломили. Решили, пусть, мол, живёт одна, а прод- уктами будем обеспечивать сообща. Она, кстати, такая девочка, что и борщ уже сварит, и пирожков напечёт. Вера Васильевна в  этом году кабана зарежет. Мясо будет. А картошку и прочее с огорода получит. Так и покатится  колесо жизнь дальше. То по ухабам, то, смотришь, и на большак  выскочит. В знак уважения к этому роду, Вера Васильевна часто на- вещала девочку. Носила продукты, помогала, советовала…

     А вскоре тётя Наташа собралась уходить на заслуженный отдых. Тут тоже ситуация не из лучших. Как раз прислали нового заведующего, Вадима Наливайченко, что в войну,  помните, старостой был. Ему надо  передать хозяйство. Ходят по свинарнику, пересчитывают свиней, вёдра, халаты. И свинарку дали новую. Всё сразу! Ей тоже надо передать свиней, построить баз. Короче, сплошная суета! А кто та  свинарка? Гапка! Жена Мирона! И что, он теперь тут будет  слоняться денно и нощно? Не позавидуешь Вере Васильевне. И зачем она вообще  сюда пришла? Неужели не знает, чем тут занимался Мирон? Из разговора видно, что не знает. А пришла по той причине, что у неё малая дочь, надо хоть иног- да присматривать за ней, за хатой. А на прополке, где она раньше работала, такой возможности нет. Утром строем с сапками - в поле, а вечером строем обратно. А к кукурузе, где  работала, требования сейчас особые. И чтоб прорвали вовремя, и чтоб пропололи в сроки. Короче, упросила нового заведующего свинофермой, чтоб перевёл в свинарки. А тот, будучи покладистым человеком, не возразил…

     И вот уже сдачи-пересдачи закончены. Сидят все перечисленные свиноводы на кормокухне, на ведрах, перевернутых кверху дном, и говорят напутственные речи  тёте Наташе. А та, поскольку скромная и не привыкшая к похвалам, краснеет  да  благодарит за добрые слова. Говорили сидя. Свинарник, таки, не контора. А потом Вера Васильевна встала.

     -Я с вами, тётя Наташа, начинала. Пятнадцать лет мы шли по одной дорожке! Может, потому мне и не трудно было, что всегда  чувствовала рядом вас, ваш богатый        жизненный опыт, вашу доброту. Мы с вами, тётя Наташа, смотрите, какую  армию  поросят вырастили! Не случайно потребовалась ещё одна свинарка.

     Гапка  улыбнулась. Такое приятное  личико! Зубки - ровные, белые. А глазки такие, что и утонуть в них можно. Что её Мирон так не ценит? Да это  же  красавица, а не жена! Даже в рабочей фуфайке, даже в повседневном платке она неотразимая. Кажется, что эта одежда её лишь возвышает…

     В. Наливайченко добавил к выступлению:

     -Але на цьому, дивчата, не заспокоюйтесь. Скоро перейдемо в новий свинарник. Там  треба буде показати себе. Голова обицяв, що в наступному роци  добудуе. Колгоспну  будбригаду вже зняв з об*екту, а найняв миських, щоб прискорили.

     Вера Васильевна  задумалась на словах «показать себя». «Это кто должен показать? Я и Гапка? Что, опять – соперницы? Нет! Я соперничать  не буду. А вот «показать» попытаюсь. Есть кое-какие мысли». Мысли эти у неё  появились давно, но так пока и не материлизовались. Дело в том, что она читает газеты, что не делают другие  свинарки. А там иногда делятся опытом свинарки, зоотехники, председатели  колхозов. Вот она эти опыты и мотает на ус, «прокручивает» в своей голове. И пришла к выводу, что самый подходящий метод ускоренного откорма – это правильное питание. На свинарниках вообще привыкли кормить по шаблону: зерновая сечка, плюс вода. Свинья и корыто иногда грызет, чтоб добавили, так привыкла к такому «блюду». А если из той самой сечки да сварить кашу. «Блюдо» будет – и за уши не оттянешь. И вкусное, и питательное. Эту методику она ещё не применяла, но подтвердила полезность её через другие возмож-  ности. Как-то была на областном базаре, и увидела на прилавке свинину. Ну-ка,  скользнула  мысль, каким  салом  тут торгуют? Подошла к прилавку. А сало такое сочное, что слюнки покатились. Ну, и спросила продавца. Как вы, мол, научились выращивать такой продукт? Он сначала, конечно, не хотел раскриваться, но потом, приблизился к уху, прошептал: каши, мол, варите, молоко добавляйте, пусть даже веяное. И это отложилось в её голове…

     Откуда-то взялся импровизированный стол, бутылка на нём и закуска. Выпили по рюмке, другой. Оживились. Пошли душевные разговоры. Вера Васильевна сбегала к загородке, а, вернувшись, достала из-под фуфайки какой-то сверток, развернула его при всех и сказала:

     -А это вам, тётя Наташа! От меня! Чтоб долго  помнили, что вместе  работали, понимали друг друга и ценили. Спасибо вам за всё. А придёт  весна, зацветут в моём  дворе пионы, я вам ещё и букет вручу.

     В свертке был отрез на платье. Из крепдешина. На васильковом поле бессистемно   разбросаны красные маки. Ух, как трогательно! Тётя Наташа, примеряв, казалось, помолодела лет на несколько…

     Хоть В. Наливайченко и был добряком, но, ничего не сделаешь, привыкла к тёте Ната-  ше и долго вспоминала. А время катилось  вперёд. Свинарки уже сдружились. У Веры  Васильевны вырос живот. К осени, должно быть, разродится. Но на  работу ходит. Ни о каких декретных ни слова. Просто бережёт себя  от  излишней  тяжести и всё. Раньше, бывало, мешки с зерном или дертью  легко  кидала, а теперь  остерегается. Что можно за один раз сделать, делает за два. Ну, Иван приходит, помогает. Труженик – хороший, ничего  не скажешь. Но и недостаток уже появился. Телятник  ведь рядом с конюшней. А Мирон давно завёл порядок гнать самогонку. Так, что  иногда и навеселе  заскочит. Да ладно уж! Он и так хлебнул горя в жизни. Правда, если чересчур перепьёт, она попрёт его в три шеи. А ему что остается делать? Разворачивается и уходит. А завтра опять – навеселе…

     Однажды встретилась с тётей Наташей в конторе. Там как  раз  выдавали зарплату. Та ходы и выходы знала и завела её к чубатому председателю. Начала  требовать, чтоб кто- то вывез навоз от свинарника. А то, мол, ещё  прежний  председатель обещал, а дело так и не сдвинулось с места. А этот новый. То ли  делает  вид, то ли правда – занят. И её  слушает, и рукоятку телефона крутит, и говорит в трубку:

     -Алло! Девушка! Дамочка! Миленькая! Срочно – Райком…

     Крупный такой дядя. Сивый. Красивые черты лица. Ишь, Райком привёз, усадил в   кресло, в Райком и докладывает. Пока  стояли  женщины, ждали, пока освободится, вдруг обнаружилось, что он, как вчера Иван, слегка во хмелю. Даже запах в кабинете слышно. Поднатужился, видно, когда кричал в трубку. А начальство, оно, когда чувствует грех, покладистое. Пообещал женщинам, что немедленно сделает, только, мол, не кричите.

     После него зашли в бухгалтерию. Там – очередь за зарплатой. Давка. Около главбуха, который (весь в поту) выдает деньги, сидит уполномоченный  из  района. Они все почему-то, как на подбор, если не  лысый, то – полный, интеллигентный. Короче, сразу видно, что не колхозник. Сидит, значит, и наблюдает, точно хищник за добычей. Только подойдёт  очередной колхозник к ведомости, а он – сразу:

     -Как насчёт облигаций? Сколько будете брать? Всё-таки, на развитие народного    хозяйства! Отечество просит! Помогите!

     -Я звидки знаю, скильки получу! – ответила колхозница.

     -Какая вам разница, сколько получите! Ну, так что? – наседает уполномоченный.

     -Ну, як! Мени ж симью треба кормити, одягати!

     -Да-а-а! – закуривает. – Вот вам, на лицо, политическая незрелость…

     Слова «какая  вам  разница» напомнили  Вере  Васильевне 1935 год. Она тогда  стояла с женщинами около НКВД. Там тоже так говорили: «Да какая вам разница, когда вашего мужа расстреляют: сегодня  или  завтра?» Надо же! Дали в районе установку – реализовать облигации, чтоб отчитаться перед областью, вот и проявляет  человек самодеятельность. Нет, чтоб к каждому - индивидуально. С одного, например, больше  взять, с другого – меньше. А с третьего, может, и вообще не надо брать…

     Свинарки взвесили ситуацию и решили заглянуть сюда в иной раз. Ушли. А расстались аж перед балкой. И как только Вера Васильевна пришла на свинарник, тут же и Иван явился. У свинарок, как правило, верхняя рабочая одежда не ахти. От навоза, от «болтушек». А у него она ещё хуже. В навозе, порвана. Как у бродяги! Вообще, то, что  невеста  говорила в день сватания «Есть у меня и рубель, и качалка, так что муж будет и обстиранным, и наглаженным», к этому, извините, отношения не имеет. Стирает она ему, гладит. Но лишь выходную одежду. Её он, правда, надевает не более раза в год. А повседневную редко стирает. Дело в том, что он, как оказалось, не любит              переодеваться. Особенно проблемы с штанами. Как наденет, носит, пока  дырки не появятся. Никакая сила не заставит снять! Вечно ходит, снимая лишь перед  сном, в кирзовых сапогах. Кати они просто надоели, так как стоят недалеко от её кроватки. Однажды, чисто  из детского любопытства, спросила у него, а почему, мол, они называются кирзовыми, на что отчим даже весьма грамотно ответил. Потому, дескать, что их выпускает Кировский завод резиновых изделий. Кирза! И уточнил – поняла ли? Да, к неграмотным его не причислишь. А вот культура слегка похрамывает да спотыкается…

     Как только вошёл, так и – сходу:

     -Ну что? Получила?

     -А тебе зачем?

     -Та, мужики… там… понимаешь…

     Если б ни Володя, который вдруг зашёл в свинарник, кто знает, чем бы тот диалог   закончился. Либо нагнала б, либо оторвала от семьи «троячок». Но парнишка, не  разобравшись в ситуации, решительно подошёл и:

     -Титка Вира! То що, коней можно брати?

     Иван понял, что разговор уже не получится, демонстративно развернулся и ушёл. Вол- одя же, посмотрев ему вслед, неожиданно вдруг сказал, что на них, мол, «молодоженов», сельская ребятня сочинила куплет: «Розпустила Вира коси, а за нею – вси матроси».   Покраснел, начал извиняться.

     -Титка Вира! Я им казав, а вони…

     -Да ничего, Володя. Что там такого, если у людей есть коса и тельняшка. Не переживай по мелочам. Впрягай коней да поможешь.

     -Я, титка Вира, хочу сказати вам, що вид  сьогодни довго, мабуть, не приходитиму сюди допомогати. Я вже зибрав хлопцив, щоб виливати ховрахив. Треба зберегти урожай. Голова колгоспу  дае  нам  коня, бочку. Видра  ми з дому визьмемо. В тому роци я, знаете, скильки здав шкурок? О! Купив соби коньки. Дутиши! Китайську шарикову ручку. Ви тильки мамци не кажить. Я ии обдурив. Закопав в землю, щоб не знайшла, а мороз вдарив и чор- нила замерзли. Ну, ручка и триснула. Там таке перо! Кажуть, золоте!..

     Закончив борьбу с сусликами, Володя снова  стал ходить. Лучше Ивана! Сильный, быстрый в движениях, сообразительный. Благодаря его помощи, она до последних дней беременности работала. А в октябре родила. Дома. Без врача. Просто, собрались знако-  мые – Нина Андреевна, тётя Наташа, Гапка (она по отчеству  Прокофьевна) и помогли. То ворковали вокруг неё, как акушеры, то бутылки с горячей водой в ноги клали, то         морально поддерживали. А на чём, скажите, в Роддом ехать? Это если б жена председателя! А так! Машины нет. Мальчик явился на свет. Крупный. Как и Катя. Лицо округлое, не продолговатое. «Значит, слаб на кровушку, Иван Павлович! Моя переборола». Назвали сына Костей. Константином! Константином Павловичем! Вот и зажглась ещё одна  звезда  на небе против хаты Сизовых. А почему не Балашенко? Потому, что, хоть хата и её, но они честь по чести расписались. А раз так, то и спору нет.

     Иван с Володей ещё не успели и мозолей нажить, а она уже вышла. Через два дня! Как и после Кати. О, женщина! Теперь распорядок дня изменила. Ребёнок грудной, надо чаще ходить домой. А малыш капризный, ужас! Но её отсутствие  перекрывали все, кто мог:  Иван, Володя, Гапка. Даже заведующий таскал вёдра с дертью.

     Однажды, чисто по-человечески, ей стало неловко перед Володей, и она поклала ему в ладонь «трешку». Три рубля. На то время она у неё была последней. Но он, хоть и не догадывался, что последняя, не принял.

     -Що ви, титка Вира! Мати, як дизнаеться, вона  мене вбье. Хай ця трояка залишиться у вас. Малому на молоко…

     А на строящемся свинарнике работа кипит. Как известно, колхозных строителей председатель снял, якобы, за то, что слабо работают. На самом деле, не обеспечивал их материалами, а нанял городских халтурщиков. А этих обеспечил всем, что необходимо, и каждый день к ним ездил. Те, что работали раньше, заподозрили, что там что-то не чистое,  но что именно, не знают. И с иной стороны этот вопрос можно рассматривать. А если ездит потому, что район давит. Ведь, крути  ни верти, в районе, таки, лишь половина свинарников наличествует. Но это такое  дело. Пройдёт время, тайное, если оно есть, станет явным. А свинарник, всё-таки, к Новому году достроили.

     Многие приходили полюбоваться. Даже Мирон был. Вера Васильевна видела его    издали, так как и она от него держится подальше, как и он от неё. Но когда шёл обратно, заскочил к Гапке.

     -Гапка, гроши маеш?

     Та - коротко:

     -Холеру я маю!

     И ушёл.


     1952 год
     Как говорится, чем  дальше  в  лес, тем больше дров. Так и в жизни Веры Васильевны. С каждым днем всё больше проблем. Ивану вожжа под хвост попала. Запил, распаясничался. Ну, что это! Только на работе стало  складываться, так дома – разлад. То, что он прикладывается к рюмке (к какой там рюмке? На ферме из стаканов пьют), замалчивала. А теперь вот зашла в тупик. Прямо, не знает, что делать. Вот сегодня! Казалось бы, обычный рабочий день. На дворе мороз, в телятнике холодно, сквозняки. Взять бы ему да законопатить крупные  щели в окнах, дверях, крыше. Так нет же! Напился с товарищами (еле кирзовые сапоги «принес» домой) и устроил в семье «спектакль».

     В театре любое представление начинается так. Открывается занавес. Выходит ведущий и объявляет. А после него появляются артисты. А тут всё по-иному. Домашний «спектакль» начинается с того, что во дворе, слышно, кто-то шарит, что-то ищет, бубнит, матерится. Потом открывается  входная дверь. Шум. Мат. Домашние ошарашены, а потому молчат. А он садится за кухонный стол, раскладывает свои жилистые руки, как плети, колесом и склоняет на них хмельную голову. С одной стороны для семьи, вроде б, хорошо. Раз голова упала, значит, скандала, а то и драки, не будет. А с другой: у той головы ведь есть ещё и мозги, которые, кстати, норовят извергнуть свои  мысли, и рот, который  мелет, что  мозги надоумили. Вообще, если  прислушаться к его речи, то наслушаешься, в основном, обид в адрес неверной (первой) жены, на поломанную жизнь, на своё физическое несоответствие. И всё время ему  хочется  спорить, ругаться, доказывать. Но, вот беда, ему никто не отвечает, так как не желает встревать в скандал, а его это, увы, бесит.

     -Так я с кем разговариваю!? – говорит в воздух.

     А раз никто не отвечает, значит, обида удваивается. Он вяло встаёт. Шатаясь и падая,    ищет свой мешок по углам и закоулкам. Находит и начинает упаковывать личные вещи. А что у него личного? Одна фамилия! Ну, опасная бритва. Ну, помазок. Ну, кусочек зеркала. Всё это долго  укладывает в мешок. Бросает на плечо. Подходит к двери. Разворачивает- ся лицом к семье и начинает  произносить (нажимая  на «э») прощальную речь. Жене: «И ноги моей, э, больше не будет тут!». К Кате: «А ты ищи своего, э, отца!». К сыну: «Прости, сынок. Не хотел тебя, э, обидеть, но, видишь как…». И делает вид, что обиду ему  причинила эта семья. Со злостью хлопает дверью. Следом, конечно, никто  не бежит. А он от этого ещё больше злится. Слышно, как ударил сапогом  по кастрюле, как она с шумом покатилась по двору, от чего и собакам, и курам стало не по себе.

     Но волновались и переживали лишь  после первых его «спектаклей». Премьера, таки! Потом «почерк его поведения» изучили и сейчас относятся к «спектаклю», как к чему-то обыденному. Идёшь – иди. Знают, что уйдёт  на  телятник, там переночует, может завтра, послезавтра не прийти, будет питаться  жаренными  воробьями, но всё  равно вернется и будет жить мирно до следующего «спектакля».

     Веру Васильевну особенно  беспокоит то, что дочь всё это видит. Сын, тот ещё ничего не смыслит. А вот Катя! Она уже становится  смышлёной  девочкой. Начинает задумываться над жизненными процессами и явлениями, анализирует их. Когда родился братик, например, в её головке «застряло» слово «рожать». Что это – «рожать»? Начала  читать слово по слогам: ро-жа-ть. Получается: рожа  и  ать. Как бы, рожа – лицо, а ать – выходи, мол, появляйся на свет божий. И была неудержимо активной  в поведении. Если в её руки что-либо попало, оно горело в них, кипело и плавилось. Именно  поэтому Вере Васильевне не раз приходилось ставить её на место.

     -Сейчас, как возьму плётку, так будешь знать!

     А та ворчит и огрызается.

     Мать – опять:

     -Так! Поговори мне!

     Но когда у Ивана наступало похмелье, он становился неузнаваемо  добрым. И всё сделает, и всё  расскажет, и всё покажет. Кате, например, очень  нравилось  разговаривать с ним. В его голове всегда находилось что-то из того, что  она любит. Например, сказки, поэмы дореволюционных авторов. Он многое знал наизусть. А стихи Некрасова – особенно. Любил «Мороз – красный нос». Лежит, бывало, Катя  в постели, рядом присаживается он. За окном воет метель, а он нашептывает: «Буря воет  в  саду, буря ломится в дом, я боюсь, чтоб она не сломила старый дуб, что  посажен  отцом, и ту иву, что мать посадила». А летом, когда брал девочку с собой пасти телят за селом, то было вообще выше её ожиданий. Некрасов звучал на каждом шагу. «Савраска  увяз в половине сугроба - две пары промёрзлых лаптей, да угол, рогожей покрытого гроба, торчат  из убогих дровней». Вообще, пасти телят ей нравилось. Простор, тишина, можно думать. Что ещё надо?

     Выгоняют телят  рано. Казалось бы, спать  должно  хотеться, а ей – нет. Гонят по тропинкам, которые четвероногие сами вчера, позавчера протоптали. А на пастбище трава высокая, сочная, хрустящая от росы, вкусная. Телята  лишь посапывают. Днём солнце росу выпивает, и Катя ложится на спину. О, вид! Облака плывут одно за  другим. Вот одно из них закрыло солнце. Стало темно и интересно. Но и это ещё  не все прелести природы. После дождя, бывает, захочется воды. Наклонишься низко-низко к воронке, которую телёнок выдавил копытцем, вода в ней чистая, кристальная. Губами притронешься  к ней и пьёшь, не напьёшься…

     Корова, поросёнок, куры были и дома. Ими родители обзавелись, когда  выросла потребность в мясе, яйце, особенно – молоке. Когда  взрослые  на работе, Катя, по наказу матери, выполняла посильную работу. А что не могла, потом, без  неё  делали. Однажды была дома с Костей. А он таким был вредным, что и на минуту не отойдёшь. Вдруг в двери постучали. Вошли три женщины. Одна из них тётя Паша, что в конторе работает. Две другие, накрашенные  и  напудренные, из города. Сказали, что  переписывают  животных. Ну, тётя Паша повела их в сарай, а Катя осталась с братиком. Когда закончили осмотр, пришли заполнять анкету. А Катя была любознательной. Прислушивалась, о чём они говорят. А вечером рассказала матери.

     -А что они и в рот корове заглядывали? – спросила.

     -Откуда ты взяла?

     -Слышала, когда записывали, упоминали зубы, шерсть, пятна, клеймо. И вот ещё что: тётя Паша просила передать, что Володя теперь не сможет ходить на свиноферму. Он уехал учиться на шофера.

     -Правильно! Сколько можно дома сидеть? Ему ведь уже семнадцать!

     Так каждый день. Катя остается  на  хозяйстве, отец  идёт на телятник, мать – на свинарник. Ходит туда Вера Васильевна всегда по одной дороге. По улице, вправо и – через балку. Именно там, где  надо  повернуть к балке, стоит угловая хата. В ней живёт Роман и Поля. Он возит на повозке колхозное молоко в соседнее село, а она ходит с сапкой на прополку кукурузы. Все бы, и хорошо. Но случилось так, что у них  вдруг  родилось два мальчика (близнецы), а муж после родов ушёл  из дому. Надо же! А куда ушёл? Там, куда возит молоко, познакомился с возницей из другого села. Молодая, интересная! Ну, и  началась любовь. А свою семью оставил в нищете. Дети начали болеть. Возит Поля их по больницам, а толку никакого. Диагноз определить не могут, но  предполагают, что скелеты (у обоих) развиваются не правильно от недостатка  питательных веществ. Вот так! А он, видите ли, ушёл! Мимо этого двора, кто б ни проходил, обязательно испытывал  уважение к этой несчастной, но сильной  духом  женщине. Ведь  она, как  может, борется. Но не её вина в том, что цели не достигает. А вместе  с  уважением, прохожий мысленно презирает Романа, который, будучи  от  природы самцом, увильнул от своей прямой обязанности – вырастить на земле сына и посадить дерево. «Господи, а Поля ещё  и  на кукурузе – в передовиках!» Недавно Гапка  так  радовалась, что  ушла оттуда. Работа, говорит, от темна до темна. А тут ещё ситуация подгоняет. Газеты «прославили» район  за  то, что колхозники плохо выходят на прополку. Теперь бригадир ездит по селу с карандашом...

     Именно на том повороте однажды ей пришла в голову мысль. Надо опробовать эксперимент с «кашей» на домашнем поросёнке. Если, мол, получится, тогда  «перенести»  его в колхозный свинарник. В один из дней сварила на  воде зерновые отходы. Получилась самая настоящая каша, которую едят люди. Только без соли и жиров. Остудила. Она стала густой, с запашком. Насыпала в посудину и подала свинье. А рядом поставила  «болтушку», из тех же зерновых отходов, но – на сырой воде. И удивилась! Свинья, обнюхав обе посудины, «прикипела» к той, что пахла кашей. «Ага! Значит, разница есть! И так! Что я нахожу в этом эксперименте? Ну, насчёт «нахожу» ещё, наверное, рано говорить. Ест-то она с интересом, аппетитно. А будет ли польза? Привесы? Тут нужно время. А что я теряю? А насчёт «теряю», тут тоже, пожалуй, есть вопросы. Скажем, готовить «болтушку» на сырой воде куда быстрее и легче, нежели варить «кашу». Это две разные по трудоемкости работы. Но! Если привесы будут расти, то и на это можно пойти. Ничего в жизни так просто не дается. Надо трудиться!».

     С того дня начала варить «кашу» постоянно. Времени, конечно, уходило на это больше, чем на «болтушку». Но вскоре удивилась. Щетина у свиньи  стала, как проволока, походка твердая (видимо, кости окрепли), а зубы не отрывала от ограды – всё «массировала». Ну, дела! Обрадовалась. «Ничего, со  временем  эксперимент перенесу в свинарник!». Только вот где брать дополнительное время на приготовление каш? Дома – дети, тут – «каши!» А она одна. Хоть разорвись. А что делать, если в прошлом году, по рассказам В. Наливайченко, в животноводстве района упали показатели. А пятилетка – тётка такая: ей давай мясо. Хоть роди, но – давай…

     Как и обещали, свинарник  под 7 ноября  достроили. Такое торжество было! Народу сошлось со всего села. Свинарник для села – это событие! Пока внутри нет всяких там перегородок, так ходили, будто в картинной галерее. Председатель подъехал. Конторские работники «организовали» импровизированный стол. У нас ведь в крови: как собрался народ, так и – президиум. Действительно, за стол уселись: председатель, заведующий свинофермы и пригласили свинарку – Веру Васильевну. Речи рекой лились,        позравления, подарки. Вере Васильевне, поскольку имеет высокие показатели по сохранности мо- лодняка, вручили конверт с деньгами.

     А после торжеств к ней подошёл Иван.

     -Давай, э, спрячу! У меня карманы, э, глубже.

     -Ага! Знаю я твои карманы!

     -Да не бойся, э!

     И она, будучи под настроением, отдала.

     -На! Что хочешь, то и делай.

     Он при ней  вскрыл конверт. Там лежали три пятерки. Повертел купюрами у неё под носом и исчез. Да так быстро! Точно  снаряд из пушки вылетел. Куда он побежал? А хрен его знает? Но опасение было, что вечером «спектакль» в доме  состоится. И надо же ошибиться! Вышло всё наоборот. Пришёл, правда, с запашком. Зато, как  заботливый муж и отец, принёс домой 3 кг. сахара и 2 булки магазинного хлеба. Смеялись. Будто у них домашнего хлеба нет? Пекут ведь! А, оказывается, купил потому, что в магазине        подешевели продукты. Разве можно пройти мимо? Что ж, и такой поступок – поступок, и его  следует ценить и беречь, ибо впредь может не повториться…


     1953 год
     Ох, зимушка-зима! Замело снегом всё село. Выше дымовых труб! Ходили сосед к  соседу так. Там, где входная дверь, делали лопатой  вертикальный «ствол», ступеньки. По ним поднимались вверх, выше крыши, и по 4-метровому снежному покрову шли, к кому надо. А тот, к которому ты шёл, тоже  сделал «ствол». Спускаешься по нему и – в гостях. Куда там перегонять свиней в новый свинарник! В нём, кстати, после приемки          обнаружили  столько недоделок, что листа бумаги  не  хватило  бы  на перечисление. И самыми главными в том перечне стояли бы вопросы  такого характера. Кругом сплошные щели, а потому ветер внутри свистит и воет. Строители, по мнению селян, «сорвали» немалую сумму и тут же «умыли» руки. А председатель молчит. Странно! Будто ему всё равно…

     А что касается снежных заносов, то таять они начали лишь к весне. И принесли в жизнь Веры Васильевны много неудобств. Потекли большие и малые ручьи. Ворвались в сви- нарник. Старый. Приходилось черпать ведрами и выплескивать за «борт» через окна, двери. А вечером в своей хате черпали с Иваном. И, как поняли, то – пустая затея. Сколько выплескиваешь, столько и прибывает. А её накопилось на высоту кровати. Пришлось долго спать, где придётся. А у Нины Андреевны и того  хуже. Корова, которая - лежачая, оказалась полностью в воде. Лишь голова с рогами торчали. Сколько там  черпано-перечерпано! Но спасли, кормилицу…

     К женскому празднику  обстановка начала улучшаться. Но пришло другое горе. 5 марта умер И.В. Сталин. Он, как тогда  говорили, величиной был неординарной. Наверное, шутили под одеялом, и в поднебесной  состоял на учете, как Величие. Так вот, вероятно, в связи с приближением  его  смерти, оттуда и «подбросили» снега да воды. Плакало по вождю колхозное начальство. Подносили платочки к глазам (а может так надо!), потом сморкались в них и, аккуратно складывая конвертиком, совали в нагрудный карман. Плакали учителя в школе. «Дити! Сьогодни перестало битися серце великого вождя народив товариша Сталина!». Прекращались занятия, и дети, как птицы, разлетались по своим любимым играм. Одни на коньках «вышивали» на льду подмерзших луж. Другие расходились по домам, и там находили себе занятия. А самых «достойных» оставили  для участия в траурном марше. Учительница построила в колонну по два, начала проверять, ровные ли ряды, чистая ли одежда? А дети есть дети. В политике – ноль. А именно в тот день как раз и не желательно было бы шалить. И вот, пока она осматривала, один из учеников выстрелил из самопала. Резонанс! Учительница от страха предполагаемой ответственности потеряла сознание. Другой школьник, пока отхаживали учительницу, громко, шалунишка, выкрикнул, чёрт его дёрнул за язык, будто  это  прямо сейчас надо, «серп и молот – смерть и голод!». Тут у учительницы вообще сдали нервы. Унесли на носилках. Не хватало, чтоб еще НКВДешники налетели!

     А Нина Андреевна  разносила  почту. Идёт от хаты к хате, и каждому сообщает, как  будто ей это поручено, «Не чули? Помер Сталин! Помер Сталин!». Кто  плачет, кто – крестится. А её петух, издали слышно, как  кричал, так  и кричит: «Са-мо-го-ну!». Встретила тётю Наташу. И ей сказала о трауре. Постояли. Потужили. А когда утерли слезы, то разглядела на собеседнице васильковое платье с красными маками. Оно так модно смотрелось у неё под расстегнутой фуфайкой, что забыла и о трауре! Начала  разглядывать, расспрашивать, оценивать.

     -Ти диви! Яке гарне! Треба и соби таке пошить. А материю де купували?

     -Та це… Вира Василивна подарувала…

     -Вира Василивна? Що гарне, то гарне!

     Вообще, в её натуре жил такой червь, как незлобная зависть. Это  уже не раз замечала  и Вера Васильевна. Но что делать, в каждом из нас  есть что-то своё. Она, например, если увидела на ком обновку, разобьётся, но купит и себе такую.

     Короче, в связи с таким потоком событий, в новый  свинарник  перебрались лишь в апреле. Из конторы прислали двух мастеровых мужичков. Они сделали загородки. Как и раньше, группа свиней Веры Васильевны – с северной  стороны, Гапки – к южной. А по середине - широкий  проход. И началась  работа. Всё – с нуля! Шпатлевать, конопатить, мазать, вывозить  строительные  отходы, которых  «халтурщики» оставили бричек на десяток. Вот каждый день и начинался с чистки в  загородках, с чистки в закоулках – там ведь полно глины, песка, боя  кирпича, отходов досок. А руки-то женские! К тому  же, Вера Васильевна была беременной. По нескольку раз присаживались. Но  желанием  горели, как можно скорее навести порядок.

     В один из таких  «перекуров»  подошёл В. Наливайченко. Взял  лопату, набросал полбрички глины. Вспотел. Задышался. Подошёл и сел рядом. О нём, кстати, всё село отзывается положительно. Добряк! Хотя и не забыли, что в войну был старостой. Но то, как говорится, такое: указали на тебя пальцем и – подчиняйся. Он и Вере Васильевне тогда помог с солдатом. И после войны  остался  добрым к селянам. Даже, как заметили, чересчур. Вот и сейчас. Глянув на потные лица женщин, вздохнул:

     -Не поспишайте, дивчата. Працюйте так, щоб и назавтра робота залишилася…

     На лице Гапки лишь радость проявилась. Добрый, мол, заведующий! А Вере Васильевне не понравился такой жест  доброты. Промолчала. Но мысли в голове вздыбились: «И  это называется добряк? Нам сделал поблажку, как подачку, себе, в наших глазах, нажил авторитет, а общественная работа пусть страдает! У нас ведь  как  стоит вопрос: быстрее закончим с уборкой, раньше займёмся откормом свиней. Добрый – это хорошо, но тут, кажется, он перегнул палку».

     А Гапка не расстроилась, не возмутилась. Сидит  себе на ведре и радуется, что  послабление наступило. И, наверное, думает: как я, мол, счастлива, что  ушла с полевой бригады, а попала сюда. Ведь, наверняка, слышала по радио, что кукуруза и при  новой власти осталась приоритетной. А к ней добавился ещё и картофель. И тоже - квадратно-гнездовой. Как она всегда  выражается, «Хай йому грець!» А, может, Гапка радуется не от доброты заведующего, а вспомнила вчерашнюю, очередную, поездку с Мироном (на бедарке) в Сельсовет. Как и раньше, они тоже не доехали. Опять – скирда на пути попалась. «Заметно, подружка, заметно! Твое «бездонное озеро» глаз стало глубже, а вода – синее».

     А когда взялись за лопаты, голову Веры Васильевны  вновь посетили эксперименты по откорму свиней. «Как его всем доказать, что свинину можно выращивать быстрее,  дешевле и высокого качества? Ведь получается дома? И – быстро, и сало – отличное! Что надо, чтоб перенести  опыт на ферму? Да так, особо, кажется, и ничего, кроме  времени. Ведь с «кашей» надо возиться. А домашние дела что, забросить? Хм, забросить! Ничего не надо забрасывать! Дела с животноводством в районе отвратительные! Шутка ли, даже по воскресеньям стали проводить районные  совещания  животноводов. Колхозники отдыхают, а они, видите ли, ездят по фермам да разглядывают коров, свиней. Это не от хорошей жизни. Всё! Вскоре начну и я экспериментировать. Пусть, сначала, не на  всей группе, а лишь на малышах, но начну и докажу!».

     Но обстоятельства снова на время отодвинули её планы по «каше». Опять «вырос   живот», и Иван отвёз её на бедарке в Роддом. Там родила ещё одного сына. Второго!  Этот, кстати, тоже не длиннолицый. Значит, подумала, не  хвастайся, Иван Павлович, своей кровью!  Мальчика тут  же, ещё  в  Роддоме, назвали  Васей. Бесспокойный такой! Крикливый. Ни на минуту не  отходи. И всё равно, не прошло и двух недель, а роженица уже таскает мешки, ведра с дертью, тачки с грузом, грузит на бричку навоз. И Иван, правда, помогает. То почистит  в  загородке, то  наведается  домой. Ведь в хате с детьми  осталась лишь Катя. Её, впрочем, обстоятельства сделали  самой главной. И за детьми присматривает, и к школе готовится. Недавно у Нины Андреевны попросили  букварь, так она теперь и еду запустила, всё изучает буквы. Однажды днём пришёл отец. Правда, слегка навеселе. Но то – слегка! И давай её учить, как писать буквы. Всё крутился  вокруг буквы «В» - Вася, что ли, не выходит у него из головы? И такой ласковый! И к уху  прислонится, и над буква- рём зависнет. А запах! Фу! Так и гуляет у девочки  перед  носом. Хочется сказать об этом, так нельзя. Попробуй! Так он, как всегда, при  своём  мнении. А как, мол, не выпить, когда водка в магазине подешевела! Слышь, на целых 15%! И вообще, при новой власти, посы- пались блага в корзину селянина. Двор и огород теперь будут почти  бесплатными. Не на- до платить за каждое дерево, за каждую дымовую трубу. Уплати за  сотку  земли 8,50 руб. и всё. Как тут не выпить! И ещё не всё. Поговаривают, что скоро  расчеты с колхозниками будут производить не трудоднями, что всю жизнь делали, а деньгами…

     А третьей обязанностью у Кати была заготовка  травы для коровы и кизяков для топки. Встаёт всегда рано и идёт за село, где и трава есть, и кизяки, поскольку там пасутся  колхозные коровы и телята. Усвоила  уже  эту  науку, как дважды два. Важно, чтоб насобирать не просто кизяков, а подсушенных и «подрумяненных». Такие и горят  лучше, и нести легче. А носить надо каждый день. По мешку.

     А как хочется утром поспать! А погулять с подружками! А она всё в делах, в делах. Но старалась, чтоб не ругали. А однажды (бес попутал, что ли?) проспала. Схватилась, а солнце уже печёт в окно. Хотела сходить-таки. Пусть даже с опозданием. Но почему-то не сделала этого. Осталась дома. Подумала: хоть раз, мол, поиграю  в скакалки. Созвала подружек во двор и играют. А тут вдруг мать идёт. Очередная  проверка! Увидела и  зовёт  её к себе. Ох, было! И в хате, мол, всё - не так, и дети - голодны, и дневное задание по траве и кизякам не выполнено!

     Как расходилась:

     -Ну-ка, становись в угол!

     А чтоб наказание запомнилось, насыпала  под коленки  гречневой крупы. Так режет! Стоять невозможно. Но терпит. Как партизанка! Не извиняется. Не просится. А мать, тоже опытная женщина, время от времени поглядывает.

     -Катя! Встань с пяток! Слышишь?

     -Слышу! Я не стою на пятках!

     Так и не извинилась. И не попросила об отмене кары. Такая  натура! Вскоре и отец явился. Она - к нему:

     -Па! Она меня на гречку поставила!

     Надеялась, что защитит. А он:

     -Ищи своего отца и жалуйся. Я тут причём?

     В тот день голову впервые посетила мысль: «А кто мой отец? А где он? Почему не живёт с нами?». Но мать всё отмахивалась. В сентябре  уже и в школу пошла, а об отце так ничего и не узнала…

     Начальная школа была посередине села. В большой комнате, где и кино крутят, и занятия ведут, обучаются все 4 класса. Правда, в  каждом  классе по 2-3 человека. Темы разные, а учитель один. Но дети слушаются учительницу. Сидят смирно до конца занятий. А уж потом, когда вырываются на свободу, забывают, что ещё ученики. Катя любила «ездить» по селу на «машине». Наподобие председателя! Бежит по улице с подсолнечным стеблем, изогнутым  концом  книзу, и «рулит». «Рукоятка переключения  скоростей», в виде  палочки, расположена около руки. Рраз! Перешёл с первой на вторую, на третью! Ух, скорость! Даже длинная, толстая коса не находила себе места. Приходилось иногда «доезжать» до разъезда, где работает дядя Гриша. Интересно  взглянуть. Мать  говорила, что он сейчас там и живёт. Якобы, получил  прямо на разъезде домик (по-народному – будка), привёз невесту и живут…

     Вера Васильевна  начала  уже варить «кашу». Правда, пока только для малышей. И то, пока лишь добавляет к «болтушке». Но дела  начали  набирать обороты. Молодняк  крепенький стал. А те, что выросли, быстро набирают вес. Однажды прочла в газете, что свинарка одного из колхозов получила за 10 месяцев от группы свиней по 18,5 поросят. И хвалят её! Удивилась. «Как же так? А у меня 18,9, и никто не вспоминает!».

     Сказала как-то В.  Наливайченко:

     -Помните, вы носили мои показатели председателю? Где они?

     -Значить, голова не подав в район.

     -Странно! А почему?

     -Цього я не знаю!

     И она подумала: «Что-то тут не то! Кому-то я, наверное, перешла дорогу!»


     1954 год
     На рождество Вера Васильевна  наварила кастрюлю взвару. Так почти все в селе делали. Обычай! С Катей принесли из сарая немного сена, которое ещё  с лета заготовил Иван и лежало рядом с коровой, и поклали под икону. На него поставили  посудину с взваром, и мать объяснила, что Иисус родился, якобы, в  яслях. А на  дне их, под  ним, лежало сено. Потому, мол, и взвар  надо ставить  на сено. Потом пили его. Кроме, конечно, отца. У того как раз был скандальный период.

     Но всё, как говорит мудрость, когда-нибудь кончается. Помирился Иван с Верой Васильевной. Принёс свой  мешок из телятника. Разложил всё по местам: бритву (она у него опасная) – на выступ из кирпича за дымовой трубой, кусочек зеркальца и помазок – на подоконник. Мешок – под кровать. Штаны – на табуретку. Сапоги – под стол. Вот и весь хозяин! Вот и всё его богатство. Но не торопитесь плохо о нём отзываться. Он ещё принёс полный казанок воробьев. Он их варит как-то по-особенному. Якобы, добавляет муки, перемешивает и получается  нечто, похожее на кисель. А вкусно! За уши не оттянешь…

     Новый свинарник стоял под черепичной крышей. А она тяжелая. Но стала ещё тяжелее от навалившегося на неё снега. В один из зимних дней свинарки пришли на работу, а в помещении раздался скрип, треск, шум, и часть крыши завалилась. Потолка в таких строениях, как правило, не бывает, а поэтому перед  женщинами вдруг  оголилось небо. И пока дождались В. Наливайченко, пока он съездил в контору, в помещении стало хо- лодно. А ведь в загородках  полно  маленьких поросят. Свинарки уже заканчивали носить солому, утеплять, и тут появился председатель. Вместе с заведующим они поднялись на  крышу, ходили вдвоем, осматривали, рассуждали. Что они обнаружили, не сказали. Но председатель быстро всё замял. Чтоб слухи дальше свинарника не распространились. Пообещал срочно отремонтировать и уехал.

     Но «добрым», опять-таки, оказался В. Наливайченко.

     -Весь дах – шепнул, -- из старих крокв. А де нови?

     В тот злополучный день срочно  прибыла  ремонтная  бригада. Строители временно закрыли «небо». А потом ещё  долго  ходили и исправляли «ошибки» городских «халтурщиков». А как иначе? Страна требует мяса, сала, а у нас, видите ли, обвалился свинарник. О, если б дошло это до Москвы, куда  собрались все директора МТС страны по вопросу о животноводстве, то не только председателя колхоза вызвали, но и секретаря Райкома, а то и Обкома. Но председатель, как видим, замял. А свинарки – они  ведь «рядовые пятой колонны» в этих делах, промолчали. А теперь вот поглядывают в сторону колхозной теплицы, которую тоже  строили те самые «халтурщики», не завалилась ли? Вера Василье- вна однажды даже сходила туда. Ну, что, завалиться она, конечно, не  завалилась, но много в ней деревянных  деталей старого происхождения. Так, что время покажет, честно ли её строили? Пока была там, насмотрелась! Забот, оказывается, у них! Каждую  весну  надо поставлять в город ранние овощи, вот люди и крутятся: торф насыпают, горшочки носят, расставляют. Когда возвращалась оттуда, думала: «А, может, это к лучшему, что  завалилась крыша. Теперь поставили новые стропила. Свинарник дольше  простоит. Ещё и воду, «за кампанию», подвели.

     К весне стало  жить  легче. Новая  власть опять удешевила продукты, одежду. Молоко от коровы стали сдавать колхозу. Как-никак, каждый день свежая копейка. А когда этих копеек собралось энное количество, отчим Кати съездил в район и купил ей пальто. Светло-коричневый цвет, крупные пуговицы! И самое главное, по размеру. Мечта и всё! Теперь будет в чём ходить в новую школу. Дело в том, что в этом году она закончит первый класс, а осенью надо - во второй, придется ходить в школу соседнего села, поскольку, уже объявили, что помещение начальной школы отдадут под клуб.

     Катя и так была девочкой послушной. Но когда  купили пальто, стала незаменимой хозяйкой в хате. Там, куда  руки отца и матери не доходят, всё делает  она. Вот, скажем, такая незаметная деталь в хозяйстве, как сучок в крышке самодельного стола. Клеёнок тогда не было, и пища засоряла все его щелочки. Отец и мать – раз и на работу, а ей надо над этим сучком трудиться: вычистить, вымыть. Днями потела около него. А вечером мать, бывало, придёт с работы и, вместо похвалы, укажет на  недостатки. «А это что? А вот тут почему не помыла? Старайся делать так, чтоб не сказали, что в лесу выросла»…

     Летом, говорят, колхоз торжественно провожал на целину трактористов и комбайнеров. Вера Васильевна, как читающий человек, знала, что власть  хочет  за счёт целины решить в стране зерновую проблему. Согласна с этим. Но сходить  на  проводы не смогла, так как режим работы не позволяет. Катя, кроме школы, занята по уши, и тоже не ходила. А отец вообще уехал в район и лёг на операцию. Ему удалили  часть  осколков на лице. А остальные пока остались. Потому, что дальше с осколками его личная  жизнь  становилась невыносимой. Садится кушать, и берёт полотенце, чтоб  время от времени  вытирать  лицо, так как течёт из ран. Так вот. По таким, казалось бы, простым  причинам  упущено такое важное мероприятие. А оно, говорят, проходило торжественно. Селян  собралось  много. Митинг был. Трактора, которые  приготовили  для  отправки, стояли с флажками, комбайны - со звёздами. Благо, есть в селе Нина Андреевна. Она после разноски почти  надела васильковое платье с красными маками, сходила, а вечером рассказала…

     Как бензин для трактора, так кукуруза – для животноводства. Новая власть хочет за  счет неё поднять цифры по молоку, мясу и другой продукции. Хоть  на  работе, хоть дома во сне: кукуруза, кукуруза! Была просто кукуруза, а стала «королевой полей». Что ни  откроет газету Вера Васильевна, а там  почти  всё  о ней. Особенно, появился броский заголовок - «Растёт широколистая»! Много  её  стали сеять, но молока и мяса всё равно не хватает. В такой ситуации вверху приняли решение, чтоб коров из личного стада колхозников принять на колхозные фермы. Там кормить, доить. Пришлось и Вере Васильевне расстаться со своей «Зорькой». Но у нас, как всегда. Документ спустили, а в низах ничего не подготовили. Ну, например, доярок не добавили, кормов не заготовили. Теперь каждое утро приходится ходить мимо  фермы и слышать, как «Зорька» (вместе с другими) ревёт. А ведь она у неё была  кормилицей. И детей  молоком  обеспечивала, и литров по 200 (в год) сдавала в колхоз.

     Каждое утро мимо  свинарника стал проезжать трактор, сзади которого бежала соломорезка. О, дожились! С завистью  смотрели  свинарки, что у доярок  есть такая техника. Вот бы кто придумал и на свинарник механизацию! А пока почти все процессы – вручную. Спасибо, хоть воду подвели. Теперь не надо бегать с ведрами по морозу. Открыл кран и наливай. Но даже при таких условиях, Вера Васильевна не отставала от передовых свинарок района. Показатели почти на одном уровне. Но получается так, что их направляют на различные выставки, они делятся опытом, а эта «сидит» на месте. Приезжал как-то из Райкома работник. Тот, кстати, что уже был когда-то. «Как вас там?». Обещал занести на Доску Почёта. Но, побеседовав с заведующим, председателем, уехал. А её фотографию  так и не запросили. «Значит, что-то  не то!». Опять  пошла к В. Наливайченко. Разговорились и, соответственно, разоткровенничались.

     -А вы, Владимир Константинович, не замечаете, что мне кто-то ставит подножку? Смотрите! То председатель не отправил в район мои цифры, то, при равных показателях, Кулакова, из соседнего колхоза, поехала на выставку, а меня и не вспомнили.

     После паузы:

     -Що зробиш! Така система. Як казав мий батько: хто вище сидить, той нижнього глядить. А нижний – того, що нижче…

     -А, «веснушчатые»!

     -Як це… «веснушчатие»? Не зрозумив?

     -Да это я так. Вырвалось…

     -Вира Василивна! Вже ви-то знаете, де я у вийну був. Так от, скажу вам, як на духу:   таких людей органи все життя «ведуть» по дорози. Нехай я и добряк  по своий натури, а, все одно, куди мени не належить, туди вони мене и не пустять. Значить, у вас десь, щось…  А! У Нимеччини були? Були! А, може, ще щось?

     -Что может быть ещё?

     -Не знаю. Але ви  порийтеся у своий  биографии. Чи немае в симьи судимих? Чи, може, розкуркулювали ваших батькив? Ой, та мало чого!

     На этом месте и остановились. Теперь прояснилось, почему у такого доброго человека, как В. Наливайченко, есть ещё «запасная доброта» («робить так, щоб  и  назавтра робота залишилася»). Ему теперь  надо  быть всю жизнь добрым, чересчур добрым, иначе – либо люди оклевещут, либо органы поставят подножку. И её место в жизни тоже определилось.  «Раскулаченная! А-а-а! Ягода кулацкого дерева! Господи, сколько можно?» Чуть, было, не сорвалась. Благо, заведующий умел переводить  стрелки  на запасные рельсы. Рассказал анекдот. К месту как раз.

     -Прийшла влаштовуватися в колгосп на роботу жинка. Голова розпитав: де працювала, ким? Повидомила, що працювала  в  такому-то колгоспи. Запропонував погуляти з хвилинку. А сам подзвонив в той колгосп, звидки приихала. Там ии оцинили погано. Голова поцикавився, у чому, мовляв, ии грихи? Видповили: щось з шубами, мов, в  неи було. А тут и вона – на пориг. Став питати. Що, мовляв, у тебе з шубами було? Вона  подумала та як розсмиеться. А, було! Колись, у мене шубу вкрали…

     Вот так! Значит, запасная доброта заведующего как бы сделала намёк. Знаешь,  дескать, Вера Васильевна, поговорку (Господи, Иисуси, сзади не плетись и вперёд не суйся), то и придерживайся её. Теперь понял воробышек (Вера Васильевна) своё место в роще. Сиди в своём гнездышке, чирикай, но дальше его не лети. Хотя, если честно, однажды ночью в голову, в минуты бессонницы, вскочила и такая мысль. Скоро, дескать, колхозникам начнут выдавать паспорта, по которым можно свободно, как городской человек, передвигаться по стране, а что, если уехать куда-нибудь? Однако, проснулась новая мысль и потеснила прежнюю. Куда, мол, ехать, на какие гроши? Да и органы-то везде есть. От них не спрячешься. Вычислят! Достанут! «Нет! Нет! Тут я что-то  далековато  загребла. Складывай, Вера Васильевна, весла!»

     Неопределенность в жизни заставила её много думать, стать невнимательной. Это, видимо, и послужило причиной следующего случая. Ехала на бричке по отруби. Остановилась. А когда слазила, стала (сзади) на краешек дышла. А оно  обломилось. Так глубоко разрезала ногу! Но не ныла, не слегла, а работала и лечилась дома. А тут Катю как раз надо вести в школу. Первый раз! В чужое село! Притом, пешком. Председатель злится, если просят машину. Дескать, их для грузов не хватает, а то ещё  по  школам будем развозить! Не согласиться с ним, конечно, нельзя. Действительно, в колхозе больше ездят на бричках. А на машине – в особом случае. Но чтоб поехать на бричке, надо у Мирона просить коня, сбрую. А, лучше пешком пойти.
     Так и ходила в школу без матери. А расстояние, как-никак, 4 км. Вера Васильевна задумалась. На кого, мол, теперь  детей оставлять? Как зимой ходить в школу? Оказывается, не надо волноваться. Как в селе! Дети до обеда – сами. После  обеда – Катя придёт. А что касается зимы, то и тут Катя «просветила»:

     -Тю, сколько там той зимы!

     И с восторгом рассказала, какая у них хорошая учительница! Из города, мол, ездят  вместе с мужем. Она украинский преподает, а он – труд…


     1955 год       
     И в самом деле, сколько там той зимы! Ходит Катя с девочками в школу и ни о каких трудностях не вспоминает. А когда возвращается, то – по неписаному  сценарию. Войдёт во двор, почистит о ствол молоденькой берёзки обувь, уберёт остатки грязи на коре, чтоб мать не ругала, и – в хату. Если никого из взрослых дома нет, швырнёт сумку в самый дальний угол и – быстрее к столу. Не сучок, конечно, чистить. Он уже и без неё       приловчился жить. На столе, оказывается, стоит казанок либо с варениками, либо с перловой кашей. Если братья, конечно, не  опорожнили. Они-то сами дома! И – ешь, что видишь. А им уже, слава Богу, немало. Кости – четвёртый. Васе – второй. Но они не всегда шкодничают. Нет такой возможности. Потому, что за ними периодически  присматривают мать и отец, поочередно появляясь дома. Вот как сегодня. Только Катя хотела швырнуть сумку с книгами, а тут, откуда ни возьмись, мать – навстречу:

     -Так что, говоришь, зима не страшна?

     -Ой, что там бояться! Идём по дороге. Руки в карманах…

     -А соплю? Её что, в кармане держишь? Смотри, как рукав блестит!

     -Ну, ма!

     -А ноги не помёрзли?

     -Не-а!

     -А ну, снимай сапог!

     Долго, мучилась, но сняла. Портянки мокрые, разбухли и – ни в какую. Мать, как увидела, как начала отчитывать.

     -Где вы, в чёрта, по дороге ходите! По лужам, наверное?

     -И ничего не по лужам. Нас сегодня подвезла полуторка.

     -Кто это? Ни дядя Федя, случаем?

     -Не-а! Володя тёти Паши. Знаете, какая  у  него  интересная  машина! Дымит так, что и в кабинке воняет гарью.

     -А ты что, ещё и в кабинку забралась?

     -Да. Он меня  посадил в кабинку. А девочек - в кузов. Едет  так  чудно. То занесёт машину в бок, то заглохнет, а он выскакивает и заводит рукояткой.

     -А если б не подвёз? Как бы ты со своими мокрыми портянками шла? Окоченела бы! А ну, признавайся, где намочила?

     -Ма, ну, мы немножко потолкались с девочками. А что, нельзя?

     -Я тебе потолкаюсь! Становись в угол, чтоб знала!

     -Ну, ма!

     -Становись, говорю!

     Следует добавить, что мать ещё ж не  знает, как Катя и в школе провинилась. Досталось бы вдвойне. А дело было так. Шёл урок труда. Учитель  дал  каждому  по лобзику. Тема такая была: вырезать из фанеры петуха. А Катя – при теле, сил – не занимать. Что там того лобзика! Сломала одну пилочку. Дали  другую. И ту сломала. Ну, учитель и поставил ей двойку. А теперь, стоя в углу, переживает, чтоб мать  после ужина не заглянула в дневник. Вообще, учителя труда, как и других, она не осуждала за излишнюю требовательность. В каждом из них она, прежде  всего, видела  специалиста, умеющего чему-то научить. А потому тянулась к ним. Особенно нравилось, как они долго и складно говорят на уроках, что и самой хотелось быть на них похожей.

     А в свободные от занятий дни она уже тайком писала альбом. Как это делают? Покупают толстую  тетрадь. На титульном  листе  пишут: «АЛЬБОМ». Указывают свою  фамилию и прочие атрибуты. А на листах вручную пишут тексты песен. Название песни пишут крупными буквами, карандашом. Для каждой песни свой цвет. Хранить надо в потайном месте. Время от времени берёшь, добавляешь  песни или просто читаешь, наслаждаясь. Источником песен служат альбомы старших девочек.

     Однажды мать нашла «летопись».

     -Так! А это что?

     Полистала, побегала глазами, наткнулась на песню «По муромской дороженьке» и  спрашивает:
     -А это ещё что за ерунда? Не могла что-то путное написать!

     Иногда записывала песни на слух. Либо девочки пели, либо - по радио. Пришла домой, записала и – под подушку. Память-то феноменальная! На лету хватает и долго носит в  голове. В выходные дни в клубе, где раньше была школа, днём крутили для детей кино. Придёт, бывало, домой и давай рассказывать. От начала до конца. Со всеми подробностями. Среди девочек своего возраста она всегда считалась на голову выше. А возраст – зажигательный. Внутри всё кипит, бурлит, творить хочется! Был случай. С конца села, где колодец, в её сторону девочки по заданию родителей носили ведрами молоко, чтоб провеять на сепараторе, который всего и был один на всё село. Идёт, бывало, ватага человек на семь-восемь. Плюс, «кавалеры» прицепятся. Получается, больше  десятка. И вот однажды Кате захотелось похвастаться перед ними, что у неё, якобы, есть велосипед. Схватила лежащий во дворе, на котором отец приехал на обед, устроилась на раму и поехала догонять. Подростки оглянулись. Увидев её, начали уступать вправо. Но ведь по правой стороне должна ехать она!  Так усвоила в школе. Ладно. Вырулила влево, чтоб объехать. А они тоже – туда. Вот и напросилась на неприятность. Врезалась в толпу. Попадали все. В том числе и она. Плюс, ведра. Вскочила. Стыдно стало. Ведь не планировала. Развернулась и – домой. И уже дома, когда отец уехал, начала анализировать. Кто тут виноват? Признаться, к истине так и не пришла. Но! Родилась идея – составить правила дорожного движения. Ездят же как-то машины, трактора? Ну, и начала. А терминов не знает. Стала писать так, как понимала. Где-то в таком духе: «Если Валя Лындина с ведром идёт по правой стороне, то Катя должна объезжать её слева»…

     За свою короткую  жизнь Катя всего несколько раз была на свинарнике и телятнике. Каждый раз – с отцом или матерью. А 12 июля  принарядила  братиков, нарвала в саду цветов (пышный букет «чорнобривцив») и пошла  с  ними к  матери. В её телесном механизме, видно, от рождения заложено устройство, имя которому – желание сделать сюрприз. Ведь сегодня у её матери  день  рождения. Сама она никогда с работы не уйдет, чтоб отпраздновать. Даже если заведующий  и  будет «гнать» домой, то лишь «отмахиваться» станет. А как её поздравить? Можно, конечно, и дома. Но такое  поздравление  не будет сюрпризом. А на работе, в присутствии всех, это другое дело!

     Вошли в свинарник с торцевой стороны. Перед глазами – широкий, как сельская улица, проход. На нём стоят пора коней. За ними – бричка. А обе свинарки бросают вилами в  бричку навоз. Боже, как увидели детей, стали, как вкопанные! А детки подошли, улыбаясь, и Катя без речей и назиданий протянула маме букет цветов.

     -Ма, мы вас поздравляем…

     И не договорила, так как мать  припала к детям, обняла всех, расцеловала. И по её щеке покатилась слеза. Эти обстоятельства заставили и Гапку высказаться:

     -И я приеднуюся до витання. Будьте щасливи, Вира Василивна. Гарни у вас дитки!

     Не успела провести детей, подошёл Иван:

     -По такому, э, случаю не мешало бы, э, и… это…
 
     Что ж! Такой день! Святее не бывает. Дала  ему  на  бутылку, и он  ушёл. Не появлялся в свинарнике долго. Уже и навоз закончила  возить, и сама хотела, было, собираться на обед. И вдруг появился Иван. Пьяный до «чёртиков». Еле языком ворочает. Присел на корточки и долго что-то  говорил. Она уже привыкла к его пьяным «байкам», поэтому не особо и прислушивалась. Но когда обратила на него внимание, показалось, что на конюшне точно что-то неординарное случилось. Но что? От него разве  можно дознаться? Решили свинарки, что надо  кому-то сходить  туда. А кому? Конечно, Гапке. Ведь там Мирон. А с ним встречаться, одни неприятности. Сбегала Гапка. Но тут же возвратилась. Подзывает Веру Васильевну и, запыхавшись, рассказывает. Распили, мол, мужики бутылку. Мало. Где ещё взять? Скотник сбегал домой. Припёр 10-литровый бутыль грузинской чачи. Сначала пили стаканами. Потом скотник предложил: кто, мол, выпьет полную фуражку, без отдыха, тому отдаст весь бутыль. Ну, чабан и согласился. Налили. Тужился, тужился – с огромным трудом выпил. Чача-то из погреба, холодная. Сейчас, говорит  Гапка, лежит головой в навозе и, якобы, не дышит. А они бегают вокруг…

     Когда Гапка  сбегала ещё  раз на конюшню, то чабана, говорит, уже не было. Увезли на бричке домой. Ну, и хорошо, подумала  Вера  Васильевна, тот дома будет отходить, а мой – тут. А сама решила не идти на обед, как планировала, а сходить за это время в рощу да пособирать валявшиеся там ещё с войны булыжники. Дело в том, что она задумала снова, как и до войны, выводить  поросят на прогулку. Привесы нужны! А там, как-никак, и свежий воздух, и простор, и шишки, и корешки, и трава! Её-то, конечно, никто   не подгоняет. А кому? Заведующий - не специалист в свиноводстве. Гапка вообще новый человек. Вот и стоят свиньи в загородках. Короче, как ушла тётя  Наташа, так – ни  одной  прогулки. А теперь вот, спасибо Нине Андреевне, прочитала в газете, что корова, когда у неё свободный образ содержания, даёт больше молока. Ну, и подумала: а почему  бы, мол, не применить это к поросятам? Только камни мешают. Будут спотыкаться да ломать ноги.

     Идёт, значит, между стволов старых деревьев, время от времени наклоняется,  подбирает булыжники и относит в сторону, на кучу. Вдруг - сзади:

     -Витаю, титка Вира!

     Оглянулась:

     -О, Николай Павлович! Какими судьбами?

     А он стоит с букетом цветов:

     -Який Микола Павлович? Ми ж з вами  домовилися. Микола! Або  просто Коля. Але про це – потим. Я поздоровляю  вас, Вира  Васильивна, с днем народження! Бажаю вам щастя на довги роки и здоровья. А буде все це, труднощи в роботи подолаете…

     Вручил букет. В городской  упаковке. Видно, привёз  оттуда. Серпантин. Завитушки. Так трогательно! А запахи! У-у! Потом разговорились. От него узнала, что  уже  окончил институт. Обратился в контору. Дали должность агронома. Завтра, мол, на работу. Вера Васильевна и обрадовалась, что так вышло, и заволновалась. Ведь у агрономов сейчас главное – кукуруза! Чтоб рядки  были ровные! Чтоб квадратно-гнездовым способом! Чтоб на одном квадратном метре было установленное инструкцией количество всходов! Ох, и попыхтишь ты, мол, Николай Павлович!

     А назавтра по дворам бегала ребятня  и  оповещала, что умер дядя Афанасий, знаменитый чабан колхоза, с 20-летним стажем  работы. Что ж, царство ему небесное! Теперь, подумала свинарка, своему - ни копейки… 
 

     1956 год
     У Мирона, на конюшне, если выразиться в шутку, образовался как бы «штаб  животноводческого движения» колхоза. Как только  свободная  минута, так и бегут туда чабаны, скотники, телятники. Когда б ни заглянул туда, там  уже полно. «Соображают». В конце января на конюшне произошло  неординарное  событие. Иван, в связи с занятостью по домашним делам, опоздал на «собрание завсегдатаев». Без него там уже «продегустировали» только что изготовленный самогон, а ему навязали штрафную. Чтоб знал, как «нарушать» распорядок дня! А там возражать бесполезно. Опрокинул стакан. Еще налили. И этот пропустил. Утерся рукавом, и в голове всё  стало на места. Посидели, поговорили, и Иван собрался уходить, так как чистку в телятнике не закончил. И другое беспокоило. Не дай Бог, Вера Васильевна заявится (она его теперь держит на контроле), тогда вообще не сдобровать. Только открыл дверь бытовки, как от конца  прохода конюшни послышался  женский вскрик. Выскочили все.

     -Ё-моё! – произнёс Иван. -- То Верин, э, голос! Сюда, наверное, э, шла…

     После первака  энергии у всех, как у быков. Кинулись на крик. А оттуда и в самом деле бежит  бык-осеменитель. Видно, оторвался. Такой  верзило! Килограммов на 400! Бежит и играет  массой  тела. Кого б, мол, на рог посадить. Компания разбежалась в разные    стороны. Остался лишь Иван. Стоит и думает: «Если кричала Вера, это плохо! Она ведь беременная!». С этими  мыслями и встретился  один на один с разъяренным быком. А тот уже, было, пригнул  голову, избрал  позицию, с которой  легче одеть на рога Ивана. Осталось  всего ничего! Метр, считанные сантиметры. В таких ситуациях, как правило, многое делается неосознанно. Так и у него вышло. Огляделся. Видит, стоит лом, которым часто отодвигают в сторону колесо  гружёной брички. Схватил, занёс над головой и врезал  изо всех сил быка между рог. Тот накренился. Хотел, было, сделать ещё один шаг вперёд, чтоб закончить затею, но, обессилев, упал с тяжелым стоном.

     Тут тебе сразу набежали собутыльники. Осмотрели быка. Никаких признаков жизни. И метнулись на место, откуда  доносился  женский  крик. Действительно, около стены лежит с кровавым подтёком  на лице Вера Васильевна и пытается встать. Помогли подняться. Осмотрели. Цела и невредима. Но напугана.

     -Бык влетел на конюшню, как смерч. – рассказывает. -- И в ту же минуту набросился на меня. Я только и успела крикнуть. Он, наверное, хотел сходу  пронзить рогами. Но просчитался. Я оказалась между ними, и он с силой прижал их к стене. Но роги-то длинные, и они уперлись в стену. А я выпала из них.

     Вернулись к быку. Никаких признаков жизни. Ай-ай-ай! Такая махина! Единственный надёжный осеменитель! Начали спорить.

     -Та ти знаеш, скильки такий  бик коштуе? Вин в три  рази  дорожче, ниж  у головуючого машина «Победа».

     -Дурень ти! Тепер сам и звитуй!

     Пошёл Иван в контору. А в бухгалтерии говорят:

     -Значить, так, Иван Павлович. Де хочеш, там и бери гроши, але в кассу внеси.

     -А если я его, э, ну, на мясо, э, скажем, а потом, э, продам?

     -Роби, як знаеш, але вартисть видшкодуй.

     Эх, была-не была! Разделал быка  на мясо, погрузил на повозку, отвёз поутру на базар, продал, накупил одежды, велосипед детям и с радостью вернулся домой. Шутка ли, денег оказалось на 1 тыс. руб. больше  бухгалтерской  стоимости быка. Такой случай не остался у «продавца» незамеченным. Напился так, еле с воза  сняли. Уложили в постель - прямо в сапогах. Храпит. А Вера Васильевна ругается. При детях проклинает день, когда сошлась. Ребятня маленькая, не понимает, а Катя уже кое-что смыслит.

     -Ма! А зачем вы за него вышли, если он так пьёт?

     -Вышла, чтоб не тыкали в глаза, что ты у меня нагулянная…

     В марте родился третий сынок. Этот уже с продолговатым лицом. Вылитый отец!  Значит, его кровушка тоже кое-чего значит! Долго думали, как  назвать. Да всё не согласуют. А тут вдруг вмешалась Катя, и всё стало на место.

     -А давайте назовём его Семёном. А то у нас в селе одни Ваньки да Маньки.

     Согласились. Пусть будет Семёном. Правда, что два  предыдущих были вредными, что этот с первого дня пытается взять «власть» в семье криком. Но ничего. Как говорит народная мудрость, поживём – увидим…

     Кате забот прибавилось. Притом, кроме школы, занятий с детьми, её постоянно привлекали для уборки комнаты, готовки пищи. А она и не  возражала! Даже  в воскресенье, когда сверстницы гуляли, она – при матери. Выдвигают, бывало, стол на середину хаты, вытирают полотенцем, а иногда и ножом скребут. Насыпают туда горку муки. Потом верхушку горки разравнивают. Делают воронку. Мать руководит, а дочь учится. Разбивает несколько яиц, выливает в воронку и смешивает.

     -Не так, Катя! С краёв подгребай муку. До середины.

     Яичная жидкость медленно поглощается мукой, а Катя поет:

     -«Спят курганы тёмные, солнцем опалённые, и туманы белые ходят чередой»…

     -Катя, не отвлекайся! Тут самый ответственный момент! Когда  всё  перемешается, тесто надо побить боками о стол, чтоб уселось.

     Она делает и:

     -«Через рощи шумные и поля зелёные вышёл в степь донецкую парень молодой»…

     -Ох, пропоёшь ты свое счастье!

     -И не пропою!

     А тесто уже  жёлтое. Берёт  нож  и  по кусочку  отрезает. Каждый кусочек раскатывает в блин. Выносит на солнце и оставляет, чтоб  подсохло. Чтоб тесто за ножом не тянулось. А мать ходит следом и наставляет.

     -Теперь режь на ленточки. Пусть они подсохнут и – в мешочек. А когда тебе надо, бери и вари лапшу. Поняла? Или повторить?

     -Та поняла! «Там на шахте угольной паренька приметили»…

     -Ты, как артистка, ей-Богу!

     -А что! Я живого артиста видела.

     -Где?

     -А в воскресенье приезжал. Он, конечно, уже на пенсии, но ездит по селам. Такой смешной! И бьёт себя по лицу, и толкает, и вздрагивает  от  своего  толчка. Всё делает сам. А людей собралось в клуб! Дети - и у родителей на коленях, и рядом…

     Ох, любили в семье  лапшу! Особенно с молоком! За уши не оттянешь. И Инка частенько наведывалась. Тоже любитель мучных блюд. Повзрослела, вытянулась, лицо  в веснушках. Вера Васильевна, как  глянет  на них, так и  вспоминает «веснушчатого». Ой, как выражается Гапка, «хай им всим бис!». Инке уже шестнадцатый. Говорила, собирается стать свинаркой. Если примут…

     По селу давно ходит слушок, что  председатель  колхоза запустил дело, и что его будут «снимать». На клубе уже висит объявление по поводу отчетно-выборного собрания. Назначено на рабочий день. В такой  день, как  правило, работу  заканчивают  раньше и – все в клуб. Подогнала  дела и Вера Васильевна. Настроила  Катю, чтоб дома был порядок. А сама надела новое платье, привела в порядок косу, подчернила  брови и пошла. Иван с мужиками всегда подъезжает на бричке  в  последнюю минуту. Идёт по селу. Колхозники тоже выходят из дворов и торопятся. Вон сторож, дядя Вася, вышёл  на тротуар и подался в сторону клуба. Поля прямо на улице даёт «указания» близнецам. Уже отдалилась от них, а они – следом. Господи, как только  судьба наказала детей! Идут по улице, как инопланетяне: ноги – дугами, руки – дугами, грудные клетки выпуклые. Гапка как-то видела, и назвала ту картину «страхиттям».

     Встретила Николая Павловича. Он шёл навстречу. Торопился домой, чтоб переодеться и успеть на собрание. Странную новость сообщил он. Якобы, получил письмо от товарища своего отца по гражданской войне, и тот написал, что Д. Жлобу, в дивизии  которого служил отец, посмертно реабилитировано. Шла и думала: «Как так можно! Сначала расстрелять, а потом признать, что человек не виновный. Кто  входил в тройку, которая судила? Что это за люди? Если их можно так назвать! Наверное, такие, как и те, что  признали моих предков врагами народа! А теперь ещё и меня «ведут» по  жизни. И не кто-то там один, а целая система «веснушчатых»»…

     Вот уже и клуб виден. Не далеко от него вырыто котлован и сделано из блоков фундамент. На нём скоро вырастет новый Дом культуры. А пока на тех блоках сидят молодые люди, шутят, смеются. В этой компании когда-то был и Володя. И теперь между ними разница в том, что тот выучился на шофёра и уже работает, а эти пока  гуляют. Вот уже слышится, как «перебирают» её косточки, как звучат слова «распустила Вера косы, а за нею - все матросы». Всё это, конечно, шутки. А поэтому вступать в выяснение отношений не следует. Законы улицы таковы, что чем спокойнее  реагируешь на подковырки, тем благополучнее они для тебя кончаются…

     Колхозники уже сидели в зале. Когда вошла, кинула взглядом по головам. Ивана не было. Но выхватила из массы людей Гришу. Он не член колхоза, но любил  ходить по колхозным собраниям. На этот раз пришёл с женой. Свадьбу он не справлял, поэтому селяне её не знают. А она ничего из себя! Низенькая. Наверное, до груди  его с трудом достанет. Личико круглое, миловидное. А вот глаза – навыкате. Неужели сахарная болезнь?

     Присела в задних рядах и ждёт. А глаза, как обычно, рассматривают. Перед сценой  увидела длинный стол. Он покрыт красной скатертью. На нём - ваза с букетом  дворовых цветов, графин с водой, стакан. За цветами – президиум: Паша, сваха, как  председатель ревизионной комиссии колхоза, представитель Райкома партии – «Как вас там?», а рядом – какой-то армянин. Председателю колхоза за столом места не нашлось. Он сидит в первом ряду. Значит, будут «снимать».

     Собрание открыла Паша. Представила Райкомовца. Но не сказала, кто с ним. А у    колхозников интерес к нему. Неужели новый председатель? Не хватало ещё армянина! Своих, что ли, нет? Дала слово председателю. Что можно сказать по его отчету? Сыплет цифрами да фактами. А селянин разве понимает? Прав он, не  прав? Паша – это иное дело. Ревизионная комиссии всё знает.

     Вот она остановила председателя.

     -Вы так гладко говорите, будто поёте. Лучше скажите своими словами. Почему в     животноводстве не выполняются обязательства? Почему там  процветает пьянство? Дожились! Лучшего племенного быка убить! А в строительстве что твориться? Почему свинарник завалился? Молчите? А люди  знают, что вы вступили в сговор с «халтурщиками». Материали выдали, деньги оплатили, а они  построили из старых материалов, а новые списали. Вот, о чём надо говорить!

     Председатель сражён.

     Но в защиту встал представитель Райкома.

     -Уважаемые колхозники! Как подсказывает мой опыт, всё на председателя валить    нельзя. А ревизионная комиссия почему молчала? Вот вы, -- глянул на Пашу. – Как вас там? Почему не поставили председателя на место?

     -Ревизионная комиссия писала ему докладную. Спросите, куда он её спрятал?

     Долго ещё  длилась  перепалка. Кто тебе  сознается в своих грехах! Тем более, в защиту брошена тяжелая артиллерия – Райком партии. Сам привёз председателя сюда, сам и выгораживает. А колхознику что? Он ждёт, кто победит? Кто будет новым председателем? А поэтому кое-кто из присутствующих даже закурил. Но когда перепалка зашла в тупик, Паша поставила на голосование вопрос о признании работы правления колхоза – неудовлетворительной, а председателя, соответственно, освободить от занимаемой должности. Проголосовали единогласно. А теперь  самое  главное, ради чего каждый сюда и торопился - выборы нового председателя.

     Чтоб опередить всех, слово взял представитель Райкома.

     -Товарищи! Я с огромным волнением слушал отчёт председателя колхоза. Следует отметить, что в нём есть много положительных моментов…

     С места выкрикнули:

     -Та яки там моменти! Сами його сюди направили, от и захищаете!

     -Розвалив все, розбазарив! Пид суд його!

     -Ну, знаете! Как вас там? Посадить всегда можно. А вот исправить человека…

     -Кого виправляти? Пид суд його!

     Встала Вера Васильевна:

     -Я, конечно, не специалист, чтоб судить о работе председателя, но кое-что к сказанному могу добавить. Например. Три года назад у меня показатели были выше, чем у передовых свинарок района. Но их газеты расхваливали, а меня замалчивали. А почему? Потому, что председатель не передал мои цифры в район. Дальше. Откуда будет браться мясо и сало, если свиноферма не получает от правления никакой помощи? Предыдущего председателя свинарки просили помочь техникой, чтоб  вывезти скопившиеся кучи навоза. Обещал, но не помог. И к этому обращались. Тоже обещал. И тоже палец о палец  не тронул, чтоб посодействовать…

     Слушались эти слова со вниманием. Но когда  реплики утихли, представитель Райкома снова вышёл из-за стола.

     -Сейчас партия ставит вопрос, чтоб во главе  каждого трудового коллектива стоял проверенный, надежный, закалённый боец  коммунистического строительства. Вот вы, как вас там, говорили, что председатель  никогда  не  бывает на свиноферме, не помогает. Конечно, это неправильно. Именно с этой целью партия и направляет на места тридцать тысяч передовых работников промышленных  предприятий. 90% из них коммунисты. Все они уже прошли обучение на 3-недельных курсах и 2 месяца стажировались в передовых колхозах страны…

     Реплика:

     -Знову кит у мишку?

     -Что вы! Как вас там? Это честные, порядочные люди! Вот я  вам  с собой привёз одного из «тридцатитысячников». Взгляните! Чем не кандидатура? Поднимитесь, Геворг Аршакович…

     Поднялся тот, что был для людей  «неизвестным». Что можно сказать сходу? Крупная фигура, толстые и волосатые руки, видно - заросшая грудь, буйный чуб, как у цыгана, небритое лицо. Начал говорить.

     -Радилься Армения. Кончиль 8 классов. Работаль завод «Арсеналь»…

     Пошли возмущения, типа:

     -О, а як вин з нами буде розмовляти? На пальцях?

     -Не важно, как человек говорит, важно, как он думает.

     -А як щодо сильського господарства?

     Опередил представиль Райкома.

     -Товарищи! Ситуация сложная. Я бы  даже сказал, архисложная! Вашему колхозу нужна, как никому, сильная, волевая рука. А у вас, извините, своих пока нет.

     Встала Вера Васильевна.

     -Так уж и нет! У нас есть агроном. Человек местный, с дипломом. Мы его знаем, он – нас. Почему бы не выдвинуть его?

     -Вы кого имеете в виду?

     -Кого? Мосейко! Николая Павловича.

     Представитель Райкома:

     -А! Это сын… как его там… ну, что…

     И не договорил. Видно, побоялся  при  колхозниках говорить, что это - сын «врага народа». А в зале ещё больше загудели.

     -Микола Павлович!

     -Микола Павлович!

     И все потянули руки вверх. Получается, проголосовали. Как говорится, правильно   поняли политику партии насчёт того, чтоб каждым трудовым коллективом  руководил знающий дело человек, честный и добросовестный…

     Расходились оживленно. Позже всех из клуба вышёл представитель Райкома в   компании бывшего председателя колхоза и «кота в мешке». Пошли к колхозной «Победе». Уселись и – лишь пиль столбом…
               

     1957 год    
     В один из морозных дней Вера Васильевна, управившись на работе, пришла домой чуть раньше. Было обеденное время. Хотела сварить детям еду, так как Катя на занятиях. Что поделаешь! Такова жизнь! Приходится работать на два «фронта». Только нарезала сала, чтоб бросить на сковородку, как вдруг вошла Нина Андреевна. Верная подруга! Каждый день приносит свежую газету, чтоб читала.

     -А сало у тебе, Вира! Свитле, мяке. Чим ти кабана годуеш?

     Сначала слукавила:

     -Как и все!

     Но подруга наступает:

     -Нумо, дай спробую.

     Взяла ломтик, пожевала.

     -У-у! Смачне! На базари такого не знайдеш.

     Пришлось признаться:

     -Скажу по секрету. Только тебе. Как подруге. Вместо «болтушки» на воде варю свинье «кашу» из зерновых отходов. Ну, молоко, конечно, добавляю, кисляк, обрат…

     -Ти дивись! Треба и соби спробувати.

     Только завязался  разговор, как вошла Катя. Лицо красное от мороза, руки – ещё больше. Она тут же, на пороге, сняла новое пальто и швырнула, как всегда, в комнатное пространство. Куда оно полетело, не  обратила  внимания. А взрослые – тоже, поскольку заняты разговором. Разделась и ушла  вглубь  комнаты. Слышно, как мурлычет песню: «Вышел в степь донецкую парень молодой».

     Вдруг соседка засуетилась.

     -Щось смердить! Напевно, горить!

     Вскочили. Начали всё в комнатах осматривать, принюхиваться. Вдруг, видят, пола пальто Кати, которое отчим купил, прилипла к горячей духовке. Выгорело небольшое пятно.  Разохались! Разахались! Соседка, видит, что тут назревает скандал, ушла. А Вера Васильевна начала:

     -Сколько раз тебе говорить, что одежду надо беречь! А ты что делаешь?

     -Ну, ма! Я что, хотела?

     -А мне оттого легче, что ты не хотела? Будешь теперь в кофте ходить в школу. Ай,ай,ай! Недавно купили, а она…

     Да как  потянет  качалкой по спине. Дочка вкрик. Мать – ещё раз. Да попала по руке. Очень стало больно. Катя расплакалась. А мать разнервничалась. Сидят  обе и  плачут. Но у матери, все-таки, материнское сердце. Подошла и начала гладить дочке руку, целовать и говорить ласковые слова. Так и помирились. Но Катя, воспользовавшись добротой матери, нашла тут вдруг свою выгоду:

     -Ма, ну расскажите, как вы с отцом познакомились?

     Мать смягчилась и рассказала.

     -А как в Германии жили?

     И об этом рассказала.

     -А где сейчас отец?

     Тут мать, как бы, опомнилась.

     -Ну, это ты, дочка, уже далеко зашла. Подрастешь, всё узнаешь.

     Катя поняла, что ключик к сердцу матери – рядом! Пусть не всё узнала, но кое-что  прояснила. Так каждый раз можно: скандал, примирение, расспросы, ответы. А у самой характер, будто для скандалов создан. Скорость  быстрая, а тормозов – никаких. Провиниться  для неё, что свистнуть матери в ухо. Ну, и решила -- ладно, мол, через год-два  всё равно  узнаю. Что скрывать, в ней, действительно, заложены артистические склонности. Более того, она их постоянно  подзаряжает. То присматривается, как артисты  красиво одеваются, то - как разговаривают. Слова у них культурные, с приятным акцентом. А чтоб и самой быть похожей на артистку, брала  книгу с пьесой «Наталка-Полтавка» и уходила в домашний свинарник. Там тихо, спокойно и - подальше от посторонних глаз. Свинья хрюкает себе в одном углу, а она читает - в другом. Слова произносит выразительно. Как настоящая  артистка: «Віють вітри, віють  буйні, аж дерева  гнуться; О, як моє  болить серце, а сльози  не ллються!»…

     Вера Васильевна уже привыкла к «творчеству» Кати. А Иван Павлович лишь начинал привыкать. Дело в том, что он редко бывает дома. То рано ушёл, то поздно пришёл. К тому же, под хмельком. Когда ему слушать? Единственный день, когда  он с нею  виделся, это воскресенье. И то – утром. В то время он как раз  брился. А бритье для него – важнейший этап в его жизни. Это целый ритуал. В такие  минуты и Катя присаживалась рядом. С речами героев пьесы. Сидит, всматриваясь, как он умело водит бритвой, и манерами артистки говорит: «Де ти, милий, чорнобривий? Де ти? Озовися! Як я, бідна, тут горюю, прийди подивися». А он одобрительно кивает головой и орудует опасной бритвой -- по щекам, бороде, верхней губе. Лицо у него всё в шрамах. И не смотря на это, выбирает щетину из каждого шрама и ямочки. Потом мокает помазок в стакан с мыльной водой и  намыливает лицо повторно. И снова бреет. Как он заслушивался речами её пьес, так и она захватывалась движениями лезвия его бритвы. Вот он решил, что лезвие надо подправить. Привязывает к спинке кровати кожаный ремень, и двигает бритву – туда-сюда, туда-сюда. После такого бритья лицо становится моложе. Может, потому и брился каждый день? Даже в пьяном состоянии. Последние штрихи к портрету. Одевается и торопится на  работу, а Катя вслед:  «Полетила б я до тебе, та крилля не маю, щоб побачив, як без тебе з горя висихаю». Театр, ей-Богу!

     Но если мать дала задание, а сама стоит и  контролирует, там не до пьес. В этом году с  матерью рассаживали пионы. Весна. Солнышко. Только и петь. Но мать останавливала на лету:

     -Катя! Не отвлекайся!

     Во-первых, мать приобщает её к труду. Во-вторых, самой  ей копать тяжело, так как нога болит. В-третьих, ей ведь  на  работу надо. Вот и копает  ямки Катя. Сопит, молчит, потом вдруг как прорвёт: «До кого  я  пригорнуся, і хто приголубить? Коли тепер того нема, який мене любить».

     А мать:

     -Я тебе дам! Любит! Рано ещё!

     -Ну, ма! Это ж пьеса!

     -Копай, говорю!

     Зато, когда приходит Троица, лучшего помощника в семье, как Катя, не найти. Отец  схватил кнут или палку, свернул  козью ножку, раскурил и пошёл к телятам. У матери - нога. Значит, в лесопосадку, по «зелень» идти  дочке. А она, впрочем, и рада. Там можно орать во весь голос - горло-то лужёное, так как никто не  услышит. Там можно  разговаривать с героями пьесы, произносить их речи, как это делал в клубе приезжий артист. Потому и ходила с огромным желанием. Заготавливала  ветки акации, бузины, сирени, приносила домой, расстилала на глинобитный пол, прикрепляла к стенам, иконостасам. Это такой праздник, что трезвого мужика в селе не увидишь! Пока зелень в хатах не подвянет, самогон льется рекой - гулянья, застолья, гости один за другим…

     Вера Васильевна держала Катю в руках. Уходить из дому – только с разрешения матери. Но дети тем и отличаются от взрослых, что им  иногда  хочется пошалить. И Катя – не исключение. Пришли однажды подружки, уговорили, и все втроём  пошли на баштан. Был август. В небе смеялось солнце. Трава стояла  по  колени, цвела и пахла. Хотелось не только петь, но и плясать. Баштан находился за селом. С одной стороны его – высокая кукуруза. Значит, можно забраться в неё, а оттуда попасть на баштан. Сторож, по всем признакам видно, находится далеко от них, потому, что оттуда  периодически доносятся его предостережения: «Бачу! Бачу!» Как придумали, так  и  поступили. Спрятались в кукурузу. А оттуда - на баштан. Господи, сколько  тут  арбузов, дынь! Валунами  лежат. Вот, где  можно порезвиться! Девочки разбрелись  в  разные  стороны. Как те двое  пробовали арбузы, не видно было. Но Катя делала так. Разобьёт  тяжелым кулаком полосатый мяч, вытащит из него мякиш, надкусит, бросит и пошла дальше. Столько побила  арбузов, что и счёт потеряла.

     Вдруг, откуда ни возьмись, появился всадник. По всему видно, что это дядя Мирон. Он теперь уже объезчиком  работает. Подружки - в кукурузу. Но всадник – следом. Они – бег- ом по полю. Он – не отстает. Конь становится на дыбы, ржёт и вот-вот опустится на   хрупкие плечи девочек.

     -Стийте! Катя, стий! Ти дивись  на  них! Хрущов  хоче за три  роки наздогнати Америку,   та хиба з вами наздоженеш!

     И если сначала просто гнался, то теперь стегает плёткой по спинам, по головам, рукам, ногам. Выскочили из кукурузы, так как кончилась. Побежали по стерне. Там недавно, видно, скосили пшеницу, и лежали копны. Катя  подумала, что тут, мол, местность открытая, и он побоится стегать, но он продолжал. Решение пришло само собой. Подружки – в копну. Зарылись в солому и лежат, как ничего и не случилось. Катя  успела бросить на себя десяток соломин. Лежит, и небо видно. А всадник  поднял над  головой  кнут и давай  стегать по соломе, через которую и до тела достаёт.

     -Нумо, виходь!

     Можно было б терпеть. На войне, рассказывал отчим, не такое бывало. Но конь, гад, зависает передними ногами над телом. А вдруг опустится? Раздавит! Пришлось сдаваться. Вышли из соломы. Спины в крови…

     Всадник скомандовал:

     -А тепер слухай мою команду! У колону по одному ставай!

     Повиновались. Сопровождаемые всадником, пошли в село, как военнопленные. Глаза опущены. Стыдно так! В степи ещё ничего, а в селе и в жар бросало. Люди смотрят, смеются. А он привёл каждую из них ко двору и отпустил.

     Кате сказал:

     -Передай матери, що наступного разу здам в милицию!

     Когда  Вера  Васильевна узнала, что Мирон так поступил, то подумала: не мне, кабель,  отомстил лично, так через дочку…


     1958 год
     Как, порой, трудно в метель пробираться к свинарнику. Кругом заметено снегом, по нему зигзагами вьётся метель. А через балку как? Там ведь, если  мороз сковал верхний слой снега, значит, пройдёшь, с горем пополам. И в таком случае, бывает, застреваешь. А ес-ли не сковал? Тогда проваливаешься по пояс. Каких-нибудь  триста- четыреста метров, а бредёшь, как по тонкому льду. Приходит Вера Васильевна на свинарник и до обеда работает в сырой или мокрой одежде. А в обед  торопится  домой, чтоб просушиться, иначе заболеть можно…

     Как всегда, около своей хаты  она встречает кого-либо из конторских работников. Ведь - рядом. Соседи. На этот раз встретились с Пашей, свахой. Поговорили о том, о сём, и та сказала по-свойски:

     -Давай, мабуть, я до тебе зараз пидийду. Чайку попьемо, побалакаемо.

     Дети сидели дома. Куда нос совать в такую непогодь. Школу, и ту закрыли. Разобралась с ситуацией в хате, нагрела чайник, выставила на стол всё, что требуется к чаю, и только присела, а тут и подруга на пороге. У неё, оказывается, ноги в конторе помёрзли. Уголь, говорит, неважный, и печь не обеспечивает  теплом все кабинеты. А тут уголёк пылает! Тяга такая, что в трубе аж гудит. Молодчина, Иван! Хоть и слаб на выпивку, но сам лично перестроил кирпичную вытяжную трубу. Теперь и печь  горит - не нарадуешься, и ему есть куда прятать от детей бритву, махорку - сделал глубокую нишу.
Паша сняла пальто. Села за стол. На ней хорошо  смотрелась  сиреневая вязанная       кофта с застегнутыми  доверху  пуговицами, так как холодно, темные, прилизанные волосы, собранные  на  затылке  в  узел. Не молодая, конечно, женщина. Но сохранила  приятные черты лица. Живая  в  движениях. Особенно, в разговоре. Говорили обо всём. Но больше всего - о председателе колхоза.

     -Скромний такий, ий-Богу! – сказала Вера. -- Весь в батька. Инши голови розижджають на службових машинах, куди хочуть. Дружин розвозять, дитей. А цей поставив в гараж, як реликвию, и не чипае. На бедарци издить.

     -А если на отдаленные участки надо?

     -Ну, тоди, звичайно, на «Победи».

     -Знаешь, и на свинарник приезжал на бедарке. Помнишь, я говорила на собрании, что прежние  два  председателя не могли вывезти навоз от свинарника? Вот. А этот подогнал трактор с прицепом, и люди начали грузить. А он уехал. Но несколько раз потом  наведывался, проверял, чтоб сделали, как надо …

     -Як кажуть, сила голови  не  в його молодисти, не в мудристи, а в бажанни  працювати  на людей. А у нас таких в райони – раз-два и все. Дивись, будивництво  Будинку  культуры розраховано на пять рокив. Торик лише фундамент був. А вин зибрав  усих сильських  фахивцив, и до зими вже буде готовий.

     -Я не присматривалась, конечно. Но вижу - стены растут.

     -А як же! Ростуть! И хати для колгоспникив почав будувати. Так, що, подруга, в     наступному роци готуйся до новосилля. Досить жити в «пидсобци».

     -Что, колхозникам будет раздавать?

     -А кому ж? Все це  для  колгоспникив! А ти у нас хто? Передова  свинарка! Так, що     тоби, Василивна, и прапор в руки.

     -Да я, вроде б, и стараюсь, чтоб не посрамить честь колхоза. Новые методы внедряю,   чтоб мясо и сало было. Я тебе лишь скажу, и то по секрету. Сейчас чаще  кормлю  свиней «кашами» да всякими молочными продуктами. Ты моё, домашнее сало, пробовала?

     -Ни, не пробувала.

     -Вот я тебе отрежу кусок. – берёт нож, режет. –На, попробуй. Потом скажешь. Но меня волнует  другой  вопрос. Видно, никого  наши  передовые методы не интересуют. Бывший председатель дальше своего кабинета мои цифры  не посылал. Теперь Райкомовец,   видно, отыгривается, что выступила против его мнения. Вот обо мне и не слышно дальше своей свинофермы.

     -До речи. Знаеш, де теперь колишний голова?

     -Под следствием, наверное?

     -Ага! Так и пид  слидством! Скажу  по  секрету. Поставили  директором  радгоспу «Карла Маркса». Ось так!

     -Да ты что! Значит, Райкомовец крутит делами? Там, под сукном, наверное, и все мои цифры?

     -Не падай духом! Ми тебе на колгоспну Дошку Пошани занесемо.

     -Да я и не рвусь никуда! Просто, хочется, чтоб честно.

     Паша начала собираться:

     -Так. Поки одягну пальто, скажу ще новину.

     -Какую?

     -Микола Павлович задумав зробити навесни  ставок  для  колгоспникив. А поруч з ним  посадити сад, щоб селяни у вильний вид роботи час могли видпочити, повудити рибку,  скупатися, зъисти яблучко прямо з дерева. Бачиш, яке життя чекае нас?

     Весна дала всплеск новых забот. В один из дней Катя подлизалась к матери и засыпала градом вопросов. Среди них такие, о которых  раньше  вообще не упоминала. Например. Где родители мамы? Почему она с ними не переписывается? Вере Васильевне ничего не оставалось, как рассказать. Ведь взрослая уже! Сколько  можно скрывать? Катя восприняла информацию бурно. В школе всё время подчеркивают, что кулак – это враг народа. И если у кого-то из учеников родители кулаки – высмеивают, сторонятся. А с Кати не смеются. Спросила – почему? Мать ответила так, как есть: тут никто об этом не знает. Девочка  правильно  поняла: надо  молчать. Даже сочувствовала матери. Что, мол, остаётся делать, если так  сложилось в жизни. Катя, кажется, перебрала. Оставив тему для осмысления, она  уцепилась  за  новую. Где, мол, мой  отец? Да, трудные  времена  наступают у матери. Дети растут, как грибы, и всё – вопросы, вопросы. А ей приходится ковыряться в «старом белье», вспоминать, стараться  правильно  изложить, чтоб не вызвать нежелательных реакций. У матери и дочери  были свои причины. Мать когда-то обещала, что когда та подрастёт, расскажет. А дочь подталкивало к вопросам иное. Все трое братьев были настолько вредными, что ей, как старшей, часто приходилось усмирять. То за ухо хватанёт, что аж завизжит, то по шее врежет. Те, соответственно, жалуются отцу, не зная даже, что у Кати отец – не этот. А отец, когда напьется, выговаривает, чтоб искала  своего отца.

     Так и завязался узел. Она долго терпела, а теперь  захотела  развязать. И вот, кажется, в руки попали  концы  ниточек. Кулачество – то далекое прошлое, его можно забыть. А тема  об отце волнует. К тому же, мать  назвала адрес, где он жил до войны. Правда, получилось так, что за давностью лет, мать перепутала  название села одного из районов  Курской области, и письмо, которое Катя написала в сельсовет, попало не туда, куда надо. Следовательно, пришёл ответ, что интересуемого лица нет. Тогда Катя написала запрос в паспортный стол. А те переслали  в  районный  отдел  милиции по месту её жительства. И вот  почему. Хоть Катя, казалось бы, и продвинутая девочка, но, в силу молодости, не понимала, что в жизни не везде надо говорить правду. А она расписала всё. Как мать познакомилась  с её отцом, как они  были в Германии. Этого вполне достаточно, чтоб тобой занялся КГБ. Так и случилось. Её вызвали в Райотдел. Хоть и было ей лишь тринадцать, но выглядела она значительно старше. Рослая, полная, сообразительная.

     В кабинете Райотдела  сидел человек в штатском. Сивая  прическа на правую сторону и лицо, очень гладко выбритое. Думается, с КГБ. Он держал  перед собой письмо и  расспрашивал. Кто такой Алексей Семёнович? Когда мать с ним познакомилась? Сколько были в Германии? И так далее. А что она могла ответить, если сама толком ничего не знала. Короче, на все  вопросы  отвечала – не знаю. Её больше  интересовало, где живёт  отец. Но и тут ответа не получила. А сотрудник, поняв, что ничего от неё не добьешься, отправил её домой. Дескать, расспроси и приедешь.

     Но тут вмешалась мать.

     -Зачем напрашиваться на неприятность?

     И Катя больше туда не поехала…

     Права, оказывается, Паша, что  весной  будут  строить пруд. Ездили по селу на конях и
оповещали, чтоб  пришли с лопатами  на  воскресник. Вера Васильевна предупредила му-
жа – выходной таки день, дала Кате задание, чтоб та  собрала инструмент. Но всё сорвалось. Катя провинилась. Бес, как говорят, попутал. У матери за иконкой хранились деньги. А дочке  захотелось  показать  подружкам свою «роскошь». Взяла два червонца и пошла с ними в школу. Назад  шли  гурьбой. Катя  накупила  конфет, начала всех угощать. А одной  девочке не хватило. Та, конечно, обозлилась и вырвалась вперед. И пока ученики пришли в село (медленно шли, шиковали), мать уже знала обо всём. Ох, было дело! Угол был и гречка под коленями была. Но самое главное - мать не пустила на воскресник.

     -Пока вернусь, -- сказала. --Чтоб сбила масло!

     Народу собралось на воскресник! И Вера Васильевна пришла. Правда, без Ивана, который обещал подъехать, и без Кати, которая  так  хотела пойти. Пруд затеяли строить в противоположном от колодца краю села. Там исстари находится родник. Вода из него постоянно стекает в балку. Вот и решили вырыть в том месте котлован. Трактора уже трудятся, пуская в небо тёмно-синие струи дыма. А людям предстояло заготовить ямки и посаить фруктовые деревья, которые Николай Павлович закупил в Зеленхозе. Вера Васильевна рассчитывала на Катю. Та, мол, будет копать, а она, поскольку  с  больной ногой, сажать. Но планы поменялись. Когда люди собрались и стали группироваться, кто с кем желает работать, то Вера Васильевна, Паша, Нина и Савелий остались в одной группе. Паша (по отчеству – Степановна) копала, а Вера Васильевна  сажала  деревья и утрамбовывала землю. Так же и Нина с Савелием спаровались. У него тоже с ногой – такое же.

     Многие селяне предлагали, чтоб Вера Васильевна и Савелий шли домой, поскольку у них больные ноги, но они оставались до последней минуты. И посадили не меньше дереввьев, чем другие. Только  начали  расходиться, как, откуда ни возмись, едет бричка, на которой сидит пьяный Иван. Что можно сказать такому человеку? Лопаты на плечи и - пошли. Он неоднократно обгонял бричкой жену с подругами и предлагал подвезти. Но те отмахивались. Потом отстал и тянулся следом.

     Когда Вера Васильевна шла, то думала, что Катя уже сбила масло. Но по прибытию домой, увидела иную картину. Дочка до сих пор крутит ручку маслобойки и поёт песню, а как увидела мать, стала обвинять, что та рано пришла. И оправдывалась: пока, мол, отыскала детали, из которых складывается маслобойка! Ох, дитя! А то мать не знает, из чего состоит тот агрегат. Деревянный бочонок с ножками и крышкой сверху, ручка и крыльчатки. Вот и всё. Тут мать не проведёшь.

     -Пропела, наверное?

     А маслобойка - шлёп, шлёп; шлёп, шлёп.

     -Ой, ма, сколько я там пела?

     Мать сняла крышку, заглянула в маслобойку, а там уже  плавают крупинки масла в  сливочной массе. Значит, скоро – конец.

     -Крути ещё!

     Мучилась ещё минут десять. Потом послышалось, как кусок масла стал падать с лопасти одной крыльчатки на лопасть - другой.

     -Всё, Катя! Хватит. Вынимай. Теперь  подержи  масло в воде, чтоб сыворотка  на нём не осталась.

     -Ой, будто я сама не знаю!

     -Делай, что говорят!

     Но на этом ещё не конец. Предстояло мытье маслобойки, чего Катя не любит. Техника дедовская, деревянная, моется плохо. Надо  кипятить воду, долго возиться. А потом, если даже и отмоешь, мать не раз укажет на недостатки. Особенно, на кислый запах. Вот и   тащит деревяшки на солнце, на ветер…

     Как только началась настоящая весна, когда колхозники стали день в день ходить в поле на прополку, тут и Гапка заходилась:

     -А, не можу я тут, Вира! Тягне до сапки.

     Вера Васильевна замечала и раньше, после случая Мирона с Катей, что Гапка не смотрит ей в глаза (стыдно, что ли?), отказывается  гонять поросят на прогулку, так как там надо ходить рядом и разговаривать. Короче, увиливает.

     -Ты ведь говорила, что – дети, надо чаще быть дома?

     А она:

     -Так тож було!

     Пошла в контору и рассчиталась. А на её место прислали Инку. Ей, правда, несколько месяцев не хватает до совершеннолетия, но это ж колхоз. А что делать, если некого    послать? Все на прополке, на  прорывке. Что представляет собой Инка? Рослая, полненькая,  привлекательная. Лицо у неё приятное, глаза большие, глубокие. Бегает уже в Дом культуры. Ребята зовут её Инкой-картинкой. Поскольку она в селе самая красивая, самая прелестная, самая желанная. Когда идёт, то все засматриваются. Танцует – вообще  волшебство. А если уж засмеётся, её маленькие  и  выпуклые  губки, как бы  сами признаются, что они у неё созданы только для поцелуя. Такая вот Инка! Картинка! И всё это божестве-нное создание для свинофермы! Не жирно ли? Но что делать, если других возможностей и у колхоза, и у неё - нет…

     А тем временем Катя всё  дальше уходила в фазу перерастания. Там, конечно, не  всегда есть место лишь для  добрых поступков. Почему и говорят - тяжелый период. Умственное развитие у неё  было  на  уровне. Очень любила  дисциплину, поскольку копировала поступки учителей. Требовательной была. Учителя заметили в ней эти качества и назначили её старостой  класса. Это ещё  прибавило  энергии. Ходила  всегда с поднятой головой. Ещё бы! Её заметили! Но вместе с тем, в ней  развивался  максимализм. Это такое качество, когда всё время хочется «перегнуть палку». На одном  из  уроков, который  проводил учитель немецкого языка (кличка «Гуми драй волосинка»), к ней начал приставать сидящий сзади ученик. Раз отмахнулась, другой, а на третий - как врежет наотмашь, что тот  и свалился на пол. Воцарился смех. «Гуми драй волосинка» посчитал, что  была  попытка сорвать урок, и наказал «старосту» в присутствии всех…

     А жизнь текла. Кате хотелось скорее быть взрослой, красивой. Пробовала с подругами выщипывать брови, слегка чернить ресницы, подкрашивать губы. Но опять погорела.  Учитель заметил, построил класс и говорит:

     -Пирогова, вийди из строя! Ось, дивиться, чим вона займаеться! Кра-са-ви-ца!

     И опять наказал…

     Ох, уж этот возраст! Прежде, чем попасть домой после школы, ходила с подружками к Дому культуры. К осени его уже  сдали. Громадина! Два этажа, большие двери, окна. В день открытия там провели торжественное собрание, на котором отметили передовиков производства (Веру Васильевну занесли на колхозную Доску Почёта), сыграли комсомольскую свадьбу. А теперь там - танцы. И школьницы, которых туда не пускают, зависают на внешнем подоконнике и заглядывают в окна. Катя  однажды  оборвалась и травмировала себе ногу…
               
     В таком возрасте ко всему есть тяга. Дома напрашивалась ухаживать за пионами. Мать много развела в саду. Дочка даже полюбопытствовала, зачем, мол, столько? Мать скромно ответила - позже, дескать, скажу. Так и не поняла – зачем? Что ж, нравятся, пусть разводит. Но лучше бы цветы посадить в хате, на подоконнике. Те и зимой цветут. Какая радость, когда на оконном стекле - морозные узоры, а на подоконнике пылает фиалка. Как, например, в классе. Она каждый день за ними наблюдала. Однажды зацвёл Зиго Кактус. Варварин цветок – по-иному. Какое блаженство! Розовые листочки цветка расположены на ножке в три яруса, а тычинка длинная, со слабо синим  оттенком, торчит вперёд. Да, «лучше нету того цвету», когда Кактус зацветёт. Захотелось и у себя  завести такой. А где взять? Да вон: росток отщипни и посади дома! Так и поступила. Несла  домой осторожно, трепетно. Посадила в емкость от сепаратора, и начались заботы. Без конца поливала, ночью вставала, подходила к нему и что-то нашёптывала. Дождалась, всё же, когда вырос и зацвёл, как в школе.


     1959 год
     Вера Васильевна, пообедав, одевалась. А Катя, забившись  в угол, «ставила» для глиняных кукол спектакль. Слышны  были  слова: «Що на поли, що на писках, без роси, на сонци? Тяжко жити без милого и в своий сторонци».

     Мать:

     -Сколько тебе говорить? Рано ещё о милом думать!

     -Ну, ма!

     -Ох, пропоешь ты, дочка, своё счастье!

     Глянула на икону, перекрестилась и ушла на свинарник. А Катя вслед кинула взгляд на образ. Он был из фольги. Так искуссно сделано. И, главное, с какой бы стороны ни зашёл,  он всё равно смотрит на тебя…

     Во дворе, как всегда, встретились со свахой. Та купила новую шубу. Маленькая - в ней, полненькая. И всё также, весёлая и говорливая. Наверное, шуба жару поддаёт. В ней    куда лучше, чем около печки, заправленной плохим углём. С таким энтузиазмом рассказывала, как с Володей ели её сало. Отрезали, говорит, по кусочку, съели. Мало. А, давай еще! И так, пока не закончили. А потом всю ночь пили воду.

     -О, це сало! Йде, ниби масло. И, головне, без прожилкив.

     -Так ты приди. Я ещё дам. У нас  сало  не  очень-то идёт. Дети не любят. А Иван, разве что на закуску. Приходи, Паша.

     -Гаразд. Ось, зьявиться хвилинка…

     И разошлись. Степановна побежала в контору (там бухгалтерские дела ждут), а Васильевна – к балке. Сколько лет уже тут ходит! Спросите  ночью или днём с завязаными глазами, где тут опасные места (хоть в дождь, хоть в снег), а где – не очень, расскажет, как Катя рассказывает географию. Маршрут выработано давно. Каждый раз взбирается по боковому уклону балки (спина мокрая),через рощу (ночью страшновато), и вот уже массивные  деревянные двери встречают.

     Сегодня её встретил Вадим Наливайченко.

     -Витаю, Вира! Не замерзла? Ну, и добре. Скажи мени, як твоя  нова напарниця? Розибралася вже в «свинячих» справах?

     -Знаете, может, и не совсем ещё, так для этого я есть. Подсказываю. Помогаю.   Главное, что она желает, а навыки скоро придут.

     -Ну, и добре. А я тут хвилююсь, що тоби, напевно, за двох доводиться працювати.    Молоди тепер, не те, що ранише. Не перетрудяться! А нас, керманичив, зверху тиснуть. Давай мясо, хоч з дому принеси. Читала, як поставлено  питання  з виробництва мяса в рагоспи №2 Сталинськои области? Там справжний конвейьер.

     -Инка, я вам должна сказать, в маму не пошла. Та свинарка была хорошая, а вот инициативу не любила проявлять. А эта, на удивление, сразу взялась: расспрашивает, присматривается, что-то придумывает.

     -Дивись, так и тебе обжене.

     -Ничего страшного. Я своё  дело делаю. А если и опередит, то пусть. Молодая, ей ещё в люди выбиваться надо. Даже помогу…

     Весной погода, казалось, с ума сошла. День в день дул сильный  ветер и нёс  по  земле пыль. Явлению даже термин придумали - пыльная буря. Да, да, буря! На улице - не видно. Не поймьешь, чего больше – пыли или  воздуха. По глазам хлещет. На зубах трещит. В хате  дышать  нечем. Даже  лесопосадки замело. Сад замело, виноградник. Все колхозники, где б ни работал, выходили с лопатами и спасали растения. От свинарника, например, ходила Инка и Вадим Константинович, а Вера Васильевна оставалась на хозяйстве. От школы были ученики. В том числе и Катя. Она открывала корни     виноградника, чтоб не задохнулись. Это теплолюбивая культура, и его с осени  сплошь  закрыли трактором с лемехом. А весной открывали сапками. Потная  Катя, мокрая. И это, напомн-им, при её физической выносливости. А как слабаки? Домой шли, будто  очутились в какой-то сказке. Воздух темный от пыли, перед глазами – пелена. Интересно стало, когда  спустились на  дно  балки. Там, оказывается, всё по-другому. Видно. Воздух чистый. И на  зубах не трещит. Мать волновалась. Вышла  навстречу, чтоб  дочь  не заблудилась. Кате сразу бросилось в глаза, что она, наверное, плакала. Спросила. Но обстоятельного  ответа  не получила. Мать отмахнулась лишь несколькими словами:

     -То плакала, что мрут (в Германии первую девочку похоронила - авт), а теперь  плачу, что слишком живучие.

     Понятно. Опять детки довели мать до слез…

     Вера Васильевна редко ездила в город. Некогда было. Иван тоже. Но у него  другая причина. Вечно пьяный! Как-то она ему напомнила. Государство, мол, взялось  нынче  за вашего брата-алкоголика. Скоро гайки зажмут. Дружинников вон кругом полно. Тебя, дескать, не беспокоит, что когда-нибудь поймают, и семью опозорят? А он в ответ: «Милая! А дружинник, э, кто? Не колхозник? Не мужик? Выпить, э, не хочет, что ли?»…

     А тут вдруг Катя заходилась. Учитель географии потребовал, чтоб каждый ученик купил новый учебник, обернул его лощёной бумагой, только тогда он  допустит к занятиям. Пришлось матери в воскресенье ехать с дочерью. Взрослые, конечно, бывали в городе и видели, как там живут люди. А Катя – впервые. Бросилось в глаза, что  жизнь у них совсем не такая, как в  селе. Во-первых, народу полным-полно. Глаза разбегаются. Хорошо, что с матерью, так хоть показывала, куда идти, где  какой магазин, где церковь. Ох, и находилась! А ещё больше надумалась. Вот бы, мол, жить в городе! Что село? Коровы, поросята! А тут всё по-другому. Жила б в многоэтажном доме, на каком-то этаже. Вышла  бы  утром на базар: губы алые, причёсочка - я вам дам! Знакомые: «Здрасьте, Екатерина Алексеевна!» Ходила бы не по грязи, как в селе, а по асфальту. Всё мечтала. Представляла, как выйдет замуж. Обязательно за грамотного человека. У неё, мол, в квартире всегда будет чисто и уютно. Чтоб у мужа был свежий воздух, чтоб - ни пылинки!
Около базара мысли прервались. При входе стояла моложавая женщина и время от вр- емени выкрикивала:

     -Кому щенок! Кому щенок!

     А рядом стояла корзинка со щенками. Так смешно!

     Если когда  и  скажет кто, что Катю, наверное, плохо  воспитывали, то ошибьётся. Воспитывали! Ещё как! И главным мерилом всегда было то, чтоб «не сказали, что в лесу выросла». Вот, например, подошла Пасха. На государственном  уровне этот праздник, конечно, не отмечали, но дома  каждый  оживленно готовился. К этому времени по селу, как правило, ездят дяденьки и предлагают металлические  формы для пасох. Вера Васильевна купила три штуки. Высокие! Пасха в ней до 3 кг. Становились мать с дочерью, будто на вахту, и пекли пасхи. А это творчество сложное. Мать всё делает своими руками, а дочь мотается в роли «принеси – подай, отнеси – отдай». Вот уже скатали валик из теста, сделали на нём зубцы с обеих сторон, поклали поверх пасхи. Один вдоль, другой – поперёк. Получился крест. Потом берут ещё один валик, раскатывают, делают зубцы с одной стороны, скручивают, чтоб получилась роза. Таких роз на пасхе  должно быть четыре по краям валиков. Их пришпиливают к пасхе отрезком ветки освяченой вербы. А вербу брали вот откуда. На прошедшей вербной неделе освятили, потом  сохраняли, а теперь вот пригодилась. У Кати глаза разбегались, когда смотрела на розы. А кушалось как, когда мать, в порыве добрых чувств, отламывала ей кусочек. Когда пасхи  готовы, ставили на стол по всем четырем углам. Но была ещё главная. У той место посередине. А вокруг неё – крашеные яйца, зелёные всходы ячменя. Ох, красиво!

     Через месяц после Пасхи Иван Павлович опять лёг на операцию. Удалять на лице    осколки. Странно у него всё как-то получается! То пьет, то находится уважительная причина. Лишь бы подальше от домашних дел. А когда он лёг, из конторы, как специально подстроено, пришла «благая весть»: семье Сизовых выделили дом. Это, примерно, в районе хаты Инки. Теперь, по велению  судьбы, две  свинарки  будут жить  рядом, вместе  ходить на работу. Таких домиков в селе  построено  четыре. Что они собой представляют? На бетонном  фундаменте. Кирпич. Сенцы, передняя  комната  и зал. Двор пока не огорожен, зарос травой. Короче, предстоит засучивать рукава и приводить всё в  порядок. А с пере-селением было так. Пришли помочь друзья: женщины и один мужчина. Вместе, как говорится, и «батька» легче бить. Сначала Савелий отвёз на бричке стол, кровати, сундук и посуду. А все шли следом. Выгружать ведь надо. За второй ходкой  забрали прочее имущество. Это не председатель вам переезжает! Вера Васильевна шла  за бричкой и думала: «Что ж, прощай, хатка! Ты меня спасла когда-то. Много лет добросовестно слу- жила мне и моему семейству. Кланяюсь тебе!». И, под влиянием мыслей, вырвался вдруг жест поклонения.

     Нина Андреевна подхватила:

     -Нога?

     -Да! Оступилась…

     Открыли дверь, а оттуда – запах краски. Полы деревянные, доски отдают глянцем.  Младший, Семён (Сенечка-преподобный), представил себе, что это лёд, да давай имитировать езду на коньках. Потом разбежались по комнатам. Крикнет, а эхо повторяет. Средний, Вася, кричит:

     -Ма! Найди меня!

     А сам спрятался в куче постельных принадлежностей, состоящей из матраца, подушек,  одеял. Ну, шкодник! Уже успел гвоздем продырявить наволочку.

     -Ах, ты, бессовестный!

     Кинула в него подушку. А он:

     -Я отцу скажу!

     Именно с этого, а по-иному в семье с маленькими  детьми и не бывает, началась работа по «освоению» жилплощади. Носили, раскладывали, ругались, плакали…

     А на следующий день надо было  отвезти  отцу «передачу». Кого направить, если матери  надо и работать, и квартиру  приводить в порядок, а  дети  маленькие? Решили «откомандировать» самого старшего. Костю. Ему уже восемь. А в селе, в таком возрасте, каждый знает, как управлять конём. Конюхом работал Савелий. Добрая душа. Считай, свой человек. Согласился, без разрешения старших, отпустить коня, седло, хотя Костя никогда на таком «транспорте» не ездил. Костя  подъехал  ко двору. Сидит на коне, как взрослый! Мать вынесла сумку с продуктами. Видно, что в ней  бутыль с компотом - выпирает. «Тяжеловато будет!» Надел на плечо поясок, в шутку помахал - досвидания и уехал, радуясь тому, что доверили. А в это время по улице шли близнецы Поли Степан и Семён. Ровесники Кости. Глянул на них и вспомнил, как его сверстники смеялись: кавалерия, мол, наступает! И жаль стало ребят. А что, какие чувства  могут в этот момент посетить душу? Это ж он ещё мальчуган и думает, что ноги, руки и грудные клетки у них примут  нормальное положение. На самом же деле медицина уже расписалась в своем бессилии по отношению к ним. Никакое лечение, мол, не поможет, а кости еще больше покорёжатся…

     Домой Костя возвратился к вечеру. Хотел оставить котомку, а потом отвести коня. Уже подъехал ко двору. А тут, откуда ни возьмись, мать выбежала  навстречу. Конь испугался. Как рванёт! А у Кости - обувь в стремянках. Туфли углубились ещё дальше, так, что назад не выдернешь. Конь, как подкинет круп. Костя слетел на правую сторону. Левая нога  машинально выдернулась из стремянки, а правая, наоборот, заклинила. А конь несётся и бьёт по спине всадника коленями задних ног. Последний удар  был сильным, и обувь Кости выскользнула из стремянки. Упал на землю и потерял сознание. И уже ничего  не видел и не слышал. Собрались  люди и привели в чувство. Короче, дебют  взрослой  жизни  оказался неудачным.

     Мать так отреагировала:

     -Что-то нам с тобой, сынок, не везёт на коней!

     -А вы что, тоже падали?

     -Видишь, полступни?

     И поведала о шахтерской жизни.

     А у Кости с тех пор стала часто болеть голова. Притом, как заметил, если только приснится конь, значит, к болезни.


     1960 год
     Новый председатель решительно повёл борьбу с пьянством. Это раз. Мирон ушёл на другую работу и, как говорится, компания в конюшне распалась. Это два. А выпить-то    хочется. Желудку не прикажешь. Вот и начал каждый индивидуально приспосабливаться к обстановке. Иван Павлович, например, создал свою «аппаратную». На телятнике. В    подсобке. Если кто из собутыльников наведается, то не пожалеет. Любому  нальёт. Ну, а от нежелательных персон конспирируется, как может. Хотя, если честно, не всегда получается. Было, например, в конце января. Гнал самогонку. Мороз трещит. Какой  тебе в чёрта председатель заявится! А если жена – та лишь погоняет, но никому не скажет. Вот и расслабился. А тут вдруг, откуда ни возьмись, старший сын, Костя, явился. Принёс обед. Жена подкармливает горячим, чтоб не болел. Ну, развязал узелок и стоит, переминается. А в подсобке, как в лаборатории. В воздухе спиртом пахнет, на полу, как в тракторной бригаде, бидоны стоят, трубки – к ним, корыто с водой. А на краю всего этого награмаждения – что-то капает…

     Отец виновато ухмыльнулся и сказал, то ли в шутку, то ли всерьез:

     -Ну, что, потянешь первачка?

     А у Кости возраст такой, что всё интересно.

     -А что, можно?

     -Кхе! А почему бы и нет?

     Поднес сыну полстакана. Тот долго пил. Первый раз ведь! В жизни! Он – туда, а оно –  оттуда, он – туда, а оно – оттуда. Но выпил-таки. Лицо сразу побагровело. Даже      чересчур. Толи от стыда, что при отце, то ли от водки. Заметим себе где-нибудь в сознании, что это было не просто действо, а неосознанное посвящение сына в пьянство. И сын его с желанием принял. Правда, стыдно стало. А потому быстро удалился.

     Пока родители на работе, хмель у Кости выветрилась. Зато произошло два изменения в его жизни. Первое – попробовал. Ничего! Второе – в случае, если ещё где-то придётся повторить (ведь водка душу веселит), то отец наверняка будет молчать. Значит, преграды в этом вопросе почти устранены. Если не считать, конечно, мать. Но на мать  уже наезжала Катя, и ей некогда остальными заниматься.

     Пришла однажды из школы, а на груди - комсомольский значок.

     -Ма! Я в комсомол вступила.

     -Куда?

     -В комсомол.

     -Поздравляю.

     -Ма! Учитель говорил, что  теперь в хате не должно быть икон, других пережитков прошлого. Уберём, а?

     -А кого повесим? Тебя?

     А в сердце так и резануло. Вспомнилось вдруг раскулачивание. Лесоповал. И прочее, и прочее. Но быстро отошла, подумав, что, может, и не права, так как те события были в её жизни, а теперь всё по-иному (у каждого поколения свои ориентиры), и улыбнулась. Сама ведь поучала дочь: «Если у тебя на душе даже кошки скребутся, всё равно улыбайся». Но на снятие иконы так и не согласилась…

     Так и жила Вера Васильевна. Между двумя огнями. С одной стороны муж наступал пьяными выходками, с другой – дети подрастали и ставили всё новые задачи. Но крепилась. И, думается, вот почему. Она издавна научилась управлять своей негативной энергией. У неё такое правило: раз та энергия посетила её душу и тело, значит, её надо изгнать немедленно. Не силой, конечно. Таких сил не существует. А путем  общения с людьми, где она сама выветривается. Не случайно, подруг у неё всегда было полон двор. В хату они не заходили. Там дети. А во дворе, в тенёчке, почему бы и не посидеть-поговорить? Как только у неё свободная минута, и они – тут как тут. Одни жаждали наговориться, другие просили, чтоб сшила платье (у неё была своя швейная машинка «Зингер») или сарафан. И она со всеми была в дружбе. Никому не отказывала.

     Катя как-то сказала:

     -У вас тут, как в конторе.

     На что мать ответила:

     -Умру, дочка, не завоняюсь!

     Имела ввиду, что, когда умрёт, так долго не пролежит. Быстро обнаружат, быстро переоденут и в гроб положат. Вместе с подругами она и порядок во дворе навела, и забор поставила из штакетника. Правда, мужья помогали. Теперь всё, как во дворце! Выйдет из дома, оглядится и чувствует себя коренной жительницей. Впереди - соседский длинный дом. На две квартиры. По середине двор разделён высоким забором. В одной половине временно размещены детские ясли, а в другую – возят из дальнего села листья табака. Женщины выравнивают листочки и нанизывают на прут, а потом сушат. У Веры   Васильевны во дворе стоит сарай с неокрашенной дверью. Иван лишь обещает. На ней мелом нарисовано крест. Да и не только на ней. Такие кресты есть на всех наружных дверях построек. Это его «рукопись». Как он сам выразился, чтоб зло не смогло попасть в жилище. Обходит оно мимо или нет, пока не замечено. А взглянуть есть на что…

     Шла на свинарник и думала, что жизнь у свинарок, как у обитателей необитаемого  острова. Каждый колхозник имеет выходной  день. Люди ходят в клуб, смотрят кино, а потом  общаются, обсуждают, смеются или грустят. А свинарке в кино ходить некогда. На рассвете выходит на работу, а в темное время суток возвращается. Начальство на свинарник почти не приезжает. Разве что, когда надо подготовить кому-то грудинку. Правда, Николай Павлович стал бывать. Ему нажалуешься, он погоняет низовых чиновников. А те потом на свинарке отыгриваются. Ни радио послушать, ни телевизор посмотреть. Кстати, телевизор председатель купил на конюшню. Там Савелий работает. Можно было  бы ходить и смотреть. Так он через три месяца вышел из строя. Короче, получается так: сели на бричку, поехали в село, накупили спичек, мыла, керосину и работают  себе в отрыве  от большой жизни. Ну, чем не остров?

     Когда закончили с Инкой чистку в загородках, то сели передохнуть. В качестве табуреток тут спокон веков служат ведра, поставленные вверх дном. Только присели, затеяли разговор. И Инка к тому же клонит:

     -У кино, титка Вира, треба рано йти. Зрозумили? Щоб захопити задни ряди.

     -А чего это «задние»?

     -Е, титка Вира! Ви що, такими не були, як я? Ззаду хоч в обнимку посидиш. Зрозумили?  Там и поцилуватися можно. Я що, стара, чи як?

     -Ишь, какие у вас условия? Целуйся-не хочу! У нас так не было.

     -Ой, яки там умови! Село и все! Вид нудьги все це. Зрозумили? Той цигаркою димить, той самокрутку розкурюе. Гидко дивитися.

     -Терпи, милая! Колхоз тебя не выбирал. Ты его выбрала. Вот и давай  продукцию нагора. Нам ведь с тобой страну кормить надо. Помнишь, когда я ездила на районное совещание свинарей, то взяла на себя обязательство: получить от опороса и вырастить до 4-месячного возраста 200 голов. А живой вес у каждого, при отлучении от свиноматки, должен быть не менее 13 килограмм. Всё это и тебя  касается, Инка-картинка. Значит, мы с тобой должны поднатужиться. А вообще, что я тебя просвещаю. Ты газеты читаешь?

     -Неа!

     -А надо бы. Там всё время пишут о передовом опыте свинарок из других колхозов. Вот сейчас делится опытом свинарка Лубенская. Это из Петропавловского  района. Она так и говорит: чтоб иметь успех, надо отбирать поросят от плодючих свиноматок. Именно от плодючих, а не от всех подряд. Надо строго  придерживаться правил кормежки, выгонять свиней на прогулки.

     -Титка Вира! Всим зрозумило, що у мене грошей на газети немае!

     -Ну, знаешь! Денег и у меня нет. Находи газеты, читай. Что, у тебя соседи не выписывают? На почте купи. Подумаешь, две копейки!

     -Не замислювалась, ий-Богу.

     -Оно, если честно, то и я не выписываю. Но читаю. Мне Нина Адреевна носит. А   вообще, я тебе рекомендовала бы ходить ко мне и читать.

     -Ходити? Це не вийде. Зрозумило? Такий у нас розклад  роботи. А якщо ви будете сюди носити? Я, припустимо, протягом дня почитала, а ввечери виддала. Можно так?

     -Почему бы и нет. Лишь бы читала. Да, кстати, если б читала, то  знала, что твоя   старшая напарница, то есть я, по окончании первого квартала сдала 300 голов свиней. Это почти 250 центнеров мяса! И каждый из них обошёлся в 140 руб. А если б знала  эти цифры, то и сама гналась бы за мною.

     Умолкли. Каждый переваривал в мозгу информацию, как мог. Пауза даже затянулась. Потом Инка как-то несмело сказала:

     -Титка Вира! У мене, зрозумило, матери немае. Ни з ким порадитися. А з подругами не хочу. Скажить мени, будь ласка: що жинки роблять, коли важко йдуть мисячни?

     Вера Васильевна взглянула на Инку. А та, как школьник, опустила глаза.

     -Это, дитя, у многих бывает. А в чём оно проявляется?

     -Ну, розумиете… свербиж.. розбитисть…

     Вера Васильевна рассказала.

     -А самый лучший лекарь в этих случаях , – добавила. - надо выходить замуж. Тебе-то вон уже сколько. Вот организм и требует свое.

     -Це, зрозумило, не вид одниеи мене залежить?

     Так ничем разговор и закончился...

     Однажды Вера Васильевна  пришла домой неожиданно. Смотрит, под двором стоит бричка Ивана. Чего это он? Прошлась по двору – нет его. Вошла в хату, а там такая картина. Стоит Иван на кровати. Прямо в сапогах. Снял с гвоздей ряднину, которая служит вместо ковра на стене, и держит в руке спрятанный ею сверток. Тут следует пояснить, что это за сверток и почему  он  привлёк к себе  внимание. Дело в том, что Иван, как известно, любит выпить. А самогонки уже не хватает. Тогда он приходит домой, когда нет жены, и роется в посуде, в постели, чтоб найти троячок. Она это  давно заметила и стала прятать деньги в новом тайнике. Там, если честно, тех и денег! Петуха хотела купить, так приберегла. Завернула в носок и прибила гвоздём к стенке, под  ряднину, так, чтоб  никто  не мог обнаружить. Вот и купила… петуха… Ха-ха-ха!

     Она к нему:

     -Ну-ка, верни деньги!

     -Васильевна, э, я ничего! Я лишь узелок, э, хотел… поправить...

     -На выпивку, значит, берёшь! А детям? Завтра хотела «откомандировать» тебя с Костей в магазин, чтоб сахару принесли, а ты последнюю копейку…

     С сахаром в селе такая ситуация. Магазин закрыли на ремонт. Его заменила автолавка, которая ездит из города. Но и та вдруг вышла из строя. А без сахара как жить? Люди стали ходить в соседнее село. А что такого? Раньше ведь, когда не было своего магазина, ходили по продукты, по пряники, по конфеты, по мыло, по керосин, по спички. И сейчас походят. Подумаешь, три-четыре километра! Короче, Иван, дабы сгладить ситуацию, вернул жене деньги и согласился насчёт завтрешнего похода по сахар.

     Утром разбудил  Костю, и пошли  наискосок поля. Июльское солнце уже припекало. Сели под скирдой, отдохнули. Пошли дальше. Где-то за часик-полтора и добрались. Магазин новый, внушительный, многообещающий. Да оно так и есть. Там столько товара, какого в своём магазине не видел. Особенно засмотрелся на поллитровые банки с консервированными грушами. В своём селе тоже полно груш, но их  никто не консервирует. А тут банок, как в галерее. Накупили сахару, печенья, Косте - кожаный ремень. Разумеется, отец и бутылочку не забыл «прихватить». Около скирды присели. Отец  попил с горлышка, протянул Косте. На, мол, попробуй. Не отказался. Сидели, разговаривали. Потом  отец  допил и залёг спать. Так и заночевали в соломе. Домой пришли утром, когда Вера Васильевна уже хотела сообщить в милицию. Потеряли сахар, печенье, ремень. Пришлось посылать Катю с Костей, чтоб нашли. А Иван получил ещё одно, последнее, как думалось, предупреждение…

     Да, началось твое, Вера Васильевна, бабье лето. Что ни день, то – вызов жизни. Шла однажды на обед и думала об этом. Смотрит, а по черепице хаты Поли, что при повороте к балке, кто-то ходит. Присмотрелась – подростки. Первое, что  пришло в голову –  черепицу побьют. Надо прогнать. Второе. А что они там  делают? И третье. Чьи  это  дети? Когда разглядела, то Сенечка-преподобный с сыном Поли – Степаном. Как она  раньше его не узнала. Ведь ноги и руки – дугами? Наверное, потому, что стоял на корточках.

     -Ах вы, бессовестные!

     А на крыше, оказывается, Поля положила абрикосы сушить. А подростки обнаружил и давай «пробовать». Услышав окрик, разбежались в разные стороны. Степан свой, хату знает лучше, спустился, где не высоко. А Семён побежал по гребню к торцевой части  крыши. Там стоял металлический петух, изготовленный ещё Романом. Семён решительно поднял ногу и сигонул вниз.

     -Куда тебя чёрт несёт?

     Только и упела крикнуть Вера Васильевна. Побежала на тыльную сторону хаты. А там  сидит 90-летний дед  Ерофей и крестится от испуга. А Сенечка-преподобный,     перепрыгнув забор, уже далеко от места событий. Вот тебе, мать, на вечер новая тема для разговора в семье…

     Село как село. А тут вдруг наехали из района и стали приводить в порядок. Побелили стволы деревьев, подремонтировали кое-какие хаты, от разъезда до хаты деда Артёма поклали асфальт. Что  случилось? Оказывается, к деду  Артёму  должен  приехать родст- венник из Америки. Селян  предупредили, чтоб  двор  каждого «блестел», иначе – сами знаете, что будет. Иван в день приезда пас за селом телят. Как раз в том месте была дорога, по которой ехать из города в село. Чуть дальше – лесопосадка, из которой периодически выглядывал милицинер. Какое у него задание, кто знает? Да и кто пастуху скажет. И вдруг со стороны города появилась колонна, состоящая  из трех чорных    «Побед». Дорога свободна. Ни одной машины. Наверное, на время перекрыли. Но вот, не доезжая с километр до села, вдруг асфальт пересекло стадо гусей. Идут медленно,   переваливаясь с ноги на ногу. Колонна вынуждена была остановиться, чтоб пропустить. Пропустив, поехали дальше. Но тут вдруг милиционер засуетился:

     -Ай-ай-ай! Как погорел! Как погорел!

     Иван не удержался:

     -Что так, э, волнуетесь?

     Милиционер:

     -Иди нахрен отсюда! А то сейчас поедешь на 15 суток!

     Вечером дома делились впечатлениями, как принимали  американца. Лучше не придумать! У нас так невесту везут во двор к жениху. Правда, у жениха, как правило, на столах полно блюд, а тут - газет. Гость, говорят, удивился, что  тут  так много читают. И не только газеты. Чтоб гостя «ошарашить», деду Артёму заранее привезли книжный шкаф, наполнили его толстыми книгами, среди которых обязательно были Карл Маркс и Фридрих Энгельс. А Иван рассказал о своём случае. Смеялись.

     Когда успокоились, Вера Васильевна сказала:

     -Я всегда говорю тебе: не лезь, куда не просят. Пас бы себе и всё.

     А он повернулся за спичками, чтоб  прикурить, мелькнув шеей, поделённой  на  квадраты, будто выстелена плитками шоколада, и ответил:

     -Если б я, э, был женщиной, то надел бы, э, платье  в ромашку, и пусть телята, э, едят. А так я, э, должен пасти. А милиционер – э, хрен его знает, э, откуда взялся…

     1961 год               
     На свинарнике, кроме двух  торцевых двухстворчатых дверей, было ещё две - боковых,  которые, кстати, ещё никто никогда не открывал. Они – как резервные. И вот около них образовалось что-то вроде  закутков. Около  одной  ставили  бидоны, ведра, мешки с чем-то. Около другой лежала копна соломы для подстилки. Так вот под той копной, будто под скирдой, часто отдыхали свинарки. И сидеть мягко, и в спины не холодно.

     После того, как почистили в загородках и накормили, напоили свиней, Вера Васильевна с Инкой присели отдохнуть и разговорились. С чего обычно начинается разговор? С домашних дел. Их у каждого полно. С погоды. Она февральская и, разумеется, холодная. Когда врывается с улицы  в помещение воздух, то тут аж пар клубится. Потом переходят на производственные дела. Следует подчеркнуть, что теперь уже обе свинарки читают газеты. И разговаривают почти  на  равных. Правда, с точки  зрения опыта, Инка уступает, но, в силу молодости своей, сдаваться и не думает.

     -Читала, что в «Калинина» прошло отчетное? Критиковали начальство, что недооценивают свиноводство.

     -А як же! У них наполовину менше мяса, ниж торик.

     -Ну, Инка! Я думала, ты бегло читаешь, а ты, наверное, от корки до корки?

     -Зрозумило, що так!

     -Тогда уж точно знаешь, что район в прошлом  году  вышел  по  свинине лучше, чем по зерновым. А в этом году и того более. Хотят получить 32 центнера свинины со 100 гектаров земли. Попыхтим, милая! Надо что-то придумывать. Увеличивать стадо, что ли?

     -А що складного? У них там молодняк гине вид поганих  умов  утримання, а у нас на ферми, зрозумило, тепло, сухо. Попрацювали з вами восени, ось и результат.

     -Оно-то так! Но есть  другие  проблемы. Например, корма не всегда  регулярно подвозят. А мы с тобой изворачиваемся. Вместо одного продукта даём другой. Разве это дело! А  летом! Вместо разнотравья гоняем на прогулку.

     -Ну, ми ж косимо?

     -Косим! Но это не  мы  должны делать. Наша объязанность – кормить, ухаживать. А если нас с тобой  превратить  в  извозчиков, то 10 поросят от матки  мы  не получим, как бы ни старались.

     -А ви чим, наприклад, удома годуете, що у вас таке смачне сало?

     -О! То, милая, дома! – не захотела раскрывать секрет. – Чем? Покупаю отруби и    кормлю. Вот и вся изюминка.

     -Купуете? Вира Василивна! Та у нас их, цих  висивок, хоч видбавляй. Он мишки стоять! Насыпали торбинку и – в солому, а йдете  додому, зрозумило, взяли. Их все  одно видають на глазок.

     -Э, милая! Я так не привыкла жить. Пусть оно  хоть  сгниёт, домой не возьму. И тебе не советую.

     -А воно мени й не треба. Це я так. Зрозумило, по доброти своий.

     -Инка! Ты мне больше  так не говори. Обижусь, ей-Богу! Лучше  давай думать, как улучшить племенные качества свиней. Это сейчас - главное. Сверху об этом давно говорят, а мы всё никак. Ради этого район даже постановил - заготовить в этом году в полтора раза больше кормов! Ну! А я что, буду носить дерть домой?

     -Ой, титка Вира! Я просто так сказала. Адже скризь на фермах берут.

     -А я не хочу! Тебе понятно? Ты мне лучше скажи: ты деньги уже поменяла?

     -Я? А що мени минять? У мене нема грошей…

     -Вот тут мы с тобой, Инка, равные. У меня точно  так же – ни копейки за душой. Если б даже и были, то за моим алкоголиком разве успеешь?

     В это время в торцевой двери выросла фигура Ивана. Пьяный, как всегда. Идет-шатается и разговаривает, так просто, в пространство.

     -А ось и ваш «герой» чимчикуе!

     -Вот, безтолочь! Опять навеселе!

     -Ну, да, нашклеився!

     В этом месте беседа оборволась, так как всё внимание переключилось на Ивана. Следует сказать, что Вера Васильевна давно уже озабочена тем, что именно семейные неурядицы отвлекают её от дел, мешают, вредят, если  хотите. Ведь около  свиней тоже, как и на иной работе, надо быть в хорошем расположении духа. А откуда он, тот дух, возмётся, если муж каждый день на «взводе», если дети постоянно отданы сами себе, потому, что взрослые бывают  дома лишь под ночь? Кстати, о детях. Зимой они, как сурки, сидят в теплой хате. Ну, выскочит покататься по льду. Так то минутное увлечение. Замёрз - домой. А весной, летом, осенью, наоборот, все на улице. Костя уже повзрослел. На головные боли так и жалуется. Значит, надо присматривать. А он, из-за отсутствия  контроля, ходит со сверстниками на тяжелую  работу. Разравнивают в кузовах     автомашин силос. Устает, правда, но гордится, что доверяют. А интересна работа тем, что во время выгрузки силоса из кузова автомашины трактор стягивает  сетку вместе с силосом. Это было пока новым делом, и на процесс бегали смотреть всем селом. Сенечка-преподобный гулял со своими погодками. Шкодничал. Получал за это и опять шкодничал. Вася почти всё  время гулял во дворе, под кроной большущего ореха. Но иногда, под влиянием  дружков, выскакивал и на улицу.

     Однажды игрались на улице, которая летом состоит из толстого слоя пыли, в скирдоправов: кто  выше сложит  скирду соломы (читай: пыли). Гребли, старались. А потом вдруг у Васи родилась мысль. А что если, мол, сесть и нагрести кучу вокруг себя, чтоб лишь голова видна была. Вот это было бы! Сбежались  дружки, нагребли кучу. Действительно, лишь голова торчит. Сидит Вася в куче и смеётся. Так интересно! Вдруг, откуда ни возмись, на улице появилась автомашина, груженная  силосной массой. Дружки – рааз и разбежались. А машина едет, надрывается  от тяжести. Вася попробовал высвободиться – куда там! Начал дергаться, пока шофёр заметил да остановил машину. А то было б!

     С тех пор Вера Васильевна приняла решение - хоть Васю, мол, сдам в Интернат. И сдала, побегав, конечно, по конторам, пока оформила. Теперь он - в городе. Но не намного стало спокойнее. Шалят те, что остались! Днём мать на работе, а душа дома. Вечером каждого надо выкупать, переодеть, накормить, уложить спать. Сама ложилась далеко уже за полночь, если  Иван, конечно, «не варил воду». А если «варил» (от слова водовар), то и - под утро. А там что, спокойнее? То Иван храпит, то Мирон, напившись, гоняет бедарку по селу. Бывает, что рысью, а, бывает, что и галопом. За кем  он  всё гоняется? Чёрт его знает! Вечно ободья стучат. Будто по голове бьют…

     И до того трудные времена в её жизни усложнились ещё и тем, что Катя, закончив  учебу в восьмилетке (дальше не пошла: средств  нет), летом  работала на колхозном  консервном заводе. Там таких, как она, собралось тьма-тмущая. Молодые, задорные и не в меру говорливые. Все, как на подбор, в белых ситцевых косынках, завязанных на затылке. Кажется, что студенты мединститута на стажировке. Кате  нравилось. Вставать, правда, надо было рано. Но этот сложный рубеж в свои пятнадцать она тоже перешагнула. Выработала для себя правило. Если тело болит, а душа не повинуется, то даёт  себе команду: «Так, Катя, хватит спать! Вставай и пошли на работу». Помогало, честное  слово. Вообще, у неё насчёт дисциплины – немецкая хватка! Там ведь зачата! В свободные  минуты после работы составляла дома распорядок дня. И себе, и братьям. В тот «документ» входило: подъем, завтрак, уборка в хате, тихий час. Как в армии! Но ведь это дети! Кто его придерживался? По этой причине часто конфликтовали между собой.

     А на консервном заводе нравилось. Там ощущалось наличие дисциплины. Обед -  значит, обед. Не надо варить, разливать по тарелкам. Сели в кузов  грузовика и поехали в столовую. Зрелище! Одни косынки! А девушки песню как затянут. На машине-таки! В колхозном автопарке машин уже было много. Кроме того, завгар  был человеком деятельным. Вечно что-то изобретёт. То крыло на старую машину поставит от новых образцов, то кабинку поменяет. Для колхоза сойдёт! А в Гаи оформлять не надо. Не случайно, машину, на которой ездили, назвали «Чилитой». Шофёром был молодой парнишка. Добрый такой! Красивый. А вот в вопросах любви имел проблемы. Всё никак не мог подступиться к любимой девушке. И когда появлялись «окна» в работе, а девушки  рассаживались на траве, чтоб отдохнуть, поболтать, то он подсаживался  именно к Кате и просил, чтоб она их примирила. А почему именно к Кате? Она этого не знала. А, может, и он не знал. Так просто. И, если честно, роль «миротворца» ей сразу прилегла к душе. Ты, вроде б то, и ноль в этой жизни, а решаешь такие проблемы! Сидят, шепчутся, а птичка с дерева: «А ти любив?», «А ти любив?». Так и не примирила. Не хватило опыта…

     Можно было бы о шофере и не распространяться. Возит – ну, и молодец! Подсаживается - дважды молодец. Но дело в том, что  его  жизненный  путь в этой книге лишь начинается. А потому я обязан сказать о нём несколько слов. Появился он в селе Ивановском четыре года назад. Год отработал в колхозе шофёром, три – отслужил в армии. И вот опять – шофёр. Приехал он сюда с родителями из другого села. Там хата уже падала, надо было капитально ремонтировать, но, подумав, подсчитав затраты, пришли к выводу, что за такие деньги можно купить куда лучше, чем своя рухлядь. Вот и переехали. Купили хату около колодца и живут-поживают. Отец и мать – пенсионеры. Братья, сестры обзавелись семьями и отделились. А этот остался при родителях. Зовут  его Лёней. Скромняга такой! Но с машиной на «ты»…

     Память у Кати была уникальной. Бывало, мать скажет сыновьям  что-нибудь, а они такие медлительные! Пока сообразит! Эта же хватала, как говорят, птичку на лету. Лучше всех запоминала, где кто куда и что клал. Настоящий справочник! Песню, если от кого услышала, помнила дословно, до запятой. И где б ни  находилась, всё  пела, пела. И чем громче, как ей казалось, тем лучше, чтоб пространство, в котором находилась, было заполнено её духом. Нашла ещё одно увлечение - писать за стариков письма. Ведь дети их разъехались по городам и весям, и родителям не пишут, не звонят. Вот она и помогала. Одна из старушек выразилась так: сейчас, мол, детей днём с огнём не найдёшь, а когда  умру, и хату надо будет делить, тогда наперегонки сбегутся, чтоб не прозевать.

     У неё на всё хватало времени. Сенечку-преподобного возила на раме велосипеда и обучала арифметике. Ох, была  тяга  к  учительствованию! Едут, а она ему диктует - раз, два, три. Дойдёт до семи, а он не может повторить. Она его, как школьника, по голове  ладошкой: повторяй, мол! На мать давно уже смотрела взрослыми глазами. Иногда, сообразно её возрасту, поглядывала как бы свысока: «Ма! Что вы такая вся в морщинах? Как залежалая груша!». А та заплачет и: «Э, дочка! Не дай Бог тебе пережить, что мне пришлось».

     Прокладывались Катей первые благородные следы в жизны. Так, пустяк! Но может они когда-то станут историческими. Вот пример. Однажды  вычитала в газете, что в городском питомнике можно  купить для посадки деревца серебристого тополя. Размечталась. У   всех, мол, под  дворами  будут  расти акация, шелковица, орех, клён, а у неё – ещё и тополь. Поделилась с подругой. Та разделила её мнение. Поехали вдвоём в город и привезли оттуда по десятку тополей. Посадили вдоль улицы, около своих дворов, и радуются. Ни у кого нет, а у них есть! А Катя ещё и во дворе, между сараем и хатой, посадила. Вырастут, дескать, будет память. Дух, во всяком случае, её!

     Этот дух шел на пользу Вере Васильевне. Она на Катю возлагала большие надежды. И в свободную  минуту  говорила: «Ты, наверное, будешь артисткой?». Не удивительно, что в данной ситуации нашлось лишь такое определение. В селе, так уж повелось, всем пророчат быть либо колхозником, либо артистом. То есть, самое  низкое  положение в жизни и самое высокое, почти недосягаемое для селянина…

     С таким вот настроем  Вера Васильевна и выдавала «нагора» свинину. По итогам 9 месяцев в её группе свиноматок  получено в среднем по 9 поросят, которых она вырастила до 4-месячного возраста со средним  весом при отлучении 13,5 кг. Сейчас «бьются» с Инкой над тем, чтоб научиться получать ещё третий, декабрьский опорос. Вот тогда можно и  потягаться с передовыми свиноводами района!

     Но самой значимой за всю историю работы Веры Васильевны на свиноферме была минута, когда к дому подъехал на автомашине Володя и вручил ей записку от председателя. Лоскуток бумаги из блокнота, в клеточку, а на нём наспех написано: «В.В! Пидийдить завтра вранци до контори. Поидете фотографуватися на районну Дошку Пошаны. З повагою Микола Павлович»…


     1962 год
     Когда Катя открыла массивную торцевую дверь свинофермы, то изнутри дохнуло теплым, застоявшимся воздухом, а следом за нею, во внутрь, ворвался январский холод, отчего маленькие поросята стали прятаться в солому. Катя посочувствовала им, как детям, сказав десяток ласкавых слов, погладила одного, другого, пошутила над ними и пошла к матери, напевая чуть ли не во весь голос: «Там на Ямайке, где красные майки, много девчонок нормальных живёт». И затянула припев, как это делает Робертино Лоретти: «Яма-а-й-ка! Яма-а-й-ка!».

     Что сделаешь! Возраст! А время такое, что песням в стране, как, скажем, еде, придают особое значение. Если кто с радиоприемником в дружбе, то можно записать любые     слова. Специально отводилось время, и диктор читал слова песни. Катя уже третий альбом заполнила. А в каждом, не много, не мало, по 48 страниц. Заголовки и начальные  буквы первых абзацов каждой песни – цветные. Прелесть! Хранит под матрацом. Вернее, под нижней его частью. Легонько распорола ткань и спрятала, чтоб никто не нашел. Ведь в нём вся её душа, порывы, надежды. Там есть  обращения  к  вымышленному возлюбленному. А когда найдётся таковой, и любовь расцветёт в душе, как сирень, этот альбом она подарит ему. Такой обычай! Не свадебный калым, конечно, но…

     Вдруг на проходе появился Вадим Константинович:

     -Чия ж це зозуленька так гарно спивае?

     Катя застеснялась, покраснела, обошла  его и ускорила шаг. Мать нашла около мешков с дертью. Та как раз насыпала её в ведра и носила к кормокухне.

     -О, Катюша! Зачем пришла? Холодно ведь.

     -А что! Всех накормила. Без дела сидеть?

     -Что ты им приготовила?

     -Что? Нажарила яиц. Хлеба нарезала. И чай…

     -Яйца и чай!? – засмеялась.

     Было, Костя попросит кушать, а в доме, как-никак, не в ресторане. Мать ему с яиц и муки омлет приготовит, чаю вскипятит. А что - наспех? Так он, как что, и вспоминает, будто в сердце гвоздь вбивает, «Опять яйца и чай!» Но – ничего. Что было, то прошло. А сейчас с Катей наносили дерти, приготовили свиньям еду, потом стали носить ту похлебку ведрами к корытам. Малышам и поросным свиноматкам «каши» добавили, чтоб сила была. Так, что решить свой вопрос у Катя так быстро не получилось.
 
     Но когда собралась уходить, всё-таки спросила:

     -Ма, ну, как узнать адрес отца? А то у всех - есть…

     Вообще, она планировала сегодня поговорить об этом обстоятельно, но не вышло, так как кругом – люди, работа. А этот вопрос деликатный. Надо один на один. Но и теперь  мать, оглядевшись, не захотела начинать.

     -Катя! Не лезла б ты в эти дела! Наживёшь неприятностей!

     -Ма, ну какие неприятности?

     -Помнишь, тебя вызывали? Хорошо, что так кончилось!

     Короче, тему замяли. Вере Васильевне, например, прошлое не надо. Она от него по горло сыта. У неё сейчас будущее, между прочим, как раз  затевает выстраиваться. Уже вот на Доске Почёта! Ещё «удар», как говорится, «и враг бежит». То есть, найдут с Инкой ключи к декабрьскому опоросу и - синица в руках. Так стоит ли ковыряться в старом и грязном белье? Ещё, не дай бог, наживешь себе проблему. Что теперь от Алексея        Семёновича возьмешь? Живёт себе, наверное, при жене и радуется. Всё равно он в их жизни больше не появится. Пусть уж так всё и остается…

     Модно было в те годы не только разряжать свои «рабочие аккумуляторы», но и «подзаряжать» их с помощью парторга, пропагандиста. Летом как раз  прошло  заседание Бюро Райкома, на котором заслушали вопрос о неудовлетворительном выращивании свинины в колхозе «Калинина». Они, впрочем, несколько лет подряд отстают по этому вопросу. Ну, и по всем колхозам, бригадам, фермам разослали лекторов. А на Ивановскую свиноферму, почему-то, никто не приехал. Поручено провести беседу со свинарками Вадиму Константиновичу. Вот он их усадил на соломе, сам присел чуть поодаль, чтоб видно было, что тут не просто посиделки, а идёт пропагандистская работа…

     Бригадир подводит черту под своими словами:

     -А причина тут проста. В сусидним колгоспи «Калинина» порушуеться розпорядок дня. От ви, шановни мои трудивници! Ви могли б порушити розпорядок дня, якщо це на шкоду справи? Помиркуйте!

     Инка:

     -Та ви що, Вадиме Констянтиновичу! Цього  взагали  допускати  не можна. Розпорядок дня у нас - святе святих. Вид нього, зрозумило, починаються результати роботи.

     -Вирно! А як ви до того, що деяки свинарки не хочуть додавати в корми микроэлементи и минеральни соли?

     -То вообще не ферма! – сказала Вера Васильевна. – Если  там  так  поступают. Значит, к ним надо послать комиссию и, с двух одно, либо наладить работу, либо разогнать всех, до бригадира, включительно.

     Инка:

     -Вадиме Констянтиновичу! Про такий  колгосп слухати неприемно. Тих свинарок, разом з  бригадиром, треба видвезти в 4-е виддилення  колгоспу «Маяк». Хай подивляться, повчаться. Там свинарка Панасова торик отримала по 30 поросят вид свиноматки! Ночи, бидолаха, безперервно просиджувала в загорожи. А то – розпорядок, розпорядок! Совисть – це наш розпорядок!

     Бригадир:

     -А ти, Инка, що, знаеш ии?

     Вера Васильевна:

     -Моя наука, Вадим Константинович! Видите, газеты читает. Кое в чём разбирается. Поэтому и работает, как полагается. Скоро и меня обгонит.

     Инка:

     -А що! У моий групи приплид по 5 поросят, у вас, Вира Василивна, по 9, а у маяка    району, Иваненко, по 9,3. Так що, дивиться, обжену.

     Вера Васильевна:

     -А что! Вот мы с тобой в сентябре случим несколько свиноматок для пробы, чтоб в    начале зимы получить приплод, и посмотрим, что это  за штука. Мне кажется, за   декабрьским приплодом будущее.

     Бригадир:

     -Идея хороша. Пидтримую. Але, щоб отримувати зимови опоросы, треба годувати, як  вдома. Не тильки юшкою, але й додавати груби  корми, синне  борошно, горохове. Турбот, звичайно, багато.

     Вера Васильевна:

     -Легко вообще ничего не дается.

     Закончилась подзарядка «аккумуляторов» так:

     -З вами, шановни мои трудивници, не засумуешь!..

     И вот Вера Васильевна начала готовить свиноматок к сентябрьской случке. Отделила в другую загородку, кормила по особому рациону, ухаживала. Работы, конечно, много   прибавилось. Порой, до ночи задерживалась, в выходные дни находилась около них. В августе на свиноферме, как обычно, появилась Катя и восхитилась теми свиноматками.

     -Ничего себе буйволы!

     -Не буйволы, а племенные свиноматки.

     По сложившейся традиции, Катя помогла матери таскать ведра с дертью, с похлебкой, навела порядок в проходе свинарника и – за своё.

     -Ма, в воскресенье проводятся районные соревнования по велоспорту. Можно я тоже буду участвовать? Приходил комсорг и просил.

     -Что у них больше никого нет? Нашли спортсменку! А куда ехать?

     -Да никуда не ехать! В колхозе будет заезд.

     -Попробуй. Только какой из тебя спортсмен? Толстая…

     -Наоборот, я хочу показать, что не хуже других.

     -Что ж, крути… педали…

     А Катя закончила:

     -Пока не дали!

     И вот, в воскресенье вечером, после соревнований, Катя опять пришла на свиноферму. Коса - на спине. Весёлая. И, как всегда, с песней: «Там на Ямайке, где красные майки, солнце смеётся, солнце поёт. Ям-а-й-ка! Ям-а-й-ка!».

     А мать – навстречу:

     -Ну, что, обогнала?

     -Тю! А что сложного?

     -Что, правда, обогнала?

     -Конечно! Притом, на пустой камере…

     -Как «на пустой»?

     -А вот так! Мы ехали колонной. По селу, через балку, вокруг виноградной плантации. И где-то, на середине, что ли, маршрута я пробила камеру.

     -Еще бы! Такой груз!

     -Ну, ма! А что я должна  была  остановиться? Я и попёрла. Смотрю, один отстал,   второй отстаёт. Так и оказалась впереди. А когда вручали награды, то мне дали грамоту за первое место.

     -На пустой камере? Первое место?

     -А что такого!

     Долго смеялись. Потом говорили. Позже мать спросила:

     -А кто у вас теперь комсорг?

     -Лёня Лаврук. А что?

     -Тот, что шофёром был?

     -Ага!

     -Смотри, тихоня, а как пошёл!

     После победы Кати в соревнованиях, притом, можно сказать, героической, мать стала считать её взрослой и многое, что раньше не позволяла, теперь разрешала. Например, поехать в город. Захотелось как-то, осенью, съездить  к подруге, ну, и начала, как обычно, обхаживать мать.

     -Ма, ну, можно?

     Мать долго не соглашалась, но не устояла.

     -Езжай! Но смотри мне! Чтоб знала, чьего ты роду-племени!

     -А чьего я роду-племени?

     -Ну, если уж и не Пирогова, то Балашенко – точно.

     -И что я теперь так всю жизнь и буду без отца?

     -Тебе уже немного ждать. Выйдешь замуж, дети появятся и забудешь.

     Вырвалась птичка на простор. Чирикает, радуется, песни поёт. Впервые ведь в городе. Сама! На посадочной платформе людей – единицы. Среди них – Лёня Лаврук.  Встретились, будто старые друзья. Долго говорили. Он, оказывается, такой чудной. С девушкой так, бедняга, и не нашёл общего языка. Работает освобожденным комсоргом колхоза. Так называется его  должность. На самом  деле, по ведомости он – шофёр. Часто пишет в районную  газету  статьи. Вчера вот  опять  написал. Везёт, чтоб сдать. В ней - речь о сельском Доме культуры. Всем, говорит, хорош ДК, но построен с нарушением правил. Звук, якобы, разбивается, преломляется, в результате кино вообще нельзя смотреть. В физике подоб- ное явление называют ревербирацией. Такой увлечённый парень! Признался по секрету, что через неделю уезжает в Харьков на учебу. Райком комсомола, говорит, направил в партийную школу. На стационар. Катя и не дружила с ним, и планов в отношении его не строила, но как-то жаль стало, что уезжает…

     А у подруги интересно провела время. Матерям такое не рассказывают. Но, учитывая открытость Катиной натуры, всё-таки рассказала. Днём, говорит, гуляли по городу.  Смотрели на большие дома, скверы, магазины, вокзал. А вечером, по семнадцать ведь, пошли в парк, на танцплощадку.

     Мать - сразу:

     -И додумались с окраины попёртись! По темноте!

     -Ма! Там много людей. Ничуть не страшно.

     -Ну, знаешь!

     -А потом нас пригласили два брата. Танцевали танго.

     -Ну, и что они говорили?

     -А! Я и сама не помню…

     Действительно. Кто помнит детали  разговора во время первого в жизни танца? Кто помнит детали первого поцелуя? Кто помнит первые слова  во  время  обяснения в любви? То всё происходит машинально.

     И рассмеялась перед матерью:

     -Он мне что-то говорит, а я угукаю. Глухая стала, как пень…


     1963 год               
     Председатель колхоза  так  поставил  работу по борьбе с пьянством, что, казалось  бы, о выпивке и подумать страшно. А Иван, чёрт его возьми, гонит и пьёт. Почему? Вера   Васильевна не находила ответа. Чтоб, скажем, Николай  Павлович  жалел  семью, так нет. К ним он относился так же, как и ко всем. На телятнике часто бывал. А сегодня вот даже беседу там провёл с животноводами по материалам Сессии ВР УССР. Часа полтора, а то и больше, толковал, что в планах республики увеличить производство мяса, что многие колхозы в долгу перед государством и не случайно ставка сейчас делается на территориально-производственные управления. Привёл пример по свинарке Сизовой. В прошлом году, говорит, она намного продвинулась вперёд. И это, благодаря тому, что добросовестно относится к делу, применяет новые методы в работе. Назвал такие плюсы в её работе, как прогулка свиней на свежем воздухе, приготовление высококалорийной пищи, декабрьский опорос свиноматок. Иван, будто ревновал, завидовал, что ли, тянулся за каждым словом председателя. Но, как только закончилась беседа, Николай Павлович сел в бричку и уехал. Вера Васильевна даже подумала: ах, как жаль, что не прошёлся по  загашникам Ивана да не нашёл там его аппаратуру, брагу и прочее. А теперь что! Как  говорится, после боя кулаками не машут.

     После беседы, заряженные на ближайшее время, свинарки возвращались на свою  ферму по роще. Всю дорогу спорили о работе. У них ведь в голове, сообразно должностям, одно: как и где лучше искать шишки и корешки для свиней, каким свиньям сколько давать молока, кому полезен обрат.

     А потом вдруг Инка перевела стрелки на другую тему:

     -А ви читали, Вира Василивна, як вас розхвалила районна газета? Краще вид голови в тисячу разив. Почитайте. Адже там про методи вашои роботи.

     -Ты думаешь, что я тебя научила читать газеты, а сама бросила? Читаю, милая. Знаю. Но не в этом дело. Есть на сегодня в государстве другие вопросы, важнее от той      похвалы, что была в газете.

     -Зрозумило, е! А яки ви маете на увази?

     -Какие? Ну, хотя бы то, что  мы с тобой теперь, если вчитаться в моральный кодекс   строителя коммунизма, не просто люди, свинарки, украинка, русская, а брат, товарищ и друг один другому. Значит, и на работе надо ближе быть.

     -Тю, так я це чула по радио!

     -О, так ты ещё и радио успеваешь слушать?

     -Ну, а як! Навить физзарядку роблю пид радиоприймач. Приходжу на обид, а там: ножки шире, три, четире! Я й починаю: р-раз, д-ва, р-раз, д-ва! Як солдат. Титка  Вира, а  Катя що, у самодияльности бере участь?

     -Давно уже. А что?

     -Та якось чула по колгоспному радио. Вона  спивала писню «Ям-а-й-ка!» Думала, ваша чи то Катя? А спивала гарно! Я, титка Вира, и сама б записалася в самодияльнисть, але не можу. Розпорядок дня не дозволяе. Приходиш темно. Не до клубу.

     -Тут ты права. Сейчас вот придём на ферму, и забудешь за самодеятельность. Навозу там, небойсь, скопилось, что ни пройти, ни проехать.

     Так всё и выглядело. Утром не успели убрать, поскольку на лекцию торопились, а теперь накопилось. И вчерашний навоз, и сегодняшний. Короче, двойная норма. Крепко поработали вилами. Закончили часам к шестнадцати. Устали. Сели на солому, и кушать не хочется. Руки гудят! Инка огляделась – никого не видно, затянула  песню, ту, что Катя пела по радио: «Ям-а-й-ка!»…

     Вера Васильевна остановила:

     -Замолчи! Ты что, в клубе?

     -Так красиво Катя тягне! «Ям-а-й-ка!»…

     В это время в проходе появился  бригадир. Он приближался  с  какой-то  осторожностью, неуверенностью, что ли. Так, что свинарки даже подумали: не случилось ли с ним чего-то непредвиденного. К сожалению, почти угадали. Он подошёл и долго не мог подобрать слова, с которых можно было бы начать разговор:

     -Иван там… ну… треба його… забрати…

     Вера Васильевна:

     -Что, опять набрался?

     Инка пошутила:

     -Нашклеився, титка Вира!

     Бригадир:

     -Ви б не жартували. Треба видвезти додому.

     Короче, случилось то, чего не ожидали, но оно само  собой пришло. После отъезда председателя, в коптерке  Ивана  собрались  собутыльники и напились. Не поможет  им, ох, не поможет даже территориально-производственное  управление! Чтоб «отрезать самогонщка от сухопарника», нужна, пожалуй, только «газосварка». Или – смерть, как в данном случае. Захлебнулся человек  рвотной  массой. И – всё! Наказал себя, наказал семью. Теперь собралось всё село, чтоб провести его в последний путь. Провожали, будто героя войны. Что ж! Так у людей принято. Каким бы ты ни был, а хоронят с почестями.

     Вера Васильевна почти не плакала, даже, когда опускали гроб. Господи, где взять   столько слёз, если она  их и так  каждый  день проливает? Если б тут присутствовал Алексей Семёнович, он бы закончил предпоследнее предложение словами: «почём зря». Катя плакала. Ну, та по натуре такая. Костя лил слёзы. Тот больше всех тянулся к отцу. Вася стоял молча. А Сенечка-преподобный – как ничего и не случилось. И так, гроб  опустили, сыпанули по горсти земли и пошли, молча, опустив  головы, домой. Не было отца у Кати, а теперь – и тем более…

     Когда во дворе появились ласточки, скворцы, Катю вдруг направили на учебу в районный центр. Дело в том, что в стране готовились большие перемены. Химия вдруг, как наука, возжелала подставить сельскому хозяйству «плечо». Но она, в  свою очередь   требовала от низов преобразований, одним из которых считалась  мелиорация. Какое зерно тебе вырастет, если насыпать в лунку удобрений (химизация), но не налить туда воды (мелиорация)? Здесь Катя должна получить начальные  знания  по мелиорации. Училась, в общем, старательно. Но не любила, как  и многие, политэкономию. Не  прилегала  она  к душе  категорически. Там такие термины! Например, средства  производства. Она любила, чтоб в словах была конкретика. Притронулся и определил, что это утюг. А тут всё как-то боком, намёком. И весь курс дрожала, что вот-вот вызовут, а она не в зуб. А поэтому  зубрила  каждую свободную минуту. Однажды преподаватель  вызвал. Раз за всё время. Так она как  рассказала, что всему классу стало понятно, что такое производственные отношения.

     На выходной день  приезжала  домой, чтоб  постирать одежду, братьев  погонять, так как они уже обнаглели: никакой  помощи матери. А тут её окружали расспросами. Как там, дескать, устроилась, где живёшь, питаешься? Всем  говорила, что условий для жизни нет. Потому, что жили по пять человек в комнате, питались в столовой. Была там одна из комнат, где по вечерам организовывали танцы.

     Матери рассказывала:

     -Ой, есть у нас одна девчонка. На год старше меня. Так она встаёт в пять часов утра и до общего подъема только лицом и занимается. Одну маску сделает, другую. Пока мы   глаза откроем, а она уже, как штык, наготове.

     -А ты что, не прихорашиваешься?

     -Я? Я мазаться не люблю. Так: брови подвожу, губы.

     А подружкам хвасталась:

     -Парней полно! Все из разных колхозов. Прилип как-то один ко мне. Красивый! Но у него один глаз изувеченный. Дружили, но не долго. Глаз всё время отталкивал. Расстались. Потом другой подкатил. Этот быстро пошёл в карьер. Начал намекать, обнимать, прижимать. Тоже расстались.

     Так и не встречалась  ни  с кем. Там  любят  податливых. А она может и в рожу съездить. Сил не занимать. Однажды приехала на выходной день, а дома - письмо. От кого, интересно? Харьков! Лёня, что ли? Да, Лёня! Пишет, что живёт  в общежитии школы. Всё там надраено, блестит и сверкает. Учится хорошо. Предлагает дружить. Что можно ответить парню? Отчим умер – удар! На учебе парней  отшивает. Написала, что согласна. Есть выражение: затеем переписку, а там, смотришь, кому-то надоест. А вообще, где-то  глубоко в душе была искорка надежды. Парень с партийным образованием, то есть, грамотный, как тогда понималось. А она и мечтала выйти замуж за грамотного и         культурного человека…

     По окончании курсов направили в распоряжение главного агронома колхоза. Получила теодолит, резиновые сапоги, и день в день ходила с треногой по полям да составляла  паспорта на земли. А агроном контролировал. Ему было под  сорок. Полный, с черными, пышными усами. «Горе от ума» А.С. Грибоедова знал  наизусть. «Вон из Москвы, сюда я больше не ездок!». Веселый был дядя. Однажды шла с треногой домой, будто фотограф на ответственную съемку, а навстречу - Лёня. Прическа, выложенная волнами! Воздух харьковский слышится! Ёкнуло что-то в груди. Он, оказывается, приехал  на  несколько дней. Но раз встретились, то машинально, будто старые друзья, пошли в сторону  разъезда, назад. Ходили, болтали. Забыла, что и на обед шла. Потом он  предложил  встретиться вечерком, посвиданничать...

     Был обычный сельский вечер. Стемнело. Луна зависла над крышей хаты. Так сказочно! Стояли у калитки, пока мать не прокричала, как всегда, «Катя! Домой!» А расставаться не  хотелось, и она предложила перейти к соседнему дому, где раньше были ясли. Их теперь переселили в другой дом, а тут сделали барак для шелководства. Здесь работали женщины-шелководы. Выращивали гусениц шелкопряда. За селом есть плантация шелковицы, а сюда её возят на бричке. Вот тут и устроились молодые. Ей понравилось, что он так грамотно  разговаривает. Культурный. Обходительный. Короче, закружил парень голову. Притом, так, что она ослабила бдительность, и он поцеловал её в щечку…

     На другой вечер Лёня объяснился в любви. На третий – она подарила ему свой  рукописный альбом. Это означало, что и она готова сказать словечко о любви, но стесняется. А на четвертый – он предложил:

     -Катя, я завтра иду. А що, якщо б и ти  поихала  зи  мною? Там  расписалися б. Жили б у видомчому гуртожитку. Симейним там видиляють кимнату…

     Вздрогнуло юное сердце.

     -Не знаю. А что мать скажет?

     У него столько решительности.

     -А ось прямо зараз и пишли, запитаемо.

     -Ой, мне стыдно!

     Зашли в хату. Там, конечно, их никто не ожидал. Дети гуляли  во дворе, а мать, как всегда, сидела в спальне на кровати, вытянув больную ногу, будто протез, вперёд. Обстановка хаты простенькая. Металлическая кровать, печь с выступающим над стенкой дымоходом, икона в углу, радиоприемник. Молодые, особенно Катя, застеснялись. Катя сразу села на корточки, так как табуретки – в передней. А Лёня видит, что Катя присела, и - себе. Мать ещё не знала, зачем пришли. Глянула на  детей. Катя – полненькая, красивая; Леня - худощавый, стройный, волосы пшеничные, глаза добрые, голубые. Подумала в шутку: «Чем не пара!».

     А тут Лёня начал:

     -Вира Василивна! Ми з Катею… виришили… одружитися…

     Мало ли шуток в жизни бывает.

     -А надолго? – усмехнулась.

     -На все життя! Якщо дасте згоду, завтра з нею поидемо до Харкова.

     Тут стало понятно, что дело - всерьёз.

     -Завтра? В Харьков? Кто так быстро делает? Надо обдумать.

     -Головне, щоб  вы погодилися. Решту виришимо по ходу.

     Вера Васильевна долго думала.

     -Ну, допустим, согласна. И что? Как всё это будет выглядеть?

     Короче, в процессе длинного разговора, решили так. Лёня завтра уедет, приготовит  комнату, а Катя с вещами приедет через день. Но не над всеми «и» просталены точки. Мать, как мать, волновал ещё вопрос:

     -А расписываться вы что, не  собираетесь? Или так, как  сейчас  делают: затащит в постель и поминай, как звали?

     Лёня:

     -Та ну! Як тильки Катя прииде, в той же день пидемо до РАГСУ.

     -Ну, вот, дочка! А ты зачем-то училась? Теперь куда её ту треногу? С собой возьмешь? А колхоз на тебя надеялся. Выучил, дал работу. Сейчас вообще  на молодежь делают ставку. Слышали, нашего зоотехника сняли? За что? Не потому, что корова отравилась. А потому, что без образования. А с института приехал молодой, лысый, с дипломом.

     Катя:

     -А вы что, думали, что я всю жизнь буду в колхозе работать?

     -Ну, а там ты кем будешь?

     Лёня:

     -Не хвилюйтеся, Вира  Василивна. Влаштуемо. Руки, ноги е, решта  виришиться. А жити там всього лише два роки доведеться. Потим знову – в село. Мени парторгом запропонують, Катя, як схоче, стане мелиоратором…

     «Торг» состоялся. Лёня уехал. А Катя – вслед. Через неделю пришло письмо. Лёня называет Веру Васильевну мамой. Пишет, что поселились в отдельную комнату. Шик и блеск, высокий потолок, ковровые дорожки! Написали заявления в Загс. Правда, там  сказали, что Кате надо ждать, когда исполнится восемьнадцать лет. А что касается   работы, то, как выразился зятёк, кто тебя сразу, в чужом  городе, в несовершеннолетнем            возрасте, примет на хорошую должность. Устроилась пока в столовую. Без оформления. Посуду мыть…


     1964 год
     Началась у Веры Васильевны новая жизнь. Мужа нет. Некому раздражать пьяными  выходками. Кати нет. Некому помогать. А всё то, что осталось, то не  более, как бестолковщина. Костя стал полным, как бочонок, коренастым, часто жалуется на голову. Вася живёт в Интернате. К нему часто приходится ездить. Поставил вопрос так. Если не приехала и не привезла чего-нибудь вкусного, пишет письмо с ультиматумом. Не приедете, мол, специально ночью «обоссусь», и пусть вас директор отчитывает. Кому этого хочется? Вот и приходится ездить. Сенечка-преподобный в доме, как гость. Ленивый - ужас! Но вечно доказывает свое превосходство над другими. Был случай. В бухгалтерии  колхоза готовили, как и всегда, список людей, кого повезут машиной на базар. Он зашёл в кабинет и, точно взрослый, поитересовался: записали ли его? Ему ответили, что мать записали, а его нет, поскольку  он  нетрудоспособный. Он вскипел и покрыл всех матом. Ох, было! Паша (Павлина Степановна) - к нему домой, чтоб доложить матери. А той дома не оказалось. На работе. Послали бедарку. Ох, перепало Сенечке-преподобному.

     -На «буряки» тебе, бездельник, надо!

     А соседка услышала да:

     -То, Вира, все - химини кури. Бери його на свинарник и хай робить.

     -Ой, там и свиньи от него разбегутся!

     Единственным облегчением для неё стало то, что печь  теперь топить кураем или кизяками не надо. А значит, и на привязи быть не требуется. Растопит с утра, засыплет ведро донецкой семечки и пошла на работу. А она, та семечка, до обеда тлеет и вполне справляется с холодным воздухом хаты. В обед пришла, досыпала и – опять на работу. А на свиноферме, наоборот, тяжелее стало. Власть схватилась за индустриализацию, как за некую палочку-выручалочку, ну, и, соответственно, свиней стали откармливать на индивидуальной основе. Теперь уже не стало отдельных групп, а сделали общий баз. В него согнали всех подряд: и поросных, и непоросных, и хряков. Всю эту большую группу обслуживают две свинарки, плюс, ночью – дежурный свинарь. Надежды на такой метод выращивания свиней возлагались большие. Не случайно, район обязался получить в текущем году по 14 поросят от каждой свиноматки. Каждый день рядом со свинарками крутятся бригадир, зоотехник и другие специалисты. Проверяют, дают указания, записы- вают в блокноты. А когда свиней - под нож, помогают взвешивать. Была одна весовая площадка, сейчас – две. Так и работают с Инкой, как на конвейере. Бригадиру завезут сыпучих материалов от урожая до урожая, тот выдает, а они получают и скармливают. Но
это всё, как говорят, мелочи по сравнению с тем, что предстояло пережить Вере            Васильевне в августе. Катя и Лёня  сообщили, что приедут в отпуск, и что «хотели бы», хоть и задним числом, но сыграть свадьбу. Вот это груз! Вот это ноша! В селе на свадьбы собираются, как правило, по 150-200 чел. Ну-ка, рассади всех! Накорми! Напои! Ну, забота, так забота! Началась полоса заготовки - столов, стульев, тарелок, ложек, вилок, графинов, стаканов, рюмок. В селах всё это не закупается. У знакомых берут. Насчёт свинины, ножек и голов для холодца договорилась в конторе. Выписала, но  не получи-  ла. Перед свадьбой  получит. Даже такой деликатный вопрос, как  пригласить на свадьбу, и то самой пришлось решать. Дети-то приедут, как всегда, в последний день. Вообще, по обычаю ходят жених и невеста. «Просили батько, просили мати…». А тут, будто  сама  выходит замуж. «Валя, приходи в субботу на свадьбу. Кирилла бери. Приходите!» А Вали, как правило, в селе любопытные. Обязательно расспросят: «А за кого вона виходить?». Будто  сами не знают. Приходится каждой рассказывать: «А ты что, не знаешь?» - «Ни, не знаю!» - «Они  уже год, как сошлись. А свадьбу решили сыграть сейчас. А жених - Лёня Лаврук» - «Лаврук? Це той, що комсоргом був? От би побачить, яке воно там сичас?» - «Вот и приходите»…

     Когда до свадьбы оставалось день-два, так зашилась, что не знала, за что хвататься. Одна ведь, как стебелёк в поле. Сыновья, как солдаты в армии, лишь по ведомости числятся, а пользы от них – кот наплакал. Вот уже и последний день наступил. А работы всё больше. И то не учла, и то забыла. А тут, смотрит, Катя с Лёней идут. Руки - в саже, передник – в потеках, на лице – пот. А бросилась, прижалась к молодым, счастливым  лицам, расцеловала. Дети весёлые, розовощекие. Ну, и дай  Бог! Но не понравились матери, если честно, Лёнины туфли. Не соответствуют они положению. Парень-то учится в  партийной школе! А они - армянские. Те, что по 7 руб. У них был такой  недостаток: раз попадёшь под дождь, и повело верх, и отклеились подошвы…

     Катя:

     -Видите, ма! Не напрасно я, оказывается, старалась. Даже издали видно тополя, что я посадила. Ни у кого такого нет!

     Присели на лавочку, под окном. Начали говорить, а тут, как назло, вырвался из-под  крышки кастрюли и потёк завтрашний холодец. Пока убавляла огонь, Сенечка-   преподобный просит поесть. Короче, молодые видят, что мать зашивается, встали и – по интересам. Лёня решил сходить домой, чтоб, если надо, помочь. А Катя надела передник и включилась в работу тут.

     Но, как бы там ни было, а у матери – своё:

     -Ну, так вы что, расписались? Или так спите?

     -Ма! Лёня хороший человек! Не переживайте. На каникулах распишемся.

     -Э, дочка! Ты отчество своё помнишь?

     -Конечно! Алексеевна!

     -Так вот, Алексеевна! Восемьнадцать лет назад Алексей Семёнович тоже был хорошим человеком. От него и не пахло обманом. А видишь?

     -Ма! Не нагнетайте! Лучше расскажите, как тут у вас дела?

     -Да как! Свадьбу вот готовлю. Ты хоть знаешь об этом? Или, думаешь, что тут всё само собой разрешится?

     -Ну, что вы, ма! Я вам всегда помогала. И сейчас помогу. И когда Лёне дадут   направление в колхоз, тоже буду помогать.

     -Ой, дочка, я уже передумала насчёт колхоза! Надо стремиться в город. Вон Костя! Наглядный  тебе  пример. Тринадцать лет, а он уже  возит зерно  на  элеватор. А что делать, если некому. Вот тебе и колхоз! Изматывается парень. Представляешь, насыпают лопатами зерно в ящик, весом, наверное, с центнер, вдвоём берут за ручки, ставят  на весы, потом поднимают на высоту кузова  машины, а девочки  высыпают и ровняют. Вот! А ты мечтаешь о колхозе…

     Перед днём свадьбы Лёня несколько раз приходил к невесте, и каждый раз тёща   обращала внимание на его туфли. Кто знает, может, родители и купили да держат до свадьбы? А, может, и не купили. Пенсионеры ведь! А хозяйства того – корова да курица. Подумала и остановилась вот на чём. Ты, мол, дочка до вечера хозяйствуй, а я     смотаюсь в город, надо кое-что прикупить. А что они – студенты! Смоталась, как говорят, в один присест и привезла зятю туфли за 7 руб. 80. Как-никак, на 80 коп. дороже! Хотя, тоже  армянские. Но новые. Красивые. Пока дождя нет, можно носить. А если - дождь, значит, «конец  всему, чем владел Оттело».

     Всё, предшествующее свадьбе, то всего-навсего артподготовка. А бой, то есть, свадьба, начался в субботу. К 12 час. дня на улице уже было людно. Все шли к дому Сизовых. И все, как правило, с цветами, заготовленными на своих приусадебных участках, со свертками и всевозможными упаковками, на которых обязательно красовались ленты. Люди встречаются, рады друг другу. Все нарядные, с запашком духов. Говорливые. Вот председатель подъехал ко двору на «Победе», что-то  выгружает. Парторг  подкатил на мотоцыкле с коляской. Её тут называют люлькой. Свадьба в селе – это великое событие. Это - торжество чувства радости. Тут кланяются, обнимаются, целуются. В щёчку, конечно. А кто зачерпнул глубже, тому тоже прощается.
Людей во дворе полно. Тут же – стол длинный и широкий. Он изготовлен колхозным       столяром из цельных досок. А накрыт несколькими скатертями. Председатель лично контролировал ход работ. Как же! Передовая свинарка! Из передней хаты вынесли всё лишнее и тоже поставили там 2 стола, 3 невысоких деревянных бочонка вверх дном. Катя, как глянет на них, так и вспоминает, как мать не доверяла ей месить в таком, домашнем, бочонке тесто для пасхи. Только сама! Такое, видите  ли, ответственное  действо! А тесто для хлеба, пожалуйста, меси, Катя, сколько хочешь. В другой комнате тоже поставили столы и бочонки. Весь этот инвентарь сносили от кого только можно. И скатерти точно так, и табуретки. А кончится свадьба, мол, разберут. Так сложилось на селе. Тут никто законы не пишет. Они давно уже написаны.

     Рассаживались по команде сватов. Сватом Вера  Васильевна «назначила» Гришу, давнего знакомого, имеющего способность говорить. К тому же, он пришёл один, поскольку у жены приключилась водянка, и её разнесло, что на люди не показывается. Свахой – Нину Андреевну. Та – грамотная. Тоже в карман за словом не лезет. А сваты – это главные фигуры свадьбы. Следи, чтоб налито было, чтоб - весело, чтоб речи лились, как вино из бутылки. Где затишье, там сват появляется. Как лекарь. И настраивает струны души.

     И так, сват начинает:

     -Дорогие гости! Рассаживаемся! Рассаживаемся! – и обязательно  шутку  в ход  запустил. --Согласно купленым билетам…

     Вот и рассмеялись. И сват со свахой смеются. У них - пышные  рушники наискосок груди. Они добродушно настроены. Но требовательные. Пей и всё! Выпили по первой. Савелий встал, ударил рюмку о пол и сказал:

     -Фу, яка гирка горилка!

     А Паша (Павлина Степановна) - себе:

     --Ги-р-ко! Ги-р-ко!

     Катя с Лёней  встают, поворачиваются  друг к другу  и сладко  целуются. О, после такого поцелуя и самогонка стала слаще. Выпили. Стали закусывать. Вадим  Константинович пошутил, что самогонка, хоть и горькая, но без неё на селе, как без сала. Рассмеялись. Потом Нина Андреевна вставила словечко, обращаясь к молодым. Раз уж, мол, мы вам выдали путевку в семейную жизнь, то держитесь друг друга: куда иголка, туда и нитка. Жених и невеста переглянулись, улыбнулись. А Вера Васильевна подумала: «Рано ушла ты от меня, доченька! Бывало, выйдешь утром за двор, а под забором круг  скорлупы от семечек, оставленный тобой и подружками после вечеринки. Ну, и пусть бы так  продолжалось! Кто теперь мне поможет?» Задумалась мать…

     Позже самогонка уже всем ударила по мозжечкам, и каждый норовил раньше рядом сидящего крикнуть «Ги-р-ко!» А молодые, как положено, выполняли. После пяти-шести рюмок у них уже и губы разболелись. Это стали понимать и гости. Начали подниматься из-за столов и выходить во двор - покурить, подышать, потанцевать. А для танцев, кстати, наняли городского одноглазого гармониста. Сурового  вида. С говором, как у Мирона. Из многих песен, которые он начинал, лучше всех, почти на «ура», шёл «Белый танец». Все закружились. «Музыка вновь слышна, встал пианист и танец назвал…». Ох, и музыка! Прямо в такт поривам! Слова песни, дыхание и бой сердец, казалось, сплелись в одно целое. А гармонист как «ударит» припевом по захмелевшим головам: «Я пригласить хочу на танец - Вас, и только - Вас…». И с новой силой закружился вихрь. А в нём, как в любви, «все возрасты покорны».

     А сват подходил к каждой паре, клал на плечи свои тяжеленные руки и, что-то говоря, кружился вместе с ними. Короче, свадьбу он завёл, что и входило в его обязанности, и теперь она уже и «пела», и «плясала». Гриша, хоть и  сельский  человек, «з самого    хундамента», но жил на разъезде. А «начальник всего разъезда», в понятии селянина, чуть ли не городской человек. То есть, по местным меркам, выше колхозника. Его так и понимали. Его слово для всех было законом. Начальник сказал! А он, ко всему, ещё и шуткой  мог расположить любого. Вот подошёл к Инке. Та вспотела, раскраснелась и увлеченно кружит парторга, как бы наставляя, как танцуется вальс. Парторг наполовину от неё старше, а поэтому у Гриши сразу родилась для него частушка:

     -Калинка-малинка моя, где не сяду, где не стану, там и жинка моя!

     Парторг забегал глазами. Ещё, не дай Бог, жене  донесут. И они все втроем, в обнимку, с шутками-прибаутками ушли из танца. Остановились у калитки. Как уже упоминалось, Гриша любого человека превращал в своего слушателя болтовней:

     -Помните, как к деду Артёму приезжал американец?

     -А чо б не помнить! Кто-кто, а я, как парторг, побегал тогда.

     -Так вот. Тот американец рассказал шофёру, который  отвозил его в город, а тот – мне.  Говорит, у вас тут люди какие-то странные. Одним  словом  может  всё обяснить. И привёл пример, как его водили на ток. Ну, тот, что за балкой. Вот, значит, бригадир показывает и рассказывает, что и как делается. А в это время, на груженной зерном бричке, сломалось колесо. Ну, бригадир подошёл и давай  отчитывать извозчика: нафига, мол, дофига нафигачил? Отфигачивай!..

     Пока «Белый танец» подметал во дворе пыль, тут смеялись. Повторяли те слова и опять заливисто хохотали. А когда успокоились, парторг «вспомнил», что он тут  не просто пятое колесо в телеге, а парторг, как-никак, и начал говорить:

     -Ты, Гриша, вообще, об американце не сильно-то распространяйся. А то, знаешь, как у нас бывает. Приедут из органов, проверят и выгонят. На железной дороге не должно быть сомнительных людей.

     -Хм! Я что, незаменимый?

     -Оно-то, конечно, так. Незаменимых людей, как говорят в партийных кругах, нет. Но есть незаме-нён-ные. Вот и смотри.

     А «свадьба, свадьба, свадьба  пела  и плясала». Вдруг из хаты во двор выскочил Костя и опрометью кинулся к калитке. А за ним - Вера Васильевна:

     -Гриша, останови!

     Гриша перекрыл рукой выход, но Костя пригнулся и успользнул.

     -Что случилось, тётя Вера?

     -Бутылку с водкой спёр!..

     Стали заходить в хату. Возбуденные, весёлые. Давку у двери  преодолевали с песнями и частушками. Гриша шёл сзади и помогал каждому протолкнуться. Вдруг  взгляд его остановился на гармонисте. Тот ещё не встал со своей табуретки, а к нему уже подошёл Сенечка-преподобный и, сидя на корточках, присматривался к клавишам: как гармонист ставит пальцы, как извлекает звуки. Гриша заинтересовался. Подошёл. А гармонист как раз показывал, как играть польку. А чтоб  было  убедительнее, то, нажимая на клавиши, напевал в такт танцу  наспех  придуманные  слова: «Одна дивка – курва, курва, а другая – б…, б…!». Вот уж смеялись…

     Когда уселись за столы, сват и сваха предложили тост – за здоровье родителей  молодых. Вера Васильевна расплакалась. Какое может быть у неё здоровье! А отец и мать жениха лишь переглянулись да поблагодарили кивком головы. Оба они  сухонькие. Видно, тоже немало хлебнули в жизни. Но держались достойно. Гости  дружно  выпили. Потом пошло вперемешку: то «ги-р-ко!», то – за здоровье, то за  здоровье, то – «ги-р-ко». А когда напряжение спало, встал Николай Павлович. Он вообще по натуре  скромный, а потому до этого сидел тихо и не «высовывался», где не надо.

     -Люби гости! Шановни батьки прекрасних симей Сизових и Лаврук. Чаривни наречений и наречена! Правлиння колгоспу доручило мени привитати молодих з одруженням, побажати многии лита процвитання и пиднести подарунок.-- он поднял над  столом свёрток, в котором просматривался набор посуды.

     Паша (Павлина Степановна) добавила:

     -Щоб було з чого исти!

     А её сын, Володя, выкрикнул:

     -А на продукти и сами зараблять!

     Николай Павлович взял ещё один свёрток.

     -А це особисто вид мене. Чайний сервиз.

     Нина Андреевна:

     -О! Тепер, як прокинулися, так и – за чай!

     После председателя, как требует этикет, парторг «толкнул» речь. Поздравил и подарил большое настенное зеркало. Дорогое. Красивое. Потом встала тётя Наташа. Она подарила постельный набор. Расплакалась, радуясь, что видит во здравии и процветании молодых, и сожалея, что её возрасту, как  выразился поэт Есенин, «горько видеть жизни край».

     Потом все по очереди вставали и дарили подарки. И за каждым подарком – по рюмке, а за каждой рюмкой - «Ги-р-ко!». Гости  раскраснелись. Воздуху подавай! Воздуху! Стали выходить во двор. А там гармонист, поняв, что его «Белый танец» берёт за сердце каждого, поднажал на меха. И бал снова погнал пыль по двору. «Я пригласить хочу на танец Вас и только Вас…». И далее: «Вихрем закружит белый танец, ох и удружит белый танец, если подружит белый танец нас»…

     А в это время Николай Павлович, прощаясь поднятыми вверх руками, выходил к  калитке, чтоб сесть в «Победу» и уехать. Кто не танцевал, двинулись провожать. Обступили машину кольцом. Прощаются с председателем. Он такой авторитетный в колхозе, он так много тут сделал! А ездит на машине – Божье наказание! Вскоре, когда шофёр включил стартер, ещё больше убедились в её дряхлости. Стартер крутит, крутит, а мотор всё никак не схватит. И получалось, что она сама себя ругает: «Така-сяка! Така-сяка! Така-сяка!»…

     Машина уехала, и все пошли во двор. Гриша, проходя мимо Инки, заметил, что она уже изрядно перебрала, и танцует с парторгом, как с мужем. Не стал  увязываться. Подошёл  к Савелию, который стоял у стены и скучал. Гриша, как Гриша! Сразу – за свое:

     -Хорошо тому живётся, у кого одна нога! Нога об ногу не трётся и не надо сапога…

     Савелий, от скромности, улыбнулся:

     -Сват, давай краще анекдот! А нога – то…

     -Анекдот? Пожалуйста! У меня в министерстве есть знакомая. Уборщицей работает. А подход имеет ко всем. Даже к министру. Каждый год, когда едет с семьёй к морю,   заезжает ко мне. Знаешь, какие там анекдоты? У-у! Рассказывала, что там, в  министерстве, думают о нашей теперешней жизни.

     -И що, цикаво?

     -Длинно, конечно, но для тебя расскажу. Из-за уважения. У всех, говорит, есть место работы, но никто не работает…

     У Савелия и рот раскрылся.

     -Несмотря на то, говорит, что никто не работает, нормы выполняются на 100%. Несмотря на то, что нормы выполняются на 100%, в магазинах ничего нет…

     В это время Инка вылетела из танца, как винная пробка, и побежала к калитке, увлекая за собой парторга…

     -Несмотря на то, говорит, что в магазинах ничего нет, у всех всё есть…

     Инка усаживается в коляску парторга…

     -Несмотря на то, говорит, что у всех всё есть, все воруют…

     Парторг завёл мотоцикл. Слышно, как он нажимает на слова вежливости, типа:   «пожалуйста», «будьте добры», а она - на слово «заименно». Какая пара! Прямо, голубки! Кстати, слово «заименно» Инка подцепила в городе. Как поедет туда, так и  прислушивается к разговору  грамотных  людей. Там ведь – учителя, инженеры, райкомовцы. Вернется домой и – «заименно», «заименно». Вместо «взаимно»…

     -Несмотря на то, говорит, что все воруют, в стране всего хватает…

     Мотоцикл парторга рванул с места и побежал. Когда гости входили на очередное   застолье, их ещё не было. Но, как говорилось в анекдоте, несмотря на это, рюмки наливались, тосты провозглашались, типа: «Випьемо до дна, щоб була думка одна!» Потом опять выходили танцевать. Гости, до предела заведённые, уже не танцевали, а плясали. Выскочила в круг пожилая тётя Нюра. Её муж привез из Архангельска.

     -Пуртянка - рраз, пуртянка - ддва, пуртянка – до пяти, разрешите мне, туварищи, пуртяночку пруйти!

     Зажглась и тётя Степанида:

     -Иттитути! Иттитути!

     Именно в эту минуту к калитке подъехал парторг. Инка вынула из коляски длинные ноги, подошла и давай танцевать, будто и не отсутствовала. Конечно, никто ничего не видел и подозревать её в чём-то не вправе, если б не одно «но». На спине её и в волосах, сзади, торчали примятые соломины…

     А «свадьба, свадьба, свадьба пела и плясала». Многие уже устали. Либо стояли, либо сидели на корточках, разговаривали, спорили. Колхозный  сторож  дядя Вася всё   расспрашивал Вадима Константиновича, как правильно будет: лигавый или лягавый? Костя попытался рассудить:

     -Легавый, наверное!

     Расходились со свадьбы, кто  как  мог. Одни - своим ходом, с песней. Другие - под руку, с шутками. Третьи - под обе руки, с ворчанием. Где-то вот-вот и петухи уже проснутся, коров пора будет гнать на пастбище…
 
     С добрым утром, село!


     1965 год
     Борьба за мясо не прекращалась даже в выходные дни. Казалось бы, сделай,  свинарочка, себе отдых. Постирай дома, покупай  детей, свяжи им и себе теплые носки, так как им по грязи ходить – ноги мерзнут, а тебе через балку в резиновых сапогах, тоже ноги чувствуют дискосфорт. Но её тянет на ферму. Увлеклась работой. Разгорелась, как печная семечка, и тлеет, никак не погаснет. В прошлом году Вера Васильевна с Инкой достигли предела в соревновании. Шутка ль! 16,8 поросят от каждой  свиноматки! Конто-ра составила бумаги в район на награждение. Отправили. А те, по неизвестным для Веры Васильевны причинам, носили их, наверное, в карманах, перекладывали со стола на     стол, пока они затерялись. Лишь свинарки забеспокоились.Там ведь, как-никак, на героя Социалистического труда подано! И беспокойства оказались не напрасными.

     Подошёл как-то во время раздачи кормов Вадим Константинович и сказал чисто по-дружески:

     -Не ображайся, Вира Василивна! Я тоби колись казав, що у нас в краини так водиться. Людей, яких подають на нагородження (в Киив, в Москву), перевиряють органи. Значить,  знову щось знайшли, раз видхилили.

     Лицо стало багровым. В считанные секунды перед глазами пробежала вся её  биография с особо яркими элементами: раскулачивание, лесоповал, работа а Германии. И все эти явления, не ею придуманные, теперь мешают жить, как бельмо на глазу. Мысли перекинулись на детей. Ведь из-за неё и дети всю жизнь могут страдать. И не удержалась, откры-лась перед бригадиром:

     -Вадим Константинович! А как же теперь с Лёней Лаврук? Ведь он в партийной школе. Там тоже, наверное, проверяют?

     Бригадир был человеком-рубахой:

     -Звичайно, перевиряють! Ще й як! Адже звидти випускають партпрацивникив. Як вин може працювати, скажимо, парторгом, якщо в спориднености непорядок?

     -Так это ж не в его роду непорядок!

     -А це не мае значення. Вин и сам повинен  бути чистим, и ридня. Слухай, а чи не здаеться тоби, що ти надто видкрита жинка?

     -Так это я лишь с вами так.

     -Зи мною – то така справа. А от з Инкой, наприклад. Розповидала ий коли-небудь, скажимо, про батькив, про Нимеччину?

     -Вадим Константинович! Она  надёжная  подруга. И потом: как  это не рассказать, если в жизни такое было?

     -Надийна, кажеш? Але молода. Не досвидчена. А за нею парторг вьеться. А тому тильки дай палець в рот...

     -Не знаю! У нас с нею всё открыто.

     -Ось бачиш! Коротше, я тебе попередив. А ти надали тримай язик за зубами. – он   помолчал, о чём-то подумал и закруглил разговор. -- А на твое мисце, миж  иншим, представили свинарку з колгоспу «Зоря». Ирина, по-моему, Сира. Чула про таку?

     -Ну, почему же? Читала. Хорошая, пишут, свинарка. Перспективная.

     -У неи по 19,8 поросят.

     -А у меня по 16,8. Значит, она достойнее!

     -Дивлячись, хто писав…

     На том разговор и закончился. Остальное время воскресного дня ушло на чистку базов и одновременного «перемалывания» в голове всего того, что «выгрузил» Вадим Константинович. «Ну, почему я должна  жить и бояться того, что когда-то произошло со мною не по моей вине? Почему я должна что-то таить от Инки? У нас сложились доверительные отношения! И что мне теперь, жить с нею рядом и сопеть в  тряпочку? И другое. А неужели она кому-то передаст наш разговор? Не верю. Ну, допустим, с парторгом что-то есть. Я не видела, не знаю. Так что она теперь, станет ему докладывать, как оперуполномоченному? А, может, она и в самом деле о родителях моих и о Германии что-то ему по  неосторожности сказала? Для неё это пустяк, а для него, если он любит собирать сплетни, на руку! Не знаю, не знаю! Только я Инке верю…»

     Верить или не верить – это дело такое. А законы бытия идут по своей, накатанной  тысячелетиями дорожке. В один из мартовских вечеров Вера Васильевна справилась с делами раньше, чем обычно, и решила помочь Инке, поскольку у той, как всегда, за  неделю до месячных плохое расположение духа. Вместе наносили соломы, сделали в базах подстилку. А потом Инка осталась, чтоб доделать остальное, а Вера Васильевна  ушла домой. Белья уж много скопилось для стирки. Шла, как обычно, через  балку. Светила  полная, пузатая луна. Хоть иголки собирай.Так приятно шагать по тропинке и всматриваться, как торопливо лезет из земли трава, думать, что скоро и её пионы  озеленятся, зацветут. Сама ведь развела! А теперь радуется. Потом вдруг вспомнилась Катя. Такой любопытной была в 15-16. Всё допытывалась: «Ма! А зачем вам пионы?» - «Как зачем? Чтоб красиво во дворе было» - «Красиво – это понятно! А зачем так много?» - «Ну, чтоб ещё красивее было. Я люблю эти цветы, понимаешь! И они меня любят. Эх, дочка! Вспомнишь когда-нибудь мои слова: «Я умру в ту пору года, когда пионы будут  цвести». Так и шла, погрузившись в диалог самой с собой. Потом вдруг – рраз, и в голову вскочила мысль с другой темы: «А ты, Вера Васильевна, что, коням не поклала сена? Забыла! И Инка не покладёт. Понадеется, что там, как всегда, порядок. Так что  возвращайся, мил-ая, и покорми своих незаменимых помощников». Такое бывает в жизни. И винить некого, кроме себя. Вернулась.

     В роще, перед свинарником, всё отдавало весной. А когда зашла в помещение, от  уныния обстановки стало не по себе. Тишина, затхлый запах. Кони стояли в загородке, которая располагалась у входа, справа. А слева от них тоже была загородка, но с сеном. Взяла охапку, отнесла, разложила по кормушкам. Одному, другому. Погладила мордочки. Шеп-нула каждому в ухо. И улыбнулась. Такие  безобидные  существа! А она, такая-растакая, ушла домой, оставив голодными. От этого захотелось  сделать для них больше, нежели дать сена. Пошла впотёмках по проходу, вглубь помещения, чтоб взять  овса. Подумала: бригадира, мол, нет, Инки - тоже, согрешу разок! Против кучи соломы, слева, хранились в мешках сыпучие корма. Подошла и только нагнулась, вдруг от кучи соломы донеслось сопение, что ли. Потом – шорох и – тишина. Честно сказать, даже вздрогнула, но  подойти, посмотреть побоялась. Темно ведь. А вдруг собака! Было и такое. Наспех  нащупала ведро, зачерпнула овса и быстро пошла к коням. Старательно разделила поровну, похлопала по шеям и понесла ведро на место. Когда подходила к соломе, от кучи оторвались две человеческие фигуры. В одной узнала Инку, в другой – мужчину, похожего на парторга. Тот сразу заторопился к выходу и исчез…

     Инке стало стыдно. Темно, а ощущается, как она краснеет, разводит руками и оправдывается. А что оправдываться! Попалась, как говорится, с поличным. Теперь стой и выслушивай Веру Васильевну:

     -Послушай, Инка! Ты такая красавица! Вокруг тебя столько парней! А ты распласталась перед этим, прости меня Господи, семейным кабелём. Тебе ведь ещё замуж выходить. Что ты мужу скажешь? Будет укорять: и с тем, мол, гуляла, и с этим была.

     -Вибачте, титка Вира! А що, хиба краще, коли гуляеш з тими, з ким танцюеш в клуби, а потим за когось з них виходиш замиж?

     -А зачем гулять, милая? Терпи до венца, как старшие  поколения  терпели. Присмотрись к Павлине (Паше) Степановне. Осталась без мужа, а – ни-ни.

     -Титка Вира! Ви ж знаете мою слабкисть?

     -Знаю! А ты, думаешь, у женщин старшего поколения таких слабостей не было? У всех они были. Но – терпели.

     -Вибачте, титка Вира!

     Вера Васильевна вздохнула.

     -А ты с ним давно?

     -А, ще з весилля. Напилася, дурепа…

     -Ну, и какие у вас с ним отношения?

     -Ну, як? Як чоловик з жинкою.

     -Не об этом я! Доверие есть? Или как?

     -У нас з ним, як з вами?

     Ах, вот, где может таиться корень зла! Только я Инку не могу подозревать. Добрый она    человек, честный. И не стала дальше раскручивать тему. На том и закончили разговор. Вместе вышли и пошли по домам. В дороге молчали. Каждый думал о своём. Вера    Васильевна, например, о том, что Инка могла бы повернуть привязанность парторга в пользу производства. А что! Он имеет подходы, мог бы проявить заботу о быстрейшей механизации  свинофермы. В районе  ведь  начались такие работы. А сюда ещё  никто и носа не показывал. Но не стала об этом говорить. Как-нибудь потом…

     Жизнь колхозная шла  вперёд. Не так, конечно, быстро, как хотелось бы. Но шла. Уже электричество в домах хозяйствовало. Правда, лишь в хате. Но не было его на веранде и в сарае, под двором. И на фермах – не везде. Там пока ещё  фонарь «Летучая мышь» был незаменимым путеводителем. Вера Васильевна часто задумывалась: «Вот бы дожить, когда на свинарнике поставят лампочки. Будут гореть, как дома». А дома уже не только пользовались благами цивилизации, но и баловались ими. Электроэнергия  дешевая, а лампочек в магазине полно. Притом, всяких. Купил стопятидесятку, от которой аж жарко, и делай свои дела. Но лампочка – лампочкой, а подстраховаться надо. А вдруг сгорит? А если отключат линию? Держали прозапас керосиновую  лампу. Как на свинарнике. Только в доме были не «Летучая мышь», а восьмилинейка, двенадцатилинейка. Висит на стене, против стола, как что-то незаменимое. Притом, кушать не просит.

     Не знала Вера Васильевна, доживет ли до дня, когда «Летучую мышь», за  ненадобностью, можна будет просто выбросить. Но дожилась до иного. Колхознику стали предоставлять ежегодные  отпуска. Это сравнимо  разве, что с этим: «Зашумели, загудели провода, мы такого не видали  никогда». И она его, впервые за жизнь, получила. Даже путёвку в Трускавец предлагали. От курорта она, конечно, отказалась, так как не тот возраст. Смеялась: товар залежался! А вот поехать  к брату, в Артёмовск, решилась. А что время впустую тратить! К тому же, и развеяться  хотелось. Среди новых  людей появятся свежие мысли и планы на будущее. Надоело читать каждый день, что Ирина Сира стала победительницей и получила Героя Социалистического труда. А почему не она? Вопрос!!! Вот и решила окунуться в новую обстановку, и оттуда  взглянуть  на проблему. Почему так случилось? А заодно и с братом увидеться, узнать о родне…

     Стояла у стола и лепила вареники. Дети обступили. В хате – стопятидесятка! Видно даже, где иголка лежит. А за окном темно. Так приятно, уютно, комфортно! На стене часы висят с кукушкой, гиря спускается мимо восьмилинейки. Вдруг лампочка -- рраз и погасла. И стало темно и неуютно. Что случилось? Лампочка  сгорела или провод? Дети – к окну. А, у соседей тоже  в  окнах темно. Значит, на электростанции что-то произошло. Благо, на стене висит лампа. Нащупала стекло, напоминающее  собой галифе, зажгла фитиль, и снова стало светло. Долепила вареники. С картошкой и жареной капустой. Тут тебе оцепили миску и начали кушать. Это такая еда! Вкуснее не найти. Макали  в  топлёное  сливочное масло с жареным лучком. Спасибо  корове! За уши не оттянешь. Ели, ели, уже животы болят, а вареников ещё - полмиски…

     А потом собрала тяжелый деревянный чемодан, переночевала, а утром  пошла на пое-  зд. Свинарка едет в  отпуск! А по улице уже ходят. Ведь 9-е мая. День Победы, как-никак! На кладбище идут. Вспомнился  покойный Иван Павлович. О, сегодня б его, наверное,  привели, а, может, и принесли  домой. С мыслями  о  нём и дошла  до разъезда. А там, пока ждала поезд, пришли иные. За все годы разлуки с семьей ни одного письма никому не на- писала, ни одного не получила. Как там брат? Как родители?..

     Пять дней была в гостях. Развеялась. Наслушалась. Приехала домой и с месяц, наверное, жила под впечатлением. Кате написала так: «Ой, дочка, наговорили столько, что и теперь не приду в себя. Отец, мать, брат его с женой погибли  на лесоповале. Лишь я да брат остались. Как там ваши дела?». Ответ пришёл  не сразу: «Ура! Вы – бабушка! Катя родила сына. 4 кг. 800 гр. Поздравляем»…


     1966 год
     Есть истина, что ничто под луной  не вечно. Это - в общем. А конкретно так. Вера Васильевна ощутила, что теряет позиции, что её обступают со всех сторон. Во-первых, появилась Ирина Сира. Женщина молодая, цветущая, здоровья  не занимать. С нею, видимо, придётся тягаться, если не самой, так Инке. Чувствуется, что за спиной у неё мощная поддержка. Потому, что – сколько она там работает? Четыре  года? А результаты вон какие. Вот опять – 27,8! Ох, нелегко будет. Тут пока лишь 17,9 вышло. А времени нет, чтоб доказывать цифрами. В будущем году – на пенсию. Что ж! Не успеет сама – Инку подучит. Та продолжит, а, может, и разовёт её начинания. У иных  свинарок  района по 9, 11, ну, 13. А у них с Инкой все-таки 17,9! Во-вторых, на её пути парторг поставил препятствие - «стометровку с барьерами»! Стал часто захаживать на свиноферму, Инку хвалить в колхозной стенгазете. А её, «старуху», как  бы и - нет. Получается так. Баз – один, показатели – на двоих, а когда  доходит  до  определения  передовика, смотрят, будто коню в зубы: та, мол, старая, ей оно не надо, а эта молодая, перспективная.

     Парторг давненько уже на свинарнике стал своим человеком. Проверяет,   прислушивается, заботится. Помнится, в прошлом году шла Вера Васильевна с Инкой по балке домой  и мечтала. Вот бы, дескать, приобщить  парторга к проблемам  свинарника, пока «свой». А он, возьми, и сам приобщился. Недавно привёл сюда колхозных  специалистов. Ходили по свинарнику, записывали недостатки, типа - утеплить, механизировать. А сам всё словечки вставлял, как и положено  парторгу: «Страна ждёт мяса! Страна не удовлетворена теперешним положением в животноводстве!» Короче, можно считать, что «серьезный рычаг» или «крепкое плечо» в колхозном свиноводстве нашлись.

     В-третьих, как  сказал  поэт: «Кто тут  временный? Слазь!» Как-никак, родилась  в 1907, а сейчас – 1966. В следующем году – на пенсию. Вот и болит душа, что так  мало сделала. К тому же, ситуация со сбором справок не простая. В шахте работала, а подтверждения нет. На лесоповале работала, а кто тебе засвидетельствует. Писала письма – отписки! Желательно бы поездить. А где брать время, средства, когда сама, чтоб прокормить семью, шьёт по ночам односельчанам платья, сорочки. Один принесёт кусок  мяса,    другой – яиц, мыла, крупы. Так и держится «на плаву». А ездить? Разве можно объездить полмира? Воронеж, Кадиевка, Хабаровск! Как в том анекдоте: Омск, Томск, Челябинск! А колхозного стажа – кот наплакал. Всего 20 лет. Вот и получается, вроде б, всю жизнь работала, даже, порой, чересчур, а в итоге – пшик!

     Идёт в контору и «переливает эти  мысли с извилины в извилину». А навстречу, откуда ни возмись, Гриша. Как всегда, с улыбкой, а язык ещё издали уже что-то мелет. Остановились. Она – о своём. А он – о своём:

     -Тётя Вера! Вы же знаете: колхоз есть колхоз!

     Вспомнила: Кате говорила такое.

     А он - опять:

     -Как работать, так гонят всех, а как ордена получать…   Вы газеты читаете. Видели, какой список орденоносцев - за мясо, шерсть, молоко? Орден Ленина, например, надо  было вам вручить. Именно вы мясо выращиваете. А вручили первому секретарю Райкома, председателю Райисполкома.

     -Не скажи, Гриша! Они тоже организовывали!

     -А! И на войне «организовывали». Как город возьмём, так и понаписывали  себе орденов да медалей. Ближе к штабу – вот в чём дело. Списки ведь сами составляют. А вы, считай, с одной ногой всю жизнь отгорбатили, а теперь и наград нет, и за  пенсией бегай, добивайся, доказывай.

     -Метко сказано: колхоз есть колхоз!

     -А вы, думаете, я почему ушёл на железную дорогу? Потому, что  там порядка больше, чем в колхозе. – уже смеётся, значит, жди чего-то весёленького. -- А хотите, тётя Вера, анекдот на прощанье?

     -А что! Давай.

     -Вот, значит, приехал в колхоз инструктор Райкома. Ну, как полагается, проверил отчёты…

     Цифры все в норме. К чему придраться? Ага! «А кружок  самодеятельности у вас работает?» Обычно на этом пункте всех ловят. Председатель растерялся, но духом не пал: приходите, мол, вечером в клуб и посмотрите. Пришёл, чёрт ему рад. А председатель поставил женщин к одной стенке зала, а мужчин – к другой. И сам, значит, дирижирует. Женщины запевают: «Как по нашей ре-е-чке плывут две доще-е-чки…». А мужчины дружно подхватывают: «Ох, ё… твою мать, плывут две дощечки!»

     Вера Васильевна расхохоталась.

     -Ой, иди ты! -- собралась уходить, но вдруг  вернулась: -- Забыла спросить, Гриша. Как там твоё семейство поживает?

     -Ох, тётя Вера! Не могли легче вопрос задать.

     -А этот что, тяжёлый?

     -Конечно! Жизнь у нас такая. Жена таво света ждёт-не дождётся. У неё тяжелая форма водянки. Повезу в больницу, выкачают жидкость, поживёт пару недель, опять…

     -А лечения что, никакого?

     -Говорят, не придумали ещё. А дети? Ох, дети! Они сами себе отданы. Мать ведь постоянно лежит. Сыну уже девять. Дочке шесть. Играют в море. Она  наливает  в  корыто воду, а он кораблики пускает. Моряками, наверное, будут…

     Часто вспоминала слова «колхоз есть колхоз», когда ходила от кабинета к кабинету, от стола к столу. Бюрократичнее не бывает! Набегается за день, придёт домой, а там радио
о мелиорации голову забивает. А что мелиорация? Был  в  семье  один  мелиоратор, так и его засватали. Правда, есть надежда, что в  следующем году приедут с Лёней и внуком, и устроятся в колхоз на работу – может, и милиоратором, и жизнь для неё засияет по-прежнему. А ребятам мелиорация, как говорится, шла и ехала. Сенечке-преподобному  рановато думать об учёбе. А Костя вообще развёл философию, что учеба  лишь мешает в жизни. Якобы, без образования хоть выбор профессии есть, а если  окончишь техникум или институт, тогда надо работать лишь по профилю.

     А пока, хоть и наступала уже пенсия на пятки, присматривалась, прислушивалась к   новинкам в свиноводстве. И не жадничала, передавала опыт Инке. Одна ведь группа свиней, значит, и заботы общие.

     -Чаще, милая, вспоминай об Ирине Сирой. Я что, ещё  годик, и меня, как корова языком слизала. А ты молодая, перспективная. Смотрю, и парторг помогает. Это уже  что-то. Ну, как ветер в спину, что ли. Смотри, свиноферму подремонтировал? Подремонтировал. Что тебе ещё надо? На районную Доску Почёта выставил тебя? Выставил! Вот и радуйся, пока радостно.

     -А, титка Вира! То все було!

     -Что, уже кончилось?

     -Дружина застукала.

     -И что теперь?

     -Сказала, якщо перестане ходить, не пидниме галас.

     -И что, послушался?

     -Угу.

     -Может, и хорошо, что так! Волосы, видишь, на месте. И синяков нет.
     -Ага, «добре»! Я вже звикла…

     -А! Перегорит любовь. Как кизяк в печке. А чтоб скорее это произошло, окунайся в работу. Займись маленькими поросятами. Там много интересного. Сразу забудешь, что такое любовь. Я этим двадцать лет занимаюсь! И не скажу, что так просто. Там нужно терпение. Надо возиться с ячменём, кукурузой, перерабатывать на механизмах,      заготавливать сенную муку. А, что я рассказываю! Будто уже на  пенсию ушла. Присматривайся, короче, ко мне, девочка…


     1967 год
     Год начался с того, что Вера Васильевна, как говорят в народе, села на ноги. В  молодости мешки под мышкой таскала, как месячного поросенка: швыряла с брички на землю и обратно, а теперь – ползагородки почистит и – села. А Инка, добрая всё-таки душа, помогает и старается, чтоб завтрешняя пенсионерка не перетрудилась. Работает, работает! Зато потом Вера Васильевна, когда отдыхают, просвещает:

     -Инка! Вот иди сюда.

     -Що там, титка Вира?

     -Послушай, какие коровы бывают. И свиньи, наверное, такие? Хм! Интересно…

     Начала читать:

     «Доцент Московской ветеринарной Академии В. Тарасов говорит, что он за свою жизнь сделал коровам тысячи операций. За всё это время обнаружил в их желудках 1824 гвоздя, 612 кусков проволоки, 104 патефонные иголки, серебрянных  монет на сумму 39 руб., медных монет на 17 руб., гаек - 92, ключей – 86, шпилек для волос – 28, брошка, штопор, очки, зубной протез, обручальное кольцо…»

     Инка:

     -И свини жеруть все пидряд!

     -Значит, надо следить, чтоб  продукты  были  чистыми. А то, бывает, чахнет  поросёнок и не выздоравливает, а мы списываем. А у него, скорее, внутри что-то…

     Весной, когда начали входить в силу пионы, когда тополя, посаженные Катей, покрылись листочками, вдруг  во  дворе  появилась Катя. Откуда? Каким ветром? Ведь до окончания учебы Лёни оставалось месяца три. У Кати на руках – сын. Видно, тяжелый. Но  его поддерживал живот матери. Со вторым уже ходит. Радости было! Вера Васильевна сама только что вошла во двор. Всё бегает по кабинетам, последние справки сдаёт для пенсии. Катя поклала малыша, которого звала Андреем, поперёк кровати, и стала  отвечать на вопросы матери, типа: какими судьбами, почему не сообщила? А Андрей тем временем показывал свой характер. Ножками дрыгает, ползает, как солдат, сопит, за что схватится, то и потянул. Если это простынь, одеяло, то – ничего. А если дотягивался до стола, покрытого скатертью, поверх которой – посуда, это уже серьезно.

     Но разговор, хоть и с перерывами, шёл. Сначала он был приятным на вкус, потом становился всё горче, горче. И вот – удар:

     -А вы знаете, ма, что Лёню отчислили?

     -Как? Ему ведь осталось немного!

     -А вот так! Нашли в родстве, как сказал Лёня, что-то, несовместимое с пребыванием в партии и, соответственно, с учёбой в партийной школе.

     Вспомнился Вадим Константинович: «Перевиряють! Ще як перевиряють!»

     -А где он сейчас?

     -Остался в городе. Сказал, что домой ехать стыдно. Устроится на работу, а потом заберёт и нас.

     -Э, дочка! Это из-за меня… -- и высказала наболевшее: за нею всю жизнь идут по пятам органы. То на Доску Почёта лишь с третьей попытки пропустили, то на героя Социалистического труда подали, так в районе замяли. А на её место нашли другую женщину. – В чем же моя вина, скажи  мне, дочка? Что родители были зажиточными? Так тогда ведь такой уклад  жизни был. Ну, поменялась система, что ж! Зачем теперь ковыряться в людьских душах? Это ж я ещё, дочка, передовая свинарка. А если б увиливала от работы? Тогда б вообще к врагам народа зачислили! Ай-ай-ай! А каково Лёне? Мне так стыдно перед вами! Простите, несчастную! И он, наверное, возненавидил меня?

     -Ма, Лёня хороший человек! Он сказал: никаких обид!

     -Э, сказал!

     После молчания:

     -Ты думаешь, дочка, чего я до сих пор живу так бедно. Не потому, что жизнь плохая, а просто не хочу выделяться, чтоб не тыкали пальцами – кулачка, кулачка!

     Катя припала к матери.

     -Ма, мне вас так жалко!

     -Наоборот, дочка, мне вас жалко.

     Катя осталась у матери. Целыми днями возилась с Андреем: кормила, стирала его пелёнки. Спала, когда он засыпал. А надо ведь и семью  кормить, так как мать пока ещё ходила на работу. Последние дни дохаживала. Да что «дохаживала»! Она по натуре такая, что и, будучи на пенсии, станет ходить, помогать. Кате иногда надо было сбегать в магазин. А кого пошлёшь? Костю? Так он, видите  ли, интеллигент. Или – ленивый. Слюньтяй-лентяй! Сенечку-преподобного – тоже. Единственное, на что он ещё может согласиться, так это на то, чтоб посидеть с дитём, пока Катя вернётся. И то, как только она возвратится, он сразу - «На». Передал малыша и убежал. А она среди них совсем иной человек. Как сама шутила, «копия немца» (зачата-то в Германии), хоть и родители  русские. Точная, правильная, щепетильная, исполнительная, дотошная, горячая, даже – слегка  кипяченая. Ей бы постоянно что-то делать. Например, наводить  порядок в хате, во  дворе, в сарае. Ещё и с песней во весь голос. Так дитя оставить не на кого…

     Лёня оказался неглупым человеком. Хоть и скромный, не напористый, но всё же использовал комсомольские связи и устроился водителем «Волги» директора одного из крупных заводов районного центра. Предприятие солидное. Как раз закончило строить двухэтажный дом для своих сотрудников. Дали и ему однокомнатную квартиру. Приехал в Ивановское на «Волге». А, кто там знает, что его исключили! Раз на «Волге», значит, уже – в начальстве. Лишь тёща знала – что к чему. Упала, бедная, на колени:

     -Простите меня, детки! Я вам ничего плохого не желала!

     Лёня поднял ее:

     -Мама! Ви у мене золота теща! Я вас люблю бильше за всих!

     Позгрузили «тряпки», уселась Катя на переднее сидение с животом, точно директор, а Андрея взяла на руки. Лишь пыль столбом встала на дороге. А в начале того столба стояла Вера Васильевна и махала  рукой. И не совсем  четко понимала, бедная женщина, что это было - видение или явь?

     Летом оформила пенсию. Собрались на свиноферме, около кучи соломы, расселись. Бригадир, Инка, тётя Наташа и она. Начали  поздравлять  виновницу  торжества, говорить
короткие, но трогательные, речи. За заслуги, как принято, дарили подарки. Вадим     Константинович подарил электрический утюг (чтоб всегда  была  наглажена), тётя Наташа – чайный сервиз (чтоб чай по утрам пила, детей, внуков угощала), Инка – чайник темного цвета с красными розами. Как выразилась, чайник-симпатюга! Вдруг  появился  парторг. Поблагодарил за добросовестный труд и вручил грамоту. Уже под завершение торжества подъехал председатель:

     -Вид имени правлиння колгоспу, пидношу вам, наша передова, шановна  свинарочка, Вира Василивна, Подильську швейну машинку!

     Везла подарки домой на бричке и думала: «Напрасно-таки высмеивают колхозное начальство за то, что, когда уходишь  на  пенсию, то отделываются какой-нибудь мелочёвкой. Ну-ка, каждому по швейной машинке! А то читают стихи некоторые: а когда, мол, уходила  на пенсию, «подарили ей туфельки красные». Нет, не туфельки! А швейную машину! А разве в стоимости дело? Внимание – вот главное!» И, вы думаете, она теперь засядет и будет шить? Никак нет! Завтра же пойдёт на ферму. Пусть не в четыре утра. Позже. Но пойдёт. Надо Инке помочь чистить? Надо! И вообще, что  это  за  труженик, если после выхода на пенсию, закисает. В кислой среде, говорят, черви водятся…

     Вера Васильевна ушла на минимальную пенсию. А что делать? Не смогла  собрать нужные справки. А колхозного  стажа – кот  наплакал. 20 лет! Думала, это, если  б Гриша, так тот бы из-под земли достал. Зашёл бы  в  кабинет и, как однажды рассказывал, поднял бы шум: был бы автомат, дескать, сейчас бы всех уложил! А она на такое не способна. Работать – пожалуйста! А отстоять себя – что вы! Так однажды  шла и думала, а  навстречу, как часто бывает, Гриша (улица ведь одна):

     -Нестыковочка, тётя Вера, получается.

     -В чём?

     -В прошлом году первого секретаря Райкома наградили орденом Ленина, а в этом - сняли с работы. И, заете, за что? За слабые показатели!

     Ох, уж посмеялись...

     Катя, пока до родов можно было, ездила. Как в жизни приучила мать, так и поступала. Каждый раз привозила Андрея и сумку с остатками хлеба. В доме Веры Васильевны хлеб всегда считался  святым. Привезёт Катя, размочит  в воде, даст  курочкам, собаке, кошке.
И Андрея носит по двору, чтоб видел, привыкал. Однажды  простелила на траву фуфайку, посадила на неё. А куры обступили. Оказалось, что он ничуть  не выше их. Но с хатактер-     ом! Попробуй, бабушка, взять на руки, сразу тянется к маме.

     Рассказала матери, что квартира недалеко от станции, так что ездить  будет часто, даже, когда второй появится. Лёня – умница! Никаких  обид. Живут  дружно. Всё на работе да в разъездах. Уже купили стиральную машину.

     -Крутит, лишь успевай бросать пелёнки.

     -Подожди, ещё второй появится…

     А он, возьми, и появился. В ноябре. Решила бабушка съездить в Роддом. А с городской жизнью не знакома. Где та поликлиника? Где Роддом? Как их распознать? Шла наощупь. Да попала в длинный коридор, где полно людей на приём к врачам. Идёт по нему, разглядывает. Люди туда-сюда шныряют. Смотрит, старушка с поллитровой баночкой мечется, к каждому подходит, что-то спрашивает. А все от её вопроса смеются и шарахаются. Вдруг подошла и к ней:

     -Ось слухайте, жиночко! А де тут гивно здають на анализи?

     Ответить не ответила, так как сама  не  знала, но рассмеялась, когда  отдалилась от неё. Идёт и тоже спрашивает, как пройти в Роддом? Ответили, что туда не пускают. Надо, дескать, зайти со стороны сада, там кто-то из рожениц будет у окна, вот и попросить, чтоб позвала, кого надо. Выпуталась из коридора. Пришла, куда  рекомендовали, стала и ждёт. И вдруг, как в сказке, к окну подошла Катя. Окно было закрыто, а потому  разговаривать нельзя. Не слышно. Общались с помощью  пальцев. Катя показывает - мальчик! Бабушка скривилась. Так безнадежно опустила руку. А Катя рисует на стекле - 5,2.  Значит, такой вес. А первый, вспомнила Вера Васильевна, 4,8. Богатырь! Но - мальчик. Что  с них, с ребятни, за помощники? Так, нервы потрепать!


     1968 год
     В феврале Вера Васильевна поехала в город. Решила  помочь дочке няньчить детей, и самой развеяться. Хоть и была там квартира однокомнатная, но она, как казалось сельскому человеку, достаточно вместительная. Как вагон. В самом  конце её, будто в чулке, около широкого окна, стоит двухспальная кровать. На ней Катя с Лёней спят. Рядом – детская кроватка с высокими бортами и привязанными к ним разных видов погремушками. В противоположном  конце  комнаты, то есть, при  входе, стоит  запасная кровать. Мало ли для чего надо. Гости приедут, кормящей матери - уединиться. Уютно. Светло. Тепло. Батареи горячие. Пелёнок на них! Котёл на кухне стоит. Подкинь дровишек  и  купайся. «Вот повезло дочке! Ей-Богу, повезло!» И муж, как заверяет Катя, порядочный человек. Ни выпивок, ни скандалов. Правда, дома бывает редко. Переночевал и - с первой зорькой  на работу. Директор, говорит, строгий. Везде бывает, всё знает…

     Шёл уже второй день, как в гостях. Развлекала  внуков, пока  Катя по магазинам бегала и закупала каши едокам. А едят они, как шелкопряды! Успевай лишь подвозить листья шелковицы. Вдруг – звонок в  дверь. Открывать – не открывать? Сельскому человеку  откуда знать городские порядки. Но, по своей простоте, открыла. Боже мой! На пороге стоял Костя и просился войти. Никогда не думала, что приедет.

     -Ну, раз приехал, заходи. А что за причина? Проголодались, наверное, без меня? Руки не оттуда выросли? Без матери – ни шагу.

     -Та ладно! Сразу отчитывать! Я приехал по другому вопросу.

     А дело, оказывается, вот в чём. Николай Павлович любил художественную  самодеятельность. Его колхоз всегда «гремел» в районе. А тут вдруг районный отдел культуры объявил, что в воскресенье, в районном ДК, состоится смотр самодеятельных коллективов колхозов и совхозов. Так внезапно? В селах тоже люди. У того отпуск, другой в гости поехал. Начал колхозный баянист собирать, кого мог. Колхоз должен петь не сольный номер, а хоровую песню. А в хор входило человек  25. Короче, 20 еле наскребли. А еще 5? Бегал, суетился баянист и говорит: «Так, ребята, садитесь  в  автобус все, а там разберёмся». Набралось полный автобус. И Костя туда попал, хотя никогда не пел…

     Всё это он рассказал матери.

     -Ма! Приходите на концерт. Послушаете, как мы будем петь.

     -А там по билетам?

     -Да нет! Это смотр. Приходите.

     Честно  сказать, ей  эти  концерты «шли и ехали». Но ведь  сын  будет  петь! И она, когда Катя возвратилась домой, пошла. Нашла, с Божьей  помощью, ДК. Люди заходят, и она за ними. Уселась с краю одного из последних рядов и ждёт. Вот  открывается занавес. Выходит молодой, обаятельный человек, с хорошо поставленной  речью, и обявляет, что первым выступлением будет хор  колхоза «Вперед». И добавил: в Ивановском, мол, любят петь, так как председатель лично способствует…

     -И так, писня «Реве та стогне Днипр широкий».

     Из-за кулис «сыпануло» много певцов. Выстроились в три шеренги. Чернявый баянист вышёл наперёд, повернулся спиной к залу. Освещение отличное. Видно не только   каждого певца в отдельности, но и черты его лицо. Так, что Костю Вера Васильевна приметила сразу. Он стоял во второй  шеренге, по левую руку. Высокий, лицо продолговатое. «Точно отец!». А песня уже зазвучала. Её затянул передовой шофёр колхоза  Володя Василенко.  «Реве та стогне Днипр широкий, сердитий  витер  завива». А хор подхватил: «Додолу верби гне високи, горами гвилю пидийма». Но это  так  должно быть по-книжному, по нотам. А на самом деле, кое-кто из тех, кого впервые поставили в хор, не знали слов. Вера Василь- евна сразу обнаружила, что в хоре какая-то несогласованность. Одни открывают рты, а другие – не открывают, одни не догоняют текст песни, а другие –  обгоняют. Но смотрела и молчала. Ведь там её сын. А бабка, что  сидела по левую руку от неё, видно, городская и «битая», спрашивает:

     -Нумо, придивиться, он той спивае чи ни?

     И обрисовала  черты  Кости. Вера Васильевна  напряглась. Смотрит, а Костя то  шевелит губами не в такт музыки, то вообще молчит, так как, видно, не знает слов. А в зале уже начали смеяться, как смеются на цырковом представлении. Ох, как стыдно  было! И за сына, и за колхозную самодеятельность. А когда дело дошло до обявления победителей смотра, то колхоз «Вперед» даже и не вспомнили…

     Домой Вера Васильевна приехала через неделю. Первой, кого встретила на улице, была Паша (Павлина Степановна). Ей и рассказала, как пел хор. Володю похвалила. Умница, так запевал! Остальных – наполовину: одних хвалила, других ругала. К другим отнесла и Костю. Ведь слова Т.Г. Шевченко знает каждый первоклассник. А он не знал. А подруга поведала о своих новостях. Оказывается, позавчера состоялось колхозное собрание, которое породило много разговоров. Хватит теперь на весь год. Ходила и она в ДК. Там решался вопрос о снятии с должности председателя колхоза.

     -Как? За что? – удивилась Вера Васильевна. – Так хорошо дело ведёт!

     -Ой, у нас, якщо треба, завжди знайдуть, за що причепитися.

     -Ну, за что, например? Да он у нас почти святой!

     -Це для нас  з  тобою «святий»! А представник Райкому, памятаеш, все говорив - «как вас там», розкритикував. Художня самодияльнисть, мовляв, на межи розвалу, з людьми не працюе. Коротше, вилив на нього цебер бруду.

     -И что теперь?

     -Не переживай. Кота в мишку привезли. Памятаеш, колись вирменина привозили? Знову його. Господи, там два слова не може звязати.

     -И колхозники проголосовали?

     -А куди им диватися? Одних заздалегидь пидготували, инши по ходу перебудувалися.           Народ у нас, сама знаешь, який? Як казав дид Артем «Э-э-э! Хиба тут  люди?». Вирменин им про молочни рички и кисильни береги розказуе, а вони – стелються. Лише титка     Нюрка, Архангельска, вризала правду-матку в очи: де, каже, морду видъив?

     -А он что?

     -Сказав, «перепилённые яйца» пье. – и как рассмеётся. -- Так, що  доведеться  тепер з новим керивництвом справи мати. Добре, якщо – не деспот.

     -Время покажет…

     Весной, когда в саду прогрелась земля, Вера Васильевна взялась за пионы. Это такое растение, что любит уход. Как только успокоились морозы, очистила землю от    прошлогодней ботвы. Кусты ведь каждую осень отмирают. Вот и приходится  формировать ветви сызнова. Следит! Как только подрастут, собирает в узел и обязывает тряпочной лентой, а то, бывает, прут воткнет в землю, и к нему  подвязывает. Кусты ведь до метра высоты. Потом наблюдает за развитием бутонов, цветков. А они  крупные! Так и поглядывай, чтоб не упал на землю. Что за цветок, если он валялся на  земле! Позже начинается «урожай». Как зацветут все! Кто проходит мимо, останавливаются и ахают, охают да  расспрашива-ют. Особенно хороши собой розовые, махровые.

     Однажды так заработалась около пионов, что не заметила, как подошла Катя. Говорит, только что с поезда. Остановилась. Одно дитя – на руках (меньший – Иван), другое – (Андрей), за полу платья держится.

     -Ну, так зачем вам так много пионов?

     -Чтоб красиво было! Видишь, море цветов!

     -Что красиво, то красиво! Век любовалась бы, да некогда: детишки связали по рукам и ногам. Не отпускают. Ой, ма, знали б вы, как мне стыдно перед людьми! Такая крепкая женщина, а сижу дома. Вот я и езжу к вам. Хоть тут покажу себя.

     А она, действительно, через день, через два – и у матери. Прибежит ко двору: раз дверь сапкой не подпёрта, значит, дома. А время до поезда строго нормировано. Пару минут на разговор. Как самочувствие, как домашние дела? Переодевается и - за работу. А работа в селе такая – уборка, стирка, прополка. В её  руках всё гудит, всё кипит. Не найдёт мать «щелочки» в её плотном графике, чтоб поговорить. Однажды ходила, думала и спросила о наболевшем:

     -Катя! Помнишь, я тебе письмо в Харьков писала? Ну, после поездки в Кадиевку. Так ты мне скажи: ты его сразу получила? Не смотрела на дату?

     -Как не помнить? Помню, конечно. Его через месяц после отправления принесли. Директор вызвал Лёню и отдал. Сказал, что, мол, по ошибке к нему попало.

     -Через месяц, говоришь? Значит, директор прочитал!

     -Не знаю. Но по конверту видно, что переклеивали.

     -А я, дура, всё там расписала. О родстве, о лесоповале…

     -Вы думаете, Лёню из-за этого исключили?

     -Что гадать? И так видно! Прочитали, перепроверили через органы и - Лёня, на выход. Прости меня, дочка! Дура я старая!

     -Ма, ну, что вы!

     После паузы:

     -Сидела бы, баба, на  свои 12 рублей пенсии да шила людям платья, а за большие дела нечего браться. Кишка тонка. Эх, как Николай Павлович сообразил, что мне до полного счастья не хватает швейной машинки? Это – моё! 
   
     Машинка  машинкой, а на  свиноферму  бегала. Хромала. Осенью, например, узнала, что Инка за 9 мес. вышла в передовики. По колхозу, конечно. Парторг, хоть и не бегает к ней, но выдвигает. А выше – там уже место «забронировано» Ириной Сирой. У неё -- 30!  До её уровня Инке не дотянуться. К тому же, она пока, считай, одна. Что с тех  напарников возмёшь? Ей дали Степана и Семёна. Тех, что – рахитные. Колхоз собирается направить их на ветеринарные курсы, так чтоб поднатаскались. Ребята, конечно, послушные, трудолюбивые, но – новички. Ещё и физически, считай, калеки.

     Вот и старается Вера Васильевна, чтоб свиноферма не раструсила на ухабинах жизни то положительное, что достигнуто не без её участия.

     -Пометь себе в памяти, Инка. Надо ходить и надоедать бригадиру. Пусть ищет свиней племенной породы. А с этих – толку…

     Инка:

     -Я, титка Вира, и так все роблю, як ви мене повчали. Каши  даю тильки з концентратами, молоко, обрат, прогулянки, догляд.

     -А на породность, милая, обрати внимание…


     1969 год
     Странное событие потрясло село Ивановское. Однажды, в рабочий день, ехал по длинной сельской  улице трактор. От конторы, как понималось, в тракторную бригаду. А раз трактор назывался «Белорусь», то и «бежал», как бегают подобного типа трактора: быстро и подрыгивал на кочках, как  мячик. Вдруг из двора выскочил с вилами  в руках Мирон и побежал навстречу трактору. Такая картина, будто сейчас вонзит рожки вил в радиатор трактора, и тот свалится на землю. Тракторист сначала принял поступок Мирона за шутку. Ведь он знает объезжчика. Не раз чокались на конюшне, пробуя  первак. Но тут вдруг растерялся. Что делать, как уйти от лобовой атаки? Решение пришло само собой. Увильнул к чужому забору, где примял листья  петушкам, и поехал дальше. Думал так. Будет идти от бригады на обед, вот и зайдёт, скажет - ну, ты, мол, парень, шутишь! Но не  успел дойти и сказать. Опередили иные события. Как раз к тому времени в селе появился синий милицейский «воронок» с красной полосой, и трактористу, вместе с соседями, пришлось гоняться по огороду за Мироном, чтоб поймать и усадить в машину. А он, как  загнанный кабан, метался из угла в угол  да не  давался. Не подчинялся и тогда, когда сажали в машину. Каждому колхознику понятно, что если у рта пена, то - белая горячка. Или, как говорят в народе, галюники. Значит, надо лечить.
     --Ось и допився! – сказала Гапка, вытирая руки о фартук.

     За ведро и пошла через балку на свиноферму, то ли от радости, что развязка-таки, сколько не оттягивала, наступила, то ли  от  огорчения – народ ведь смотрит, наверняка, смеются, а то и злорадствуют. Как говорил  покойный  дед Артем: «Хиба тут люди!» Вот Гапке не повезло в жизни! Все годы  провела с ним в пьяных оргиях. Сколько раз меняла место работы. Стыдно от людей было. Всё старалась, чтоб в семье был  лад, чтоб детей вывести в люди. Благодаря лишь её старанию, выучила обеих  дочек на медиков. Старшая теперь – терапевт в городской больнице, младшая – медицинская сестра. Гордость берёт! А отец – вот  такой! Что говорить односельчанам, детям? Как  в  глаза смотреть? «Повезли пана, бачте, на машини з червонною  смугою! А я, як дура, намагаюся заробити  йому на пристойний костюм. Триста рокив потрибни б мени ти свини! Була вже раз свинаркою, знову поперлась. И все заради нього!»

     Слава Богу, хоть Инка понимает. Не осуждает. С нею они уже сработались. Как говорят в селе, не разлей вода. И тётя Вера часто приходит. С той когда-то  работала. Вот и есть тройка – «не разлей». Вместе ухаживают за свиньями, вместе обедают под кучей соломы, делятся радостями и горем.

     Вот Гапка идёт по свинарнику. Шутит, как ни в чём не бывало:

     -Що ж ви, жиночки! Ще не працювали, а вже видпочиваете?

     Инка – за всех:

     -Не видпочиваемо, а знання накопичуемо. Конкретнише  треба говорити! Сидайте, титка Гапка, и вас заодно пидучим. Ви ж теж, як новачок?

     -Э, ни! Я не новачок. Я вже тут працювала. Дещо знаю.

     -Знаете? Тоди скажить, хто у нас в райони передовик зи свинарства?

     -Жиночки, сдаюсь! Я газети не виписую.

     -Тоди послухайте! – раскрывает газету. -- Радгосп «Маяк» планував  отримати в поточному роци 1140 поросят, а до 9 жовтня отримав 1590. Як вам? Там  свинарки працюють, як одна людина. Не рахуються - мое, твое. Головне, щоб результат був. Так от. У них в одний из груп вийшло по 21 порося. Зрозумило?

     -А у нас скильки? Якщо ти така начитана.

     -Так, я читаю, цикавлюсь. Спасиби титци Вири, що навчила. У нас, якщо хочете знати, по 10,5. Для колгоспу це непогано. А от в райони – середнячки.

     Гапка вздохнула:

     -Ох, Инка! Ти незамижня. Тоби лише про свиней и думати.

     -Не скажить, титка Гапка! А про залицяльникив що, не треба?

     -Ну, якщо вони порядни, тоди, звичайно, треба. А якщо такий, як мий. Чули, приижджала милиция, звязали Мирона и видвезли?..

     Вера Васильевна:

     -Куда?

     Гапка опустилась на солому.

     -На «дурочку». Куди ще? Його ще видучора нудило. А сьогодни  вранци схопив вили и кинувся на трактор. Тепер ось сиди и гадай на кавовий гущи: що там з ним?

     В эту секунду на проходе выросла статная фигура шофёра председателя колхоза.  Красавец собой! Волосы с проседью, волнистые, зуб – то ли золотой, то ли – напыление. И когда разговаривает, то – сверкает. Интеллигентно так! Зовут Игорем. «Шеф» с собой привёз, как зубную щетку. Дал дом для семьи. И он «шефу» служит безукоризненно. Стоит под конторой и ждёт. Если не везти куда-либо председателя, то выполняет его разовые поручения, типа, привези - то, найди того!

     Игорь ещё издали начал свою скромную, культурную, речь:

     -Извините, женщины, что беспокою. Инка, Геворг Аршакович срочно вызывает в контору. Собирайся, поедем…

     Что, обычно, в голове в такие минуты? Конечно же, где, что не так сделал, где неправильно выразился? А она иногда болтает лишнее. А, что теперь вспоминать да волноваться! Раз вызывает, значит, «грех» уже  состоялся. Сняла рабочий халат, привела цветную кофточку с глубоким вырезом на груди в соответствие, одернула её на бедрах, подвела наспех губы, брови, как делают все женщины и – к Игорю:

     -А ти не разигруеш, випадком? Як вин сказав? Саме мене привезти?

     -Я, извините, всего-навсего, исполнитель. Гулял по коридору, пока куда пошлёт. А он выглянул из кабинета и говорит: надо, мол, свинарку, Инку, привезти. Ещё и  пригрозил. Я, мол, покажу ей, как надо работать!

     -Так и сказав «я ий покажу»?

     Вера Васильевна:

     -Ты меньше рассуждай! Это председатель! А не я! Или Гапка!

     Перебрала в памяти все свои недоделки. Ничего не нашла, к чему можно было бы  придраться. Растерялась. Разволновалась. Как же! Сам председатель вызывает! На машину и - лишь пыль столбом.

     А Вера Васильевна и Гапка остались. Сначала высказывали предположения, зачем вызывают Инку. Потом перешли на другие темы. Наконец, остановились на делах свинофермы. В частности, на Степане и Семёне.

     -А куди, цикаво, Степана та Семена, забрали? – спросила Гапка.

     -Вроде, на курсы ветеринаров направили. Придут и будут вам с Инкой помогать.   Знаешь, что такое искусственное осеменение? Так они как раз по этой части.

     -Тю, соромно навить таке слово говорити! Оси-ме-ни-ння!

     -Кто-то ведь должен делать!

     -А вони погодки з вашим Костею?

     -Да. Только Костю в армию забрали. А эти – на учёбе. Ой, от Кости  уже и письмецо получила. В авиации служит. – помолчала. – Ты, Гапка, не стесняйся, если что надо. Спрашивай. Я ведь тебе не чужая. И мне, как никому иному, хочется, чтоб у вас на ферме порядок был. А успех – он придёт. Если будете придерживаться основных правил:      своевременно случать, правильно кормить и ухаживать…

     После отъезда Инки посидели ещё с полчаса, поговорили, и Вера Васильевна отправилась домой. Шла, как всегда, через балку. Уже осень, а трава пахнет! Особенно, выделялся запах полыни. У-у-у! Вдруг, откуда ни возмись, Инка появилась. Навстречу идёт. Почему-то подумалось: ну, и председатель, мол, у нас! Как нужна была, так привёз на машине, а как - нет, так отправил пешком.

     Встретились в самом низком месте балки.

     -Ты что так быстро? И пешком! Ну-ка, рассказывай, как там новый председатель?     Отчихвостил, наверное, по первое число? Зачем вызывал?

     Инка растерялась:

     -Я й сама не зрозумила, навищо...

     -Ну, что-то ж говорил?

     -Та майже ничого.

     -Ладно тебе! Не томи. Рассказывай.

     -Коротше, постукала у  двери. Увийшла. Вин встав. Здоровий бугаина! Волосатий! Пидийшов до дверей, клацнув  замком. А потим, мовчки, повернув мене обличчям до стини, зигнув буквою «Г» и запустив руку в труси…

     -Да ты что, Инка!

     Сдвинула плечами:

     -А що я могла? Я намагалась видсунути, а вин  лише промимрив: цсс! Потим   приспустив трусики, и встромив миж сидниць…

     -И?

     -Сопе и каже: вот так передовой свинарка; думаешь, с неба твой популярност    свалилса? За всё нада плациць…

     -А потом?

     -А! Килька незграбних рухив, и величезна туша видсунулась. Тепер, говорить, «иди», работай. А мне, мол, надо ещё «пракантралироват, чтоб навоз на поля «вивозиль»,   «правилно раскидываль»…

     Шла Вера Васильевна и думала. «Вот те на! Значит, как я всю жизнь ношу клеймо   кулацкой дочери и страдаю от этого, так то как бы так и надо. А если они, те, кто мне это клеймо приклеили и до сих пор не желают снять, так себя ведут, то, значит, праведно»…


     1970 год
     Катя на несколько дней оставила детей у бабушки. А сама приезжала, когда могла. Притом, её график приезда был настолько точным, что, как говорится, хоть часы сверяй. Бабушка даже подумывала: «Ну, немецкая точность!». Может, и внуки что-то думали, не известно, но к окну прилипали. На дворе ведь стужа. А когда видели сквозь стекло мать, радовались, встречали её со свойственным возрасту набором слов. Слава Богу, думала каждый раз Вера Васильевна, хоть так. Значит, подростают детки. А то ведь было: «Бабуска», «Мама плиехала!», «Пыты!» - то есть, смотри…

     У каждого ребенка свои произношения. Но смысл слов у всех один – восхищение от увиденного. Потом, как правило, на пороге - объятия, ласковые слова. Катя по привычке так и ловит глазами то, что просила бабушку приготовить. А та, кстати, тоже не далека от немецкой точности и пунктуальности. Сварила, как и просила дочь, полный чугунок крупных очищенных картофелин. Вот, мол, пожалуйста, всё уже на столе. Быстро снимается верхняя одежда, усаживаются за стол и открывается крышка чугунка. Как в сказке! На дворе – мороз, а тут - пар клубится…

     Наелись, забрались под одеяло. Лишь чубы выглядывают. За окном черти воют и насвистывают, в трубе гудит, пламя лижет стены  своими языками, не хочется даже нос высовывать. Не знаю, о чём думали дети в те минуты, но Кате часто вспоминался Иван Павлович. Это от него она впервые увлышала стихи Некрасова. В них очень много слов о трескучих и крепких морозах, санях, валенках. Вспомнила, как он говорил: «Где ты, милая старушка?» Особенно акцентировал на словах: «Где же кружка… Сердцу станет веселей!». После этих слов он становился бодрым, подвижным. А вечером опять напивался. Кто знает, может, война, может, утрата семьи оставили глубокую рану в душе? Так думала. А дети молчали, слушали вьюгу, натягивали одеяло на головы, так как ветер в трубе не утихал ни на секунду.

     Пока за окном вьюга, отоспятся. Потом, когда надо вечером ложиться, у них начинаются свои игры. Например, сесть и долго рассматривать настенные часы-ходики. По тем временам они не представляли чего-то необыкновенного. Ходики и ходики! Но для детей это что-то особенное. Лицевая их часть состояла  из циферблата и нарисованных над ним трёх медведей-увальней. Из картины Шишкина. Вот они ими и любовались. Даже, не обращая внимания на маятник, который ходил туда-сюда. Главное - медведи. Крепкие и в «шубах». Очень интригующие…

     А бабушка подойдёт к внукам и - свое:

     -Раз-два – ходики, пролетели годики!

     Вообще, Вера Васильевна, о чем бы ни говорила, всё равно  перескочит, как патефонная иголка, на другую дорожку. О свиньях. Катя поправляет. Хватит, мол, всё  о  свиньях да о свиньях! Вы уже давно не свинарка. Ну, разве что - бывшая?

     А та в ответ:

     -Э, дочка, бывших свинарок не бывает!

     -Ладно. Закроем тему. Вы мне лучше скажите, как можно сделать так, чтоб я вечером детей покупала. Корыто ещё не продырявилось?

     -Смеёшься, дочка! Я всю жизнь в том корыте купаюсь. И не умерла. То ты в городе привыкла к душу. А у нас пока так. Кипяточку налью…


     -Что, кипятком моетесь?

     -Ну, а чем? И внуков купала. Правда, писку было!

     -А почему кипятком?

     -Во-первых, пока  начнёшь  купаться, он  уже – не кипяток. Во-вторых, знаешь, что такое бывшая, как ты выражаешься, свинарка? Это вечная боль в суставах. На  руках  болят, потому, что вечно хлюпалась то в горячей воде, то в холодной. На ногах - потому, что ходила в резиновых сапогах. А резина есть резина. Вот и парю суставы.

     -Не знаю, к добру это или  к  несчастью, но мне  почему-то  вспомнился  дядя Мирон. Ох, как он гнал тогда нас с баштана! Настоящий полицай!

     -Вот его Бог и наказал. Сидит теперь дома. Напичкали лекарствами. Для жизни уже негодный. Так, кур разве что  во дворе пасти. Недавно Володя Василенко проходил мимо его двора, так он палку в него бросил. Разве это нормально?

     -А у Володи, интересно, дети уже большие?

     -О! Куда твоим! Сыну, по-моему, годков десять, а дочке – около шести.

     -Они так и живут с матерью?

     -А зачем  уходить? Хата есть. Мать ещё  при  здоровье. Помогает. И вообще, то, по моему мнению, дружная, крепкая семья. Она – уважаемая в селе. Он – передовой шофер в колхозе, жена – звеньевая. Чем не семья?

     -Жаль только, что не в городе!

     -А дядя Гриша так и говорит: колхоз есть колхоз! Правда, при Николае Павловиче особо этого не замечалось. Тот работал для людей. А этот…

     -А где сейчас Николай Павлович?

     -Хе! А что ему тут делать? Снялся и уехал.

     -Далеко?

     -Этого я не знаю. Иди! Вон уже сцепились орлы. – и сама пошла следом, договаривая: – Сейчас зима. Скучно им сидеть в хате. Летом – другое дело. Во дворе яблоками пахнет, как в колхозном саду, что на субботнике, помнишь, посадили? Дети под деревьями расся- дутся и играют. А надоест, прилипнут к штакетнику и высматривают, кто куда идёт. С  иными даже в разговор встревают. Ну, что там с ними случилось?

     -Пустое! Место на кровати не поделили. Так, бравые воины, из оперы «ссыкунчик», оставили кровать и – марш в другую комнату...

     Нагулялись у бабушки досхочу. Ехать домой собирались по солнышку. Хозяйка не такая уж и зажиточная, но, как любая бабушка, сует дочери узелок.

     -На! Угостишь дома детей.

     -А что там?

     -Сухарей насушила.

     -Сухарей? Мы что, сами не можем сделать? Ну, даешь, баба!

     -Важно, дочка, не то, чем угостили, а то, что угощение от бабушки.

     Вообще, она права. Когда-то Иван Павлович приносил с работы остатки хлеба и говорил, что от зайчика. Так Катя уминала! А сейчас, видите  ли, в  городе, окрепла. Сухари  смех вызывают. Больше стала хвастаться новыми покупками. Вот и сейчас. Уже за двор вышли, а она всё рассказывает, какой нежный и протяжный звук издают хрустальные рюмки, которые достала по большому блату. А мать:

     -Ой, дочка, было б что из тех рюмок пить!

     Уехал «обоз». Вера Васильевна долго глядела вслед. Потом машинально перевела  взгляд на соседскую хату. Ту, что – сзади. Когда-то там жила добрая соседка. Но год назад умерла. Наследников не обнаружилось, и хата долго стояла, как бесхозная. А летом этого года в неё вселились молодожены. Степан, что рахитный, и Света, дочка покойного односельчанина, который в свое время, помните, бегал к матери Гриши, когда муж её, Василь, был на войне. А поскольку на хату так и не нашёлся претендент, сельсовет отдал её этой паре. Что можно сказать о нём. Оба окончили курсы. Семёна направили в другой колхоз – ветеринаром по искусственному осеменению. А Степана оставили здесь, на местной ферме. Работал добросовестно. Начитанный. Умный. А внешние данные сводили всё к нулю. Парень и в клуб ходил, и танцевал с девушками, а как только дело до провожания домой, так и – стоп, парень. Не хотят девушки и всё! И вдруг в один из вечеров к нему привязалась, как назойливая муха, сельская перестарка Света. Сама собой она, конечно, ничего. Но перспективы на замужество, как поняла, уже кончились. Как только заиграет гармошка дамский вальс, так она и - перед ним. Заговорила парня, убаюкала. Дескать, я могла бы быть тебе спутником жизни. Сладкие слова. Ничего не скажешь. Особенно для инвалида, которого девушки, прямо скажем, сторонятся. И они сошлись. Без свадьбы, конечно. И у него средств нет, и - у неё. Жила ведь с бабушкой. А сельсовет помог жильем. Сначала в доме была тишина. Молодые! Как говорится, совет да любовь! Что правду скрывать: все интимные дела совершаются без света, под одеялом. Но когда она, прожив с ним определенное время, рассмотрелась, что вокруг столько здоровых и красивых мужчин, то начала упрекать, порой, даже унижать:

     -Калека!

     Он, бедняжка, хватается обеими руками за голову и бежит в огород, падает в тугую поросль ячменной делянки и рыдает…

     Вере  Васильевне  это  не понравилось. Внуки ведь видят! Да и вообще, разве так можно вести себя по-соседски. Раз сказала – получила «отпор». Второй раз сказала. Не понимает Света. Ну, и перестала говорить.

     «Пусть ей председатель колхоза говорит!» А ему, кстати, построили дом за Светой.  Теперь живут по соседству. Но будет ли он их усмирять, если сам ведёт скрытную, своеобразную жизнь. Дом его посередине села, где всего одна улица, а он взял и перекрыл её шлагбаумами, притом, с обеих концов. Это для того, чтоб не ездили машины и не поднимали пыль. Интеллигенция! А где теперь ездить? Вот и гоняют  вокруг  села. Хулиганистый председатель! Однажды к нему зашёл кореец, который выращивает в колхозе лук, и просит: «Дай машину пад люка!» Этот кореец, а тот – армянин. Не поймут друг друга и всё: что такое пад люка? Оскорбление, что ли? Кончилось тем, что председатель вытолкал корейца из кабинета, чуть не избил. А что ему бояться? Защитников у него много. Райком, Райисполком и прочие. Все на его стороне. А почему? Потому, что  он  их всех, как говорится, задобрил. Раз в неделю его шофер Игорь объезжает фермы, загружает багажник «Волги»
мясом, салом, молоком, сливками, яйцами и везёт в город.

     Может, пенсионерка и не знала бы этого, да ходит-таки к Инке, чтоб помочь, а та рассказала, как Игорь приезжает ни свет, ни заря и загружается. А тут ещё так вышло, что дом, в котором живёт Катя, оказался лицом к лицу с домом секретаря Райкома. И вот, рано утром, рассказывала, когда жильцы её дома идут с бидончиками по молоко, к дому секретаря Райкома подъезжает «Волга», из неё выходит Игорь, берёт в багажнике упаковки и носит во двор. И так раз в неделю. Как по графику. Разгрузившись, едет к другому двору, в котором ждёт другой «високопосадовець».

     Однажды рассказала матери, а та:

     -Ой, дочка! Разве у него только этот грех?

     -Вот, попался вам председатель!

     Только открыла рот, чтоб ответить, а тут подруга пришла. К ней, вообще-то, постоянно кто-то ходит. Не скучно! Говорила дочке: умру, мол, не завоняюсь. Фартук у подруги с   выпуклыми карманами. В них, видно, куски хлеба лежат.

     -Это взятка для собаки.

     А собака, хоть и «пенсионного» возраста, как и хозяйка, еле цепь тягает по толстой  проволоке, но чужого не пускает, даже, если ты и подруга.

     Так и не договорили с Катей…

     1971 год
     Сколько лет прошло, а серебристые тополя, которые  когда-то посадила Катя, лишь вошли в силу. Еще издали, только сойдешь с поезда, они машут своими верхушками. Выше всех деревьев села, стройнее любого фруктового «старожила». Они, как маяк, указывают дорогу к хате Веры Васильевны.

     Младший сын Кати показывает пальцем:

     -Там бабушка живёт?

     -Там! – отвечает Катя.

     Вошли во двор. Внуки сразу бросили маму, оббежали с боков бабушку, и - за дело. Надо срочно проверить: не ушли ли медведи, в их отсутствие, в степь? Да так и остались около ходиков. А бабушка с дочкой расцеловались, присели на лавку, которая постоянно стоит у входа в веранду, и начали говорить.

     -Я, конечно, дочка, рада, что ты  в  городе  живёшь. Но когда слышу о мелиорации, так и берёт за душу. Это б и ты сейчас ходила с треногой по селу.

     -А кто говорит о мелиорации?

     -Кто? Ну, газеты пишут.

     -А! Райком волнуется?

     -Райком. А ты что, читала?

     -А как же! На сорок пять рублей каждый год выписываем газет. Читаю от корки до корки. Мало ли что! Придётся с кем говорить, а ты ни в зуб ногой. И Лёня читает. Как-никак, директора возит.

     -Слушай, дочка! А что это он так редко приезжает? И сваха жалуется.

     -А когда ему? То завод тянулся к одним показателям, теперь – к другим. Вечно, как на войне, намечают высоты  да  штурмуют их. Нам даже телефон установили, чтоб в  любую минуту можно было вызвать Лёню.

     -Так это что, вам теперь и позвонить можно? Пойти, например, до Гриши, попросить, и он позвонит. Ему давно уже поставили. И умру, так сообщит…

     -Ма! Ну, что вы сразу всё на траур переводите? Вам ещё жить и жить. А насчёт    позвонить вы правы. Будем в хате, я вам свой номер запишу. Когда надо, раз и позвонили. А вообще, телефон – это такое благо! Я, бывало, отведу детей в садик, приду домой и - давай заказывать Мармыги Курской. Всё никак телефонистки не могли набрать. А вчера соединили с какой-то квартирой. Гаврил Степанович ответил.

     -Ты, я вижу, и там всех на уши поставишь!

     -Ну, а что, ма! У всех есть отцы, а я, как сирота! Вот, дозвонилась, и мне Гаврил      Степанович сказал, что живёт в селе Пирогов. Алексей Семёнович. Всё совпадает, ма. Я сказала, что – дочь Пирогова. А он так удивился. Мол, не знаю, у него детей нет.

     -Правильно он тебе сказал! У них с женой не может быть детей. А о тебе никто там не знает. Что он, по селу будет трезвонить, что где-то есть дитя?   
 
     Разговор не дали закончить. Как раз мимо двора проходил Шура. Он трактористом   работает. Когда-то возил на  животноводческие фермы силос, грубые корма. Дружил с покойным Иваном Павловичем. Он, конечно, намного моложе от него, но самогонку гнали вместе. И пили «по-чёрному». Да что пили! Его и сейчас от стакана не оторвёшь.

     Остановился напротив калитки.

     -Здрасьте, Вира  Василивна. И тоби, Катя, те ж! Як воно на пенсии живеться? Городом, напевно, займаетесь? Внукив виховуете?

     -А что делать? Воспитываю!

     Посмеялись. Шура, наверное, хотел  просто  справиться  о  житие-бытие, но, поняв, что  разговор завязывается, шагнул во двор. Как-никак, сюда он часто водил Ивана Павловича, когда тот, выражаясь местной терминологией, стоял  на бровьях. Вид у него какой-то непривычный: поцарапанный, подавленный. Хочет что-то сказать, видно, смешное, но всё никак не начнёт.

     -Здрасьте ще раз! – и снова улыбка не вышла.

     -Шура! Ты меня знаешь. Я баба простая. Если что задумал, то говори сразу.

     -Кажу, титка Вира! От иду вид голови колгоспу…

     -Что, вызывал? Надо! А то кончишь, как Иван кончил. Ну-ну, рассказывай, как ты у него оказался? Зачем?

     -Титка Вира! Не збагну: це був сон  чи  дийснисть? Катя, йди, послухай, як треба виховувати пьяниць. Твий Лёня теж, напевно, закладае?

     Катя:

     -Нет! Мой как раз и не пьёт!

     -Гаразд. Слухайте. Почну здалеку. Тиждень тому  йду коридором контори. Коли раптом з кабинету  вывалюеться живит голови колгоспу. Побачив мене и каже: «О! Ты мнэ как раз нужна. Захады. Давай  пэрэдвынэм  стол». Ну, я и зайшов. Вин видразу раз - двери на   засувку и – до столу…

     Вера Васильевна подумала: «О, и с Инкой было так!»

     -Он что, целовать тебя собрался?

     -Не знаю. Але двери закрив. Пересунули, значить, стил. Я випростався. А у  мене спостережливисть, сами  знаете, титка  Вира! Око, як  алмаз. Дивлюся, у кабинети  шпалери  зи смаком  поклеени. Так красиво! Але  впало  в очи ось що. На одний из стин, прямо на шпалерах, приклеено шматок настильнои клейонки. Мабуть, метр  на  два. У нього запитати соромно. Вин, як буйвол, здоровий! А оскильки я все-таки з цикавих, то запитав пизнише у знайомого рахивника. Той посмихнувся, ниби щось там знае напамять, и пошепки сказав на вухо: «А ти що, там ще не бував?» Кажу: «Ни. А навищо мени там бути?» Вин видповив:  «Ну, як-небудь дизнаешся!» Я и пишов.

     -Странно! – сказала Катя.

     А Вера Васильевна лишь поторопила:

     -Не тяни кота за хвост, Шура!

     -Добре, титка  Вира! Розповидаю  дали. Сьогодни вранци, значить, ору  на своему ДТ- шке. А крипко  вризаний! З кумом  пляшку  розчавили. Ну, и, як завжди в подибних  випадках, то пизно плуга пидниму, коли  переижджаю дорогу, то рано опущу. Коротше, подряпав дорогу. А тут, як назло, голова на «Волги» иде. Везе  секретаря Райкому, щоб види на врожай показати.

     -Шура, ты так долго тянешь!

     -Та скоро вже, скоро! Ну, голова мене виматюкав и сказав: «Чэрэз час чтоб явилься ко мнэ!». А у мене, чорт визьми, хмиль не проходить. Заходжу в кабинет. Очи бигають.  Дихання затаив. А вин виходить з-за столу: огрядний такий, як бик-осименитель, двери – на засувку и – до  мене: «Зачэм  выпиль?» Я давай  виправдовуватися: «Та я… та я…». А вин з  розмаху як вриже по щелепи, так я и прилип до клейонки…

     -Понял, зачем клеёнка? Жаль, что раньше не было. Может, Иван пожил бы…

     Катя:

     -Что, так и ударил? Председатель ведь?

     -А як, ти думала, ще? Стою я, ниби приклеений до клейонки, очи закрити, а свидомисть працюе: не ворушись, вбье! Чую, прислуховуеться: чи живий? Потим бере мене за ворит та ще пару кулакив в обличчя. Останний удар, памятаю, був пид дупу, коли вилитав з кабинету, и слова: «Я тэбэ пэрэдупрэдыл! Ещо адын раз, и оставыш тут свои капыта!»

     Женщины уставились в Шуру.

     -И что теперь?

     -А що? Треба… завязувати…

     -Давно надо было, Шура! Только мне не понятно, зачем ты нам всё это рассказал?

     -Ну, як! Будете свидками, що я вже – пас!

     -Это хорошо! А жена знает?

     -Що ви! Вона, як дизнаеться про цей випадок, добье мене. Адже попереджала, що     хорошим не закинчиться. Дитей, вважай, сама виховала.

     -А сколько им, дядя Шура?

     -Та вже в институтах навчаються.

     Он встал и пошёл к калитке.

     -Слушай, Шура! – остановила Вера Васильевна.

     -Чую, титка Вира!

     -А ты не слышал о Семёне, ветеринаре?

     -Ни. А що?

     -Говорят, кому-то помог, а другие накапали, вот и дали парню пять лет. Ты только не болтай. А то Поля ещё руки на себя наложит. Их Бог и так наказал.

     -Що ви, титка Вира. Я – могила!


     1972 год               
     В конце мая ко двору Веры Васильевны подъехала черная «Волга». Соседи подумали, что из серьезных органов. Смотрели. Выглядывали. А из машины-красавицы (как точёная вся) сначала  вышел  Лёня. Парень – хоть  куда! Молодой, здоровый, подвижный. Кровь с молоком! Помог открыть правую дверцу, где сидела Катя. Выпустил детишек. И те, как мячики, покатились по двору. Изюминка в том, что «Волга» чёрная. Подобные машины водятся лишь у районного начальства. И то не у всех. У колхозного председателя - тоже «Волга», но не чёрная. Серая. Значит, Лёня работает не ниже, как в Райкоме. Но спрашивать, как принято, неприлично. И все лишь строили догадки. Место работы детей знает только мать. Он – шофёр директора крупного завода. А приехал к ней на машине потому, что директор - на курсах повышения квалификации. Дочь – прачка в детском садике, так как в городе сразу не просто найти подходящее место. Как говорил когда-то поет В.В. Маяковский, когда у него спросили, где он был во время революци, моя, мол, революция - пошёл в Смольный и укалывал. Но мать за длинную и не всегда справедлив-ую жизнь научилась не болтать лишнее, то есть, держит язык за зубами.

     Как отзыв на появление «Волги», стали сходиться соседи. «Витаемо, люди добри! На такий машини!» - «А що ви так ридко приижджаете?» - «Как «редко»? Я тут часто бываю. А Лёня, правда, реже. Но у него работа такая». И - тишина. Работу никто не трогает. Хотя, признаться, в ней  вся  и  изюминка. Зашли Нина Андреевна с Савелием. Конечно, тоже не просто  так  зашли. Сделали вид, что шли  в  магазин, а там, по пути, смотришь, почтальон встретится, пенсии получат. И тут, как всегда в таких случаях, затевается разговор о том, о сём. Идёт, как бы, «прощупывание».

     Из хаты вышла хозяйка:

     -Что вы, соседи, как говорится, «то о яйцах, то о том»? Есть вещи поважнее. Слышали, «пирипилённые яйца» хочет построить в парке, при пруде, дачу себе? Вот, о чём надо говорить! Николай Павлович закладывавал парк для нас, а этот, прости меня Господи…

     Вера Васильевна старше всех, кто находился рядом. Седая, как профессор киевского     университета. Волосы прилизаны, секутся, лезут, в добавок, и зрение садится не по дням,
а по часам. Не сравнить с Ниной Андреевной. Хотя разница в возрасте незначительная.   Что ж, свинарка – не почтальон.

     Завязался диалог:

     -Йому що, колгоспного житла не вистачае? Дали ж хату!

     -Звичайно, не вистачае! Хоче побудувати дачу в престижному мисти, обгородити    навколо парку, щоб сторонни не ходили и не заглядали. Нибито, прийматиме там високе начальство: випивки, гулянки, дивчата, рибка в ставци.

     -Как Ягода! – вырвалось.

     -Яка ягода?

     -Да не какая, а какой! Ну, тот, что когда-то Наркомом был! -- и в голову ворвался   «Дачный кооператив» с его инфраструктурой: забор вокруг парка из колючей проволоки, вооруженная охрана по периметру, вечерние попойки, общая баня, оргии до первых петухов. – Слушайте, соседи, а если нам взяться всем вместе и не дать строить? Как вы? Хотя, деревья там уже вчера трещали, а сегодня трактор разрывается. Землю, видно, роет.

     Идею развили:

     -Слухайте! А давайте розийдемось по селу и пиднимемо всих. Нехай виходять до парку и стають на захист природи.

     Савелий - в шутку:

     -Легко сказати «розийдемося»! Находиш з одниею ногою.

     Посмеялись.

     -А якщо Лёню попросить? Адже вин у нас комсоргом був. Та й зараз, все-таки, в райони не пусте мисце. Лёня, як ти?

     -Готовий, як штик! За праве дило…

     Пока взрослые говорили, согласовывали, внуки хозяйничали по двору. Добрались к  штабелю  из  трехлитровых бутылей, что сложены за сараем. Слышно, как они  посунулись и заскрежетали стеклом. Бабушка метнулась к ним, закричав:

     -Не ходите там! А то побьёте бутыля!

     А внуки есть внуки. У них своя философия жизни. Через  время уже ходят под деревьями, что-то «исследуют», проверяют и с насмешкой повторяют, перекрутив слова бабушки:

     -Уходите «видтила», а то побьёте бутыла!

     У каждого своё занятие. Катя тем временем, как всегда, наводила порядок в хате. Зять ведь приехал! Хотелось, чтоб чувствовал себя у тёщи, как дома. Уборку дочь всегда  начинала с кроватей, стола, шифоньера. Мела полы. Такая натура! Если даже и нечего делать, всё равно найдёт работу. Как сейчас. Пока во дворе говорили, открыла шифоньер и принялась наводить в нём порядок. Белье пересматривала, складывала, полотенце к полотенцу. Ящики открывала, рылась, перекладывала. Наткнулась на свой альбом. В нём хранились её юношеские фотографии. Загорелась душа! Захотелось полистать. Только открыла, а в нём (кто бы мог подумать!) лежат грамоты матери. Да много! Что ни прочитает, всё за добросовестный труд, за долголетнюю работу, за высокие показатели, за победу в соревнованиях. Долго читала, разглядывала, сортировала. Вдруг вошла мать. Посмотрела, что дочь добралась до её сокровища, сказала, дабы отвлечь:

     -Там Лёня с Савелием поехали народ собирать. Пойдём парк защищать от председательского произвола.

     -А что! И пойдём! Это уже, как революция.

     -Какая там революция!

     -Сейчас сложу и приду. Ма, а чо вы прячете грамоты?

     -А куда их? Рядом с иконой держать, что ли?

     -Ну, как! Это ж  ваш труд, ваши доспехи! Пусть бы люди видели, что вы – не пустое место на этой земле.

     -Меня и так знают, как не пустое место.

     Нина Андреевна постучала в окно:

     -Вера, Катя, задержка за вами. Лёня с Савелием уже вернулись. Народ сходится к парку. Пошли.

     И все двинулись в сторону парка. На улице встречались односельчане, примыкали к толпе и шли  вместе дальше. Парк издали казался густым и не просматривался. Там были и клены, и березки, и туи. А южный его край - весь из абрикоса, яблони, сливы. Летом в нём одно удовольствие. Поудил рыбку, скупался, позагорал, съел  яблочко. Святое место! Сюда даже выпивохи боялись наведываться. Что вы! Каждый, кто пришёл в эту святость отдохнуть, прогонит.

     Людей собралось много. Никто ими не руководил, кроме эмоций. Так толпа и валила на звук трактора, пока  не приблизилась. Хорошее место избрал председатель! Самое затенённое. Пруд – рядом. Скупнулся и – в апартаменты. Видно уже, как выкорчевали с десяток кленов под строение. Остались лишь ямы. А сейчас  трактор «пыхтит», аж «суставы» скрипят, роет глубокую  канаву под фундаментные блоки. Успел же где-то достать? Навёз целую гору. И вот, пожалуйста, ходит уже около трактора в рубашке под короткие рукава, с салатными продольными полосами, и руководит процессом.

     Селяне шли, разговаривая, возмущаясь. Но их голоса председатель не слышал, так как трактор надрывался и рычал, как разъярённый лев. А когда приблизились, да ещё толпой, тут уж, если б и не хотел  видеть, увидел. Председатель, зачуяв неладное, махнул трактористу - «глуши». Сам шагнул толпе навстречу. Но шёл медленно, важно, будто сейчас состоится планерка, и он тут будет давать указания.

     Первые его слова:

     -Зачэм собральса?

     Этими словами он как бы подлил в огонь масла. Особенно оскорбило последнее слово: «собральса!» Ведь они люди? Значит, они! А он их перекрестил в – ты! Началась открытая перепалка. Посыпались требования:

     -Не дамо згубити природу!

     Вера Васильевна:

     -Не вы этот парк создавали! Не вам тут и хозяйничать!

     Председатель:

     -Кто сказаль? Завтра выгоню из калхоз!

     Нина Андреевна:

     -З колгоспу виганяете не ви, а загальни збори!

     Нюрка, что из Архангельска:

     -Чаво лучишь глаза? Ну-ка, бабоньки, ташши ухват, пиндюлей надаём!

     Наперёд вышел Лёня:

     -Товариши! Давайте без грубощив, без насильства! Питання можно и мирно виришити. Зараз проголосуемо, складемо протокол и все. Хто за те, щоб будивництво в парку заборонити? Так, так, так. Одноголосно.

     Наперёд вышла Вера Васильевна:

     -А я предлагаю пойти ещё дальше. Чтоб на пруд и парк больше никто не покушался, назвать его именем бывшего председателя колхоза – Николаевский. А в протоколе  записать, что строить тут только с разрешения общего собрания.

     И за это проголосовали. Но вот председатель опомнился. Он медленно, даже демонстративно, подошёл к Лёне:

     -Эта тэбэ, дарахая, из партийнай школь вихнали?

     Народ уставился на Лёню. Никто раньше таких слов не слышал. Зашептались. Но заступилась Паша (Павлина Степановна):

     -А вам яке дило до того? Вин що, колгоспник ваш, чи що?

     -А, какой дель? Вот пазваню куда нада, и его нэт. Панымаиш?

     Лёня улыбнулся:

     -Можете  дзвонити. Руки, ноги - е. Решта  додасться. Але будувати тут и не думайте. Народ проголосував. А протокол я зараз складу.

     Короче, под натиском колхозников председатель вынужден был дать трактористу команду - «отбой»! Тракторист зафиксировал ковш, дыркнул газом, пустил дымок и уехал. А за ним следом и - председатель. На серой «Волге»…

     Осенью сельские парни возвращались из армии. Пришёл и Костя. Округлился, возмужал, галифе и белый воротничок прямо с ума сводили девушек. А он специально не переодевался. Ходил на танцы, вальсировал, провожал домой. Даже сблизился с одной из красавиц. Она окончила техникум по мелиорации, и её направили в колхоз. Короче, стал вростать в гражданское общество. Тут же, как каждый год, в селе зачастили проводы. Принесли повестку и Васе. Он, вообще-то, в прошлом году должен был призываться, но случилась такая ситуация. Поскольку Костя ещё не вернулся, то Васю Военкомат не мог призвать, так как – из многодетной семьи! В селе не просто провожают на автобус или поезд до ворот Военкомата. Нет. Тут целая процедура! Столы, как принято, накрывают, гостей приглашают. И не мало! Но у Веры Васильевны так не получилось. «Встретить» Костю и «проводить» Васю в одну осень – это слишком уж! Жила скромно: ни кабана, ни коровы. Раньше, пока здоровье было, держала. А сейчас – и нога, и суставы, и зрение. Пойти же в контору, чтоб выписали мяса, ножек, голов для холодца, подсолнечного масла - не захотела. Это ж надо будет у «пирипилённые яйца» подписывать. А он злопамятен. Короче, собрались лишь свои, узкий круг: друзья, сваты, члены семьи. Заодно и «встретили», и «проводили». А  многих ли пригласишь на 12 руб. пенсии? Спасибо, хоть огород был. Если б не он, то вообще хоть плачь!

     Но голодом на столе и не пахло. Гости поздравили Костю, напутствовали Васю. По   нескольку рюмок выпили, закусили и, хоть музыки и не было, вышли во двор, чтоб подышать воздухом, поговорить. Костя, разумеется, выделялся на фоне селян. Во-первых, в форме. Во-вторых, повзрослел. В-третьих, видно по всему, болтать научился. Особенно, когда подопьёт. Вот и крутились все вокруг него, точно вокруг местной звезды. А он болтал, увлекая армейскими шутками да прибаутками. А когда дошел до рассказа о службе в секретных войсках, где готовили к пуску космические ракеты, вообще притихли.

     Лишь сват заёзрал на табуретке.
       
     -Почекай, Костя! Мени  сваха  казала, що ти, нибито, в авиации  служиш. А тут раптом - ракети? Чи не плутаешь?

     -Был в авиации. С год. Потом отобрали несколько крепких солдат и…

     «И» с многоточием – это, знаете, интригует.

     -А як же з мастернистю? Якщо кидати з мисця на мисце, то дурниця виходить.

     -А нас и в ракетчиках долго не держали. Через полгода – в стройбат
.
     -Значить, була причина?

     -Причину всегда найдут, если начальству надо. Вот кореш, например, с которым ракеты обслуживали. Он тоже  службу  начинал не на ракетном  полигоне. А потом уже прислали к нам.

     Пошли вопросы:

     -А що з ним?

     -Де служив?

     Костя вздохнул, чтоб придать разговору серьезность:

     -Помните 1968-й? Чехословакия… и прочее…

     -Ну, як же! Газети писали!

     -Так вот. Их ночью  подняли по тревоге, и весь полк транспортной авиации приземлился на аэродромах в Чехии. Оппозиция, которая устроила хаос, и опомниться  не успела. И вот, как он  мне рассказывал, солдаты заняли позиции. С оружием, конечно, Но стрелять – и не вздумай. Иначе мирные жители возмутятся. Братья, мол, а стреляют!
     Плотнее сомкнулись слушатели.

     -Так! Зи зброею и не стриляти? Це, знаете…

     -А с той стороны стреляют. Один погиб, другой. Командир взвода, видя такое дело, посылает солдат с ножами. Ту точку – убрать, эту – убрать. А солдату что! Приказали – выполняет. Солдаты поползли и «наделали» трупов. А утром  чехи  проснулись, видят, что передовые посты лежат. Разразился скандал. Наши командиры заволновались. Дали команду – расследовать. И что вы думаете? Расследовали  и  издали приказ: расстрелять всех, кто резал чехов.

     -Та ти що!?

     -И командира?

     -Не, командир открестился. Говорит, не давал команду. А солдату кто поверит?

     -И що, розстриляли?

     -Ну, если б расстреляли, то кто б мне это рассказал?

     -Так що все-таки з ними?

     -Отправили в Союз. Вот что! А кореша – ко мне, на секретный объект. Так и служили с ним, пока по стройбатам не разбросали.

     -А тут у чому завинили?

     -Ну, тут другое! Однажды, во время запуска ракеты, она взорвалась…

     -Ничого соби!

     -Радиация пошла. Сидим с ним  в блиндаже, а  командир  по  рации: «Надеть противогазы!» А что их надевать! Никто не ожидал, что такое  случится, ну, и, брали  противогазы на службу, как всегда, для галочки. У того – большой, у того – маленький.

     -Хватанули, напевно?

     -Да было! В госпитале лежали. А потом нас рассовали, как я говорил уже…

     Скорее всего, в том и причина, что Костя, выпив еще пару-тройку рюмок, долго сидел   под орехом и сам с собой разговаривал. Когда гости разошлись, к нему подошла Вера  Васильевна. А ему как раз показалось, что «мнимый собеседник» не отвечает на вопросы, и он как заорет:

     -Так я с кем разговариваю!?

     Этого матери было достаточно, чтоб сделать вывод: «Вылитый Иван Павлович»!


     1973 год
     Эх, плечи бабушки! Как они только выдерживают такую ношу! Что тут прошло после демобилизации Кости, а уже жениться затеял. А свадьба в селе – это, знаете, не рядовое событие. Те же свиные туши, головы, ножки подавай. А председатель всё тот же. Выписать – значит, перешагнуть через собственное «я». Благо, обросла  Вера Васильевна друзьями. Паша (Павлина Степановна), например, пользуясь своими старыми связями, помогла. И другие не остались в стороне. Так и «наскребла» на свадьбу.

     Невеста, как уже упоминалось, не из местных. Ей, как  молодому специалисту, выделили дом, в надежде, что выйдет замуж и останется жить. Звали-величали её по имени-отчеству: «Здрасьте, Свитлана Вадимивна!». Она была ниже ростом от жениха. Полненькая. Видно, что от сохи. Но техникум немножко подогнал её облик под дипломированного человека. Не развязанна, как жених. Наоборот, чересчур молчаливая. Как бы даже грустная. У Кати, бывало, когда ходила с нивелиром, воробьи отскакивали в стороны. А у этой и мышь, если встретятся в поле, не испугается.

     Свадьба, как и в иных дворах, ничем особым не отличалась. Ну, разве что достатком. Так он у каждого свой! А так, как шутил Гриша, «наливай да пей», «наливай да пей». Наливали, пили, кричали «горько», выходили на воздух. Но у каждого  из гостей в голове сверлила одна мысль: что-то они, молодые, скучные какие-то? Когда целуются, в ответ на «горько», как бы, и улыбка появляется (для гостей, наверное), а когда просто сидят, как две тучи рядом. Не понятное поведение. Она – ладно. Такая по натуре. А он? Ведь – весёлый, говорливый, даже горячеватый…

     Проявила себя одна из туч на очередном выходе на воздух. Дело было во дворе. Баянист играл польку на два бока. Гости, выстукивая каблуками, поднимали пыль и в ней же кружились. Каждый облюбовал себе пару и задорно выкладывался на все сто. Вадим  Константинович, хоть и пенсионер, схватил Нюрку (Архангельскую) и давай выплясывать с ней. В толпе не раз можно было выхватить огненный взор тёти Наташи. Катя с Лёней, несмотря на то, что – полька, танцевали танго. Как им в даный момент хотелось, так и танцевали. А, может, не «хотелось», а угнетало  обстоятельство. Дело в том, что Лёню, по звонку «пирипилённые яйца», действительно уволили с должности. Но, благодаря директору (прекрасной души человек!), он перешёл в  покрасочный цех кладовщиком. Об этом объекте шутили так: и в городе всё, что ветхое, окрашено краской завода, и на заводе излишки есть. То есть, вместо двух, положенных, раз красят выпускаемую        продукцию один раз, вот и излишки. Там зарплата выше. Как выразился директор, «Там тебе  хуже не будет, но от всевидящего ока – подальше». Катя тоже сменила работу. Стала воспитательницей в детском садике.

     А пока гости кружатся, в саду происходят свои события. Под грушей сидит в стельку пьяный колхозный сторож, дядя Вася, и поёт: «Кап-кап-кап… капали… из глаз Маруси… прямо на чоло… кап-кап-кап… капали…». А вокруг него вьется, как вьюнок, колхозный тракторист Шура, пытаясь усмирить и отвести в хату. Кстати, сам Шура, после того, как председатель «пошептал», не пьёт и другим не советует. И часто напоминает молодежи о существовании клеёнки, подчеркивая: «Так нам и треба!» А что! С его мнением  колхозники вполне согласны. Особенно женская её часть. Главное, что никто ни разу не пожаловался и коллектив колхоза сохранился. Ни одного не исключили.

     А вокруг дяди Васи, что - «кап-кап-кап», и Шуры, что - ни капли в рот, мотались  Катины дети – Андрей и Иван. Они уже подросли, обветрились, набрались навыков в дворовых играх. Ничего иного не придумали, как переодеться в индейцев и ходить в атаку друг на друга с клёновыми плётками, издавая своеобразные звуки: «ку-лю-лю-лю-лю!» А чтоб обратить на себя как можно больше  внимания, выкрыкивали: «Убивцы! Убивцы!» Вот уж смеялись, кто это видел.

     А танцующих рассмешил Гриша. В разгар «польки» вскочил в круг и давай перед Инкой выписывать номера. Ей это понравилось, и она согласилась с ним плясать. Отличная получилась пара! Работали всеми частями тела. И с притопом, и с прискоком, и улыбок – полные рты. А потом вдруг Гриша, прогнув широкую и гибкую спину, пошёл вообще вразнос, начав петь вовсе не книжную частушку: «Ты ко мне передом, а я к тебе грудью, сними штаны, покажи  мне  свою  орудию». Гости взорвались смехом! Ибо так ещё никто и никогда не шутил.

     Рассмеялась и жена Гриши, которая стояла в стороне и не танцевала, потому, что  водянка её уже «доедала». То раз в неделю выкачивали жидкость, а теперь приходится каждый день. Она располнела. Бочонок и всё. Глаза  и  до того были навыкате, а сейчас - все избегают, чтоб не встретиться  взглядами. Простите, точно Сова! А невеста, стоящая против неё, не знала о её недуге. И когда, поворачиваясь, взгляды их встретились, «сова» подошла и по доброте своей предостерегла:

     -Ти на мене, Свитланка, не дивись. Ти молода, тоби ще жити и жити…

     Кто слышал диалог, тот сразу понял, что за многоточием скрывается, что ей уже мало осталось. Но это ей. А на свадьбе жизнь продолжалась. Танго сменялось вальсами.  Звучали песни под музыку, частушки, шутки-прибаутки. Но тут вдруг произошло неожиданное. Жених стал метаться, нервничать. Никто не поймёт, что к чему? А следом, как нитка за иголкой, бегает невеста и удерживает. Но поскольку она всё-таки женщина, то и не справилась, а он вырвался и побежал в огород. По реакции организаторов свадьбы видно, что они ожидали такой исход, но никому не говорили. Надеялись на «авось». А оно, как видим, не прошло. Гости стали шептаться. Шура, поскольку - трезвый, бросился догонять. Видно было, что жених побежал в сторону железной дороги.

     Лёня – Кате:

     -Що з ним?

     -Под поезд, дурак, побежал!

     -Як «пид поизд»? Весилля ж!

     -Дурак есть дурак!

     -А все-таки, що сталося?

     -А! Там запутанная история! Вроде, до него с нею кто-то встречался. А теперь она беременная. А он бесится, что, якобы, не от него…

     -А-а! А я думаю, що це вин такий похмурий?

     -Потому и хмурый.

     Шура поймал беглеца за огородом. Поскольку было сопротивление, то, падая, катаясь, испачкали костюмы. Но пришли. Долго чистились. А гости ждали. Потом уселись за      столы. Опять, как и прежде, наливали, пили, кричали «горько!» Снова танцевали. И снова гонялись за женихом. И так много раз.

     Вера Васильевна – Кате:

     -Да не ловите вы его! Пусть бежит…

     Но танцы продолжались. И анекдоты, под руководством Гриши, не утихали. Он собрал под орехом тех, кто по каким-либо причинам не танцевал, и «просвещал»:

     -Хоронят, значит, раба божьего. Ну, наехали родственники. Кто успел узнать причину смерти, узнал, кто нет – на кладбище спрашивает: отчего, мол, он умер? А ему отвечают:
читай на венках. А там написано: «От правления  колхоза», «От профсоюза», «От семьи», «От родных», «От друзей»…

     Расхохотались.

     А тут и жениха ведут.


     1974 год
     Всю ночь не спалось. Лезла в голову всякая суета. А когда уснула, буквально под утро, то приснился гул в комнате, шум за окном. Что за ночь попалась? Так и проснулась с шумом в голове и красными глазами. Выглянула в окно, что в спальне, метнулась к тому, которое на кухне. Никакого шума. Огляделась. И в хате тихо. Внуки спят, лишь       посапывают. И Сенечка-преподобный накрылся с головой. Слышно, как выдувает мясистыми губами пузыри. Неужели этот что натворил? Сон-то не к добру. Ночью поздно из клуба припёрся. Не доведи, Господь! А если с Васей что случилось? Молодой ведь солдат! А в морфлоте там все крепкие. Хотя, Васи тоже  палец в рот не клади – отхватит. С Катей? С Лёней? Так эти только вчера были. Оставили свое «ополчение» и уехали.

     А в голове всё-таки гул и шум не проходят. «А, не проходите? Сейчас я вас  метлой  оттуда попрошу, в савок положу и в ведро выброшу!» Приготовила «детям» завтрак, пожевала корочку хлеба, запила водой и – через балку. На свинарнике она в своей стихии! Там и сны быстро забываются, развеиваются: новорожденные поросята, как комочки, свиноматки, точно цистерны с водой, хряки – и свинарник носом может опрокинуть.

     Мело поземку. Глаза забивало «крупой». Морозно. На дне балки из-под снега торчали оголённые кусты шиповника. Воробьи на ветвьях расселись. Шла и думала: «Как в жизни всё устроено? Летом этими кустами не налюбуешься – зелёные, цветут, ягоды краснее утреннего солнца, а пришло время, то есть, зима, и – пора на отдых. Как и мне. Ой, что я болтаю? Я ведь лишь на пенсию ушла. А отдых – это далеко не пенсия. Он, ещё неизвестно, когда придёт. Придёт, Вера, придёт. Ко всем придёт. Как говорится в детской сказке: «Дайте только срок – будет  вам и белочка, будет и свисток». Э, что ты, дорогая, мусор гоняешь из одного угла в другой! Тебе ещё предстоит детей поднять, внуков, хотя бы поженить, что ли». А мысли всё лезут в голову, лезут. Казалось, что залетали в одно ухо, которое со стороны ветра, а вылетали – в другое…

     На свинарнике, как всегда, шумно. Малышня скаучит, взрослые ходят и – ох, ох, ох!  Стонут, будто больные. А свинарки  чистят  баз да  гоняют их с места  на  место: «Посунься! Розляглася, як бариня!». «Так, Машенька, давай звидси!». Вера Васильевна в ту минуту и  сама не против бы помочь подругам  запарить дерть, наносить соломы. Пока, мол, Инка и Гапка будут работать в базу, она побегает  по проходу и мысли развеет. Но встреча со  свинарками резко изменила её планы.

     Разговор начался, как всегда:

     -Как дела, труженицы?

     Инка:

     -А! Яке у хворого здоровья?

     -Не пойму, ты к чему?

     Гапка:

     -А ви що, не чули? У Гриши – похорони.

     -У Гриши? Кто там мог умереть?

     -Дружина. Хто ще?

     -А-а-а! Бедные дети! Так и не дождались, чтоб мать  выправила их во взрослую жизнь.    Это им уже по сколько? Сыну, кажется, семьнадцать. В мореходке учиться. А дочь на три года меньше. Да-а-а! Короче, подружки, пришла вам помочь, как говорится, за здравие, а
придётся уходить – за упокой. Кто Грише поможет? Там ведь надо гробом заниматься,  дежурить у покойницы, обед готовить…

     На обратном пути завернула домой. Там уже все поднялись. Сенечка-преподобный  орудовал у кастрюли с гречневой кашей, обильно поливая её молоком, которое мать ежедневно покупала у селян для внуков. А внуки лишь потягивались да тоже поглядывали в сторону кастрюли с кашей.

     -Так! Проснулись? Ну-ка, давайте к рукомойнику!

     Без особого желания подошли. Ибо приказ бабушки не может быть не выполненным. У  старшего внука рука потянулась к соску  оцинкованной емкости. Поднял его. Оттуда  вырвалась холодная струйка воды, которая коснулась пальца.

     -Ба! Она холодная!

     -Хоть глаза промойте! А то и кастрюлю не увидите.

     -Холодная!

     -Давайте, давайте! Золотые  мои  внучки! Я вас люблю. Мойте глазки. Вот как бабушка помрёт, так вам и останется швейная машинка. Будете играться.

     -Ба! А когда вы помрёте?

     О, стимул сработал.

     -Скоро, мои родные! Скоро!

     Накормила, приказала Сенечке-преподобному смотреть за ними, а сама ушла. По пути встретилась  с  невесткой - Светой. Та шла в контору. Хоть и в декретном отпуску, а уже с   нового года начала работать. А что делать? Сверху требуют: хоть ты в декрете, хоть в  отпуску, всё равно вопросы мелиорации надо решать. Ведь в этом году, хочешь ты этого, не хочешь, проект оросительной системы района должен быть составлен.

     Шли до конторы вместе.

     -Как там ваш сынок?

     -Ничого. Повненький. Смокче добре.

     -А Костя что?

     -Костя? Коли протверезие, турбуеться, де  б  выпити, коли напьеться, мучиться, як би з циею справою порвати…

     На выходе из конторы встретила Гришу. Он уже заказал и, соответственно, ждал, когда столяра изготовят гроб, крест. По его внешнему  виду, знаете, не скажешь, что он потерял близкого человека. Всё такой же бодрый, живо разговаривал, даже на анекдоты срывался. Правда, одергивал себя. Как-никак, похороны. Ну, его  тоже можно понять. Из 19 лет совместной жизни, лишь три-четыре, сам говорил, прожил, как все мужчины. Остальной отрезок времени жил, как бобыль - сила есть, а тратить некуда.

     Но об этом он сейчас не говорил. Просто, читалось по нём. А говорил он совсем о другом. О том, что на поверхности.

     -Слышали, тетя Вера, как Райкомовцы опять сами себя наградили? Не верите? Зайдите в контору, послушайте.

     -Я читала, Гриша. То - за соревнования.

     -А они что, мясо  выращивали? Или зерно? Лучше б все те награды раздали   колхозникам. А то, смотрите вы на них, председатель Райисполкома, его зам, редактор газеты. Гребут под себя. И всё потому, что сами составляют списки…

     Когда погрузили на машину гроб, крест, пошли пешком. В дороге разговаривали, планировали предстоящую работу по дому. Приближаясь к разъезду, стало видно, что гроб и крест стоят под стеной вертикально. Значит, засучивайте рукава, уважаемые, и – за дело. А работы, судя по ситуации, будет много. Тут ведь всё запущено. Столько лет не было в доме женских рук. А вот дворовое хозяйство выглядит внушительно. Дом большой, ухоженный. Широкий двор. В нём – два сарая. Мотоцыкл с коляской стоит. Помнится, всё лето возил траву, сено для коровы, кролей, гусей, кур. Гриша – хороший хозяин. Только трудно одному, утомительно.

     -Заходите, Вера Васильевна. Начнём хозяйничать.

     В доме пусто. Сын в Одессе – пока приедет, дочка – у бабушки, в другом селе, надо  ехать, чтоб привезти. На топчане лежала покойница. С виду, как всегда, полная, круглое, миловидное личико. Только бледное. И глаза - закрыты…

     Земля тебе пухом!


     1975 год
     Дело было под  конец мая. Уже всё цвело  или  начинало  цвести, пахло и воодушевляло. Выйдя из поезда, от разъезда в направлении села Ивановское шла Катя. А рядом с нею - пожилой мужчина. Ростом он был, примерно, как Катя. И лицо у него, как у Кати. Различия ощущались лишь в двух деталях. Первое: он мужчина, а она – женщина. Второе: у него седые, узкие, с короткой шерсткой усы, чего у женщин не бывает. Так воспринимается, если смотреть со стороны. А вот Катя это понимала по-своему. Это её отец! Да, да! Её родной, биологический  отец. Алексей Семёнович Пирогов. Шли они, конечно, не так, как ходят родные люди. Между плечами выдерживалось расстояние. Разговор как-то не завязывался. А то и вовсе не хватало слов. Но шли. За ними, и впереди них, шли селяне, которые тоже вышли из вагонов поезда. Всяк по-своему торопился: обгонял, засматривался на незнакомца. Вдруг, откуда ни возьмись, сзади послышался гул грузовой автомашины. Дребезжа бортами, она начала объезжать Катю. А когда поровнялась, стала. Из кабинки выглянул Володя. Веселый, как всегда. Пшеничного цвета волосы свалились набок.

     -Витаю городян! – но тут же поправился. -- О, пробач, Катя, у тебе гости?

     Катя вспыхнула розой. Будто украла что:

     -А как ты думал? Гости!

     -Гости – це  добре. – не спрашивая, кто, продолжил: --Сидайте, якщо  бажаете. Хоч  до шлагбауму пидкину.

     -Да ну, Вовчик! Тут идти-то всего ничего.

     -Дивись. Я запропонував.

     И придавил на газ. Клубы пыли потянуло ветерком по бурьянам. Шли, разговаривали. Вопрос – ответ. И не больше. Когда подходили к колодцу, Алексей  Семёнович кинул  взгляд вдоль улицы и спросил:

     -Чтой-то, у вас всего одна улочка и та шлагбаумом перекрыта. О, погоди! Так и в конце улицы – шлагбаум. Зачем?

     -Покой председатель себе создает. Чтоб тихо было около его двора, чтоб пыль не    поднималась, как, видели, от машины. Вот так. Как заселился, так и перекрыл.

     -Странно! А как жа, если ко двору, например, надо подъехать? Мешок зерна, дерти, картошки выгрузить?

     -Люди за огородами ездят. Там есть кое-какая дорога.

     -Не понимаю! Ну, выгрузишь, допустим, мешок, а со двора - как? Ведь огород длинный и не хочется утаптывать.

     -Поступаем, как можем.

     -Да уж! Не по-человечески! – а были уже у колодца. – Ентот што, до сих пор стоит?    Вкусная вода в нём! Правда, Кать? Целебная. Вера Васильевна раны мне ею лечила.

     -Стоит. Но из него уже редко кто воду берёт. Разве что для засолки. А для питья у нас есть водопроводная вода, колонки. А в хате – рукомойник у каждого.

     -Припоминаю, как везли  нас повозками на станцию, чтоб отправить в Германию. У меня тогда, кроме ран, рожистое заболевание лица было. Жар. Пить хочется. Прошу полицая, слезно умоляю: остановись, мол, попью. Да куды там!

     -Мы чтим  этот колодец. Но водопровод лучше, удобнее, современнее. Спасибо бывшему председателю, Николаю Павловичу. Это он обеспечил село водой.

     -Не понимаю. Если председатель такой хороший, то чаво – бывший?

     -А! Долго рассказывать, как мать выражается, да нечего слушать.

     -Хе! Помню, помню. Она что, и теперь так говорит? Берёт за душу, ей Богу, Кать. А   председатель-таки, ты не доссказала, почему - бывший?

     -Съели! Если коротко.

     -У! Такое и у нас бывает. Съедят – токо сандали останутся.

     -Столько человек настроил всего, а - съели. Люди его любили, ценили, помогали. А он отзывался тем же. Даже сейчас, когда его уже давно нет, парк, который он заложил,  селяне назвали  его именем – Николаевский. Вон, видите, в конце села? Там и пруд есть. Такое живописное место! А этот уже примеряется, как бы там дачу построить.

     Потом шли мимо двора Мирона. Тот сидел на камне и пас кур. Увидев прохожих, а,  может, конкретно, Катю, наклонился, взял камешек и бросил в них. Алексей Семёнович то ли испугался, то ли насторожился, но отпрянул в сторону:

     -Чаво он так?

     -А! Не трогайте вы его. Он болен. Притом, на  всю  голову. Говорят, на ладан уже дышит. Обойдём молча.

     Спросил о хате Веры Васильевны. Далеко ли, близко? Объяснила. Он внимательно рассмотрел место и сказал:

     -Чтой-то она не похожа! Кажись, около высокого здания была.

     -А высокое здание дальше. В нём и тогда размещалась контора, и сейчас. Эту хату матери выделил колхоз. Давно уже. Опять же, тот самый председатель. У неё  ведь большая семья. Кроме меня, есть сын. Он уже женился и живёт отдельно. Мальчика в прошлом году родили. А ещё один сын в армии. Матрос. Есть и третий. Тоже служит. Матрос придёт домой в будущем году. А младший – через два года.

     -Значит, у вас в хате, как семечек в арбузе? И я ещё припёрся. – улыбнулся.

     Оставалось пройти два двора. В том, что сзади хаты Веры Васильевны, как раз скандалили. Катя знала ту молодую семью. Степан и Света. Они вечно ругаются. И всегда во дворе. Наверно, ей хочется, чтоб  все  слышали. А кончается, как  правило, скандал тем, что она его ужалит, как  змея, словом «калика!», а он хватается за голову и бежит в огород, чтоб хоть там найти успокоение. Вот и сейчас так…

     -Чаво это они? – спросил Алексей Семёнович.

     -А! Это длинная история. Ругаются.

     Когда повели глазами за Степаном, в проёме двух домов, в соседнем огороде увидели Веру Васильевну. Она была в красном вельветовом платье. Полола, видимо. Он как  увидел, разволновался. Подошли ко двору. Зашли в калитку. Она увидела, что кто-то идёт, вышла навстречу, всматриваясь слабыми глазами.

     -Катя? Ты ж только уехала!

     -Да вот! Гостя привезла.

     Она побежала по его внешности глазами. Заволновалась. Засуетилась. Сделалась неузнаваемой. Казалось, что её пронзило током. Лицо вспыхнуло.

     -Ну, здравствуй, Вера Васильевна! – протянул крупную кисть руки.

     Ответила.

     Он:

     -Ну, што, узнаёшь? Не прогонишь с порога?

     Она:

     -У-уз-наю. Ну, захходдите в хатту…

     Вошли.

     -А я смотрю, вроде, ты  идёшь. Думаю, только  ж уехала. Что  случилось. А оно  вот что! Вера Васильевна повела Алексея Семёновича в комнату, которая одновременно служила и залом, и спальней. Сельская хата! Катя, как  всегда в таких случаях, пошла на кухню. Надо же гостя накормить. Разожгла керогаз. Поставила на него кастрюлю с водой и принялась за чистку картофелин, которые в сельской кухне – главнейший продукт, если надо срочно, к тому же, не  как попало, покормить гостя. Пока чистила, слушала доносившийся из хаты разговор. Напряглась. «О, то уже не разговор. – подумала. -- То – ругань». Мать «наступала», а он «оборонялся». Слова такие, что Катя не удержалась и пошла к ним.

     -Ма, ну, разве так можно?

     Он:

     -Ничаво, Кать! Я знал, зачем сюда ехал.

     Она:

     -Ты думаешь, мне легко было!?

     Катя ушла. А разговор продолжался. Читателю, наверняка, интересно, что побудило этого, далеко уже не молодого человека, приехать? Было несколько причин. Первая. В последние годы вопросам военно-патриотического воспитания, как никогда ранее,     придавалось особое значение. В этом  году величественно отметили 30-ю годовщину Победы. Газеты всех  рангов печатали  воспоминания о войне, письма фронтовиков, был специальный уголок, типа: ищу товарища по войне. Все сёла, районы, области приводили в порядок улицы, сажали деревья, обновляли на домах таблички, белили, мели, ездили  ветераны дивизий, которые освобождали район, выступали, провели торжественные  собрания - речи и цветы, походы  колонной на кладбища. И это всё встрепенуло старика. Вторая. В его семье не  было  детей. Всё поддёргивали, типа: «Всем ты харош, Алексей! Руки у тебя – золотые! А вот детей делать не магёшь!». Ну, как он им расскажет, что умеет? Виновата-то жена, Манька, а подозревают его. И, главное, что, кроме  Маньки (ей-то он сказал), никто не знает, что где-то у него есть дочь. Загорелся! Взял балетку и – в путь…

     Кате хорошо было слышно, о чём говорят, и она, хозяйничая у керогаза, прислушивал- ась. Во-первых, любопытная. Во-вторых, интересно. А оттуда, как из радиоприемника: «А
моя Маньк… Да чаво уж там… Да, года, как вода… Десь там… Да вот принял девочку детдомовскую…». Последние слова, если честно, царапнули сердце Кати. «Ага! Значит, родная дочь где-то страдает, а он, видите ли, принял!»

     Но не только это злило и волновало. «Почему он все послевоенные годы не отвечал на письма матери?» Долго вслушивалась. И дождалась-таки. Коснулись они и этой темы. Оказывается, там ситуация такова. Он демобилизовался и поехал домой. Надеялся, что расскажет отцу, и тот поймёт его. Но никто его не понял. Пришлось бросить якорь и продолжать тянуть семейную лямку. Жене признался, что есть дитя. Ждал и сам не знал  чего. Но писем от Веры Васильевны всё не было. И он подумал, что отношениям  конец. Лишь через много лет узнал, что сестра, которая работала почтальоном, прятала       письма. Но тогда уже было поздно. Всё утряслось и улеглось. И он не стал ворошить старое…

     Потом уселись за стол. На клеенку, что смотрелась, как поле  васильков, Катя принесла кастрюлю, поставила на дощечку и открыла крышку. Из неё хлынули клубы пара. Запах такой, что слюнки так и «брызнули». Катя расставила тарелки, наклала  в них картошек, добавила подливы, от которой разнёсся запах пахучего поджаренного лучка. Принесла маринованных огурцов. У-у-у! Нарезала хлеба…

     Приступили к трапезе. Алексей Семёнович, хоть и с дороги, но не торопился.   Стеснялся, что ли? Что ни откусит ломтик, то и восхищается:

     -Да! Чаво уж там! Хараша картоха! Хараша!

     Остужали, кушали и говорили.

    -А я сижу во дворе, вижу, идёт молодой человек в подъезд. Спрашиваю: а где, мол, по фамилии Лаврук живут? Он глаза на меня: я, мол, Лаврук! Вы, наверное, муж Кати?  Говорит – муж. А я… её отец… Алексей Семёнович. Он так удивился. Пойдёмте, говорит, в квартиру. И повёл меня…

     -Ой! А я ж от вас, ма, уехала. Прихожу  во  двор, а там  дети из школы  пришли и сидят. Говорю: а домой, мол, почему  не идёте? Отвечают: «А, там  какой-то Алексей Семёнович с отцом. Разговаривает так смешно: «Да чаво уж там!» Усы у него - классные!»

     -Было дело! Я им ещё показывал, как зайка серенький делает: приг-скок, приг-скок!

     -Какой в чёрта зайка! Они уже в школу ходят. Вот, что значит, не иметь детей!

     Перешли на более серьезные темы. Начали вспоминать, как их везли в Синельниково, чтоб отправить в Германию на принудительные работы. Трава была тугая! Так пахло! Не хотелось  покидать хутор. А в степи и того  краше. Поля, луга, пар, лесополосы, птички в них гнездятся. Как можно сменить такую блажь на Германию? Но, хочешь или нет,   привезли на станцию. А там таких повозок - со всех сёл! Есть кому поднимать экономику фашистов. Погрузили в товарные  вагоны. Как скот. Полы – дырявые, на них -- ни соломинки. А людей, как сельди в бочке! Ни стоять, ни присесть, ни, тем  более, прилечь больному человеку. Закрыли двери на запоры. Конвой с собаками поставили. А ночью поехали. Дорога, по рассказу, была однообразной. Но одна из остановок запомнилась. Там проходили ме- дицинский осмотр.

     Алексей Семёнович:

     -Я врачов убеждаю: видите, мол, что у  меня  нонче с лицом? А они: «Ничего, в   Германии подлечат».

     -И что, подлечили?

     -Хе! Если б ни Вера Васильевна, черви б уже съели. Так, Верк?

     Рассказ для Кати, как представителя нового поколения, был книгой по терпению и мужеству. Она лишь вздыхала  да  давала собеседникам выговориться. Вот  послышались удары вагонных сцепок, лай собак, открылась дверь, немецкая речь. Господи, как Кате хотелось всё это пройти самой! Но у нас-то войны нет! Значит, слушай и мотай на ус: авось пригодится. Всех заселили в бараки. Переночевали, а утром пришёл какой-то бауэр. Построили, пересортировали, и он их увёл. Были слухи, что купил весь барак за 25 марок. Привёл в какой-то двор, огороженный со всех сторон высоким кирпичным забором, и тоже расселил по баракам. Алексей Семёнович и Вера Васильевна сказали, что – муж и жена. Их и поселили в одну комнату. Потом поняли, что тут, оказывается, кирпичный завод. Началась тяжёлая, изнурительная работа  по  изготовлению кирпича. Катя даже  представила себя в роли непокорной барышни и скрипела зубами. Не покорюсь, мол! Но это - не   покоришься, пока сыта. А у них сил не было ни для работы, ни для сопротивления. Что то- го кушанья! Суп с брюквой и кусочек черного хлеба. Суп хлебали с вечера, а хлеб прятали на утро. Позже разрешили готовить пищу самим.

     -А помнишь, как ты сковородку не дал соседям?

     Свела судьба две натуры: он – жадный, она – щедрая.

     -Как жа! Помню.

     -Ох, я ему тогда тумаков надавала. Главное, живёт в неволе, а жадничает.

     -Верк! Расскажи-ка лучше Кате, как тебя  на  пятом месяце  беременности заставляли на тяжелую работу ходить: глину таскать, кирпич. Пусть знает, что нонче не то, что давеча. И прочувствует, каково было нам? Чуть выкидыш не случился…

     -Ма! У вас что, кроме меня, еще был ребенок?
     -Был, Катя!

     -А где он сейчас?

     -Там, Катя! – всплакнула. – Такая у нас жизнь была. Кормить отпускали на считанные минуты. Силой отрывали ребёнка от груди. Положишь в ящик, как щенка, и идёшь. Вот и умер, бедняжка.

     -Мальчик?

     -Мальчик!

     Много ещё воспоминаний было. Потом Катя оставила их один на один, а сама занялась огородом. Под вечер, когда поезд уже вот-вот прибудет, заглянула:

     -Ма! Ну, что? Собираемся? Поезд на подходе.

     -Да уж!

     За калитку выходили вместе. Говорить, в основном, было не о чём, да и некогда, поскольку поезд – штука пунктуальная, приходит минута в минуту. Алексей Семёнович всё мялся, не зная, какие подобрать слова. И сказал:

     -Ну, досвиданьица, Вера Васильевна!

     А она – в ответ:

     -Всего!


     1976 год
     Вообще, Катя помогала матери постоянно. А сейчас, когда той уже под семьдесят,    ездила каждую свободную минуту. Лёня на работе, дети в школе, а она – на поезд и – поехала. Правда, вот уже с неделю не приезжала. Причина была. В прошлом году в Ивановском гостил Алексей Семёнович и пригласил её в гости. «Да чаво уж там! Приез- жай». И они, со всей семьей, сорвались. А что там той  дороги? До Курска - поезд, дальше – на пригородном, потом – автобус. Почти экскурсия. Через полсуток и на месте…

     Съездили. Погостили. Отдохнули. Набрались эмоций. И вот теперь идёт от разъезда к хате матери и «бултыхается» в воспоминаниях, в которые окунулась по самые уши. А вспоминать и смаковать там, конечно, есть что. Природа, как  выражается  Алексей Семёнович, акцентируя на последнюю букву, «очень хараша». Земля чёрная, как уголь. Степи безразмерные. Из их глубины выползает крывая, как змейка, балка. Глубокая. Дно, поросшее кустарником. Птичек там, что пчёл в улье. От неё, с юга на север, отрывается рукав, широкий и глубокий, а боковины покрыты лесом. И вот в том месте, где рукав оторвался, прямо в лесу Алексей Семёнович срубил себе деревянную хату. Дальше, на север, балка всё расширяется. Вода местами поблескивает. Зимой даже на коньках катаются. Вдоль берега беспорядочно разбросаны хатки. Если скользнуть взглядом по верхушкам леса, то лишь дымок видно из труб…

     -Катя! – окликнула внезапно Гапка. – Що це ти, проходиш и не витаешся?

     -Ой, здравствуйте, тётя Гапка! Задумалась. В гостях была. Набралась эмоций. Вот иду и пережёвываю.

     -У батька, напевно?

     -А вы откуда знаете?

     -А як не знати? Мати приходила. Слухай, а що  це ти нижню губу нафарбувала, а верхню ни? Губнушки, чи що, не вистачило?

     -Да вы что? Тю, чёрт возьми! – потерла губу о губу. -- Бывает, когда торопишься. А вы, тётя Гапка, что-то стали черный платок носить. Траур, что ли?

     -А ти що, не знаеш? Днями Мирона поховала.

     -Дядю Мирона? Ай-ай-ай! А что случилось?

     -Ну, ти ж бачила! Ой, вин давно уже безнадийний.

     Когда уходила от тёти  Гапки, то подумала: хоть и плохой, мол, человек, а всё  равно пусть земля ему будет пухом. Вообще, желать кому-то худшего – это не в её нраве. Вскоре в голову опять заселились прежние мысли, и Мирон забылся. Какие у отца луга пахучие! А цветов на них безграничное море! Не случайно, наверное, там у каждого – пчёлы. Алексей Семёнович ульи держит в роще. В огороде чернозём, о котором уже упоминалось, настолько жирный, что в дождь мажется, как сливочное масло. А за огородом раскинулись те самые луга и сенокосы. Вспомнила, как ходила в рощу к колодцу. Темно. Ни души. Только птички переговариваются. Барабан там толстый. Не то, что  в Ивановском. На кругляк набиты планки. На нём – цепь. К ней можно не только  пса привязывать, но и – бычка, бугая, трактор.  К концу массивной цепи крепится ведро. Маленькое против неё. Опускала его в проём сруба, как и дома, черпала воду, а потом  крутила ручку барабана. А он, как столетний дед, не хочет повиноваться – скрип, скрип. Эхо по лесу. А вода в ведре, что стеклышко!

     В первый день, когда приехали, никто из сельчан не заходил к Алексею Семёновичу. А  на другой – появилась «разведка»: какая-то бабка в старой фуфайке. Принесла под полой бутылку самогонки. «Кать! А Кать! Вот пришла познакомиться». Посидели. Поговорили. На следующий день – ещё интереснее. Ехали женщины с поля. Вдруг машина   останавливается вдали от двора. Одна из них слазит, идёт. «Семёныч! У тебя нет, случаем, капусты?» - «Какой капусты?» - «Ой, извини. Пришла вот на дочку взглянуть. Ай, хараша!». И все бабы повалили в хату. «Ты, Кать, не обижайся на нас. Нам так  хочется  взглянуть  на тебя» - «А похожа! Похожа!» - «А почему Семёныча отцом не зовёшь?» Во всех вопросах ладила. Но вот назвать отцом, сколько не просили, так и не смогла. Может, обида душила, что в районном центре отец отгрохал для приемной дочери  двухэтажный дом, а она, как  запасная у него, что ли? Ну, не хватило ей места в его сердце: тесно, неудобно. А они наседают: «Кать! А Кать! Ну, назови его отцом! Знаешь, как ему  хочется услышать такие слова?» Знает, понимает, но…

     Потом Алексей Семёнович посадил Катю в коляску своего поддержанного мотоцикла и повёз в соседнее село. Там есть церковь, и они решили покреститься. В дороге он создал ей чуть ли не тепличные  условия. По-отечески обхаживал, ворковал  вокруг неё. И это ей понравилось. Даже хотела  однажды назвать-таки отцом, но - не получилось. В порыве добрых чувств Алексей Семёнович многое рассказал из своей жизни. Один из таких случаев ей просто запал в душу. Почему? Да потому, как  ей  казалось, что именно в этом рассказе она нашла сходство его натуры со своей. А случай такой. Когда он ещё  не был на пенсии, то работал мастером в ПТУ. А один из учеников был настолько вредным, что сил не хватало бороться с ним. Так он этого зверёныша однажды как  потянул по спине  тяжелой указкой. Ну, разумеется, пошли жалобы, и отца уволили. Катя, ей Богу, поступила бы так.

     Уезжали домой на автобусе. Места достались на заднем сидении. А отец бегал да   заглядывал в стекла. Когда автобус тронулся, и начали махать руками, её голову вдруг посетила мысль: «Последний раз я у вас». Не приняла душа ситуацию с приемной  дочерью. В его сердце, как думала, тесно будет обоим. Но зато решила главный вопрос - узнала, чье- го рода и племени. Сейчас вот доложит матери…

     Ещё на подходе к  двору  матери, послышался громкий разговор. Даже, как бы, похоже на ругань, что ли. Подумала, что соседи. Они  ведь  постоянно скубутся. Но когда шагнула в калитку, во дворе увидела пьяного Костю. Он стоял  перед  матерью и обливал её всякими отхожими словами, среди которых слышались:

     -Это вы меня заставили жениться!

     -Костя! Не выдумывай! Ребёнок - твой! Я по числам считала…

     Но он уже не слышал, так как выскочил из двора. А Вера Васильевна села на лавочку, где всегда отдыхала, утерла слёзы рукавом и сказала:

     -Господи! А скоро ж ещё двое придут!..


     1977 год
     А жизнь в Ивановском текла, как ручеёк по дну балки. Цвели и благоухали пионы в саду Веры Васильевны. «Ой, що це у вас  так  багато квитив?» - «Чтоб на душе  было весело» - «А вид них не тильки вам весело, а и нам, хто тут ходить» - «Ну, вот. А чтоб  ещё  веселее было, постой, я тебе сейчас букет сделаю. Поставишь в вазу, и будет весело. Бери» - «Ой, що ви, Вира  Василивна. Мени так неловко. Ну, спасиби. Дай вам Бог здоровячка». Эх, жаль только, что в этом году они уже отцвели, как и сама хозяйка – доцветает. С каждым годом становится она всё слабее. К зрению, печенке добавились ноги. Иногда полностью отказывают. Попарит - отпустят. Так и живёт. Вот, что значит  свинарка! В жизни, как водится, всё имеет своё эхо. Перетрудился - обязательно            отзовется…

     В один из летних дней приехала Катя с малышней. Веселые, говорливые. Бабушка, хоть и не видит, но издали услышала  знакомые голоса. Обрадовалась. Стала на колени, побежала, как летчик Мересьев, навстречу.

     -Мои вы хорошие! Вы моя отрада!

     А они стали перед нею: такие рослые! Андрей, который постарше, вытянулся, стал  тонким и гибким, как лоза, и неразговорчивым, как отец. А Иван, который  моложе, получился низким, полным, но боевитее. Иван сразу метнулся в хату. Он любил лазать по ящикам от шкафов, пока никого нет, разглядывать фотографии, наблюдать за работой настенных часов. А Андрей остался при матери.

     Катя:

     -Что, ма, совсем уже ходить не можете?

     -Как видишь! Ступнями нельзя, пользуюсь коленями. Эх, прошли, дочка, мои годы!   Сколько всего пережито! Резиновые сапоги, навоз, холод! Сейчас  свинарки и работают куда легче, и за труд теперь платят больше. Вон Клава Пугачева. Слышала? Которая из Петровки. По 30 поросят получила от свиноматки! Мы о таких цифрах лишь мечтать могли. Что у нас! Ни механизации, ни концентратов, как сейчас. Мы старались, чтоб хоть 10-15 получить. Ну, получали. Так от болячек теперь отбоя нет. А Клава что? Ещё на пенсию не вышла,  а уже на «Москвиче» ездит, точно председатель…

     -Купила?

     -Какой «купила»? Наградили!

     Прервал Андрей:

     -Ба! А я вам подарок сделал. Вот, возьмите.

     Он ходит в Дом пионеров. Занимается  выжиганием. На одной из фанерок выжег птицу, а на другой - якута, едущего на санях в оленьей упряжке.

     -Ой, спасибо, внучок! Я их обязательно прикреплю к стене и буду любоваться.
     Андрей, довольный, ушел.

     -Ма! А что это дядя Гриша с какой-то женщиной  во дворе ковыряются? Так дружно работают! Можно подумать, что муж и жена.

     -Гриша? Кто его знает! Говорят, подженился. Принял там одну. Она жила около Николаевского сада. Женя. Помнишь, её муж у Кости помощником  был, когда опрыскивали посевы. А в прошлом году умер.

     -Артем? Кучерявый такой. А что с ним?

     -У сельских мужчин одна болезнь. Водка. Пил, пил, пока не нашли под скирдой окоченевшим. Она с ним столько  намучилась! Прости, Господи, что скажешь: может, это и хорошо, что ушел на тот свет. И себя  освободил, и её. А под крылышком Гриши, она как на свет родилась. И он воспрял. А то, было, здоровый мужик, а всё – один. Теперь  вместе ходят в Дом культуры. Участвуют в колхозной самодеятельности. Знаешь, как  красиво тянут! Э, он за ней! Чуть ли не на руках носит.

     -А детей у неё сколько?

     -Сын есть. Ну, так он уже женился. Бригадиром  в полеводстве работает. Остался в её хате. Тоже, как и отец, часто торчит  в магазине, То по стопочке, то пивка, как выражается Костя, для рывка. Короче, какой отец, такой и сын. Как и у меня. Иван Павлович не   прокисал, и дети – в него все. Взгляни на Костю…

     Среди трактористов редко, конечно, найдёшь такого, кто не заглядывает в «лавку». Мужики! Но завсегдатаев – единицы. Они уже обжились там. Не становятся в очередь, а подают троячок  поверх голов, принимают бутылку – так же. И пьют не в магазине, а под старой шелковицей. Смастерили столик и – заходи, заскакивай, если мимо проходишь, проезжаешь. Там тенёк, уют. И, главное, они никому не мешают, и их не гонят.

     Костя, работая на тракторе «Белорусь», весной и летом занимался опрыскиванием овощных плантаций и посевов. То – заправка, то – пересменка, то – обед. И каждый  раз приходится ехать мимо магазина. А там уже сидят. Тормознул, посидел, освежился и поехал. К такому просто привыкают. А если ещё и причина есть, то это двойная беда. А у Кости причины были. Первая. Вспомним, как он рассказывал о ракете, которая  взорвалась. Так вот. Она тогда не просто взорвалась, а «пропитала» радиацией всё живое вокруг. Вот и получается: внешне парень как бы ничего, а при очередной медкомиссии получил диагноз – белокровие. Вот вам и ракета! «Безвредная»! А поскольку он постоянно жаловался на внезапное появление температуры, кровотечения, боль в костях и суставах, то ему прописали лечение. Витамины, спокойный образ жизни, легкий труд, санатории. Но и ни то, и ни другое он выполнять не собирался. Выпил – легче. И – хорошо. А санатории – это, знаете, не для колхозника. Вторая. Поскольку он постоянно навещал стол под шелковицей, то дома, разумеется, хоть шаром  покати. А тесть  без конца упрекает. У зятя, мол, во дворе, кроме собаки, ничего  нет. А тесть не  просто – тесть. Он ветеран войны, имеет  награды. Его в селе (живёт он за 15 км. отсюда) уважают, прислушиваются. А Костю такие слова раздражают. Вот и завязался клубочек. Чем больше пил, тем больше осуждали. Чем больше осуждали, тем  больше пил. И это вошло в привычку, перешло в стиль жизни. Судите сами. Разве нормальный человек напишет на кабине трактора: «Всё может быть, всё может статься…» Дальше идёт перечисление явлений, которые могут статься: жена, мол, может изменить, заболеть можно и так далее. Но «бросить пить», заканчивается стих, «никогда!».

     Очень изменился молодой отец. Даже озверел, если хотите. Однажды так запустил топор в жену, что аж зарубина на дверном косяке осталась…

     -Ма, а Вася как себя ведёт?

     -Ой, тот тоже! Как напьется, не лучше.

     Тот только пришёл со службы. Вробе б, и ничего парень. Ходил в клуб. Познакомился с девушкой, провожал домой, под  утро приходил со свидания. Любовь, что ли? Кто знает? Но загорелся! Ну, а пожар чем тушат? Водой! И любовь можно водой. Обливаться       ледяной, окунаться зимой в прорубь, и всё станет на свое место. Но некоторые люди это чувство «остужают» водкой. И Вася пошёл по такой  дорожке. Сделался завсегдатаем столика, что стоит под шелковицей. Притом, не сам, а с будущим  тестем. Тот тоже  на  выпивку отзывчивый. Короче, сжились. Вольно, просторно. Но тесть раньше начал. Можно сказать, прошёл первоначальную подготовку, окреп. А законы природы таковы, что если начнёшь раньше, то и  закончишь раньше. Вот он и закончил. Подрался с таким самым, как сам, загнал ему в живот нож и сел на 4 года. А Вася остался. И пьёт, пьёт. По какому поводу? А у любителей выпить, оказывается, всегда есть повод. Какие б события в стране, в районе, в селе, в душе ни происходили, за то и пьют. За  снижение, например, цен на товары первой необходимости, за награды, которые  получили  труженики района, за то, что в Украине собрано пшеничный каравай в 1 млрд. 100 млн. т., за то, что район перевыполнил план сдачи зерна государству. И тэ дэ, и тэ пэ.

     -А Шура, тракторист, не пьёт, интересно?

     -Ты знаешь, птфу-птфу, пока нет.

     -Ну, вот! Как бабка пошептала! Вот бы и ваших через клеёнку...

     -Надо бы. Да  некому. Председатель  другим  делом  увлёкся. Ты ж, наверное, слышала, что он с Инкой шуры-муры закрутил?

     -Не знаю.

     -Там, говорят, такая любовь! В степи, при  луне. Один мужик критикнул его на   колхозном собрании, так  он  в своем  выступлении отрезал ему. «Прэждэ, чэм критиковат другой, нада грамота набраться. Нада книжка читат». И поднял того, кто критиковал. «Вот ты какой книжка читаль?» Тот, не  задумываясь, ответил: Достоевского, мол. А этот ухмыльнулся и говорит: надо, мол, «соврименной книжка  читат, панымаишь? Держаль в руках «Архипеляг гуляг»? Нэт. А я читаль»…

     -О, а вот и Вася идёт. Легок, как говорится, на помин.

     Вася вошёл в калитку с напускной весёлостью, поздоровался с Катей, начал наигранно обнимать, целовать. От него разило, как из пивной бочки, и она его отправила, куда  Степан телят не гоняет. Покорно поплёлся в хату. Шумел там, гремел табуретками и утих. А у Кати с матерью продолжился разговор. Вдруг через минуту выходит из хаты. Кажется, пьянее, чем был. Рубашки на нём нет. Распарился. Вытянулся в проеме дверной коробки наискосок, и началось «представление». Вид у него, как у настоящего  моряка. Верхняя часть тела мощная, обросшая волосами. Бицепсы на руках, как у штангиста. Красавец, хоть куда! Но водка, в данном случае, придала телу вялость и безвольность. В правой руке он держал острый кухонный нож…

     Катя не поняла:

     -Что за причуды!?

     -Сейчас, сестричка, поймёшь! – и приставил нож к той части тела, где сердце.

     А дело вот в чём. Вася служил на подводной лодке. Видите, как откормили? Хоть иконы с него пиши. Но есть одно «но». Лодка-то вся  пропитана радиацией. Плюс, часто случались ситуации, когда на лодку доставляли боевые ракеты, а разносить по местам некому, потому что привозят, как правило, в выходной день, когда офицеры, ответственные за подобного рода работу, отдыхают дома. А дежурный офицер, как правило, уговаривает матросов, чтоб разнесли, а он им каждому  даст по бутылке. Какой солдат (читай: матрос) не желает глотнуть этого зелья. Соглашаются. Притом, с превеликим удовольствием. Вот, видимо, и хватил  радиации. Потому, что в первые месяцы прихода домой его поведение удивления не вызывало, но когда стал бегать на свидания, дошёл до интимных отношений, понял, что что-то в нём не так…

     -Вася! Что ты делаешь?

     А он со всей силы давит на нож.

     -Зарежусь!

     Но, хоть и давит со всей силы, а меру чувствует. Короче, видно, что играет на публику. Катя – к нему. А он ещё сильнее давит.

     Поскольку это уже не «премьера», мать говорит:

     -Катя, не трогай его. Пусть режется. Давай, Вася, давай!

     Тогда он смягчает страдание окружающих. А через время исчезает вообще от дверного проёма. Ложится в кровать, навзничь, и смотрит в потолок.

     Катя:

     -Ма! Это он в армии таким стал? Слушайте, напишите в Министерство. Кто-то же    должен за это ответить?

     -В Министерство? А! Ездила уже к Ягоде!

     -Ма! То было давно. А сейчас не так.

     -Сейчас? Сейчас  не  лучше. Я лишь за то, что дочерью  зажиточного крестьянина была, всю жизнь носила на себе косые взгляды начальства. Думаешь, я не заслужила какой-нибудь награды? Так в передовики - не высовывайся. А с зятем, видишь, как поступили. А еще, подожди, внуки  подростут. Вот так. И что двух  сыновей сделали, считай, калеками, то, тоже, как так и надо!

     -И всё-таки, напишите. Там, наверху, разберутся. Может, помогут в лечении, льготами обеспечат. Мало ли что! Вы напишите.

     -Ну, и что! Если захочут помочь те, кто наверху, так эти, что внизу, «веснушчатые» да «пирипилённые яйца», поперёк станут.

     -А вы напишите!..


     1978 год
     Все новинки села начинаются с разъезда. Что село! Село - это тупик! А вот от разъезда кто б ни шёл, от него обязательно веет свежим ветерком. Смотришь на него и ощущаешь, что где-то там, далеко, во всяком случае, за границей села, есть иная жизнь, большая. Поэтому и хочется знать: а какая  она там, жизнь? Что там не так, как у нас, в селе? Даже поезд, когда простучит колесами о стыки мимо села, и тот наводит на мысли о Киеве, если он – Киевский, о Львове, если он - оттуда. Да и если просто идёт человек от разъезда в село, даже, если он местный, и от него отдает новизной.

     В мае, когда на зеленых коврах окраин села цвели одуванчики, вышел из вагона  пригородного поезда Демян Гнатенко. Это тот, что ещё в прошлом году планировался Васей на «пост» своего  тестя. Не получилось. Сел на 4 года. Подумается, как это – сел на 4 года, а идёт домой? Ведь всего лишь год прошло, как посадили. А идёт! И люди, что выглядывали со дворов, здоровались, тоже так  думали, а спросить (Боже упаси!) стеснялись. Как бы не напроситься на неприятность! Так что всё-таки произошло? Оказывается, произошло в жизни событие, которое пытается сделать в головах селян  революцию, а они, те головы, не могут принять новшество, спорит каждая  тихо сама с собою. Помнится, когда колхозникам ввели ежегодные отпуска. То тоже было  новшество. Так тогда головы не бунтовали. Каждый, кто получил отпуск, упаковывал балетку и – на поезд. Ехал то ли на экскурсию, то ли в санаторий. Позже, кстати, санатории колхозниками были забиты. А теперь вот оказалось, что не только колхозник – человек, что ему надо раз в году отдохнуть, но и вчерашний хулиган – тоже человек. И ему, начальник, подавай  раз в году отпуск. А ты, «контора», готовь отпускные, билеты туда-обратно, прочие  блага  человеческие. Ведь он человек! Правда? Вот-вот! Идёт Демьян Гнатенко и «обсасывает» тему. Узелок у него в руке. А что ещё может быть у зека? Ну, бритвенный  станок, помозок, как у Ивана Павло- вича когда-то был, и пару надкушенных сухариков. Отпуск, как-никак.

     А пока Демьян Гнатенко «изолировался» от общества и не пьёкся о его благах, в Иван- овском жизнь не застыла на месте. В селе его никто и не выглядывал, и не ждал. Без него, собственными  руками, создавали  себе  жизнь  цивилизованную. Кстати, в том году, когда он шёл домой, местная газета опубликовала материал: как в колхозе «Верный путь» строят нужные селу объекты – много, быстро и качественно. Там перечислялось, что уже построили  общежитие, например, на 50 мест, столовую, заканчивают строить 4-й корпус МТФ на 1000 голов, детский комбинат, прочее. Жизнь идёт вперёд без отдельно взятого человека. Да и время гонит, гонит, каждого, как перекатиполе по холмам. Как раз идёт 3-й, решающий год пятилетки. Так что везде строят, везде торопятся. А в    Ивановском сколько всего настроено! Материм председателя за разгульный образ жизни, за грубость, а он, смотрите, во что превратил колхоз! Строит, строит! Демьян Гнатенко глазам своим не верит. Так всё тут изменилось. За последние годы «пирипилённые яйца» или «Архипеляг гуляг» построил, например, контору. Теперь и у него, и у специалистов  колхоза просторные и светлые кабинеты. Для себя занял кабинет, как зал. Глянешь в глубину, лишь чёрная шевелюра да волосатые руки видны. На входе, справа, посадил губатую, но ничего себе, девочку-машинистку. А в селе как? Печатать умеет и – дай Бог! Теперь к нему  так  просто не попадёшь. Как-никак, кордон. Она  расспрашивает: зачем (а он рядом сидит), а потом принимает решение – пропустить, не пропустить. Кстати, и «Волгу» серую заменил на чёрную. Лишь пыль сзади - винтом! Построили 2-этажное общежитие. Летом молодежь съезжается подзаработать на уборке садовых культур, овощных. Домов настроил. Стоят, как ящики во дворе консервного завода. Амбулатория, школа, Хозмаг, Продмаг, Консервный завод. «Закатки» идут по всей стране. Гараж, теплицы. А на въезде в село красуется большая скульптурная композиция, посвященная освобождению села от  немецких  захватчиков. Шел Демьян Гнатенко и восхищался…

     Шел он, конечно, домой. Его хата ближе к Николаевскому саду. Но, поскольку улица в селе одна, то пришлось «мозолить» глаза каждому, кто встречался. В селе, знаете, как не
любят тех, кто с законом не в ладах! И косые взгляды были, и полукосые, и просто  молчаливые. Но разговор не затевался. Лишь у двора Веры Васильевны вынужденно остановился и выслушал всё, что ему полагается. Дело в том, что он теперь для этой семьи – родственник. Вася, оказывается, взял его дочь, Олю. Так, без свадьбы. Просто привёл в хату к матери, объявил, что «отныне это моя жена», и живут. Отец об этом знает. Жена сообщала в письмах. Остановился, конечно, ещё и потому, чтоб узнать у свахи, как тут  дети поживают? Но молодых, к сожалению, дома не  оказалось – оба на работе. Зато  поговорили о другом.

     -О, а что так быстро? Отсидел, что ли?

     -У видпустку, сваха. Положено, як-не як!

     -Что за тюрьма? В отпуск их пускают! Может, вас ещё и по курортам возить?

     -По курортам - ни, а у видпустку – раз на рик положено. Життя иде вперед. А у вас,   бачу, воно теж цвите. Стильки настроили! Чому б не жити?

     -Вот и жил бы! А то попёрся в тюрьму. Оно тебе надо было, хрен старый! Работал бы, как все, о пенсии думал. Дали б тебе твои 46 и живи, в ус не дуй. А то в тюрьму ему захотелось, видите ли!

     -А тоби, сваха, скильки по-новому нарахували?

     -Как и всем. 46. Ты думаешь, свинарка – что-то особенное. Честно, между прочим, заработала. Не то, что ты, Демьян. Придёшь из тюрьмы и будешь бегать по кабинетам да требовать своего. Сейчас время такое, что не в тюрьме надо отсиживаться. Власть не обижает тружеников. Вот недавно, слышал? А! да ты из тюрьмы идёшь! Целыми списками печатала газета награжденных за труд. Одним орденом 17 человек, другим – 21,31. Как звезды с неба сыпались! О, жизнь!

     -Там, напевно, и Райкомивцив, як казав Гриша, повно?

     -А как же! Есть.

     -Буде про що Гриши балакати.

     -Хм! Гриша уже не тот. Я виделась с ним, разговаривала. А он мне: ой, тетя Вера, мне сейчас, мол, не до газет!

     -Чим, цикаво, вин там так перевантажений?

     -Ну, не скажи! У него сейчас новая жена. Там оба, как голубки. В клуб – вместе, в магазин – вдвоем…

     -Сваха! Нова дружина – це тимчасово. Потим вона стане старою, и показни почуття зникнуть. – засмеялся. -- Ось у Леонида Иллича справи – це надовго. Чули, йому на святкуванни дня радянськои армии орден Перемоги вручили?

     -А чего ж! Слышала. А ты откуда знаешь? Из тюрьмы и…

     -Вязниця – вязницею, сваха, а политзаняття – за роскладом.

     -Тут тоже стали  браться не только за колхозника. И начальству гайки закручивают. Районная газета шумела недавно. Мол, привыкли жить по принцыпу: снизились надои молока, валят на дождь, которого, якобы, было много; плохой урожай  – кричат, дождя не было.

     -А у нас з начальством все, як треба. Вчасно вкладуть, вчасно пиднимуть, нагодують и книжки Леонида Иллича прочитають.

     -И у вас читают?

     -А як же! Малая земля – ля-ля-ля-ля-ля, ти моя вторая мать… На останньому слови, до  речи, на зони згоди немае. Одни бачать його в повному розуминни, як мати, а инши матюкаються им, як сапожники…

     Оба оглянулись. В это  время по улице, от двора ко двору, быстрым шахом, почти бегом, шла почтальонша. А в  селе по-другому и не ходят. Воткнула  газеты, письмо в почтовый ящик, что у каждого висит на калитке, и – дальше. Увидев Веру Васильевну, она крикнула, показывая на сумку:

     -Не йдить. Вам лист.

     Ну, а Демьян Гнатенко, чтоб не встречаться, собрался домой:

     -Я ще забижу, сваха. Не гидуй. Адже я, як не як, родич.

     -Давай! Забегай!

     И расстались. А тут и почтальонша подошла. Сумка пузатая, видно, тяжелая. Но плечо у Ирины натретированное. После десятилетки года два уже, как таскает. Заработывает стаж, чтоб в институт культуры поступить.

     -Ось ваш лист, титка Вира. О! Та на ньому таки печатки!

     -Какие «такие»?

     -Козирни!

     -Не знаю. Я не от кого не жду.

     -А он написано: Министерство оборони…

     Поскольку зрение  слабое, ждала, пока  приедет Катя. А она, как звоночек, в воскресенье рраз и - тут. Вскрыли конверт. Читают: «Уважаемая Вера Васильевна! Министерство обороны СССР благодарит вас за сыновей, которые встали в ряды вооруженных сил для защиты нашей необъятной  Родины. Низкий вам поклон. Одновременно сообщаем, что Ми- нистерство не несёт ответственность за здоровье бывших военнослужащих». Трогательно! Ничего не скажешь! А подпись! Она настолько запутана, будто её  сделал колхозный бык на пыльной дороге.

     -Твоя работа, Катя?

     -Ма! Я ж хотела, как лучше.

     -А я тебе сразу сказала. Ничего тут не получится.

     -Ладно. Больше не буду. Скажите, Семён наведывается?

     Сенечка-преподобный ещё в прошлом году вернулся из армии. Устроился в райцентре   шофёром на автопредприятии. А живёт в общежитии.

     -Да как-то был.

     -Скорей бы женился. Может, и вам легче стало. Две невестки, всё-таки…

     -Мне? Вон уже один привёл. Кормлю, пою и спать укладываю. Хорошо ещё, хоть работают. А то, не знаю, как бы я жила…


     1979 год   
     Так устроена сельская жизнь. Когда в январе-феврале каждого года проводится  отчетно-выборное  колхозное собрание, на него идут все. Как говорится, кому не лень. Работает, например, селянин в городе, а живёт в селе – идёт. Гриша вообще никакого отношения к колхозу не имеет, но – идёт. Интересно всё-таки  знать, о чём будут говорить, какие у колхоза планы на будущее,  кто вышел в передовики, кого наградили, как ведёт себя председатель и изберут ли его на следующий год? Пенсионеру вообще, казалось бы, это собрание «шло и ехало». Пенсию домой приносят. Чего тебе ещё не хватает? А идёт. Достают из шифоньеров черные шубы, надевают  теплые пуховые платки и идут в Дом культуры, где должно состояться собрание. Идут так активно, будто там пообещали выдать тринадцатый оклад. И не важно какая погода. Идут…

     17 января, в день собрания, мела пурга, выл ветер, закручивались на толще снежного покрова замысловатые рисунки, глаза забивало «крупой», а колея была по колени. Но  Вера Васильевна, Нина Андреевна и Савелий  шли, отвернув от ветра лица, будто первопроходцы в тундре. Главное, что не просто  шли, растирая щеки, носы и утирая  слезы, но и умудрялись разговаривать.

     -Вира! – спрашивает Нина Андреевна. -- А ти ще ходиш на свинарник?

     -Ты знаешь, уже не часто. Но бываю. Как только с ногами затишье, так иду. А кто Инке поможет, кроме меня. Я ведь подруга, как-никак. И вообще, сейчас модно, когда   пенсионеры обучают молодых.

     -Ну, Инка хиба новачок?

     -Не так уж и новичок! Но у меня знаний больше. Вот, смотри. Колхоз «Шевченко»,   например, планирует в этом году получить по 2 опороса от свиноматок. Инка это тоже знает. А вот как этого достичь? Тут я должна помочь своим опытом. Или, скажем, такое. Как довести ежесуточный привес на откорме, как там  планируют, до 420 граммов? Это, знаешь, не так просто! Опыт надо иметь. Фу, уже полный рот снега. Давайте медленнее…

     -А ти думаеш, у мене на роти дверцята? Ничого страшного. Розтане, зглотнем водичку и пидемо дали. А щодо нашои допомоги молодим - ти права. Мени теж, скильки рокив на пенсии, а дзвонять. Ти, мовляв, як знайдеш вильну хвилинку, то допоможи Иринци. Ну, я и розказую ий. А чим займатися? Свои дити вже розъихались.

     -А Ирочка – девочка, ты знаешь, умница. Сейчас ведь молодежь «цикава», как ты     выражаешься. Ни здрасте вам, ни культурного языка. А эта издали кричит: «Доброго здоровья вам, титка Вира!». Будто знает, что именно здоровья мне как раз и не хватает. Придёт, сядет на лавку, как своё дитя, расспросит, подскажет, что надо.

     -Так вона ж в институт культури готуеться. А туди тильки таких и приймають. Визьми  туди полино, так з нього колода и вийде.

     -Один я – сачок. – говорит Савелий. -- Я кожен день не ходжу. А коли настае весна и починають ремонтувати технику, я сам йду в бригаду. Инших припрошуе  правлиння, а я - сам. Торик, наприклад, аж до закинчення весняних робит ремонтував.

     Нина Адреевна – женщина любопытная:

     -Слухай, Вира! А що це до Кости недавно  милиция  приижджала? Сама я не бачила,  але по селу чутки ходять.

     -Ой! Как тебе сказать, Нина? Напился как-то и поехал на тракторе к тестю. А на дороге дежурили дружинники. А он же, знаешь, какой? Всегда «прав»! Ну, и подрался с ними. А их много! Намяли бока, ещё и в милицию сдали. Дело завели…

     -О! Так и посадити можуть! А у нього - сынок. Скильки це йому?

     -Шестой уже. А что касается «посадить», так пусть сажают. Сам напросился, сам пусть и отвечает. С него всё равно пользы, как с козла молока.

     -Чому ти так думаеш, що вин такий?

     -Не веришь мне, спроси Свету. Маты, перематы, топоры, ножи. А вообще, его уже не излечишь. Слышком за выпивку взялся. Скажу по секрету: у него белокровие…

     -Що ти кажеш!?

     Пока дошли, окоченели. Ресницы почти смерзлись. И с такой радостью шагнули в   вестибюль. Думали, хоть там согреются. Но – увы! В вестибюле, как и на улице. Только ветра и метели нет. Стены, покрашенные краской, одубели, скучно так смотрятся и жалостливо. На главной стене – портреты членов Политбюро. Кажется, что  они тоже цокотят зубами.   Подумали: вестибюль-таки не зал. Там-то, наверняка, тепло. Как  можно  сидеть на собрании, если не топят? Открыли дверь, а оттуда тоже дохнуло холодом. А народ уже расселся, ждёт открытия собрания. Впереди, видит Вера Васильевна, Инка с высокой прической уселась. Ну, та с председателем шуры-муры. Этой  надо. Мужики в  шапках, с опущенными «ушами», бабы в платках. Кое-кто даже – на два. Подыскивая себе места, опоздавшие думали: неужели, мол, нельзя было хоть для собрания обогреть зал? Дышут колхозники, а изо ртов пар клубится.

     А вы думаете, в президиуме тепло? Чёрта с два! Стол поставили не на сцене, а опуст-  или вниз, на пол зала. Как всегда и как везде, красная скатерть, с боковинами аж до пола,   графин с водой (как она в нём не замерзла), стакан, ваза с тепличными цветами и   начальство в кожухах. У председателя тоже – пар изо рта. Хотя кожух у него лучше греет, нежели шуба любого из колхозников. Он ведь из натуральной  овчины. И шерсть сантиметров, наверное, восемь длины. А снаружи - кожа. Председатель ревизионной комиссии тоже в шубе, но несколько лучшего качества, чем у крестьян. Не отстал по качеству «обогревательного приспособления» и представитель Райкома – «как вас там?». Он тоже в кожухе. Где они их только берут? А вот «уши» в своей шапке он не опускал. Начальство! Притом, районного уровня! Хотя нос раскраснелся, а зубы цокотят.

     Открыл собрание сам председатель. А поскольку такой холод и, в связи с этим, спло- шное равнодушие «электората», то и слово сам себе предоставил. Получилось, как у того городского артиста-пенсионера, что приезжал когда-то в  село. Сам себя и ругает, сам се- бя и жалеет. Стоит на трибуне, переминаясь с ноги на ногу, и читает с бумажки: молока к концу года надоено - столько, мяса - столько, зерновые вообще превысили все ожидания.
Многие показатели колхоза, конечно, заслуживали восхваления. Так почему же ты,   кучерявая шевелюра, не обогрел клуб для людей? Ведь это они дали тебе такие показатели. А у него, наоборот, манера: если хорошо, значит, надо навязать на следующий год ещё большие цифры. Райкомовец ведь слушает! Чтоб видел, кто  в «доме» хозяин! В частности, говорит, по молоку надо подтянуться, а по мясу – удвоить. И нашел же причину, чтоб, казалось бы, на мелких  вопросах  разыграть трагедию. Мяса, мол, транжирим много. Назвал Лидию Костиникову, которая прошлой осенью, организовывая проводы сына на службу в армию, выписала  150 кг. свинины. Светлану Гелаевич – 120 кг. А почему они выписывают, а не покупают, скажем, на базаре? Потому, что мясо в колхозе  дешевле. Как тут, мол, выполнишь план, если на вечеринки  собирают по 200-300 чел.? Критику он, конечно, провёл деликатно. Повернул так, будто  бы его ругает Райком. А «как вас там» поддержал. К тому же, добавил, что поголовье района, дескать, снизилось и теперь надо всеми силами его наращивать.

     Вера Васильевна слушала и думала: «Господи! Как хорошо, что Вася не затеял, было, свадьбу, а Сенечка-преподобный вообще ушёл в примаки». Кстати, он нашёл себе  девушку из чужого села и переехал к ней жить. Сват, говорят, справил небольшую вечеринку, но без участия свахи, так как сын не посещал её в свои планы…

     Вот и получилось, что председатель искусственно разделил зал на две  противоборствующие силы. С одной стороны были обычные колхозники, которые дали хозяйству приличные показатели. С другой – председатель, ревизионная комиссия, Райком и красная скатерть, которая, кстати, раздражала замёрзших людей сильнее, чем раздражает красное полотнище тореадора – быка. А потом председатель сделал ещё одну кляксу. Взял и расхвалил Инку. Она, конечно, имеет высокие показатели. Но не сейчас надо было это делать. Не вовремя он выдернул из колоды козырную карту. А колхозники поняли, что к чему, и расшумелись, разговорились. Притом, так громко, что кое-кто даже выкрикивал. В итоге получилось так, что председатель себе говорит, а зал – себе. Успокоить некому, так как докладчик – он же и председательствующий. Лишь Райкомовец интеллигентно постукивал карандашом по графину. Но шум не утихал.

     И председателю ничего не оставалось, как закончить доклад, а первое слово (притом в спешке) предоставить передовой свинарке Инке. Ну, а поскольку у него была   стопроцентная уверенность, что она успокоит колхозников (красивая, начитанная, до боли своя), а у селян - такая же уверенность, что она просто подставная утка, то шум усилился. Вышла Инка к трибуне, стала, провела, как гипнотизёр, взглядом по залу, и все утихли. Что и говорить, женщина – в собственном соку. Одного лишь взгляда на неё достаточно, чтоб ноги согрелись. Прическа у неё – копной. Это удлиняло лицо, и делало  её величественной. А, может, даже и Богиней! На ней длинное, теплое пальто, с пушистым, соболиным воротом. Сапожки, явно, не из сельского магазина. Короче, видно по её убранству, что «пирипилённые яйца» крепко на неё затратился. А она, соответственно, не раз его на собраниях выручала. И на этот раз выставил её, как тяжелую артиллерию.

     А поскольку Инка – любовница председателя, плюс, женщина начитанная, красивая, то на колхозников смотрела, как на серую массу. «Озабоченно» оглядев зал, она тут же поднажала на моральный аспект. Дескать, в колхозе с цифрами не клеится, а вы тут бухтите, что в зале холодно.
     Она, конечно, хотела призвать людей к благоразумию. То есть, чтоб все прислушались к словам председателя. Но её высокие слова лишь подлили  масла в огонь. Закончить речь так и не удалось. В зале расшумелись ещё больше. Каждый из присутствующих, видимо, представил себе сценку, как они с председателем разъезжают по ночам на черной «Волге», и трибунному «штрейбрехеру» пришлось сесть на место…

     А конец собрания был таким. Три раза переголосовывали за председателя. Еле за    третьим разом Райкомовец протолкнул. Что ж! Не впервой…


     1980 год
     Хлеб – это святое! Как  выражался Л.И. Брежнев, «хлеб – всему голова». Носятся люди с этими словами, как с иконой Божьей матери, а всё равно идут вперёд своим путём. Как модно было говорить «путём цивилизации». Но, простите, какая это цивилизация, если азбуку жизни – хлеб, не стали ценить, а сам он в магазине стал похожим на кирпич. Не дорогой, конечно. По 16, 20 коп. Но не такой, как домашний. К нему, этому «кирпичу», от процесса изготовления до продажи, десятки, а может, и сотник рук прикасались. У каждой из них своя энергетика. Не всегда положительная. А нам его кушать надо.

     Это мысли не автора. Так думает Вера Васильевна. И попробуйте выгнать те мысли из  её головы. Она, если хотите знать, до сих пор ещё печёт свой хлеб. Уже мельниц,    которые могли бы смолоть муку, почти не осталось, а она – печёт. Пронюхала, что мужички возят в другое село, и сама к ним «присоседилась». На бутылку даст, и под вечер бричка, управляемая «в стельку» пьяными  извозчиками, останавливается  под  двором. Бутылка – это за всё: погрузить, смолоть, привезти, занести в хату. А что делать! Такова философия сельской жизни.

     Если выгрузят два мешка, её надолго хватает. А мука! Теплая! Пахучая! В селе её  называли сеянкой. Потому, что сеяли на мельнице. То раньше было, при дефиците цивилизации, выдавали шеретовку. Привозишь домой, берёшь в руки сито и – вперед: мука - в одну  емкость, высевки – в другую. А когда впервые мельницы стали выдавать сеянку, то из неё пекли хлеб лишь для праздничного стола. Внукам нашим этого не понять. Да и детям, пожалуй, тоже. Дело в том, что  наши  дети  как  раз в 60-70-80-х годах (20-го века) стали, как птенцы, уверенно отрываться от родительского гнезда. Отца и мать стали ставить в роль «домашних кладовщиков»: накорми его, одень, а всё остальное, то его дело. Появился своеобразный лексикон, типа: «Как хочу, так и поступаю!», «А мне наплевать!», «Это мое личное дело!». И так далее. И к хлебу отношение изменилось. Притом, не в лучшую сторону. А ведь до того  периода хлебом, как теперь, не разбрасывались. Хлеб во все века считался святым созданием Господним. На Пасху, например, Вера Васильевна, всегда давала корове ломтик хлеба с солью. Были периоды, что коровы у неё не было. А кто-то из подруг принесёт, скажем, бытылёк молока. Так она это молоко принимала так. Выливала его в свою посудину, а её банку возвращала с приба- влением к ней хлеба и соли. О чём  это говорило? О том, что она своим поступком как  бы  желала семье подруги, дому, животным двора добра и благополучия. Это теперь всего хватает! А раньше, было, оторвёшь ломоть хлеба от большого круглого каравая, покла- дёшь в торбу и несёшь в школу, как нечто значимое. А если к тому ломтю да молока ста- кан? У-у-у! 
 
     К чему такой «запев»? Дело в том, что однажды, в воскресный день, собрались у Веры Васильевны гости. Катя с детьми. Им уже, слава  Богу, по 13-15.  Вася с Олей. Впрочем, очень старательная девочка. Низенькая, верткая, ни минуты покоя. И Вася при ней забыл,
где лежит кухонный нож, которым когда-то тыкал в сердце. Получилась хорошая пара,  если не считать его пристрастие к столу, что – под шелковицей. И у Сенечки-преподобного с Анфисой как бы всё ничего. Девушка сельская, всё знает, всё делает. На огонёк, как говорится, заглянули и Нина Андреевна с Савелием. Притом, они, зная,что Вера Васильевна не держит  корову, принесли 3-литровый  бутыль молока. Какое оно густое! Разлили по чашкам, а бутыль так и стоит – белый, будто с молоком. Нарезали  хлеба, который  Катя привезла из города. Вере Васильевне, кстати, он и раньше не нравился.

     -Разве к такому молоку этот хлеб. Сходи, дочка, принеси тот, что я пекла. У меня ещё каравай сохранился.

     Катя сходила в сени, где на полке лежал каравай, принесла, нарезала, и начали кушать. Я вам скажу так. То была  не  еда, а сплошное удовольствие. У каждого разыгрался неимоверный аппетит. Ни слова никто не проронил. Некогда! Ели, будто  последний раз в жизни. И не молоко там, конечно, «виной». Оно высшего качества. Хлеб! Вот, кто «раскрутил» аппетит. И когда трапеза закончилась, Савелий сказал:

     -Багато ив хлибив, але такого ще не зустричав. Сама, Вира, печеш?

     -А ты в магазине встречал такой?

     -Боже упаси! Там – цегла. Не випадково школяри футболять окраець замисть мяча.

     -Мой хлеб гонять не будут, Савелий. Анфиса, тебе там ближе, сожми кусок. Ну, вот! А ты, сосед, говоришь.

     Сжала - получился комочек, а отпустила – вырос вдесятеро.

     -Так! Вмиете пекти!

     -А что там уметь! Я всю жизнь пеку. Спроси у селян, кто сейчас печёт? Редко найдёшь такого. А я вот, как видишь, пеку.

     Вася:

     -Древность! Это всё равно, что прядкой пользоваться, когда в  магазинах тканей и вязаний всяких полно.

     Нина Андреевна:

     -Вира, а як би у тебе зайняти досвиду?

     -Это не сложно! У меня сегодня как раз кончается хлеб. Вечером хотела делать. Вот мужики уйдут на рыбалку и начнём.

     -Так вони вже збираються. Хло-о-пци, поспишайте!

     -Идём, тёть Нина! Идём…

     Мужики с удочками, сумками, ведрами (кто что схватил) ушли на пруд, а женщины остались. Вера Васильевна, будто учитель, рассадила своих «учеников» по табуреткам, кроватям и приступила к делу. Прежде всего, говорит и делает, надо приготовить опару. Поставила на стол одну из кастрюль, насыпала муки, налила в неё кипяченой воды, размешала и оставила, чтоб остывала. А сама тем временем присела к женщинам,     массируя пальцами больную ногу (вниз, вверх), и повторяла:

     -Уймись, боль! Расходилась!

     Катя усмехнулась:

     -Наша мамка вечно будет жить!

     -Почему ты так думаешь?

     -Вы, я вижу, боли не признаете!

     -Никогда! Чуть что, и - гоню! И сразу становится легче…

     Говорили часа два-три.

     Потом встала, добавила дрожжи.

     -Пусть несколько часов стоит, чтоб подошло.
 
     Для семьи опары делает не много. Членов-то – раз, два и обчёлся. А раньше, было,  когда в хате жило шесть ртов, как «заквасит», так почти на сутки работы хватало. А что! Мука своя. Дрожжи самодельные. Ну, соль покупала. Так сколько там её надо? А навыки получила в детстве от матери, тетушки…

     И вот подошло время месить тесто. Важный этап! Тут Вера Васильевна свои  обязанности передала Кате. Та ведь жила при ней, и тесто не раз месила. А сама села на кровать, вытянула вперед ногу, будто ружье, и раздавала указания. Катя слушалась. Засучила рукава, вымыла руки. Начала месить. А все, как на  занятиях, наблюдают. Тесто тугое, упругое, напоминает собою сырую резину. Спина немеет.

     -Давай, давай! – подгоняет мать. -- Чтоб аж пот по заднице потёк! А тесто, что прилипло к руке, так не снимают. Смочи руку водой или подсолнечным маслом.

     Женщины смотрят и помалкивают, а у Кати лоб мокрый, ручьи по спине текут. Фу, наконец, справилась! Теперь надо оставить тесто, чтоб оно выстоялось. Присела и, так же, как все, включилась в разговор. Но долго не пришлось  отдыхать. Тесто-то живое! И оно всё время  норовит подняться. Говорят, как на дрожжах. Верно. Надо постоянно за ним следить. Только поднялось, опусти. Так вставала несколько раз.

     -Не так, Катя! – подсказывает  мать. -- Ткни кулаком в верхушку, и тесто опустится. Так, а ты, Нина, что сидишь? Печь нагрела? Смотри, чтоб солома перегорела полностью. Скоро будем сажать.

     -Доповидаю: пич готова!

     -Вот и хорошо! Да, только сейчас уже громко не разговаривайте. У теста есть     особенность. Оно любит тишину. Поняли?

     Шепотом:

     -Поняли. А ти знаеш, Вира, що Иринка вступила до институту?

     Шепотом:

     -Дай Бог ей сил закончить! Нам нужен завклуб, чтоб топил, чтоб самодеятельность была. Катя, а ты что стоишь? Режь на булки. Девочки, а вы несите жаровни. Ставьте. Раскладывайте. Скоро будем сажать.

     Скоро – это, значит, минут через 40. Прежде, чем попасть в печку, тесто надо накрыть полотенцем, и пусть оно выстоится. А Вера Васильевна, хоть и далековато ещё до  посадки, командует всеми полушепотом. Не успевают, бедняги, присесть. Катя и сама суетная, а суету матери не выдерживает.

     -Ма! Ну, что вы так торопитесь! Мы не успеваем.

     -А вы успевайте! Так, девочки, берём вон ту площадку… -- она металическая, с    короткими ножками, как столик. -- Ставим в печь. Ровняем  кочерёжкой жар. А ты, Анфиса, иди сюда. Ну-ка, проверь температуру в печи. Засовывай руку в дверку. Не бойся. Считай до десяти.

     -Раз, два… девять, десять. Ой, пече!

     -Вот и хорошо. Теперь ставим жаровни на площадку.

     Поставили. Закрыли дверь печи металлической крышкой. Вот, почти, и всё. Теперь,  главное, не шуметь. Через несколько часов мужики подойдут, карасиков нанесут, нажарят и со свежим хлебом будут уминать.

     Так и вышло. Первым Костя промелькнул в окне. Заглянул: женщины -  заняты. И пошёл домой. Шея у него, подумала Вера Васильевна, как у отца. Вся побита на квадраты. Будто из шоколадных плиток состоит. В саду стоял куст бульдонежа. Ветви длинные. На них цветки, как кулаки. От тяжести даже прогнулись. Костя подошёл к ним, сорвал два штуки и ушёл…

     Нина Андреевна:

     -Вира, ну, чим справа в милиции закинчилась?

     -Раз дома, значит, нормально. Я потом расскажу.

     Прошло нужное время. Начали вынимать хлеб. Получилось 7 караваев. Раньше, когда была большая семья, съедали по одному в день. А когда  эти съедят? Съедят! Раздаст каждому по караваю и пусть едят. На то и мать. А если кому понравилось печь, то можно продолжить это искусство дома. Жаровня свободная есть.

     Нина Андреевна:

     -Таку трудивницю видправили на пенсию! Ти б, Вира, ще гори звернула!

     -А что! Если б не глаза да ноги, и свернула б.

     -А то висувають на Дошку Пошани з инших господарств. «Гагарина», здаеться, минулого року перемиг?

     -Что ты равняешь наши времена и теперешние? Сейчас по 30 и больше поросят от свиноматки получают. А что мы! Ну, разве что  подсказать, рассказать. А соревноваться уже не смогу. Пусть Инка. Она – молодая…

     -Ох, як вона зганьбилася тоди на зборах! Памятаеш?

     -А как же! Помню. Я с нею говорила. Сказала, больше не будет выручать того    «Архипеляга Гуляга». И вообще, она с ним разругалась.

     -Ой! Мили сваряться, тильки тишаться…

     Когда караваи немножно остыли, так, что можно кушать, подоспели мужчины. И вправду, столько нанесли карасей, что на неделю хватит. Ну, за неделю умолчим, а сегодня ужин получится на славу.


     1981 год
     Вера Васильевна жила по законам Божьим. Любила природу, огород, полисад с цвета- ми, кустарниками и деревьями. А ещё больше любила людей. Так, как, впрочем, и они её. Жила со всеми настолько дружно и доверительно, что наружную дверь хаты вообще     никогда не запирала. Да что запирать! У неё даже замка не было. Куда б ни уходила (а надо и в магазин сбегать, и к подругам сходить, и к соседям), ограждала хату от внешнего мира сапкой. Подопрёт ею дверь и ходит, сколько ей надо. А сапка показывает, что дома никого нет. И никто, кстати, не лез, куда не положено. 
       
     Вот и сегодня. Воскресный день. Жара. С полей  доносится  гул тракторов и комбайнов, а это значит, что идёт уборочная кампания, и людей на улице не встретишь. Дай, подумала, схожу к Нине: посидим, поболтаем о том, о сём. Как-никак, общение скрашивает одиночество. Поставила, как всегда, сапку и – в путь. Но, не успев сделать и десятка шагов, у  калитки выросла фигура Инки. Она, вообще, редко ходит в гости, так как с темна до темна на работе. А сейчас, видно, что-то приспичило.

     Вера Васильевна всегда рада гостям, а Инке – особенно. Подруги, всё-таки. Мигом развернулась, указала на лавку, которая ещё  с  юношеских лет Инки стоит под окном, при входе в сени, и сама села. Мол, выкладывай, что хотела. На этой лавке Инка когда-то с Катей листали альбомы, читали и пробовали петь слова песен, шутили, смеялись. Короче, знает она её, как свои пять пальцев. Лавка, как лавка. У любого селянина, особенно у пожилого, она такая же, как и тут. Два стобца, вкопанные  в землю. От времени они уже подгнили. С них сыплется труха. Они «съехали с вертикальной линии набекрень». И вот-вот рухнут вместе  с  лавкой. Но держатся. И десять лет назад ожидалось, что рухнут, и – пять, но они стоят и держат на себе доску, сплошь побитую шашелем, подгнившую от дождей так, что местами даже щепки отваливаются.

     -Выкладывай, подруга, что хотела?

     -А ви, напевно, кудись йшли?

     -Да хотела к Нине сходить. Говори. Не скромничай. Хотела сходить, поболтать, так и с тобой это можно сделать.

     -Посидити, поговорити – и я з задоволенням. Вихидний день. А я баришня не замижня. Зайнятися ничим.

     -А с «пирипилённые яйца» что, уже всё?

     -Давно вже. Памятаете, коли з вами говорили? З тих пир – все.

     -И не пристаёт?

     -Чому? Видразу було. А потим замовк. Чула, титка Вира, що до  библиотекарки клини пидбивав. Та, правда, не  пидпустила. Чоловик у неи, дитина. А вин  все так вьюнком и вився. Казав, що дружина в нього  – корова. Так и мени таке говорив…

     Жена у него не работает. Ну, и разрослась  вширь. А он  приклеил  ярлык: корова! Дочь у них есть. Он её пристроил в музыкальную школу. Ездит в город по графику. В общем, такая семья, если не говорить о взаимопонимании. А если начать, то вот вам, как говорится, и пожалуйста. Инка, библиотекарша! А там ещё будут. А библиотекарша, впрочем, порядочная девочка. Зовут её Софьей. До библиотечного дела работала, как и все после десятилетки, на консервном  заводе колхоза. Маленькая такая! Как кукла «Барби». А черты личика, будто кто нарисовал. Там же, на заводе, нашлась пара. Парень -- лет на пять старше. Длинный, плотный, всё с улыбкой. Как, впрочем, и она. Вот и встретились две улыбки. Вечно ходили по заводу в обнимку. А когда поженились – тем более. На заводе все завидовали по-доброму их счастливой любви. Потом она родила сына. Была в декрете. А тут как раз библиотекаря в селе не стало. Ну, и председатель посадил её. А теперь, видимо, «пришёл забирать долг».

     -Ну, и что? Добился?

     -Не-а! – с радостью ответила Инка. – Не витримала вона його натиску. Зибрали з чоловиком вализи и переихали жити в иншу мисцевисть.

     -Да! Какими они были, эти «веснушчатые», такими и остались!

     -Що за «веснушчатие»?

     -А! Многое ты еще в жизни не понимаешь. Молода! Потому и так.

     Мимо двора  пронесся «Белорусь» с прицепом. Около  соседа  остановился, вывернул на траву силосную массу и уехал.

     -О, жизнь пошла! Прямо под двор возят корма, лишь бы откармливал животных.

     -А ви хиба не чули, що секретар Райкому сказав? Бильшисть господарств у райони   знизили виробництво свинини. Ось и пидключають приватний сектор.

     -Мне это уже не по зубам. Да и не держу я ничего. Ни корову, ни поросёнка. А указания  всё идут. Заключайте, мол, договора с колхозами! Мы будем возить под двор силос, дерть и солому, выписывать вам телочек, поросят, а вы откармливайте.

     -А що? Багато хто миг би видгодовувати, як ваш сусид, наприклад. У тому числи и - я. Але це треба йти в контору, виписувати, пидписувати. А там той бугай!

     -Инка! Ты такая видная собой женщина. Чего ты с ним связалась?

     -А, титка  Вира! Памятаете, я вам розповидала. Один раз пидпустила и – пишло-поихало. – и, чтоб сменить тему -- А ваш сват, випадком, не прийшов ще?

     -Три раза был в отпуску! Вот уже должен освободиться.

     -И потягнуло ж на старисть! У вязницю…

     -Да. Ну, а на работе у тебя как?

     -Ой, зараз важко стало працювати! Николи и вгору подивитись. Там Черкасчани вийшли з почином, там Райком тисне, тому, що пидтримав. Хочуть закинчити пятиричку з приростом у тваривництви на 30 видсоткив. Не знаю, не знаю!

     -Не падай духом, Инка! Всё образуется.

     К калитке подъехал подросток на велосипеде. Инка не узнала, что это внук бабушки, и говорит:

     -Титка, Вира! Хлопчик! До вас, мабуть?

     Подошла. Присмотрелась слабыми глазами. Стоит мальчик: одна нога рядом с велосипедом, а другую переброшено через раму. Задышался…

     -Андрей, что ли?

     -Я, бабушка!

     -Кто тебя пустил в такую даль на велосипеде?

     -А мне мама разрешила. Я ей целую неделю посуду мыл.

     Инка встала:

     -Гаразд, титка Вира! Раз внучок приихав, то пригощайте, а я пиду. Якось загляну…

     А бабушка набросилась с расспросами.

     -Как же ты ехал? На дороге столько машин! Ай-яй-яй-яй-яй!

     -Бабушка! Что вы переживайте! Я маме пообещал, что буду соблюдать  правила. Так и ехал. Направо повернуть – правую руку выбрасываю, налево – левую.

     -Моя ты умница! Пошли я тебя покормлю.

     Не успел Андрей опустошить тарелку борща, как в дверь опять постучали. Вот день  сегодня выдался. Пошла открывать со словами:

     -Она у меня никогда не запирается, а они всё стучат. – открыла, а на пороге – сват по линии Сенечки-преподобного. Он, вообще, никогда сюда не ездил. А это что-то, наверное,    привело. И она – в воздух: -- Что сегодня за день!?

     -Недиля, сваха! Ось и я - в гости. Приймете?

     Перед нею стоял худощавый, жилистый сельский мужичок, в плоской фуражке, как коровий блин, в чистой, поглаженной рубашке и добродушным лицом.

     -Проходите, сват! На чём вы приехали? А то внук вот - на велосипеде.

     -Та на чим? Як вси! На автобуси.

     -Да вы ж, вроде, никогда тут не были, интереса не проявляли. А тут вдруг…

     -Так, раптом. Хотив побалакати, сваха.

     -Милости прошу. Садитесь. Я борщом угощу.

     -Борщ можна. З дороги-таки.

     Андрей ушел в дальнюю комнату, а сватья остались. Сват крепко нажимал на борщ, который сваха  прикрасила тяжелым куском  курятины. Ел и как бы мимоходом говорил. Темы никакой не придерживался. Потом ещё с часик говорили без борща. А когда подошло время идти на автобус, всплыл конкретный вопрос, ради которого, как догадывалась, он сюда  и приехал:

     -Ви мени вибачте, сваха! Я приихав не заради частування. Хоча борщ у вас, я вам повинен сказати, видминний. Мене  найбильше турбуе ось що. У кого, цикаво, вдався Семен? Або, як ви висловлюетесь, Сенечка-преподобний? Миж вами и ним я не виявив ниякои схожости. Ни тилеснои, ни душевнои. У кого ж вин такий?

     -Такой?

     -У повному сенси слова!

     -В кого? А вы вот пройдите со мной в ту комнату. Я вам покажу, в кого. -- провела в   спальню, где сидел Андрей с альбомом в руках. Подвела к портрету Ивана Павловича. – Андрюша, выйди на минутку. Вот, всмотритесь в его черты. Профиль весь в него. И внутренности все оттуда.

     Сват долго рассматривал черты портретного человека, что-то думал, а потом вдруг сказал, будто близкому человеку:

     -Вибачте, сваха. А навищо ви тоди за нього вийшли, якщо так погано про нього   думаете? Не розумию.

     -Зачем? Выбор такой был.

     Провела за калитку. Попрощались. И долго ещё стояла, поглядывая вслед. Ну, и день сегодня выдался!


     1982 год
     Вера Васильевна уже начала понимать, что в мире этом она лишняя. Сенечка не приезжает. А если когда и наскочит (купил же «Жигули»), то только лишь для того, чтоб в «приличной» форме «выманить» её пенсию. Дескать, я вам куплю шланг для полива картошки, удобрений привезу. И как смоется - до очередного обмана. Вася с Олей уехали жить в Россию. К её родству. Скучно стало. Ой, скучно! Одиноко! Хоть волком вой. Бывало, приедет Катя, так она её чуть ли не уговаривает: «Ты хотя бы детей привезла, что ли! А то такое одиночество, хоть криком кричи» - «Ма, дети уже взрослые. О чём они с вами будут разговаривать? Андрей в военное училище готовится. Книгами обложился, штудирует. Иван на машиниста тепловоза скоро пойдёт учиться» - «Ой, дочка! Уберёшь в хате, а сорить некому. Пусть приедут. А то с бабами только о смерти и говорить. Как собирутся и давай выкладывать: кто, что на смерть купил, где хранит. А я о смерти  не  люблю говорить. Я, чуть что, махнула рукой и ушла. А они тогда дуются. Что о смерти думать! Она сама придёт, когда надо будет. А пока живёшь, думать надо о том, как правильно вести себя в обществе. Запомни, дочка: пусть даже кошки на душе скребутся, а ты улыбайся» - «Ой, да ладно, ма. Вы что, и в самом деле умирать собрались?» - «Не! Хочу ещё на внуков посмотреть, когда взрослыми станут. Андрюшу – в военной фуражке, при погонах. Вот, как приедет ко мне в парадной одежде, так и – всё»…

     На свиноферму уже давно не ходит. Куча болезней! А среди них – ноги. Но и их иногда обмануть можно. С вечера заварил всякие травы, которые только есть в саду, огороде, попарился и, считай, на один «рейс» хватит. Так и поступила однажды, когда в хате       настолько было скучно, что аж тревожно. Подпёрла сапкой дверь и пошла. Кульгик, кульгик. Балка по ней, видно, соскучилась. Кустарники хватают за полы платья, цветочки улыбаются и смеются от радости встречи. Трудно было преодолевать подъем, но и с этим справилась. Боже, какой воздух в роще! Это же эти деревья, наверное, ровестники ей? К сожалению, не такими стали, как были. Куцые, облезлые, без  искорки  жизни. «Как и я». Зато рядом молодая поросль жируют. «Как мои внуки»…

     Когда открыла массивную и тяжелую дверь, а потом закрыла её за собой, почувствовала, что, наконец, оказалась в той среде, где ей и прописано жизнью  быть. Как рыбе в воде. Как птице – в воздухе. А ей –- на свиноферме. Пока Инки рядом не было (видно, носила корм), подошла  к  загородке.  Свиньи, будто  узнали, захрюкали, закувыкали, завизжали.

     Одни с любопытством тянут к ней пятачки-носики, другие подняли головы, поскольку именно в тот момент принимали процедуру: лежат под ультрафиолетовыми лучами, будто на пляже, загорают. Некоторые даже выскочили, обнюхали одежду гостьи и – опять под лампу, как под одеяло. И вдруг в Вере Васильевне «проснулась свинарка». Взяла в руки самого меньшего поросёнка и подбросила  вверх, как это делала раньше. Он напугался, бедняжка, заерзался, сжался в комочек и ждёт, пока  выпустят  в  баз. Вспомнилось, как  раньше откармливала, холила их, а когда приходило  время сдавать  на  доращивание, то плакала по каждому.

     А вот и Инка-картинка. С корзиной соломы на животе.

     -Що, титка Вира, не сидиться вдома?

     -Как видишь! А что это ты сегодня сама?

     -Злягла напарниця. Температура. Озноб.

     -Значит, я вовремя пришла? Давай солому буду раструшивать.

     -А я що, перечу?

     Так, в спайке, и работали первый час. Одна носила солому, другая раструшивала, чтоб маленькие поросята в чистоте содержались. Потом выгнали свиней на прогулку. В роще свежо, тихо. Ходили, разговаривали о наболевшем.

     -Ви знаете, титка Вира, наш  бригадир  зовсим  знахабнив. Ни дерть вчасно не отримати, не порадитися. Погано стало, ий Богу.

     -А что с ним?

     -Запив! Ось що! Добре було при Вадими Константиновичи! Вирно?

     -Да. То настоящий начальник! Не шестерка, не восьмерка.

     -При хороших керивниках и показники сами собою виходять. А так! Голова теперь про свинарник не думае, бригадиру воно  не треба. Значить, що, свинарка, виходить, сама  соби и командир, и начальник штабу?

     -А «пирипилённые яйца» не показывается?

     -Був якось. Але не у мене. Специально повз пройшов. Зайшов у каптьорку, а бригадир звит якраз готуе. Слава Богу, хоч тверезий був. Потим  мени  розповидав. Треба, говорив, пидвищувати показники. А  як, мовляв, их  пидвищувати? Де  резерв? А  вин - йому: читай, мовляв, газети. Там нещодавно  звитував  голова колгоспу «Горького» и обурювався, що в одниеи свинарки 6 поросят  вид матки, а в иншои 20. Ось  вам и резерв! И помитив  же, що серед  свинарок треба  шукати  резерв. А що бригадир  вично не просихае, то, як би, так и треба.

     -А я тебе говорила: «веснушчатые» - они все одинаковы.

     -Титка Вира! Ви це слово вже вдруге мени кажете. Де ви його взяли?

     -Скажу, Инка. Скажу. Только  не сейчас. – и, чтоб сменить тему: -- Ты мне лучше скажи: раз у вас с председателем не сложилось, как теперь его шофёр ведёт себя? Приезжает за «данью» для этих, как их, ну, Райкомовцев?

     -А як же! Ще так нахабно! И бере тильки добирне.

     Напаслись свиньи, наговорились свинарки, и погнали в базы, на отдых…

     Так и жила Вера Васильевна. Так коротала время. То туда сходит – поможет, то к кому- то сбегает, посидит. А, в основном, лавочка выручала. Сядет, бывало, сама-самёхонька, так как в селе вечно все на работе, и смотрит, как жизнь идёт-шагает по селу. Да разве только по селу! И по стране. В глубинке всегда лучше ощущаются ветры эпохи. Ну, например. Казалось бы, совсем недавно радио говорило, что Облисполком  разработал расценки для механизаторов, которые заняты на заготовке силоса. Помнится, что - первые 10 дней, при определенных условиях, оплата выростет до 90%. Ну, вот! А уже снуют за селом трактора с прицепами. Один за другим. Пыль столбом. Хоть белье не вешай. Видите? А «пирипилённые яйца» критиковал селян, что они, якобы, живут лишь для себя, а на общее дело трудиться не хотят.

     На лавочке получала все новости. Кто уехал из села, кто  вселился, кто  беременный, кто детей в институт отправил. Даже такую новость, как говорится, сорока на  хвосте  принесла: Гриша слёг. Очень болеет. Кровь идёт  носом. Головокружения. Говорят, что вряд ли «вычухается». Такой крепкий мужик, а – пожалуйста! С женой до последней минуты ладил, как в юные года. В болезненном бреде и сейчас только о ней печётся. Жаль человека. Уж кого-кого, а Гришу жаль. Не дай Бог – помрёт.

     На лавке получила новость о кончине Л.И. Брежнева. Это было 11 ноября. Тоже жаль! Такой человек! Столько сделал  для народа! А сколько не успел? Подумала про себя, но никому ни слова: «Ну, готовься, Вера! Теперь уж твой черёд! Хотя, постойте, господа! У меня ещё внуки не определены!» Бог услышал её слова. А вот Гриша, говорят, умер. А поскольку хата его на отшибе, да и кладбище – там, то Вера Васильевна не рискнула идти на похороны так далеко. Поставила в хате свечку и затужила…

     Как водится, после смерти Л.И. Брежнева назначили Ю.В. Андропова. Тот, конечно, дисциплину больше любил, так как сам носил погоны. Ну, и начались новые порядки. А в селе это сразу  видно. Особенно, если  наблюдать с лавки. Запретил, например, ездить домой на тракторе, автомашине и прочей колхозной технике. А Костя ездит. Трактор на ночь оставляет во дворе. А у матери всё бушует внутри.

     Сказала как-то. Да куда там!

     -Что вы всякую ерунду слушаете!

     -Какая ерунда! Государство так требует! Оштрауют. С работы снимут.

     -Ой! И при Сталине, слышал, было! И что? Жизнь остановилась?

     -Не остановилась. Но пересажали многих.

     -Ма! Что вы всего боитесь?

     Вот и поговори ты  с ними, молодыми, упертыми, разбалованными. А старый человек – он прошёл все это и знает, чем может кончиться. Но кому ты всё  это расскажешь? Некому! Хоть выйди в поле и волком вой…


     1983 год
     Наш брат, выражаясь образно, привык бултыхаться в тине. Вместе с тем, он не хотел и не хочет жить, как лягушка. А тут страной стал править человек, который тину, как среду обитания, терпеть не мог. Начались, как  мы выражаемся, новые порядки. У каждого нового правителя они новые. Но у этого! Сохрани  и помилуй! Что это! В кино днём не ходи! А поймают, будет, как писала газета, одному из городских начальников. Уволили и всё. А если мы уже привыкли? Что ж! Перепривыкай, уважаемый! Семьям газеты навязали  дискуссии: кто в доме казначей, какие потребности умные, а какие – не умные. Так и семьи, ячейки коммунистического общества, рассорить можно. А, может, поспорят  да  найдут истину? Может быть! А пока всё это новое. Его ещё надо подержать на «зубе». А на работе так вообще  целая  революция! Говорят, одни, мол, пашут, а  другие сидят, сложа руки! А общие блага делятся на всех. Из сундуков вынули термин «тихе життя» и «машут» им, будто запретным знаменем.

     А потому силы, что наверху, стали раскручивать трудовой маховик. Хозяйства начали  переходить на бригадную организацию труда. Мало пока таких коллективов. Но ведь это начало. И в селе Ивановском создано механизированный отряд, работающий на     коллективном подряде. В него и Костю включили. Он, конечно, своим трактором всё  делал, а, в основном, специализировался на опылении овощных и зерновых культур. Помощником к нему приставили тестя Васи – дядька Демьяна. Он ещё в 1981-м пришёл из тюрьмы. Казалось бы, подпортилось яблоко, лежа на сырой земле. А он – нет. Работает, как любой колхозник. Вере Васильевне даже мысль в голову вскочила: всех колхозных мужиков надо, мол, пропускать если не через тюрьму, то через клеёнку – обязательно. Кто знает! Может, другое повлияло на человека. Говорил же Ю.В. Андропов, дескать, что  вложил, то и получи. А у него – жена, две дочки, созревшие под венец. Кормить, готовить приданное надо. А, может, и третье. Раньше ведь как было. Рабочий день, а партийцы, комсомольцы, прочие активисты – на собраниях, совещаниях или семинарах. Один Костя, со своим помощником, в поле. Они ни к кому не примыкали. Пили одинаково, плюс, у одного болезнь, у другого тюрьма за спиной. А теперь, Боже упаси, чтоб днём кого оторвать от работы.

     Что сказать? Может, всё  это и хорошо. Но не для Кости. У него белокровие так и прогрессирует. Температура, лейкоциты  зашкаливают. Вообще, это заболевание  называют раком крови. И врачи не отвечают на главный вопрос: сколько можно протянуть? Говорят, живи и выглядывай в окно судьбы. Когда придёт срок, тогда и похоронят. Ужас, так жить! Хорошо, хоть водка отвлекает. А то и руки можно  на себя наложить. Так водка другое явление порождает. Как перебрал, так и начинает гонять семью по двору. Итогом такого «театрального» действа каждый раз бывает срыв. А, в связи с этим, домашние вещи всегда в узлах. Как поругался, так и понёс к матери. Назавтра идут – либо жена Света, либо сынишка Сергей, извиняются и уносят всё домой. А в очередной раз, когда напьется, жалуется селянам, что меня, мол, не признают, у меня нет поддержки! И всё это, как  семена амброзии, разносится ветром по селу.

     Был как-то перекур на работе. Дядька Демьян молчун по натуре. А Косте, наоборот,  говорить не хочется. Пока трезвый. Ну, а тут разфилософствовался: «Значит, как я не придерживаюсь трудовой дисциплины, так могут и рублем ударить, и уволить, а как там, на полигоне, кто-то допустил служебную халатность, так никого и не наказали». Сидит за рулем с неработающим двигателем, и гоняет мысли по извилинам. А дело, о котором он думает, действительно, пахло криминалом. Но для  виновников  обошлось, как говорят, комариным укусом. Мелких сошек, типа, солдат, лейтенантов, кто оказался в зоне аварии и «глотнул» радиации, разбросали по больницам, а высокое начальство, которое         проектировало и запускало установку, осталось на своих местах. А, может, Косте кажется? Нет, нет! Просчёт их там явно был. Перед пуском ракеты, обычно, проверяют лапы-подпорки. У них такая специфика, что, если в начале процесса они до конца не  развалятся по бокам, то в середине процесса уже - поздно. А процесс запуска ракеты уже пошёл. А лапы не раскрылись. А причина, оказывается, вот в чём. Как говорили офицеры, когда строили пусковую площадку, то один её край получился ниже на 1,8 мл. Это повлияло на весь процесс пуска, и ракета развалилась надвое. Полилось горючее, оки- слители. Люди – за противогазы, а они, как ранее говорилось, непригодны…

     Вот бы теперешнюю дисциплину да туда. Это Костя так думал. Хотя трактор, как ставил на ночь дома, так и ставит. Значит, получается, что  дисциплина для него – обуза, а вот-де в те годы её не хватало! Короче, получается, что в колхозе новые порядки не приняли лишь два человека: Костя и «Архипеляг Гуляг». Интересно, а тот почему? Потому, что привык быть вершителем судеб колхозников, а сам – ни к чему. Например. Требуется, чтоб он, как руководитель, читал лекции. А как он может выступать перед людьми, если языком не владеет?  «Тюти. Дады. Адын  шын  на машын». Высмеют же! Требуется, чтоб он интересовался прессой, и её требования доводил до людей. А он её читает, ту самую прессу? Правда, начал исправляться. К Инке снова клинья стал подбивать. Та, дескать, читает, и его будет натаскивать. Натаскивала же раньше! Но та открестилась. Требуется, чтоб председатель колхоза отвечал за дисциплину труда. А как он будет за неё отвечать, если сам только и бегает за юбками. А как он может отвечать за текучесть кадров? Лишь за последние годы четыре женщины уехали жить в иные места. И всё потому, что, как привяжется – не отобьёшься, как от назойливой мухи. Ну, строить  многоэтажные  дома в селе, как требуют сверху, это он может. И то потому, что его там общее руководство. Тогда зачем такой председатель нужен, если он ни к чему не прикладывается? О, об этом и  он думал! И переживал. Но не исправлялся, а всё  больше  задабривал «подпорки» из Райкома. С их помощью он столько лет «на плаву»! Продержится, видно по  всему, и ещё. Потому, что, нет-нет, и услышишь с его уст райкомовское  вольнословие: нет у нас, мол, незаменимых людей, а есть – незаме-нён-ные!

     А Вере Васильевне, наоборот, новый порядок на руку. Так она уже ни к чему! Сидит со своими подругами на лавке или под грушей да переливает мысли из сосуда в сосуд. А  бабки, как правило, говорливые, что не переслушаешь. Вот пришла Пелагея. Сели под деревом, чтоб дальше от солнцепека, и давай «полоскать стиранное-перестиранное белье».

     А она говорит так громко, что через десять дворов слышно. Рассказала, о чём хотела сказать, и снова начала о том же. Вера Васильевна не стала мешать: старый человек, память слабая. Дослушала до конца. Думала, начнут о чём-то новом говорить, а она  опять затевает о том же. Пришлось ещё потерпеть. За что её, кстати, и  любят бабы. За  терпение. А соседка, что через дорогу, кричит: «Пелагея! Скильки можна! Одне  и  те ж! Господи! Голова вже болить!». Пелагея  поняла  свою ошибку, встала и говорит: «Пиду я, напевно. А то - бачишь як?»

     А когда выходила  со двора, то у калитки встретилась с Катей. Поздоровались тихо, как на похоронах, и разошлись. Она – домой, а Катя, как всегда, на лавку. И Вера Васильевна, чувствуя, что кто-то пришёл, подсела. Сидят, разговаривают на общие темы. Мать уже почти слепая, слух – не позавидуешь. Долго говорили. Потом мать поворачивается к Кате и говорит с удивлением:

     -Дочка, это ты?

     -Я! А вы что, не узнали?

     -Да эти бабки уже баки забили!

     -Ма! Вы хоть Костю просите, чтоб иногда наведывался.

     -Костю? С него возьмешь! Самого с работы выгнали.

     -Как «выгнали»? За что?

     -Пьяным, дурак, на тракторе вышивал. Да и ставит во дворе. А сейчас  за это, знаешь, как наказывают! Я, между прочим, говорила. Так разве ему вдолбишь!

     -Ай-яй-яй! И что теперь?

     -Водку глушит! Что!

     -А на его место - кого?

     -Лучшего нашли! Демьян Гнатенко. Но тот, правда, птфу-птфу, сейчас не пьёт.

     -Да! Весело вам! А этот, что сзади, ну, рахитный, скандалит?

     -Стёпа? Не спрашивай. Бегал, бегал, бедняга, в огород и ушёл от неё.

     -Значит, хоть с этой стороны теперь тихо.

     -Да! Тихо! Приняла тюремщика. Как наш сват, Демьян. Не работает, а всё пьёт. Вышла  я как-то подремонтировать забор, что на границе с ними. А он подошёл и  начал показывать, какой умный. А вы, мол, на все сто процентов уверены, что это забор ваш? Говорю, ну,   если ты считаешь, что он - твой, то сам и ремонтируй.

     -А брат Стёпы, интересно, как? Чем занимается?

     -Не знаю, дочка. И до тюрьмы  не видела, и - сейчас. Говорят, вроде, в тот колхоз и вернулся…

     Сидели, пока аж солнце спряталось. А когда зажужжали первые комары, пошли в хату, где пусто, тихо, и, соответственно, неуютно.


     1984 год
     Редко такое случается, когда к Вере Васильевне приезжают сразу все: Катя, Лёня, Андрей и Иван. В основном, частый гость тут – Катя. Но если уж соберутся все, так это чуть ли не настоящий праздник. Как, например, сейчас. Подошло 8-е марта. А этот день  ежегодно чествовали, как праздник весны. Праздник женщин. Мужская часть населения «добывает» подснежники и вручает женщинам. Они рады и  счастливы, как  никогда. А муженёк, который частенько  пропивает  зарплату («сто двасять рублив прупив, трисять несу симьи»), получает от этого дивиденты. Как-никак, с месячишко жена не тронет…

     Так вот на восьмое марта в хату Веры Васильевны завалила сразу вся семья Кати. Лёня в праздничном костюме и прекрасном расположении духа. Казалось, самой  жизнью от него веет. Стройный такой, красивый. Раскланялся, преподнёс букет купленных на рынке  цветов, наговорил дюжину приятных слов. Ну, зятёк! Что ещё тёще надо? Даже прослезилась. А как же! Она ведь ему когда-то испортила карьеру, а он, видите, такой  уважительный! Катя тоже расцеловала мать в щечки, пожелала долгой и беззаботной жизни. И внуки жали руку бабушке. Они уже настоящие  кавалеры. Андрей – высокий, подтянутый. «Будет красавцем-офицером». Иван, правда, невысокий, но набитый, как Алексей Семёнович. Учится уже на машиниста. Короче, получилось, как в Доме культуры, ещё при Николае Павловиче. Её тогда часто чествовали.

     -Спасибо, детки! Спасибо, внуки! Дороже вас у меня нет никого на свете!

     Потом Лёня с Катей пошли поздравить его родителей. А внуки остались. Установилась    тишина. Чтоб разрушить её пелену, Андрей, как старший, начал:

     -Ну, и как бабушка поживает?

     Вера Васильевна присела:

     -Поживаю, внучки. Знаете! Есть у пенсионера Гимн такой: ничего не слышу, ничего не вижу, ничего никому не скажу. Вот и я так. Зрения почти нет, слуха – тоже…

     Иван:

     -Кушать, вижу, есть. Радио играет. Что пенсионеру ещё надо?

     Андрей:

     -В мире, бабушка, один человек в день получает 2599 каллорий. А в Европе – 3378. А у нас – 3443. Разве это плохо? Никто с голоду не помрёт. Разве, что бездельник…

     -Начитался, Андрюша! Молодец! –- а сама подумала: сказка – ложь, но в ней – намёк.   Попробуй, мол, прожить на пенсию. Но не сказала. -- Учись, детка. Грамота – она  расширяет кругозор, выводит на правильную дорогу. А ты, помнится, в военное училище собирался. Как у тебя успехи?

     -Да… Пока… Не знаю, бабушка…

     Если Андрей, в силу своего умственного развития, умеет держать язык за зубами, то у Ивана это получается хуже:

     -А он не будет учиться!

     -Как? Почему?

     Андрей залился краской:

     -А! Что-то там с проверкой, сказали…

     Веру Васильевну пронзило током:

     -С какой проверкой?

     -Понимаете, бабушка! Когда готовят документы, то проверяют и меня, и родителей, и бабушек, и прабабушек. Военком сказал, что у тебя, мол, в роду что-то не так.

     «Это что, опять я? Господи! Да сколько можно о шубах вспоминать?»

     -А что не так, Андрюша?

     -А! Военком не сказал. Я вам раньше, извините, не говорил…

     Иван:

     -А теперь его и в армию с опозданием призовут.

     -Когда, Андрюша?

     -Не знаю. Может, в эту осень.

     Вера Васильевна, до того сидевшая, как всегда, на кровати, с вытянутой вперед ногой, вскочила вдруг, нервно прошлась по комнате. Потом на глазах у всех сделалась желтой и схватилась за сердце. Внуки подвели к кровати. Она легла на спину.

     Андрей:

     -Вам плохо, бабушка? – а она в этот миг потеряла сознание. Крикнул: -- Иван, давай к папе! Быстро! Пусть едет на машине. Наверное, в больницу придётся везти. Бедная  бабушка! Сейчас, наша любимая, сейчас…

     Вскоре уже все сбежались. Даже сватья. Заворковали вокруг неё. «В больницу её!   Срочно! Лёня, подъезжай!» А она, возьми, и поднялась.

     -Разве  в  селе, чуть  что, и в больницу! Вон, за иконой корвалол. Накапайте 20 капель и всё пройдет.

     Катя накапала, поднесла. Мать выпила. И вскоре пришла в равновесие. А все сидят и ждут, что будет дальше? И худшее, слава Богу, миновало. Потом, как  водится в сельских хатах, ещё говорили. И немало.

     Катя:

     -Ма! Скоро ваши пионы будут цвести, а вы умирать собрались.

     -Я сегодня, дочка, не помру. Я помру, знаешь, когда?

     -Когда?

     -Когда пионы зацветут. Это может быть и в этом году, и не в этом. Но умру именно во время их цветения. Как же! Они  меня должны проводить. Я ведь их столько лет   пестовала да лелеяла.

     -А-а! Теперь я поняла, почему у вас их так много!

     -Потому и много, дочка!

     Андрей:

     -Живите, бабушка. Зачем умирать! Сейчас такая жизнь! С каждым годом всё  улучшается. Смотрите, в 1913 году каждый человек в стране съедал 29 кг. мяса, а в 1983 – 70…

     Сват:

     -Ну, ти - начитаний!

     Лёня:

     -Вин у нас и спати не ляже без книжки. Нумо, Андрий, розкажи. А молока, припустимо,  скильки на людину?

     -Молока? В 1913-м 154 кг. на  душу, а в 1983 – 300. Яиц  было 48, а стало – 253. Рыбы - 6,7, а стало – 17,6. Сахару – 8,1, а стало – 44,2.

     Вера Васильевна:

     -Настоящий справочник! – и, видимо, представив, какой удар она нанесла по будущему образованного внука, снова схватилась за сердце.

     Все опять зашевелились. Но бабушка быстро выровнялась.

     -Да, Андрюша, при такой жизни, как ты нарисовал, разве помрёшь!

     Катя:

     -Ма! Кончайте вы о смерти…

     -Ой, Катя! Мы, старики, уже давно не едем на возу. И не идём за ним, если нас даже и привяжут. Мы давно уже попадали и тянемся по земле. Не знаю, долго нас так кони будут тащить?

     -Так, ма! Смерть - в сторону!

     -Ну, почему? Это природно. Гриша вон, моложе, а уже в земле…

     -Да-а! Как там, интересно, жена его? Молодая ведь!

     Сват:

     -Чутки ходять, що вже приймае когось. Головне, в його хати.

     Пожурили молодую вдову.

     -А вы, всё равно, ма, не сдавайтесь. Летом будем помогать в огороде.

     -В огороде? Хм! Сенечка-преподобный уже лапу наложил.

     -Как «наложил»?

     -Как! Приехал и говорит: летом, мол, я буду тут арбузы на продажу выращивать. Ну, а раз огород большой для меня, то я и разрешила ему часть.

     У Сенечки-преподобного есть огород. У тестя. За счёт него он  и  машину купил. Но когда распробовал подобный вид бизнеса, то и к матери подобрался.

     -Смотрите, чтоб председатель землю не забрал.

     Сваха:

     -Ой, Катя! Йому зараз до неи?

     -А чем он там так занят?

     -Горе у нього! Влиз, як у нас кажуть, не в гивно, так в профспилку. Став глухим вже та слипим. Тильки й того, що треба дотягнути до пенсии. Розповидали  люди. Стоить одного разу биля хвиртки. Раптом по вулици йде дивчина. Рокив, напевно, з 20. Волосся чорне, як у нього. Вин придивився. А вона – до нього. Ви, мовляв, Геворг Аршакович?         Видповидае – я. Я ваша донька. Мама послала, щоб дали мени грошей на квартиру…

     -Да вы что!

     -А вин, виявляеться, до нашого колгоспу, тягався з одниею. Ну, и нагуляли. Поихав та думав, що все забудеться. Чорта з два!

     Таким был праздник 8-е марта…

     А 9-го и позже – сердце, сердце. Затужила бабушка, поникла, К осени стала похожей  на нового Генсека К.У. Черненко. Совсем никудышная! 1 октября  уселась у окна, подперла рукой подбородок и потянула длинную думу. В мыслях лето, которое в этом году было двуяким: и жарким, и холодным. Казалось, смешалось всё в одном пространстве – и негатив сезона, и позитив. Никакой стабильности! Ветер всё время дул с севера. Хоть сильный, хоть слабый, но северный. Прошёл холодный сентябрь. А сегодня  уже  октябрь. Так вообще всё  перемешалось в природе. Северный ветер, дождь, снег, ноль градусов. А на огороде капуста дозревает, свекла. Вода в трубах может замерзнуть. Что-то в природе происходит! Что-то должно случиться! Окинула взглядом двор. Деревья покрыты снегом. А ведь они не готовы к нему – по-июньски зеленые. Листочки повисли. А снег метёт, подгоняемый ветром. То вдруг крупные, но легкие, хлопья пронесутся паралле- льно  земле, то – наискосок. То вдруг ветер рванёт со всей дури, а снежинки рассыпятся и полетят. То вдруг всё  успокоится. И тогда вид поменяется. Земля станет белой. Трава, кусты, деревья и тротуары – тоже. А потом ветер опять усиливается. Закручивается хоровод вокруг построек, деревьев. Начинает трепать листву, как мать школьника-двоечника: будешь! будешь! Тяжелая масса их ветвей шарахается то в  одну сторону, то  в  другую. А снег - горстями, горстями! Пушинки, легкие и нежные, подхватывает и несёт на юг. А в это время по улице идёт парнишка. Он похож на Андрюшу. Бабушка всмотрелась слабыми глазами. В легкой куртке, без головного убора, идёт так решительно навстречу снегу. Снег разбивается о его грудь, а он идёт.

     -Анд-рю-ша! – вырвалось.

     Но вьюга не ответила…


     1985 год
     Так Вера Васильевна и не выровнялась. Ни за осень, ни за зиму, ни за весну. А в марте уже прямо сказала Сенечке-преподобному:

     -А! Что хочешь, то и делай!

     В смысле, с огородом. В смысле, что она уже туда не пойдёт. А Сенечке это и надо  было. Он наспех слепил между  сараем и огородом что-то, вроде балагана, привёз откуда-то несколько металлических двухсотлитровых  бочек для приготовления жидкости из куриного помета и - пока готовит землю. Ждет-не дождется, когда наступит пора посева арбузов. Они ведь теплолюбивые. Бывает  на  огороде не постоянно, а лишь наскоками. Основное время дня – на работе. Работает в серьезной  организации. Автопарк. А там – режим. Рейс за рейсом. Бетон, песок, прочее.

     В один из майских, солнечных, но ветряных дней приехала Катя. Привезла бабушке письмо от внука. А у неё  теперь, как назло, при воспоминании об Андрюше, сердце щимит и ноет. «Господи, чем провинился перед тобой, Вера Васильевна, этот кристально чистый и добрый человечек? Зачем ты ему стала поперёк дороги? Внучок мой! Я тебя люблю больше всех на свете! Прости мне!» Жадно читала  текст письма, написанный его невыработанным ещё, почти школьным почерком и ругала себя. А его-то рядом нет. Но, наверное, чувствовал на расстоянии,что бабушка будет переживать, и успокаивал её. «Не волнуйтесь за меня и не плачьте, бабушка. У нас хороший старшина. Летом на  учения поедем, на полигон. Сейчас готовимся. День в день оттачиваем на плацу строевую песню: «Вьется, вьется знамя полковое, командиры – впереди, солдаты – в путь!» Так  клёво, бабушка! Болтают, что пехота – это нечто унизительное. А мне нравится. Старшина  меня  ценит. Так, что  не переживайте, бабушка. Будьте здоровы. Я вас люблю!»

     Так и ходила потом с этими  словами: «Будьте здоровы. Я вас люблю». Сделает шаг и опять: «Будьте здоровы. Я вас  люблю». Догло  так  повторялось, пока Катя не     расшевелила разговорами.

     -Что-то Володи Василенко не видно. То часто  встречался, а теперь нет. Как там у него в семье дела?

     -Не встречаешь  потому, что не  ездит на  машине. Завгар  он теперь. А дома у него – дай Бог, чтоб у каждого так было. Детям уже по третьему десятку. Разлетелись из гнезда. Работают. Письма пишут...

     Но разговор как-то не клеился. То обрывался, то паузы удлинялись. А всё потому, что в душе у матери неспокойно. На дворе – ветер, а там, наверное, ураган. Больше ходила, разговаривая, взмахивала руками. Потом всё-таки села на кровать, как часто это делает: одна нога свисает, другая торчит в сторону окна. И повело её на откровенность.

     -Знаешь, дочка! Как я помру, сожги  всю мою одежду. Чтоб не было, как у Насти Тесленчихи. Её платьями до сих пор ещё моют полы да сушат на заборе. Не хорошо так, дочка! Мне это не нравится. Сожги всё к черту!

     -Ма! Опять о смерти?

     -Знаешь, дочка! У меня внутри что-то произошло. Что? И сама толком обяснить не могу. Что-то надломилось. Чего-то не хватает. Чего-то хочется. Слушай, дочка, полезь, наверное, в погреб, достань кислых огурцов. Так на кислое тянет!

     Катя всегда была послушной. Выполнила просьбу матери. Огурцы в литровой банке стояли строем, так смотрелись. Она с таким аппетитом съела один. А потом легла, повернулась набок, сказав:

     -Будешь уходить, не буди меня.

     Уснула Вера Васильевна и больше, как позже выяснилось, не проснулась. Когда Катя, по вызову сельчан, приехала повторно, то первое, что бросилось в глаза, это  стаи пионов под окнами. Странно! А утром она почему-то их не заметила. Да! Как и предсказывала, умерла в период цветения пионов, А они благоухают! Будто радость ощущают. Нет, то не радость! То они готовятся, чтоб с почестями и любовью проводить Веру Васильевну в последний путь. Ведь это она дала им жизнь. Она с сапкой  ходила – рыхлила, с лейкой – поливала. И теперь они отдают долг.
   
     Первыми в хату пришли её подруги. С помощью Кати помыли, переодели, поклали в гроб. Глазам своим не верили, как она, считай всю жизнь, работала с одной ногой? И,  главное, никогда не жаловалась и, как говорят на селе, не ныла. В гробу она лежала гордо. Чувствовалось, что долг свой она исполнила перед отечеством, перед детьми и внуками. Седая, как научный работник. Лицо желтое, обескровленное. Глаза закрыты. Господи! Неужели это ты, Верочка, в юности бежавшая из дому, чтоб не выдали замуж за нелюбимого? Неужели это ты, Верочка - коновод  одной  из шахт  Донбасса? Неужели  это ты, Вера   Васильевна, всегда добивавшаяся высоких показателей в свиноводстве? И как так сталось, что тебя, простую, скромную свинарку, всё село звало Верой Васильевной, а не Верой, Веркой, как тут принято? Заслужила? Да, да, заслужила! Вот так! А если и не удалось тебе сорвать самую большую звезду с неба, то тут ты не причём. Пусть это зачтётся тем, кто умело тобой манипулировал - «веснушчатым», «пирипилённым яйцам», «как вас  там» и тэ дэ, и тэ пэ. Господи, прости эту добрую, скромную женщину, рабу твою, за все её грехи!  Она  старалась, она  хотела, чтоб всё  было хорошо. Прими её, пожалуйста, на том свете без всяких там ненужных бюрократических процедур…

     На похороны приехали дети, внуки. Как она там прошла свой путь – криво ли, ровно, но продолжать его придется им. Ух, какая поросль! Собралось много народу. Всё село.       Отсутствовал лишь председатель колхоза. Будет он, мол, по свинаркам ходить! Прислал парторга. Стоят люди. Молчат. Мнут в руках головные уборы. Слезы сами текут. Сенечка-преподобный сидит в машине. Время от времени к нему подходят сельчане, заглядывают в кабинку, затевают разговор. А он им – о  своем, наболевшем: завтра, мол, привезу  сюда тёщу, поставлю новый забор, засажу всё арбузами…

     Поставили гроб в кузов автомашины, которой управлял Володя Василенко. Ударил   духовой оркестр. Его, кстати, заказал в городе Лёня. Он вообще – умница! И крест там изготовил, и ленты закупил. Выстроились в колонну, а шлагбаум не пускает. А ведь существует обычай: пройти с покойником по селу. Что ж, пришлось ехать и идти по  огороду. А венков на машине и в руках полно! Потом пошла череда траурных  речей. Потом – опускание гроба. Каждый сыпанул в яму по горсти земли…

     А Катя набрала чернозема в платочек. Принесла домой, сходила с ним в церковь. А св- ященник, как принято, провёл  ритуал. Уже на третий день она исполнила предсмертное пожелание матери. Выкопала за сараем яму, вынесла туда всю её одежду и подожгла. Двое суток тлело и горело. А она переворачивала…

     Вот и всё, Вера Васильевна! Нет тебя больше на этой земле! Ты с честью дошла до черты, отмеренной тебе Богом. А после неё, по сценарию бытия, начинаются миры иные...


ОГЛАВЛЕНИЕ:
Хутор Балашов                стр. 2
«Карету мне, карету»                8
На свои хлеба                15
Первая неудача Веры                24
Вторая неудача Веры                29
«Были сборы недолги»                33
Сибирь-матушка                44
Ягодка                55
Синельниково                64
Свинарка                89
Милые мои                98
Война! Война!                115
Эвакуация                116
Пошалили бабоньки                116
Первые жертвы                118
Комендант                119
Отправка в Германию                122
Пора домой                127
Возвращение                127
1946 год                137
1947 год                142
1948 год                146
1949 год                153
1950 год                161
1951 год                167
1952 год                173
1953 год                179
1954 год                185
1955 год                189
1956 год                195
1957 год                204               
1958 год                208
1959 год                217
1960 год                223
1961 год                231
1962 год                238
1963 год                246
1964 год                253   
1965 год                263
1966 год                269
1967 год                274
1968 год                278
1969 год                284
1970 год                290
1971 год                296   
1972 год                301
1973 год                310
1974 год                314
1975 год                318 
1976 год                327
1977 год                329
1978 год                336
1979 год                341
1980 год                346
1981 год                352
1982 год                358
1983 год                361 
1984 год                366
1985 год                373

                Николай Слышик
                2014 год