Чем опасна вирусология?

                Ещё в позапрошлом веке мировые правители стали задумываться, как выиграть войну, не используя при этом не человеческие ресурсы и не технику. Наверняка многие читали книги про первую мировую войну и смотрели различные фильмы. Вспомните была такая атака «мертвецов» под Перемышлем, когда немцы применили хлор и надеялись, что такой тяжёлый газ выкурит русских воинов из окопов и у них не останется проблем с завоеванием России. Однако, что – то не сработало, то ли состав был не сильный, то ли погода всё испортила, но русские отравленные хлором вышли из окопов и захватили позиции германцев.
После этого много ещё желающих появилось, на этом поприще. Серьёзнее всего стали этим заниматься японцы, создав секретную лабораторию в Манчжурии и ставили опыты по умерщвлению людей различными способами, под руководством полковника Исии. Об этом более подробно написано в моей книге «Вирус коронобесия, из прошлого в будущее».
                Хотя время неумолимо двигало мир к этой запретной черте, и только самая ленивая и бедная страна не стала заниматься подобными разработками. Хотя подобные опыты были запрещены международной Конвенцией, всё – таки влиятельные государства создавали лаборатории в других странах, чтобы не падала тень на себя. Это было и в США, у которых подобные структуры разбросаны по всему миру, так было и в СССР. Официально эти лаборатории занимались вакцинами для защиты от вирусов, а параллельно велись разработки новых опасных вирусов.
                Внутри научного мира все чаще звучат призывы расследовать версию лабораторного происхождения нового вируса.
                Несколько видных ученых оставили свои имена под письмом в журнале Science, призывающем начать беспристрастное расследование лабораторной природы происхождения вируса COVID-19. Вслед за этим западные медиа заполнили материалы, рассматривающие эту теорию всерьез. Почему изначальную теорию о том, что COVID-19 имеет лабораторное происхождение, стали называть конспирологической? Хотя, подобные утечки вирусов из лабораторий уже происходили, в том числе в Китае. Известен случай подобной утечки в Пекине в 2013 году. Первый SARS-CoV несколько раз утекал из лаборатории: в Сингапуре и на Тайване, оба раза в 2003 году. Наверное, самая большая пандемия вследствие утечки из лаборатории, была эпидемией гриппа H1N1 в 1977 году, практически это была та самая «испанка».
                Сейчас принято обвинять в этом китайцев в её распространении, но если рассматривать данный вопрос с пристрастием, то 80% исследовательского состава этой лаборатории составляли американцы. В то время, в Китае то ли разрабатывали вакцину от этого гриппа, то ли просто исследовали вирус. Произошла утечка, вирус тогда заразил миллионы человек по всему миру.
Тогда почему в случае с COVID-19 теорию об утечке не рассматривают всерьез? Скорее всего здесь задействована политическая составляющая, именно та, которая позволяет провести «блицкриг» без использования живой силы противника и механизмов.
                Многие учёные хотели разобраться в происходящем. Против лабораторной гипотезы выступил Питер Дашак, руководитель организации EcoHealth Alliance, который финансировал исследования в Уханьском институте вирусологии и разработку там панкоронавирусной вакцины — средства если не от всех коронавирусов, то хотя бы от коронавирусов SARS-CoV и MERS. А ниточка EcoHealth Alliance ведет напрямую к главному американскому эпидемиологу — ученому-медику Энтони Фаучи, который выдавал гранты EcoHealth Alliance на подобные разработки и был большим фанатом исследований в формате gain-of-function, когда объект исследования приобретает новые функции и способен заражать человеческие клетки. Основное место исследований находилось в крупнейшем вирусологическом институте в Ухане.
                Чем занимаются в этом институте вирусологии? Оказывается, его руководитель Ши Чжэнли исследует коронавирусы — выделяет их из летучих мышей, а затем генетически модифицирует, в том числе так, чтобы они были более заразными для человека. Однако руководство этого института всё состоит из американцев. Ши Чжэнли — главный специалист по первому SARS-CoV, в 2011 году выделила этот коронавирус, который на 96% совпадал с геномом первого SARS-CoV. Это была ее научная победа, триумф, который закрепила в 2013 году статья в журнале Nature. Почему ученые скрывали, что у них в лаборатории был максимально близкий к нынешнему COVID-19 вирус?
                Вполне вероятно, что они пытались скрыть факт утечки, надеясь в первую очередь, что инфекция не пойдет дальше Китая. А если где-то и будут вспышки, их так же быстро, как в Ухане, локализуют и потушат. Но, к сожалению, другие страны опыт Китая либо не учли, либо не смогли повторить, и сегодня мы имеем 5,5 млн умерших и 55 миллионов человек, заболевших коронавирусом. Хотя вполне правдоподобная версия касается и реального заражения планеты, учитывая амбициозные цели современного Китая и соответственно США.               
                Скорее всего коронавирус искусственно адаптировали под человека. В институте исследовали коронавирусы и изучали, что именно помогает им лучше связываться с человеческими рецепторами, какие именно аминокислоты и белки там действуют и как предсказать эволюцию вируса при передаче между летучей мышью и человеком или промежуточными какими-то носителями, чтобы описать его опасность. Это целое направление в вирусологии, которым занималась Ши Чжэнли и другие ученые.
                Почему эта тема снова возникла, что изменилось? Почему именно сейчас появилось письмо в Science, где множество уважаемых ученых подписались под пожеланием расследовать беспристрастно дело о лабораторном происхождении вируса?
                Настоящей сенсацией, стала публикация Николаса Уэйда в журнале The Bulletin of Atomic Scientists, который в своей статье сказал, что нобелевский лауреат Дэвид Балтимор практически нашёл ключевую улику, всю существующую до этого конструкцию сильно расшатало, люди начали серьезно и непредвзято рассматривать тот массив данных, который был накоплен.
                Стоит опасаться генных модификаций вирусов, которые могут делать их более заразными для людей. Вирусы — это самые опасные патогены, потому что они начинают распространяться быстро и незаметно, и дальше, если их упустить, начинается пандемия. Мораторий на подобные генные модификации вирусов был введен Обамой еще в 2015 году. О том, что подобные исследования опасны, говорили много лет подряд: множество ученых понимают, что лабораторные исследования чреваты ошибками и в любой, даже в BSL-4 лаборатории, может произойти что-то, что приведет к утечке вируса.
                BSL-4 — речь идет о четвертой степени защиты в лаборатории? Когда защитные костюмы находятся под давлением, у мебели только закругленные углы (чтобы избежать повреждения костюма) и никаких острых предметов? А какая степень защиты была при работе с коронавирусом в Уханьской лаборатории? Там работали всего лишь при уровне защиты BSL-2 — это примерно, как в кабинете у дантиста. На тот момент считалось, что коронавирусы летучих мышей для людей не опасны, потому что изначально они человеку не передавались, пока человек не научил их обратному.
                Как только к власти пришел Трамп, Фаучи незаметно отменил мораторий на gain-of-function исследования, оправдывая это тем, что, благодаря им мы можем узнать что-то ценное, и это в его глазах даже оправдывало риск возникновения пандемии из-за самих таких исследований. Думается, что сейчас он так не считает, а тогда он полагал, что эти исследования каким-то образом полезны. О тысячах вирусов, которые существуют сегодня, мы не можем ничего особо превентивно понять: как от них защищаться или от какого именно штамма вируса защищаться, прежде чем начнется эпидемия. И с другой стороны, если делать вирус опасным для человека, есть огромный шанс, что такой вирус просто выскочит из лаборатории, что происходило уже не раз и что, кажется, произошло в этом случае.
                Необходимо заставить страны предъявлять более высокие требования к подобным лабораториям и тщательнее следить за утечками, а лучше опять ввести мораторий. И запретить исследования, которые могут привести к пандемии. То есть не делать никакие патогены более передаваемыми человеку. Какой смысл исследовать, как сделать, грубо говоря, вирус более убийственным для человека? Это настолько глупо и опасно, что такие исследования нужно просто запретить.
                Однако, если США снова введут такой запрет, скорее всего, Китай, Индия, Россия или еще какие-то страны могут точно так же продолжать эти эксперименты, и на это никак нельзя повлиять. И самое главное в этих лабораториях, независимо от запрета всё равно будут основу составлять американцы.
                Это вопрос политический. Так можно говорить, что и с ядерным оружием мы ничего не можем сделать. Но на самом деле здесь опасность намного, в разы выше, чем от атомного оружия. Просто люди не понимают, насколько опасна сейчас вирусология. Сейчас легко сделать любой вирус гораздо более опасным. Что нас защищает от того, что все остальные вирусы нам не передаются от животных? Несколько аминокислотных последовательностей, которые сейчас любой студент в лаборатории может заменить сам. Изучив, как тот или иной вирус проникает в клетку, какой рецептор он использует, можно просто посмотреть на строение рецептора, сравнить с данными человека и понять, какие аминокислоты можно заменить, чтобы этот вирус начал проникать в клетку. Эпидемия, не остановишь, пока, не сделали вакцину или не переболели миллионы людей по всему миру. Так что gain-of-function манипуляции с вирусами — это огромный экзистенциальный риск для всего человечества. Даже риск, что какой-то суперопасный вирус может естественным образом мутировать в природе и передаться человеку, минимально, нежели искусственно созданный вирус.
                Как объясняет нобелевский лауреат Дэвид Балтимор: «особенность именно этого коронавируса и его непохожесть на другие. В том, что он очень хорошо передается человеку. Такого при зоонозе (переходе вируса с животного на человека) обычно не наблюдается. При зоонозе вирус еще долгое время адаптируется и плохо передается. Первый SARS передавался на порядок или даже на два порядка хуже и за всю свою историю заразил 8 тыс. человек, при существующей эпидемии. В случае с MERS тоже были невысокие цифры.               
                Если взять Эболу, то она давно у нас присутствует, и она тоже очень плохо передается. Она смертельная, но, к счастью, не такая заразная. Поэтому, на мой взгляд, важно отслеживать вспышки человеческих вирусов и смотреть, вследствие чего они произошли. Мы можем секвенировать вирус или бактерии за считанные дни, можно сделать центры секвенирования вирусов при госпиталях по всему миру, чтобы при каких-то вспышках за несколько дней быстро понимать, с чем мы столкнулись: это у нас новый вирус, или опять оспа, или еще что-то пришло, что уже наблюдалось в человеческой популяции. Хорошо заражает то, что к человеку уже адаптировано, а что-то новое, выпрыгнувшее из животных, не будет таким смертоносным, как нынешний SARS-CoV-2».
                Сегодня перед всем миром остро стоит вопрос: какие решения о здоровье и безопасности помогут лучше справиться с пандемией и снизят риски появления новых эпидемий. Вот, что об этом говорит Константин Чумаков, вирусолог, доктор биологических наук, директор Центра глобальной вирусологической сети, адъюнкт-профессор Университета Джорджа Вашингтона и Мэрилендского университета: «У Всемирной организации здравоохранения есть список приоритетных для изучения вирусов.
                Каким образом и по каким критериям вирусы попадают в эти списки? Во-первых, это высокая патогенность и летальность, а также способность передаваться от человека к человеку. Одно дело, если вирус распространяется через кровь, как, например, Эбола, и не представляет неизбежной опасности. Ведь для передачи таких вирусов нужен очень плотный контакт, которого можно избежать. А если вирус респираторный, то есть передается через дыхательную систему, то он представляет большую угрозу, потому что мы не можем не дышать. Конечно, списки приоритетных для изучения вирусов существуют, но ориентироваться на них все равно что искать под фонарем. Ведь это список того, что мы знаем. А перечень того, что мы не знаем, будет гораздо длиннее.
                До начала этого тысячелетия были заболевания, вызванные коронавирусами, но это были обычные простуды. А потом вдруг возникли SARS, MERS и вот этот SARS-2. Есть еще и другие коронавирусы, которые пока не приобрели пандемический характер, но все равно крайне тяжелые, например, Нипа (в российских СМИ этот вирус нередко называют Нипах — Nipah, но в научных статьях он называется Нипа).
                Поэтому очень важно из этой пандемии извлечь уроки, чтобы в следующий раз среагировать немножко быстрее и эффективнее. Например, первые две пандемии, которые намечались, но не состоялись это SARS-1 и MERS, они были остановлены в основном мерами карантинно-санитарного характера. Это было сделано эффективно и предотвратило крайне неприятное развитие событий. В случае SARS-2 этого сделать не удалось, и надо смотреть, кто в этом виноват. Собственно, в этом была и задача комиссии ВОЗ, которая занималась расследованием источника, чтобы понять, что и когда было сделано, кто и что скрывал. Комиссия ВОЗ не справилась с поставленной задачей, ибо она была составлена из людей, у которых был очевидный конфликт интересов, они не старались провести непредвзятое расследование. Поэтому доверия к выводам комиссии ВОЗ у меня нет.
                Что будет дальше? В долгосрочной перспективе все вирусы, которые приходят к человеку от животных, постепенно становятся менее патогенными. Тут много аспектов. Первый: вирусу не надо человека убивать, для него это невыгодно. Если человек быстро умрет, он не сумеет заразить других и вирусу не удастся перейти дальше. Поэтому постепенно останутся те его варианты, которые вызывают легкую болезнь. Второй аспект состоит в том, что если вирус начнет циркулировать в человеческой популяции, то возникнет так называемый стадный иммунитет и заражение этим вирусом станет менее трагичным. И третий механизм равновесия между вирусом и человеком — вымирание тех, кто имеет повышенную чувствительность к вирусу. Таких примеров в истории была масса.         
                Например, пять тысяч лет назад в человеческую популяцию попали так называемые риновирусы группы С, очень патогенные. В результате у нас в геноме отобрались мутации, которые дают устойчивость к этим риновирусам. Только у крайне небольшого числа людей остались исходные гены, и поэтому они болеют тяжелее: возникает астма и так далее. В общем, вирус приспосабливается к нам, а мы к нему. Если в первый момент возникает испуг и летальность высокая, то потом мы учимся жить в мире друг с другом.
                Тоже самое происходит и с Ковид – 19, во время первой фазы вирус становится все более и более заразным. Потом начнется вторая фаза, когда он станет менее патогенным. Сколько для этого нужно времени, трудно сказать. Но в стратегической перспективе это, скорее всего, произойдет. С другой стороны, разрабатываются вакцины, лекарства. Я думаю, что через какое-то время такой острой проблемы этот вирус представлять не будет. Он превратится в разряд обычной простуды и уже не будет уносить столько жизней».
                Сейчас во всем мире встает вопрос ревакцинации. Существуют рекомендации делать прививку раз в шесть-семь месяцев. В России же некоторые врачи рекомендуют пациентам сдавать анализ на антитела и в зависимости от этого назначают ревакцинацию. Имеет ли смысл делать этот анализ?               
                Стоит ли в любом случае ревакцинироваться, если уровень антител высокий? На данный момент ВОЗ агитирует не делать ревакцинацию. Потому что те данные, которые получены за почти год вакцинации, показывают, что эффективность вакцины в плане способности человека быть зараженным падает, причем довольно существенно. Ученые в Израиле изучили, какова вероятность заразиться (именно не заболеть, а заразиться) среди людей, привитых в январе, марте и так далее. Оказалась, что вероятность не получить вирус падает от 90% до 15%, то есть фактически сходит на нет. Условно говоря, через год привитые люди могут так же заразиться, как и те, которые не привились.
                17 сентября состоялось заседание экспертного совета FDA по вакцинам, который обсуждал именно этот вопрос. Эксперты практически единодушно отвергли предложение ревакцинировать всех через шесть месяцев после первой прививки. Но они рекомендовали это для пожилых людей, поскольку их иммунитет не столь силен. Кроме того, важно ревакцинировать людей с иммунодефицитами, тех, кто не отреагировал адекватно на первую прививку, а также людей, которые находятся в группе риска.
                Что касается антител? Тестировать их можно, но они мало что говорят. Если антитела есть, значит, наверное, есть защита, но насколько она хорошая, никто не знает. Наверное, чем больше, тем лучше, но сколько достаточно, пока не ясно. А если у человека антитела низкие, то это не значит, что он не защищен. У него может быть клеточный иммунитет, поскольку кроме антител существуют другие компоненты иммунной системы. Это и клеточный иммунитет, и другие вещи, которые померить не так просто. Это можно сделать в лаборатории, в экспериментальных условиях, но это дорогой, сложный тест. Его нельзя легко применять на коммерческой основе для широкой популяции. Поэтому тест на антитела для интереса можно сделать, но какие-то решения принимать на его основе не имеет большого смысла».
                В журнале Lancet говорится о том, что: «чересчур частое и слишком раннее введение бустеров вакцин может привести к миокардиту или синдрому Гийена-Барэ. Получается, это еще одна причина подождать с ревакцинацией? Пока нет четких данных о необходимости ревакцинации, исключая отдельные группы. Нет оснований ревакцинировать здоровых людей среднего возраста, у которых сохраняется хороший иммунитет, кроме желания некоторых правительств отрапортовать, что они принимают меры. Но прежде чем это делать, нужны научные обоснования и понимание, к чему приведет ревакцинация.
                Если иммунитет упал на 3–4%, будет ли критически важным обратно его увеличить на 3–4%? Скорее всего, нет. И конечно, надо учитывать факт, что ни одно лекарственное средство не бывает без побочных эффектов, даже аспирин. Они проявляются редко, но все-таки случаются. С вакцинами то же самое.               
                При этом если прививать постоянно, влияние на организм накапливается. Более того, есть опасения, что повторные вакцинации могут привести к повышенным побочным эффектам просто потому, что у человека может развиться аллергия на какой-то компонент препарата. Например, миокардиты бывают очень редко, но все-таки статистически достоверно они случаются именно после второй дозы РНК-вакцин. Это намекает на то, что после первой прививки у небольшого процента людей возник неправильный иммунный ответ, который приводит к тому, что при повторном введении вакцины возникают вот эти неприятные явления. Что будет при третьем введении, тоже не до конца ясно.
                Поэтому, чтобы устраивать ревакцинацию в масштабах всей страны, надо провести клинические испытания на каком-то разумном количестве добровольцев и посмотреть, а действительно ли эти побочные эффекты непропорционально сильно увеличатся. В этой области вообще нельзя ничего делать просто так на глазок. Надо обязательно идти вперед, основываясь исключительно на научных данных.
                Надежной информации о том, что третья прививка совершенно безопасна, пока мало. И если после ревакцинации будут возникать осложнения, то это серьезно подорвет доверие к вакцинам. Поэтому статья в Lancet была направлена на то, чтобы предостеречь, напомнить, что надо быть аккуратными в этой области, и охладить пыл политических деятелей. К тому же выводу пришел экспертный совет FDA.
                На сегодняшний момент разрабатываются новые технологии по лечению коронавируса. Один из самых эффективных методов лечения на ранних фазах болезни, когда в организме вирус размножается, — это моноклональные антитела. Это иммунные белки, которые вырабатываются у человека. Для лечения больных их изготовляют генно-инженерным путем, очищают, тестируют на безопасность и эффективность и т. д. Их вводят в кровь инъекционно, и если это сделано в острой фазе болезни, до того, как началось воспаление легких, появились тромбозы и прочие постковидные явления, то болезнь обычно останавливается довольно быстро.
                Когда вирус из организма уже исчезает и начинаются осложнения, связанные с тромбозами и воспалениями, моноклональные антитела уже не помогут. В таком случае применяются другие препараты, например, стероидные, противовоспалительные и противотромбозные. Потому что основной урон от этой инфекции происходит не от самого вируса, а от гиперактивной реакции организма.               
                И здесь тоже используются уже существующие препараты, и разрабатываются, проходят испытания новые. Эффективность таких мер очевидна, потому что смертность от коронавируса в начале пандемии была гораздо выше, чем сейчас. Во многих странах уже научились правильно лечить, и смертность там невысокая.
                Как только опубликовали геном этого вируса, много кто, в том числе и ученый Кристиан Андерсен, говорил, что он выглядит очень странно, как будто кто-то взял и вставил туда один фрагмент. В котором был так называемый фуриновый сайт (другое название — фуриновая вставка) и с точки зрения эволюции для этого семейства вирусов — именно летучемышиных SARS-подобных коронавирусов — фуриновый сайт совершенно не характерен. Известны сотни различных штаммов летучемышиных коронавирусов (в смысле из этого SARS-подобного семейства), и ни у кого из них нет фуринового сайта. Что представляет собой фуриновый сайт?
                Это 12 нуклеотидов, которые кодируют четыре аминокислоты, распознающиеся ферментом фурином. Когда вирус цепляется к клеткам человека, пока его шиповидный белок какой-нибудь фермент не разрежет в определенном месте, внутрь он проникнуть не может. Так вот, у SARS-CoV-2 в этом месте находится последовательность, которую и узнает наш фермент фурин: он видит свои четыре аминокислоты, узнает их, после чего разрезает белок, и вирус проникает в клетку.
                ДНК или РНК состоят из нуклеотидов, которые кодируют белок. Чтобы из нуклеотидов сделать белок, нужен некий перевод, и он называется трансляция. Трансляция превращает трехбуквенные сочетания нуклеотидов — кодоны — в одну из 20 аминокислотных «букв» белкового языка — то есть кодон написан на языке нуклеотидов: три нуклеотида говорят, какую аминокислоту вставлять в белок. Из трех нуклеотидов можно составить 64 различных комбинации, притом, что аминокислот в человеческом организме используется всего 20.
                Наблюдается некая избыточность: различные комбинации нуклеотидов могут кодировать одну и ту же аминокислоту. Из этого вытекает возможность того, что разные организмы могут отдавать предпочтение тому или иному кодону для одной и той же аминокислоты. Это называется кодоновые предпочтения, или кодоновый диалект.
                У различных организмов он свой. То есть человек предпочитает одни кодоны для кодирования какой-то аминокислоты (например, аргинина), а летучая мышь — другие. До конца непонятно, почему у разных видов разные кодовые предпочтения. Человек любит последовательность CGG: у него аргинин часто кодируется кодоном CGG, в то время как у летучих мышей, наоборот, это самый редкий кодон, который кодирует аргинин. Часто вирусы приспосабливаются под диалект их хозяев. У летучемышиного вируса чаще всего кодоновые предпочтения если не полностью, то хотя бы частично совпадают с кодоновыми предпочтениями хозяина — летучей мыши. Когда вирус перепрыгивает на нового хозяина, его кодоновые предпочтения меняются медленно — сотни лет.
                Особенность этого фуринового сайта COVID-19 в том, что аргинины в нем кодируются этими кодонами CGG, которые, у человека самые популярные, а у летучей мыши — самые непопулярные. Тут мы видим не просто один кодон CGG, а два подряд, и это — достаточно редкое явление. И если предположить, что кому-то надо было вмешаться и адаптировать вирус к человеку, то он бы таким образом его и модифицировал.
                Эту странную 12-нуклеотидную вставку можно отслеживать — продолжает она присутствовать в вирусе или вдруг она мутировала и ушла. Это тот самый маячок, о котором тоже вскользь упоминает Стивен Куэй в своей статье в The Wall Street Journal. Это еще одна странность, которая наводит на мысль о человеческом вмешательстве в РНК нового коронавируса, потому что подобная вставка-опознаватель дает возможность дальше отслеживать судьбу данной мутации по мере того, как ее будут изучать, — месяцы или годы в лаборатории. Это очень удобно.
                Несмотря на все это, можно ли допустить вероятность, что подобная мутация вируса произошла в естественных условиях? В живой природе может произойти все что угодно. Вопрос — какова вероятность. В одном из вирусов нашли похожую последовательность нуклеотидов и теоретизировали, что это, может быть, была какая-то рекомбинация в какой-то летучей мыши, которая заразилась сразу двумя коронавирусами в Юньнане, заразила человека, потом этот человек сел на поезд, поехал в Ухань, и там из него это выпрыгнуло. Вероятность этого всего астрономически мала.
                Так почему же в Китае с таким огромным населением заражение идёт чуть больше десятка в день, а в России счёт идёт на десятки тысяч? Может Китай не хочет с нами делиться своими технологиями и достижениями в области вакцин?
                Скорее причина в другом, просто авторитарные режимы успешнее справляются с эпидемиями, чем демократические страны. Здесь можно привести в качестве примера Советский Союз. В царской России в начале века преобладала смертность от всевозможных инфекционных заболеваний. СССР в первые годы своего существования построил систему здравоохранения по модели Семашко с высокой доступностью специалистов первичного звена и в сжатые сроки поставил на ноги санитарно-эпидемиологическую службу. В результате главной причиной смертности стали уже неинфекционные заболевания. За короткий промежуток времени это возможно было сделать только в условиях авторитарного режима, которым являлся Советский Союз. Если бы царская Россия продолжала существовать, этот переход произошел бы гораздо медленнее.
                Китаю сейчас тоже помогли особенности политического устройства, потому что самые эффективные средства пресечения эпидемии - это жесткие запретительные меры и контроль, тотально распространенные на все население. В демократическом обществе, где у каждого есть собственное мнение, господствует индивидуализм и люди готовы отстаивать свои права, применять такие меры не позволит само население.
                Нам нужно учесть опыт Китая в сдерживании самой первой вспышки внутри страны. Сразу вводить самый жесткий карантин и закрытие государственной границы, на необходимое непродолжительное время, активно отслеживать контакты, проводить массовое тестирование. А у нас, кстати, хотят ввести QR- коды, которые не имеют ничего общего с тестированием. Если бы с помощью смартфонов можно было бы проводить тестирование, тогда это был бы выход, а коды указывающие на прививку ровным счётом не влияют на пандемическую ситуацию, поэтому население понимает и против них.
                Китайские методы нельзя пересадить на русскую почву т.к это, может работать только в условиях ограниченной эпидемии - не такой распространенной, как у нас в России, США или Европе. Если мы начнем отслеживать контакты всех заболевших, когда эпидемия уже охватила всю страну, то наша система здравоохранения просто захлебнется. Нам не хватит ни персонала, ни ресурсов. В Китае на малых цифрах можно отслеживать развитие ситуации. Но если бы там шло массированное распространение вируса, то никакие бы IT-технологии уже не помогли, приложения были бы бесполезны.
                А как китайцы отреагировали бы на такую ситуацию, как в России, неизвестно. Потому что в Китае массового распространения COVID-19 не случилась. И поэтому, из этого нужно делать свои выводы или развиваться по социалистическому пути развития или жертвовать своим населением, ибо вакцинация с одной стороны, якобы, создаёт иммунитет против вируса на непродолжительный период, а с другой стороны ревакцинации, да и сама вакцинация чревата опасными последствиями для здоровья. Особенно важно подходить к правильной вакцинации детей, ибо спешка, может иметь далеко идущие последствия, которые подорвут здоровье нации в целом.