Мысли о вечности..

Мы с мужем тем временем не забывали и о другом — о том, что человек смертен. Вот и решили заранее позаботиться о месте последнего упокоения. Разговор завёл муж, хотя я и сама часто об этом думала. Ни для кого не секрет, что на «последние почести» нужны немалые средства. Муж нашёл агентство — вполне обычное, без намёка на пафос. Это был не роскошный «Шелестящий дол», описанный когда-то в повести Ивлина Во: без подстриженного английского газона, без дорожек, посыпанных гравием, без деревьев с идеальными кронами, и, конечно, без стихов бельгийского поэта, вдохновлённого смертью, вроде тех, что сочинил англичанин из той самой повести:

«Полувлюблён в целительную смерть,
;Я в юности просил её в стихах;
Позволить вздоху тихо отлететь.
;А ныне мне желанней, чем всегда,
;Без боли в мрак полночи отойти...»

В нашем случае всё было куда прозаичнее — небольшое агентство в маленьком Королевстве Бельгии. Перед визитом туда нужно было обдумать все наши пожелания. Я к этим вопросам отношусь серьёзно — и потому сама разработала схему, которую и собиралась изложить агенту.

Меня когда-то поразила история третьей жены Эдуарда Лимонова — певицы и модели. В восьмидесятые она пела в парижском ресторане «Балалайка» и в «Chez Raspoutine» — вместе с Алёшей Димитриевичем. Видимо, о смерти она думала заранее. И захотела, чтобы её прах был развеян в четырёх городах: Париже, Лос-Анджелесе, Москве и Санкт-Петербурге.

Мои желания были скромнее. О Москве я даже не думала — несмотря на то, что там похоронены мои родители. Причём по врозь: мама — с мужем, которому изменила, а папа — с обманутой им женой, видимо, из чувства вины. Мы же с мужем захотели быть похоронены вместе.

Помимо истории с женой Лимонова, была ещё одна, не менее трогательная. История моей бывшей соседки — и её кота. Кота звали Rouki — «рыжий». Это был огромный, роскошный кот, которого она обожала. Он был настоящим долгожителем, но и его дни закончились. Его кремировали, как и мою собаку — колли — индивидуально. По завещанию мадам, урна с его прахом должна была храниться в агентстве ритуальных услуг, с которым у неё был заключён контракт. Согласно этому контракту, после её смерти её прах должен был быть смешан с прахом любимого кота — и развеян вместе с ним на кладбище, на зелёной лужайке.

В нашем же случае речь шла не о коте, а о нас с мужем. Я подумала: прах в урне мог бы оставаться в Агентстве, как это было у моей соседки, а когда уйдёт второй — смешать оба праха и передать близким. Кроме дочери у меня никого нет, а у мужа — сын. Они вместе могли бы развеять наш прах: частично — в Брюсселе, в Парке Пятидесятилетия, рядом с Европейской комиссией, а частично — в Париже, на нашем любимом кладбище Пер-Лашез.

С парком в Брюсселе у меня связано много воспоминаний. Там я выгуливала своего колли, там же развеяла его прах — под японской вишней, которая особенно красиво цвела в апреле. Этого дерева давно уже нет — лишь фотография напоминает, что когда-то оно стояло именно там. На ней Джой сидит под вишней во всей своей красе.
И на кладбище Пер-Лашез, где нам с мужем так и не удалось приобрести место, тоже можно было бы развеять нас — на том пригорке, поближе к французским поэтам и писателям, откуда открывается чудесный вид на Париж. Возможно ли сделать это тайно — не знаю. В Америке, как рассказывала дочь, подобное запрещено. Но кто же станет заглядывать в вашу сумку? Я хорошо помню, как сама вскрывала урну, брала в ладонь прах и развеивала. Так и покоится мой рыжий колли под кустами роз, расцветающих летом.

Когда мы вошли в Агентство, я обратила внимание на служащего — он был поразительно высокого роста. Мысль об этом не оставляла меня, а в помещении ощущался странный запах — вероятно, запах карболки. Муж сказал агенту, что все наши пожелания озвучу я. Я и начала: изложила свой план, рассказала историю с котом и соседкой — подразумевая, разумеется, себя с мужем. Агент смотрел на меня с изумлением — видно, с таким ещё не сталкивался. Муж, уловив его растерянность, попытался меня остановить.

В итоге агент всё же объяснил, что прах передаётся родственникам, а те уже делают с ним, что хотят. Затем он попросил наши документы, снял копии и перешёл к выбору ритуальных услуг — начал с выбора гроба. Мне становилось всё более не по себе, а муж, напротив, воодушевился — вникал в цвет, фактуру, но особенно — в цену.

Тут я вспомнила церемонию похорон Джонни Халидея в Париже. Я смотрела её по телевидению — именно тогда впервые увидела этих высоких, крепких мужчин в чёрных костюмах, несущих гроб. Понятно — покойник может весить под сто килограммов, тут без спортивных плеч не обойтись. Эта мысль внезапно вызвала у меня тошноту, голова закружилась, и я сказала, что подожду мужа на улице.

Когда он вышел, сообщил, что обычная церемония, без излишеств, на двоих стоит примерно 7000 евро. Он был доволен и пообещал внести половину суммы — пока что за одного, того, кто уйдёт первым.

По дороге домой я решила зайти в магазин биопродуктов, что прямо по соседству с нашим домом. Там работал армянин Алик, прекрасно говоривший по-русски. Мы нередко беседовали с ним на разные темы. Я рассказала ему всю эту историю, и он тут же начал меня отчитывать:;— Зачем вам думать о смерти? Лучше вообще про неё забудьте!
Вернувшись домой и вспомнив всю атмосферу Агентства, я твёрдо решила: ничего оформлять не буду. Мужу сказала: за меня платить не надо, пусть оформляет всё только на себя. Он не удивился — даже обрадовался: дешевле выйдет.

Через пару дней он снова отправился в Агентство со своими документами. Там он сообщил, что жена решила вообще не думать о смерти, и попросил уничтожить копии моих бумаг. Агент кивнул, разорвал документы и выбросил в мусорное ведро.

С тех пор тема моей смерти была отложена на неопределённый срок.;Я стала жить в вечности.

17 января 2022 года, Брюссель