Оригинал vs перевод

Проза Эрнеста Хемингуэя в русском переводе и в оригинале воспринимается мной по-разному. По-русски язык Хемингуэя веский, многозначительный. Слова кладутся на бумагу будто через силу, их мало, но каждое - больше, чем слово. Они как вехи, расставленные на расстоянии друг от друга и поэтому охватывающие пространство смыслов большее, чем ожидаешь. Это производит сильное впечатление. Вдруг открываются неизвестные резервы родного языка: оказывается, можно и так, а иногда даже лучше - так (представляю, как это говорит себе молодой Юлиан Семёнов, считавший Хемингуэя своим "учителем").

В оригинале язык Хемингуэя обладает теми же достоинствами, но воспринимается так, как будто "слегка приглушили яркость", будто сняли некие цветные фильтры, наложенные средствами чужого языка. При этом впечатление - не менее сильное, но более взрослое, что ли.

Откуда берутся эти фильтры? Иосиф Бродский отмечал, что английский язык - "называющий и перечисляющий" (язык "и-и", "или-или"), а русский язык - "описывающий" (язык "хотя"). Хемингуэй довёл указанное качество английского языка до совершенства. Русский же перевод привносит эффект "остранения", и эта "странность" - стремление назвать, а не описать, - оказывает дополнительное эмоциональное воздействие на читателя (что можно считать некой "наводкой", пусть несильной, но всё-таки изменяющей восприятие прозы Хемингуэя в переводе по сравнению с оригиналом). И ещё, опять-таки ссылаясь на Бродского, в русском языке слово "весит" больше, чем в английском, у него больше чисто акустическая масса.

В русской литературе, как мне кажется, есть пример использования русского языка, как "называющего": проза А.С. Пушкина. Простота, четкая огранка каждого слова в предложения, каждого предложения в абзаце и каждого абзаца в тексте, широчайшее пространство смыслов при минимуме используемых средств, и никаких "фильтров"! Кто перечитает, тот подтвердит, что в прозе Пушкина нет "хотя". Совсем.

Обратный эффект возникает, когда сравниваешь оригинал и перевод на русский язык прозы Сомерсета Моэма, например, романа "Луна и грош". По-русски язык Моэма - образный, воздушный, наполненный эпитетами и меткими сравнениями. Мне он показался знакомым: таким языком написана львиная доля русской классической прозы. Ну, почти таким ("воздушности", пожалуй, поменьше). В оригинале же язык романа сшибает наповал непривычной последовательностью сложных, витиеватых конструкций, чередой ярких определений и неожиданных словосочетаний. Каждое слово хочется покрыть взглядом, произнести вслух, попробовать на вкус. Наличествует некий 3-D эффект, который не ощущается в русском переводе. И то: что привычно носителям русского, ново для носителей английского. А я-то поначалу удивлялся, почему Моэма называют великим стилистом?

А бывает соответствие воздействия языка перевода языку оригинала?
По-моему, да. В качестве примера я назвал бы пьесы Шекспира. Мощь, и парадоксальность языка Шекспира ИМХО одинаково ощущаются, как в оригинале, так и в переводах. Я бы объяснил это следующим. Во второй половине 16 века в культурных кругах Англии вошёл в моду цветистый язык, основанный на парадоксальных сочетаниях и созвучиях слов, словесной эквилибристике, как назвал этот феномен К. Чуковский.

На этом языке писали и изъяснялись в богатых домах, и этот язык имел даже собственное имя: Эвфуизм, по названию популярной в те времена книги писателя Джона Лилли "Эвфуэс", анатомия остроумия". В пьесах Шекспира этот "чрезмерный" язык образованных английских остряков успешно использовался для передачи самых сложных смыслов. Благополучно забытый, через пару веков Эвфуизм показался англичанам таким же новым лингвистическим феноменом, каким он казался и читавшим шекспировские творения в переводах.