2. 7. Культ веры в свою правоту

КУЛЬТ ВЕРЫ В СВОЮ ПРАВОТУ, или КАК ОБЪЯСНИТЬ ФАШИСТУ, ЧТО ОН ФАШИСТ?

1.
    У всех из вас есть понятия правоты и неправоты – у многих разные, но какие-то у каждого. И большинство обычно делит неправых на врущих и заблуждающихся, первые врут, понимают, что врут, и продолжают врать, а вторые заблуждаются и продолжают потому, что искренне верят в то, что говорят правду. Но лично для меня есть ещё и третья порода: те, которые заблуждаются, искренне верят в свою правоту, и перестать заблуждаться не хотят. Первому можно доказать, что он врёт от и до, и он просто отвалит, и пойдёт искать тех, кому можно будет врать там, где никто не разоблачит. Второму можно доказать, что он неправ, и он остановится, начнёт чесать затылок, и будет в конечном итоге пересматривать свою позицию. А третьему можно объяснить всё от и до, и привести такие доводы, на которые возразить нечего, но он начнёт извиваться, им под любыми предлогами отворачиваться от всего для себя не выгодного, и продолжать толкать своё, и слышать только себя. Потому, что ему так выгодно. Потому, что он хочет взять то, претендовать на что можно только, основываясь на определённых подменах. И потому, что ему удобно верить в то, что он прав.
    Вера в свою правоту помогает лучше убеждать тех, на кого воздействует ощущение искренности оппонента. Вера в свою правоту даёт возможность искренне злиться на оппонента, а это придаёт сил напору в борьбе с ним, что повышает в конечном итоге шанс того, что третий тип своё возьмёт. Вера в свою правоту даёт возможность сильнее упиваться победами, что придаёт особой смысл жизни. Вера в свою правоту даёт основания верить в свою богоизбранность – а это опять увеличивает возможности фанатизма. И вера в свою правоту даёт основания верить, что он в своей борьбе попадёт после смерти в рай, а некоторым это важно. Так что это отдельный тип людей, и отдельные институты дисциплин, и когда фашизм прёт наносить свой урон человечеству, в первых его рядах рвётся в бой именно эта порода. И они самые опасные, потому, что представляют подчас собой самую большую силу, а большинство людей даже и не различает их с первыми двумя, и методы борьбы с теми с этими с ними не прокатывают.
    Допустим, решается вопрос нападения на другую страну (зачем – хочется больше земли и рабов), но официально нужен какой-то предлог. И находится, он, допустим, в том, что «мы должны напасть, потому, что иначе на нас самих нападут, так что это вынужденные превентивные меры и поэтому мы просто защищаемся…» Первый тип будет толкать эту версию и изображать искреннюю в неё веру, но лишь до тех пор, пока в этом есть смысл. Когда смысла не будет, он либо сгинет, либо расчехлится: «А мы всё равно будем делать своё, теперь уже силой, и ты ничего не сделаешь!». Второй тип поведёт себя иначе. Ему скажешь: «Нельзя первыми нападать» – он ответит: «Ты не прав! На нас напасть хотят – мы вынуждены защищаться!». Ему объяснишь, что так может любой говорить, кто захочет напасть, и если любой сможет себе такое позволять, то именно из-за этого и будут войны. И на тебя можно будет напасть тоже только из-за этого. Почему тебе должно быть можно, а другим нельзя? Ты приведи доказательства, что эта проблема не перевешивает твои оправдания. Ты сначала сделай, чтобы это нельзя было использовать в качестве предлога, а потом требуй!» – он ответит: «А ведь да – об этом я не подумал!». Третий тип поведёт себя иначе. Ему скажешь «мы не должны первыми нападать». Он ответит: «Ты мешаешь Родину спасать!», ему объяснишь то, что объяснял второму – а у него ответ: «Ты вражеский агент!». С него спросишь доказательства, а он: «Мы вас всех переловим и каждого к стенке поставим!».
    В психологии третьего типа стоят две установки: «хочу любым путём так, как мне выгодно» и «я всегда прав!», и всё, что хоть одной не соответствует, под любыми предлогами отметается. Хочу, как выгодно – значит, хочу больше земли и рабов, и значит, надо идти и это всё добывать. Я всегда прав – значит, должны быть оправдания, и надо просто их поискать. И в случае необходимости поиск идёт до тех пор, пока что-нибудь удовлетворяющее себя не найдётся. Ему говоришь «первыми нельзя нападать!» – у него сразу «Ты не прав!» – почему? – «Потому, что ты хочешь, чтобы на нас напали первыми!». Т.е. опасность такой возможности учитывается, а опасность, которую он создаёт таким решением, нет. Почему – потому, что «я всегда прав» этого не пропускает, и требует найти обходной путь. «Хочу, как выгодно» мотивирует поиск, в результате чего перебираются все варианты, пока не находится годный для оправдания. Им оказывается предположение «А на нас могут напасть первыми!». А опровержения этому не уже ищется, потому, что поиск ничем не мотивируется, и это положение остаётся работать до тех пор, пока их не найдёт оппонент и не тыкнет ему в нос принудительно.
    Если третьему типу объясняют «так любой может говорить», убеждения снова оказываются в опасности, и защитный механизм начинает работать дальше. Установка «Я прав» блокирует все рассуждения, ведущие в сторону «Значит, так нельзя поступать», и установка «хочу выгоды» запускает поиск объяснений там, где нет ущерба для правоты и выгоды. Таковое находится в предположении «А не вражеский ли ты агент (а почему бы нет?)», из чего получается, что если это так (а доказательств обратного мы пока не видим и искать не спешим), то тебя можно не слушать. А значит, все твои претензии дисквалифицируются, уважительных претензий к его позиции как бы не остаётся, и «родина» «спасена».
    Тут к третьему типу появляются уже два вопроса: где доказательства, что обвиняемый вражеский агент, и где доказательства, что это всё не предлог напасть первым (ведь этот вопрос с повестки дня так и не снимался)? Но их он не видит. Потому, что чтобы видеть, надо смотреть, а, чтобы смотреть, нужна мотивация. А у него мотивация работает только от «я прав» и «хочу выгоды». Поэтому он видит только одно: «Нас окружают враги, которые хотят на нас напасть, и все они кричат, что от нас исходит опасность, и ты тоже это говоришь – ты говоришь слово в слово, как они, значит, ты их агент, ты работаешь по их методичкам!». У фашистов это ты должен доказывать, что ты не верблюд, а не они обратное. А по-другому все их построения и не удержатся. Так что, если твои слова (с его точки зрения) похожи на слова врагов – вот ты и доказывай, что ты не такой, а нет, так тебя к стенке.
    Третьему типу можно до бесконечности доказывать несостоятельность его обвинений. Установки «я прав» и «хочу выгоды» это не примут. А значит будет поиск новых предлогов не соглашаться. Закончатся претендующие на серьёзность – пойдут в ход не претендующие (в припадке ярости всё кажется серьёзным), закончатся все – будет сделано предположение, что доказательства всё равно есть, просто их не получается найти (потому, что ты очень хитро всё заплёл), но это не отменяет факта его правоты и его права действовать в соответствии с этим. И в эту версию он вцепится, как та бойцовая собака, которая скорее умрёт, чем разожмёт зубы, потому, что иное поведение просто не пройдёт через «я прав» плюс «хочу выгоды». На его языке будет называться, «…ты дурак/враг/еретик, и таким, как ты, бесполезно объяснять, и тебя надо убивать первым, потому, что по-хорошему ты не понимаешь!».
    В общем, ты третьему типу вопросы, на которые ему нечего ответить, а он в защиту одной неучтивости будет лепить другую, ты с него спрашиваешь доказательства, а он вместо них с тебя требует доказательств, что ты не верблюд, и ты его тычешь в факты, что ему нечем обосновать ни одну свою претензию, а в ответ оскорбления-угрозы-обвинения, которые доказываются только новыми оскорблениями, угрозами и обвинениями. Всё это третий тип – совершенно отдельный от первого и второго, и переубеждать его – сизифов труд, а энергии у него столько, сколько первый из себя просто не выдавит. И если первый служит отцу лжи, то третий, неверное, подчиняется непосредственно сразу её деду. И с ним расклад такой, что, когда ты разоблачаешь неправду, тебя слушает только второй тип, а первый и третий отворачиваются. А если просто голословно сказать «вам объяснять бесполезно – остаётся разговаривать только языком силы», то первый поймёт, но второй с третьим будут искренне против. В общем, большинство типов всегда будет против тебя, каким бы путём ты не пошёл, и эту деталь часто упускают те, кто не учитывают третий тип.

2.
    К вопросу войны третий тип в общем и целом подходит так. «Если мы нападаем на врага – мы делаем хорошее дело; если враг нападает на нас – он делает плохое дело. Если мы изучаем историю, в которой была война, где мы побили врага, упиваемся тем, какая славная была победа; если речь о событиях, где враг побил нас, акцентируем внимание на том, какие зверства он творил. Если нам надо отнять у врага землю и ресурсы, значит, надо покопаться в истории и посмотреть, не было ли там времени, когда эта земля принадлежала нам, и если да, то мы тогда её просто себе возвращаем; если же враг нападает на нас, копаться в истории ни в каком случае не надо, а если он будет говорить, что это когда-то принадлежало ему, просто зажать уши. Если у врага надо забрать землю, которая никогда нам не принадлежала, значит, мы идём кого-то от него освобождать, ну а земля как бы случайно за нами остаётся; если враг нападает на нас, ни о каком освобождении речи быть не может, кого бы в каком положении мы не держали. Если же освобождать у врага тоже особо некого, значит, мы должны напасть просто потому, что если не мы его, то он нас, и потому мы просто вынуждены защищаться! Нападение же врага – это всегда агрессия, защита от которой святое дело!».
    Со святыми делами у некоторых фашистов особая тема – чего бы они не делали, у них всё святое-пресвятое. Родина у них всегда права, что бы она не делала, потому, что она святая, а святая потому, что они не видят за ней никаких прегрешений. Прегрешений же третий тип не видит потому, что, исходя из его установок, их быть просто не может, а не может потому, что вся история его родины, оказывается, прямое тому доказательство: «У нас страна светлая и праведная, у них у всех грешные и тёмные. Почему? Да потому, что они всегда на нас нападали! Вот смотрите, перечень войн – там все они шли на нас завоеваниями: Вот они на нас нападали, вот они на нас нападали, вот они на нас нападали – факты!» А такого деятеля спросишь: «А вы первыми ни на кого не нападали? Ну вот же была война, где первыми нападали вы, вот война, вот война – почему твой список это пропускает?», а он: «… а это были вынужденные превентивные удары! Потому, что если бы не мы на них, то они на нас!» – «И какие доказательства?» – «Как какие? Да вся история – это сплошные нападения на нас! А если тебе мало, то вот ещё: мы, когда их захватили, обнаружили у них склады оружия – это они готовились на нас нападать!» – «А у вас что, не было складов оружия, и когда вас захватывали, они их не находили?» – «…а не вражеский ли ты агент? Ты так упорно не хочешь понимать нашу Родину! Да если таких, как ты, слушать…»
    На такой манер заточена вся диалектика фашиста. И при этом он всё время повторяет, что надо учить историю. Причём не какую-то, а «правильную». А правильная история у него – это только та, которая преподаётся по такой методике, которая учит мыслить только на его манер. Каждая страница учебников, естественно, должна находиться под неусыпным контролем со стороны служб государственной безопасности. А безопасность государства у него – это чтобы никто не покушался на его ценности, в рамках которых его родина свята.
    Родина у фашиста всегда свята, и служение ей получается дело святое, и потому, что бы он в рамках этого не делал, тоже получается святое и праведное. И отстаивание её и всех её позиций, с которыми вечно кто-то не согласен, для него самое святое дело. Очень легко и удобно, так что написать на пряжках «С нами Бог!», и напасть исподтишка на соседа, которого давеча называл союзником, и с которым подписал договор о ненападении, для такого «святоши» – обычное дело.
    Чем больше святости, тем больше уверенности, что твоё дело правое и народ богоизбранный. Тем более сильный гнев на тех, кто выступает против. Тем больше фанатизм, меньше способности слышать, что тебе говорят, и идти на переговоры.
    Чем больше непереговороспособности, тем ожесточённее противостояние, тем больше ненависти, и тем больше, в конечном итоге, зверств в отношении противника. Тем больше принципиальности проявит противник в отстаивании своей правды Тем более жёсткие кары потребуются, чтобы усмирить побеждаемых. И тем фанатичнее всё будет потом перекладываться на вину врага.
    Только там, в тылу, всё будет выглядеть по-другому. Там не покажут последствия зверств. Там покажут только самые героические кадры. А если инфа про зверства и просочится, то скажут, что это те придурки сами с собой такое творили, а эти пришли их от этого освободить. И святоши поверят. Потому, что, а как иначе? «Этого не может быть! Что значит – почему!? Потому, что мы святые и праведные!»
    Политическое лицо адекватного человека выглядит так: «Для меня радость моего народа – моя радость, и страдания моего народа – мои страдания. Но я уважаю аналогичные чувства представителей других народов, и выступаю за то, чтобы с другим нельзя было делать того, чего не хотели бы получать сами. И жду от вас аналогичного – уважайте мои чувства, потому что, не уважая их, вы не уважаете свои». У «святоши» оно выглядит так: «Я не понимаю, что война – это плохо. Плохо, когда на нас нападают; хорошо, когда мы нападаем. Когда мы нападаем – это интерес, эйфория побед, репортажи о доблестных манёврах, и салюты по случаю взятия городов. Остального я понимать не хочу!»
    Святошному фашисту не объяснишь, что он фашист. Не проймёшь ни рассуждениями, ни доказательствами, ни свидетельствами. Потому, что его свя-тошность засвечивает его разум так, что ему не видно никаких тёмных пятен в его позиции. Вот когда противник придёт на его землю, вот когда раздавит всё его святошнобесие, когда сметёт режим, запрещающий тыкать его в неугодные ему факты, вот тогда все обработанные его режимом начнут смотреть на дело по-другому. Когда война придёт к домам самых ярых святош, когда вернёт им всё то, что они другим послали, когда начнёт бить в святошное мурло так, чтоб кости трещали, когда увидит свои дома в руинах, а своих близких в лужах крови, и когда умоется кровавыми слезами, вот тогда поймёт, что зря он раньше не хотел слушать.
    Это как с диким зверем, который на тебя кидается с намерением разорвать, и которому бесполезно объяснять, что у каждого есть право жизни, и что оно священно, и что я тебя не трогаю, и ты меня тоже не трогай. С которым можно только разговаривать языком дубины, которой его будут прикладывать каждый раз, когда он на тебя бросается, и прикладывать так, чтоб отползал со скулежом. И чтоб каждый раз, когда снова и снова будет повторять, прикладывали снова и снова, пока не дойдёт бессмысленность действий, и страдания принудительно не заставят его самого обуздывать свою невменяемость.
    Выбить сочетание «я прав» и «хочу выгоды» из некоторых голов можно только силой.