Панцергенерал

 
Меня с детства тянуло к старикам. Они мне всегда нравились, и старушки тоже, кстати. Даже сначала старушки. Когда мне сравнялось три года, я заявил родителям, что скоро женюсь.
-  На ком, Андрюша?
 - На бабе Вале.
Она всегда сидела у подъезда на лавочке, весной летом и осенью в теплом пальто и валенках. А зимой я ее не помню.
- А почему?
- Она меня так любит, что я ее тоже люблю.
Но что-то помешало нашему счастью, я погрустил немного и забыл своё первое чувство.
Но в школьные годы я обожал разглядывать лица старых людей из безопасного места: во дворе, когда они забивали козла или играли в шахматы. Они были так сосредоточены на своих фишках – шашках, что не чувствовали пристальных изучающих взоров. Мне было приятно чем-то помочь старичкам – неважно чем, какие-то мелочи, - подать упавшую палку, передать бутылку воды, полезть под стол за упавшей фигурой… Они даже не всегда благодарили, но мне это было неважно. А уже к окончанию школы я пару раз просто брал «шефство» над стариками, очень скромное, - денег своих еще не было, но у одного старика – он жил на Арбате, в доме, где тогда было кафе, а потом магазин «Русские узоры», почти напротив театра Вахтангова, - приходил убираться в его комнате, ходил за продуктами, а иногда баловал его бутылочкой портвейна. Как-то раз я встретил в подъезде нашего учителя физкультуры из школы, он был поражен моим хобби и смотрел на меня потом уже не как на ученика, а как на взрослого человека. Зачем я это делал? Был интерес. Мне казалось, что старики несут в себе важную весть, никогда не высказанную, но крайне важную. Они прожили жизнь, которая отпечаталась на их лицах, на старческой пластике, иногда прорывалась в речах, иногда – во взглядах. Никогда отрытым текстом, никогда не в прямой речи. Понимай как умеешь.  Но это были ребусы, которые нигде и ни у кого не были такими доступными, и такими глубокими, и такими простыми. Без рисовки, без позы, без дидактики. Я тогда уже чувствовал, что простых людей не бывает, и что люди из других времен очень значительную часть общей жизни скоро унесут в небытие. Мне кажется, они тоже это понимали, и понимали мой интерес к ним, и не сердились, и не особо-то и завидовали мне, что я так молод.
Второй мой подшефный дед был очень колоритной фигурой, работал в театре монтажником декораций, был большой, заросший белой гривой, бородой, усами, носил перстни на руках, любил рассказывать театральные байки… Но наш роман продлился недолго – я почувствовал наигранность его отношения ко мне, а он почувствовал, что я ее почувствовал. Ему хотелось иметь восторженную аудиторию, он, видать, привык к такому модусу общения, но ничего личного он открывать не хотел. А может, и не мог, - я был молод и не искушен в тактиках коммуникации. Мы оба одновременно потеряли интерес друг к другу и расстались друзьями. Дело было в середине 60-х гг., на Арбате еще не вывелась порода арбатских старушек, они с нездешним достоинством донашивали свои кружева и лаковые туфельки, шляпки с вуалями и кружевные накидки, но между ними и нами уже стояла непроходимая стена времени.
А вот последний опыт такого шефства оказался очень значимым для меня. Мой коллега по ИНИОНу был лягашатником, то есть любителем и хозяином легавой собаки. Красоты невероятной, умница и породных кровей ирландка. Статей, окраса, нрава, темперамента – сказочных. На выставках всегда одна из первых. Но в поле не охотилась – не было ружья у хозяина. Жила так, без охоты. И вот этот мой коллега-приятель позвал меня как-то раз помочь ему поухаживать за легендой этого собачьего сообщества, старым охотником, натасчиком, председателем племенного сектора ирландского сеттера Военохоты. Он старенький, неважно себя чувствует, бедный, к нему время от времени заглядывают знакомцы – кто с пузырьком-закуской, кто с авоськой продуктов, кто вывести такого же старенького кобеля ирландца Пейка погулять во дворик… Вот настал черед моего приятеля. Пока ехали, он говорит:
- У него прозвище «панцергенерал»!
- Почему?
- Вот приедем, сам и спросишь.
Я согласился, мне же интересно, опять старик, да еще с такой интересной историей. Роман Сергеевич Казьмин оказался невысоким, худощавым, изящно вылепленным стариком с явными чертами «бывшего»: манера неторопливой речи, беглый взгляд, смотрящий куда-то сквозь и за спину собеседнику, доминирование в разговоре, когда он мог не отвечать на вопросы, произвольно менять тему беседы, чистая речь, без принятых в охотничьей среде матюков, с тонкими чертами лица и нежными, почти девичьими руками… Явно человек не физического труда. Но не нарцисс, а скорее был похож на Плюшкина из старого фильма. Совершенно неухоженный, в старой армейской одежде, давным-давно махнувший рукой на внешность, да и на чистоту в комнате, плотно заставленной мебелью, так что троим человекам и сесть-то негде, он принял меня, незнакомца, совершенно равнодушно, не проявляя, впрочем, особого интереса и к моему приятелю. Хотя тот и принадлежал ордену ирландистов! Мы принесли угощение, распили бутылочку портвейна, оставили деду покурить и поесть на пару дней и ретировались, без особых благодарностей с его стороны. Ну, вот нам урок благотворительности: не проси и не жди благодарности, сам жест уже и есть награда. Все верно.
Прошел месяц, и мне поступил намек от моего коллеги – съездил бы ты к деду, я вот не могу, а пора вроде, ему помогать надо… Я собрал авоську и поехал. Жил он в сталинке на Красносельской, комнатка была в небольшой двушке, соседи явно не жаловали старика. А что? Неряха, да еще пес его старый, сам не работает, а живет за счет друзей, и еще выпивает с ними. Устроился! В общем, холодная война. Я приехал, угостил деда, немножко прибрался в комнате, хотя двигать, и даже трогать ничего было категорически нельзя- подшивки старых газет были крайне необходимы, посуда и так чистая, пыль везде на горизонтальных поверхностях была ничем иным, как культурным слоем, а зеркало на дверце шкафа протирать было нельзя, потому что оно знало правду. Некогда. На разговоры Роман Сергеевич откликался неохотно, терзать его своим любопытством я не мог, и так и укатил восвояси несолоно хлебавши. Но оставил деду  свой телефон – на всякий случай. Кстати, визитных карточек тогда еще почти ни у кого не было: разрешение на них выдавалось Главлитом, то есть цензурным ведомством.
Через неделю звонок: «Тут у меня помет интересный, хочешь щенка? Родители оба элита, отец чемпион, мать по экстерьеру отл. и полевые дипломы. Приезжай, есть два щенка, обе суки.»
О боже! Мы с молодой женой живем в коммуналке, денег нет и не будет, охотник я тот еще, только недавно вступил, ружья нет… Нет, это невозможно! Никаких условий, а прямо наоборот! Но к вечеру мы с моим школьным другом уже были у Романа Сергеевича, и вместе с ним отправились к заводчику.
Стоит ли говорить, что я вступил в орден ирландистов, что щенок был просто маленькая богиня, что жизнь моя на несколько лет приняла неожиданный разворот, и что… Впрочем, это особый сюжет, а мы вернемся к нашей теме – к Роману Сергеичу.
Стал я бывать у него почаще, иногда возил его на такси в издательство «Мир», где собирался на регулярные собрания охотколлектив. Там Роман всегда сидел в президиуме, а когда все переходили в гараж на неформальную часть, ему отводили стул поближе к паяльной лампе, которая обогревала помещение. Дома у него все-таки затеял как-то большую уборку, оттер-таки пыль со шкафов, и открылось мне чудо – два шкафа, один платяной, другой книжный, были карельской березы, с резьбой и токаркой. Красоты невозможной! Роман Сергеевич усмехнулся на мой вопрос и говорит:
- Это мебелишка из Храма Христа Спасителя, когда его ломать начали, мне ребята свистнули, вот успел спасти. Там много чего было, но такого, что в дом не затащишь, а вот эти два и вот это кресло я утащил.
- Как? Утащил?
- Да так, на извозчике и увез. Поднимать было тяжело, пятый этаж.
Ну что скажешь! Время было такое… А дед уже раскраснелся, нашел в столе связку ключей и открыл платяной шкаф.  И достает кожаный чехол, а в нем ружье.
- Вот, смотри. Это мне Крыленко подарил «Лебо» 20 калибр, затвор отводится назад, ружье не переламывается. Золотые замки.  Раструб – цилиндр. Антабок нет, ружье на плече не носится, дамское, носит и заряжает егерь. На прикладе снизу медальончик золотой, на нем две буквы вензелями «КР». Константин Романов, из его арсеналов. А я-то тоже КР – Казьмин Роман. Так что как раз для меня и вышло.
- Мама моя дорогая, это за какие же такие заслуги?
- А ты дальше доставай…
И я достал. Это были «Джемс Пёрде» 16 калибра, с гравировкой, позолоченными замками, горизонталка, ореховая ложа прямая, отвод для правши, как новенькое, прямо вот вчера смазанное, все блестит, затыльник не стерт, как новенький.
«Вестли Ричардс» 12 калибр, бок флинт. Видно, что было в использовании, ложа пистолетная, поцарапанная, затертая воском. «Браунинг» 12 калибра с удлиненными стволами, оба чока, ложа пистолетная, орех, для гусиной охоты, весит 4 кг с хвостиком.  И наконец, штуцер, тройник "Маузер", укороченный, явно уже поновее остальных, третий ствол нижний под мелкашку. Для парковой охоты.
Я обалдел. Такие ружья стоят целое состояние, можно не только дом купить, но прожить безбедно!
А дед скромно так и говорит:
 - Мне эти ружья дороже комфорта. Мне на них посмотреть, и душа радуется. А достались они мне когда я ирландцев нашим вождям стал заводить. И натаскивать. Тебе уж небось говорили, что меня «панцергенералом» прозвали? Так вот я и был генерал, танковый генерал, еще до войны. Меня как-то на охоте в Виноградовском хозяйстве, там компашка собралась, военные бонзы, и вот Крыленко меня и назначил. Недолго правда я был военным, попросился уволить, а ему, видать, неловко стало, и уволили. Но вот, подарки оставили.
Я не знал верить или нет, уж больно залихватская история, да еще и из первых уст, - поди проверь! Но когда через несколько лет к нам в СССР приезжал Никсон, деда вызывали куда следует и велели подобрать щенка дорогому гостю. Щенка, между прочим, как раз из-под Пейка. Никсон был очарован, предлагал наградить президентской казной Казьмина, но чем дело кончилось, я не знаю.