Зеленец

Деда Егора по-уличному прозвали «Зеленец». Прозвище это дали за то, что при встрече с кем-нибудь непременно угощал махоркой из самосада, выращенного на своём огороде, где сотку-другую обязательно занимал табак.
– Здорово, Иван. На-ка испробуй моего зеленца, – предлагал дед.
Иван охотно мастерил из газеты «козью ножку», набивал махрой и осторожно закуривал. И всё равно начинал кашлять до слёз. Таким крепким был табачок деда Егора. Он, довольный, с улыбкой спрашивал:
– Ну как, Иван?
А Иван продолжал громко и надсадно кашлять, утирать слёзы, не в состоянии вымолвить ни слова. И дед сам отвечал за Ивана:
– Крепок, паразит!
Наконец, откашлявшись, восстановив ровное дыхание, Иван подтверждал искренне:
– Ох, крепок твой зеленец, дед Егор…
В один из июльских вечеров я собрался на рыбалку на Зуевский пруд, расположенный среди необъятных полей. В нём на вечерней зорьке хорошо брал карась. Когда-то здесь была деревня Зуевка. Теперь от неё нет и следа. Остался только этот пруд. Назвали его Зуевский в честь канувшей в Лету деревни.
Я шагал к пруду полевой дорогой. За плечами – лёгкий рюкзак. В нём – рыболовные снасти и лёгкий ужин (я планировал заночевать у пруда в стогу свежего сена). А в руках я нёс две удочки и баночку с навозными червяками. Шагал не спеша, поскольку солнце было довольно высоко и крепко припекало. Намечал добраться до места пешком часам к десяти вечера. Но позади вдруг раздался конский топот и протяжный скрип телеги. А затем громкая команда:
– Тпру-у-у, Рыжуха!
Оглянувшись, я увидел деда Зеленца.
– Садись, подвезу, – предложил он.
Я, конечно, согласился. И не без удовольствия. Так как и ноги мне не бить зря, и затаённо понадеялся услышать от деда какую-нибудь удивительную историю. Положил в телегу вещи, сел и сам, свесив ноги с телеги.
– Чё молчишь? Уселся, что ль? – сердито спросил дед Егор.
– Ага, – ответил быстро я.
– Но-о! – скомандовал он, хлестнув кнутишком рыжую кобылу. Она резко взяла с места.
Егор был невелик ростом, плечист и крепок, хотя слыл самым заядлым курильщиком. К тому же был большим любителем почесать языком. Болтать им мог часами, и слушателю не так просто было избавиться от деда Егора. Если кто-то пытался незаметно ускользнуть от него, дед хватал его за плечи или за шиворот ещё крепкими руками и возвращал на место.
– Да ты не торопись! – уговаривал дед. – Дослушай, чем дело-то кончилось. Ух, какой ты нетерпеливый!
Сам Егор всю свою трудовую жизнь проработал в совхозе конюхом. И уже оформившись на пенсию, остался там же. Работал до той поры, пока в бывшем колхозе – теперешнем акционерном обществе – не перестали давать зарплату. Да и сам дед Егор решил, что пора на отдых, вполне заслуженный им.
– Пора на полный отдых, Егор? – не раз спрашивал сам себя. Сам же и отвечал: – Пора. Давно пора.
Уходя, не взял расчётные деньги, а приобрёл на них кобылу…
Пока мы ехали, старик молчал, потягивая «козью ножку». Покурив, выбросил окурок и завёлся.
– Кобылка моя жеребая. Скоро должна потомство принести. Вот потому и не подгоняю её. Да и куда торопиться? Как говорится, тише едешь – дальше будешь. Вчера сенца накосил, хочу его поворошить. Жарища вон какая. Надо непременно поворошить. Можа, завтра и соберу, ежель Бог даст погодку без дождя… А ты что же, порыбачить собрался? – спросил меня.
– Собрался. Карась на зорьке хорошо клюёт. Вот я и решил попробовать. Сперва на вечерней зорьке, а потом и на утренней.
Дед ничего не ответил. Молчал и я, и вокруг стояла тишина. Её нарушали лишь стрекот кузнечиков в траве на обочине дороги да побрякивание чекушек тележных колёс. Молчание прервал дед.
– Лошадь что человек. Всё понимает. Нежные слова и ласку любит, шельма моя. Хотя и не говорит, как человек, а всё понимает. Вот захожу утром к ней, а она уже копытами об пол стучит. А то и голос подаст, заржёт. Чувствует хорошее моё отношение. То сахаром угощу её, то хлебушком. А то и полюбезничаю с ней. Долго разговариваем. Будто бы понимаем друг друга. Да, понимаем. Ещё как! Вот, к примеру, такой случай произошёл зимой одной. Подпил я как-то у свата в деревне Каверино изрядно. Мне бы у него и заночевать. И сват оставлял меня. Да где там. Я упёрся, как баран тупой: «Нет, поеду домой! И не удерживай, и не уговаривай! Поеду, хоть убей». Вышли на крыльцо. А на воле такая метель-завируха разыгралась! Свету белого не видно. Сват опять уговаривает меня остаться: «Куда ты, бык упрямый, ехать собираешься в такую непогоду, да ещё на ночь глядя? Вот-вот стемнеет, и метель всё сильнее разгуливается. Ночуй у меня. А рано с утречка поезжай подобру-поздорову». – «Нет, – артачусь я, – не уговаривай. Щас поеду. Там старуха теперь заждалась, места себе не находит, поди». И поехал, старый дурень. И сбился с пути, заплутал. Долго блуждал по полям, заметённым сугробами. Уже и надежду вернуться домой теряю. Всё, думаю, пропал! Чему быть, того не миновать. И тут уразумел. Пускаю мою Рыжуху в вольное плавание. То бишь езду. Отпустил вожжи, лёг в сани, поглубже в сено закопался. И всё равно замерзаю. Уже зуб на зуб не попадает. Хмель с меня давно как рукой сняло. Вот, думаю, и крышка тебе, Егор. Смертушка следом идёт. Оно ведь наши думы за горами, а она, тварь с косой, – за плечами. Пока так нюни распускал, а я уже к родному дому приближаюсь. Рыжуха, спасительница моя, сама меня домой привезла. Пять часов проблукал!.. Хорошая, умная лошадка моя. Если б не она, замёрз бы я тогда в поле. Ей-богу! – расхвалил Зеленец кобылу.
Я слушал выдуманный или правдивый рассказ деда Егора и удивлялся уму этой некрупной, но умной лошадки. Зеленец между тем соорудил новую самокрутку и закурил. Едкий дым махорки ударил в нос, защипал глаза… Мы незаметно подъехали к Зуевскому лугу. В телеге, подпрыгивая на ухабах, глухо гремели деревянные грабли – личное изделие деда Егора. Дул сухой летний ветерок. А в стороне от дороги желтело цветущее подсолнуховое поле, словно облитое этой краской. От него веял приятный медовый аромат. Мы не спеша спустились в лог. Дед лишь изредка понукал лошадку, дёргая вожжи. Он вдруг неожиданно для меня протянул кисет с махоркой и аккуратно сложенные, как карточная колода, листочки старой газеты.
– На-кась, спробуй моего зеленца, – предложил он, улыбаясь, видимо, в предвкушении своей победы над слабаком в курении.
Отказываться неудобно. Я сделал «козью ножку», прикурил и тут же закашлялся до слёз на глазах. Зеленец глядел на меня, продолжая улыбаться. Он торжествовал!
– Как? Крепок мой зеленец?
– Остёр! – выдавил я сквозь непрекращающийся кашель.
– Вот какой у меня султан. Аж до пяток продирает, стервец, – похвалил махорку дед.
– Султан так султан! – согласился я. – Уж больно сильно дерёт…
Мы подъехали к пруду. Дед приостановил кобылку. Я мгновенно спрыгнул с телеги. Забрал рыбацкие принадлежности и, попрощавшись, стал взбираться на заросшую травой плотину пруда. Дед помахал мне рукой и поехал дальше по логу к густым рядкам скошенной травы, понукая кобылку. Солнце заметно сползало за горизонт, озаряя верхушки деревьев розоватым оттенком. А справа от пруда из высокой колосившейся пшеницы до меня доносились до боли знакомое: «Спать пора! Спать пора!»
– Нет, не пора, – ответил я перепёлке, – а вот удочки забрасывать – да. – И я стал быстро располагаться к вечерней рыбалке…