Эгоист

Впереди на высотках города Н. повисли серые неприветливые облака, сквозь которые пыталось пробиться апрельское солнце, образовав туманно-желтое пятно. Однако лицо Григория словно уже встретилось с небесными лучами – радостно просияло. Он наконец возвращался домой после нескольких недель неволи. Нет, молодой человек не из тюрьмы освободился. Хотя ему казалось, что и там было бы легче перенести одиночество. Вскоре его праздничное настроение сменилось беспокойством и даже тревогой. Григорию будто открывался чужой, необычный город, а не тот, который он оставил…
Тогда душой молодого человека, недавно отметившего тридцатипятилетний юбилей, вовсю владел эгоизм. Он был единственным сыном у пожилых родителей-пенсионеров Якова и Зои, которые его, позднего ребенка, не только в детстве и юности опекали, но и в этом возрасте сдували с него пылинки. Даже в полноватости фигуры, пухлом румяном лице Григория проглядывалась избалованность. Но тут отец и мать, как бы спохватившись, стали упрекать сына в том, что «не женится», «боится ответственности», продолжает «гулять вольным ветром». И это в первый день отпуска, который для Григория последние годы был не просто месяц отдыха, а тридцать дней шумных тусовок с друзьями, подругами, собутыльниками в барах, рюмочных, кабаках… Он, отвечая родителям злобным взглядом, и без того недовольно обдумывал, к какому приятелю податься за утешением, с кем «устроить праздник» за бутылкой-второй спиртного. Ведь друзья, как сговорившись, поженились, и с ними встретиться было невозможно – жены «не отпускали».
«Нет, у меня так не будет, никаких ЗАГСов», – давал себе зарок Григорий, удаляясь от обидевших его родителей к соседке – намного моложе его медсестре местной больницы. Она, скромная, не наделенная особой красотой, но умная и приветливая девушка, нравилась ему, и, как казалось «жениху», он ей тоже приглянулся. Спеша к Анне, Григорий намеревался сделать ей такое предложение, чтобы оно и родителей устроило, и самому не попасть в узы брака. Он переступил порог уютной квартиры девушки и, забыв поздороваться, тут же бросился к ней.
– Аня, мы любим друг друга и это главное, – взяв нежно свою избранницу за руку, сказал Григорий. – К чему эти формальности, всякие там печати в паспортах. Давай уже начнем жить вместе.
Лицо Анны помрачнело, и она невольно попятилась. А посмотрев в лукавые глаза жениха искренним взглядом, огорченно произнесла:
– Гриша, это несерьезно. Ты мне предлагаешь не брак, а сожительство, то есть жизнь во грехе. Вчера от этого батюшка в церковной проповеди предостерегал… Хотя кому я говорю. Ты только раз в году, на Пасху, переступаешь порог храма... И, как сам говорил, исповедовался лишь однажды в ранней юности. Нет, Гриша. Если ты меня действительно любишь, то давай сделаем все по-настоящему.
Анна снова приблизилась к Григорию и дотронулась нежно рукой до его руки.
– Аня, я люблю тебя и хочу быть с тобой, – возвышенно произнес молодой человек, – но лишь без ЗАГСа, клятв…
– Обязательств, ты хочешь сказать?..
– Да, да… без этих ненужных формальностей… – Григорий отвел глаза, но, встретившись с живым взглядом Спасителя на большой настенной иконе, снова посмотрел на Анну и добавил: – Зачем они нужны? Главное, чтобы нам было хорошо вдвоем и мы не обременяли друг друга. А то вот мои друзья оформили отношения в ЗАГСе и жалуются, что скучно, что нет той досвадебной романтики, любви…
Анна отступила от Григория. Смотря мимо него и, словно видя в будущем что-то невзрачное и неприятное, сказала:
– Ты, Григорий, больше кандалов боишься брака, – впервые, не сдержавшись, так откровенно строго выразилась она. – Я до последнего момента заставляла себя думать, что ты любишь, искренне говоришь. А оказывается, ты хочешь со мной жить как с любовницей и по-прежнему наслаждаться холостяцкой жизнью. У тебя на первом месте твоя бесшабашная свобода... Уходи, Григорий. Уходи!
 Лицо молодого человека, страдающего больным самолюбием, помрачнело. Губы Григория беззвучно нервно зашевелились. Открывая дрожащей рукой дверь, он ядовито прошипел:
– Ты, Анна, еще пожалееш-шь… Я к тебе со всей душ-шой, а ты…
Он, взрослый капризный ребенок, уверовавший в свою правоту и непогрешимость, не мог согласиться с такими, как ему казалось, унижающими его обвинениями.
Вернувшись домой, возбужденный Григорий бросился в переднюю, где ему навстречу со старого дивана поднялись родители. Им, ожидавшим несколько минут, показалось, что прошла целая вечность с той поры, как сын отправился к Анне. Они с надеждой встречали его, лаская взглядами.
– В-вот вам ваша женитьба, – еле вымолвил раздраженный Григорий. – Я-я х-хотел жениться, но она, глупая, ни в какую…
– Ты что сказал Ане, и что она ответила? – сомневаясь в правдивости слов сына, спросил Яков.
Григорий, размахивая руками, а точнее, кулаками, так-сяк отчитался о свидании с девушкой, назвав ее несовременной и формалисткой.
– Она, прежде всего, православная, целомудренная девушка, которая хочет полноценной семьи, а не сожительства, – запричитала, утирая слезы, мать. – А ты, сынок, обидел ее. Ты не прав. Нет в тебе страха Божьего. Я сама виновата… Ты в детстве ходил со мной в храм, причащался. А потом, в школьные годы, жаловался, что не высыпаешься… Я жалела. А там и вовсе от церкви отбился. Теперь вместо храма – пивнушка, а прихожан заменяют собутыльники. Ты нас раньше времени загонишь в могилу, – речь матери прервал застрявший в горле комок. – Останешься сам в четырех стенах… Тогда поймешь…
– Мать права, – сказал строго отец, уколов взглядом сына. – Ты, Григорий, Бога не боишься… В церковь дорогу забыл, стал груб, нас не уважаешь. Останешься один, как перст, тогда вспомнишь нас, поймешь, какую девушку, спутницу жизни потерял. Надо, Григорий, за ум браться. Заканчивай с холостяцкими пьянками, гулянками. Пора повзрослеть! Уже пятое место работы поменял! Не знаю, как тебе отпуск дали… Ты привык жить на всем готовеньком. Тебя оставь одного в квартире – пропадешь.
– Вы, в-вы еще пожалеете… – процедил сквозь зубы Григорий. – Я сейчас же соберусь и уеду в деревню, в бабушкин дом, на дачу. Обойдусь без вас, благодетелей, – он стал нервно кусать губы.
– Гриша, ты что… – прижала к сердцу руки мать. – Там же холодно…
– Ничего, ничего, Зоя, там есть дрова, продукты купит, не маленький, – сказал Яков. – Может, хоть так мужиком станет. До сих пор жалею, что «отмазал» от армии… Мы его сами сделали размазней и неприспособленным к трудностям…
– А-а как же… – смотря утопающими в слезах глазами, недоумевала мать, – как же работа после отпуска?
– Не переживай, – вздохнув, сказал Яков, – он там и трех дней не выдержит. Завтра-послезавтра заявится.
– Я к вам вообще не вернусь! – задыхаясь от гнева, крикнул Григорий.
Он демонстративно бросил на стол мобильный телефон. Мол, там, куда родители вынуждают его отправиться, нет связи, и он с ними прерывает всякое общение.
Яков и Зоя умолкли. Лишь вслед уходящему Григорию с экрана телевизора доносились тревожные слова диктора об ужасающем распространении в Италии коронавирусной инфекции…
Переполненная вещами и закупленными продуктами таксопарковая «Нива» везла Григория в безжизненную деревню Сосны, что находилась в двадцати километрах от города. Пожилой водитель даже спросил, не навсегда ли с таким запасом переселяется пассажир в глухую местность. Но вместо ответа молодой человек лишь попросил шофера притормозить у старинного Никольского собора, который, возвышаясь над земной суетой, даже своим внешним великолепием призывал к доброму и вечному. Душа Григория стонала от обиды. Он боялся, что сердце взорвется от скопившегося в нем, подобного вулканической магме, возмущения. Григорий, убежденный в своей правоте, намеревался излить священнику всю внутреннюю тяжесть и боль.
Богослужение как раз закончилось. Из храма с радостными светлыми лицами выходили прихожане. Григорий, расталкивая их, протиснулся внутрь церкви, где еще пахло ладаном и сама атмосфера располагала к откровенному разговору. Он тут же подошел к пожилому настоятелю отцу Нилу, что как раз закончил общение с молодой женщиной в черном платке. Григорий стал жаловаться настоятелю на родителей и Анну, «не понимающих его свободолюбивой личности». Себя же он выставил невинной жертвой. Священник терпеливо выслушал Григория и добродушно сказал:
– Вы, молодой человек, пришли ко мне за советом и помощью. Так вот… Я уверен, что родители не со зла Вас упрекнули… Они любят Вас и желают Вам только добра, хотят, чтобы Вы по-Божьему устроили свою жизнь. К тому же, Господь призывает чтить отца и мать. И на свою девушку Вы не должны обижаться. Она в данной ситуации права... Признайте свои ошибки, то есть грехи. Ведь, как назидает апостол и евангелист Иоанн Богослов, если говорим, что не имеем греха, обманываем самих себя и истины нет в нас. Поэтому покайтесь в своих пороках. Тогда, уверяю, Ваша душа обретет покой, Вам станет легче жить. Идем со мной, – ласково, словно обращаясь к ребенку, сказал отец Нил и указал на исповедный аналой в левом крыле храма.
Но Григорий, опустив тяжелую голову, молча направился к выходу.
– Священник такой же, как и они… – прошептал он, не замечая вокруг себя никого и ничего.

***

Деревня Сосны встретила Григория удручающей картиной: перекошенные, потрепанные временем, черные, как в трауре, дома. Они на фоне белого снега имели и вовсе гиблый вид. Изба, у которой остановилось такси, отличалась от других тем, что в ней уцелели дверь, оконные рамы и она была не столь накренена.
– Я Вам не завидую, – сказал водитель такси после разгрузки багажа и расчета Григорию, который всю дорогу молчал. – И все же, за какие тяжкие грехи пришлось поменять городскую квартиру на эту средневековую халупу?
– Нет у меня никаких грехов, – возмущенно скривился Григорий, будто проглотил полынь. – Я сюда отдыхать приехал…
– Кому расскажу, не поверят, – не сдержал улыбку таксист. – Может, пока не поздно, назад? Бесплатно повезу… Абсолютно бесплатно… Я подожду…
– Оставьте меня в покое! – грубо крикнул Григорий и скрылся за дверью, которая издала жуткий скрип, похожий на стон.
Хотя уже была середина марта, в избе властвовал холод. Григорий, вздохнув, лениво поплелся на улицу. Он с трудом принес из полуразрушенного и прислоненного к дому сарая охапку дров, бросил, а точнее, уронил их у печки. Отдышавшись, молодой человек стал ее растапливать, радуясь, что не забыл купить розжиг. Однако, пока печка загудела и блеснула сквозь небольшие трещины пламенем, он чуть не задохнулся от дыма. Какое-то время Григорий, распахнув тяжелую дверь, проветривал помещение и прыгал по искривленным и пыльным доскам пола, чтобы согреться. «И здесь все против меня», – мысленно возмущался он, дрожа одновременно от холода и злости. Необычный дачник вынул из пакета бутылку водки, ловко откупорил ее и сделал несколько глотков из горла поллитровки. Затем он схватил батон сервелата и стал, давясь, жадно проглатывать колбасу. Если тело его согревалось, то душа оставалась такой же озябшей и даже оледенелой. Он безумно продолжал «лечить» ее алкоголем, пока его сознание, как и непродолжительный дневной свет за окном, не померкло.
Григорий проснулся, а точнее, очнулся в кромешной темноте от жуткого холода. «Не в аду ли я?» – испугала его первая мысль. Если прежде ему было плохо на душе, то теперь он испытывал непомерные физические страдания: тело озябло, нутро выворачивало наизнанку, мучила жажда, раскалывалась от боли голова. Он с ужасом осознал, что лежит на мерзлом полу и вскочил. Опрокидывая пустые бутылки, с трудом смог нащупать на столе зажигалку. Осветив тусклым огоньком помещение, Григорий схватил, как хватают тонущие спасательный круг, бутылку минералки. Утолив жажду, он, подгоняемый холодом, направился к сараю. Возвращаясь с охапкой дров, бедолага боялся, что вот-вот упадет с ней на затвердевший снег и умрет. Он еле добрался до печки и вместе с дровами сам свалился у нее поленом. Ночную тишину минуту-вторую заполнял тяжелый стон. Григорий, стиснув зубы, принялся растапливать печку, сопровождая проклятиями каждое положенное в нее полено. Когда затрещали дрова, молодой человек расстелил кровать…
Григорий проспал почти до обеда. Открыв глаза, он еще долго лежал, смотрел на затянутый густой паутиной потолок и не желал выбираться из-под теплого одеяла. В окно, словно здороваясь с ним, заглянуло солнце и коснулось его лица ласковыми лучиками. Однако в сердце Григория было по-прежнему мрачно и невыносимо гадко. Он сам себе был противен. «Нет, водка – это не выход… наоборот… Лучше отвлечь себя чтением», – сделал он вывод, посмотрев на ветхую этажерку, где выстроились книги с надписями на корешках «Пушкин», «Чехов», «Гоголь»... Григорий после случившегося со страхом осознал: чтобы не стать безвольной жертвой пьянства и скуки, следует взять себя в руки. Ведь в них теперь находилась его жизнь и каждой кровинкой зависела от него самого. И молодой человек стал ее обустраивать.
Он затопил печку, поставил у ее чугунного варочного настила посуду, приготовил продукты, понимая, что отныне так будет начинаться каждый его день. Отшельник, чтобы коротать время, читал книги, даже ходил на рыбалку, благо речка была в ста шагах от дома. Хотя в сарае еще возвышались две поленницы дров, молодой человек стал пополнять их запас, рубя сухостой в подступившем к самому огороду лесу. Григорий даже научился топить баню. При всем этом разнообразии работ и увлечений все же у него оставались постоянными и неизменными обида и ожидание невероятного. Он почему-то надеялся, что вот-вот родители и Анна приедут к нему, попросят прощения и скажут: «Мы были не правы». Но шли дни за днями. Григорий, особенно по утрам, смотрел в окно и видел ту же безлюдную и безмолвную картину неживой деревни, которая казалась еще мрачнее после исчезновения последних островков снега. Напрасно его взгляд скользил по заросшей мелкой растительностью дороге, которая терялась в черном, как его тоска, лесу.
Истекали мартовские дни, а никто и не собирался приезжать. Обида острой занозой еще глубже проникала в душу Григория. Уже и физическая активность не помогала справляться с нарастающей и угнетающей досадой. Когда по вечерам слышался вой волков, Григорий и сам готов был ответить им тем же. Он завидовал зверям: ведь даже они не знали одиночества – жили стаей. При этом его сознание, а точнее, омертвевшее сердце начали, как реанимирующие разряды тока, пронзать проблески совести, упрекая, что он вел себя неправильно. Но эти слабые росточки смирения все еще заслоняла всей своей черной массой укоренившаяся гордость: «Что же теперь – прийти и сказать, что я был не прав?» Просыпаясь среди ночи, он смотрел в окошко на одинокую луну, и ее затуманивали слезы. «Но ведь они все-таки были правы», – пыталась выбраться из-под спуда греховных заблуждений его душа. Григорию порою хотелось подняться и среди ночи бежать в город, обнять родителей, Анну.
Начинался апрель. Все веселее, щедро одаряя земной мир теплом, светило солнце. Лишь не могло небесное светило так же согреть печальное сердце отшельника. Спасаясь от невыносимой муки, Григорий открыл старую истертую и потрепанную, как его душа, книгу «Новый завет» на странице, где содержалась притча о блудном сыне. Он жадно стал читать текст. «Это же обо мне… –на пожелтевший лист упали капли слез. – Это же Сам Господь мне указал на эту историю. Что же я сделал…» Григорий вдруг безвозвратно понял и почувствовал всем естеством, насколько дороги люди, от которых он оградился, и как он виноват перед ними – искренне любящими его родными и любимой Анной. Ему стало открываться во всей зловонной мерзости понятие «грех». Впервые в жизни его душа просила покаяния, и ее сильнее того огня, который пылал в печке, жгла совесть.
Григорий проснулся среди ночи. На него в маленькое окошко смотрела яркая и радостная луна, разлив серебристый свет над черным лесом. Молодой человек не стал ждать. Он поднялся и начал собираться. Вскоре Григорий шагал по давно нехоженой, покрытой сухой травой дороге. Луну, лучики которой и так скудно пробивались сквозь черную сеть ветвей деревьев, заволокло тучами. Но путник не страшился ни темноты, ни даже волков. Он лишь боялся опоздать в церковь и промедлить с прощением перед самыми дорогими людьми.

***

И вот Григорий вошел в город, который не был похож на тот, недавно оставленный. На прежде оживленной улице не ходили люди, даже легковые автомобили появлялись изредка. Зато одна за другой, пугая утреннюю тишину воем сирен, мчали кареты скорой помощи. В них сидели странные медицинские работники, – одетые в белые костюмы, напоминающие скафандры. Молодой человек, испытывая неимоверную усталость, углублялся в город. Но ему по-прежнему встречались только некоторые путники, что вели себя странно. Так, Григорию на встречу по тротуару брели понуро две немолодые женщины. Когда до них оставалось несколько шагов, он вдруг чихнул. Незнакомки сначала остановились, а затем, как по команде, перебежали на другую сторону улицы, озираясь и провожая Григория недовольными взглядами. «Что это с ними?» – задавался он вопросом, на который ответа не было. «Может, это сон, но нет…» – не давали покоя мысли. Григорий взглянул тревожно в хмурую высь, и его взгляд утешно прильнул к золотистым куполам высокой колокольни Никольского собора. Он из последних сил налег на ноги. Ему хотелось быстрее, подобно тому, как вчера в Соснах омыл в бане тело от грязи, очистить душу от накопившейся мерзости, которую он еще совсем недавно не замечал. «Только как я покажусь на глаза батюшке?..» – жалила совесть. Но все же жажда покаяния пересилила страх. Григорий свернул с тротуара и остановился удивленный перед огромными массивными дверями церкви. Они были закрыты. Рядом лишь крестилась хрупкая молодая женщина в черном платке. Он ее вспомнил: это она разговаривала с настоятелем в храме. Прихожанка, сделав поясной поклон, собралась уходить.
– Здравствуйте, а собор разве не работает, служба закончилась? – спросил ее с волнением Григорий.
Тихо ответив на приветствие, прихожанка сказала:
– Нам туда нельзя! Коронавирус установил теперь свои законы. Там батюшка молится один.
– Так ведь, – недоуменно произнес Григорий, в памяти которого не прижилось название пандемии, захватившей весь мир, – даже Сталин, даже Хрущев этот храм не закрывали для народа. А-а коронавирус затворил? Как же это? Когда это случилось?..
– Простите, но мне нужно идти, – тихо произнесла женщина.
Она посмотрела на желтеющее рядом здание психиатрической больницы, еще раз на Григория и быстро удалилась.
«Боится даже со мной разговаривать, ничего себе… какой-то тридцать седьмой год», – черной тенью пронеслась мысль в голове молодого человека. Он перекрестился и направился к тротуару. Григорий понял только одно: за время его отсутствия произошло что-то ужасное. Он пожалел, что оставил в квартире мобильный телефон и поспешил на автобусную остановку. «Попрошу прощения у отца, мамы, у Ани», – единственное желание переполняло бывшего отшельника. Как отрадное предзнаменование, сквозь облачную серую пелену пробились теплые лучи солнца и мир вокруг стал светлее.
Григорий, нетерпеливо посматривая на часы, стал ждать автобуса.
– Молодой человек, – вспугнул его мужской хриплый голос, – так ведь автобусы не ходят. Вы что только проснулись?!. Коронавирус же…
Григорий проводил взглядом прохожего в маске и, вздохнув, поплелся за ним. Тут он увидел подъезжающее такси и с радостной надеждой его остановил.
– На Горького подвезете? – спросил он таксиста в маске, – а то издалека возвращаюсь и тяжело идти…
– Значит, Вы откуда-то приехали… Закройте, закройте дверь, извините… –испуганно и с тревогой в голосе произнес водитель и уехал.
– Что же это творится? – прошептал, чуть не плача, Григорий и, еле волоча ноги, побрел дальше пустым тротуаром.
Только собаки и кошки, встречаясь на пути, не сторонились его, да птицы весело распевали песни и любовные серенады. Он не заметил, как приблизился к бордовому кирпичному забору, за которым белели здания его родной фабрики. «Загляну на секунду к ребятам, – раздумывал Григорий. – Может, кто подвезет и заодно узнаю, что случилось с городом». Но ворота оказались закрытыми. Лишь через сеть металлических прутьев просматривался охранник, который ради спортивного интереса наматывал шаги, передвигаясь вправо-влево по неухоженной и неочищенной от мусора и остатков грязного снега территории.
– А-а почему фабрика закрыта?! – поздоровавшись, спросил Григорий.
– Ты что из леса выбежал?! – вместо ответа грубо крикнул сторож. – Коронавирус! Всем приказано сидеть дома!..
– В-вы что все с ума сошли! – не выдержал молодой человек. – Вы что меня идиотом считаете. Сказали бы честно: выходной объявлен, или сырье не завезли … Я, – все больше терял самообладание Григорий, – на полчаса как-то опоздал, так меня премии лишили… А Вы мне «приказано сидеть дома». Бред какой-то. А можно у Вас мобильник хотя бы попросить…
– Нет, нет, телефон не дам. Я соблюдаю режим социальной дистанции. Вон идут полицейские, они тебе дадут мобильник, а быстрее – штраф выпишут… Или арестуют. Ха-ха-ха!..
Григорий, увидев приближающихся стражей порядка в черных масках, забыл о смертельной усталости и бросился бежать. Он свернул в проулок, обогнул квартал и вышел далеко впереди на ту же улицу. У него, разрывая грудь, колотилось сердце, разболелась голова. Григорий, словно на чужих ногах, еле плелся в сторону своего жилого района. Как еще одна не поддающаяся объяснению картина: он увидел на воротах родной школы вывеску «Школа закрыта. Коронавирус». «Еще немного, и я сойду с ума, – говорил себе мысленно Григорий. – Так не бывает». Он лишь немного успокоился, когда увидел перед собой открытый «родной» продовольственный универсам «Магнит». Но не стал у него задерживаться. Григорий, забыв теперь обо всем вокруг и лишь чувствуя, как сильно колотится сердце, направился к своей пятиэтажке. Он, словно у него открылось второе дыхание, быстро поднялся по лестнице на третий этаж и стал звонить в дверь. Но в ответ не послышалось даже шороха. Молодой человек вынул из кармана куртки ключ и открыл дверь.
Григорий впервые за всю жизнь с такой неимоверной радостью переступил порог родной квартиры. Родителей дома не оказалось. «Распогодилось, отправились на прогулку», – предположил «блудный сын». Он, не вынося одиночества, бросился к Анне. Но и ее дома не было, лишь раздражающе соловьиной трелью откликался звонок. Григорий метнулся обратно в свою квартиру, где много дней назад, уходя из дома, оставил мобильный телефон. Он, к счастью, как в музее, лежал там же, на покрывшемся пылью столе.
Григорий хотел позвонить родителям, но телефон оказался разряженным. Он никак не мог найти зарядку. Наконец, отыскав ее, молодой человек подключил мобильник и в «Контактах» нажал дрожащим пальцем «мать». Но телефон молчал. Не ответил на звонок и отец. Григорий набрал номер Анны.
– Аня, возьми, пожалуйста, трубку, – шептал он.
Вдруг послышался голос девушки.
– Прости меня, Аня, милая, любимая… – умоляюще произнес Григорий.
– Григорий, подожди… – прервала его строгим голосом Анна. – Ты красивые слова прибереги для другой девушки. Я полюбила человека, который мне искренне ответил взаимностью. А на тебя не обижаюсь… Да и не время сейчас выяснять отношения. Тут твои родители… – она сделала паузу.
– Что, что случилось… что случилось с мамой и отцом?
– В общем через три дня после твоего ухода из дома родители собрались ехать за тобой в деревню. Как оказалось, они искали дешевую машину. Даже меня потом уговаривали. Я отказалась, но дала им денег на такси. Вдруг у твоей мамы случился гипертонический криз. А потом родители вместе заболели – видимо, пока ходили по транспортным организациям, заразились коронавирусом, то есть новой опасной инфекцией. У них большое поражение легких. Они сейчас находятся в реанимации под аппаратами искусственной вентиляции легких. Состояние критическое.
– К-как… Я сейчас же к ним… Мне нужно их увидеть… попросить прощения, – Григорий взял свободной рукой со стола ключи и бросился к выходу.
– Нет. Нет! Остановись! Здесь строгий карантин. Даже мне к ним не попасть. Пойми наконец: это пандемия – сильная эпидемия. Ты сам будь осторожен… Если что узнаю, позвоню. Мне нужно идти – ждут больные.
Связь с Анной прервалась, как и последняя ниточка надежды, соединяющая молодого человека с девушкой. Его, возвращаясь из недалекого прошлого, стали терзать собственные слова, обращенные к родителям и Анне: «Вы пожалеете». Он не ведал, насколько пожалели они, но точно знал, что будет сам жалеть об этих словах всю жизнь.
Григорий направился в родительскую комнату, где намеревался пасть на колени перед большой иконой Спасителя и молиться до седьмого пота Господу об исцелении больных родителей. Но как только он открыл дверь, позвонил телефон. Григорий бросился к мобильнику. На его дисплее высвечивалось «Аня».
– Григорий, Гриша… – услышал он печальный голос девушки. – Крепись… Родителей больше нет. Они почти одновременно ушли…
Телефон выпал из руки молодого человека и отозвался глухим ударом на полу. «Я и помолиться не успел… ничего не успел… – жгла сердце мысль. – Мама, папа, простите…». Григорий посмотрел сквозь окно на небо, словно надеясь увидеть там живых родителей. Но его синь вдруг затуманили слезы, истекающие из самой глубины ожившей и кающейся души.