Сокровенная тайна фейги ройтблат

(перевод с баули)

Как-то раз, будучи проездом в Катманду, я изрядно поиздержался. (Я почему-то постоянно изрядно поиздерживаюсь. Вот и сейчас….) Чтобы продолжить свой путь по Земле, я навязался поработать клинером в один скромный домик Сыхэюань. Меня приютил добрый, мудрый старец, лама Тхато. По вечерам мы беседовали с ним на отвлеченные темы, старательно избегая погружения в теологические дебри. Незаметно пролетело лето. Осень. Зима. Когда я уже собрался покинуть гостеприимный дом, и отправиться в Индию, в ашрам Саи Бабы, лама Тхато вдруг что-то вспомнил и попросил меня  годить немного. Он торопливо ушел в глубь дома и вскоре предстал передо мной с каким-то свертком в руках.

- Мой прадед, в прошлом веке, работал у одного богатого русского. Тот жил под горой в вызывающе роскошном дворце с бассейном и синагогой. Сейчас там отель. Когда русский умирал, он передал дедушке какие-то рукописи на непонятном языке. Они лежат у меня много лет. Я не знаю, что с ними делать. Выбросить не могу. Вдруг там что-то важное. Возьми вот. Может быть там какая-то тайна!
Лама протянул мне пачку пожелтевших, исписанных неровным почерком, листков, перевязанных тесемкой. Я поблагодарил доброго дедушку, и ушел восвояси. Жизнь закружила, завертела меня, то вознося в небеса добродетели, то погружая в пучину сладострастья. Прочитал я эти рукописи только через месяц. И был немало поражен, потрясен, удручен той тайной, открывшейся мне, которая перевернула мои представления о давних, противоречивых, исторических событиях. Впрочем, судите сами!   

СОКРОВЕННАЯ ТАЙНА ФЕЙГИ РОЙТБЛАТ

День догорал над величественной Джомолунгмой, возвышающейся над холмами и живописным многогорьем. Из дома доносилось атональное звякание посуды, женский раскатистый смех, хриплые постанывания, чавкание, и негромкий говор местной челяди. Подле ворот механик, кришнаит Мунидаса, возился в моторе четырехместного «Рихарда Штрауса» 1904 года выпуска. Старик прервал свой многочасовой рассказ и мгновенно, на моих глазах, заснул, провалившись в сладкий, потусторонний мир Морфея.

Из рассказа старика я делал беспощадный вывод: никакая революция не создаст совершенного вида человека, мотивированного необоснованным, абсурдным альтруизмом. Только секс и деньги были и будут основной силой земного исторического прогресса. Мы ужинали на террасе, возле бассейна. Я потихоньку надирался, поскольку ужинал одним лишь бренди Eau de Vie. Хотя на столе были: суп а-ля-рен, из мяса угря, филе пулярок, биск из голубей и миндальный пирог.

- Любил ли я ее? Наверное, нет. – внезапно восстав ото сна, воскликнул в каком-то слепом отчаянии старец-затворник Мардухей Бдзнуна (Такое было имя Яшки  Гаухмана на тот момент. Он часто менял имена, женщин и страны), хлопнув себя ладонями по коленкам, - Да и что такое любовь? Я был увлечен в пучину сладострастия, как безвольная ярморочная кукла, гуттаперчевый Петрушка, руководимый невидимой рукой небесного кукловода! В мою жизнь сокрушительной революцией вторглась коварная, многоликая вагинократия! Если бы вы только знали: как искусно, как совершенно, она умела ласкать губами и персями мой коррал! Она была Паганини феллацио! Она была Гомер соития! А-а-а-а-а-ай-й-й-й-й-й! Плят! Уйди на фуй отседова, тварь жопастая! –нежданно заорал он не своим голосом. То есть: классическим сопрано, а не басом.

Из-под стола медленно выползла, словно рассвет над Гангом, восстав солнцем предо мной, молодая, всклоченная, долговласая индианка в сиреневом сари, кончиком которого она вытирала карминные губы. Взор ее прекрасных черных глаз источал отчаяние и обиду, на неблагодарного хозяина.

- Поди прочь! – сказал старец Мардухей, и махнул рукой. Индианка, живописно покачивая бедрами, медленно и величественно, словно незаслуженно оскорбленная невинность, покинула веранду, успев перед исчезновением, незаметно показать хозяину средний палец.
- Она была красива? Прелестна? – я жадно сглотнул набежавшую слюну неуемной похоти, внезапно нахлынувшей волной, словно поллюция инока.
- О! Красой своей она могла затмить Венеру, Фетиду, Юнону, Фрину и Палладу. Хотя, возможно, я был просто ослеплен ее обманчивой, но такой пленительной, чистотой и наивностью. «Еще! Еще! - кричала она, - Пронзи, убей меня своим копьем!» (Эти слова старец громко провизжал с такой искренностью, что с баобаба взлетела стая голодных колибри, а Станиславский непременно бы воскликнул, вытирая слезы и аплодируя: «О! Верую! Верую! Да! Да! Да!»)
- О! Каждый мускул ее подвижного, гибкого, как у молодой ласки, тела, призывал скорее испытать последний божественный трепет. Увы! Мы были близки всего лишь неделю. Но в совершенстве овладели Дхармой, Артхой и Камой. Мы слушали патефон, танцевали тустеп, галоп. Курили травку. Да, да. Не удивляйтесь, мой юный друг. Именно в те минуты, накурившись марихуаны, она становилась неугомонной, смешливой, болтливой, игривой и искренней, как настоящий революционер. Именно тогда она и поведала, как на последней исповеди, все чудовищную правду тех страшных дней.

- Таки, она жива? – я подскочил на стуле ввысь, в изумлении.
- Да. Жива и здорова. Как яловая корова! – талантливо срифмовал старик и рассмеялся от своего поэтического экспромта.
- Но ведь ее сожгли в бочке! Все газеты писали! Я читал в архиве протоколы допроса. Там же были свидетели! Сам Демьян Бедный присутствовал! Есть же показания коменданта Кремля, балтийского матроса Петра Малькова, который привел приговор в исполнение.
- Саша, не смешите меня! Все показания были написаны под мою диктовку. На самом деле: сожгли, по-быстрому, без суда, без следствия, похожую на нее цыганку, которую привез с Лубянки лично сам Феликс. А Фейгу я лично вывез в багажнике с территории Кремля. Потом Димка Ульянов помог ей перейти границу и покинуть Россию. Она уехала в Цюрих. Оттудова – с новым паспортом и с новым именем отправилась в Рио, оттудова - в Гондурас, где весьма удачно осела, и живет в радости по сей день. Вышла замуж за местного еврея, наркобарона Гильермо Альтшуллера. Родила двойню. Я же, словно гимназист, брошенный нянькой, тосковал по ней десять лет. Но время и водка лечит! Вскоре и я тоже покинул Россию. А фули мне было там ловить? Фуеглотова и Пучкова отравили. Тухачевского и Кирова расстреляли. Это было начало конца! Начали копать под меня. Я решил съеваться по-тихому. Друзья помогли инсценировать мою кончину от пневмонии. Организовали пышные похороны двойника…. Феликс помог.

- Вы мне расскажете ее историю? – сглотнув слюну, спросил я, подавшись к нему всем своим существом.
- Что? Вам? Рассказать про Фейгу? – старик покрутил головой и рассмеялся, - Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха…. Я, батенька, плохой рассказчик! Не то, что зануда Троцкий. Да и к чему слова? Слова людей Земли бессильны для описания Истории! Все историки бессовестно привирают, пистят, в угоду режиму, в угоду своим, проплаченным интересам. Я же, обладая незаурядным, неземным, литературным талантом, все бессознательные, бессвязные, пропитанные слезами и коньяком, признания обкуренной Фейги Ройтблат, оформил в повесть. Повесть о настоящей, Земной Богине! Вот она!
Старец со стоном привстал, и, толстой рукой своей, достал из-под толстого афедрона, такую же толстую пачку листов, исписанных крупным, корявым почерком.

- Вы мне дадите их почитать? – обомлев от наркотического, манящего предвкушения исторической новизны, воскликнул я, всплеснув руками, с противным звоном опрокинув при этом поднос. Старик проследил за моими неловкими действиями, попытками возвратить поднос на место.
- Читать только здесь. А то – знаю я вас! С****ите, и опубликуете под своим именем! А мне как всегда – тфуй в жофу, вместо денег…. Еще немного бренди….
Старик, со стоном откинулся на подушки, закрыл глаза и мирно захрапел. Все-таки возраст, плотские излишества и алкоголь давали о себе знать.
Я наполнил до краев фужер дармового бренди Eau de Vie, снял прюнелевые туфли, уселся поудобнее с ногами в креслах, и всем своим пытливым сознанием окунулся в глубокую, зловонную вагину истории. 

1.
          В то утро Фэйга Хаимовна Ройтблат проснулась оттого, что осознала себя древним старцем, пустынником Амвросием Альтшуллером. Все было как у дедушки: боль в спине, в удах, в почках, в висках. Смешно сказать, но она даже ощутила у себя в паху гордо восставший, словно бесстрашный безумец, гладиатор Спартак, стариковский Приап. Она захотела пошшупать его, но нашла лишь унылую, поросшую рыжим бурьяном, одиноко скучающую йони, и облегченно вздохнула.
Это был всего лишь глюк, обыкновенный утренний, бодуновый сушняк, следствие вчерашнего возлияния с кладовщиком, графом Аримафеем Скурджанским, в сыром, складском помещении Эрмитажа, среди конфискованных картин и скульптур. Ужасно болели стертые локтевые суставы, ныли коленки, щипало гузно, пахло гнилью изо рта, из бездонной пещеры страсти плотской, урчало в животе и в мозгах.
Она точно знала, что сегодня произойдет главное в ее жизни событие: она наконец-то убьет самого подлого, скользкого, коварного соблазнителя, изменщика, внебрачного сына Сатаны. Довольно терпеть его суетливую, эклектичную и хвастливую ложь, прожектерство, предательство, неуемное распутство. Она изменит мир, избавит его от грядущей беды, которую готовил этот человек, возомнивший себя Богом, и оттого подло укравший все ее деньги и драгоценности, добытые невероятным трудом, с риском для жизни. Но Творец был рядом с нею и спас её для Великого Предназначения. Она тогда едва ушла от погони. Одна пуля-дура просвистела возле уха и отбила штукатурку дома. Ей пришлось на полгода «залечь на дно». 

Фейга решительно восстала с измятого одра своего, с сырыми, несвежими простынями, сделала несколько энергических приседаний, резких рывков руками, ногами, головой, грудью, тазом, лобком. Привычно встала на голову. Постояла пять минут. Потом встала на грудь. С трудом вышла из этой неудобной, но красивой позы. Кряхтя села на шпагат. Потом на горшок. Мелодичный звон струи вернул ей бодрость и осознание своей главной, планетарной задачи.

С саркастической, многообещающей улыбкой Фейга подмылась в медном тазу, в котором еще вчера, перед сном мыла ноги, и надела ненавистные, буржуазные нанковые трусы в полосочку (Подарок этого Великого, лысого ярыги, несносного обольстителя, неуемного йобаря, на праздник Пурим!) Почистила известковым порошком зубы, десна, язык, нос. Оскалилась, обнажив зубы, глядя на себя в зеркало, словно напуганная рысь. Она нравилась самой себе в эти сказочные моменты, перед Поступком, перед подвигом, перед пугающей Неизвестностью и манящей Пропастью Смерти. Как тогда, в 15 лет, бросаясь с головой в рабский, унизительный, болезненный омут Любви к безумцу, красавцу, романтичному бандиту, террористу - Яшке Шмидману.

Это по его просьбе она готовила покушение на Киевского генерал-губернатора Сухомлинова. Тогда, в номере гостиницы «Купеческая» случайно взорвались бомбы, которые были предназначены для осуществления акта возмездия. Случайно ли? Один осколок бомбы угодил Фейге в юную, кудрявую, бесшабашную головушку, в другой, поменьше – в упругий, девичий афедрон. Истекающую кровью, ее увезли в больницу. После недолгого лечения, чередой потянулись бесконечные допросы, издевательства, ежедневное сексуальное насилие следователей, надсмотрщиков, конвойных, поваров, заключенных подруг. Она не выдала коварного и подлого, но такого милого и любимого Яшку.

Потом был унизительный суд, этапы, кандалы, Акатуйская каторжная тюрьма, и снова насилие, насилие, насилие, которое уже перестало казаться насилием, а стало обыденным земным ритуалом, как сон, молитва, полуночные слезы, рвота и дефекация.
Да ладно, суд, каторга! Поц с ними, с кандалами и насилием, но она после того злосчастного взрыва частично утратила зрение, и на долгие годы потеряла возможность обнимать и ласкать любимого человека, своего кудрявого Аполлона, Яшку Шмидмана.

После амнистии 17-го года, ей помог Димка Ульянов, с которым она познакомилась в Крымском санатории для узников революции. Он направил Фейгу, как жертву царского режима, на операцию к самым лучшим офтальмологам Новой России. Они вернули ей зрение. Ну как вернули? Фейга, после двух операций, могла различать свет и тьму, силуэты и предметы. Да и это было уже счастье великое!
А что же - пламенный революционер, Яшка Шмидман? Так он просто, оказался подонком, вором, и шуллером - Виктором Гарским из Кишинева. Хотя, впоследствии, как и многие подонки, воры, убийцы, стал руководящим работником временного правительства. Впрочем, многие воры, убийцы, садисты и насильники, воспользовавшись историческим шансом, впоследствии стали руководящими работниками молодой России. Революция магнитом привлекала криминальный элемент. Эх! Надо бы Яшку тоже пристрелить! Но это дело времени. Фейга усмехнулась мечтательной улыбкой Шарлотты Корде.

      Да! Она с детства мечтала быть такой же отважной, бескомпромиссной террористкой, как дворянка Шарлотта Корде, бесстрашно и жестоко убившая тирана Жана Поля Марата ножом в каменное сердце. Фэйга хранила у себя копию портрета этой отважной террористки, работы Жана-Жака Гауэра, подаренную ей благоуханной, пьяной, волшебной ночью неуемным занудой и приставалой, художником Малевичем, в отеле «Этуаль», на праздник Суккот.
Фейга, так же, как Шарлотта, была убеждена, что убить одного подонка, и жестокого урода, ради счастья сотни тысяч прекрасных людей – не грех, но великая доблесть!
Да! Но как-то неловко у нее началась карьера пламенной революционерки, не заладилась с самого начала. И генерала не взорвала, и ранение получила, с каторгой в придачу.

Фэйга открыла сейф и достала пистолет FN Browning M1903 № 150489, подаренный ей на праздник Ханука, Яшкой Гаухманом, известным нынче главным комиссаром, приближенным к главарю революции. Вообще-то при рождении его звали Иешуа-Соломон. Но времена изменились, изменились и люди, их убеждения, предпочтения, пол, национальности и имена.

С полки сейфа, девушка осторожно взяла пузырек с ядом кураре, подаренный ей на Йом-Кипур неуемным йобарем, весельчаком, балагуром, сексологом, паталогоанатомом и аптекарем Йосей Смоловичем, в обмен на ее ласки, в кустах, возле синагоги, на Васильевском острове. Выловила сачком из аквариума самку рыбы фугу, принятую в дар от неугомонного любовника, с устрашающе большим, яшмовым стержнем, рэбе Моисея Тольтейбома. Это случилось во время празднования Йом а Ацмаут.
Сжимая пальцами голову мокрой, холодной твари божьей, Фейга выдавила смертельный яд на патроны. Для полной уверенности в успешном убийстве, она натерла пули ядом кураре, смазала соплями для прочности, и поплевала на пули своей ядовитой, похмельной слюной, для крепкости.
«Теперь ему точно ****ец!» – прошептала она, ухмыльнувшись очаровательной, манящей улыбкой Чеширского кота. Все было готово для успешного и необходимого убийства во благо мирового пролетариата, во благо человечества. Да что там – человечества! Во благо Вселенной!

2.

Фэйга торжественно, словно на параде, шла по улице, навстречу подвигу, мурлыча тихонько незатейливый мотив «Марсельезы». Когда-то, в 1904-ом, они, вдвоем, приплясывая, распевали эту песенку громко и открыто, хором, на набережных Севастополя вдвоем, вместе с лейтенантом Петькой Шмидтом. Петр тогда прихватил отрядную кассу, (две с половиной тысячи рублей) в Измаиле, где он командовал двумя старыми миноносцами, и они пустились с ним в длительный, революционный загул.

О! Шмалам! О! Чмарух! О! Чморош! О! Взбздошар! Боги содрогнулись на небесах! Море! Солнце! Шампанское лилось горной рекой. Водка – шалым лесным ручьем. Ресторации, йидальни, корчмы, ярмарки, расстегаи, устрицы, оливье, тарань, кефаль, экипажи, отели, пляжи, силачи и фокусники, зажигательные песни евреев, таджиков и цыган, Мазурка и галоп, чальстон и камаринская, мотаня, сырба и краковяк, вальс и падеграс, тарантелла и хабанера, цыганочка, полька и еврейка, яблочко и сиртаки, осоухуй и менуэт, танцы до упаду, море, солнце, «Марсельеза» и бесконечное упоение сексом!

Петр был неугомонным сумасшедшим любовником! Ласковым, безудержным безумцем. Да! Это факт! Настоящим безумцем! Ну разве не безумие – жениться на падшей женщине с желтым билетом? Ее звали Доминика Павлова, кажется. Батюшка Пети, герой войны, легенда Российского флота,  с горя преставился.
А вот брат отца, дядя Петькин, флагман Российского флота, сенатор, герой войны, приложил изрядно усилий, чтобы Петра не отправили в сумасшедший Дом. Военный суд ограничился лишением звания и отстранением от службы на благо Отчизны.
О! Петька, Петка! Ты еще в 1889 году лечился от припадков гневного безумия в частной лечебнице Савей-Могилевича. Там они и познакомились на процедурах. Роман между ней и Петей вспыхнул как умирающая звезда Альхуон. Но душевная болезнь не отпускала морского офицера. Она накрывала его своим страшным покрывалом. И эти импульсы в сознании обывателей являлись, как героические самоотверженные подвиги на благо рабочего люда, России, за торжество свободы и демократии.

В ноябре 1905 это безумец, сорвиголовка, Петька, будучи уже гражданским человеком, возглавил бастующих матросов на Крейсере Очаков. Он, с присущей ему отвагой, присвоил себе звание капитана второго ранга и назначил себя командующим Черноморским флотом. Петр Петрович планировал, не много ни мало, принять под свои знамена весь Черноморский флот и создать автономную Южно- Черноморскую республику. Фейга, в случае удачи, вполне могла бы занять место в правительстве! Петр поклялся Фейге, положив руку на книгу «Капитал», должность министра юстиции. Тогда Шмидт, ощутив власть, срочно отправил телеграмму самому царю, и потребовал (Потребовал! Как вам это нравится?) у Государя Николая 11 немедленного созыва Учредительного собрания. Запросто вот так: Я, Петр Шмидт! Требую созвать Учредительное собрание! Царь-батюшка, наверняка, офуел от подобного амикошонства.
Да! Вот такой он был чудаковатый, наивный, импульсивный лейтенант Петя Шмидт. После суда Фейга пыталась прорваться к нему на свидание перед расстрелом, но там постоянно дежурила эта тварь замужняя Ризберг… Ужас!

Судьба развела их в тот раз. В 1906 году лейтенант Шмидт был расстрелян на острове Березань. Это жестоко. Зачем? За что? На самом деле он нуждался в лечении. По сути, это был психически больной человек. Судороги, припадки истерики, конвульсии, преследовали его по жизни. Но, в конце концов, как это часто бывает, они сыграли свою историческую роль: его возвели в герои. Как показывает история: психически больные люди в решающие моменты истории могут возглавить массы, благодаря своей импульсивности, непредсказуемости и болезненной харизме. И главное: Революции, как новой религии масс, нужны были свои Святые. И им стал Шмидт. О! К тому же, он так прекрасно играл на скрипке и виолончели.

Фейга Ротблат, расстроилась, растрогалась, в приливе нахлынувших воспоминаний о мимолетной, великой, нечаянной любви, высморкалась в краешек кумачовой косынки, вытерла слезы рукавом, и, достав из кармана фляжку, сделала пара мощных, и громких глотков самогона, который всегда дальновидно всегда носила при себе. Внезапно, споткнувшись о булыжник, Фейга прикусила язык, и грязно выругалась. «Оп твою мать!» – непроизвольно вырвалось из ее рта. Она еле-еле удержалась на подагрических ногах своих, и едва не упала ниц. Две проходящие мимо нее курсистки прыснули в кулачки, но поспешили удалиться, поймав свирепый взгляд, идущей на подвиг каторжанки.

Она прошла по Николаевскому мосту по направлению к Английской набережной. Нева клокотала мелкими злыми волнами. Вот и завод. Унылый, серый, невыразительный, индустриальный пейзаж. Ржавые железяки, неизвестного предназначения по всей площади. Мрачные здания цехов. Стремительным шагом прошла мимо спящего, бородатого, старичка-вахтера, с ржавой трехлинейкой в руках.

Фейга сразу увидела до боли знакомый, сверкающий лаком Rolls Royce, окруженный толпой рабочих, в центре которой стоял Солнцем Он – Подлый и царственный, сияющий в лучах своего революционного величия. Размашисто жестикулируя короткими ручками, разрубая воздух, он громко вещал, не жалея глотки.
- …. подлинная жизнь научила рабочих понимать, что пока помещики великолепно устроились в дворцах и волшебных замках, до тех пор свобода собраний является фикцией и означает свободу собираться разве на том свете. Согласитесь, что обещать свободу рабочим и одновременно оставлять дворцы, землю, фабрики и все богатства в руках капиталистов и помещиков — не пахнет что-то свободой и равенством. У нас же один только лозунг, один девиз: всякий, кто трудится, тот имеет право пользоваться благами жизни. Тунеядцы, паразиты, высасывающие кровь из трудящегося народа, должны быть лишены этих благ. И мы провозглашаем: все — рабочим, все — трудящимся!

- Ура! – крикнул в театральном восторге, какой-то импульсивный клакер из толпы пролетариев. Однако, вместо ожидаемого, мощного, дружного «Ура», оратор услышал нечто неожиданно ужасное и мерзкое.
- Педорас!   
- Педорас! – это кричала издали, повизгивая, красавица Фейга Ройтблат, пустив петуха. Врезавшись в толпу, словно ледокол в торосы, она грудью прокладывала дорогу к своей великой цели. Возмущенный гомон пролетариата волной прокатился по Вселенной и смолк где-то в районе Юпитера. Воцарилась зловещая тишина. Лысый оратор, близоруко щурясь, тревожно вглядывался в толпу.

- Фанни? – удивленно и испуганно воскликнул он, увидев знакомое лицо.
- Фуяни! – озорно и гордо срифмовала девушка. Стоявшие вокруг нее рабочие нервно расхохотались.
- Ты? – брови лысого мужичка от удивления взметнулись вверх, а челюсть, наоборот – отвисла.
- Жопой нюхаешь цвеТЫ! – остроумно откликнулась Фейга. Толпа вокруг нее схватилась за животы от смеха. Кто-то не выдержав – пукнул, вызвав новый взрыв смеха.
- Ты же… Как же так…. Ты что тут делаешь?

Фейга Ротблат, продолжая методично работать локтями, ногами, своим плотным корпусом, уже через полминуты оказалась в двух метрах от лысого пропагандиста. Она усилием воли навела резкость своих близоруких глаз на коварного изменщика, узрела перед собой испуганные, трусливые глаза, трясущиеся губы того, кто доставил ей боль, душевные страдания, сердечные и телесные муки. Кто кормил ее обещаниями, и клялся в вечной любви. А сам сладострастно развлекался с Гаухманом, с Ройзманом, с Фигнер, с Лепешинской….. И главное - подло забрал все ее деньги и золотые украшения, якобы на нужды революции….

- Так не доставайся же ты никому! – воскликнула она во всю мощь своей глотки, громко и театрально, как артист Яблочков в пиесе «Бесприданница», которую они с ним, не далее, как месяц назад, смотрели в Большом Каменном театре, на Карусельной улице, и несколько раз нажала на курок пистолета FN Browning M1903 № 150489, подаренный ей на праздник Ханука Иешуа Соломоном Гаухманом, известным ныне как Яшка Свердлов. Браунинг в ее руках дергался в яростных конвульсиях, словно пытался вырваться из ее рук. Выстрелов она не услышала из-за многоголосого, панического воя и крика толпы.

- Убили! Насмерть! – истерично завизжала какая-то баба.
- У-лю-лю-у-у-у-у! Вождя-а-а-а-а-а…. Убили, убили, били, или, ли-и-и-и-и-и… – вторил ей паническим эхом нестройный хор испуганного пролетариата, разбегающегося в панике в разные стороны. Фейга Ройтблат от нахлынувшего, словно наркотический приход, счастья, закрыла глаза. Волна небывалого экстаза накрыла ее сознание и унесла на простор бушующего, трагического океана. Она чувствовала и зловонное дыхание человеческой толпы, и благоухание божественного аромата Вечной Жизни и Славы. И вот уже чьи-то сильные руки схватили ее сначала за грудь, потом за лоно, потом за жопу, за руки, вырвали пистолет, дали тумака в зубы, тычка в живот, пинка в зад, фофана в голову…. Наступила темнота. Но где-то в конце сумрачной дали бесконечного тоннеля темноты, неясным голубым мерцанием, светилась Надежда Новой Жизни.