Дед Козлей

   «Дед Козлей, дед Козлей, дед Козлей!» - кричали ребятишки, пробегая мимо по засыпанной опавшими листьями дорожке. Мальчики и девочки,… лет девяти, не больше. Они посмеивались, повторяя это прозвище, и стремительно проносились дальше. Некоторые выкрикивали слова громко, видимо, чувствуя себя большими смельчаками. Другие, напротив, старались приглушить голос - эти тоже вряд ли чего-то боялись, просто, может, чувствовали некий стыд, понимали, что делают что-то не то… Зато от стеснения, именно те, что потише кричали, хохотали громче других.
_________
   Я всё смотрел и смотрел на них. Это мимо меня они пробегали. Я и есть-дед Козлей.

   Понятия не имею, почему они мне придумали эту дурацкую кличку. Нет, ну, то, что я дед, это очевидно. Но на козла вроде совсем не похож… Капусту, например, тоже не припомню, чтоб воровал… Плохого я им ничего не сделал. И вообще, что это за слово-то такое-«Козлей»? Что хоть оно в их маленьких детских головках обозначает? Откуда они его взяли? Ума не приложу.

   Но то, что это я, я знаю точно. Бегут и дразнят… Или говорят кому-то: «Да это вон там, где дед Козлей живёт». Не раз уж я слышал.
__________

   Дед Козлей, на самом деле, Павлухин Юрий Геннадьевич. Усталый взгляд голубых глаз. Голубых удивительно! Иногда, правда редко, у стариков встречаются такие глаза, с совсем не «стариковским», молодым цветом и блеском. Вот и у Юрия Геннадьевича глаза такие: яркие и синие, как майское небо без туч. Наверное, именно поэтому он часто носит небесно-голубые рубашки. Знает, пойди, как они идут к его глазам. В остальном это обычный дед, старичок как старичок. Слегка ссутулившийся, в серых брючках или ещё каких штанах, смотря по погоде. Когда холодно, вот как сейчас, по осени, в кепочке… Худощавый, невысокий, морщинистый, седенький. С сухой тонкой кожей на руках.

   Ходит Юрий Геннадьевич давно уже не спеша, хоть пока и без палочки. Больные ноги и позвоночник не позволяют сильно разгоняться. С соседями он дружелюбно-приветлив, но, в то же время и несколько… отстранён. Про погоду, цены, новые порядки-это пожалуйста. Про что-то личное-не любит, уходит от темы, отвечает коротко, односложно. И сам не очень-то полезет в душу… За это его многие уважают, а кто-то и недолюбливает, думают: «Высокомерен слегка».


    Юрий Геннадьевич очень часто вспоминает покойную жену. Заглядится так в окно, подопрёт голову рукой…

   Или вот стоя на улице, засмотрится на дорожку, на небо, на шелестящую листву, на пробегающих мимо детишек… И вспоминает. Всё вспомнит. И как чай с её ватрушками вместе пили. Удивительные она пекла ватрушки! И с джемом, и с творогом… Как уютно с ней было вдвоём, с его обожаемой Аллочкой, даже просто сидеть молча… рядышком!

   Вспомнит он и как ездили они вместе в гости к сыну в другой город. Весело было всегда,… празднично! Вспомнит, как Аллочка всегда радовалась его, мужа, подаркам, даже самым пустячным! Никто так не умел больше радоваться.

    Помнит он и как халатик свой она всегда на плечах поправляла, лёгким таким, знакомым движением…

   Помнится, как перед смертью уже… ей всё пить хотелось. Он подносил ей раз за разом стаканчик с водой… А она так благодарила! Всё неловко ей было, мол, измучила его.


   Сейчас он живёт один в из квартирке в многоэтажке… Изредка ездит к сыну с невесткой и внукам… А возьмёт вот и вспомнит, как был молодой, как собирались с друзьями на квартирах и дачах, пили сладкое самодельное вино, слушали музыку, танцевали с девчонками.

   На одной такой встрече он и познакомился со своей, тогда ещё будущей, женой, ненаглядной своей Аллочкой. Ах, какая она была красивая в тот вечер!

   Юрий Геннадьевич помнит… Он сидел на полу у дивана с бокалом в руке, о чём-то оживлённо говорил с товарищами, звучала музыка… А рядом, на диванчике, сидела Алла. Она была в юбке до колен… И её ножка в тонком прозрачном чулочке была перекинута через колено… Изгиб его, колена её, он видел боковым зрением, сидя на ковре… Ведь ножка-то приходилась как раз на уровне его лица. И неожиданно он не удержался и посреди общего весёлого разговора повернулся и поцеловал эту ножку,… с внутренней стороны, чуть пониже коленки… Ох и хохотали все… И удивились. И Аллочка тоже не рассердилась сильно. Сначала нахмурилась:

   - Ты что это?...

   А потом рассмеялась со всеми вместе, чудесно краснея.


   В молодости Юрий Геннадьевич работал инженером, потом главным инженером… На большом градообразующем предприятии. Теперь он работает сторожем. Конечно, он уже на пенсии. Но на пенсии… и только на пенсию, жить скучно. А так, и при деле,… и копейка лишняя не помешает. Охраняет Юрий Геннадьевич яблоневый сад на окраине города, сутки через трое. От кого охраняет? От мальцов,… от старушек… Смешно, конечно. Никогда не пугает их сильно… Увидит, что пробрались, воруют, значит… Ну, скажет: «Здесь закрытая, охраняемая территория. Покиньте её, пожалуйста.» Говорит он это строго, без улыбки совсем… А выходит у него всё равно по-доброму и слышен словно тихий смех через эти… «протокольные» слова.

   Бабушки и детишки быстро удаляются, иногда всё ж прихватив с собой немного урожая. Юрий Геннадьевич вздыхает и посмеивается, глядя им в спины.

   Но один раз забрались и настоящие воры. На больших грузовиках подъехали, пилить ещё что-то в саду начали… Ночью. Пришлось тогда полицию дедушке вызывать! Вот это было поинтереснее. А работу дед свою любит, гуляет по саду, в сторожке ужинает, спит, когда положено-делает обход…


   Дед Козлей (Юрий Геннадьевич) любит смотреть на людей, на дома, на природу, на домашних и дворовых животных, на птичек, звёзды… и облака. Он очень наблюдателен. И, наверное, в душе немножко поэт. Его всё трогает, всё занимает и волнует.

    Он обожает наблюдать смену времён года, то, как все и всё преображается вокруг.

   Юрий Геннадьевич никогда не писал ни стихов, ни прозы, но внутри себя он часто довольно поэтичными фразами описывал то, что видит.

   «Какая берёзочка тонкоствольная! Стройненькая. А макушка, вон, вся уж медяками да золотыми обсыпана. Осень уж тронула её…»

   «Мальчишка хорош-озорник! Глаза-то, ишь, острые, яркие! Так и колют! Хорош! Славным парнем скоро будет.»

   «Смотри-ка, как трава под яблоней легла… Ровно. Как платочек пушистый кто обронил… Рукой погладить хочется.»

   Так, или примерно так, часто думал Юрий Геннадьевич. Жаль, сказать теперь ему это всё некому. Сыну… Да. Но то-редко. Далеко он. Аллочки нет теперь рядом…

   И иногда Юрий Геннадьевич плачет.  Плачет, остановившись у берёзы в скверике или посреди яблоневого сада, где он работает сторожем. Не часто с ним такое случается, но бывает. Плачет по-стариковски, моргая такими яркими своими голубыми глазами, утирая поскорее слёзы крупной своей мужской морщинистой рукой. Всхлипнет чуть… и тяжело вздохнёт.

   В молодости-то он никогда не позволял себе такого, твёрдый имел характер, держался даже в самых сложных ситуациях. А теперь вот… плачет. Задумается, увидит что-то такое трогательное во внешнем мире… или внутри себя,  заплачет.

   Привычки у деда Козлея тоже старческие. Он любит вечером взять в ближайшем магазинчике кефира, непременно в бутылке, простых булочек, посыпанных сверху сахаром, и вечером перед телевизором не спеша съесть всё это… А кефир ещё обязательно нальёт в Аллочкину кружку, вернее, в ту, что раньше была её.

   Обеды Юрий Геннадьевич готовит себе сам. Варит супы и картошку, реже-макароны, обжаривает на сковородке сосиски или кусочки курицы, нарезает огурчики, помидорчики.

    Утром чай пьёт с бутербродом: хлеб, масло и сыр с колбаской. В общем, любит всё… понятное и простое.


   Вот сегодня дед дежурил в саду. Осень. Яблоки пахнут… фантастически! Птицы стайками перелетают в небе. Юрий Геннадьевич вышел, в сумерках уже, вечером, осмотреть территорию. И так просто, пройтись.

    Молодые ребята, парни (трое их,) собирали в мешки яблоки в глубине сада. Юрий Геннадьевич ещё издали их заметил. А они его-нет. Шёл он тихо. Завидев парней с мешками и вовсе пошёл неслышным шагом. Ни травинка, ни веточка не хрустнула. Шёл и усмехался про себя, как всегда.

   Подойдя поближе, Юрий Геннадьевич произнёс привычную фразу: «Это охраняемая, закрытая территория. Покиньте её, пожалуйста». Один из парней обернулся. «Приятное молодое лицо», - подумал Юрий Геннадьевич, - «Сейчас посмеётся, пойди, над ним, стариком. Схватят эти парни сейчас свои мешки с яблоками и удерут вместе с ними». Юрий Геннадьевич с трудом сдерживал улыбку.

   А молодые люди тихо распрямились во весь рост и молча двинулись на деда.

   Они молотили его, лежащего на земле, не разбирая, руками и ногами. Долго, бессмысленно… С каким-то жутким остервенением. Потом дед потерял сознание.

   Очнулся Юрий Геннадьевич уже в больнице. Голова трещала жутко. Лицо саднило от боли. Он глубоко вздохнул и охнул: в боку словно что-то рвалось на части. Глаза заплыли, поэтому видел всё Юрий Геннадьевич сквозь тонкие щёлочки между век. Видел палату, одеяло, которым накрыт, и гипс на кистях рук. «Наверное пальцы сломаны… Конечно. Он же пытался прикрыть лицо,… голову руками. А они садили и садили по ним ногами.»

   Юрий Геннадьевич сглотнул, сдерживая подступившие слёзы. Не от боли, нет, от горькой-прегорькой обиды. И от непонимания. Ну, бить-то так было зачем? Поражала даже не звериная жестокость этих симпатичных с виду и таких ещё молодых парней, а бессмысленность… «Старый дед. Что он их, задержал бы что ли? Что вообще он мог им сделать?!... Нет. Они явно получали удовольствие от избиения человека, в сущности, совершенно беспомощного перед ними. И не один-то из них не сказал, мол, хорош, хватит; не остановил это». Только будучи уже совершенно истерзанным Юрий Геннадьевич потерял сознание.

   Ему было теперь страшно, безумно страшно, от мысли, что они ходят среди нас, такие вот звери с молодыми и красивыми лицами.

   
   Юрия Геннадьевича выписали домой. Лицо его ещё покрыто всё сине-жёлтыми пятнами-остатками проходящих гематом, но отёки уже спали и даже лопнувшие в глазах кровяные сосуды почти восстановились. Гипс с переломанных, изувеченных кистей рук сняли. Пальцы движутся, но ещё болят. Боль в боку даёт о себе знать только если вдохнуть глубоко…

   Заявление полицейскому, который пришёл к нему сам в больничную палату, Юрий Геннадьевич, конечно, написал, но как-то совсем слабо при этом старику верилось, что этих подонков найдут…

    Сыну сообщать о том, что с ним случилось, дед не стал, и в больнице запретил это делать, как только пришёл в себя. Когда тот звонил, сказал, что с ним всё в порядке, всё идёт как обычно… «А зачем пугать, заставлять нервничать человека? Ну, сорвался бы сын, отпросился с работы, примчался… И что? Чем бы он помог? Только беспокоился бы понапрасну», - рассуждал Юрий Геннадьевич.

   Соседи приветливо здоровались с выписавшимся из больницы дедушкой, спрашивали о самочувствии. Откуда-то уже всё прознали. Юрий Геннадьевич благодарил, улыбался, но был, как всегда сдержан, в подробности не вдавался, задушевных бесед не заводил.

   В общем, любопытство многих было не удовлетворено.

   Дома Юрий Геннадьевич с удовольствием выпил чаю у окошка…. А потом захотел вдруг найти одну старую книгу, что давненько уже куда-то подевалась, и перечитать. Полез в ящик и вдруг замер, потом присел потихоньку на пол у стены, бок ещё побаливал; Юрий Геннадьевич держал в руках старую пожелтевшую и обтрёпанную детскую книжку-раскраску. Случайно наткнулся. Это сына. Юрий Геннадьевич её помнит. Толик был тогда ещё совсем маленьким, лет четырёх, не больше. Они вместе раскрашивали остро заточенными цветными карандашами эти картинки.

   Вот красная грузовая машина. (Юрий Геннадьевич с нежностью проводит пальцами по страницам и улыбается). Сразу видно, где Толик разукрашивал сам, неумелая детская ручка оставила неровные штришки с разным нажимом на бумаге, штришки выходят за линии картинки; и где действовала, тогда ещё совсем молодая и твёрдая, отцовская рука, помогавшая сынишке.

   А вот на этой странице большая яркая бабочка на цветке. Её они тоже раскрашивали вместе. Решили тогда, что это будет картинка для мамы…

   Юрий Геннадьевич прижал детскую книжку к груди и заплакал горькими старческими слезами, как не плакал из-за побоев, от боли и обиды на них…

   «хорошо, что я сохранил эту разукрашку», - подумал он. И в первый раз в жизни пожалел, что нет у него нужного навыка, чтоб сфотографировать сейчас эти картинки и послать Толику…

   
   Теперь Юрий Геннадьевич вынужден ходить в свою районную поликлинику на процедуры. Старые кости, как выяснилось, срастаются хуже, раны заживают дольше. Суставы на пальцах его рук никак не хотят перестать болеть и начать сгибаться и разгибаться как положено.

   Вот и сегодня шёл дедушка из поликлиники домой, не спеша, по дороге растирая и разминая пальцы и кисти рук.

   - Дед Козлей, дед Козлей, дед Козлей!... – услышал он вновь голоса пробегавших мимо ребят у себя за спиной.

   Никогда это глупое прозвище не трогало и не обижало особенно Юрия Геннадьевича, просто раздражало,… больше всего, своей непонятностью. Отчего оно, почему так, что это такое?... Никак не взять было в толк Юрию Геннадьевичу.

   А вот сейчас оно почему-то больно зацепило его. «Да что я им сделал? За что ж они меня?... Как козлом каким-то дразнят! Не поймёшь! Вот засранцы!... И рёбра ещё, так болят», - шёл и думал старик.

   Он зашёл в свою квартирку. Руки тряслись, голова разболелась, во рту пересохло и горчило. На полочке за стеклом красовалась пожелтевшая старая «разукрашка», которую он сам туда поставил на днях. Сухие грустные глаза остановились на ней вновь… Дед взял телефон и набрал номер сына:

   - Здравствуй, Толик, - сдерживая дрожь в голосе, произнёс негромко.

   - Привет, пап, - обрадовались ему на другом конце.

   Юрий Геннадьевич редко так делал, но сегодня вот не удержался, пожаловался-таки сыну. Нет, не на то, что избили, это бы страшно встревожило, напугало Толика, он бы сразу примчался; но на то, что дразнятся дети, называют непонятно кем и непонятно за что…

   Толик слушал долго,… растрогался, расчувствовался, хотел приехать, звал отца к себе… А большего было и не надо. Юрий Геннадьевич сразу вдруг выдохнул и повеселел. Уверил, что никому не надо сейчас никуда ехать и мчаться…. Успокоился. Рассказал про найденную «разукрашку». И они долго ещё смеялись с сыном, вспоминая детство Толика…

    После разговора дедушка Юрий Геннадьевич уселся в кресло в гостиной, подпёр щёку рукой и крепко задумался.

   Грустно ему было. После беседы с сыном на душе стало светлее, легче, но никак не переставало печалить это чувство… беспомощности. Это была не боль, но некое опустошение.

    В молодости Юрий Геннадьевич всегда был, чувствовал себя, сильным, уверенным в себе человеком, способным выстоять и многое выдержать, самостоятельно решить бОльшую часть проблем и жизненных трудностей. Он почти никогда не поддавался унынию, не раскисал. Может, оттого именно, сейчас ему так трудно смириться со своим, наступившим вместе со старостью, бессилием, неспособностью чему-то (или кому-то) полноценно противостоять. Сегодня вот ещё появилось это глупое желание… позвонить, пожаловаться сыну, пожалеть себя.

   И разговор-то вышел душевный с Толиком, приятный, добрый, успокоивший сердце Юрия Геннадьевича… Но вот теперь сидит он,… дед,… старый дед Козлей, этакая развалина, пусто ему,… пусто внутри от неимения прежних, молодых сил для соприкосновения с миром. Вот что терзало мысль дедушки и отчего влагой подёрнуло голубые глаза его.

 
  Этой ночью Юрий Геннадьевич спал хорошо, глубоко и спокойно, как редко спит теперь, после избиения… Сны стали страшны, тревожны, всё больше о тех парнях, так зверски терзавших его тогда, в саду. Засыпается тоже плохо. Мучает бессонница, сон прерывается среди ночи…

    А сегодня заснул так легко. Спал всю ночь. И снилось поле. Широкое, колосистое поле, с редкими василёчками, проглядывающими кое-где. И будто солнышко над полем такое ласковое и ясное стоит. Снилось, что идёт он, Юрий Геннадьевич, по тропке через это поле и хорошо ему, и так привольно! И душе радостно! И будто трогает он мимоходом ладонью колоски, травинки и василёчки. Приятно ему их касаться. Снилось, что птица кричит где-то вдали, у самого края поля. «Грач, что ли?» Ветер чуть пошуршит будто колосками, пригиная их друг к другу. И опять тишина. И нет никого и ничего больше в этом сне, кроме самого Юрия Геннадьевича, солнечной выси, поля и крика птицы вдали…
   Просыпаться не хотелось. Встал поздно и долго помнил всё этот сон, про поле.

    Чувство ещё несколько дней было такое… светлое, радостное, словно какую тайну вселенскую открыл! Яркая, живая и праздничная вставала перед глазами картина поля с редкими синенькими василёчками… Юрий Геннадьевич носил это ощущение в себе бережно и с каким-то недоумением при этом: «Отчего это так? Казалось бы, просто сон. А так запал он ему в душу».

   Ох уж, этот сон! То ли приснился  в такой он момент, то ли и правда было в нём что-то лечащее…

   Юрий Геннадьевич немножко даже и подсмеивался над собой потихоньку за всё это. То старая «разукрашка», то решение позвонить сыну-пожаловаться (ой, как для Юрия Геннадьевича это несвойственно!), то вот, сон… Поле, птица, васильки…

   «Романтизм какой-то слезливый», - ругал себя дедушка. А всё же не мог избавиться от сладко щемящего чувства в груди и сам себе улыбался. «Старею», - констатировал, говорил он сам себе.

   А тут звонок в дверь.

   - Юрий Геннадьевич, откройте, пожалуйста. Тут у нас в подъезде с домофоном неполадки. Я вот хожу ко всем. Вы откройте, я вам сейчас всё расскажу,… - визгливым неприятным голосом тараторила соседка под дверью. Всё это она выпалила у порога, не дождавшись даже, когда хозяин откроет дверь.

   Юрий Геннадьевич морщась от неудовольствия, не спеша отпирал.

   И вот, она, перед ним, деятельная, всклокоченная дама из соседней квартиры.

   Он хотел бы ответить быстренько, через порог… Но она напирала грудью, и влезла всё же к нему в прихожую.

   - Юрий Геннадьевич, вы меня слышите?! – повизгивала она, - С домофоном не то что-то! Он то и дело ломается, заедает. Надо же что-то делать! Я решила составить коллективную жалобу! Все подпишут, и я отнесу её в ЖКО! Вы подпишите?
   Юрий Геннадьевич нехотя кивнул. «Только бы скорее отвязалась», - думал он. Взял поскорее из её рук бумагу и расписался напротив своей фамилии.

   - А вообще, - не унималась «высокочастотная» соседка, - Лучше бы вы всё-таки вместе со мной сходили. Вдвоём бы мы их живее одолели! А то, что же это такое?! Постоянно с этим домофоном что-то не так! Вот и вы бы им сказали!...

   - Нет, - тут уж Юрий Геннадьевич очень уверенно замахал отрицательно головой.

   - Почему? – пододвинулась на шаг ближе к нему соседка, уже очевидно нарушая личное пространство человека.

   - Нет, - повторил хозяин квартиры, но пока не положения, - Нет, нет. Подписать, вот, я подписал. А пойти, не пойду. Зачем?...

   - Как зачем?!... – снова взвизгнула активистка, - Вам, что же, всё равно что ли?! Домофон же ЧАСТО не работает!

   - Да, собственно… Всё равно. Да, - ошарашил вдруг её Юрий Геннадьевич.

   - Как?! – кажется она даже подпрыгнула.

   - Да вот так, - развёл он руками, - Ну, какое мне дело до домофона? Кто ко мне ходит? А сам я и код могу набрать, если на ключ не реагирует.

   - А дверь порой настежь стоит, не замыкается!? – возмутилась соседка, бросая в лицо оппоненту, как ей казалось, совсем уже неопровержимый аргумент.

   - Да и бог с ней, - отозвался тихо дедушка, - район у нас тихий… Ну, ребятишки бегают…

   - Вот именно! БЕГАЮТ!

   - Идите домой, - Юрий Геннадьевич сказал это тихо, и затем спокойно открыл дверь.

   - Ну, знаете! Это безответственно! – выкрикнула соседка, пока он мягко, но всё же подтолкнул её выйти за порог.

   Юрий Геннадьевич чувствовал теперь себя так, словно его вырвали из чего-то сладкого, тягуче-мягкого и певучего, назад, в этот бренный мир.



   Он особо не сетовал на здоровье, может, просто не любил на него сетовать… А сейчас кололо вот что-то сердце. Кололо не чуть-чуть, как это у каждого порой, наверняка, бывало; кололо сильно, больно… Так, что перехватывало дух и темнело в глазах.

   Пришлось прилечь на диван и долго сохранять одно положение, не шевелиться.

   В этот раз Юрий Геннадьевич и не думал звонить сыну. «Ни в коем случае. Напугается ещё. Пусть лучше живёт там со своей чудесной семьёй, радостно и спокойно.» Эта мысль убаюкивала дедушку. Сердце стало колоть меньше, и он даже задремал на своём диванчике. А когда проснулся, понял, что сердце-то продолжает покалывать, но уже не так сильно… Жить можно.

   Боль продолжалась и в последующие дни. Она стала ноющей, тупой. «Ну, такое-то потерпеть нетрудно. Бывает», - говорил сам себе Юрий Геннадьевич. Ему часто хотелось прилечь, поспать. И он ложился и спал. «Старость… Что ж поделаешь?», - вздыхая, думал он.


   Сегодня дедушка Юрий Геннадьевич не спеша поднимался по лестнице в свою квартиру (теперь он совсем всё делает не спеша из-за этой ноющей боли в сердце, стоит только повернуться как-то что ль неудачно, и аж дыхание перехватывает), нёс в пакете бутылку кефира, хлеб, десяток яиц… И вдруг странно закашлялся. В глазах всё поплыло. Он ещё стоял на ногах, но уже как будто сознание покинуло его, голова страшно кружилась, до болезненной тошноты, и он ничего не соображал.

   Через секунду дедушка уже лежал на порожках каким-то не то мешком, не то комком, в неестественной позе. Из пакета лился липкий кефир и смешивался с пылью подъездного пола… Потом стали просачиваться и разбитые куриные яйца…

   Как назло, никто не выходил,… не поднимался.

   Наконец, маленькая девчушка, скакавшая по ступенькам впереди своей бабушки, громко закричала:
   - Ба! Здесь какой-то дедушка валяется!!


   Соседка вызвала скорую. Везение, что пункт скорой помощи недалеко от дома! И карета прибыла быстро. Инфаркт. Но Юрий Геннадьевич был спасён.


   Это зима. Вот и приехали, как не отнекивался медленно поправляющийся Юрий Геннадьевич, сын Толик с женой и ребятишками. Мальчик и девочка, его любимые внуки: Вита и Костик, что-то щебетали своими детскими голосами в его больничной палате. Им, видимо, велели говорить тихо, и теперь они делали это уморительно смешно, всё что-то комментировали, спрашивали и поясняли друг другу громким шёпотом. Так что получалось, формально они говорили тихо,… но громко. Родители шикали на них, а дедушка лишь радостно улыбался. «Пусть болтают.»

   Дед так боялся их всех потревожить, но так рад был теперь, что все они приехали. Родные, добрые. Такие живые, с ласковым сиянием в глазах. Сын так заботливо держит сейчас его за руку, невестка молодая, красивая… Принесла ему тёплый супчик. Сама приготовила.

   А про внуков и говорить нечего! Носики, глазки, ладошки, головки… На глаза дедушки наворачивались слёзы…

   - Тебе нельзя волноваться, - тут же замечали и начинали тараторить сын и невестка.

   Они, его родные и самые близкие люди, оставались в городе до его выписки из больницы! И даже потом не уехали сразу.

   Толик всё волновался: как отец, лучше ли ему, сможет ли он вообще и дальше оставаться, жить тут?...

   - Может, ты всё-таки переедешь к нам? – спрашивал сын у Юрия Геннадьевича.

   - Ну, уж нет! – категорично и даже с возмущением отметал эту идею дед, - Что ещё выдумал?! Никуда я из своего дома не поеду! И не немощный я! Прекрасно справлюсь! Глупости.

   И вот они все уехали. Зима. На оконных стёклах игольчатые морозные узоры. Дома тепло, на улице-холодно, промозгло.

   Юрию Геннадьевичу не было грустно. Ему хорошо. Хорошо от того, что повидался сыном, с родными. И хорошо от того, что они теперь уехали. «Пусть живут там своей обычной жизнью, пусть не беспокоятся излишне из-за него, пусть шлют ему сообщения с ласковыми, добрыми словами, звонят, зовут в гости… Не хочет он никого обременять. И уезжать из дома с тёплыми воспоминаниями о покойной жене, со старой «разукрашкой»,… он тоже не хочет.»


   Зима. Зима в этом году выдалась такая красивая, белая, с большими снегопадами. Снег пушистый и нежный, как пух. Лапки дворовых кошек и собак вязнут в нём глубоко, от этого движения зверушек становятся несколько неуклюжими, забавными. Юрий Геннадьевич любит смотреть из окна и на животных, и на ребятню, и на снующих у мусорок и кормушек проворных, смышлёных птичек. Иногда он выходит покормить бедняг во двор. Крошки-птицам, сосиски, колбаса, рыбка-кошечкам. Собак он побаивается, но иногда и их подкармливает. «Хорошо», - вздыхает он, глядя в выстиранное до бела небо. И лишь быстрый, недоверчивый взгляд визгливой соседки порой раздражает его.

   
   Дедушка Юрий Геннадьевич и всегда-то любил смотреть телевизор (наверное, сказываются воспоминания первой молодости, когда телевидение ещё было диковинкой, мало кому доступной и оттого страшно востребованной); а зимой и вовсе, как не присесть перед вещающим экраном с чашечкой чая? Любит это Юрий Геннадьевич. Смотрит он и новостные разные передачи, и фильмы. Смотря новости и политические программы, хмыкает сам с собой, иногда кивает, что-то поддакивает. А то спорит, вслух даже, громко возмущается, ругается.

    Наверное и многие так.

   Сегодня вот смотрел опять местные Вести и услышал, что прибавка будет к пенсии. «Аж почти» тысяча рублей. Выплаты на детей тоже, вроде как, должны увеличить. И как-то так грустно вдруг стало Юрию Геннадьевичу… Ну, он ещё ладно… Может, лекарств каких чуть получше на эту тысячу возьмёт, если хватит… А вот сыну с невесткой… Ну, разве станет полегче-то от такого повышения детских пособий?

   Но тут же сам, как-то вдруг словно спохватился наш дедушка: «Спасибо, добрые люди», - зашептал он, глядя в экран телевизора, - «На том спасибо».


   Сегодня солнечно. И Юрий Геннадьевич уже покормил птичек, дворовых котов и даже псов. Теперь он идёт в магазин за своим, часто неизменным по многу дней, набором продуктов, в близлежащий магазинчик. Сейчас возьмёт кефиру, батон, может, сладостей каких немножко,… яиц, кусочек курицы…

   - Дед Козлей! – слышит он довольно громкий, но всё равно какой-то словно немного робкий,… робеющий окрик за своей спиной. Мальчишка соседский выкрикнул, пробегая мимо.

   - Дед Козлей! Дед Козлей! – подхватили какие-то ещё сорванцы. Засмеялись.

   Что-то дрогнуло у дедушки внутри. Он обернулся, посмотрел на мальчишек, не злобным, но тревожным взглядом.

   - Да отчего же они меня так зовут?! – даже вслух произнёс Юрий Геннадьевич, - Да и, что это, в конце концов, значит «КозлЕй»? Козёл-не козёл, так, не поймёшь что. Почему?!


   Откроем завесу хоть перед читателем отчего и что за кличка, «Козлей», приклеилась и прилепилась к Юрию Геннадьевичу.

   Вышло это, на самом деле, совершенно случайно.

   Мальчишки, как обычно, бегали во дворе. Мимо них шла бабуся из квартиры, что в первом подъезде и на первом же этаже. Бабушка эта пользовалась среди ребятни, да и не только, дурной славой за свой скверный, склочный и злобный характер. Вечно она чем-то недовольна, то и дело с кем-то ссорится, ругается, ворчит. Все-то ей мешают! Но особенно нетерпима она была к ребятам, снующим по двору и мимо её окон,… шалящих и шумящих… Она кричала на них и проходя по улице, и из окна своей квартиры. Да ещё всегда так злобно!

   В тот вечер она как раз прошла по дорожке, что-то недовольно бурча себе под нос. И один из мальчишек обратил на неё внимание.

   - Ух, бабка злая! – крикнул он и указал глазами на неё своим товарищам.

   - Злая! Бабка злая! Бабка злая-злющая! – весело подхватили те в свой черёд, выкрикивая это всё громче и громче, специально, чтобы она услышала.

   Недовольная старуха оборачивалась и уже начинала бросать на ребят гневные окрики и взгляды, отчего мальчишки лишь заливались пуще смехом. В этот момент из подъезда вышел Юрий Геннадьевич. Увидав картину: хохочущих ребят и орущую соседку, причём та уже не стеснялась в выражениях в адрес детей и сыпала просто отборной бранью, он нахмурил свои мохнатые брови над синевой лучистых глаз и очень так строго и внушительно обратился к неугомонной пожилой даме: «Да, что вы, в самом деле?! Это же дети! Вы хоть себя-то вспомните. Орёте хуже пьяных бродяг на площади! Вы же взрослая женщина!» - и даже плюнул, - «Тьфу! Стыдно!» Ребята вдруг перестали надрывать животы, и даже старуха на минуту примолкла, разинув рот… Но потом она напустилась на мальчишек ещё больше, громче, злобнее! Тут уже и в адрес Юрия Геннадьевича понеслись от неё нелестные эпитеты. Тот махнул на неё наконец рукой и пошёл своей дорогой.

   А один из мальцов заметил:

   - Бабка злая, а дедка злей её ещё сделал!

   - Да, правда, дед её «сделал», - подтвердил один паренёк, А почему он Козлей-то? Я не понял.

   Все посмотрели в ответ удивлённо… А потом сообразили, что парнишка неверно понял фразу и расхохотались.

   - Бабка! А он-дедка! (Как в сказку про репку!) Злей он её ещё сделал, тем, что отчитал! – раздельно, чуть не по слогам, объяснили ему. И все смеялись.

    Но глупая, ни к чему не относящаяся кличка, приклеилась. Дед Козлей! В сущности, ребята ведь похвалили по-доброму Юрия Геннадьевича! А вышло, вон что, просто из-за игры слов.

   Так и стали они с тех пор, пробегая мимо, выкрикивать прозвище: «Дед Козлей!» Не со зла, а от мальчишеского своего безудержного задора. И оттого, что кличка была дурацкая, никак, на самом деле, не характеризующая Юрия Геннадьевича, да и слово-то само было несуществующее-дворовая ребятня, конечно, полюбила эту дразнилку ещё больше.

   Потому и не понимал бедный дедушка, что за кличка такая и почему. И даже немного возмущался ей в душе.

   Но однажды ему всё же суждено было узнать истину.

   Юрий Геннадьевич в очередной раз спустился во двор, покормить бездомных животных. Морозный воздух освежал его, заставлял чувствовать себя более здоровым. По утрам этот воздух был особенно приятен старику.

   Мимо пробегал мальчишка. Его лицо вдруг показалось Юрию Геннадьевичу особенно милым и приятным, оно отчасти, какими-то своими едва уловимыми чёрточками, напомнило дедушке лицо его обожаемого внука.

   - Мальчик! – окликнул вдруг этого пацана Юрий Геннадьевич, - А мальчик! Пойди сюда, - дедушка махнул рукой в приглашающем жесте.

   Пацан приостановился, но смотрел с явным сомнением:

   - Здрасьте… А вам чего? – тихо спросил он наконец у деда.

   - Ну, подойди, что спрошу, - улыбнулся Юрий Геннадьевич, синие глаза его сияли. Мальчик приблизился.

   - Ты в этом доме живёшь? – спросил старик, как только увидел, что мальчик двинулся к нему.

   - Да, - прозвучал ответ мальчишки.

   - Знаешь меня?

   - Ну… Вы вот в этом подъезде живёте.

   - Так, - дедушка добродушно кивнул, - А знаешь, как меня дразнят?

   - Ну,… знаю, - пацанчик чуть попятился.

   - Да мне просто понять, - доверительно заговорил Юрий Геннадьевич, - Что хоть это значит такое. Почему «дед Козлей»? А?

   Мальчишеское открытое и простое личико повеселело от ласковых дедушкиных глаз и от самого вопроса.
   - А вы и не знаете? – задорно переспросил мальчуган.

   Дед отрицательно покачал головой. И паренёк выложил ему всю историю.

   Ох и рассвело же на сердце у Юрия Геннадьевича!


***

   Пройдёт ещё год, и не станет на свете синеглазого старика Юрия Геннадьевича, деда Козлея.

   Не найдёт никто парней, избивших его когда-то, да он и сам на это особенно не надеялся.

   Другие старички и старушки будут выходить из этого дома, где жил раньше покойный дедушка, пойдут в тот же магазинчик, через тот же двор, кто-то покормит бродячих животных и птиц…

   Толик с женой похоронят отца рядом с его любимой Аллочкой. Что ж? Такова жизнь…

   А потом в старой квартире взрослый мужчина, сам отец, расплачется, как ребёнок, сидя в старом папином кресле со своей детской «разукрашкой» в руках… А за окном так красиво и медленно будет падать снег, будут весело кричать ребята, дразня кого-то смешной и глупой кличкой.

Э. Гросс