Главы 21-30 романа Золотая река

Тяжелые времена.

 1916 год выдался для Екатерины и Казимира очень сложным во всех отношениях. Доходы сократились до минимума, заказов на электрооборудование было много, но чаще это не касалось технологий Эберта. Инфляция продолжала расти. Уже не стоял вопрос, куда вкладывать деньги. Почти все уходило на текущие расходы. Немного покупал американские доллары, на другое уже не хватало. Это было не так страшно, всегда можно потерпеть, зная, что все наладится. Что-то действительно налаживалось. Эберт видел, что русская промышленность, вообще все русское национальное хозяйство в конце концов настроилось на нужный режим работы. Масштабное перевооружение, выпуск современных видов техники, оружия и боеприпасов уже соответствовали военным нуждам. В некоторых местах действительно вводили продразверстку.
 С другой стороны, тревожные тенденции раскола общества, раскола внутри правящей верхушки приобретали уже опасные черты. Царская фамилия стала предметом нескрываемой травли в прессе, на площадных митингах, на уличных сборищах. Казимир очень плохо представлял себе, как в России устроен высший свет, это было ему неинтересно, он был в первую очередь деловой человек. Тем более, что на Родине, в Швеции, они принадлежали к высшему слою только клубно, традиционно, на деле никак не влияя на политику.
 Хуже всего было то, что на фронте дела шли тускло. После успешного Брусиловского прорыва, которым выручали французов, висевших на волоске от катастрофы у Вердена, война перешла в окопно-позиционную, без активных крупных операций. Потери приближались к четырем миллионам, эти цифры уже не укладывались в голове, им не придавали значения. До войны любое криминальное убийство, трагический случай на стройке или на производстве оформлялся во все эмоциональные цвета. Газеты писали о «содрогнувшемся мире». Теперь же известие о недельных потерях от отравляющих газов и артиллерийских обстрелов в десять-пятнадцать тысяч человек шло маленьким абзацем, безо всякого вздрагивания мира и общества.
 Главным событием года стало, конечно, убийство Распутина. Эта трагическая и анекдотичная фигура привлекала к себе слишком много внимания, обладала слишком большим влиянием, не являясь ни формальной чиновничьей властью, ни традиционно-аристократическим столпом общества. Как будто так, по юродивому, фамилия Романовых ответила на сложившуюся вокруг нее атмосферу ненависти и жажды исторического реванша дворянской верхушки. Вспоминая исповедь Нащекина, Казимир подумал, как же нехорошо обстоят дела наверху, раз Царю и Царице не на кого больше опираться.
 В письмах из дома все больше было тревоги. Швеция колебалась, не выступить ли на стороне Вильгельма. С Родины в Германию постоянно шла отгрузка руды, угля, техники, в армию кайзера вступило больше шести тысяч добровольцев. Это граничило с явным нарушением нейтралитета.
 В июле пришло письмо с очень нехорошим известием. Английская подводная лодка, базирующаяся у русских в Риге, потопила в Балтийском море пароход, принадлежавший Эбертам. Карл частным образом сотрудничал с интендантским ведомством Германии, неплохо зарабатывая на перевозках грузов. Часть команды, забрав судовые бумаги, успела погрузиться на шлюпки, отошла от торпедированного судна и попала в руки англичан. Те, выяснив что это был за корабль, кому принадлежал и что вез в Германию, объявили Эбертов «фамилией на доске позора», лицемерами, помогающими немецким людоедам уничтожать цивилизованный мир Европы. Пароход шел без флага и вез запрещенный груз селитры. Не придерешься.
 Мало того, что семья потеряла сам пароход, большой, хороший и совсем новый, он был спущен на воду только в 1908 году, но еще и в России узнали о двурушничестве Эбертов. Теперь были серьезные неприятности у Казимира. Его временно отстранили от работы. Началась проверка в контрразведке.
 К тому времени идиотизм и разнонаправленность свободы слова достигли своего апогея. Санкт- Петербург был переименован в Петроград еще в начале войны. Повсюду кухарки ловили шпионов, акценты менялись совершенно беспринципно по два раза на дню. Казимиру невероятно повезло, что его русские друзья были порядочными людьми, понимающими значение слова «честь» в его первобытно-дремучем виде. За него заступились всем клубом «Золотая нить», дав лучшие отзывы и заверения. Василий Крюков, уже подполковник кавалерии, имеющий пять ранений и все возможные ордена Российской Империи, прямо в госпитале, с простреленной ногой дал интервью трем газетам. Он назвал набором непечатных солдатских эпитетов всех, кто начал травить Казимира, и на всякий случай напомнил, что на лучших в мире русских крейсерах стоят динамо именно эбертовские:
 - А сын за отца не отвечает, нехристи вы щелкоперые, понятно вам? Вот только попробуйте хоть что-то вырезать из моего интервью, лично пристрелю прямо в редакции…
 В день, когда контрразведка отстала от Казимира, вынеся вердикт о его благонадежности, поздравить его с окончанием двух тяжелых месяцев пришли родители жены и выписавшийся из госпиталя Крюков с женой. Коля Шлиппенбах был в армии, но не на самом фронте, а при финансовом отделе штаба.
 Заканчивался год. Все присутствующие были очень издерганы. Крюков похудел килограммов на пятнадцать, хромал и кособочился, почти не шутил. Михаил Корягин последнее время имел вид откровенно растерянный. Лучше всего держались и вели себя жены. Они своим инстинктом не испорченной фальшивыми амбициями русской женщины понимали, что наступила та пора. Тот самый момент, когда нужно поддерживать своих мужчин терпением, участием, спокойствием и единомыслием. Мужчины обязательно преодолеют все проблемы, если рядом женщина, не разменивающая свое к тебе отношение на степень твоей успешности. Если раньше, на совместных веселых мероприятиях дома или в клубе женщины могли беззлобно шутить или подтрунивать над своими мужьями и отцами, то сейчас это было совершенно недопустимо.
 - Казимир, Вы не думали все-таки уехать обратно в Швецию вместе с Катенькой? Может, там будет спокойней переждать? - спросила жена Крюкова, Полина.
 - Так чего пережидать… Войну, контрразведку? Тогда все, обратно хода нет. Скажут, спекся Казимир, струсил, наигрался в любовь к России. Да и рыло, решат, все-таки в пуху. На работе тогда крест. Акции мои, конечно, никто не заберет, но уже ничего не проконтролируешь, издалека не управиться, и отношение будет такое, что сам все отдашь за полцены. Да и правда, не хочу уезжать. Здесь я стал тем, кем мечтал. Нельзя дребезжать при первых трудностях, как делают эти политики - либералы фальшивые.
 - Вот верно ты подметил, что они фальшивые. - Согласился тесть. - Не дай Бог, они всю власть возьмут, так сразу первым делом все свободы прикроют. Если успеют, конечно… Потому что за ними фанатики всякие, вроде Робеспьеров вылезут, да уголовные осмелеют. Так болтунов этих первых и перережут. Почитал тут я намедни Достоевского, «Бесы»… Господи, уж сколько лет его печатают, читают, а хоть бы кто прочел внимательно! Ну все ведь этот каторжанин правильно написал, не зря его Царь приветил, голова! При Александре 3, конечно, бесам не разгуляться было. Учел, видать… Нет, нам надо просто перетерпеть это время. Как там у Шекспира: «Не все в порядке в Датском Королевстве…»
 Перетерпеть непременно надо. А коль не сможем, на нашу Россию, а она не Дания махонькая, Фортенбрассов набежит со всего света. Да и своих, вижу, хватает…
 - Вот я опять сейчас на фронт. А что там творится, я уж и рассказывать устал, все вы знаете от меня. Самое обидное то, что эти паскудные газетенки уже почти не врут. Все время агитаторов ловим. Действительно, по линии фронта на передовой братания там и сям. Болезни, вши, свинство всех мастей. Без того войны не бывает. Все можно было бы пережить. За последнее время очень хорошо мы подтянулись со снабжением и вооружением. Всем, чем надо, фронт обеспечен. Сейчас бы и повоевать так, как мы в первые месяцы ломили! От австрийцев уже ничего не осталось, немец один на два фронта держится. Но среди генералов, командующих, ну откровенно антицарское настроение. Как мода, как течение какое. Причем, среди самых высших! Наш, средний да младший офицерский корпус, почти весь уже перебит. Чего случись, Царю опереться не на кого будет. Новые, они даже «За Веру, Царя и Отечество!» уже стесняются произносить, Богу не молятся. Зато рассуждают прямо как Сократы-диалектики. Слово к слову, как бисером шьют. Блуд словесный не переспоришь, только дураком себя потом чувствуешь. Воевать никто не горит. А уж младшие офицеры пошли - ну хоть плачь. Вот в начале войны, чтобы унтером и прапорщиком стать, нужно было Георгия солдатского получить, да ходатайство от командира. Да образование школьное или училище иметь. А ты солдатский Георгий иди еще заработай! У нас бывалые офицеры им гордятся больше, чем другими любыми наградами. Это ж какую храбрость надо иметь да везение, чтобы в штыковой или в шашках отличиться! Вот у меня такого нет, а я, как видите, уже герой всех мастей. Сколько раз смерть видал - говорить не хочу. Ордена эти - поперек горла встали. Ни людям, ни лошадям уже не могу в глаза смотреть, скольких загубил… А с этого года всех подряд в унтер-офицеры и прапорщики производят, потому как тех, прежних, совсем не осталось. Тем жизни было - на две атаки… А у этих, новоявленных, уже и песенки свои подзаборные есть по этому поводу, горланят по окопам:
 - Раньше был я пьяницей, звали все Володею,
 А теперь я – прапорщик, «Ваше Благородие»!
 От них только солдат портится. А уважения ко мне все меньше и меньше. А война уже за Отечество идет, сколько земли потеряем, если не побьем немца! И мне они еще толкуют о каком-то братстве народов. О пацифизме! О мире! Какой к черту мир, на каких условиях?! Зачем тогда весь этот ужас начали? Четыре миллиона русских мужиков в землю положили. Пол твоей Швеции, Карлыч! Двенадцать миллионов под ружье встало! Переведи это на свою экономику… А на Западном фронте что, лучше? Треть Европы уже спалили в пепел…
 Крюков говорил с искренней обидой и недоумением человека, который начинает чувствовать нечистую игру, обман по отношению к себе с той стороны, с какой он меньше всего ожидал. От тех, ради кого он за два с половиной года стал израненным, измученным человеком, потерявшим свое великолепное и веселое здоровье.
 - Нет, Васенька, не может быть, чтобы все до конца испаскудилось в Державе, это невозможно. Все мы переживем. Все переможем. Мы все будем писать в защиту чести Государя и армии. Тем более, что такие, как ты, еще не перевелись. Мы, как не самая последняя часть русского общества, всегда с вами. Мы с Катюшей трудимся на своем месте. Ты просто остро воспринимаешь несправедливость со стороны совсем недостойных людей. Посмотри, даже Великие Княгини работают в госпиталях медицинскими сестрами. Ухаживают за ранеными. Это ли не пример причастности! Не обращайте внимания на людей с мелкой совестью и коротким умом. Ты, главное, побереги себя. Слава Богу, что тебя теперь в штаб переводят, хоть уже не на передовой. – Очень спокойно и ласково утешала его Анастасия Корягина.
 - Так что ж хорошего! Плохо это, воевать некому. Я уже не смогу в полную силу, как раньше. А в штабе влияния у меня никакого нет, так, консультант с передовой…
 Казимир улыбнулся:
 - Друзья, помните, когда-то давно вы попросили меня записать куплеты про Тролля для фортепиано? Вот эти месяцы, пока сидел без работы и убеждал наш сыск, что я безгрешен, у меня было время. Я записал по памяти и перевел на русский кое-что. Давайте попробую вам поднять настроение, разольем вино и отметим торжество справедливости. Я и правда очень рад. Россия не отказалась от меня благодаря вам всем. Вы - это моя Россия.
 Все оживились. Тем более давно уже не было приятных посиделок по хорошим поводам. Быстро собрали на стол нехитрую закуску, зажгли в зимних сумерках свечи, открыли несколько бутылок вина, бутылку коньяка. Михаил Корягин сел за пианино, Казимир выпил рюмку коньяка, прохрипелся и достал листочки с переводом. Все захлопали, пока Эберт жеманился для порядка. Потом он запел, куплетами, почти речитативом:
 - Будь сам собой доволен, Тролль!
 Ты злой такой, тебя не тронь,
 И стал таким ты потому,
 Что не пришелся ко двору!

 А ведь ты думал жить, как лорд,
 И с ятаганом лез на борт,
 Когда кричал: «На абордаж!»
 Тот, кто затеял эту блажь.
 
 Не без потерь, но приз был наш.
 Удался в целом абордаж.
 Среди изрубленных солдат
 Монеты звонкие лежат.

 Но что-то вдруг пошло не так.
 И ты услышал, что ты - враг.
 И ощетиненной стеной -
 Мушкетов ряд перед тобой.

 Ты только чудом не пропал,
 И продолженья не желал.
 И потому дремучий лес
 Тебе был нужен по зарез.
 
 Ты отлежался и окреп.
 Зачем жевать вчерашний хлеб?
 Ведь в бухте спрятанный фрегат
 Готов отплыть не наугад.
 
 Вперед, туда, где корабли
 Везут товары всей земли.
 Эберту так не хлопали никогда в жизни, хоть слушателей было мало, так ловко он угодил общему настроению и ходу мыслей.
 Долго не засиживались, еще раз поздравив Казимира с благополучным окончанием проверки, пожелав друг другу терпения и еще раз терпения, все отправились по домам, оставив Казимира и Екатерину в покое, теперь уже без нависшей угрозы. Катенька была беременна на четвертом месяце.
 
22
Карий.

Проводив мужа на войну, Маруся Данилова продолжала заниматься хозяйством. Стало гораздо тяжелее. Все-таки Прокопий раньше часто приезжал с учебы, много и охотно помогал. Он очень полюбил Машу, относясь к ней с большим уважением и даже почтением. Что замечали все и даже завидовали такой семье, где не слышно было слез и не было угнетения женщины. Война все осложнила. Очень скоро на фронт по мобилизации ушло больше половины мужиков села. Трудно было нанять батраков на мужскую работу, даже если были деньги. Маруся очень уставала, несмотря на свою силу и выносливость.
 Прокопий часто писал с фронта. Он писал очень хорошо и весело, его письма читали как книжки, собираясь по десять-пятнадцать человек друзей и родственников в доме Даниловых. Маруся так и не выучила грамоту, письма читал или Поп-Андроп, или Спиридон. По письмам выходило так, что это и не война вовсе, а сплошное развлечение да потеха. Конечно, это совсем не вязалось с реальностью. Похоронки приходили и в их село, стал привычным тоскливый бабий вой над рекой Сок. До конца 1914 года сгинуло из села восемь человек.
 В феврале 1915 Прокопий прислал очень радостное письмо о том, что по итогам боев в декабре и январе он представлен к званию унтер-офицера и награжден Георгиевским крестом. Что сейчас затишье, и он до сих пор даже не ранен, хотя побывал уже в трех штыковых атаках и бесчисленно под пушечным обстрелом. Писал, что вернется полковником, на автомобиле, его Маша будет барыней на селе, а вы все - крепостными холопами. Он очень хорошо умел всем поднять настроение, даже за тысячи верст от своих родных и близких людей, всех развеселить. Слушая как, Поп-Андроп с выражением читает эту белиберду, хохотали все гости.
 В конце февраля ушел на войну Спиридон, в драгуны. Стало совсем тяжело. Спиридон, хоть и был угрюм и страшен, но к Марусе относился с глубоким вниманием и всегда делал, что она просила, никогда не выражая недовольства. Когда провожали Спиридона и с ним еще нескольких мужиков, впервые женщины села затянули забытую, а теперь опять вернувшуюся песню, совсем не сельскую, почти романс, но так хорошо принятую русским бабьим сердцем:
 - Помню, я еще молодушкой была,
 Наша армия в поход куда-то шла.
 Вечерело, я стояла у ворот,
 А по улице все конница идет.
 Маруся забрала мать Прокопия к себе в дом, закрыла избу родителей мужа и наведывалась туда только для приглядки.
 Мужиков на селе становилось все меньше и меньше. Прознав про то, весной недалеко табором встали цыгане, решив попромышлять чем Бог даст.
 Маруся вырастила себе замечательного коня. Еще за полтора года до войны их старая кобыла родила в последний раз жеребеночка. Жеребенок сразу решил, что Маруся - это именно его Маруся, и даже Прокопия и того норовился бодать, когда он при нем подходил к жене. Прокопий смеялся, говорил, что это не конь, а козел какой-то, но жеребенка не бил и не мешал ему шататься за Марусей. Понимал своим полутатарским чутьем, что именно так и вырастают золотые кони. Назвали жеребенка Карий, по густому цвету. Был он весь ладный, живой, зубастый, очень быстрый и умен прямо человеческим разумом. Все татары села, даже муфтий, просили продать коня. Но все получали отказ, Маруся любила это животное как ребенка. Еще у них была умная и сильная собака Смолька непонятной породы. На нее можно было в принципе оставить все хозяйство. Они вдвоем с этим конем, казалось, могли хозяйничать на скотном дворе не хуже любого мужика с семьей.
 Карего не нужно было ни погонять, ни нахлестывать, ни таскать под уздцы. Узда вообще была не нужна. Он и седло не любил, но без него уже было никуда, Маруся все-таки была уже взрослая. Хотя частенько ездила и так, если недалеко. Когда муж ушел на войну, ей самой приходилось часто ездить по делам хозяйства одной, на далекие расстояния, в город или соседние села. Очень уставая, Маруся потихоньку приобрела древнюю татарскую привычку кочевника - спать в седле, по дороге. Карий быстро выучил все направления поездок и пункты назначения. После чего в дни дальних выездов было так. С утра Маруся управлялась по дому и двору, говорила свекрови, за чем приглядеть. Потом, взяв ружье (тульский одноствольный дробовик), топор, нож и мешки, грузилась на Карего, выезжала на нужную дорогу и, намотав поводья на руку, сразу засыпала. Просыпалась она уже в том пункте назначения, про который говорила коню, когда собиралась в дорогу. Ни разу не было ошибки. Муфтий, как состоящий в друзьях, смеялся, говоря, что зря Маруся вышла замуж за Прокопия, что она настоящая татарская жена, пусть даже и крещеная. Хотя конь ему нравился гораздо больше, чем Маруся.
 Цыгане стали приезжать в село, вроде чем-то приторговывая, а больше приглядывая, что где есть стоящего, что плохо лежит, что бы стянуть. Опытный цыганский глаз сразу приметил хорошего коня. Как ни относись к цыганам, но в искусстве воровства они достигли филигранного мастерства. Видимо, легенда о том, что это племя было изгнано из родной Индии как неизлечимо, генетически больное клептоманией, не совсем и легенда. За тысячи лет цыгане освоили все приемы и подручные средства, которые нам до сих пор кажутся чуть ли не колдовством. Хотя, может быть, это и есть колдовство. К демоническим силам языческой Индии с большой осторожностью относился даже «Железный Редьяр», проведший там пол-жизни, воспевавший торжество Белого Человека, но предупредивший, что «никто не знает, чьи боги здесь сильнее».
 В один прекрасный день Карий пропал. Хватилась Маруся его утром. Собрав пять человек мужиков, еще не ушедших на фронт, взяв ружья и топоры, этаким отрядом двинули в табор. Табор был версты за четыре. Когда проехали пол дороги, один из мужиков крикнул:
 - Маруся, глянь!
 Справа, появившись из дальнего леса, к ним летела черная точка, быстро превращаясь в очертания лошади. Еще через минутку Маруся узнала своего коня. Все взялись за оружие, на всякий случай приготовившись встретить и погоню. Но Карий был один, через пять минут он уже радостно ржал в объятиях хозяйки. На шее у него болталась толстая кожаная петля, ремень которой он перегрыз, как собака. Мужики собрались вокруг коня, не веря глазам.
 - Ну и конь, Маруся, о таком слыхом не слыхивали, чтобы лошади ремни переедали, да такие толстые! Лев, а не конь у тебя.
 - Ну, вот теперь сами и увидели. В табор поедем, припугнуть да вызнать?
 - Да на смех поднимут, Маша. Неровен час, еще в управу нажалуются, что с ружьями пугать приехали. Конь-то, вот он… Поехали домой с миром.
 Все развернулись и поехали обратно в село. Дома Маруся оглядела всего Карего, он был невредим, совершенно было непонятно, как его могли увести, когда он никому не давался, даже близко не пускал.
 - Колдуны чертовы, - ругалась Маруся, - одурманили коня. Видать, как очнулся от дурмана, так сразу и убежал. А в лес его спрятали, чтобы мы, приехав в табор, его там не нашли.
 Меры приняла основательные. Смольку и еще одну лохматую страхолюдину отпускала в ночь на скотный двор. Карего запирала на амбарный замок. Ружье, зарядив волчьей картечью, держала у кровати.
 Конокрады тоже не угомонились. Сунувшись через пару дней на разведку, они нарвались на собак, которые с чужих рук не брали и в переговоры не вступали. Ночью Маша услыхала рев и вопли и с ружьем выскочила на шум, но увидела только мелькнувшие через плетень ноги. Собаки гордо виляли хвостами. На них индуистское лошадиное колдовство не подействовало. После этого вроде затихло. В село цыгане больше не приезжали, даже для торговли.
 Через неделю Маруся поехала в соседнее село, там был базарный день, нужно было подкупить для хозяйства, по мелочам. Наверное, за ней следили все это время, поняв, что эта женщина с конем почти неразлучны. Не идя на открытый разбой, видя, что Маша до зубов вооружена и решительна, скрыто сопровождали ее в дороге, используя всякие свои секретные уловки с подачей сигналов на расстоянии. Свели Карего уже на рынке, с базарной коновязи, где стояло больше двух сотен разных лошадок, упряжек и повозок, пока Маша ходила с мешком по рядам. Жандармы, смотревшие за порядком, прозевали. Маруся подняла такой вой, дескать «обокрали бедную солдатку, куда смотрит власть, и чтоб всем пусто было», что начальник дневной смены по базару, жандармский офицер, сам с ее слов все записал: приметы, кто подозреваемый и место расположения. Пообещал утром проверить табор, вывернуть его наизнанку. Маруся переночевала в участке у жандармов, а наутро сама повела их к табору.
 Надо отдать должное, жандармы лютовали, как турецкие янычары на болгарском хуторе. В таборе стоял вой, трещали цыганские морды.
 - Я вам, подлецам, такой досмотр учиню, что вы к лошадям сто лет на пушечный выстрел будете бояться подходить! Удумали, жену Георгиевского кавалера, русского офицера, обокрасть! - Ревел жандармский начальник, сбивая ударом кулачища очередного «ромэла» с ног.
 Досмотр перерос в откровенный грабеж. Этот налет дорого стоил цыганам. Все, что нашли золотого и ценного по шатрам и кибиткам, оформили в «изъятие до выяснения». Всегда ко всему готовые цыгане поэтому и носят именно на себе так много ценных украшений, как «личное». Но в тот день Карий им встал в цену хорошего арабского чистокровки, не считая разбитых рож.
 А Карего так и не нашли. И цыгане не отдали. Их барон требовал опись изъятого и сказал, что все равно все вернете, раз краденого не нашли. А не пойман - не вор.
 Маруся очень горевала, барону сказала, что как муж вернется, то табор найдут и всех убьют. Но цыган только смеялся, чувствуя, что его взяла. Никто из его людей не дал слабину. А то, что помурыжили, так это только к воровской закалке. Все то, что отобрали, цыгане наворуют, возместят. Чудный конь и воровская масть были дороже.
 Три дня Маша плакала дома и подбивала мужиков на разбой против цыган. Но главные громилы были в армии. Оставшиеся, хоть и не бросали в беде, но сами на ненадежный налет, для погрома, идти не хотели, понимая, что лошадь там не найти.
 А на четвертый день, утром, Карий вернулся. Он был весь мокрый, в речной грязи, исцарапан и сильно похудел. На ногах болтались обрывки пут. Как он их перервал, как освободился, где его держали, и где он переплыл реку, с которой только что сошел лед, было непонятно. Он тихо и устало ржал, совсем по-человечески вздыхал и терся об Марусю головой.
 На следующее утро в село въехал отряд цыган с бароном. Они молча и гордо подъехали к дому Даниловых и вежливо попросили хозяйку на разговор. Все соседи, муфтий и отец Андрей, похватав, что было, - ружья, вилы, топоры, быстро собрались, обступив место переговоров.
 - Маруся! – Начал барон. - Прости за хлопоты. Жизнь наша такая. Конь твой - золото. Такой умрет, тебя не бросит и силу над собой не примет. Но тебя послушает. Продай. Вот триста рублей. За это можно стадо купить, табунчик. Ты ему прикажешь - он пойдет ко мне. Красть больше его не будут, толку нет. Не убежит, так издохнет. Продай, Христом Богом тебя прошу. Я, цыган старый, о таких конях только от дедов своих слышал. Он, может, последний такой, больше не родится. Зачем он тебе, ты же не знаешь, как его толком применить. Как на ишаке на нем катаешься, смотреть тошно. А он у тебя - зверь, людоед. Яше голову чуть не откусил, покалечил, он конь разбойный! Продай!
 - Ты, цыган, своих детей продашь? За тыщу рублей, вот сейчас всем селом скинемся? А у меня своих детей пока нет. Муж на фронте. Это повезло вам всем. А вы тут промышляете да позоритесь таким предложением. Коня не продам. Не проси, время не трать. Иди с Богом, не искушай. Очень зла я на вас. Боюсь, не стерплю. Езжай подобру-поздорову.
 - Маруся, пятьсот! - И барон двумя руками вынул из переметной сумки полную охапку ассигнаций.
 В толпе ахнули, увидев в руках у цыгана столько денег. Сумма была неимоверная для тех времен и условий жизни.
 - Уходи, змей, в грех не вводи. Ты что, опозорить меня перед всем селом хочешь, как черт грешную душу покупаешь? Уходи!
 Барон схватился за голову и уронил деньги на землю:
 - Маруся, больше никто и никогда не даст за коня! Времена сейчас непростые, а как реквизируют в конницу, да уведут на войну сокровище такое? Сунут рублей пятнадцать и все, а там его бомбой на клочки разорвет, и Филькой звали твоего Карего! Об этом подумай! У меня он двадцать лет проживет как кум королю. Таких кобыл ему приведу! Тебе лучшего жеребенка отдам, вот те крест! - Уже плакал цыган, кусая черный кулак большими, желтыми зубами и утирая слезы, совсем непритворно катящиеся из глаз.
 Рассыпавшиеся по земле ассигнации лениво шевелил легкий ветерок.
 - Да чтоб ты свой язык проглотил! - не выдержав, шагнул вперед муфтий, а за ним пара крепких молодых татарчат. Проваливай, пока добром просят, не отдадим коня!
 Толпа сердито зашумела, запахло жареным. Надо было признавать проигрыш. Барон сел на свою лошадь и дал знак молчавшей свите уезжать. Отец Андрей, прибежавший в рясе и с топором, перекрестил им, как крестом, цыганский отряд:
 - Ангела-хранителя вам в дорогу, добрые люди…
 Молодой цыган быстро собирал деньги из-под копыт лошадей.
 Повернувшись в седле, барон сказал:
 - Счастливая ты, Маруся, счастливая. Как есть, на роду написано. Не поминай лихом.
 Они уехали, и назавтра табор ушел из этих мест. Про него сразу забыли.
 В конце апреля уже вовсю бушевала весна, наполняя мир красотой и радостью, несмотря на жуткую сельскую грязь-распутицу. А вот почта стала приходить хуже, с большими опозданиями. Почтовые служащие хорошо знали все село, тем более почти всегда приезжал один и тот же почтальон. Он объяснял, что такая распутица везде, а на фронте еще хуже, поэтому не сердитесь, все с вашими мужиками хорошо, просто все письма весной и осенью идут дольше.
 Но в тот апрельский день, когда по улице журчали ручьи, все кричало и пело о скором лете, почтальон приехал без опозданий. Маруся была дома и получила похоронку на Прокопия.
 
23
Купание белого коня.

 Вокруг байдарки плещется рыба. Мелкая рыбешка выскакивает на полметра из воды, хватая мошку. За мелочью гоняются окунь и щучка. Река бурлит активным естественным отбором. Твоя байдарка никого в водном царстве не интересует.
 Тебе тоже неинтересна ни рыбалка, ни охота. Все эти истинно мужские увлечения не нашли отклик в твоей душе. Весь тестостерон ушел на баб и на преодоление возникающих в процессе жизни серьезных проблем. Остатки тратишь на спорт, чтобы подольше потянуть на собственном ресурсе. Конечно, поездил ты и на охоту, и с удочкой сидел, и сети ставил. Разных историй хватает. Теперь можно посмеяться над всем этим. Но так ничем и не увлекся. Так, если кто из местных уж очень настырно зазовет в компанию ради твоего мощного и легального карабина «Тигр». Находясь в деревне, таскаешь с собой ружье и время от времени, если подвернется случай, чего-нибудь подстрелишь. То утку, то тетерева, то зайца. Да, основательно вооружен до сих пор. На все случаи жизни держишь разные виды оружия: пара двустволок, два помповых коротких дробовика и нарезное... Без оружия предпочитаешь не оставаться. Точно известно, что хоть и зрение плохое, но при выстреле руки не дрожат и сохраняется хладнокровие. А в жизни ты очень эмоционален, даже невыдержан. Но всегда разъясняешь разным недотепам по этому поводу:
 - Просто у меня такой высочайший «Э-кью», «эмоциональный коэффициент». А это, как показывают современные исследования, - главное качество лидера, выше чем интеллект и образование, то, что иногда называют «харизмой». Так что всем слушаться.
 Хотя лидером ты уже быть не хочешь.
 В том притоке Ориноко тоже было много рыбы. Как и сказал Рони, где-то часа через полтора эта хитрая свинья Бук проснулся и с притворным воплем, дескать, ах, босс, какой молодец, сам ведет, вскочил и сказал:
 - Скоро будет хорошее место, где можно купить вкусную рыбу у местных индейцев. Они не нашего племени, ненадежный народ, но рыбу ловят очень хорошо. Боссы хотят жареной рыбы?
 Рони сверил время и сказал, что да, боссы хотят жареной рыбы.
 - Давай. Время позволяет, возьмем килограмм десять. Я люблю павлиньего окуня, рекомендую, свеженькая рыба всегда. Знаю это место. Они тут здоровенные, как поросята, и такие же жирнющие. Мука есть. Нажарим вкуснятины. Надо разнообразить свое меню, привыкай. Эй, мошенник! Бегом встал к рулю.
 - Да-да, Босс, уже встал! – Бук с удовольствием вцепился в штурвал и повел катер в заводь, незаметную неопытному глазу за бурной растительностью.
 Совершенно неожиданно вы оказались в гуще индейцев и их лодок - каноэ и пирог, обильно рассыпанных по удобному пологому берегу. Тут видимо было традиционное место рыбной ловли, что-то вроде местного индейского порта для десятка каноэ и двадцати-тридцати краснокожих монголоидных индейцев, больше похожих не на Гойко Митича, а на наших хантов. Рони взял штурвал, причалил к берегу, а Вук и Бук стали договариваться о рыбе. Индейцы вокруг были самые настоящие, довольно рослые, с мачете и топориками, разрисованные, одетые непонятно во что. Лишь на нескольких были рваные джинсы и футболки. На берегу лежали снасти, остроги, копья, луки и колчаны со стрелами. Рыбы в тот день уже наловили много. Крупные тушки необычных форм разделывали прямо на берегу. Твое внимание привлекло несколько очень больших луков, лежащих отдельно. Это были почти катапульты, около двух с половиной метров в натянутом состоянии. Стрелы к ним лежали рядом и больше были похожи на заборные колья из бревнышек по два метра. Ты помнил о таких по рассказам отца. Он рассказывал, что индейцы стреляют из них следующим образом: лучник вставляет стрелу-бревно в тетиву, накладывает на лук, ложится на спину, упирается двумя ногами в лук, продев перед этим ноги в специальные тугие петли на внутренней стороне древка лука, вроде ременных лыжных креплений, чтобы лук в момент выстрела не падал вниз, снижая точность. Таким образом, выпрямляя ноги и натягивая руками тетиву, сгибает это орудие в состояние для выстрела. Потом, почти в положении лежа на спине, отпускает обе руки, и стрела летит метров на триста по пологой траектории. Это оружие применялось индейцами для отражения атак с воды во время междоусобных столкновений, стрелы пробивали лодки насквозь вместе с людьми. Непонятно, как можно попасть в цель, стреляя таким образом. Но попадают.
 Ты стоял и смотрел на индейцев. Они рассматривали тебя, в шортах, по пояс голого, крупного белого мужика с красными спортивными часами на руке и в темных очках. Видно было, как индейцы внимательно и быстро обшарили глазами весь катер и нашу команду. Тут только ты заметил, что Рони сидит на крыше рубки с автоматом на коленях и ухмыляясь, наблюдает за суетой. Когда он его успел вытащить… Несмотря на всю прозаичность и обыденность происходящего, стало немного не по себе, родная трусость дала сигнальчик. Почему-то вспомнился прочитанный в детстве рассказик Рея Брэдбэрри «И камни заговорили». В нем фантаст описывал, как во время путешествия по Бразилии американской супружеской четы в мире происходит атомная война между НАТО и Варшавским блоком. В Америке, СССР и Европе все погибают, а в Южной Америке провозглашается конец эпохи белого человека, и этих американцев все туземцы начинают отлавливать, отстреливать, травить и унижать.
 Тьфу, что за паранойя… так много не наработаешься. Ну надо же, у этих индейцев орет транзистор… Значит, здесь есть связь, и не такие уж они и дикари. И войны вроде не намечалось. Давай сюда вот эту филейку. Как раз под десять кило…
 Вук торговался с местными, успевая обсудить кучу новостей и сплетен, судя по оживленному трепу. А Бук недолюбливал это племя, было сразу видно. Но главным торгашом был его напарник, и он стоял чуть в стороне и не вмешивался.
 Ты спросил Рони:
 - А здесь можно купаться?
 - В принципе, можно, но надо соблюдать меры предосторожности. Главное - не писать в воде, достав шланг. Тут микроскопические сомики, «кондиру», они на запах крови и мочи несутся как угорелые, ныряют тебе в уретру и жрут, долго и больно. Им нравится там жить. Удалить их можно только хирургическим путем, так что кайфом будешь обеспечен вполне, и полгода стоять точно не будет. Пираньи здесь почти не опасные, крокодилы редкие. Так что купайся на здоровье.
 Ободрил, спасибо. Что-то мне вода цветом не нравится. Попозже искупаюсь, где почище. Да чтоб папуасы не пялились. Вдруг у них парочка ручных этих паразитов припасена, специально для «русо туристо»…
 Вук выбрал отличное филе, взял связку самодельных сигар из местного табачного листа и еще долго говорил с местными. Те показывали пальцем на свой приемник, откуда шел непонятный, плохо слышный треп на испанской скороговорке. Вук презрительно улыбался, лениво и высокомерно жестикулировал. Они говорили на смеси местного диалекта и испанского, о содержании разговора можно было только догадываться. Это тоже раздражало. Бук молча сидел чуть поотдаль на корточках.
 - О чем они тарахтят? - Обратился ты к Рони, не сдерживая себя.
 Тот, видя, что сделка закончена, спрыгнул с крыши рубки, не выпуская автомат из рук.
 - Меня тоже поначалу раздражала эта индейская манера разговора, как будто за твоей спиной, но при тебе. Потом понял, что надо просто не обращать на это внимания. Главное - делай вид, что все понимаешь и полностью уверен в себе. У них своя жизнь, плевать на нее. Ты им нужен больше, чем они тебе. Доллары им больше взять негде. Но, разумеется, любой белый человек для них всегда будет или хозяином, или добычей. Это инстинкт, по другому не будет никогда. Никакими университетами это не исправить. Слава Богу, эти инстинкты под надежными запорами страха и цивилизации! Так что наслаждайся чувством хозяина и босса. Но всегда держи марку, запомни, тут это главное, держись и пыжься… - Второй раз уже повторил он эту забавную фразу. - Лови! - и кинул тебе автомат. А сам пошел расплачиваться и помочь Вуку и Буку подняться на борт.
 А у тебя в руках снова, спустя два года, оказался автомат. Руки хорошо помнили его, хотя никогда не любили. Щелк, щелк, щелк… Все помню, подумал ты. Повертел в руках, осмотрел, отщелкнул рожок, глянул в ствол, проверил рычажок переключения огня: предохранитель, автоматический огонь, одиночный выстрел…
 - Автомат засран, два наряда тебе вне очереди. - Улыбнулся ты Рони. – Давай я его вычищу.
 - Так мы его и держим у себя, потому что это самый неприхотливый автомат. Уже, кажется, лет пять. Его вообще чистить не надо, лупит и так ого-го! Я с ним тут охочусь, когда время есть .- Искренне удивился Рони. – Ну, чисти, чистоплюй, если тебе охота…
 Но видно было, что ему понравилось, как ты отреагировал на оружие в своих руках, и ты получил ключ от железного ящика. А вот Вук, который залез с рыбой на катер, он тоже увидел, как ты вертишь автомат. И ему это – не понравилось.
 Вполне доброжелательно помахав друг другу, вы отошли от индейского рыбсовхоза. Бук встал к штурвалу. Вук пошел готовить рыбу, Рони развалился на палубе дозагореть в черноту перед отпуском, а ты полез вниз, к ящику. Не совсем понимая, зачем, просто подгоняемый каким-то внутренним голосом, возможно, страхом перед необычной обстановкой, ты лихорадочно стал разбираться с арсеналом и чистить автомат. Ну, охламоны, у них даже ветошки нет и оружейного масла. Сходил к двигателю, там нашел тряпки и машинное масло. Разобрал, тщательно вычистил и смазал «Калашников», насухо еще раз продраив ствол. Собрал и поставил прицельную планку на 200 метров. Изолентой соединил оба рожка, как учили еще в армии пришедшие из Афганистана ребята, дослуживавшие срок в Союзе. Так при активной стрельбе экономишь время при смене магазинов, просто перевернув сдвоенный рожок. Зарядил оба магазина, вставлять в автомат не стал. Потом осмотрел пистолеты. Это оказались два «Кольт-Офицер» калибра 88.9. Армейские, не полицейские, дальнобойные. Шестизарядные. Возиться с ними ты не стал, не зная конструкцию, и решил разобраться попозже. Но зачем-то, взял и разрядил обойму у одного пистолета и вставил ее, пустую, обратно в рукоять. Второй оставил заряженным и намотал изоленту по рукояти. Чтобы сразу отличить от разряженного. Потом все сложил в ящик и запер его. Ключ положил в кармашек и застегнул на пуговицу.
 Облегченно вздохнул. Ну, хоть как-то теперь владею ситуацией, начинаешь привыкать, что ли. Да что за мысли-то все в голову лезут, из-за чего тревога? Индеец тебе не понравился? Так он вот тебе рыбу жарит, старается, слова тебе плохого не сказал. Непонятно, о чем они меж собой трещат? А с какого перепуга тебе этим интересоваться, верно Рони говорит, у них своя жизнь… Много ты по-узбекски понимаешь, но ведь на узбеков не злился, когда они тебе щебень помогали разгружать. А здесь эти папуасы помогают тебе заработать десять тысяч баксов, об этом не забывай, вчерашний Советский студент…
 Когда ты поднялся на палубу, аромат жареной рыбы заслонил все. Рони сразу погнал тебя обратно вниз за пивом, и начался пир на весь мир.
 Рыба была вкуснейшая, сочная и поджаристая, пиво прохладное, погода - как и полагается на экваторе. Вокруг - красота и экзотика. Непьющий Бук уверенно вел катер. Вук старался изо всех сил услужить, было видно, что он действительно любит готовить и кормить. Он успел еще испечь кучу лепешек. Вся эта свежатина, обильно запиваемая неплохим пивом на ароматном воздухе джунглей и реки, подняла вас с Рони на вершину блаженства. Уже казалось, что ты провел тут, на реке, полжизни и понимаешь язык речных черепах.
 - Вот за это я люблю свою работу! - понесло Рони. - Сейчас, когда везде заправляют корпорации, везде регламенты и бюрократы, везде над тобой куча проверяющих каждый твой шаг и весь твой рабочий день, тут - я сам себе босс. Здесь еще осталась настоящая жизнь, и тобой не помыкают ниггеры и пидорасы. Я за сезон зарабатываю иногда пятнадцать тысяч, а живу экономно, в рейсах почти не трачусь. Проем да прогуляю пятерку, а десятку откладываю в банк. Скоро куплю автозаправку на мексиканской границе и буду жить-поживать. Заберу какую-нибудь папуаску отсюда, чтобы мне в рот заглядывала всю жизнь. Наших белых баб уже на дух не хочу. Все испортились от хорошей жизни. Работать по дому не хотят, мужей не слушаются. Того гляди, в тюрягу упекут, если накостыляешь.
 Всегда подслушивающий Вук как раз подкладывал свежую порцию убийственно вкусной рыбы и тут же вставил, заметив, что Рони подвыпил и добродушен:
 - Босс! Возьми мою племянницу, ей уже тринадцать лет. Она умеет все, даже разделать корову! А уж послушная да ласковая!
 - Главное, Вук, чтобы была такая же красивая, как ты! Тогда точно заберу! И чтобы готовила не хуже тебя…
 Очень хорошо было сидеть на палубе, на привинченных маленьких жестких скамеечках, у такого же столика на троих. Наелись от души, повыкидывали объедки за борт. За бортом тут же кто-то все сожрал. Рони вытащил губную гармошку и лихо заиграл «кантри». Ты от души ему поаплодировал, он и правда хорошо играл на этом инструментике. Вук сварил в жестяной кастрюльке насыщенный, отличный кофе, принес бутылку пряного рома, его хлебали прямо из горлышка. Местные сигары были свежие, неплотно скрученные, душистые и некрепкие. В связке было двенадцать штук.
 - Рони, их же двенадцать!
 - Ну и что? – Оторвался он от мелодии.
 - Ну как что, это как в балладе у Киплинга! Двенадцать сигар! Ну, про жену и сигары!
 - Да провались ты пропадом, вундеркинд несчастный, не знаю я никакого Киплинга, кроме Маугли! Да и то, по комиксам…
 - И не знай на здоровье. Ты давай, сыграй на своей свирели мне подходящую мелодию, а я спою песенку о Правильном Выборе. Ваш Киплинг знал, что рано или поздно она тебе понадобится, с твоим настроением про баб… Ну, постарайся, Пастушок с флейтой: парам-пам пам, парам-пам пам, парара-рара-рам… Ну и в таком духе!
 Рони послушно заиграл, подбирая мелодию, а лоцман в такт заколотил по сковородке железной кружкой. Получился полноценный оркестр на круизном лайнере. Ты запел балладным тактом пародию на Киплинга:
 - Я в Индии был капитан,
 И там женился я.
 Прекрасней лучших из всех стран
 Была жена моя.

 И вместе с нею для меня
 Текла война как мед.
 Без всяких страхов на врага
 Я полк водил вперед.

 Но страсть еще одну имел
 И был ее рабом -
 Когда сигарою пыхтел
 То меркнул свет кругом!

 Не раз, не два, под пулей я,
 С сигарой и штыком
 За твой туман, страна моя,
 Сводил счета с врагом!

 И среди джунглей и огня,
 Среди зверей лесных,
 Сигарный дым спасал меня
 От грустных дум моих.

 Но как-то утром раз жена
 Сказала прямо мне:
 «Из двух страстей пришла пора
 Все ж выбирать тебе!

 Я не могу тебя делить
 С вонючим табаком!
 Он или я - тебе решить,
 Чему тут быть концом!»

 Всю ночь за столиком сидел
 С коробкой я сигар.
 А лунный свет в окошко пел
 И в уши мне шептал.
 
 Передо мной двенадцать дев
 Из лучших табаков
 Лежали, душу мне раздев,
 Упругостью боков.

 И я решил, в конце концов -
 В сигарах нету зла!
 В них - аромат костров богов,
 А в бабе - лишь ****а!
 - Вот это да! – заорал Рони. - Вот это лучшая песня! Ну, молодец, ну, угодил, двоечник! Здорово! Это по мне!
 Вскоре катер вошел в сказочно красивое место, в затопленый лес. Вечерело, и солнечный закат раскрасил весь окружающий пейзаж в гогеновские краски. Толстые мангровые деревья поднимались из воды повсюду, куда хватало глаз. Благоухали орхидеи. По лианам ползали не то мартышки, не то кошки, было много разноцветных птиц. Вода здесь была чистая и совсем спокойная. Ты решился:
 - Слушай, Рони, хоть здесь не Ориноко, но мне правда охота искупаться в такой красоте. Давай тормознем. А в Ориноко на обратном пути поплаваем, я же первый раз в жизни в этих местах.
 - Да нет проблем, эй! Стоп, машина! Пояс верности поплотней натяни, шлангом не размахивай, не забывай про острый скальпель хирургов! Если пристанет крокодил, лезь на дерево.
 Ты уже было приготовился нырять, но тут, споткнувшись, обернулся к Рони:
 - А если крокодилиха? - угрюмо буркнул ты.
 - Тогда лезь на крокодилиху… - разрешил Рони.
 Катер плавно остановился, течения вообще не было. Ты соскользнул с палубы в теплую воду детских фантазий. Пусть еще не Ориноко и не Амазонка, но где-то совсем рядом. Не торопясь, поплыл брассом среди деревьев, разглядывая лес и живность. Все тревоги давно прошли, очаровывала нереальность происходящего, захватывала сбывающаяся детская мечта. Ты почти забылся, растворился в реке.
 За эти последние десять-пятнадцать минут ты, кружа и петляя, отплыл от катера метров на сорок, а литра два пива, рома и кофе, отреагировав на движение, прошли по тебе и потребовали выпустить их наружу. Ты чуть было не открыл кран, как сделал бы, не раздумывая, где-нибудь в море или на Иртыше. В последнюю долю секунды вспомнил, что говорил Рони. Ой, мама, надо давать деру! Да что ж ты так далеко, мой белый пароход… Предательски здоровые почки настырно выбрасывали все лишнее в переполненный мочевой пузырь. Интересно, кто быстрее, я, разрядник, кролем, или кондира своим стилем?..
 Когда ты вцепился в поручни трапика на корме катера, встревоженный Рони быстро протянул тебе руку и помог подняться.
 - Все окей? Ты чего так дунул оттуда? Я уж и вправду думал, чего случилось!
 - Не знаю, пока не чувствую, все окей или нет… Да прижало отлить, сил нет. Вроде не пролил и мандавошек ваших не нацеплял…
 - Топай в гальюн, пловец, это не шутки, между прочим. И в воду с бортика не писай, бывали случаи, когда кондира поднималась по струе и попадала-таки в домик… Алло, у руля! Стоянка закончена, полный вперед, до темноты надо пройти побольше. Сменю, потом отоспишься.

24
«Тать в ночи».

 К катастрофе нельзя быть по-настоящему готовым. Даже если ты чувствовал, знал, принимал меры, все равно миг, когда все летит под откос, приходит стремительно. Время ускоряется, тебя оглушает и сминает поток событий и ударов. «Придет день Господень, как тать в ночи…»
 Отречение Николая, а за ним сразу и Михаила Романовых, приход к власти неудавшегося адвоката Александра Керенского, вооруженные толпы полусолдат, полубандитов на улицах, паралич власти, быстрый и полный разлад государственной машины совпали с рождением у Эбертов дочери, которую назвали в эти тяжелые для России дни Надеждой. Департамент Казимира прекратил свою работу на неопределенный срок, каждый день усугублялась финансовая и общехозяйственная пропасть. Временное правительство, сойдя с ума от свалившегося политического успеха, совершенно не владело реальным состоянием дел. Разрасталась бытовая и политическая уголовщина с красными бантиками на бесовских хвостиках.
 Эберт не уехал из России по двум причинам. Во-первых, Катя должна была рожать, а родив, далеко не уедешь. Во-вторых, он принял решение любым способом сохранить свое дело в России, в конце концов, крушение монархии его не сильно-то и трогало. Его рассуждения, как и мысли большинства буржуа того периода, очень верно спародировал своими меткими, беспощадными стихами-лесенками тот же Маяковский:
 - При Николае
 и при Саше
 мы
сохраним доходы наши.
 В настоящее время ничего, кроме страшной инфляции, всерьез не угрожало. Казимир не сомневался, что в конце концов, переделив все портфели, власть возьмется за свое прямое дело - оборону и порядок. Пока же он купил крупнокалиберный револьвер и сидел дома, помогая жене с ребенком. Собрав за эти годы неплохую библиотеку, он читал. Еще с юности, не будучи в повседневной жизни очень религиозным, он с интересом любил разбираться в теологии, хорошо ориентировался в разных религиозных конфессиях. В том числе и в исламе. Как-то вечером, перелистывая Коран, сравнивая некоторые моменты с Писанием Ветхого Завета, он наткнулся в 74-й, мекканской суре «Завернувшийся» на 38 аят, который остро ткнул его в душу: «Каждый человек является заложником того, что он приобрел».
 - Как же верно магометане это подметили, как это верно относится и к жизни вечной, и к жизни земной… - О том, что он теперь буквально является заложником своих активов в России, он предметно раньше не думал.
 Настроение опять испортилось, и Казимир, впервые за девять или десять лет, решил сделать зарядку, вспоминая, что когда он в училище фехтовал или ездил верхом, то после этого у него надолго было хорошее расположение духа.
 С друзьями и родственниками виделись теперь реже. Все старались не оставлять свои дома, тревогой была проникнута каждая минута. Полиция работала плохо, ее перестали бояться. В Москве постоянно стреляли, и днем, и ночью. Начались постоянные отключения света и воды, городской трамвай стал ходить с перебоями. С другой стороны, все городское общество кинулось в пьяный угар. Все рестораны и кабаки были переполнены. Идиотские депрессивные и абсурдистские стихи помойных поэтов плескались по всем улицам. Газеты несли бредовую околесицу. Казимиру иногда казалось, что он видит горячечный сон.
 - Чертовщина какая-то начинается… - Сетовал тесть, который совсем уже перестал понимать, какие и как ему составлять карты.
 
25
Похоронка.

 Четвертый раз Отец Андрей начинал читать похоронное извещение, и четвертый раз мать Прокопия, не разумевшая по-русски почти ничего, на словах: «Погиб…за Веру…Царя… от вражеского снаряда», падала ничком на пол, вскакивала и мотала головой: «Не не не», показывая, чтобы читал заново и правильно. Священник начинал, она кивала головой на каждом слове до слова «погиб», а после него опять с размаху падала и трясла головой. Онемевшая от известия Маруся сгребла и крепко сжала пожилую женщину, боясь, что она просто разобьется об пол.
 Растерянный Андрей беспомощно смотрел то в похоронку, то на женщин. Он не мог принять смысла письма .
 Маруся не могла заплакать или взвыть. Сначала надо было впустить в себя и признать страшное сообщение. Маленькая старая мордвинка у нее в руках качала головой и повторяла, как заведенная шкатулка, без эмоций: «Не не не».

26
Живой покойник.

 «Упокой, Господи, души рабов Твои-и-и-и-их… живот свой за за Веру, Царя и Отечество положившииииих». - Неслось над лежащими в исподнем босыми телами. Священники ходили с крестами и кадилами вдоль рядов убитых, умерших от ран и приготовленных к погребению русских солдат и младших офицеров, прибранных за последние три дня отступления. Совершался общий обряд отпевания. Все погибшие были установлены. Документы и личные вещи собраны и вместе с похоронными извещениями отправлены с обозом во фронтовую почтовую контору еще вчера утром. Погибших татар и других мусульман отпевали и хоронили, не отделяя, так как мулла еще не был назначен в часть. Единоверцы наблюдали за процессом, вознося молитвы самостоятельно, сообразно своего обряда. Им не мешали, и они не мешали. Было безветренно, и приятный дым от кадил долго стоял над войсками.
 Полковой поп дал знак опускать тела в братскую могилу - двухметровую, длинную и широкую яму, только что вырытый ров. Десятками, один за другим, под ярким припекающим весенним солнцем ложились русские мужики в свою последнюю постель, что мягче и покойней самой толстой пуховой перины. Большинство из них были неграмотны и никогда сами не писали писем. Ограничивались несколькими строками, что, мол: «В первых строках своего письма… кланяюсь… шлю любовь и уважение… Все хорошо… пять дней стреляли по нам орудия… вчера два раза ходили в штыки… врага-немца бьем, только ноги в окопах от сырости отекают и болят… Благодарствуем за подарочки, все получили… не забывайте нас, солдатиков, а уж мы вас вовек не забудем…» Такие письма писали на домашние адреса как-то владеющие грамотой товарищи. Чаще всего простым карандашом, неразборчиво и по-детски наивно. Теперь последние письма были написаны коротко, по существу, честно. Четким, разборчивым почерком, чернилами: «Ваш сын, муж, отец, погиб за Веру, Царя и Отечество». Немного по обстоятельствам, месту гибели и захоронения. Все.
 Вдруг с левого края рва донеслись громкие крики изумления и ужаса. Похоронная команда отпрянула от ямы. Батальонный поручик и один из священников подбежали к краю могилы и, побледнев, остолбенели: один из мертвецов, невысокий и чернявый, поднялся, встал, вцепился пальцами в могильную стену и, раскачиваясь из стороны в сторону, дико озирался вокруг.

27
Три медведя.

 Байдарка с трудом преодолела узкое место, где течение было очень сильным, минут десять пришлось работать изо всех сил, продвигаясь совсем медленно. Зато сразу после этого заужения ты выскочил на широкий разлив, целое озеро. Выйдя на самую середину, с удовольствием огляделся. Ты совершенно один среди водной глади. Справа взлетели, прохлопав крыльями по воде, испуганные утки, которые не сразу сообразили, что к ним кто-то влез. Хвататься за ружье поздно, да и неохота. Посмотрел на часы - пока в графике, но устал больше, чем рассчитывал. Еще два часа против течения. Один, на кучке надутой резины, как Винни-Пух на воздушном шарике у пчелиного дупла, а вокруг вполне настоящая тайга. Несколько лет назад тут, пару километров вглубь леса вон от того места, произошла диковатая охотничья история.
 Был голодный год для зверья, плохо уродилась ягода и шишка. В окрестностях деревни объявился взрослый медведь. Разгромил пасеку, утащил корову и продержал полдня на тонкой высокой сосне грибника Колю. Коля, когда смог опять говорить, рассказал, что такого страшилища он сроду не видал. Что это был не медведь, а какой-то тощий и лохматый крокодил с совершенно немедвежьим лицом, ну, или что там у них вместо лица, - с нечеловеческой мордой. Егеря Женя и Андрей, твои хорошие приятели, приняли решения злодея истребить. В помощь позвали старого друга Игоря, с севера, опытнейшего и пожилого охотника, который с женой жил в избушке прямо в тайге почти круглый год. У Игоря здесь, в деревне, обитали родственники, к которым он с женой и приехал погостить. Жена у него была полухантыйка, женщина отважная, раз спасшая ему жизнь: далеко на севере при разгрузке припасов с лодки на Игоря сзади напал голодный молодой медведь, свалил и начал грызть за голову, увлекся и не услышал, как жена подбежала сзади. Она выстрелила из карабина медведю в ухо. С тех пор у Игоря части скальпа так и нет. В общем, с медведями были знакомы не по сказкам про Машу и Медведя.
 Хотя, если набраться мужества и прочесть сказку про этих двух персонажей в первичном, неадаптированном виде, как она была изначально русской народной сказкой, то своим детям вам ее точно не захочется пересказывать. Если коротко, то медведь был не просто медведь, а еще и злой колдун-разбойник. Он награбил и заколдовал груду золота, которую держал у себя в избе, в глухом лесу. По виду этот колдун был только медведь, а не оборотень. Он воровал девок из деревень, жил с ними, как с женщинами, а потом съедал и косточки закапывал. Сначала украл одну сестру Маши, сказал ей, чтобы в ту комнату не ходила (в которой золото заколдованное лежало). Она готовила, убирала и спала с Мишкой. По женскому любопытству все-таки в комнату залезла, клад потрогала, рука у нее и превратилась в золото. Тогда Миша ее последний раз поимел, убил, съел, косточки закопал. Потом уволок вторую сестру, все по тому же сценарию. Дошла очередь до Маши. Украл. Но Маша ему больше других понравилась, потому что далась не сразу, а проявила характер, сначала убиться хотела. Потом вроде дело наладилось, и в запретную комнату Маша не лазила. Но тут с Машей заговорили из-под земли косточки убитых сестер. Тогда Маша опоила хозяина сонным зельем и ночью сбежала. В округе весь день и всю следующую ночь бушевала буря и гроза, медведь ревел и на другое утро от тоски, что его бросили, подох.
 Просто кладезь, а не сказка, хоть и жуть кромешная. Без всякой иронии, ничуть не хуже Гомера, Апулея, Эврипида, Шекспира и Декамерона. Там тоже все прямо и ясно, а не вокруг да около. По-моему, здесь квинтэссенция прошлого и истоки большинства литературы двадцатого века.
 Сейчас все сказки жестко адаптированы. Закон о ненормативной лексике и защите всяких чувств всех, кого не попадя, суров. Поэтому в двадцать первом веке литературы нет.
 В общем, решив не доводить до людоедства, собрались на медведя. Карабинов было только два, вместе с твоим отменным «Тигром», из которого ты до этого подстрелил только пару кабанчиков. Второй был «Сайга», у Жени. Игорю дали твою двустволку и пулевые патроны. Сначала выследили примерное место, где эта образина устроила себе базу. Нашли, проследив, куда утащил корову. В следующий раз приехали туда на моторке по реке и оставили приманки, устроив петлю-ловушку из толстого стального троса. Петлю делал Игорь, так что в надежности никто не сомневался. На честный бой с мутантом никто не рвался. Раз было недалеко, то Игорь и Андрей ездили проверять через день. Через четыре дня прибежали, глаза горят, довольнющие:
 - Собираемся, попался, гад! Скачет в петле, ревет. Поедем, грохнем его. Привезем в деревню, покажем всем это чудище. Близко не подходили, не рассмотрели, но и впрямь большой.
 На следующий день не собрались. У всех появились хлопоты, как назло. Как говорил твой покойный прадед, Царство ему Небесное, «у худого солдата перед атакой срачка». Это он с Германской усвоил. Все на тот аршин мерял. Любил пошутить, всегда к месту.
 Выдвинулись только на третий день. Взяли еще пятого, соседа Сашу, славного, опытного мужика, уже в возрасте. Ты выдал ему свой пятизарядный помповик. В большую железную лодку-«казанку» погрузили оружие, топоры, ножи, брезент, ремни. На вторую, резиновую моторку с Сашей, загрузился сам. На «Вихрях» дошли скорехонько. Тут, на этом месте, вышли на берег и в полной амуниции потопали. И Женя, и Андрей парни хоть куда. Молодые, двадцать пять-двадцать семь лет, здоровенные. Крутые в полном смысле слова, без иронии. Мускулы играют, оружие заряжено, проверено, взведено, с предохранителей снято, рукава закатаны, «Мальборо» в углу рта небрежно висит... - прямо «зеленые береты» из Форт-Брагга, да и только. Минут через тридцать Игорь нам говорит:
 - Вот тут уже. Рядом. Давайте стволы наизготовку, ты, с «Тигром» и с Андреем, слева, мы прямо. Саша с нами. Вот он, глядите!
 Тут Женя достает из рюкзака видеокамеру и говорит:
 - Щас! Все заснимем, как мы спасали мир.
 - Ты за «Сайгу» лучше держись и курок не дергай, - мрачно говорит ему Игорь.
 Точно, метрах в шестидесяти от нас, в зарослях мелькает бурая туша и хрюкает, как злая свинья. Игорь дает всем знак остановиться и ближе не подходить. Трос не такой уж короткий. Встаем наизготовку, и Игорь начинает шуметь, чтобы медведь встал и пошел или поднялся над зарослями. Точно, сразу над кустами, которые метра два в высоту, взметнулась на целый метр, если не больше, темная фигура. Ты первый раз в жизни увидел медведя не в зоопарке. Все знали, что он попался в петлю, и что вы в безопасности, но все равно стало страшновато. Рассмотреть там, на месте, ты его не успел. Зверь сразу кинулся в сторону Игоря и Жени, который, держа карабин на одном предплечье правой руки, прижимая его подмышкой, продолжал все снимать камерой в левой руке. Нет слов, чтобы с чем-то сравнить эту скорость зверя. Просто как ветер. Долю секунды все ждали, что он опрокинется, отброшенный назад толстым стальным тросом, метрах в сорока от наших стволов. Первым все понял и завопил Игорь:
 - Он не в петле!
 Медведь, в стремительном движении разросшийся до размеров шерстистого носорога, был в двадцати метрах от группы номер один, когда грянул сдвоенный выстрел из двустволки, видеокамера полетела в воздух, и с двух сторон с пулеметной частотой загрохотали ваши карабины. Лихорадочно бабахал помповик. Над ухом оглушительно разорвался залп из второй двустволки. Медведь устало лег и положил голову на переднюю лапу. Перевернулся и затих. Пыль и брызги над ним улеглись. До Игоря оставалось три метра. Весь боезапас оказался расстрелян.
 «Зеленые береты» были абсолютно серого цвета. И без того худой Саша потерялся под одеждой. Ты, судя по их взглядам, вообще не отражался в зеркале. Частичное присутствие духа сохранил только Игорь.
 - Да как же так, как же так, почему, мать перемать, он не в петле… - Не переставая бормотал он, начиная понимать, какую глупость все сейчас совершили, допустив возможность такого броска со стороны зверя. - Он же был в петле, точно был, я же сам видел!
 Все обступили убитого медведя. Он был по-настоящему страшен. Худой, клыкастый, длинноногий, очень мохнатый, с огромными когтями, с вытянутой приплюснутой мордой, разбитой множеством пулевых попаданий. Действительно, было в нем что-то от крокодила. Только вот петли из стального троса не было, даже следа. Никто не сомневался в Игоре и Андрее, но троса не было. Мистика…
 Стали готовить тушу к транспотрировке на лодку. Сделали волокушу из веток, брезента и ремней. Впятером дотащим пару километров, хотя весит, подлец, килограммов триста, не меньше.
 Игорь пошел еще раз осмотреть место установки ловушки. Там все было сметено и растоптано, как стадо резвилось. Мы пристраивали медведя на брезент.
 - Ребята, идите сюда… - сдавленным голосом прохрипел Игорь из зарослей.
 Ребятам больше всего уже хотелось идти не «сюда», а отсюда. Похватав ружья, с опаской подползли.
 Картина была та еще. На краю вытоптанного места, под кучей веток, лежал еще один мертвый медведь. Почти такой же большой, изломаный и задранный.
 - Первый раз такое вижу… - Тихо произнес Игорь. – Значит, вот этот попался в петлю, а на запах приманки пришел наш, убил первого, закидал и далеко не отходил. Собирался его сожрать, как протухнет… Ну дела, во я приехал погостить…
 Стали разбирать схрон, вытаскивать этого медведя. Видимо, их драка была или вчера, или позавчера. Зверь был совсем свежий.
 - Что за срань, а где петля? - Уже разозлился Андрей, осмотрев его. Он сам привез трос и помогал Игорю делать ловушку. - Да что они, проглотили ее, что ли?
 Петли не было. Пошли искать место крепления. Трос нашли быстро. Он был где положено, на том дереве, где крепили. Пошли по тросу и пришли обратно к схрону задранного медведя. Трос терялся глубоко под ним, в куче земли и веток. Кое-как откинули задранного зверя, стали разгребать дальше.
 Первым заорал Саша, наткнувшись в глубине на мохнатую лапу с когтями. Ниже, еще в одном схроне, лежал третий медведь, с расплющенной тяжелыми ударами головой. Он был в петле из троса.
 Всем стало нехорошо.
- Здесь что произошло за три дня?... - Растерянно прошептал Игорь.
- «В очередь, сукины дети!..» - Процитировал ты булгаковского Шарикова онемевшими губами.
 Мысль о том, что на этом пятачке массово сконцентрировались голодные медведи-каннибалы, вдохновляла на большевистские темпы. Сказка про трех медведей, где девочка съела чужое, казалась уже мистическим проклятием, готовым покарать глупых охотников. Застреленного медведя не волокли, а несли на плечах крупной рысью, перепрыгивая буреломы. От берега отчаливали так, словно оставшиеся медведи уже вцеплялись в пятки. Всю дорогу или молчали, или бормотали каждый свое. Потом посмотрели то, что осталось на камере. Долго гадали: как людям удается снимать героические фильмы?
 Сейчас здесь тихо и красиво. Еще раз глянул через плечо в сторону медвежьего места и пошел дальше. Сегодня все будет спокойно. Без приключений. Тем более, ты их не любишь и не ищешь встречи с ними. Просто так выходит, что если тебе больше всех надо, если ты больше всех хочешь, то все мелкие бесы, да и бесы покрупней, обязательно подкидывают сложности. И тут уж, Ангел Хранитель, не зевай…

28
Мятеж.

На экваторе темнеет очень быстро. Включили мощный прожектор и шли в темноте чуть тише. Рони сменил у штурвала Бука и отправил его и тебя спать до четырех утра.
 - Мы с Вуком поведем потихоньку. Как будет светать, смените. Часам к восьми утра будем на месте. Все по плану.
 Ложась спать, ты вспомнил, что забыл, какое число. Совсем потерялся. Посмотрел на свои суперчасы - через полчаса будет 27 ноября. Ну и хорошо. Вот это работа так работа. Всегда бы так. Спать.
 Будильник в часах спиликал в 3.55. Было еще темно. Когда вылез на палубу, за рулем стоял лоцман, Рони спал на матрасике. Радио что-то бубнило и трещало.
 - Привет, Вождь.
 - Привет, Босс. Погоди, выпей кофе, вон холодный в кастрюльке. Часа три простоите за штурвалом, не уснете. А там уже и на месте. Вот карта с отмелями, если что. Мы вот здесь сейчас. - Он ткнул в квадратик на бумаге. - Скорость не увеличивай, идем с запасом. Сам к берегу не жмись, тут песчаные косы сплошь и рядом, держись, даже если по карте не сориентируешься, по центру реки, чтобы от берегов метров по сто было с каждой стороны. Рони не буди, он только уснул. Пусть отдыхает. Я Бука подниму сам сейчас.
 Ты напился холодного кофе и встал к рулю. Светало, видимость поначалу была хорошая. Но прожектор решил пока не выключать. Вук полез вниз спать, и ты услышал, как он на испанском переговорил с кем-то по рации своим лениво-презрительным голосом.
 «Наверное, говорит геологам, которые подвезли груз, что сам ведет катер, глаз не сомкнул, пока эти ленивые боссы пьют и спят», - мелькнуло в голове.
 Наплывал туман, и скорость пришлось сбрасывать. Поднялся Бук, заспанный и зевающий. Рони по прежнему крепко спал на матрасике.
 - Давай, босс, в тумане я поведу. Потом привыкнешь.
 - Окей. - Ты выключил радио, чтобы не тревожить Рони, и уселся, сложив ноги на столик.
 Было красиво и жутковато. Река, туман, джунгли в разрывах тумана, рассветный полумрак, крики птиц и животных по берегам. Потом быстро рассвело, и туман исчез за несколько минут в утреннем солнце.
 Захотелось встать и потянуться. Шестой час. Утро в джунглях! Ну разве не здорово? Ты поднялся и выключил прожектор. Выгнулся и хотел поколотить себя в грудь с тарзаньим криком, как вдруг на этот чудный природный мир сверху обрушился невыносимый для ушей грохот и рев. Вот чтобы не соврать, на высоте около четырехсот метров, прямо над катером и лесом, от океана, пролетел реактивный военный самолет. Это был большой перехватчик или штурмовик. Он круто, почти вертикально стал забирать вверх, и тут рев и грохот налетел с другой стороны. От материка появился второй самолет и сходу открыл огонь по первому, на высоте не больше двух километров. В ясном утреннем небе, при ярком солнце с востока было хорошо видно, как второй самолет весь полыхал от извергаемых им выстрелов, а первый уже не мог уклониться, потому что попал под огонь на подъеме. Нападавший вышел из атаки на расстоянии не более пятисот метров от пораженного противника и, заложив вираж, с гремящим воем исчез за лесом на небольшой высоте. Штурмовик, переворачиваясь в воздухе и разметывая вокруг себя части крыльев и фюзеляжа, упал далеко в джунглях и негромко бумкнул.
 Звуки реактивных двигателей смолкли, но орали и визжали джунгли по обоим берегам. В воздухе носился миллион птиц. Вдалеке из зарослей поднимался черный дым.
 Три человека стояли на палубе в состоянии шока. Снизу выскочил Вук, пропустивший шоу.
 Рони опомнился, быстро включил радио и начал вертеть настройки. Скомандовал тебе:
 - Бегом к рации, вызывай геологов. Все частоты и позывные в ящичке справа от рации.
 Через десять минут все было известно. В Каракасе военный мятеж. Идут бои правительственных войск со сторонниками арестованного в феврале полковника Чавеса. Атакованы аэродромы и военные казармы. Введено чрезвычайное положение.
 Вы с Рони стояли на грузовой палубе. Бук вел катер. Вук пошел готовить. Всем было не до сна. Обсудили свои действия.
 Груз был готов, и нас ждут. Отгрузку решили проводить по плану, ничего не меняя. Горячая латиноамериканская кровь должна быстро перебурлить. Через полтора часа будем уже на месте. Решили не оставаться на отдых в лагере геологов, а сразу идти обратно. Лучше быстрее оказаться на корабле, а там видно будет. Геологам предложили пойти с нами. Но они категорически отказались бросать свое оборудование без присмотра, да и команды от руководства нет. Никто не верит в серьезность событий.
 Ты бы тоже не верил, если бы не увидел это все своими глазами.
 Мир вокруг быстро угомонился, и все шло, как обычно. Мы тоже успокоились, решив что и вправду, не Чили же, не Гренада, не Фолкленды. Так, небольшой междусобойчик. Нефть всем нужна. Завтракали, правда, все напряженно и молча, не ощущая вкуса и без удовольствия. В ушах бодро звучала комсомольская песня Советско-кубинской дружбы:
-Куба далеко, Куба далеко -
Куба рядом, Куба рядом!
Это говорим,
Это говорим
МЫ!

29
Переворот.

Октябрьскую революцию Казимир не понял и недооценил. К тому времени он постарался совсем не обращать внимания на политику, новости, слухи. Следил за работой предприятий, где входил в совет акционеров, помогал жене и иногда приходил в свой департамент, когда там возобнавлялась какя-то деятельность. Известие о перевороте в Петрограде он принял мельком, совсем не обратив на него внимания. Теперь, после отречения Романовых и министерской чехарды временного правительства, совсем невозможно было что-то разобрать. Прочитал в газете. Плюнул и постарался забыть. Но на следующий день в Москве началась повсеместная стрельба, в обед город вздрогнул от орудийных выстрелов. Вплоть до третьего ноября страшно было высунуть нос из дому, даже подходить к окну. Пушечная пальба шла буквально за углом, по Тверской носились грузовики с солдатами, во многих местах были пожары, стихийные баррикады. Вся жизнь в городе замерла, сидели дома на имеющихся запасах, чуть ли не впроголодь. А четвертого ноября все стихло. Советская власть разбила сторонников Временного Правительства, и в Москве было объявлено о победе социалистической революции.
 Последующие месяцы запомнились Казимиру и Кате как время сломанного сознания. Сыпались новые декреты, лозунги и установки жизни, морали, поведения и нравственности. Все, чем была наполнена их прошлая жизнь, все, что веками составляло ее смысл, содержание, сущность и радость, все было отменено, изъято, сметено. Частная собственность на средства производства, акции, земля, вера в Бога и мораль, институт церковного брака, принципы семьи, культура поведения - все это было с маниакальной тщательностью учтено, проинвентаризировано, отобрано и национализировано совершенно официально. Под угрозой минимум расстрела на месте. Собственность стала общегосударственной, то есть партийной. Моральным стало все, что служит делу революции и диктатуре пролетариата. Собственниками стало абстрактное, деперсонифицированное сообщество фанатиков-психопатов. Носителями и источником морали провозглашены вчерашние люмпен-пролетарии с винтовками. Все, как в строчках «Интернационала»:
 - Весь мир насилья мы разрушим - до основанья, а затем
 Мы наш, мы новый мир построим, кто был никем, тот станет всем.
Огромная страна стремительно разламывалась на два лагеря, которые никогда не смогут договориться о границах, демаркационных зонах и условиях мира. Начиналась гражданская война, в которой одни пытались спасти свое, а другие, почуяв на зубах вкус крови и возможной победы немыслимого масштаба, направили всю свою дьяволькую энергию на истребление и грабеж. Лучшие люди России не могли сориентироваться, массовое одурманивание достигло невиданных ранее в истории размеров.
 В те дни, а именно 27 ноября 1917, когда, казалось, еще непонятна была суть происходящего, русский поэт Максимилиан Волошин, мистик и символист, написал стихотворение, в котором горько и точно отразил суть случившегося и будущего. Видимо, это было пророческое прозрение, ниспосланное свыше:
 - С Россией кончено. На последях
 Ее мы прогалдели, проболтали,
 Пролузгали, пропили, проплевали,
 Замызгали на грязных площадях.
 Распродали на улицах: не надо ль
 Кому земли, республик, да свобод,
 Гражданских прав? И родину народ
 Сам выволок на гноище, как падаль.
 О Господи, разверзни, расточи,
 Пошли на нас огнь, язвы и бичи,
 Германцев с запада. Монгол с востока,
 Отдай нас в рабство, вновь и навсегда,
 Чтоб искупить смиренно и глубоко
 Иудин грех до страшного суда.
 Эберт враз был лишен всего, что он заработал в России. Все предприятия были переведены в госсобственность. Казимиру объявили о немедленной прередаче неизвестному Чрезвычайному Уполномоченому непонятного СНК всех технических документов, патентов, прав, технологических регламентов. Приказали никуда не выезжать из Москвы со своего адреса до получения разрешения. Кто, где и когда даст разрешение, объяснено не было. Все эти меры разъяснялись необходимостью проверки используемых в производстве технологий. Никто ничего не проверял, все кругом были Чрезвычайные, все делалось Именем Революции. Аргумент везде был один - балаганное излишество оружия, матерщина и театральные лозунги.
 Казимир за пару дней превратился из обеспеченного, уважаемого человека в безработного, неимущего, ничтожного в событиях революции человечка. Дичайшая нелепость и скорость катастрофы не вязалась ни с какой логикой. Не ворвались в Москву войска кайзера, не упал метеорит, хан Мамай тоже был где-то в другой эпохе. Национальная катастрофа, увлекшая за собой миллионы судеб, была вызвана короткими декретами самозванного СНК. Вооруженные отряды вчерашних уголовников, мародеров и дезертиров смели полицию и вместе с ней весь прошлый порядок.
 Приехал с фронта уцелевший Крюков. Он появился поздно вечером. Был угрюм, сосредоточен и одет в гражданскую одежду, в которой его никто не видел много лет. Василий рассказал, что фронт разваливается на глазах, и сейчас немцев не остановить. Что его хотели расстрелять свои, убили троих офицеров из штаба. А он сам впервые убил сразу пятерых своих, русских солдат, и едва ускользнул. Но не успел собрать все документы, и теперь наверняка большевики его установили и будут искать для расправы.
 - Не знаю, как и сказать. Окружили штаб, прислали отряд из солдатского совета. Потребовали сдать оружие, документы, сдать командование. Восемь человек их было. Генерала Алексеева и двух полковников вывели и сразу застрелили. Я только услышал перед выстрелами какую-то ахинею, что-то вроде: «Именем революции, по постановлению совета солдатских депутатов контрреволюционных гадов расстрелять!» А у меня браунинг автоматический всегда с собой, свой, личный. Стали меня выводить не обыскивая, я саблю и револьвер тоже сдал. На крылечке момент улучил удобный, они столпились, штыки опустили, тут я всю обойму по ним в упор и пустил, идиоты, не на того напали… Они меня-то не знали, я в штабе недавно появился. Я на коня и деру… Даже вслед не стрелял никто. Но документы у них остались. О черт, что ж делать теперь, куда податься… Дожил, со своими теперь воевать! Хотя какие они свои, сволочь распущенная. Не солдаты, а разбойники.
 - Так ты воевать хочешь? А за кого воевать, Вася? Сам говорил, за царя никто не пошел, значит и сейчас не пойдут. У них понятно все, как я смотрю. Революция, народ, Ленин, Троцкий… А у нас с тобой? Шкура своя, дома, заводы? Учредительное собрание? Кто нас соберет против них? У меня за один день все отобрали, даже в Швецию сейчас уехать не могу. Взят на учет, как потенциальный контрреволюционный элемент. Под арестом сижу вроде как. Да и не могу никак понять, правда, что вся жизнь коту под хвост полетела? Неужели всех всего лишили? А как они хозяйство будут вести? Как может быть хозяйство ничье? Марксизм, это ведь бред. Погибель всему! Однако, посмотри: у них хоть и шайка бандитская, а все ж организация. А против что поставить? Было бы что поставить, они б головы не подняли. А сейчас вон, хозяева на Москве. - Эберт говорил, не жалуясь, а ища внятный выход из создавшегося положения.
 - У самого голова кругом пока идет. Еще пара месяцев такими темпами, и никакой революции уже не будет. Нас германец снесет, как соломенный плетень. Так и России не будет тогда, немцы до Москвы дойдут в два счета. Питер возьмут. Фронта почти нет. Драться некому. Эта сволочь жидовская, Троцкий, орет про мир без аннексий и контрибуций. Хочется посмотреть, как это выйдет, на что они расчитывают! Весь мир три года пламенем горел, чтобы в собственной глупости расписаться? Германия уж точно возьмет столько, сколько сможет. Их пока бои на Западном фронте сдерживают. Не зря же говорят в народе, что Ленин - германский шпион, революцию затеял, чтобы Россия из войны вышла. Большевикам позарез нужен мир, чтобы свою власть установить. Но только немец - натура подлая, ему дай палец, он руку откусит. Точно всю Украину оттяпает, он на нее еще с Бисмарка заглядывался. Этому уже не помешать. Нам надо драться с большевиками. Они главное зло сейчас для России, хуже кайзера.
 - Знаешь, Вася, я человек не воинственный. Но если понимать, где драться, под чьим командованием, я буду драться. Я так просто свое отдавать не хочу. Да и другие не захотят. А как до крестьян дойдет, если у них землю отберут? Так это на всю империю пожар будет! Да не может быть, чтобы мы вот так просто, уличному хулигану, отдали свое добро! Ты вот настоящий военный, умница, специалист, вот и подскажи, как правильно поступить, куда вступить, чтобы этим разбойникам дать отпор! Я бы исчез тихонько, мол, пропал, да и все, чтобы Катю тут с дочерью не тревожили. Документы спрячу. Воевать и без документов можно. А Германия все равно войну проиграет, там и союзники нам помогут против большевиков.
 - Я думаю, я крепко думаю, Казик, всю голову сломал, пока с фронта добирался. Бардак страшный кругом у нас был. Но не везде же так. Не вся армия разложилась. Сообразим сейчас. А вот на союзников я не сильно бы надеялся. Если они Германию сломают, то ее грабить сами будут, им нас незачем звать на этот пир. Еще и у нас чего отхватят. Хотя не уверен я в победе. Людендорфф их лупит везде.
 Пока они беседовали, опять отключили электричество. Катя, уложив ребенка, зажгла свечи и принесла поесть, что было. Молча хлебали борщ и жевали картофельные драники. Оставалась еще анисовка, которую за время жизни в России очень полюбил Казимир, говоря, что она почти как его любимый «шартрез», но не такая приторно-сладкая. Крюков был откровенно голоден, ел и пил, не скромничая. Был еще кофе и хороший датский трубочный табак. Так что поужинали все же неплохо, с удовольствием, искренне радуясь встрече. Вместе было всем спокойней. Последнее время Казимир жил тем, что на черном рынке потихоньку менял американские доллары. Пока откровенное бедствие еще не грозило, запас был. Но снабжение становилось все хуже и хуже. Цены росли, ассортимент падал, спекуляция и преступность были просто первобытные. Казимир не расставался со своим револьвером даже дома.
 Катя предложила Крюкову остаться на ночь у них, а наутро уже решить, что делать, раз на квартиру Васе идти небезопасно. Семья Крюкова уже месяц назад как уехала в деревню к родственникам жены, хотя и в деревнях тоже было неспокойно.
 - Друзья мои, я, откровенно говоря, на это и расчитывал… - Виновато, по-детски улыбнулся этот измученный сильный и смелый человек. Он, который три года тянул, не щадя себя, тяжелейшую войну, теперь боялся пройти по улице своего родного города. Помолчав, добавил: - Господи, я уже три года не играл на скрипке… И совсем не хочется.
 
30
Воскресение.

 Поручик и трое солдат из похоронщиков быстро спрыгнули в могилу и подхватили вставшего покойника под руки.
 - Ты кто, братец, фамилия, часть, ты кто, как ты?
 У чернявого все лицо, уши, шея, были в запекшейся крови, он видимо ничего не слышал, только сверкали ярко-синие глаза и ровные, белые зубы. Он прямо на глазах из окоченевшего и деревянного становился живым и упругим, уже стоял самостоятельно, видимо, еще ничего не понимая. Все пятеро стояли прямо на мертвых товарищах, которых положили в могилу раньше. Мертвец наконец-таки разглядел картину вокруг себя. Увидел стоящего перед ним офицера и понял, что с ним говорят, по шевелящимся губам и мимике.
 - Я Данилов, унтер-офицер 2-й роты 4-го пехотного… А я жив? - громко крикнул он. - Я на каком свете? Вы кто?
 Поручик облегченно вздохнул. Действительно, на его глазах произошло чудо.
 - Давай вылазить отсюда, родной, а то останешься на том свете, а ты вроде как на этом теперь! - Улыбаясь, крикнул он в ухо мертвецу.
 - А тятя куда делся, а бабуся где, а дядя Егор? Так и не успел я за стол сесть, покушать… Тятя меня выпер из комнаты, опять рассердился наверно… - Нес какую-то околесицу чернявый, продолжая озираться.
 - Пошли, пошли, приходи в себя давай, ты почти двое суток мертвый был, тебя чуть не похоронили совсем! Да как ты насмерть не замерз? - Поручик скинул с себя шинель, укутал в нее раздетого воскресшего и быстро послал одного солдата во вторую роту для подтверждения личности.
 Чернявый начал понимать все, что произошло.
 - Во как… я не слышу почти! Громче говорите, Вашебродье!
 Ему протягивали сверху руки, подсаживали снизу, чтобы помочь вылезти. Вдруг оживший, словно что-то вспомнив, повернулся к одному из солдат похоронной команды, бывших в яме, и неожиданно с размаха дал ему по зубам кулаком. Потом, левой рукой схватив за ворот, правой вытащил у того из кармана большие красивые серебрянные часы-луковицу, украшенные самоцветными камушками. И еще раз дал кулаком в зубы трясущемуся от страха солдату.
 - Вот теперь, - полезли отсюда… У офицера мертвого вчера он их стащил, я видел, когда к тяте собирался… верну… потом… - Пробормотал мертвец оторопевшему поручику.
______________________________
   От автора: продолжение вскоре будет опубликовано на моей странице.